Страница:
– Ваше величество, я бы все же вписал графа Гаржака в список тех, кому назначена п р о г у л к а на Монфокон…
Конгер вновь раздвинул пергаментные губы в улыбке:
– И за что же вы его так не любите? Вроде бы ничего плохого вам не сделал…
– Граф непредсказуем, – бесстрастно сказал Интагар. – И, к несчастью, слишком много знает. Настораживающее сочетание. Я рискну вновь просить вас, государь…
– Разве он плохо работал?
– Государь, я только что высказал свои мотивы…
Какое-то время Конгер раздумывал, уставясь в потолок и шевеля бледными губами. Повернул лицо – жуткую, обтянутую кожей маску:
– На усмотрение моего с ы н а. Вам понятно?
Интагар молча поклонился.
– Есть у меня такой шалопай в заграничной разведке, – пояснил Конгер. – Как я только что сказал, на ваше усмотрение, лорд Сварог. Если милейший Интагар попытается до вашего решения что-то с графом предпринять – повесьте означенного Интагара к лешьей матери, чтобы не своевольничал… Идите, Интагар, и скажите, чтобы там все приготовили. Не стоит мешкать. Лорд Сварог, а вы наклонитесь-ка поближе, если вам не настолько уж противно…
Сварог наклонился к самому его лицу, поневоле вдыхая густой и тоскливый запах смертельной хвори. Глаза у Конгера были яркие, молодые, упрямые.
– В ночь после вашей коронации идите на Балкон Семи Соколов, – почти прошептал Конгер. – Спросите, вам покажут… Той ночью там обязательно пройдут Белые Карлики, это…
– Я знаю, – сказал Сварог. – Мне рассказывали. Они провожают в последний путь каждого из Баргов. Если добро перевешивает все сотворенное зло, они плачут, если наоборот – смеются…
– Вот именно. Я их видел, когда Делию… Они плакали. Все до одного плакали навзрыд. Лорд Сварог… – Он шептал так тихо, что Сварог едва различал слова. – Я сам их уже не увижу и не узнаю, конечно… Но мне хочется, чтобы вы посмотрели… Просто посмотрите, как они… Я в жизни совершил много хорошего… и массу дурного. – Он внезапно поднял высохшую руку и стиснул пальцы Сварога так, что тот едва не вскрикнул. – Кто бы нам сказал, были мы правы или ошибались… Я верю в бога и потому мне страшно, совсем скоро узнаю совершенно точно, как он меня оценит… Боже мой, почему мы так беспечны и нерадивы, пока не подступит… Что это там, в углу? – вскрикнул он.
Сварог резко повернулся в ту сторону. В полумраке явственно виделось лазурное облачко, словно бледный кусочек неба, проступающий сквозь хмурящиеся грозовые тучи, казалось, можно различить уже светлые прямые волосы, красивое тонкое лицо, словно бы чуть изможденное или невероятно усталое…
– Это та, про кого я думаю? – спросил Конгер громко.
– Кажется, да, – твердо сказал Сварог.
– Ко мне! – неожиданно сильным, звонким голосом крикнул умирающий король так, что Сварог невольно отшатнулся. – Все ко мне! Монахов, священников, министра двора!
…Сам Сварог, голый и вымазанный кровью, которой его то и дело поливал из золотой миски какой-то раззолоченный болван с невыносимо гордой физиономией, чувствовал себя неуютно и неловко – он лежал меж широко раздвинутых ног Конгера, тоже голого, громко стонавшего наподобие роженицы (на него тоже лили кровь, залившую промежность), и все это действо происходило в огромном зале, где им с королем оставался лишь крохотный кусочек свободного пространства, а все остальное заполняли усыпанные самоцветами, одетые в бархат и шелка министры, генералы, сановники и титулованная знать. Все, как один, стояли навытяжку, смирнехонько, лица у них были невыносимо серьезные, гордые, значительные. Сварог прикрыл глаза – хорошо еще, что старинный обычай усыновления не требовал от него самого орать и хныкать (бывают ведь упрямые младенцы, не орут, появляясь на свет, хоть ты их режь).
Над самым ухом прошелестел требовательный шепот. Четверка лейб-медиков – на сей раз не в холщовых балахонах, а в богатых вицмундирах и черных шапочках Сословия Чаши и Ланцета – тут же придвинулась с разных сторон, подхватила Сварога на руки и подняла повыше, показывая присутствующим. Один, паскуда, рукой в тонкой замшевой перчатке бесцеремонно ухватил Сварогову мужскую гордость – он играл свою роль с величайшим рвением, притворяясь, что вдумчиво исследует пол новорожденного дитяти. Именно он и завопил мгновением спустя:
– У короля сын, благородные господа и дамы! У короля – сын, сын, сын! В согласии с пожеланиями его величества нарекается Сварог Барг!
Хуже всего было красоваться в этаком вот виде перед дамами, – но Сварог терпел, поднятый на вытянутых руках четверки как можно выше, думал раздраженно: «Как бы не уронили, черти, сломать себе ничего и не сломаешь, но все равно конфуза не оберешься…»
Потом его опустили пониже, старательно принялись заворачивать в синюю мантию, расшитую золотыми геральдическими лилиями Баргов. Хорошо еще, что роль несмышленого младенчика, только что явившегося на свет божий, на этом и заканчивалась. Подчиняясь тому же требовательному шепоту, Сварог встал на собственные ноги, кутаясь в мантию и стараясь не встретиться взглядом ни с кем из присутствующих, прекрасно зная, что стоявшая где-то в толпе Мара по своему обыкновению не обойдется без подначек и шуточек.
Кто-то охнул у него за плечом. Сварог опустил глаза.
Глаза Конгера гасли, словно он больше не мог д е р ж а т ь с я. Изо рта широкой лентой хлынула кровь, удивительно алая и обильная. В гробовой тишине торопливо расступались блиставшие самоцветами сановники, разодетые дамы и увешанные орденами генералы – по образовавшемуся проходу бесшумно скользила…
Она осталась в точности такой, какой Сварог ее видел в последний раз в зыбком рассветном полусумраке, в заброшенной избушке где-то посреди Ямурлака, – тоненькая, в синем балахоне, со струившимися из-под капюшона светлыми прядями. Гибко склонилась над Конгером, легонько прикоснулась кончиками пальцев к его лбу, выпрямилась, прошла назад той же дорогой, меж далеко раздавшихся придворных, военных и чиновного народа. Проходя мимо Сварога, бросила на него мимолетный взгляд, бледно, печально улыбнулась, словно бы извиняясь перед новым хозяином дворца за визит без дозволения, – и Лазурная Дева, фея смерти, стала таять, растворяться, исчезать, не замедляя шага. Еще миг – и ее уже не было посреди широкого пустого пространства.
