Бушков Александр Александрович. Пиранья. Бродячее сокровище

   – Бродяга, – сказал Мазур. – Ловец удачи. – Австралия. Моряк. Искал тут фортуну. Пролетел.
   – Интересно, – протянула она. – Кратенько, но исчерпывающе... Я – Энджел, а это – Дик.
   «Из тебя такой же ангел, как из меня ^[6], – подумал Мазур. – Скорее уж чертенок. Строптивая девочка, с характером. Но симпатичная – спасу нет...»
   – Что тут за веселуха? – спросил он с интересом.
   – Заварушка на нефтепромыслах, – охотно ответила Энджел. – Сначала профсоюзы потребовали повышения зарплаты, потом как-то незаметно, по здешнему обыкновению, дела пошли круче – кто-то поджег здание администрации, кто-то начал палить по полицейским... В общем, заварилась каша, мимоходом сожгли полицейский участок и разграбили дюжину магазинов, подключились и те, кто никакого отношения к нефтепромыслам не имел, вызвали солдат...
   – Понятно, – сказал Мазур. – Интересно, на что мне-то, случайному путнику, при таком раскладе рассчитывать?
   – Как повернется, – угрюмо ответил бородач. – Повезет – дадут пинка под зад и отпустят, а то и к стенке поставят...
   – Нет, серьезно? – повернулся Мазур к девушке.
   – Кто его знает, – задумчиво сказала Энджел. – Дикки, конечно, у нас мизантроп, но тут и в самом деле все зависит от того, что им в голову взбредет... Вы тут недавно?
   – Три дня.
   – Тогда помалкивайте и не качайте права...
   – Джон.
   – И не качайте права, Джон. Если уж они загребли нас, со всеми нашими верительными грамотами и рекомендательными письмами, с вами тем паче церемониться не станут. Боюсь, ваше посольство вашей судьбой будет не особенно озабочено...
   – Уж это точно, – искренне сказал Мазур, не уточняя, что австралийское посольство о таковом гражданине и слыхом не слыхивало. И, дай-то бог, не услышит вовсе...
   – Помалкивайте и стойте навытяжку. Смотришь, обойдется. Мы все им не особенно и нужны, у них и без нас хлопот полон рот...
   – Сенсации ей захотелось, – печально упрекнул мизантроп Дик. – Говорил тебе, не стоило сюда ездить...
   – Ну что ты беспокоишься? – хмыкнула девушка с ангельским имечком. – Тебе полегче. Тебя в случае чего просто шлепнут, а меня еще и изнасилуют... – она послала приятелю ослепительную рекламную улыбку. – Остается надеяться, что среди них найдется пара-тройка гомиков – чтоб ко мне очередь была короче...
   – Нет, ребята, вы что, в самом деле... – сказал Мазур со вполне понятным беспокойством.
   – Да ну, – сказала Энджел с чуточку наигранной беззаботностью. – Не джунгли все-таки и хунты в самом деле давно нет, выкрутимся. Какой-нибудь офицер рано или поздно появится среди этих чурбанов. Не те времена, чтобы американские журналисты пропадали средь бела дня...
   – Вам легче, – сказал Мазур с искренней завистью.
   – А вы держитесь за нас, Джон, выкрутимся...
   Конвоир забежал вперед, показывая дорогу, и процессия свернула к большому магазину с выбитыми напрочь витринами и покосившейся вывеской. Войдя внутрь, Мазур убедился, что восстановление порядка в данном конкретном случае запоздало – полки были пустехоньки, только в углу, рядом с грудой оберточной бумаги, валялась одинокая банка с консервированным супом.
   Посреди обширного зала, заложив руки за спину, расхаживал рослый сержант – форменный двойник того, кому попался Мазур на свою беду. Та же непроницаемо-хамская унтерскаярожа, те же габариты и стать. Кроме него, присутствовали еще четверо солдат, их винтовки были аккуратно составлены в углу.
