Страница:
– Вы знаете, Джонни, моряки всегда оказывали на меня своего рода магнетическое действие, – опустив ресницы, воркующим голосом заявила донна Роза. – Еще с тех пор, когда я была сущей девчонкой и жила в Чаконе. Что в вас так привлекает женщин, коварные вы обольстители?
Мазур тяжко вздохнул про себя, окончательно уверившись, что не отвертится и, придав себе бравый вид, сказал:
– Это все романтика парусов и якорей, знаете ли...
– Вот странно, я именно так и подумала... – сообщила донна Роза, встала с кресла, подошла к стене и потянула толстый шнур.
Темно-алая портьера бесшумно отъехала в сторону, собираясь в тяжелые складки. Открылась небольшая комнатка, почти целиком занятая низкой широченной кроватью. Хозяйка уверенно направилась туда, по дороге скинув платье так быстро и ловко, что это походило на цирковой номер – Мазур даже заморгал от удивления, хотя с данной процедурой сталкивался не впервые и наблюдал ее во всех деталях бессчетное количество раз. «Профессионализм», – с уважением подумал он, когда на его глазах знойная бандерша повторила цирковой трюк, вмиг избавившись от остального.
– Ну, Джонни? – требовательно спросила донна Роза, распростершись в самой завлекательной позе.
Мазур подошел к постели, стягивая пиджак не в пример неуклюже и, ради сохранения должных светских приличий, сказал церемонно:
– Вы, право, очаровательны...
– Джонни, не стой столбом, – откликнулась донна Роза.
И, ухватив его за галстук, завалила в постель с ловкостью бравого гусара, заманившего на сеновал сельскую простушку.
Впрочем, истины ради следует уточнить, что все происходящее только укрепляло эту ассоциацию, причем в роли неуклюжей селянки выступал по-прежнему Мазур, а в роли гусара-совратителя, соответственно, донна Роза. По прошествии довольно долгого времени, когда в момент передышки у него наконец-то нашлось время для трезвого анализа ситуации, он уже не сомневался, что его совратительница начинала в своем бизнесе с самой нижней ступенечки и прошла такие университеты, что даже видавший виды «морской дьявол» краснел мысленно. «В отчете это место следует описать как можно более казенно, – подумал он, пока по нему проказливо блуждали шаловливые рученьки. – А то ведь засмеют, черти. Загнала в угол славного головореза чертова баба и форменным образом изнасиловала, аж стыд берет, развратила сиротинушку...»
– Джонни... – промурлыкала ему на ухо донна Роза, по-прежнему лениво охальничая проворными пальчиками.
– Что?
– Запомни накрепко: если начнешь путаться с девками, выкину в два счета, ничего не заплачу да еще перед полицией ославлю...
– Бог ты мой, – сказал Мазур. – Ты уже ревнуешь, милая?
– Ничего подобного, – сказала донна Роза. – Просто хочу тебе напомнить, что не следует путать бизнес с удовольствиями. Девочки – это бизнес. А удовольствие ты обязан получать исключительно здесь, – она похлопала набриллианченными пальчиками по розовому атласу покрывала. – Признаюсь тебе откровенно – у меня на твой счет есть определенные виды. Деловой и очаровательной женщине тяжело без надежного мужского плеча...
«Господи, – подумал Мазур в совершеннейшем смятении. – А ведь она, чего доброго, в мужья затащит! Точно! Чем не муженек – молод, здоров, как бык, во всем зависит от супружницы, поскольку чужой не только в этом городе, но и вообще в стране... Да из такого муженька веревки вить можно, получая при этом все тридцать три удовольствия. Хорошо еще, что смыться можно в любой момент, о чем она и не подозревает...»
А вслух он, разумеется, сказал:
– Милая, я же не дурак набитый, чтобы не понимать своего счастья...
– Верю, – сказала донна Роза. – Ты мне сразу показался разумным человеком... но все равно, не вздумай меня обманывать. Имей в виду, четыре мужа меня научили проникать во все мужские хитрости и видеть сквозь землю...
– Целых четыре? – горестно вопросил Мазур. – А я-то полагал себя единственным и неповторимым...
– Успокойся, Джонни, – проворковала ему на ухо новоявленная невеста. – Точно тебе говорю, моей единственной и пламенной страстью всегда были моряки, я даже с невинностью рассталась в Чаконе на палубе шхуны, на сложенном парусе... – и с типично женской практичностью мгновенно переменила тему: – Нужно будет завтра же утром съездить в магазин и купить тебе костюм поприличнее, предстоит очень ответственное мероприятие...
– У тебя что, какой-то прием?
– Это не для меня, Джонни... Завтра дон Себастьян Санчес будет выступать на митинге – день голосования, все решается... Этот негодяй Рамирес окружил себя бандой головорезов, так что следует ждать любого подвоха. У дона Себастьяна маловато по-настоящему толковых парней, одна деревенщина, что только и умеет торчать у трибуны и с грозным видом и дедовским револьвером под полой. Будешь его охранять.
– А это обязательно? – осторожно спросил Мазур.
Вот что ему нисколечко не улыбалось, так это светиться при большом стечении народа посреди заварушки, именуемой тут выборами.
– Придется, – безжалостно отрезала донна Роза. – Санчес – мой старый и верный друг, если у него все пойдет гладко, откроются такие высоты, что тебе и не снились, морячок... Будешь умницей, выбьешься в люди, главное, держись меня и не вздумай ослушаться. Уяснил?
– Так точно, адмирал, – вздохнул Мазур.
Глава шестая
Глава седьмая
Мазур тяжко вздохнул про себя, окончательно уверившись, что не отвертится и, придав себе бравый вид, сказал:
– Это все романтика парусов и якорей, знаете ли...
– Вот странно, я именно так и подумала... – сообщила донна Роза, встала с кресла, подошла к стене и потянула толстый шнур.
Темно-алая портьера бесшумно отъехала в сторону, собираясь в тяжелые складки. Открылась небольшая комнатка, почти целиком занятая низкой широченной кроватью. Хозяйка уверенно направилась туда, по дороге скинув платье так быстро и ловко, что это походило на цирковой номер – Мазур даже заморгал от удивления, хотя с данной процедурой сталкивался не впервые и наблюдал ее во всех деталях бессчетное количество раз. «Профессионализм», – с уважением подумал он, когда на его глазах знойная бандерша повторила цирковой трюк, вмиг избавившись от остального.
