Если разобраться, не столь уж сложная задача для тренированного народного умельца. Всего и следовало, что прикрепить этакую авоську из прочного канатика, в которой покоился пакет с бомбой, к борту – двумя дюжинами длинных, острейших шурупов с удобной головкой, большой и плоской, пересеченной глубокой поперечной щелью. Как ни поноси западный мир, но есть у него одно, между нами, достоинство: располагая деньгами, можно в два счета раздобыть именно то, что тебе в данный момент необходимо…
Мазур трудился, как автомат. Он подозревал, что по лицу у него течет пот, но, сидя в воде по уши, нельзя в этом быть абсолютно уверенным. Ага, глаза защипало – точно, пот…
Все приходилось делать на ощупь – и в темпе, в темпе, поджимает времечко… И не производя ни малейшего шума.
А в общем, ничего неподъемного, какие там подвиги Геракла. Шурупы под напором отвертки входили в старые, трухлявые доски легко, как алкоголик в пивную, вот уже можно отпустить бомбу, она надежно повисла на борту, оставшиеся шурупы загонять гораздо проще…
Все! Мазур попробовал руками. Бомба встала на место так надежно, словно ее сюда присобачили еще на верфи. Он не зря установил ее в корме: так к пробоине будет гораздо труднее подобраться, а то и вовсе невозможно, потому что в корме – двигатель, баки с горючим, вал винта. Дизельное топливо вряд ли рванет, на такие последствия бомба не рассчитана, но все равно, пробоина получится знатная, никто ничего не успеет и не сможет предпринять…
Мазур разжал пальцы – и пакет с инструментами ушел на дно, добавившись к тому хламу, которого немало накопилось за время мореплавания. Свалка, должно быть, грандиознейшая…
Набрав полную грудь воздуха, он погрузился. Обратный путь преодолел вовсе уж в рекордном темпе, на сей раз его никакая поклажа не отягощала. И по канатику он взлетел на палубу, что твоя мартышка по пальме. Дернул узел, тот мгновенно развязался, и прикрепленная к свободному концу металлическая гирька проворно утянула канатик на дно. Улик не осталось ни малейших.
Скрючившись, он вновь пробежал под иллюминаторами надстройки – телохранитель дремал, обормот – бесшумной тенью просквозил по коридору, в своей каюте заранее брошенным на койку полотенцем обтерся вмиг. Еще один коридор. Дверь притворилась без малейшего скрипа…
Услышав шевеление в постели, он побыстрее плюхнулся в кресло, чиркнул зажигалкой и безмятежно выпустил дым. Расслабился каждой клеточкой, наконец-то избавившись от сумасшедшего напряжения тела и сознания.
– Ты где? – сонно спросила Кристина.
– Здесь, – преспокойно ответил Мазур.
– А что там делаешь?
– Курю.
– Деликатности какие, иди сюда…
Мазур забрался с сигаретой в постель, где к нему тотчас же прильнули самым нежным образом. Кристина тут же приподнялась, уже окончательно проснувшись:
– Что с тобой?
– Ничего, – сказал Мазур. – Совершенно.
– Как же ничего, когда ты холодный… – она прижалась щекой к его груди, явно пробы ради, подняла голову, протянула чуть одурманенным со сна голосом: – Точно, холодный…
Глазастая, с неудовольствием подумал Мазур. Побыстрее натянул на себя одеяло, чтобы принять температуру окружающей среды, обнял девушку за шею и преспокойно сказал:
– Ты знаешь, со мной к утру всегда так. Я ж мертвец, если честно. Меня тут при абордаже пристукнули двести пятьдесят лет назад, с тех пор на дне и валяюсь. А иногда выхожу на бережок, чтобы повеселиться, девчонку неосторожную утащить. На дно, мне ж там скучно одному, спасу нет… Готовься, сейчас я тебя в иллюминатор протолкну – и пойдем на дно…
Она зевнула, потянулась и без всякого страха прижалась к нему покрепче:
– Вот за что ты мне нравишься, так это за умение без малейшей подготовки рассказывать сказки… Как ни ломаю голову, никак не пойму, кто ты такой.
– Я же говорил.
– Верю. И все равно… Понимаешь ли, есть в тебе что-то решительно мне непонятное. Все вроде бы на месте, все правильно – и тем не менее полное впечатление, что ты в окружающий мир не вполне вписываешься. Ты откуда-то не отсюда.
– Ага, – сказал насторожившийся Мазур. – Я тебе, так и быть, открою последнюю, страшную тайну. До сих пор были сказки, а теперь – доподлинная правда. Я – инопланетянин. Веришь?
– Ни капли, – сказала Кристина лениво. – И все равно, хотя я и не могу описать свои ощущения, они присутствуют… Я не понимаю, как это назвать и описать, но ты, положительно, не отсюда. Есть окружающий мир, а есть ты. Есть окружающий мир, а есть еще человек, который словно бы – не его часть… Черт, не могу я это объяснить, но душой чувствую…
Мазуру это направление беседы крайне не понравилось. Не зря говорят, что женщина даст сто очков вперед любому контрразведчику. Самое смешное, что она совершенно точно проникла в суть дела – хотя и не поняла, в чем загадка, будем надеяться, и не поймет – с чего бы вдруг ей догадаться? А вообще, в тех самых журналах про ее покойную мать писали, что она была то ли телепаткой, то ли провидицей, чем-то таким обладала…
– Вот это меня в тебе и привлекло, если честно, – сказала Кристина. – Стоит самый обыкновенный парень, но с окружающей реальностью категорически не совмещается…
– Хочешь знать мое мнение? По-моему, не нужно было мешать шампанское с кокаином, да и вообще следовало бы поменьше этой дряни пользовать…
– Моралист?