Казалось, прошли долгие часы, прежде чем кто-то зычно возгласил посреди мертвой тишины:
– Король умер! Умер король!
И тут же кто-то раззолоченный, суетливый, бряцавший орденами, лучившийся фальшивым сочувствием и фальшивым воодушевлением, опрометью кинулся к Сварогу от колонны – стремясь опередить других, кинувшихся вдогонку, х л ы н у в ш и х со всех сторон, наперерез, толкаясь, злобно пихаясь локтями. И опередил-таки, шустрый. Крепко схватив Сварога за мантию, обернувшись к наседавшей толпе, уже непритворно сходя с ума от радости, даже приплясывая, заорал что было мочи:
– Да здравствует король!!! Да здравствует король, Сварог Барг!!!
И носить ему теперь до смерти почетнейшее придворное звание Королевского Возвестителя, проныре этакому…
Глава четырнадцатая
Глава пятнадцатая
Конгер вновь раздвинул пергаментные губы в улыбке:
– И за что же вы его так не любите? Вроде бы ничего плохого вам не сделал…
– Граф непредсказуем, – бесстрастно сказал Интагар. – И, к несчастью, слишком много знает. Настораживающее сочетание. Я рискну вновь просить вас, государь…
– Разве он плохо работал?
– Государь, я только что высказал свои мотивы…
Какое-то время Конгер раздумывал, уставясь в потолок и шевеля бледными губами. Повернул лицо – жуткую, обтянутую кожей маску:
– На усмотрение моего с ы н а. Вам понятно?
Интагар молча поклонился.
– Есть у меня такой шалопай в заграничной разведке, – пояснил Конгер. – Как я только что сказал, на ваше усмотрение, лорд Сварог. Если милейший Интагар попытается до вашего решения что-то с графом предпринять – повесьте означенного Интагара к лешьей матери, чтобы не своевольничал… Идите, Интагар, и скажите, чтобы там все приготовили. Не стоит мешкать. Лорд Сварог, а вы наклонитесь-ка поближе, если вам не настолько уж противно…
Сварог наклонился к самому его лицу, поневоле вдыхая густой и тоскливый запах смертельной хвори. Глаза у Конгера были яркие, молодые, упрямые.
– В ночь после вашей коронации идите на Балкон Семи Соколов, – почти прошептал Конгер. – Спросите, вам покажут… Той ночью там обязательно пройдут Белые Карлики, это…
– Я знаю, – сказал Сварог. – Мне рассказывали. Они провожают в последний путь каждого из Баргов. Если добро перевешивает все сотворенное зло, они плачут, если наоборот – смеются…
– Вот именно. Я их видел, когда Делию… Они плакали. Все до одного плакали навзрыд. Лорд Сварог… – Он шептал так тихо, что Сварог едва различал слова. – Я сам их уже не увижу и не узнаю, конечно… Но мне хочется, чтобы вы посмотрели… Просто посмотрите, как они… Я в жизни совершил много хорошего… и массу дурного. – Он внезапно поднял высохшую руку и стиснул пальцы Сварога так, что тот едва не вскрикнул. – Кто бы нам сказал, были мы правы или ошибались… Я верю в бога и потому мне страшно, совсем скоро узнаю совершенно точно, как он меня оценит… Боже мой, почему мы так беспечны и нерадивы, пока не подступит… Что это там, в углу? – вскрикнул он.
Сварог резко повернулся в ту сторону. В полумраке явственно виделось лазурное облачко, словно бледный кусочек неба, проступающий сквозь хмурящиеся грозовые тучи, казалось, можно различить уже светлые прямые волосы, красивое тонкое лицо, словно бы чуть изможденное или невероятно усталое…
– Это та, про кого я думаю? – спросил Конгер громко.
– Кажется, да, – твердо сказал Сварог.
– Ко мне! – неожиданно сильным, звонким голосом крикнул умирающий король так, что Сварог невольно отшатнулся. – Все ко мне! Монахов, священников, министра двора!
…Сам Сварог, голый и вымазанный кровью, которой его то и дело поливал из золотой миски какой-то раззолоченный болван с невыносимо гордой физиономией, чувствовал себя неуютно и неловко – он лежал меж широко раздвинутых ног Конгера, тоже голого, громко стонавшего наподобие роженицы (на него тоже лили кровь, залившую промежность), и все это действо происходило в огромном зале, где им с королем оставался лишь крохотный кусочек свободного пространства, а все остальное заполняли усыпанные самоцветами, одетые в бархат и шелка министры, генералы, сановники и титулованная знать. Все, как один, стояли навытяжку, смирнехонько, лица у них были невыносимо серьезные, гордые, значительные. Сварог прикрыл глаза – хорошо еще, что старинный обычай усыновления не требовал от него самого орать и хныкать (бывают ведь упрямые младенцы, не орут, появляясь на свет, хоть ты их режь).
Над самым ухом прошелестел требовательный шепот. Четверка лейб-медиков – на сей раз не в холщовых балахонах, а в богатых вицмундирах и черных шапочках Сословия Чаши и Ланцета – тут же придвинулась с разных сторон, подхватила Сварога на руки и подняла повыше, показывая присутствующим. Один, паскуда, рукой в тонкой замшевой перчатке бесцеремонно ухватил Сварогову мужскую гордость – он играл свою роль с величайшим рвением, притворяясь, что вдумчиво исследует пол новорожденного дитяти. Именно он и завопил мгновением спустя:
– У короля сын, благородные господа и дамы! У короля – сын, сын, сын! В согласии с пожеланиями его величества нарекается Сварог Барг!
Хуже всего было красоваться в этаком вот виде перед дамами, – но Сварог терпел, поднятый на вытянутых руках четверки как можно выше, думал раздраженно: «Как бы не уронили, черти, сломать себе ничего и не сломаешь, но все равно конфуза не оберешься…»
Потом его опустили пониже, старательно принялись заворачивать в синюю мантию, расшитую золотыми геральдическими лилиями Баргов. Хорошо еще, что роль несмышленого младенчика, только что явившегося на свет божий, на этом и заканчивалась. Подчиняясь тому же требовательному шепоту, Сварог встал на собственные ноги, кутаясь в мантию и стараясь не встретиться взглядом ни с кем из присутствующих, прекрасно зная, что стоявшая где-то в толпе Мара по своему обыкновению не обойдется без подначек и шуточек.