– Ну, Джонни? – требовательно спросила донна Роза, распростершись в самой завлекательной позе.
Мазур подошел к постели, стягивая пиджак не в пример неуклюже и, ради сохранения должных светских приличий, сказал церемонно:
– Вы, право, очаровательны...
– Джонни, не стой столбом, – откликнулась донна Роза.
И, ухватив его за галстук, завалила в постель с ловкостью бравого гусара, заманившего на сеновал сельскую простушку.
Впрочем, истины ради следует уточнить, что все происходящее только укрепляло эту ассоциацию, причем в роли неуклюжей селянки выступал по-прежнему Мазур, а в роли гусара-совратителя, соответственно, донна Роза. По прошествии довольно долгого времени, когда в момент передышки у него наконец-то нашлось время для трезвого анализа ситуации, он уже не сомневался, что его совратительница начинала в своем бизнесе с самой нижней ступенечки и прошла такие университеты, что даже видавший виды «морской дьявол» краснел мысленно. «В отчете это место следует описать как можно более казенно, – подумал он, пока по нему проказливо блуждали шаловливые рученьки. – А то ведь засмеют, черти. Загнала в угол славного головореза чертова баба и форменным образом изнасиловала, аж стыд берет, развратила сиротинушку...»
– Джонни... – промурлыкала ему на ухо донна Роза, по-прежнему лениво охальничая проворными пальчиками.
– Что?
– Запомни накрепко: если начнешь путаться с девками, выкину в два счета, ничего не заплачу да еще перед полицией ославлю...
– Бог ты мой, – сказал Мазур. – Ты уже ревнуешь, милая?
– Ничего подобного, – сказала донна Роза. – Просто хочу тебе напомнить, что не следует путать бизнес с удовольствиями. Девочки – это бизнес. А удовольствие ты обязан получать исключительно здесь, – она похлопала набриллианченными пальчиками по розовому атласу покрывала. – Признаюсь тебе откровенно – у меня на твой счет есть определенные виды. Деловой и очаровательной женщине тяжело без надежного мужского плеча...
«Господи, – подумал Мазур в совершеннейшем смятении. – А ведь она, чего доброго, в мужья затащит! Точно! Чем не муженек – молод, здоров, как бык, во всем зависит от супружницы, поскольку чужой не только в этом городе, но и вообще в стране... Да из такого муженька веревки вить можно, получая при этом все тридцать три удовольствия. Хорошо еще, что смыться можно в любой момент, о чем она и не подозревает...»
А вслух он, разумеется, сказал:
– Милая, я же не дурак набитый, чтобы не понимать своего счастья...
– Верю, – сказала донна Роза. – Ты мне сразу показался разумным человеком... но все равно, не вздумай меня обманывать. Имей в виду, четыре мужа меня научили проникать во все мужские хитрости и видеть сквозь землю...
– Целых четыре? – горестно вопросил Мазур. – А я-то полагал себя единственным и неповторимым...
– Успокойся, Джонни, – проворковала ему на ухо новоявленная невеста. – Точно тебе говорю, моей единственной и пламенной страстью всегда были моряки, я даже с невинностью рассталась в Чаконе на палубе шхуны, на сложенном парусе... – и с типично женской практичностью мгновенно переменила тему: – Нужно будет завтра же утром съездить в магазин и купить тебе костюм поприличнее, предстоит очень ответственное мероприятие...
– У тебя что, какой-то прием?
– Это не для меня, Джонни... Завтра дон Себастьян Санчес будет выступать на митинге – день голосования, все решается... Этот негодяй Рамирес окружил себя бандой головорезов, так что следует ждать любого подвоха. У дона Себастьяна маловато по-настоящему толковых парней, одна деревенщина, что только и умеет торчать у трибуны и с грозным видом и дедовским револьвером под полой. Будешь его охранять.
– А это обязательно? – осторожно спросил Мазур.
Вот что ему нисколечко не улыбалось, так это светиться при большом стечении народа посреди заварушки, именуемой тут выборами.
– Придется, – безжалостно отрезала донна Роза. – Санчес – мой старый и верный друг, если у него все пойдет гладко, откроются такие высоты, что тебе и не снились, морячок... Будешь умницей, выбьешься в люди, главное, держись меня и не вздумай ослушаться. Уяснил?
– Так точно, адмирал, – вздохнул Мазур.
Глава шестая
Скромный герой завсегда себя покажет
Мазур в который уж раз подумал тоскливо, что буржуазные выборы – штука, быть может, и занятная для новичка, но в больших дозах чрезвычайно тягостная для того, кто вынужден не вопить в толпе, размахивая флагом или портретом любимого кандидата, а обеспечивать безопасность.
Пестрая, орущая толпа бушевала на площади, как безбрежное море, махая помянутыми флагами и портретами, вздымая над головами самодельные транспаранты с непонятными чужаку надписями, оглушительно громыхая трещотками и свистя в дудки, вопя что-то невразумительное. У всех у них был столь воодушевленный и насквозь идиотский вид, словно вот здесь, на этой самой площади решалась судьба всей Галактики или уж планеты Земля самое малое.
Это стихийное бедствие не пощадило даже монумент бравому конкистадору, чье имечко Мазур так и не узнал – постамент густо залепили портретами и лозунгами, а к руке со шпагой ухитрились примотать транспарант, что-то такое возвещавший аж с тремя восклицательными знаками спереди и сзади.
Дон Себастьян Санчес – тот, что с красивой проседью – умело ораторствовал на добротно сколоченной трибуне, прямо под носом у покрытого зеленой патиной первопроходца. Динамики разносили его голос в самые дальние уголки площади. Мазур не понимал ни слова, но поневоле заслушался – было что-то гипнотизирующее в этом уверенном голосе, оборачивавшемся то шуршанием бархата, то лязгом стали, то взлетавшем до трагических высот, то отпускавшем несомненные шутки, судя по общему хохоту. «Здорово чешет, – подумал Мазур, все также обшаривая море голов настороженным взглядом. – На пленочку бы его снять и показать нашим ораторам, что мочалу жуют с трибуны, уткнувшись в бумажку. Тут они нас сделали, и думать нечего. Эффектно, черт побери. Ни словечка не понятно, но все же нутром чувствуешь, что мозги он им промывает качественно, вон как приторчали... Мама родная! Ну, до чего дошло – эта лапочка майку с себя сорвала, над головой ею машет, голыми булками тряся, того гляди, оргазм словит, и никто внимания не обращает, будто так и надо...»