   Совсем неподалеку простучала пулеметная очередь – сухая, громкая, стрелок определенно не жалел патронов. «Эм-шестьдесят», – машинально отметил Мазур, что в этой ситуации было совершенно ни к чему. – На пол-ленты засадил, декадент...»
   Сержант что-то повелительно рявкнул, и его подчиненные вкупе с конвоирами накинулись в первую очередь на Мазура – таково уж было его невезение. Вытащили документы из внутреннего кармана, развернули лицом к стене, заставили опереться на нее расставленными руками и быстренько обыскали – точнее, наскоро охлопали, проформы ради. Разумеется, пистолета в рукаве куртки они не обнаружили.
   Потом его взяли за шиворот и развернули лицом к сержанту – как и в столь же стремительном темпе охлопанного Дика. Сержант, глядя на обоих взглядом завзятого людоеда, со вкусом и расстановкой погрозил им кулачищем, явно намекая, что их знакомство еще не достигло своего апогея. Документы Мазура он сунул себе в нагрудный карман рубашки, удостоив лишь беглого взгляда.
   И с ухмылкой взирал, как обыскивают девушку – впрочем, Мазур быстро понял, что дела и в самом деле обернулись скверно, поскольку с обыском эта процедура имела мало общего. Два мордоворота ее попросту лапали, неспешно и нагло запустив руки под футболку, содрали курточку, полезли в джинсы. Мазур увидел, что она кипит от злости – и, подняв глаза к потолку, стоит с надменным видом, старательно делая вид, будто это вовсе и не с ней происходит.
   Потом ее развернули спиной к стене, и сержант, вразвалочку подойдя вплотную, зашептал ей что-то на ухо. Энджел бросила на него уничтожающий взгляд, ответила что-то резкое. Сержант, удрученно кивая, щелкнул пальцами.
   Стоявший справа почти без замаха ударил девушку под ложечку, подхватил и повалил на пол. Двое других проворно прижали к затоптанным доскам ее руки, Энджел, зажмурившись, отчаянно хватая ртом воздух, никак не могла перевести дыхание. Дик дернулся было, но, ощутив у шеи острие штыка, остался на месте.
   Сержант, передвигаясь с картинной медлительностью, опустился рядом с ней на колени, косясь на зрителей, задрал футболку под горло, погладил по груди с хамской ухмылочкой полного хозяина ситуации. Расстегнул ей «молнию» на джинсах и принялся не спеша их стягивать. То ли показалось Мазуру, то ли так было на самом деле, но во всей этой сцене была какая-то дурная театральность...
   Сам он стоял на прежнем месте, глядя в пол. Он и в этой ситуации – особенно в этой, когда их сторожил один-единственный солдат с винтовкой наизготовку, а остальные таращились на занимательное зрелище либо принимали в нем участие – мог бы в считанные секунды выложить аккуратный штабель трупов, кончить их всех к чертовой матери, прежде чем кто-то успеет опомниться. Мог благородным рыцарем вступиться за поруганную девичью честь...
   Да нет, самое печальное, что как раз и не мог. Не имел права. Странствующие рыцари, благородные корсары, лихие гусарские поручики и положительные ковбои, словом, вся эта публика, что согласно канонам чести с утра до вечера, без выходных и праздников обязана была защищать слабых и обиженных, не имела с Мазуром ничего общего. Прежде всего, потому, что все эти Дон-Кихоты, капитаны Блады и благородные шерифы были сами себе хозяева. А Мазур – человек сугубо военный, выполнявший не допускавшие двойного толкования приказы, имевший право на самостоятельные решения и поступки лишь в узких пределах незримых границ...
   Сейчас не тотслучай. Положить их нетрудно, но это означает ввязаться в нешуточные хлопоты зря, вопреки интересам дела. Чтобы доставить по назначению невесомое содержимое подкладки, он обязан был равнодушно взирать на любые гнусности, какие только могли происходить вокруг.