Кто-то охнул у него за плечом. Сварог опустил глаза.
Глаза Конгера гасли, словно он больше не мог д е р ж а т ь с я. Изо рта широкой лентой хлынула кровь, удивительно алая и обильная. В гробовой тишине торопливо расступались блиставшие самоцветами сановники, разодетые дамы и увешанные орденами генералы – по образовавшемуся проходу бесшумно скользила…
Она осталась в точности такой, какой Сварог ее видел в последний раз в зыбком рассветном полусумраке, в заброшенной избушке где-то посреди Ямурлака, – тоненькая, в синем балахоне, со струившимися из-под капюшона светлыми прядями. Гибко склонилась над Конгером, легонько прикоснулась кончиками пальцев к его лбу, выпрямилась, прошла назад той же дорогой, меж далеко раздавшихся придворных, военных и чиновного народа. Проходя мимо Сварога, бросила на него мимолетный взгляд, бледно, печально улыбнулась, словно бы извиняясь перед новым хозяином дворца за визит без дозволения, – и Лазурная Дева, фея смерти, стала таять, растворяться, исчезать, не замедляя шага. Еще миг – и ее уже не было посреди широкого пустого пространства.
Казалось, прошли долгие часы, прежде чем кто-то зычно возгласил посреди мертвой тишины:
– Король умер! Умер король!
И тут же кто-то раззолоченный, суетливый, бряцавший орденами, лучившийся фальшивым сочувствием и фальшивым воодушевлением, опрометью кинулся к Сварогу от колонны – стремясь опередить других, кинувшихся вдогонку, х л ы н у в ш и х со всех сторон, наперерез, толкаясь, злобно пихаясь локтями. И опередил-таки, шустрый. Крепко схватив Сварога за мантию, обернувшись к наседавшей толпе, уже непритворно сходя с ума от радости, даже приплясывая, заорал что было мочи:
– Да здравствует король!!! Да здравствует король, Сварог Барг!!!
И носить ему теперь до смерти почетнейшее придворное звание Королевского Возвестителя, проныре этакому…
Глава четырнадцатая
БРАТЕЦ И СЕСТРИЧКА
Он возвышался над собравшимися в громадном зале – как и полагалось королям. Десяток длиннейших столов тянулись на всю протяженность зала, а вот перпендикулярно к ним, на особом возвышении, куда вели целых семь ступенек, как раз и помещался королевский стол, рассчитанный всего-то человек на двадцать. Гвардейцы у ступенек, гвардейцы по всей длине помоста, гвардейцы за спиной, у стены, две дюжины ливрейных лакеев, напряженно застывших на расстоянии вытянутой руки от пирующего с верными сподвижниками короля, церемониальная гербовая посуда, вся отлитая из золота, массивная, старинная, поразительное количество разнообразнейших яств и питий, способное утолить голод и жажду у драгунской роты…
Даже неудобно было чуточку оттого, что за этим богатейшим дастарханом восседали всего пятеро, считая Сварога. Он загодя, через министра двора, передал Арталетте, что желает видеть за почетным столом и ее, но министр вернулся, разводя руками: герцогиня Барг вежливо, но решительно ответила, что не чувствует себя вправе сидеть на королевском помосте, особенно в столь торжественный день… Гадать о причинах отказа у Сварога не было ни времени, ни желания, он попросту махнул рукой – и ограничился четверкой сподвижников. Чтобы увидевшая рядом с ним этих людей дворцовая публика заранее поняла, кто есть кто. Он позвал бы и Леверлина, но тот еще не вернулся из Глана.
Так что, согласно известной поговорке, компания была небольшая, но очень порядочная: Бони в королевской короне, аксамитах и парче; бывший воришка Паколет во всем великолепии герцога и барона; Мара в самом роскошном платье, какое только мог измыслить лейб-портной (принявший ее за обыкновенную фаворитку нового монарха и потому, не мудрствуя лукаво, прибегнувший к массе кружев, брильянтов и атласных лент); Элкон в неизменных золотых очках, одетый дорого, но скромно, как и подобает ученому книжнику.
Первое время Сварог, выставленный на всеобщее обозрение, чувствовал себя обезьяной в зоопарке, но потом это прошло – на него особенно и не таращились, предпочитая пить и есть в три глотки. Коронационный ужин – событие редкостное, на столы в этот торжественный день приносят множество блюд, которые так и именуются: «яства коронации». В другие дни, какими бы праздничными они ни были, такого не отведаешь. Так что почтеннейшая публика спешила всего попробовать, чтобы было потом чем хвастать. Что до короля, он представляет значительно меньший интерес: никуда не денется, строго говоря, так на престоле и останется, его еще можно будет повидать сто раз, а вот такой еды, быть может, второй раз в жизни уже и не попробуешь…
О короле и забыли, откровенно говоря, – особенно когда как следует выпили. Веселье било ключом, надрывались музыканты, звенела посуда, за портьерой в глубине помоста время от времени появлялся бульдог в человеческом облике, министр полиции, окидывал орлиным взором окрестности – и, убедившись, что все в порядке, вновь скрывался за тяжелыми складками вишневого бархата. Сварог, надо сказать, вовсе и не убивался от недостатка внимания – добросовестно высидеть свое и убраться восвояси…
Какое-то время он высматривал среди знати Маргилену с мужем, но так и не разглядел, в зале собралось человек с тысячу, и в глазах рябило от жарко сиявших дворянских корон, самоцветов, богатых одежд. Арталетту он тоже не увидел. Проще всего было бы подозвать лакея и спросить – должен же кто-то знать такие вещи, – но обращаться к ним не хотелось: из-за раззолоченных ливрей и одинаково бесстрастных лиц, лишенных и тени человеческих эмоций, они казались заводными болванчиками, возникало даже подозрение, что они и говорить не умеют…