– Нет, просто мы, в Австралии, ребята старомодные…
Он помаленьку начинал чувствовать растущее профессиональное возбуждение – по всем прикидкам, подступал срок, пора было этой невообразимой каше из химикатов проесть пластиковую ампулку…
– А может, ты еще и проповедник? – со смешком поинтересовалась Кристина.
– Бог миловал, – искренне сказал Мазур.
– Ну, хорошо хоть ничего не имеешь, святоша, против плотских радостей…
Ее рука с неприкрытым намеком стала озорничать под одеялом. Мазур даже расслабиться не успел – тут-то и сработало.
Грохнуло на совесть, от души громыхнуло, иллюминатор, даром что выходил на противоположную от «Виктории» сторону, озарился ярким, мгновенным, зловещим, честное слово, сиянием, а в следующий миг Мазур безошибочно определил по донесшимся звукам, что это рушится высоко взлетевший столб воды – бомба взорвалась примерно в метре под поверхностью…
Настала относительная тишина. Совсем рядом Мазур увидел в рассветном полумраке расширившиеся глаза Кристины.
– Война? – прошептала она. – Это где-то рядом…
Снаружи послышались крики и топот. Кристина выскочила из постели, подхватила халатик и, влезая в него на ходу, кинулась в коридор, влекомая, должно быть, уже не страхом, а могучим инстинктом любопытства. Запрыгнув в трусы и прихватив рубашку, Мазур направился следом чуть медленнее – как-никак имел полное право, ни в чем не будучи заподозренным, полюбоваться делом рук своих.
Все три телохранителя торчали у борта – часовой одет полностью, а остальные двое примерно в том же виде, что и Мазур, совершенно по-домашнему. Но пушки все трое держали наготове.
Кристина вцепилась в его локоть. Совсем рядом, метрах в двадцати, тонула «Виктория». Пожар на ней так вроде бы и не вспыхнул – не видно пламени, и дым ниоткуда не валит – но она на глазах опускалась кормой в воду, медленно, однако неотвратимо. На ее палубе, прекрасно различимые на фоне посеревшего рассветного неба, метались люди, перекликаясь, как удалось расслышать, на нескольких языках сразу. Судя по голосам, кто-то один – скорее всего, Бешеный Майк – пытался распоряжаться, но вряд ли ему удалось бы сейчас отдать нужные команды. Ну что тут можно придумать, кроме «Спасайся, кто может!» Вряд ли на «Виктории» найдутся нужные причиндалы – и уж наверняка никто из мечущихся там прохвостов не сумеет грамотно завести пластырь на пробоину. Да и пробоина такая, что подручными средствами с ней не справишься.
Корма оседала все глубже, шумно плескала вода, на поверхность, громко лопаясь, взлетали громадные бульбы выходящего в пробоину воздуха. Беготня на палубе тонущего кораблика становилась из хаотичной гораздо более упорядоченной – несмотря на окрики Майка, его подчиненные драпали на нос в едином порыве, перепрыгивали на пирс.
Над головой у них, в рубке, послышалась беготня, там вспыхнул свет, где-то внизу послышался мягкий рокот мотора. Один из телохранителей затопотал туда, вопя, что нужно на всякий случай уводить «Доротею» к чертовой матери подальше, пока еще что-нибудь не рвануло. Он взлетел в рубку, напоследок крикнув что-то о несомненных террористах.
Вскоре из рубки проворно ссыпался на палубу матрос, бросился к кнехту и принялся проворно распутывать швартовочный трос. За кормой уже бурлила вода. «Доротея» стала отваливать от пирса, сходу разворачиваясь носом в открытое море.
Мазур еще успел во всех деталях рассмотреть, как злосчастная «Виктория» уже поднялась над морем под углом чуть ли не в сорок пять градусов – корма полностью под водой, с вибрирующим звоном лопнул, к чертовой матери, швартов, последние перепрыгнули на пирс и стоят там кучкой, оторопело таращась, как погружается шхуна со всем добром на борту. Слышались яростные семиэтажные ругательства на разных языках.
Кристина так и стояла молча, крепко сжимая его руку – а Мазур подумал не без законного самодовольства, что справился отлично, знай наших. Оружие и боеприпасы, можно считать, уже на дне морском. Положение Бешеного Майка осложнилось самым трагическим образом – и винить в происшедшем он, без сомнения, будет наглючих местных бандитов, ни с того ни с сего возведших на него напраслину касаемо торговли наркотой. Много времени пройдет, прежде чем забрезжит истина. Судьба переворота – под большим вопросом. Его как минимум придется отложить, а тем временем многое может случиться…
И еще он подумал, что пора уносить отсюда ноги, как с самого начала предусмотрено. Делать тут больше решительно нечего.
Кристина прижалась к нему, вздрагивая то ли от утренней прохлады, то ли от запоздалого страха. Мазур заботливо обнял ее покрепче, но она уже была чуточку нереальной, отодвигалась куда-то невозвратно, как обычно с его прошлым и бывало. Ощутив прилив мимолетной симпатии – славная девочка, в общем – Мазур постарался побыстрее его подавить: у него в этом отношении был большой опыт, и многое получалось едва ли не само собой. И все же эта симпатия и легкая жалость были чем-то новым, чтоб им провалиться…
Глава 13
Мазур трудился, как автомат. Он подозревал, что по лицу у него течет пот, но, сидя в воде по уши, нельзя в этом быть абсолютно уверенным. Ага, глаза защипало – точно, пот…
Все приходилось делать на ощупь – и в темпе, в темпе, поджимает времечко… И не производя ни малейшего шума.