   И он остался стоять, нисколечко не презирая себя – потому что дело не в его личной трусости, а...
   Энергичные, уверенные шаги простучали от двери в глубь разгромленного магазина. Это вошел офицер – не первой молодости, лет пятидесяти, седой, с аккуратными черными усиками, в безукоризненном мундире с эмблемами и значками той же пехоты, с капитанскими дубовыми листиками на погонах.
   Картина переменилась мгновенно. Солдаты торопливо вытянулись, сержант оставил свое похабное занятие на середине процесса, вскочил и, такое впечатление, постарался стать ниже ростом, уставясь в пространство ничего не выражающим взглядом оловянного истукана.
   Оценив происходящее с полувзгляда, капитан поднял руку, воздел указательный палец с видом Зевса-громовержца и металлическим голосом принялся, судя по тону, распекать свое расшалившееся воинство. Мазуру вновь привиделась дурная картинность и в его манерах провинциального актера и в наигранно-раскаянных позах солдат – происходящее, полное впечатление, напоминало кадр из какого-нибудь индийского фильма, где эмоции и жесты преувеличены раз в десять против реальных...
   – Боже мой, сеньорита Хагерти! – удрученно воскликнул капитан, помогая девушке подняться. – Как хорошо, что я успел вовремя! И как печально, что вы проигнорировали все предупреждения, продиктованные искренней доброжелательностью... Вас же убедительно просили держаться подальше от этих неспокойных мест.
   Энджел с видом гордым и презрительным неторопливо застегнула джинсы, вырвала у ближайшего солдата свою курточку, которую тот ей боязливо протянул, держась поодаль с таким видом, словно опасался, что его укусят за руку.
   – Что бы я без вас делала, Агирре... – сказала она без всякой благодарности в голосе, скорее уж насмешливо.
   – Я рад, что вы должным образом оцениваете мои скромные усилия, – как ни в чем не бывало протянул капитан. – Право же, вам следовало быть осторожнее, сеньорита. Здесь развернулись форменные военные действия, солдаты разозлены и бесцеремонны. Это все парни из глухих деревушек, представления не имеющие о хороших манерах и галантности...
   – Ну да, я и сама вижу... Могу я попросить назад камеру?
   – О, разумеется! – капитан щелкнул пальцами и второй солдат торопливо поднес телекамеру.
   – Здесь была кассета с пленкой...
   – В самом деле? – с непроницаемым лицом поднял бровь капитан. – Если и была, сейчас ее уже нет... Представления не имею, что с ней могло приключиться. Должно быть, эти деревенщины, забавляясь с прибором, которого в жизни не видели, кассету случайно вынули и где-нибудь выбросили... Хорошо хоть камеру не уронили... Ах, как вы легкомысленны и неосторожны, сеньорита Хагерти, при всем вашем очаровании... – он подошел к девушке совсем близко. – Дорогая сеньорита, ну зачем столь тенденциозное, одностороннее освещение непростой жизни нашего государства? Не скрою, у нас все еще имеется масса недостатков во всех областях, но нужно же понимать – свергнутая и осужденная прогрессивной общественностью хунта оставила тяжкое наследие, процесс формирования демократии нелегок и долог. В этих условиях журналистам из столь демократичной страны следовало бы, наоборот, выискивать светлые стороны в происходящем, искать положительные примеры долгого и сложного процесса перехода к демократическому обществу... В то время как вы, уж простите за откровенность, только тем и занимаетесь, что старательно выискиваете совершенно нетипичные явления вроде здешних беспорядков...
   Ситуация все еще была непонятной, а судьба Мазура – непредсказуемой, но все же он ощутил нечто похожее на ностальгическое умиление. Полное впечатление, что он оказался дома и слушал очередное выступление замполита перед офицерским активом – только язык другой, а все остальное до ужаса похоже...