Он с некоторым усилием оторвал взгляд от прыгающих, как мячики, округлостей восторженной юной избирательницы. Вновь принялся со своего насеста озирать площадь, поворачивая голову влево-вправо размеренно и привычно, напоминая собою бездушный локатор.
Мазур располагался почти на самой верхней ступеньке ведущей на трибуну лестницы из струганных досок, так что обзор ему оттуда открывался хороший. Речь шла о знакомом деле – как-никак он был неплохо выучен не только нападать, как молния, но и надежно охранять все, что прикажут...
А посему окружающее ему, как профессионалу, было поперек души – собственно, не шумная толпа как таковая, а те неуклюжие, прямо таки первобытные меры безопасности, предпринятые устроителями митинга...
Вокруг трибуны жиденькой цепочкой, лицом к толпе, торчали полицейские – в картинных позах, заложив руки за спину, временами они с самым простодушным видом отворачивались от толпы и пялились на дона Санчеса, а то и рукоплеская. Толку от них, как от заслона, не было никакого. Как и от полдюжины парней в штатском, очень точно отвечавших характеристике, данной Розой – деревенщина с дедовскими пушками под пиджаками, торчат там и сям, пялясь на юных горожанок в легких майках и большей частью без лифчиков. Ну, предположим, парочка из них выглядела и впрямь серьезными ребятами, знающими, с какой стороны у револьвера дуло и умеющими дать в челюсть так, чтобы второго раза не потребовалось. Но их всего парочка, они зажаты толпой, в случае каких-то осложнений ничему не смогут помешать...
И, наконец, Мазура раздражала добрая сотня выходивших на площадь окон окрестных домов – все распахнуты, полны людей. Если прикидывать профессионально, это добрая сотня точек, откуда в любой момент может неслышно хлопнуть снайперская винтовка, а то и прилететь прямо на трибуну реактивный снаряд...
«Стоп, стоп, – мысленно одернул он себя. – Что-то ты, братец, чересчур уж развоевался, живи легче...»
Быть может, в данномконкретном случае его профессионализм как раз и сыграл с ним злую шутку. Не стоило относиться к порученному делу настолькосерьезно. В конце концов, это всего лишь выборы губернатора в заштатной провинции одной из банановых республик, и не более того. Какие тут противодиверсионные мероприятия по всей форме, которые Мазур неосознанно просчитывал то и дело. Какие снайперы, реактивные снаряды из базук и прочая военная жуть? Самое большее – запулят гнилым помидором, как четверть часа назад пытался проделать типчик в гавайской рубахе – но его на дальних подступах скрутили полицейские, даром что пентюхи, враз уволокли, пригнув к земле, а метательные снаряды все до единого лопнули под ногами толпы...
Да и верзила Пепе, пижон с полудюжиной золотых зубов, секретарь и начальник охраны в одном лице, тот самый, что поставил сюда Мазура, на все расспросы о возможных опасностях философски пожал плечами и заявил, что по большому счету все это – ерунда на постном масле, если между своими. Все обойдется. Лично он, Пепе, на своем веку повидал этаких митингов больше, чем австралиец перепортил девок, и может говорить, как знаток. Попытается какой-нибудь придурок с полной пазухой гнилых фруктов подобраться к трибуне или рванет кто-нибудь петарду-вонючку – если раньше ему по шее не надают восторженные сторонники дона Санчеса...
И все же, все же... Мазура что-то неосознанно беспокоило в окружающем. Эточувство он знал, неспроста. Телепатия, конечно, давным-давно осуждена передовой научной общественностью и развенчана, как лженаука, но что-то такое все же есть. Пожалуй, это самая верная формулировка, пусть и позаимствованная Мазуром из какой-то книжки. Пожалуй, что-то такое есть – смутные предчувствия плохого, вполне реального, готового грянуть. Любой человек определенной профессии и определенного опыта поймет, о чем тут мы – сам не раз сталкивался...
Хуже всего, что Мазур, как ни напрягался, как ни таращил бдительного глаза, никак не мог понять, что его беспокоит, хоть ты тресни. Но эта надрывная заноза явственно ощущалась....
Понемногу ему начинало вериться, что эта зудящая тревога – всего лишь очередное проявление той самой мании преследования. И ничего удивительного: вместо вбитого на уровне инстинктов стремления оставаться незамеченным, невидимым, изволь торчать тут на виду пары тысяч зевак, как обезьяна на шесте у того фокусника в Эль-Бахлаке...
Ага!!!
Только теперь он понял, что ничегошеньки ему не привиделось, что основания для тревоги были самые недвусмысленные...
Подобное случается с подводными камнями, расположившимся на небольшой глубине у самого берега: их самих не видно, но по завихрениям воды на поверхности, по легкому изменению цвета моря наметанный глаз сразу определит, что камни там есть...
Там, справа, возле отключенного на время торжества круглого каменного фонтанчика, он и обнаружил то, что ранее засекал лишь тренированным подсознанием, исправно сигнализировавшем о некой неправильности...
Мазур не поворачивал в ту сторону голову, лишь косился из-под темных очков. И все больше убеждался, что дело нечисто. Всякая толпа подчиняется определенным законам, она неорганизованна и хаотична, словно морская гладь. И одиночки, и пары и даже те, кто пришел сюда компаниями, вели себя одинаково – теснились, пихались, орали и махали своими причиндалами... но на их фоне, как подводный камень, четко выделялась совсем другаягруппа, человек в семь-восемь. Она-то как раз, двигаясь целеустремленно и не так уж медленно, продвигаласьпрямо к трибуне уверенным курсом, словно выходящая на позицию торпедного залпа подводная лодка...