А в общем, ничего неподъемного, какие там подвиги Геракла. Шурупы под напором отвертки входили в старые, трухлявые доски легко, как алкоголик в пивную, вот уже можно отпустить бомбу, она надежно повисла на борту, оставшиеся шурупы загонять гораздо проще…
Все! Мазур попробовал руками. Бомба встала на место так надежно, словно ее сюда присобачили еще на верфи. Он не зря установил ее в корме: так к пробоине будет гораздо труднее подобраться, а то и вовсе невозможно, потому что в корме – двигатель, баки с горючим, вал винта. Дизельное топливо вряд ли рванет, на такие последствия бомба не рассчитана, но все равно, пробоина получится знатная, никто ничего не успеет и не сможет предпринять…
Мазур разжал пальцы – и пакет с инструментами ушел на дно, добавившись к тому хламу, которого немало накопилось за время мореплавания. Свалка, должно быть, грандиознейшая…
Набрав полную грудь воздуха, он погрузился. Обратный путь преодолел вовсе уж в рекордном темпе, на сей раз его никакая поклажа не отягощала. И по канатику он взлетел на палубу, что твоя мартышка по пальме. Дернул узел, тот мгновенно развязался, и прикрепленная к свободному концу металлическая гирька проворно утянула канатик на дно. Улик не осталось ни малейших.
Скрючившись, он вновь пробежал под иллюминаторами надстройки – телохранитель дремал, обормот – бесшумной тенью просквозил по коридору, в своей каюте заранее брошенным на койку полотенцем обтерся вмиг. Еще один коридор. Дверь притворилась без малейшего скрипа…
Услышав шевеление в постели, он побыстрее плюхнулся в кресло, чиркнул зажигалкой и безмятежно выпустил дым. Расслабился каждой клеточкой, наконец-то избавившись от сумасшедшего напряжения тела и сознания.
– Ты где? – сонно спросила Кристина.
– Здесь, – преспокойно ответил Мазур.
– А что там делаешь?
– Курю.
– Деликатности какие, иди сюда…
Мазур забрался с сигаретой в постель, где к нему тотчас же прильнули самым нежным образом. Кристина тут же приподнялась, уже окончательно проснувшись:
– Что с тобой?
– Ничего, – сказал Мазур. – Совершенно.
– Как же ничего, когда ты холодный… – она прижалась щекой к его груди, явно пробы ради, подняла голову, протянула чуть одурманенным со сна голосом: – Точно, холодный…
Глазастая, с неудовольствием подумал Мазур. Побыстрее натянул на себя одеяло, чтобы принять температуру окружающей среды, обнял девушку за шею и преспокойно сказал:
– Ты знаешь, со мной к утру всегда так. Я ж мертвец, если честно. Меня тут при абордаже пристукнули двести пятьдесят лет назад, с тех пор на дне и валяюсь. А иногда выхожу на бережок, чтобы повеселиться, девчонку неосторожную утащить. На дно, мне ж там скучно одному, спасу нет… Готовься, сейчас я тебя в иллюминатор протолкну – и пойдем на дно…
Она зевнула, потянулась и без всякого страха прижалась к нему покрепче:
– Вот за что ты мне нравишься, так это за умение без малейшей подготовки рассказывать сказки… Как ни ломаю голову, никак не пойму, кто ты такой.
– Я же говорил.
– Верю. И все равно… Понимаешь ли, есть в тебе что-то решительно мне непонятное. Все вроде бы на месте, все правильно – и тем не менее полное впечатление, что ты в окружающий мир не вполне вписываешься. Ты откуда-то не отсюда.
– Ага, – сказал насторожившийся Мазур. – Я тебе, так и быть, открою последнюю, страшную тайну. До сих пор были сказки, а теперь – доподлинная правда. Я – инопланетянин. Веришь?
– Ни капли, – сказала Кристина лениво. – И все равно, хотя я и не могу описать свои ощущения, они присутствуют… Я не понимаю, как это назвать и описать, но ты, положительно, не отсюда. Есть окружающий мир, а есть ты. Есть окружающий мир, а есть еще человек, который словно бы – не его часть… Черт, не могу я это объяснить, но душой чувствую…
Мазуру это направление беседы крайне не понравилось. Не зря говорят, что женщина даст сто очков вперед любому контрразведчику. Самое смешное, что она совершенно точно проникла в суть дела – хотя и не поняла, в чем загадка, будем надеяться, и не поймет – с чего бы вдруг ей догадаться? А вообще, в тех самых журналах про ее покойную мать писали, что она была то ли телепаткой, то ли провидицей, чем-то таким обладала…
– Вот это меня в тебе и привлекло, если честно, – сказала Кристина. – Стоит самый обыкновенный парень, но с окружающей реальностью категорически не совмещается…
– Хочешь знать мое мнение? По-моему, не нужно было мешать шампанское с кокаином, да и вообще следовало бы поменьше этой дряни пользовать…
– Моралист?
– Нет, просто мы, в Австралии, ребята старомодные…
Он помаленьку начинал чувствовать растущее профессиональное возбуждение – по всем прикидкам, подступал срок, пора было этой невообразимой каше из химикатов проесть пластиковую ампулку…
– А может, ты еще и проповедник? – со смешком поинтересовалась Кристина.
– Бог миловал, – искренне сказал Мазур.