   – Постараюсь учесть ваши ценные пожелания, – сказала Энджел безразличным тоном.
   – Очень бы хотелось, очень... Пойдемте. Эти... досадные беспорядки все еще далеки от завершения. Командование, озабоченное вашей безопасностью, поручило мне проводить вас до вашей машины – разумеется, она цела и находится под нашим присмотром – и, более того, дать вам парочку провожатых, чтобы вы могли беспрепятственно вернуться в Ла-Бьянку, не подвергаясь ни малейшей опасности... – он чуть заметно усмехнулся. – Все равно у вас нет больше пленки, так что ваше дальнейшее пребывание здесь бессмысленно...
   И он сделал недвусмысленный приглашающий жест, указывая на дверь, а другой рукой подал знак двум солдатам, которые подхватили винтовки и встали по сторонам – тот же конвой, только притворявшийся почетным караулом.
   Энджел, сверкнув глазами на капитана, сделала шаг к двери. Сержант зашептал что-то на ухо капитану, кивая на Мазура с многообещающим видом. Понятно было без перевода: может, хоть на этом отыграемся? Мазуру стало немного неуютно.
   Капитан, бегло просмотрев его документы, громко произнес в пространство:
   – А что здесь делает господин из Австралии?
   – Это наш шофер, – моментально ответила Энджел.
   – Вот как? И давно он выступает в этом качестве?
   – С сегодняшнего дня, – отрезала девушка. – Я его наняла. По-моему, на этоя имею право?
   – О, разумеется, разумеется... – капитан протянул Мазуру документы и откозырял. – Австралия, как же... У вас там много кенгуру, я видел по телевизору... а еще вы, австралийцы, за все время своей истории показывали прямо-таки образец бережного, братского и демократического отношения к аборигенам, всем этим маори...
   Мазур выдержал его иронический взгляд с олимпийским спокойствием – в конце концов, австралийцем он не был и оттого не ощущал угрызений совести за «своих» предков...
   – Пойдемте? – непринужденно предложил капитан.
   Они вышли на улицу. Слева, над крышами, по-прежнему тянулся в небеса косой шлейф черного дыма, и где-то в отдалении трещали короткие очереди автоматических винтовок. Капитан вновь отдал честь и, заложив руки за спину, неторопливо удалился.
   Дотошно поверив, хорошо ли лежат в кармане документы, Мазур сделал неожиданное открытие. И громко выругался.
   Во внутреннем кармане драгоценной куртки лежали только паспорт и мореходная книжка. Деньги исчезли – и рулончик долларов, и пачка местных фантиков. Он остался без гроша в кармане. Не было смысла гадать, кто его так облегчил – то ли первый патруль, то ли эти, в магазине, все равно жаловаться бесполезно, концов не найдешь. Положеньице...
   – Что случилось? – тихонько поинтересовалась Энджел. – У тебя вдруг стал такой вид, словно тебя собираются повесить на первом же фонаре...
   – Нечто близкое, – сказал Мазур так же тихо. – Они у меня вытащили все деньги. Я теперь нищий.
   – Да ладно тебе. Обойдется.
   – Хорошо тебе говорить...
   – А ты не забыл, что я тебя наняла на работу?
   Мазур удивленно покосился на нее:
   – Серьезно? Я думал, ты меня попросту вытаскивала...
   – Везет тебе, – сказала девушка. – Я все равно собиралась нанять кого-нибудь: водить машину, таскать тяжелое... Местные у меня никакого доверия не вызывают – или воры, или шпики, или то и другое вместе. А ты, как-никак – белый человек... Хотя кто тебя знает, что там за душой...
   – Я надежный и положительный, – с надеждой сказал Мазур. – В одном могу тебя заверить – что я не вор и не шпик...
   – А как насчет перерезанных глоток? – прищурилась она, по-прежнему игнорируя шагавших рядом безмолвных солдат.