Теперь все внимание Мазур уделял исключительно этой группе. Тем более что парочка рож была ему определенно знакома – не далее как позавчера они от него крепенько получили в борделе. Они самые. А вон и третий, что был с ним тогда... Все, как на подбор – крепкие ребята с решительными рожами, порой они, подлаживаясь под окружающих, орут что-то с видом восторженных избирателей, машут руками оратору, но это именно минутное притворство, а на деле они с каждой секундой продвигаются ближе и ближе, словно топор сквозь кашу, ловко и бесцеремонно раздвигая всех оказавшихся на пути – то вежливо, то вовсе уж хамски.
Ошибиться Мазур не мог – это азбука... Они были спаяны общим замыслом и единой целью, они неудержимо перли вперед, как сыгранная команда, по крайней мере, часть из них, те, знакомые рожи работали на конкурента, и это все неспроста...
Мазур растерянно оглянулся – он не видел Пепе там, где парню было положено находиться, а значит, инструкций получить не от кого, придется импровизировать... Предположим, это акция. Что он сам сделал бы на их месте, чтобы облегчить задачу? Да просто-напросто устроил бы отвлекающий маневр – рванул бы в другой стороне, если не гранату, так сильную петарду или там газовую бомбу, чтобы началась паника, чтобы все внимание охраны было приковано к месту взрыва, а тем временем основная группа... Мать их, они уже метрах в десяти от нижних ступенек, и клиентна линии огня, а полицейский далеко, на девок таращится, с другой стороны и вовсе никого нет, подходы не прикрыты совершенно... все!!!
Когда сзади, слева, совсем неподалеку от трибуны, что-то оглушительно грохнуло, когда в той стороне резанулотчаянный многоголосый вопль и толпа колыхнулась в первом приступе слепой паники, Мазур даже ухом не повел, не обернулся в ту сторону. Тебыли совсем близко, он видел напряженно-яростные рожи, движение руки под легкий пиджак, возникший из-под полы длинный вороненый предмет...
И прыгнул ногами вперед прямо в толпу, на головы нападавшим. Извернувшись в полете, заплел ногами шею субъекта с пистолетом, оттолкнувшись локтями от груди его соседа, грамотно и продуманно повалился под ноги стоящим, легонько придушив в перевороте свою добычу, враз выбив пистолет ударом по кисти сверху. Приземлившись, не теряя ни секунды, мимоходом подсек чьи-то ноги, неважно чьи, все равно они тут одна компания, сложенной лодочкой ладонью выбил дыхание из падающего...
И, оттолкнувшись, взмыл на ноги, нанеся по сторонам несколько безжалостных и молниеносных ударов. Нападавшие рушились вокруг него, как кегли, они не успели отреагировать толком, не говоря уж о том, чтобы сопротивляться...
А там и подмога подоспела – когда воевать, собственно, стало уже не с кем. С полдюжины полицейских навалились на ушибленных Мазуром злоумышленников, с превеликим энтузиазмом выкручивая тем верхние конечности, попирая форменными ботинками шеи и спины, размахивая наручниками, резиновыми дубинками и нечищенными толком револьверами, возбужденно вопя. Единственный не приложенныйМазуром нападавший пытался протиснуться сквозь любопытно сомкнувшуюся толпу и по пятам у него топотали деревенщины в штатском, азартно перекликаясь.
Мазур выпрямился, отряхивая новехонький костюм – надо сказать, подобранный донной Розой со вкусом. Огляделся. Паника сама собой утихла, так и не разгоревшись толком, убитых и раненых что-то не видно, а с той стороны, где был взрыв, тянет едким чадом вроде запаха горящей резины – значит, все же не граната, а именно петарда, как он и предполагал...
Прямо под ногами у него лежала довольно убойная, вовсе не любительская штучка – вороненый «Вальтер» с черным глушителем – опять-таки не самодельным, а фабричным, весьма надежным в работе. Кто бы эти ребятки не были, они понимали толк в некоторых вещах – не окажись тут Мазура, могло и выгореть. До мишенибыло не более пятнадцати метров, для хорошего стрелка достаточно, ствол можно без промедления выбросить под ноги и с чистой совестью пуститься наутек, изображая смертельно перепуганного зеваку...
Пепе так и не появился. Зато дон Себастьян Санчес, надежда народа, был великолепен. Он не потерял ни секунды, не растерялся и не дрогнул: едва только приутихли вопли и суета и люди вновь обернулись к трибуне, Санчес прокурорским жестом выкинул руку в сторону скрученных злоумышленников, которых все еще сгоряча гнули и пинали, закричал в микрофон столь эмоционально и выразительно, что не требовалось понимать испанский. Смысл патетических фраз и так ясен донельзя: смотрите, люди добрые, на разоблаченных наймитов подлого соперника, козлов поганых! Гляньте только на их гнусные хари! Хрен им что обломилось! Спасла любовь народная честного человека, трибуна и заступника! и не испортят нам обедни злые происки врагов...
Судя по восторженному реву толпы, примерно это она и услышала – а заступник народный, вальяжно спустившись по добротно сколоченной лестнице, приблизился к Мазуру, какое-то время, сожалеючи качая головой с благородными сединами, разглядывал пистолет с глушителем, который один из полицаев демонстрировал зрителям со столь гордым видом, словно сам им завладел в честном бою. Потом, картинно распростерши руки, заключил Мазура в тесные объятия под крик и рукоплесканья надвинувшейся толпы. «Чего там, – подумал Мазур, покорно мотаясь, как кукла. – Скромный герой завсегда себя покажет...»
Он ухмыльнулся про себя, представив, какая физиономия стала бы у дона Себастьяна Санчеса, узнай он, что обязан жизнью советскому военно-морскому спецназу – и какой вой подняли бы конкуренты, стань им каким-то чудом известно, кто Санчеса охранял...
Пестрая, орущая толпа бушевала на площади, как безбрежное море, махая помянутыми флагами и портретами, вздымая над головами самодельные транспаранты с непонятными чужаку надписями, оглушительно громыхая трещотками и свистя в дудки, вопя что-то невразумительное. У всех у них был столь воодушевленный и насквозь идиотский вид, словно вот здесь, на этой самой площади решалась судьба всей Галактики или уж планеты Земля самое малое.