– Ну, хорошо хоть ничего не имеешь, святоша, против плотских радостей…
Ее рука с неприкрытым намеком стала озорничать под одеялом. Мазур даже расслабиться не успел – тут-то и сработало.
Грохнуло на совесть, от души громыхнуло, иллюминатор, даром что выходил на противоположную от «Виктории» сторону, озарился ярким, мгновенным, зловещим, честное слово, сиянием, а в следующий миг Мазур безошибочно определил по донесшимся звукам, что это рушится высоко взлетевший столб воды – бомба взорвалась примерно в метре под поверхностью…
Настала относительная тишина. Совсем рядом Мазур увидел в рассветном полумраке расширившиеся глаза Кристины.
– Война? – прошептала она. – Это где-то рядом…
Снаружи послышались крики и топот. Кристина выскочила из постели, подхватила халатик и, влезая в него на ходу, кинулась в коридор, влекомая, должно быть, уже не страхом, а могучим инстинктом любопытства. Запрыгнув в трусы и прихватив рубашку, Мазур направился следом чуть медленнее – как-никак имел полное право, ни в чем не будучи заподозренным, полюбоваться делом рук своих.
Все три телохранителя торчали у борта – часовой одет полностью, а остальные двое примерно в том же виде, что и Мазур, совершенно по-домашнему. Но пушки все трое держали наготове.
Кристина вцепилась в его локоть. Совсем рядом, метрах в двадцати, тонула «Виктория». Пожар на ней так вроде бы и не вспыхнул – не видно пламени, и дым ниоткуда не валит – но она на глазах опускалась кормой в воду, медленно, однако неотвратимо. На ее палубе, прекрасно различимые на фоне посеревшего рассветного неба, метались люди, перекликаясь, как удалось расслышать, на нескольких языках сразу. Судя по голосам, кто-то один – скорее всего, Бешеный Майк – пытался распоряжаться, но вряд ли ему удалось бы сейчас отдать нужные команды. Ну что тут можно придумать, кроме «Спасайся, кто может!» Вряд ли на «Виктории» найдутся нужные причиндалы – и уж наверняка никто из мечущихся там прохвостов не сумеет грамотно завести пластырь на пробоину. Да и пробоина такая, что подручными средствами с ней не справишься.
Корма оседала все глубже, шумно плескала вода, на поверхность, громко лопаясь, взлетали громадные бульбы выходящего в пробоину воздуха. Беготня на палубе тонущего кораблика становилась из хаотичной гораздо более упорядоченной – несмотря на окрики Майка, его подчиненные драпали на нос в едином порыве, перепрыгивали на пирс.
Над головой у них, в рубке, послышалась беготня, там вспыхнул свет, где-то внизу послышался мягкий рокот мотора. Один из телохранителей затопотал туда, вопя, что нужно на всякий случай уводить «Доротею» к чертовой матери подальше, пока еще что-нибудь не рвануло. Он взлетел в рубку, напоследок крикнув что-то о несомненных террористах.
Вскоре из рубки проворно ссыпался на палубу матрос, бросился к кнехту и принялся проворно распутывать швартовочный трос. За кормой уже бурлила вода. «Доротея» стала отваливать от пирса, сходу разворачиваясь носом в открытое море.
Мазур еще успел во всех деталях рассмотреть, как злосчастная «Виктория» уже поднялась над морем под углом чуть ли не в сорок пять градусов – корма полностью под водой, с вибрирующим звоном лопнул, к чертовой матери, швартов, последние перепрыгнули на пирс и стоят там кучкой, оторопело таращась, как погружается шхуна со всем добром на борту. Слышались яростные семиэтажные ругательства на разных языках.
Кристина так и стояла молча, крепко сжимая его руку – а Мазур подумал не без законного самодовольства, что справился отлично, знай наших. Оружие и боеприпасы, можно считать, уже на дне морском. Положение Бешеного Майка осложнилось самым трагическим образом – и винить в происшедшем он, без сомнения, будет наглючих местных бандитов, ни с того ни с сего возведших на него напраслину касаемо торговли наркотой. Много времени пройдет, прежде чем забрезжит истина. Судьба переворота – под большим вопросом. Его как минимум придется отложить, а тем временем многое может случиться…
И еще он подумал, что пора уносить отсюда ноги, как с самого начала предусмотрено. Делать тут больше решительно нечего.
Кристина прижалась к нему, вздрагивая то ли от утренней прохлады, то ли от запоздалого страха. Мазур заботливо обнял ее покрепче, но она уже была чуточку нереальной, отодвигалась куда-то невозвратно, как обычно с его прошлым и бывало. Ощутив прилив мимолетной симпатии – славная девочка, в общем – Мазур постарался побыстрее его подавить: у него в этом отношении был большой опыт, и многое получалось едва ли не само собой. И все же эта симпатия и легкая жалость были чем-то новым, чтоб им провалиться…
Глава 13
Будни кинематографа, взгляд изнутри
Настроение у Мазура отчего-то было сквернее некуда.
Так иногда случается: без всяких поводов и причин, ни с того ни с сего накатывает неприятная смесь уныния и злости, и отделаться от нее никак не удается. И на стену не лезешь, и особо не переживаешь, просто-напросто впадаешь в некое спокойное, устойчивое отвращение ко всему на свете.
А поводов не было, вроде бы. Лазурный небосвод радовал взор идеальной синевой, сверкало море мириадами солнечных искорок и большой белый катер под названием «Альбатрос», у руля которого стоял Мазур, скользил себе по океанской глади, подчиняясь малейшему движению руки. И управлять этой посудиной оказалось проще некуда – минимум рычагов и кнопка, никакого моториста, Мазур особых усилий и не затрачивал.