Итак, свершилось. Он прошел через это длинное и помпезнейшее испытание – коронацию по-ронерски, ничего общего не имевшую с патриархальным гланским обрядом. Здесь все было обставлено не в пример роскошнее: торжественный проезд гвардии в парадных мундирах, гром пушек стоявших на реке военных кораблей, толпы принаряженного народа, город, украшенный гербовыми полотнищами с золотой бахромой, штандартами, позолоченными коронами, полосами разноцветных тканей, свисавших с балконов и окон, гильдейскими знаменами… Он уже немного разбирался в таких вещах и понимал: за день-два такое торжество не организуешь, не подготовишь. Отсюда следовало, что свой план Конгер задумал давненько и проводить его в жизнь начал загодя, так что в нужный час осталось лишь отдать приказ…
Немножко неудобно было перед гланцами: смех, а не король – просидев на престоле пару недель, покинул подданных в спешке, словно преследуемый кредиторами должник. Однако на тайном совещании с глэрдами (когда он вернулся в Клойн той же загадочной дорогой, о которой так и не выдалось случая расспросить Леверлина толком) Таварош, Даглас и Баглю в один голос заявили, что так, пожалуй, и лучше. Учитывая вчерашний загадочный катаклизм, почти до основания уничтоживший королевский замок. «Если это и в самом деле Стахор, – сказал Таварош. – В Равене ему будет труднее до вас добраться, государь». В конце концов, ничто не мешало Сварогу по-прежнему числиться гланским королем – а со страной тем временем преспокойно управится и Совет из тех самых глэрдов, что позвали его на царство (с добавлением брата Фергаса). Вслух об этом, понятно, не говорилось, но у Сварога осталось впечатление, что господа глэрды про себя облегченно вздохнули: очень уж удачно для них сложились дела. И грозного короля, твердо намеренного править самовластно, поблизости нет, и трон занят законным владыкой, пусть и пребывающим в отдалении. Правда, на всякий случай Сварог быстренько составил указ, по которому лишь он сам и никто другой мог вводить в Совет глэрдов новых членов в случае естественной убыли. Мало ли что может взбрести кому-то в голову, пока король далеко, пусть берегут друг друга – человеческая природа, как подтвердит вам любой министр полиции, ох как несовершенна, и следует заранее исключить ситуацию, при которой какому-нибудь интригану покажется выгодным устроить заговор с резней…
Ну что же, будем править. Плохо только, что и здесь, как давеча в Готаре, придется первым делом ради вящего спокойствия державы, ради высших государственных интересов кого-то вешать. Удел королей, увы… Лучше всего было в Глане, там он так и не успел пролить кровушки, даже скотину Рейта не особенно и тянет казнить. Отобрать в пользу той девчонки изрядный кусок угодий, а самого по старому обычаю гланских королей сослать в какую-нибудь самую отдаленную глэрдову деревушку, чтобы томился там среди овцепасов и углежогов, пока не смягчится сердце монарха…
– Что? – очнулся он от раздумий.
– Я говорю, командир, тебе первым делом надо занять Вольные Маноры, – склонившись к его уху, поведал Бони конспиративным шепотом. – Верно тебе толкую, как король королю. Там и руды хорошие, которые они по своей бедности толком разрабатывать не умеют, и торговое судоходство по Рону, и корабельные леса Каталаунского хребта…
– Гром меня порази! – сказал Сварог с непритворным удивлением. – Бони, дружище, да ты ведь, я смотрю, не только баронских дочек валял и вино кушал… Мыслишь вполне стратегически.
– Ага, мне уже именно это слово и говорили, – скромно сказал Бони. – А в общем, это все немногим сложнее, чем обычные думки крепкого крестьянского хозяина: вот прикупить бы тот выпас, да прирезать ту пашенку, да ухитриться как-то соседскую межу подалее передвинуть, в свою пользу, конечно…
– Растешь на глазах, – фыркнула Мара.
– Не язви, рыжая, – с достоинством сказал Бони. – Мечом махать – дело нехитрое. А вот нам, королям, нужно еще и мыслить… тем самым ученым словом говоря. Верно тебе говорю, командир, нужно занимать Вольные Маноры. Благо тамошний народишко к тебе, в общем, расположен. Надоели им свои корольки да барончики. О тебе в Манорах, знаешь ли, оч-чень оживленно и с симпатией судачат. Говорят, что у тебя немерено свободной земли в Трех Королевствах, а вот людей, наоборот, нехватка… Что ты удивляешься? Мужик – создание практичное, ежели мне будет позволено употребить еще одно ученое слово. А пахотной земельки в Манорах мало, горы как-никак, Каталаун… Вообще прикидывая, можно со временем и оттяпать у Святой Земли тот кусок, что за Роном, – и будет устье Рона у тебя в руках, а не у этих святош. Они ж там, в Святой Земле, – народец обнищавший… Ты подумай, а? У меня, как у всякого приличного короля, имеются шпики в заграницах, так что настроения я знаю…
– Подумаем, – сказал Сварог рассеянно. – Дай ты мне на престоле освоиться…
Со своего помоста он видел в распахнутое, от пола до потолка, окно, что на прилегающей к замку луговине горят во множестве костры, взлетают разноцветные фейерверки: там, в соответствии с той же вековой традицией, устроили угощение для простого народа, простенько, но обильно, без особых затей – быков целиком жарили, вино из бочек ковшами черпали…
Кто-то легонько коснулся его плеча. Подняв глаза и увидев з н а ч и т е л ь н о е лицо министра полиции, Сварог вспомнил еще об одном деле, которому как раз настал черед. Поднялся, кивнул остальным:
– Гуляйте, други, во всю широту души, а у меня тут кое-что неотложное образовалось…
…На узеньком небольшом балконе на каменных перилах и в самом деле красовались семь соколов, статуэтки высотой в локоть, высеченные давным-давно из темного песчаника. Никакого красивого вида с этого самого балкона не открывалось – лишь узкая полоска земли меж глухой стеной королевского зоопарка и высоким, сплошь заросшим соснами холмом. Впрочем, теперь-то Сварог знал, для чего балкон когда-то устроили именно здесь…
Он долго стоял у перил, источавших запах старого пыльного камня, меж двумя соколами, потрескавшимися и выщербленными, и в голове не было никаких особенных мыслей. Издали долетали шумы праздника, и не понять было – то ли из дворцового зала, то ли с луговины, пьяный гомон мог с равным успехом принадлежать и сборищу чванных дворян, и толпе разгоряченного даровым вином простонародья.