Это стихийное бедствие не пощадило даже монумент бравому конкистадору, чье имечко Мазур так и не узнал – постамент густо залепили портретами и лозунгами, а к руке со шпагой ухитрились примотать транспарант, что-то такое возвещавший аж с тремя восклицательными знаками спереди и сзади.
Дон Себастьян Санчес – тот, что с красивой проседью – умело ораторствовал на добротно сколоченной трибуне, прямо под носом у покрытого зеленой патиной первопроходца. Динамики разносили его голос в самые дальние уголки площади. Мазур не понимал ни слова, но поневоле заслушался – было что-то гипнотизирующее в этом уверенном голосе, оборачивавшемся то шуршанием бархата, то лязгом стали, то взлетавшем до трагических высот, то отпускавшем несомненные шутки, судя по общему хохоту. «Здорово чешет, – подумал Мазур, все также обшаривая море голов настороженным взглядом. – На пленочку бы его снять и показать нашим ораторам, что мочалу жуют с трибуны, уткнувшись в бумажку. Тут они нас сделали, и думать нечего. Эффектно, черт побери. Ни словечка не понятно, но все же нутром чувствуешь, что мозги он им промывает качественно, вон как приторчали... Мама родная! Ну, до чего дошло – эта лапочка майку с себя сорвала, над головой ею машет, голыми булками тряся, того гляди, оргазм словит, и никто внимания не обращает, будто так и надо...»
Он с некоторым усилием оторвал взгляд от прыгающих, как мячики, округлостей восторженной юной избирательницы. Вновь принялся со своего насеста озирать площадь, поворачивая голову влево-вправо размеренно и привычно, напоминая собою бездушный локатор.
Мазур располагался почти на самой верхней ступеньке ведущей на трибуну лестницы из струганных досок, так что обзор ему оттуда открывался хороший. Речь шла о знакомом деле – как-никак он был неплохо выучен не только нападать, как молния, но и надежно охранять все, что прикажут...
А посему окружающее ему, как профессионалу, было поперек души – собственно, не шумная толпа как таковая, а те неуклюжие, прямо таки первобытные меры безопасности, предпринятые устроителями митинга...
Вокруг трибуны жиденькой цепочкой, лицом к толпе, торчали полицейские – в картинных позах, заложив руки за спину, временами они с самым простодушным видом отворачивались от толпы и пялились на дона Санчеса, а то и рукоплеская. Толку от них, как от заслона, не было никакого. Как и от полдюжины парней в штатском, очень точно отвечавших характеристике, данной Розой – деревенщина с дедовскими пушками под пиджаками, торчат там и сям, пялясь на юных горожанок в легких майках и большей частью без лифчиков. Ну, предположим, парочка из них выглядела и впрямь серьезными ребятами, знающими, с какой стороны у револьвера дуло и умеющими дать в челюсть так, чтобы второго раза не потребовалось. Но их всего парочка, они зажаты толпой, в случае каких-то осложнений ничему не смогут помешать...
И, наконец, Мазура раздражала добрая сотня выходивших на площадь окон окрестных домов – все распахнуты, полны людей. Если прикидывать профессионально, это добрая сотня точек, откуда в любой момент может неслышно хлопнуть снайперская винтовка, а то и прилететь прямо на трибуну реактивный снаряд...
«Стоп, стоп, – мысленно одернул он себя. – Что-то ты, братец, чересчур уж развоевался, живи легче...»
Быть может, в данномконкретном случае его профессионализм как раз и сыграл с ним злую шутку. Не стоило относиться к порученному делу настолькосерьезно. В конце концов, это всего лишь выборы губернатора в заштатной провинции одной из банановых республик, и не более того. Какие тут противодиверсионные мероприятия по всей форме, которые Мазур неосознанно просчитывал то и дело. Какие снайперы, реактивные снаряды из базук и прочая военная жуть? Самое большее – запулят гнилым помидором, как четверть часа назад пытался проделать типчик в гавайской рубахе – но его на дальних подступах скрутили полицейские, даром что пентюхи, враз уволокли, пригнув к земле, а метательные снаряды все до единого лопнули под ногами толпы...
Да и верзила Пепе, пижон с полудюжиной золотых зубов, секретарь и начальник охраны в одном лице, тот самый, что поставил сюда Мазура, на все расспросы о возможных опасностях философски пожал плечами и заявил, что по большому счету все это – ерунда на постном масле, если между своими. Все обойдется. Лично он, Пепе, на своем веку повидал этаких митингов больше, чем австралиец перепортил девок, и может говорить, как знаток. Попытается какой-нибудь придурок с полной пазухой гнилых фруктов подобраться к трибуне или рванет кто-нибудь петарду-вонючку – если раньше ему по шее не надают восторженные сторонники дона Санчеса...
И все же, все же... Мазура что-то неосознанно беспокоило в окружающем. Эточувство он знал, неспроста. Телепатия, конечно, давным-давно осуждена передовой научной общественностью и развенчана, как лженаука, но что-то такое все же есть. Пожалуй, это самая верная формулировка, пусть и позаимствованная Мазуром из какой-то книжки. Пожалуй, что-то такое есть – смутные предчувствия плохого, вполне реального, готового грянуть. Любой человек определенной профессии и определенного опыта поймет, о чем тут мы – сам не раз сталкивался...
Хуже всего, что Мазур, как ни напрягался, как ни таращил бдительного глаза, никак не мог понять, что его беспокоит, хоть ты тресни. Но эта надрывная заноза явственно ощущалась....
Понемногу ему начинало вериться, что эта зудящая тревога – всего лишь очередное проявление той самой мании преследования. И ничего удивительного: вместо вбитого на уровне инстинктов стремления оставаться незамеченным, невидимым, изволь торчать тут на виду пары тысяч зевак, как обезьяна на шесте у того фокусника в Эль-Бахлаке...
Ага!!!
Только теперь он понял, что ничегошеньки ему не привиделось, что основания для тревоги были самые недвусмысленные...
Подобное случается с подводными камнями, расположившимся на небольшой глубине у самого берега: их самих не видно, но по завихрениям воды на поверхности, по легкому изменению цвета моря наметанный глаз сразу определит, что камни там есть...