Одним словом, все прекрасно, спокойно и безоблачно. А вот поди ж ты, на душе смурно, и все тут. Он решил поначалу, что это очередное дурное предчувствие – бывало в его профессии, чуял заранее – но скоро вынужден был признать, что ничем подобным тут и не пахнет. Просто хандра.
А так – все сложилось великолепно. Завтра наверняка предстоит вернуться во Флоренсвилль, куда уже сдернул Лаврик, как всегда в таких случаях и бывает (они, сговорившись предварительно, должны были сматываться из того места, где крупно нашалили, поодиночке, разными дорогами). Благо было кому понаблюдать украдкой со стороны, что станет делать дальше неожиданно лишившийся всего своего добра Бешеный Майк.
Так что совершенно права была взбалмошная принцесса, хоть и сама того не знала – рассеянно поцеловав его на прощанье, она посмотрела пристально и сказала с непонятным выражением лица:
– У меня такое чувство, что больше мы не увидимся…
Мазур, конечно, ухмыльнулся беззаботно и сказал, что все это глупости – но про себя-то прокомментировал: так оно и обстоит, в точку, то ли от матери ей и в самом деле достались непризнанные официальной наукой способности, то ли просто женское чутье…
Пожалуй, все дело было в принцессе. Совершенно непонятно отчего он начал хандрить из-за нее – нельзя сказать, чтобы особенно зацепила, сквозь все его фальшивые жизни просквозила масса людей, с иными из которых связывали эмоции и посильнее, он прекрасно умел выкидывать прошлое из памяти. И все равно…
Это точка, подумал он. Нечто похожее в свое время подробно развивал доктор Лымарь: бывает, мол, в жизни точка, когда любой пустяк вышибает из колеи, потому что подошла пора захандрить. И никуда не денешься, этим всего-навсего надо переболеть, не придавая особенного значения.
Доктору все же было полегче – хотя бы оттого, что, когда на него накатила его собственная точка, как нельзя более кстати случилась та заварушка в далекой знойной Африке, и они всей оравой принялись пресекать происки, крушить и разносить вдребезги. Нет лучшего лекарства от хандры, кроме как побегать с ручным пулеметом посреди хорошей заварушки, когда по улице несутся броневики, паля из всего бортового, горят дома, бухают разрывы, в панике разбегается президентская гвардия, и нужно в сжатые сроки эту поганую ситуацию переломить самым решительным образом. Какая тут хандра…
А у него все обстояло мирно и благолепно. Стоял в чистенькой рубке, сверкавшей никелем и белой пластмассой, крутил штурвал и следил за немудреными приборами. В качестве капитана корабля ему даже ни разу не пришлось ни на кого рявкнуть. Порядок на борту царил безукоризненный. Мазур, сначала увидев, что на суденышко грузится та самая компания, с которой Гай в вволю оттянулся в «Ацтекской принцессе», решил, что веселье и в море продолжится на полную катушку уже в открытом море. И с садистским предвкушением приготовился при первой возможности навести дисциплину: коли уж наняли капитаном, извольте слушаться…
Однако получилось наоборот. Народ выглядел слегка удрученным после вчерашнего, но никто не делал попыток не то что пуститься в разгул, но даже и чуток опохмелиться, хотя видно, что всем этого хотелось. Сидели себе смирнехонько кто на палубе, кто в салоне, покуривали и попивали прохладительные.
Мазур уже совершенно точно убедился, что такое положение не само собой сложилось – безукоризненный порядок на борту быстренько навел режиссер. Вульгарный тип, чертовски легкомысленный на вид, но дисциплину, как выяснилось, поддерживать умел, что Мазуру понравилось. Никакой тебе богемы, верится, что плывут работать…
На призрачно-зеленоватом круге радара возникла белесая ломаная линия – впереди был остров, судя по карте, тот самый, к которому они и стремились. Переложив штурвал чуть вправо, Мазур подумал: это все из-за того, что она принцесса. Душа подсознательно просила сказки на старинный манер. Увы, в реальности принцессы, как выяснилось, нюхают порошочек, употребляют боцманские словечки и черт-те что вытворяют в туалетах дорогих кабаков. Двадцатый век, какие там сказки… И непременно нужно уточнить, что сам он в сказочные персонажи не годится нисколечко, а потому не стоит сетовать на то, что принцесса не вполне правильная…
В рубку на цыпочках вошел Гай, с уважением покосился на браво манипулировавшего штурвалом Мазура и присел в уголке. Мазур и ухом не повел. Как-никак судно гражданское, владелец, он же суперкарго, имеет право присутствовать всюду…
Он стоял, положив ладони на белоснежный обруч штурвала, громко нудил себе под нос:
– Ага, – сказал Мазур. – Классическая австралийская баллада…[2] Подходим, хозяин. До острова километров десять, вон уже и виднеется нечто зеленое, что может оказаться только островом…
На горизонте над лазурным морем мало-помалу поднималась протяженная зеленая полоса – необитаемый остров, но отнюдь не крохотный. Мазур уже видел высокие скалы, покрытые сплошным ковром буйной растительности – меж ними виднелись проплешины темного камня – неизменные пальмы в низине, широкую полосу бледно-желтого песка.
– Что дальше? – спросил он, не оборачиваясь.
Гай встал рядом с ним, уверенно показал рукой:
– Вдоль берега плыви, пока не увидишь крепость и хибару…
– Откуда здесь крепость? – удивился Мазур.