О н и появились совершенно неожиданно. Только что внизу не было никого – и вдруг…
По узкой полоске заросшей низкой и мягкой травой земли шагали вереницей с дюжину карликов, чьи макушки достигали пояса взрослого человека. Они выглядели обычными людьми, только очень маленькими – Сварог видел с балкона, как их босые ноги приминали траву, что призракам вовсе несвойственно, – но и в самом деле казались с т р а н н о белыми: белые, как чистый снег, лица, ступни и руки, словно светившиеся собственным тусклым сиянием балахоны, белоснежные (но не седые!) волосы и даже зрачки круглых глаз какие-то беловатые…
Самые обычные безбородые лица – одни мужчины, ни женщин, ни детей… Сварог смотрел во все глаза, придвинувшись вплотную к перилам, пачкая застарелой пылью пышное королевское одеяние, затаив дыхание.
Они не лили слезы и не смеялись, их личики были застывшими, сосредоточенными, невероятно серьезными. Так ни разу и не рассмеявшись, не проронив ни слезинки, они медленно, очень медленно прошествовали внизу, скрылись за углом здания…
Расслышав совсем рядом чей-то вздох, Сварог порывисто обернулся, нашаривая рукоять широкого кинжала. И убрал руку с пояса, увидев в полумраке Арталетту – в коротком синем платье с траурной белой лентой на плече, с уложенными в сложную дворянскую прическу волосами. Должно быть, она стояла здесь довольно давно. Все еще смотрела вслед исчезнувшим Белым Карликам. Потом сказала тихо:
– Они не смеялись и не плакали…
– И что это означает? – спросил Сварог, уже сам смутно догадавшись, каким будет ответ.
– Они не знают, чего в нем было больше – хорошего или дурного. По легендам, такое редко случается – люди обычно или явные злодеи, или откровенные добряки…
– Как сказать, как сказать… – пробормотал Сварог. – Не все так просто… Почему вы отказались сесть за королевский стол, герцогиня?
– Потому что там для меня нет места, – сказала она, гордо вскинув черноволосую головку. – Потому что дочь я незаконная, а милостей ваших вроде бы не удостоилась…
Она вновь напомнила Сварогу Делию – быть может, и не было особого внешнего сходства, но поворот головы, голос, стать…
Даже чуточку жутко стало, и он сделал над собой усилие, чтобы избавиться от этого наваждения.
– Вы, наверное, меня ненавидите? – вдруг спросила Арталетта.
– За что, господи? – искренне удивился Сварог.
– За ту историю…
– Бросьте, – сказал Сварог решительно. – Это были, строго говоря, вовсе и не вы. Я сам выдернул у вас из-за уха эту чертову булавку, неужели не помните?
– Все равно, – упрямо сказала девушка. – Меня учили монахи… Нечистой силе не так-то просто овладеть человеком, если нет л а з е й к и. А в моем случае такая лазейка была. Я ей завидовала, понимаете? Никак нельзя сказать, что ненавидела или даже недолюбливала, – но я ей завидовала, долго, упорно, чуть ли не каждодневно. Она была з а к о н н а я. Все принадлежало ей. А мое положение было хоть и почетным, но все же специфическим – прижитая на стороне байстрючка, с которой хватит и полковничьего мундира… – Она стояла рядом, касаясь Сварога плечом, печальная и прекрасная. – Завидовала, завидовала… пока о н о не нашло эту самую лазейку… И погубила ее в конце концов.
– Вот это вы бросьте, Арталетта, – сказал Сварог серьезно. – Все, что произошло из-за этой чертовой булавки, никоим образом не повлияло на… Тут другие причины. Но это уже моя боль, моя собственная. Моя боль, моя месть, мое упущение…
– Вы ее любили?
– Наверное, нет, – сказал Сварог. – Вряд ли. Возможно, у меня просто-напросто не хватило времени, чтобы успело что-то такое родиться… Нет. Но мне от этого не легче. – Он осторожненько повернул девушку лицом к себе. – Бога ради, не думайте, что я к вам отношусь плохо. Я дал слово вашему отцу вас беречь, хотя и без этого обещания сделал бы то же самое…
Боже, как она была красива и загадочна в полумраке, как похожа сейчас на Делию… Пальцы сами коснулись тонкого бархата, под которым таилось нежное, упругое тело.
Арталетта не отстранилась, впервые попыталась улыбнуться:
– А вы не забыли, что с некоторых пор стали моим братом?
– Названым, сестричка, названым, – сказал он хрипло. – А это совсем другое, здешние законы даже позволяют названым братьям жениться на названых сестрах…
– Надеюсь, вы не собираетесь делать мне предложение? – Она улыбалась почти весело. – Я ведь довольно грубое и дерзкое существо, мушкетерский полковник…
– Вы в первую очередь прекрасны, как фея, – сказал Сварог искренне.
Он и сам не понимал, что с ним творится, но чувствовал простоту и естественность происходящего. Балкон, ночь, загадочные темные глаза девушки, до ужаса похожей на Делию, ничуть не пытавшейся уклониться от объятий…
Она не сопротивлялась, когда Сварог притянул ее вплотную, закинула голову, медленно прикрыла глаза и подставила губы. Возможно, в происходящем и было нечто сумасшедшее, но вот противоестественного не было ни капли…
У него так и не возникло ощущения, что ему у с т у п а ю т, – а это прибавило дерзости и нежности. Руки Арталетты сомкнулись у него на шее, поцелуй был долгим, как его путь из бесприютных бродяг в короли, совсем близко с грохотом лопнул и рассыпался мириадами алых искр очередной фейерверк, и мерцающее красное сияние добавило в происходящее нереальности.
Сварог шел за ней по дворцовым коридорам, как во сне, чувствуя себя бездумным и легким, проходил мимо застывших гвардейцев, словно мимо пустого места. Дверь ее спальни тихо захлопнулась, щелкнул засов – и они вцепились друг в друга по-настоящему, как будто ища поддержки и опоры в этом чертовом мире, жестоком ко всем без разбора. Бархат вспорхнул невесомым облачком, едва слышно скрипнула постель, от долгих поцелуев перехватывало дыхание, кто первым взял на себя все, так и осталось непонятным, но это уже не имело никакого значения – двое слились в единое целое так, словно это было навсегда, тяжелое дыхание смешалось, и бедолага Сварог, нечаянный король, впервые за много дней избавился от забот…
За окном звонко лопались шипящие фейерверки.
Даже неудобно было чуточку оттого, что за этим богатейшим дастарханом восседали всего пятеро, считая Сварога. Он загодя, через министра двора, передал Арталетте, что желает видеть за почетным столом и ее, но министр вернулся, разводя руками: герцогиня Барг вежливо, но решительно ответила, что не чувствует себя вправе сидеть на королевском помосте, особенно в столь торжественный день… Гадать о причинах отказа у Сварога не было ни времени, ни желания, он попросту махнул рукой – и ограничился четверкой сподвижников. Чтобы увидевшая рядом с ним этих людей дворцовая публика заранее поняла, кто есть кто. Он позвал бы и Леверлина, но тот еще не вернулся из Глана.