Там, справа, возле отключенного на время торжества круглого каменного фонтанчика, он и обнаружил то, что ранее засекал лишь тренированным подсознанием, исправно сигнализировавшем о некой неправильности...
Мазур не поворачивал в ту сторону голову, лишь косился из-под темных очков. И все больше убеждался, что дело нечисто. Всякая толпа подчиняется определенным законам, она неорганизованна и хаотична, словно морская гладь. И одиночки, и пары и даже те, кто пришел сюда компаниями, вели себя одинаково – теснились, пихались, орали и махали своими причиндалами... но на их фоне, как подводный камень, четко выделялась совсем другаягруппа, человек в семь-восемь. Она-то как раз, двигаясь целеустремленно и не так уж медленно, продвигаласьпрямо к трибуне уверенным курсом, словно выходящая на позицию торпедного залпа подводная лодка...
Теперь все внимание Мазур уделял исключительно этой группе. Тем более что парочка рож была ему определенно знакома – не далее как позавчера они от него крепенько получили в борделе. Они самые. А вон и третий, что был с ним тогда... Все, как на подбор – крепкие ребята с решительными рожами, порой они, подлаживаясь под окружающих, орут что-то с видом восторженных избирателей, машут руками оратору, но это именно минутное притворство, а на деле они с каждой секундой продвигаются ближе и ближе, словно топор сквозь кашу, ловко и бесцеремонно раздвигая всех оказавшихся на пути – то вежливо, то вовсе уж хамски.
Ошибиться Мазур не мог – это азбука... Они были спаяны общим замыслом и единой целью, они неудержимо перли вперед, как сыгранная команда, по крайней мере, часть из них, те, знакомые рожи работали на конкурента, и это все неспроста...
Мазур растерянно оглянулся – он не видел Пепе там, где парню было положено находиться, а значит, инструкций получить не от кого, придется импровизировать... Предположим, это акция. Что он сам сделал бы на их месте, чтобы облегчить задачу? Да просто-напросто устроил бы отвлекающий маневр – рванул бы в другой стороне, если не гранату, так сильную петарду или там газовую бомбу, чтобы началась паника, чтобы все внимание охраны было приковано к месту взрыва, а тем временем основная группа... Мать их, они уже метрах в десяти от нижних ступенек, и клиентна линии огня, а полицейский далеко, на девок таращится, с другой стороны и вовсе никого нет, подходы не прикрыты совершенно... все!!!
Когда сзади, слева, совсем неподалеку от трибуны, что-то оглушительно грохнуло, когда в той стороне резанулотчаянный многоголосый вопль и толпа колыхнулась в первом приступе слепой паники, Мазур даже ухом не повел, не обернулся в ту сторону. Тебыли совсем близко, он видел напряженно-яростные рожи, движение руки под легкий пиджак, возникший из-под полы длинный вороненый предмет...
И прыгнул ногами вперед прямо в толпу, на головы нападавшим. Извернувшись в полете, заплел ногами шею субъекта с пистолетом, оттолкнувшись локтями от груди его соседа, грамотно и продуманно повалился под ноги стоящим, легонько придушив в перевороте свою добычу, враз выбив пистолет ударом по кисти сверху. Приземлившись, не теряя ни секунды, мимоходом подсек чьи-то ноги, неважно чьи, все равно они тут одна компания, сложенной лодочкой ладонью выбил дыхание из падающего...
И, оттолкнувшись, взмыл на ноги, нанеся по сторонам несколько безжалостных и молниеносных ударов. Нападавшие рушились вокруг него, как кегли, они не успели отреагировать толком, не говоря уж о том, чтобы сопротивляться...
А там и подмога подоспела – когда воевать, собственно, стало уже не с кем. С полдюжины полицейских навалились на ушибленных Мазуром злоумышленников, с превеликим энтузиазмом выкручивая тем верхние конечности, попирая форменными ботинками шеи и спины, размахивая наручниками, резиновыми дубинками и нечищенными толком револьверами, возбужденно вопя. Единственный не приложенныйМазуром нападавший пытался протиснуться сквозь любопытно сомкнувшуюся толпу и по пятам у него топотали деревенщины в штатском, азартно перекликаясь.
Мазур выпрямился, отряхивая новехонький костюм – надо сказать, подобранный донной Розой со вкусом. Огляделся. Паника сама собой утихла, так и не разгоревшись толком, убитых и раненых что-то не видно, а с той стороны, где был взрыв, тянет едким чадом вроде запаха горящей резины – значит, все же не граната, а именно петарда, как он и предполагал...
Прямо под ногами у него лежала довольно убойная, вовсе не любительская штучка – вороненый «Вальтер» с черным глушителем – опять-таки не самодельным, а фабричным, весьма надежным в работе. Кто бы эти ребятки не были, они понимали толк в некоторых вещах – не окажись тут Мазура, могло и выгореть. До мишенибыло не более пятнадцати метров, для хорошего стрелка достаточно, ствол можно без промедления выбросить под ноги и с чистой совестью пуститься наутек, изображая смертельно перепуганного зеваку...
Пепе так и не появился. Зато дон Себастьян Санчес, надежда народа, был великолепен. Он не потерял ни секунды, не растерялся и не дрогнул: едва только приутихли вопли и суета и люди вновь обернулись к трибуне, Санчес прокурорским жестом выкинул руку в сторону скрученных злоумышленников, которых все еще сгоряча гнули и пинали, закричал в микрофон столь эмоционально и выразительно, что не требовалось понимать испанский. Смысл патетических фраз и так ясен донельзя: смотрите, люди добрые, на разоблаченных наймитов подлого соперника, козлов поганых! Гляньте только на их гнусные хари! Хрен им что обломилось! Спасла любовь народная честного человека, трибуна и заступника! и не испортят нам обедни злые происки врагов...
Судя по восторженному реву толпы, примерно это она и услышала – а заступник народный, вальяжно спустившись по добротно сколоченной лестнице, приблизился к Мазуру, какое-то время, сожалеючи качая головой с благородными сединами, разглядывал пистолет с глушителем, который один из полицаев демонстрировал зрителям со столь гордым видом, словно сам им завладел в честном бою. Потом, картинно распростерши руки, заключил Мазура в тесные объятия под крик и рукоплесканья надвинувшейся толпы. «Чего там, – подумал Мазур, покорно мотаясь, как кукла. – Скромный герой завсегда себя покажет...»