– А вот…
Через несколько минут и впрямь показалась крепость – солидных размеров серое сооружение из больших серых камней, с двумя башнями, зубцами по гребню стены и развевавшимся на высоком шесте желто-красным флагом. Что-то с ней было решительно не в порядке.
Мазур очень быстро догадался. Крепость стояла нелепо – прямо на широком песчаном пляже, на полпути меж белой кромкой прибоя и высоченными скалами. Она ничего не защищала, не прикрывала, не имела абсолютно никакого военного значения, ее даже никто не взялся бы осаждать – на кой черт?
Гай ухмылялся с гордым видом, и до Мазура дошло.
– Тьфу ты, – сказал он. – Так это декорация?
– Ага. Доподлинная. На триста баков картона и фанеры… но убедительно, а? Денек простоит, а больше и не надо…
Кораблик продвинулся дальше, и теперь Мазур видел, что нет никакой крепости, а есть лишь две стены из четырех, укрепленные множеством подпорок, а вся изнанка – в планках и брусках. Метрах в ста от бутафории стояла хлипкая лачуга, скорее просто навес, и там сидели люди, а у берега стояло белое суденышко, покороче «Альбатроса» на добрую треть.
Увидев их, люди под навесом оживились, повалили оттуда к воде всей гурьбой. Судя по эхолоту, глубина была подходящая, и Мазур аккуратно подвел «Альбатрос» к тому суденышку; нос катера стукнулся в песок. Мазур выключил мотор.
Гай проворно выбежал из рубки, и Мазур слышал, как он орет:
– Шевелись, дорогие мои, шевелись! Время – деньги!
Отжав вниз рукоятку с белым пластмассовым шаром на конце, Мазур отдал якорь. Спустился из рубки, без особых усилий перекинул через борт легонький трап в виде доски с набитыми поперечинами и перильцами с одной стороны. На этом его обязанности, пожалуй, были исчерпаны. Больше вроде бы и нечем заниматься, пока кораблик стоит у берега. Он с деловым видом встал у трапа, сложив руки на груди, и смотрел, как народ спускается на песок. Подумав, шлепнул по заду одну из актрисочек, чтобы не выходить из образа морского волка. Девица добросовестно завизжала и ничуть не обиделась.
На палубе остался один Гай. Мазур спросил:
– Ну что, босс, какие будут распоряжения?
– Распоряжения? – рассеянно переспросил Гай, мыслями уже явно всецело погруженный в работу. – А какие, к черту, распоряжения. Сейчас начнем снимать… Ты вот что, смотри, сколько хочешь и мотай на ус, а потом поговорим. Есть тут одна идейка, чует мое сердце, для всех выгодная… Отдыхай, короче. Только без спиртного, знаешь ли.
– На службе не пью, – сухо сказал Мазур.
– Вот и ладненько…
Гай проворно сбежал по трапу, балансируя обеими руками. Засуетился на берегу, размашистыми жестами сопровождая ценные указания с видом полководца, намеренного выиграть какую-нибудь чертовски важную битву. Вся эта суета результаты принесла мгновенно – киношный народ послушно взялся за дело. Одни переодевались за установленными в трех местах пластиковыми щитами, другие извлекали кинокамеры, третьи тоже что-то делали, непонятное пока. Мазуру было не на шутку интересно: в гуще киносъемок он еще не бывал. Он принес себе из холодильника-бара несколько банок кока-колы и расположился на палубе со всеми удобствами.
К его легкому разочарованию, камеры, обе, казались довольно маленькими и без штативов, гораздо миниатюрнее тех громад, что он видел в каком-то кино. Ни рельсов с тележками, ни микрофонов, вообще – минимум техники.
Ага, началось. Один из операторов нацелился объективом на бутафорскую крепость – с той точки, конечно, откуда она смотрелась как настоящая. К нему шустро подбежали два субъекта со сковородками на длинных ручках, принялись их совать чуть ли не в объектив. В одной горело яркое бездымное пламя – похоже, бензинчику плеснули – из второй валили клубы дыма. Гай бегал рядом, кричал и махал руками, добиваясь некоего идеала. Дело ясное: зритель на экране сковородок не увидит, зато ему будет казаться, что крепость окутана нешуточным пожарищем. Вот, значит, как это делается.
Дурят нашего брата, подумал Мазур философски, откупоривая приятно холодившую ладонь банку. За эту обманку мы, получается, денежки и выкладываем. Видывал подобное не раз, а теперь смотреть киношные пожары будет скучно…
Гай заорал что-то вроде: «Пошли пираты, мать вашу!»
Субъекты со сковородками проворно смылись из-под прицела камеры. Слева объявилась одна из девиц, загорелая блондинка с потрясающим бюстом, облаченная в синюю юбку до пят и белую блузочку, открывавшую плечи и большую часть помянутого бюста. Припустила по песку, то и дело оглядываясь с ужасом и визжа так, что даже у находившегося в отдалении Мазура уши заныли. Гай завопил, чтобы звук сделала потише.
– Спотыкайся, пора!
Она добросовестно споткнулась – и растянулась на песке… Получилось довольно натурально. Тут и погоня объявилась – два несомненных флибустьера в длиннополых кафтанах на голое тело и с кривыми широченными саблями наголо. Один был с классической черной повязкой на глазу, другой щеголял в ботфортах с огромными шпорами, что, в общем, ни к селу ни к городу – на кой черт морскому разбойнику шпоры?