   – Мисс, за кого вы меня принимаете? – натурально оскорбился Мазур. – Я всего лишь парень, охваченный страстью к постоянной перемене мест. Жаль, Библии нет поблизости, а то бы я поклялся надлежащим образом, что чист и непорочен...
   – Это моряк-то? – фыркнул Дик, пребывавший в обычной своей мизантропии.
   – Вот именно, – сказал Мазур. – Мы, моряки, только на вид грубы, а души у нас чистые и нежные... Это все от морского воздуха...
   Дик цинично фыркнул.
   ...Через полтора часа Мазур пребывал в самом блаженном ничегонеделании, валяясь в одних джинсах на старомодной железной кровати, в маленькой, но чистой комнате, где на подоконнике старательно жужжал старый вентилятор, по размерам мало уступавший гребному винту приличного эсминца, а со стены, с потемневшего портрета, пытливо и чванно таращился седовласый сеньор в неизвестном мундире с высоким стоячим воротником, пышными эполетами из серебряного сутажа и парочкой незнакомых орденов на груди. Судя по морскому пейзажу за его спиной, украшенному двумя фрегатами с тройным рядом пушечных портов, мужик был свой в доску, флотский, а это прибавляло уюта – особенно если учесть, что драгоценная куртка покоилась в рюкзаке, а тот, в свою очередь, под кроватью, и никто пока что не покушался на взятое с боем сокровище...
   Легонький стук в дверь опять-таки был слишком деликатным для потенциальных охотников за бродячим кладом, и Мазур преспокойно отозвался:
   – Войдите!
   Вошла его спасительница и временная хозяйка, в коротком пляжном халатике из чего-то вроде махрового полотенца. В руках у нее был потемневший мельхиоровый поднос, на котором красовался премилый натюрморт, состоявший из бутылки виски, сифона и парочки высоких чистейших стаканов.
   Не переменив позы, Мазур смотрел на нее – точнее, в первую очередь на поднос. «Ну, разумеется, – подумал он скромно. – Кто может устоять против моего невыразимого обаяния? Вот и эта не выдержала, и не виноватый я перед замполитом, она сама пришла...»
   Конечно, все это была исключительно бравада, прикрывавшая гораздо более серьезные и трезвые раздумья...
   Энджел поставила поднос на хлипкий столик, уселась в низкое продавленное кресло, закинула ногу на ногу, присмотрелась к новонанятому шоферу, а также прислуге за все. Потом сказала:
   – Форменный хам...
   – Это почему? – не без интереса спросил Мазур. – Потому что без рубахи? Ты знаешь, у меня отчего-то сложилось впечатление, что тебе уже приходилось видеть полуодетых мужиков и в ужас ты не придешь.
   – Я не об этом. Нормальный человек, когда к нему заходит девушка в столь куцем халате, первым делом таращится на ее ножки, а не на бутылку.
   – Каждому свое, – сказал Мазур. – У тебя великолепные ножки, и вообще ты прекрасна и ослепительна – но я реалист и прекрасно понимаю, что для меня ты навсегда останешься далекой звездой, недосягаемой мечтой, а потому нужно уделить внимание более доступным удовольствиям...
   – Надо же, – сказала она безмятежно. – Вот уж не думала, что австралийцы способны на такое красноречие. Прости, но я отчего-то полагала их людьми неотесанными...
   – Ты забываешь, что я не типичный австралиец, – сказал Мазур. – Я моряк, полсвета исколесил, а это, согласись, расширяет кругозор и обогащает лексикон. В общем, ты очаровательна, и этот халатик тебе ужасно идет. Если ты будешь настолько неосмотрительна, что подойдешь поближе, я его непременно с тебя сорву, а так – лень вставать. Даже цивилизованные австралийцы, избороздившие полмира – ужасные лентяи...
   Девушка посмотрела на него без особого возмущения, с тем же пытливым любопытством, поинтересовалась:
   – А почему ты так уверен, что не получишь немедленно по физиономии за этакие речи?