Он ухмыльнулся про себя, представив, какая физиономия стала бы у дона Себастьяна Санчеса, узнай он, что обязан жизнью советскому военно-морскому спецназу – и какой вой подняли бы конкуренты, стань им каким-то чудом известно, кто Санчеса охранял...
Глава седьмая
Сюрпризы продолжаются
Так уж странно устроена человеческая психика, что Мазур, войдя в старинное, помпезное и полное архитектурных излишеств здание мэрии, поймал себя на том, что шагает гоголем, испытывая нечто вроде законной гордости – поскольку не жалким просителем сюда приперся с робкой мордой и тремором в коленках, не челобитчиком, а полноправным членом победившей команды, триумфатором и завоевателем. Пусть даже в чужой личине, но – победитель, как ни крути,
нашабанда выиграла, народ проголосовал за дона Себастьяна Санчеса, а глас народа, как известно...
В коридорах царила нездоровая суета, явно несвойственная сему почтенному заведению во времена скучные и будничные. Забавно, но Мазур, новичок в заграничной политике, без особого труда мог с полувзгляда определить, где победители, а где проигравшие – тут не нужно быть семи пядей во лбу, достаточно оценить выражение лиц, четко делившееся на две крайности: одни лопаются от радости, другие погружены в печаль...
Стоило ему войти в обширную приемную, битком набитую тем же суетящимся народом, как навстречу ему шустро кинулась секретарша, пожилая мумиеобразная сеньора в скучном сером костюме, как две капли воды похожая на отечественную профсоюзную активистку – настолько, что Мазура оторопь пробрала в первый миг. И возвестила с усердием цепной собаки, что сеньор алькальдвелел незамедлительно пригласить к нему сеньора Джонни, как только последний объявится.
Когда высоченная дубовая дверь бесшумно затворилась за Мазуром, хватило одного взгляда, чтобы сообразить: новоиспеченный сеньор алькальд не относится к тем бессердечным субъектам, что лишены простой человеческой благодарности и полагают, будто услуга, которая уже оказана, ни черта не стоит...
Вовсе даже наоборот: дон Себастьян Санчес скорее впал в другую крайность, он кинулся навстречу Мазуру, столь энергично распахнув объятия, столь дружески сияя, что во рту стало приторно, будто Мазур навернул одним махом полкило сахару.
– Как я рад вас видеть, мой юный друг! – воскликнул дон Санчес, увлекая Мазура к великолепному столу с гнутыми позолоченными ножками, усаживая в столь же великолепное кресло и подсовывая стакан с виски. – Нет нужды повторять, как я вам благодарен, вы и сами понимаете, что спасли мне жизнь... Этот мерзавец Рамирес, разложившийся и коррумпированный... Ну, будем надеяться, история и правосудие еще воздадут сторицей этому гнусному субъекту в самом скором времени... – он уселся за стол, положил локти на роскошную столешницу, украшенную инкрустацией из разнообразнейших сортов дорогого дерева, пытливо глянул на собеседника. Улыбка исчезла у него с лица, словно повернули некий выключатель. Глаза в сеточке морщинок были умные и проницательные. – Что же, забудем о неприятном и займемся проблемами насущными... Что же мне с вами делать, Джонни? Я просто обязан что-то для вас сделать...
– Я... – заикнулся было Мазур.
– О, ни слова! – властно поднял ладонь сеньор алькальд. – Все обуревающие вас благородные чувства написаны на вашем лице. Вы скромны, тактичны, это видно... Другому, признаюсь, я без особых раздумий сунул бы немаленькую пачку радужных бумажек, и оба мы считали бы это закономерным финалом, устраивающим обе стороны... Но вы, Джонни, человек иного полета, верно? Ваше лицо вовсе не похоже на физиономию недалекого субъекта, ждущего вещественной благодарности...
– Надеюсь, – вставил словечко Мазур.
– Вы – человек иного полета, это ясно, – повторил алькальд. – Грубая, материальная благодарность одноразова и конечна, ведь так? А вы наверняка хотите от жизни чего-то большего... Вы согласны стать моим другом и сподвижником, Джонни? Я умею ценить верность, преданность и деловые качества. Вы уже неплохо зарекомендовали себя, и в заведении нашей милейшей сеньоры Розы, и позавчера на площади... Это в парашютистах вас научили так великолепно драться?
Мазур кивнул, подумав, что тут не обошлось без откровений донны Розы – никаких сомнений, теснейшим образом повязанной с этим деятелем.
– Прекрасно, – кивнул Санчес. – Если что-то и способно погубить нашу многострадальную страну, так это отсутствие профессионализма. Мы, латиноамериканцы, потерпели немало поражений не в силу какой-то лени или иных национальных пороков, а как раз в силу того самого вопиющего непрофессионализма. Испокон веков пытались решать все проблемы с провинциальной небрежностью. Чего ни коснись, везде этот дурной провинциализм. А в итоге субъекты вроде Рамиреса довели провинцию до полного упадка... Я намерен решительно это переломить. Мне нужна команда. Я хочу, чтобы на любом участке работы, о чем бы ни шла речь, стояли не провинциальные лентяи, а люди, приученные работать толково, на уровне мировых стандартов. Вот взять хотя бы вас, Джонни – молоды, энергичны, повидали свет, служили в парашютистах... Прямо-таки бесценная находка для иных ответственных поручений... Что скажете?
Мазур, глядя ему в глаза открыто и честно, сказал:
– Мне чертовски нравится ваш город, дон Себастьян. У меня тут появились настоящие друзья, а вдобавок – возможность сделать неплохую для простого бродяги карьеру... Не настолько я глуп, чтобы отказываться. Располагайте мною, как найдете нужным.
А что еще прикажете ответить, если хотите жить в этом городе спокойно и привольно, прежде чем придет пора сорваться в дорогу?
– Прекрасно, – сказал алькальд. – Просто прекрасно. Я рад, что правильно вас оценил...
– И чем же мне предстоит заниматься? – напрямую спросил Мазур.