Они добежали до распростертой на песке в трогательной позе девицы, картинно воткнули сабли в песок, подняли за руки упиравшуюся беглянку и без лишних церемоний принялись стягивать с нее блузку – неторопливо, картинно, определенно работая на внешний эффект. В жизни, надо полагать, и пираты былых времен избавляли добычу от одежды гораздо быстрее и не так фасонно.
Гай суетился рядом, вполне профессионально держась так, чтобы ненароком не влезть в кадр, орал и махал руками. У Мазура тем временем стали зарождаться нешуточные подозрения касаемо рождавшегося на его глазах шедевра кинематографии. Если это и будет шедевр, то в весьма специфическом жанре…
Очень быстро его подозрения подтвердились полностью. Вслед за блузкой блондинку столь же картинно избавили и от юбки. Оказалось, что под этим нарядом на ней имеется черное кружевное бельишко, абсолютно неуместное во времена флибустьеров и их сомнительных подвигов.
Ее и от белья избавили, а потом на полном серьезе, без всякого имитаторства принялись вдумчиво и обстоятельно пользовать в два смычка. Гай и тут ухитрялся давать какие-то ценные указания, неслышные Мазуру на его наблюдательном пункте.
Мазур почувствовал, что у него уши заалели. Свидетелем подобного зрелища он при всем своем жизненном опыте еще не оказывался. В южноамериканском борделе и то обстояло пристойнее – там все происходило по нумерам и без лишних свидетелей. Почувствовав себя неопытной гимназисткой, он отвернулся, но тут же подумал, что выпадать из роли не следует. Любой нормальный австралийский парняга таращился бы, распахнув глаза до хруста. Приходилось посматривать. Остальные подобной щепетильностью не страдали – толпились вокруг съемочной площадки, некоторые, судя по их старинным костюмам, ожидали своей очереди вступить в кадр, а троица на песке как ни в чем не бывало старалась так, словно не было ни камеры, ни зрителей, и этак, и всяко, и вовсе уж замысловато. Скорее всего, настоящим флибустьерам прошедших веков иные заковыристые переплетения и в голову не приходили.
Вот это так попал, подумал Мазур, поперхнувшись ледяной кока-колой после того, как узрел под палящим солнцем вовсе уж экзотическую позицию. Вот это так гримасы капитализма… Ладно, в конце концов, его лично никто в этом не заставлял участвовать, так что придется перетерпеть. Могло оказаться и хуже – контрабанда, наркотики, гангстеры какие-нибудь. На фоне того, в чем он участвовал – форменная детская забава, игра в песочнице…
Композиция постепенно усложнялась. К кувыркавшейся под прицелом двух кинокамер троице присоединялись, послушно следуя рыканью Гая и его наполеоновским жестам, новые участники, одетые в том же стиле, быстренько избавляли друг друга от незатейливых шмоток и разворачивали групповуху во всей красе. Их там уже было столько, и переплетения вкупе с позициями составили столь впечатляющую кучу-малу, что у Мазура даже стыдобушка прошла, осталось чистой воды любопытство, сродни азарту футбольного болельщика: ну-ка, какие финты нам еще тут покажут? Ух ты, эх ты, это ж надо…
А потом перезаряжали камеры. Потом Гай разогнал массовку, осталась только блондинка, выглядевшая так непринужденно и обыденно, словно забыла волшебным образом, что совсем недавно опрометью убегала от страшных пиратов. К ней присоединилась столь же щедро одаренная природой брюнетка, судя по кафтану на голое тело и внушительному набору пистолетов за поясом – полноправная флибустьерша, и напоследок они вдвоем отчебучили перед камерой такое, что хоть святых вон выноси.
Так иногда случается: без всяких поводов и причин, ни с того ни с сего накатывает неприятная смесь уныния и злости, и отделаться от нее никак не удается. И на стену не лезешь, и особо не переживаешь, просто-напросто впадаешь в некое спокойное, устойчивое отвращение ко всему на свете.
А поводов не было, вроде бы. Лазурный небосвод радовал взор идеальной синевой, сверкало море мириадами солнечных искорок и большой белый катер под названием «Альбатрос», у руля которого стоял Мазур, скользил себе по океанской глади, подчиняясь малейшему движению руки. И управлять этой посудиной оказалось проще некуда – минимум рычагов и кнопка, никакого моториста, Мазур особых усилий и не затрачивал.
Одним словом, все прекрасно, спокойно и безоблачно. А вот поди ж ты, на душе смурно, и все тут. Он решил поначалу, что это очередное дурное предчувствие – бывало в его профессии, чуял заранее – но скоро вынужден был признать, что ничем подобным тут и не пахнет. Просто хандра.
А так – все сложилось великолепно. Завтра наверняка предстоит вернуться во Флоренсвилль, куда уже сдернул Лаврик, как всегда в таких случаях и бывает (они, сговорившись предварительно, должны были сматываться из того места, где крупно нашалили, поодиночке, разными дорогами). Благо было кому понаблюдать украдкой со стороны, что станет делать дальше неожиданно лишившийся всего своего добра Бешеный Майк.