Так что, согласно известной поговорке, компания была небольшая, но очень порядочная: Бони в королевской короне, аксамитах и парче; бывший воришка Паколет во всем великолепии герцога и барона; Мара в самом роскошном платье, какое только мог измыслить лейб-портной (принявший ее за обыкновенную фаворитку нового монарха и потому, не мудрствуя лукаво, прибегнувший к массе кружев, брильянтов и атласных лент); Элкон в неизменных золотых очках, одетый дорого, но скромно, как и подобает ученому книжнику.
Первое время Сварог, выставленный на всеобщее обозрение, чувствовал себя обезьяной в зоопарке, но потом это прошло – на него особенно и не таращились, предпочитая пить и есть в три глотки. Коронационный ужин – событие редкостное, на столы в этот торжественный день приносят множество блюд, которые так и именуются: «яства коронации». В другие дни, какими бы праздничными они ни были, такого не отведаешь. Так что почтеннейшая публика спешила всего попробовать, чтобы было потом чем хвастать. Что до короля, он представляет значительно меньший интерес: никуда не денется, строго говоря, так на престоле и останется, его еще можно будет повидать сто раз, а вот такой еды, быть может, второй раз в жизни уже и не попробуешь…
О короле и забыли, откровенно говоря, – особенно когда как следует выпили. Веселье било ключом, надрывались музыканты, звенела посуда, за портьерой в глубине помоста время от времени появлялся бульдог в человеческом облике, министр полиции, окидывал орлиным взором окрестности – и, убедившись, что все в порядке, вновь скрывался за тяжелыми складками вишневого бархата. Сварог, надо сказать, вовсе и не убивался от недостатка внимания – добросовестно высидеть свое и убраться восвояси…
Какое-то время он высматривал среди знати Маргилену с мужем, но так и не разглядел, в зале собралось человек с тысячу, и в глазах рябило от жарко сиявших дворянских корон, самоцветов, богатых одежд. Арталетту он тоже не увидел. Проще всего было бы подозвать лакея и спросить – должен же кто-то знать такие вещи, – но обращаться к ним не хотелось: из-за раззолоченных ливрей и одинаково бесстрастных лиц, лишенных и тени человеческих эмоций, они казались заводными болванчиками, возникало даже подозрение, что они и говорить не умеют…
Итак, свершилось. Он прошел через это длинное и помпезнейшее испытание – коронацию по-ронерски, ничего общего не имевшую с патриархальным гланским обрядом. Здесь все было обставлено не в пример роскошнее: торжественный проезд гвардии в парадных мундирах, гром пушек стоявших на реке военных кораблей, толпы принаряженного народа, город, украшенный гербовыми полотнищами с золотой бахромой, штандартами, позолоченными коронами, полосами разноцветных тканей, свисавших с балконов и окон, гильдейскими знаменами… Он уже немного разбирался в таких вещах и понимал: за день-два такое торжество не организуешь, не подготовишь. Отсюда следовало, что свой план Конгер задумал давненько и проводить его в жизнь начал загодя, так что в нужный час осталось лишь отдать приказ…
Немножко неудобно было перед гланцами: смех, а не король – просидев на престоле пару недель, покинул подданных в спешке, словно преследуемый кредиторами должник. Однако на тайном совещании с глэрдами (когда он вернулся в Клойн той же загадочной дорогой, о которой так и не выдалось случая расспросить Леверлина толком) Таварош, Даглас и Баглю в один голос заявили, что так, пожалуй, и лучше. Учитывая вчерашний загадочный катаклизм, почти до основания уничтоживший королевский замок. «Если это и в самом деле Стахор, – сказал Таварош. – В Равене ему будет труднее до вас добраться, государь». В конце концов, ничто не мешало Сварогу по-прежнему числиться гланским королем – а со страной тем временем преспокойно управится и Совет из тех самых глэрдов, что позвали его на царство (с добавлением брата Фергаса). Вслух об этом, понятно, не говорилось, но у Сварога осталось впечатление, что господа глэрды про себя облегченно вздохнули: очень уж удачно для них сложились дела. И грозного короля, твердо намеренного править самовластно, поблизости нет, и трон занят законным владыкой, пусть и пребывающим в отдалении. Правда, на всякий случай Сварог быстренько составил указ, по которому лишь он сам и никто другой мог вводить в Совет глэрдов новых членов в случае естественной убыли. Мало ли что может взбрести кому-то в голову, пока король далеко, пусть берегут друг друга – человеческая природа, как подтвердит вам любой министр полиции, ох как несовершенна, и следует заранее исключить ситуацию, при которой какому-нибудь интригану покажется выгодным устроить заговор с резней…
Ну что же, будем править. Плохо только, что и здесь, как давеча в Готаре, придется первым делом ради вящего спокойствия державы, ради высших государственных интересов кого-то вешать. Удел королей, увы… Лучше всего было в Глане, там он так и не успел пролить кровушки, даже скотину Рейта не особенно и тянет казнить. Отобрать в пользу той девчонки изрядный кусок угодий, а самого по старому обычаю гланских королей сослать в какую-нибудь самую отдаленную глэрдову деревушку, чтобы томился там среди овцепасов и углежогов, пока не смягчится сердце монарха…
– Что? – очнулся он от раздумий.
– Я говорю, командир, тебе первым делом надо занять Вольные Маноры, – склонившись к его уху, поведал Бони конспиративным шепотом. – Верно тебе толкую, как король королю. Там и руды хорошие, которые они по своей бедности толком разрабатывать не умеют, и торговое судоходство по Рону, и корабельные леса Каталаунского хребта…
– Гром меня порази! – сказал Сварог с непритворным удивлением. – Бони, дружище, да ты ведь, я смотрю, не только баронских дочек валял и вино кушал… Мыслишь вполне стратегически.
– Ага, мне уже именно это слово и говорили, – скромно сказал Бони. – А в общем, это все немногим сложнее, чем обычные думки крепкого крестьянского хозяина: вот прикупить бы тот выпас, да прирезать ту пашенку, да ухитриться как-то соседскую межу подалее передвинуть, в свою пользу, конечно…
– Растешь на глазах, – фыркнула Мара.