   Мазур ухмыльнулся:
   – Потому что нутром чую: ты совершенно нормальная женщина, а любой женщине в глубине души приятно, когда к ней питают дикарскую страсть...
   – Надо же...
   – Будь уверена.
   – Мне что, следует в обморок упасть с закружившейся от столь пылкого излияния чувств глупенькой головкой?
   – Достаточно будет, если ты стыдливо покраснеешь, – сказал Мазур великодушно.
   – Нахал...
   – Это я подобным образом маскирую застенчивость, – признался Мазур.
   – А ты, случаем, не забыл, что я просто-напросто наняла тебя на нехитрую работу? – прищурилась она.
   Мазур в секунду ссыпался с постели и встал по стойке «смирно»:
   – Конечно, мэм! Само собой, мэм! Готов приступить к работе! Что прикажете делать – катать квадратное или таскать круглое? Об одном прошу, хозяйка, мэм: не заставляйте меня выбрасывать старые бумеранги – уж мы-то, австралийцы, знаем, какой это тяжкий и безнадежный труд...
   – Сядь, – сказала Энджел. – Работы пока что нет, но обязательно будет... Значит, застенчивость маскируешь? Мило. Что-то я не встречала застенчивых моряков, равно как и лесных бродяг...
   – Ну, какой из меня лесной бродяга, – сказал Мазур. – Так, недолгий и неудачный дебют...
   – Налей виски. Уж это ты должен уметь...
   – А как же, мэм, хозяйка, – сказал Мазур, ловко манипулируя с бутылкой, стаканами и сифоном. – Дело для моряка знакомое...
   «Интересно, какого тебе рожна от меня надо? – подумал он со своей обычной в таких случаях здоровой подозрительностью. – Ладно, предположим, что девочка ты раскованная и современная, к тому же пребываешь вдали от дома, где нет нужды заботиться о репутации. Вот и решила покувыркаться на чистой простыне с первым попавшимся подходящим экземпляром. Но все равно, на кой черт тебе шофер и такелажник в одном лице, если машину ты и сама водишь прекрасно, а ничего особо тяжелого в доме пока не заметно...»
   Она отпила из своего стакана, на миг опустила длинные ресницы и спросила доверительно:
   – Ты знаешь, что такое – современный журналист?
   – Смутно представляю, – сознался Мазур.
   – Вампир, – безмятежно сказала Энджел. – Честно тебе признаюсь. Для вампира весь род людской – винный подвал. А для журналиста... В принципе, то же самое. На все и вся, что тебе только попадается в жизни, смотришь, задавая себе один-единственный вопрос: а нельзя ли из этого сделать пристойный репортаж?
   – Ах, вот оно в чем дело... – удрученно сказал Мазур. – А я-то, простая австралийская душа, решил, что на тебя произвели неизгладимое впечатление моя белозубая улыбка и ясный взгляд...
   – Ага, – сказала девушка. – А еще твоя свежая виза в паспорте. Здесь строго следят за здоровьем въезжающих в страну, так что, если тебе дали визу, не обнаружили никакой заразы...
   – Бог мой, как ты цинична...
   – Прагматична.
   – Ну, тогда скидывай халат и иди сюда.
   – Перебьешься, – сказала Энджел с улыбочкой. – Нет, серьезно... С тобой в джунглях не случилось, часом, чего-нибудь интересного? Заклятые клады, дожившие до наших дней динозавры, индейские людоеды...
   – Увы, – сказал Мазур. – Вынужден тебя разочаровать. Мне и в самом деле подвернулись субъекты, у которых была абсолютно достоверная карта, совершенно точно указавшая место, где во время Кортеса индейцы закопали золото... (Энджел сделала презрительную гримаску). Ага, вот именно. Я как-никак повидал мир и в людях разбираюсь... Нет, они вовсе не пытались меня охмурить – с меня нечего взять. Они сами искренне верили, что карта, которую им какой-то прохвост впарил в столице – настоящая и доподлинная. Но я быстро понял, что к чему, махнул рукой и вернулся. Пусть себе ищут – дай бог, вернутся живыми...