– Не спешите, – с милой улыбкой ответил алькальд. – Я вовсе не собираюсь немедленно нагружать вас поручениями. Какое-то время нужно будет разгребать все эти авгиевы конюшни, оставленные предшественником... Но, будьте уверены, ваш час придет, и весьма скоро. – Он поморщился с искренней брезгливостью. – Чертов Рамирес... Это уже выходит за рамки политической борьбы... Какова штучка...
Он достал из ящика стола тот самый вальтерок с глушителем, повертел его в руках, держа довольно умело, протянул Мазуру:
– Рамирес, конечно, мерзавец, но игрушка хороша...
В коридорах царила нездоровая суета, явно несвойственная сему почтенному заведению во времена скучные и будничные. Забавно, но Мазур, новичок в заграничной политике, без особого труда мог с полувзгляда определить, где победители, а где проигравшие – тут не нужно быть семи пядей во лбу, достаточно оценить выражение лиц, четко делившееся на две крайности: одни лопаются от радости, другие погружены в печаль...
Стоило ему войти в обширную приемную, битком набитую тем же суетящимся народом, как навстречу ему шустро кинулась секретарша, пожилая мумиеобразная сеньора в скучном сером костюме, как две капли воды похожая на отечественную профсоюзную активистку – настолько, что Мазура оторопь пробрала в первый миг. И возвестила с усердием цепной собаки, что сеньор алькальдвелел незамедлительно пригласить к нему сеньора Джонни, как только последний объявится.
Когда высоченная дубовая дверь бесшумно затворилась за Мазуром, хватило одного взгляда, чтобы сообразить: новоиспеченный сеньор алькальд не относится к тем бессердечным субъектам, что лишены простой человеческой благодарности и полагают, будто услуга, которая уже оказана, ни черта не стоит...
Вовсе даже наоборот: дон Себастьян Санчес скорее впал в другую крайность, он кинулся навстречу Мазуру, столь энергично распахнув объятия, столь дружески сияя, что во рту стало приторно, будто Мазур навернул одним махом полкило сахару.
– Как я рад вас видеть, мой юный друг! – воскликнул дон Санчес, увлекая Мазура к великолепному столу с гнутыми позолоченными ножками, усаживая в столь же великолепное кресло и подсовывая стакан с виски. – Нет нужды повторять, как я вам благодарен, вы и сами понимаете, что спасли мне жизнь... Этот мерзавец Рамирес, разложившийся и коррумпированный... Ну, будем надеяться, история и правосудие еще воздадут сторицей этому гнусному субъекту в самом скором времени... – он уселся за стол, положил локти на роскошную столешницу, украшенную инкрустацией из разнообразнейших сортов дорогого дерева, пытливо глянул на собеседника. Улыбка исчезла у него с лица, словно повернули некий выключатель. Глаза в сеточке морщинок были умные и проницательные. – Что же, забудем о неприятном и займемся проблемами насущными... Что же мне с вами делать, Джонни? Я просто обязан что-то для вас сделать...
– Я... – заикнулся было Мазур.
– О, ни слова! – властно поднял ладонь сеньор алькальд. – Все обуревающие вас благородные чувства написаны на вашем лице. Вы скромны, тактичны, это видно... Другому, признаюсь, я без особых раздумий сунул бы немаленькую пачку радужных бумажек, и оба мы считали бы это закономерным финалом, устраивающим обе стороны... Но вы, Джонни, человек иного полета, верно? Ваше лицо вовсе не похоже на физиономию недалекого субъекта, ждущего вещественной благодарности...
– Надеюсь, – вставил словечко Мазур.
– Вы – человек иного полета, это ясно, – повторил алькальд. – Грубая, материальная благодарность одноразова и конечна, ведь так? А вы наверняка хотите от жизни чего-то большего... Вы согласны стать моим другом и сподвижником, Джонни? Я умею ценить верность, преданность и деловые качества. Вы уже неплохо зарекомендовали себя, и в заведении нашей милейшей сеньоры Розы, и позавчера на площади... Это в парашютистах вас научили так великолепно драться?
Мазур кивнул, подумав, что тут не обошлось без откровений донны Розы – никаких сомнений, теснейшим образом повязанной с этим деятелем.
– Прекрасно, – кивнул Санчес. – Если что-то и способно погубить нашу многострадальную страну, так это отсутствие профессионализма. Мы, латиноамериканцы, потерпели немало поражений не в силу какой-то лени или иных национальных пороков, а как раз в силу того самого вопиющего непрофессионализма. Испокон веков пытались решать все проблемы с провинциальной небрежностью. Чего ни коснись, везде этот дурной провинциализм. А в итоге субъекты вроде Рамиреса довели провинцию до полного упадка... Я намерен решительно это переломить. Мне нужна команда. Я хочу, чтобы на любом участке работы, о чем бы ни шла речь, стояли не провинциальные лентяи, а люди, приученные работать толково, на уровне мировых стандартов. Вот взять хотя бы вас, Джонни – молоды, энергичны, повидали свет, служили в парашютистах... Прямо-таки бесценная находка для иных ответственных поручений... Что скажете?
Мазур, глядя ему в глаза открыто и честно, сказал:
– Мне чертовски нравится ваш город, дон Себастьян. У меня тут появились настоящие друзья, а вдобавок – возможность сделать неплохую для простого бродяги карьеру... Не настолько я глуп, чтобы отказываться. Располагайте мною, как найдете нужным.
А что еще прикажете ответить, если хотите жить в этом городе спокойно и привольно, прежде чем придет пора сорваться в дорогу?
– Прекрасно, – сказал алькальд. – Просто прекрасно. Я рад, что правильно вас оценил...
– И чем же мне предстоит заниматься? – напрямую спросил Мазур.
– Не спешите, – с милой улыбкой ответил алькальд. – Я вовсе не собираюсь немедленно нагружать вас поручениями. Какое-то время нужно будет разгребать все эти авгиевы конюшни, оставленные предшественником... Но, будьте уверены, ваш час придет, и весьма скоро. – Он поморщился с искренней брезгливостью. – Чертов Рамирес... Это уже выходит за рамки политической борьбы... Какова штучка...
Он достал из ящика стола тот самый вальтерок с глушителем, повертел его в руках, держа довольно умело, протянул Мазуру:
– Рамирес, конечно, мерзавец, но игрушка хороша...