– Не язви, рыжая, – с достоинством сказал Бони. – Мечом махать – дело нехитрое. А вот нам, королям, нужно еще и мыслить… тем самым ученым словом говоря. Верно тебе говорю, командир, нужно занимать Вольные Маноры. Благо тамошний народишко к тебе, в общем, расположен. Надоели им свои корольки да барончики. О тебе в Манорах, знаешь ли, оч-чень оживленно и с симпатией судачат. Говорят, что у тебя немерено свободной земли в Трех Королевствах, а вот людей, наоборот, нехватка… Что ты удивляешься? Мужик – создание практичное, ежели мне будет позволено употребить еще одно ученое слово. А пахотной земельки в Манорах мало, горы как-никак, Каталаун… Вообще прикидывая, можно со временем и оттяпать у Святой Земли тот кусок, что за Роном, – и будет устье Рона у тебя в руках, а не у этих святош. Они ж там, в Святой Земле, – народец обнищавший… Ты подумай, а? У меня, как у всякого приличного короля, имеются шпики в заграницах, так что настроения я знаю…
– Подумаем, – сказал Сварог рассеянно. – Дай ты мне на престоле освоиться…
Со своего помоста он видел в распахнутое, от пола до потолка, окно, что на прилегающей к замку луговине горят во множестве костры, взлетают разноцветные фейерверки: там, в соответствии с той же вековой традицией, устроили угощение для простого народа, простенько, но обильно, без особых затей – быков целиком жарили, вино из бочек ковшами черпали…
Кто-то легонько коснулся его плеча. Подняв глаза и увидев з н а ч и т е л ь н о е лицо министра полиции, Сварог вспомнил еще об одном деле, которому как раз настал черед. Поднялся, кивнул остальным:
– Гуляйте, други, во всю широту души, а у меня тут кое-что неотложное образовалось…
…На узеньком небольшом балконе на каменных перилах и в самом деле красовались семь соколов, статуэтки высотой в локоть, высеченные давным-давно из темного песчаника. Никакого красивого вида с этого самого балкона не открывалось – лишь узкая полоска земли меж глухой стеной королевского зоопарка и высоким, сплошь заросшим соснами холмом. Впрочем, теперь-то Сварог знал, для чего балкон когда-то устроили именно здесь…
Он долго стоял у перил, источавших запах старого пыльного камня, меж двумя соколами, потрескавшимися и выщербленными, и в голове не было никаких особенных мыслей. Издали долетали шумы праздника, и не понять было – то ли из дворцового зала, то ли с луговины, пьяный гомон мог с равным успехом принадлежать и сборищу чванных дворян, и толпе разгоряченного даровым вином простонародья.
О н и появились совершенно неожиданно. Только что внизу не было никого – и вдруг…
По узкой полоске заросшей низкой и мягкой травой земли шагали вереницей с дюжину карликов, чьи макушки достигали пояса взрослого человека. Они выглядели обычными людьми, только очень маленькими – Сварог видел с балкона, как их босые ноги приминали траву, что призракам вовсе несвойственно, – но и в самом деле казались с т р а н н о белыми: белые, как чистый снег, лица, ступни и руки, словно светившиеся собственным тусклым сиянием балахоны, белоснежные (но не седые!) волосы и даже зрачки круглых глаз какие-то беловатые…
Самые обычные безбородые лица – одни мужчины, ни женщин, ни детей… Сварог смотрел во все глаза, придвинувшись вплотную к перилам, пачкая застарелой пылью пышное королевское одеяние, затаив дыхание.
Они не лили слезы и не смеялись, их личики были застывшими, сосредоточенными, невероятно серьезными. Так ни разу и не рассмеявшись, не проронив ни слезинки, они медленно, очень медленно прошествовали внизу, скрылись за углом здания…
Расслышав совсем рядом чей-то вздох, Сварог порывисто обернулся, нашаривая рукоять широкого кинжала. И убрал руку с пояса, увидев в полумраке Арталетту – в коротком синем платье с траурной белой лентой на плече, с уложенными в сложную дворянскую прическу волосами. Должно быть, она стояла здесь довольно давно. Все еще смотрела вслед исчезнувшим Белым Карликам. Потом сказала тихо:
– Они не смеялись и не плакали…
– И что это означает? – спросил Сварог, уже сам смутно догадавшись, каким будет ответ.
– Они не знают, чего в нем было больше – хорошего или дурного. По легендам, такое редко случается – люди обычно или явные злодеи, или откровенные добряки…
– Как сказать, как сказать… – пробормотал Сварог. – Не все так просто… Почему вы отказались сесть за королевский стол, герцогиня?
– Потому что там для меня нет места, – сказала она, гордо вскинув черноволосую головку. – Потому что дочь я незаконная, а милостей ваших вроде бы не удостоилась…
Она вновь напомнила Сварогу Делию – быть может, и не было особого внешнего сходства, но поворот головы, голос, стать…
Даже чуточку жутко стало, и он сделал над собой усилие, чтобы избавиться от этого наваждения.
– Вы, наверное, меня ненавидите? – вдруг спросила Арталетта.
– За что, господи? – искренне удивился Сварог.
– За ту историю…
– Бросьте, – сказал Сварог решительно. – Это были, строго говоря, вовсе и не вы. Я сам выдернул у вас из-за уха эту чертову булавку, неужели не помните?
– Все равно, – упрямо сказала девушка. – Меня учили монахи… Нечистой силе не так-то просто овладеть человеком, если нет л а з е й к и. А в моем случае такая лазейка была. Я ей завидовала, понимаете? Никак нельзя сказать, что ненавидела или даже недолюбливала, – но я ей завидовала, долго, упорно, чуть ли не каждодневно. Она была з а к о н н а я. Все принадлежало ей. А мое положение было хоть и почетным, но все же специфическим – прижитая на стороне байстрючка, с которой хватит и полковничьего мундира… – Она стояла рядом, касаясь Сварога плечом, печальная и прекрасная. – Завидовала, завидовала… пока о н о не нашло эту самую лазейку… И погубила ее в конце концов.
– Вот это вы бросьте, Арталетта, – сказал Сварог серьезно. – Все, что произошло из-за этой чертовой булавки, никоим образом не повлияло на… Тут другие причины. Но это уже моя боль, моя собственная. Моя боль, моя месть, мое упущение…
– Вы ее любили?