   – Действительно, ничего интересного, – согласилась Энджел. – Жаль.
   – Хочешь, расскажу, как я однажды видел в Желтом море морского змея?
   – Не хочу, – сказала Энджел. – Во-первых, из морского змея нынче не выжмешь приличной сенсации, а, во-вторых, ты, по лицу видно, это только что выдумал...
   – Ну, мне же хочется произвести на тебя впечатление, – сказал Мазур. – Честное слово, ты обалденная девочка, зубы сводит...
   – Спасибо за комплимент, – прищурилась она. – Особенно ценный в устах моряка, повидавшего, бьюсь об заклад, столько экзотических женщин в разных далеких портах... Интересно было, а?
   – Уж это точно, – без улыбки сказал Мазур.
   И вспомнил самую экзотическую свою красотку – очаровательную Мэй Лань, змею подколодную, вспомнил ночную рукопашную на палубе того суденышка, когда в нем впервые вспыхнула нешуточная боязнь не одолеть... Ах, какая женщина, лютому врагу б такую...
   – Вспомнил что-то интересное? – тут же прицепилась Энджел.
   – Да нет, – сказал Мазур, торопливо отгоняя крайне неприятные воспоминания. – Сплошная ерунда... Ничего интересного нет в этих экзотических красотках...
   – Потому, наверное, что это были сплошь проститутки?
   – Ну что ты, – сказал Мазур. – Вовсе не сплошь...
   Он не стал рассказывать, что во времена, казавшиеся сейчас седой древностью, у него на одном экзотическом островке была самая что ни на есть законная по тамошним порядкам жена, всецело подходившая под определение «экзотическая красотка». И с легкой грустью поймал себя на том, что никак не может вызвать в памяти лица своей недолгой благоверной, даже имя всплыло из глубин с превеликим трудом...
   – Знаешь, а я пришла покаяться, – сказала Энджел вдруг.
   – Ну да? – с интересом спросил Мазур. – Я, конечно, не священник, но постараюсь принять вашу исповедь, дочь моя... Вот, к примеру, сколько у вас было...
   – Подожди, – прервала она. – Я серьезно. Каюсь, каюсь... Мне тут пришла в голову мысль, как тебя использовать. Убери с физиономии похотливую ухмылку, я не о том... В общем, мне не особенно нужен шофер или носильщик...
   – Мне тоже это в голову пришло. Тогда? Я на что угодно готов по причине лютого безденежья, разве что в рабство на плантации не согласен...
   – Успокойся, – сказала девушка. – Рабства даже здесь давно уже нет. Видишь ли, все дело в том, что мне позарез нужен... точнее говоря, нужна импозантная вывеска.
   – Интересно, – сказал Мазур. – И главное непонятно пока что.
   – Ничего сложного, ты быстро поймешь... Понимаешь, нравы тут специфические. Здешние мужики, все поголовно, крутые мачо – и не важно, по-настоящему, или просто полагают себя таковыми. Дело даже не в долгом владычестве хунты, а в вековых традициях. Только мужчина имеет право на серьезную профессию, а женщина, особенно молодая, на каждом углу сталкивается с тем, что к ней относятся совершенно несерьезно. Не принимают всерьез, хоть ты тресни. Меня предупреждали, но я не придала значения. Оказалось, чистая правда... Короче говоря, мне чертовски трудно работать...
   – Не принимают всерьез...
   – Вот именно, – сказала она сердито. – А если учесть, что вскоре предстоит очень важное интервью, на которое мой шеф возлагает большие надежды...
   – Сенсация?
   – Ну, как сказать... В каком-то смысле. Интервью с главарем местных повстанцев.