– Наверное, нет, – сказал Сварог. – Вряд ли. Возможно, у меня просто-напросто не хватило времени, чтобы успело что-то такое родиться… Нет. Но мне от этого не легче. – Он осторожненько повернул девушку лицом к себе. – Бога ради, не думайте, что я к вам отношусь плохо. Я дал слово вашему отцу вас беречь, хотя и без этого обещания сделал бы то же самое…
Боже, как она была красива и загадочна в полумраке, как похожа сейчас на Делию… Пальцы сами коснулись тонкого бархата, под которым таилось нежное, упругое тело.
Арталетта не отстранилась, впервые попыталась улыбнуться:
– А вы не забыли, что с некоторых пор стали моим братом?
– Названым, сестричка, названым, – сказал он хрипло. – А это совсем другое, здешние законы даже позволяют названым братьям жениться на названых сестрах…
– Надеюсь, вы не собираетесь делать мне предложение? – Она улыбалась почти весело. – Я ведь довольно грубое и дерзкое существо, мушкетерский полковник…
– Вы в первую очередь прекрасны, как фея, – сказал Сварог искренне.
Он и сам не понимал, что с ним творится, но чувствовал простоту и естественность происходящего. Балкон, ночь, загадочные темные глаза девушки, до ужаса похожей на Делию, ничуть не пытавшейся уклониться от объятий…
Она не сопротивлялась, когда Сварог притянул ее вплотную, закинула голову, медленно прикрыла глаза и подставила губы. Возможно, в происходящем и было нечто сумасшедшее, но вот противоестественного не было ни капли…
У него так и не возникло ощущения, что ему у с т у п а ю т, – а это прибавило дерзости и нежности. Руки Арталетты сомкнулись у него на шее, поцелуй был долгим, как его путь из бесприютных бродяг в короли, совсем близко с грохотом лопнул и рассыпался мириадами алых искр очередной фейерверк, и мерцающее красное сияние добавило в происходящее нереальности.
Сварог шел за ней по дворцовым коридорам, как во сне, чувствуя себя бездумным и легким, проходил мимо застывших гвардейцев, словно мимо пустого места. Дверь ее спальни тихо захлопнулась, щелкнул засов – и они вцепились друг в друга по-настоящему, как будто ища поддержки и опоры в этом чертовом мире, жестоком ко всем без разбора. Бархат вспорхнул невесомым облачком, едва слышно скрипнула постель, от долгих поцелуев перехватывало дыхание, кто первым взял на себя все, так и осталось непонятным, но это уже не имело никакого значения – двое слились в единое целое так, словно это было навсегда, тяжелое дыхание смешалось, и бедолага Сварог, нечаянный король, впервые за много дней избавился от забот…
За окном звонко лопались шипящие фейерверки.
Глава пятнадцатая
ГОСУДАРЬ В ТРУДАХ, АКИ ПЧЕЛКА…
Проснувшись утром, довольно рано, он не почувствовал ни стыда, ни раскаяния. А почему, собственно? Взрослые люди вправе поступать так, как им нравится, в особенности если не нарушают никаких законов и не ущемляют каких-либо третьих лиц… Он долго разглядывал мозаичный потолок, на котором посреди дикого леса вскачь неслись за упитанным здоровенным кабаном бесшабашные охотники в зеленых плащах и кожаных каталанах, упрямо склонившие рогатины. Покосился на Арталетту – она безмятежно посапывала, разбросав по смятой белоснежной подушке черные спутанные локоны, лицо ее казалось спокойным и довольным, вряд ли ей снилось что-то плохое. Вот только из-под сбившейся с прежнего места подушки предательски выглядывала «чертова флейта», громадный четырехствольный пистолет, излюбленный путешественниками, поскольку одним залпом мог при удаче скосить с полдюжины нападающих. То-то ночью Сварогу что-то мешало, твердое, большое и непонятное… В раскрытом ящике золоченого ночного столика виднелась рукоять еще одного пистолета, двуствольного, а совсем рядом с постелью, только руку протянуть, стоял меч без ножен с эмблемой Синих Мушкетеров на эфесе. «Бедная девочка, – подумал он сочувственно. – Натерпелась страху и неизвестности…»
Осторожненько выбравшись из груды тончайших простыней, тихонько оделся и выскользнул из спальни – а вдруг ей, когда проснется, будет неловко? – вышел в коридор, сверкавший полированным малахитом и золоченой лепниной. Двое ликторов, стоявшие прямо напротив двери, и без того неподвижные, обратились в статуи. Сварог, придав себе невинный и беззаботный вид, как ни в чем не бывало прошел мимо, не удостоив их и взглядом, – именно к такому поведению следовало привыкать, по коридорам и лестницам торчит множество живых истуканов, если обращать на каждого внимание, если принимать в расчет мысли и чувства каждого, получится совершенно не по-королевски…
Открыв высокую застекленную дверь, вышел на балкон. Утро было такое ясное, мир казался столь свежим и чистым, словно в первый день творения, когда человек еще не появился со всеми своими грехами и пакостями, что Сварог впервые за много дней ощутил счастливую, умиротворяющую легкость. Справа, на луговине, еще суетилась целая армия лакеев, уничтожавших следы вчерашнего народного гулянья, в кроне ближайшей сосны щебетала какая-то птаха, зеленел парк, лучи восходящего солнца заливали окна ало-золотым сиянием, и не было ни одной войны, и не было пока что придворных интриг…
Осторожненько выбравшись из груды тончайших простыней, тихонько оделся и выскользнул из спальни – а вдруг ей, когда проснется, будет неловко? – вышел в коридор, сверкавший полированным малахитом и золоченой лепниной. Двое ликторов, стоявшие прямо напротив двери, и без того неподвижные, обратились в статуи. Сварог, придав себе невинный и беззаботный вид, как ни в чем не бывало прошел мимо, не удостоив их и взглядом, – именно к такому поведению следовало привыкать, по коридорам и лестницам торчит множество живых истуканов, если обращать на каждого внимание, если принимать в расчет мысли и чувства каждого, получится совершенно не по-королевски…
Открыв высокую застекленную дверь, вышел на балкон. Утро было такое ясное, мир казался столь свежим и чистым, словно в первый день творения, когда человек еще не появился со всеми своими грехами и пакостями, что Сварог впервые за много дней ощутил счастливую, умиротворяющую легкость. Справа, на луговине, еще суетилась целая армия лакеев, уничтожавших следы вчерашнего народного гулянья, в кроне ближайшей сосны щебетала какая-то птаха, зеленел парк, лучи восходящего солнца заливали окна ало-золотым сиянием, и не было ни одной войны, и не было пока что придворных интриг…