Так что совершенно права была взбалмошная принцесса, хоть и сама того не знала – рассеянно поцеловав его на прощанье, она посмотрела пристально и сказала с непонятным выражением лица:
– У меня такое чувство, что больше мы не увидимся…
Мазур, конечно, ухмыльнулся беззаботно и сказал, что все это глупости – но про себя-то прокомментировал: так оно и обстоит, в точку, то ли от матери ей и в самом деле достались непризнанные официальной наукой способности, то ли просто женское чутье…
Пожалуй, все дело было в принцессе. Совершенно непонятно отчего он начал хандрить из-за нее – нельзя сказать, чтобы особенно зацепила, сквозь все его фальшивые жизни просквозила масса людей, с иными из которых связывали эмоции и посильнее, он прекрасно умел выкидывать прошлое из памяти. И все равно…
Это точка, подумал он. Нечто похожее в свое время подробно развивал доктор Лымарь: бывает, мол, в жизни точка, когда любой пустяк вышибает из колеи, потому что подошла пора захандрить. И никуда не денешься, этим всего-навсего надо переболеть, не придавая особенного значения.
Доктору все же было полегче – хотя бы оттого, что, когда на него накатила его собственная точка, как нельзя более кстати случилась та заварушка в далекой знойной Африке, и они всей оравой принялись пресекать происки, крушить и разносить вдребезги. Нет лучшего лекарства от хандры, кроме как побегать с ручным пулеметом посреди хорошей заварушки, когда по улице несутся броневики, паля из всего бортового, горят дома, бухают разрывы, в панике разбегается президентская гвардия, и нужно в сжатые сроки эту поганую ситуацию переломить самым решительным образом. Какая тут хандра…
А у него все обстояло мирно и благолепно. Стоял в чистенькой рубке, сверкавшей никелем и белой пластмассой, крутил штурвал и следил за немудреными приборами. В качестве капитана корабля ему даже ни разу не пришлось ни на кого рявкнуть. Порядок на борту царил безукоризненный. Мазур, сначала увидев, что на суденышко грузится та самая компания, с которой Гай в вволю оттянулся в «Ацтекской принцессе», решил, что веселье и в море продолжится на полную катушку уже в открытом море. И с садистским предвкушением приготовился при первой возможности навести дисциплину: коли уж наняли капитаном, извольте слушаться…
Однако получилось наоборот. Народ выглядел слегка удрученным после вчерашнего, но никто не делал попыток не то что пуститься в разгул, но даже и чуток опохмелиться, хотя видно, что всем этого хотелось. Сидели себе смирнехонько кто на палубе, кто в салоне, покуривали и попивали прохладительные.
Мазур уже совершенно точно убедился, что такое положение не само собой сложилось – безукоризненный порядок на борту быстренько навел режиссер. Вульгарный тип, чертовски легкомысленный на вид, но дисциплину, как выяснилось, поддерживать умел, что Мазуру понравилось. Никакой тебе богемы, верится, что плывут работать…
На призрачно-зеленоватом круге радара возникла белесая ломаная линия – впереди был остров, судя по карте, тот самый, к которому они и стремились. Переложив штурвал чуть вправо, Мазур подумал: это все из-за того, что она принцесса. Душа подсознательно просила сказки на старинный манер. Увы, в реальности принцессы, как выяснилось, нюхают порошочек, употребляют боцманские словечки и черт-те что вытворяют в туалетах дорогих кабаков. Двадцатый век, какие там сказки… И непременно нужно уточнить, что сам он в сказочные персонажи не годится нисколечко, а потому не стоит сетовать на то, что принцесса не вполне правильная…
В рубку на цыпочках вошел Гай, с уважением покосился на браво манипулировавшего штурвалом Мазура и присел в уголке. Мазур и ухом не повел. Как-никак судно гражданское, владелец, он же суперкарго, имеет право присутствовать всюду…
Он стоял, положив ладони на белоснежный обруч штурвала, громко нудил себе под нос:
– Это что, ваша австралийская? – поинтересовался Гай.
It was in sweet Senegal that my foes did me enthrall
For the Lands of Virginia, ginia,
Torn from that Lovely shore, and must never see it more
And alas! I am weary, weary, o…[1]
– Ага, – сказал Мазур. – Классическая австралийская баллада…[2] Подходим, хозяин. До острова километров десять, вон уже и виднеется нечто зеленое, что может оказаться только островом…
На горизонте над лазурным морем мало-помалу поднималась протяженная зеленая полоса – необитаемый остров, но отнюдь не крохотный. Мазур уже видел высокие скалы, покрытые сплошным ковром буйной растительности – меж ними виднелись проплешины темного камня – неизменные пальмы в низине, широкую полосу бледно-желтого песка.
– Что дальше? – спросил он, не оборачиваясь.
Гай встал рядом с ним, уверенно показал рукой:
– Вдоль берега плыви, пока не увидишь крепость и хибару…
– Откуда здесь крепость? – удивился Мазур.
– А вот…
Через несколько минут и впрямь показалась крепость – солидных размеров серое сооружение из больших серых камней, с двумя башнями, зубцами по гребню стены и развевавшимся на высоком шесте желто-красным флагом. Что-то с ней было решительно не в порядке.
Мазур очень быстро догадался. Крепость стояла нелепо – прямо на широком песчаном пляже, на полпути меж белой кромкой прибоя и высоченными скалами. Она ничего не защищала, не прикрывала, не имела абсолютно никакого военного значения, ее даже никто не взялся бы осаждать – на кой черт?
Гай ухмылялся с гордым видом, и до Мазура дошло.
– Тьфу ты, – сказал он. – Так это декорация?
– Ага. Доподлинная. На триста баков картона и фанеры… но убедительно, а? Денек простоит, а больше и не надо…
Кораблик продвинулся дальше, и теперь Мазур видел, что нет никакой крепости, а есть лишь две стены из четырех, укрепленные множеством подпорок, а вся изнанка – в планках и брусках. Метрах в ста от бутафории стояла хлипкая лачуга, скорее просто навес, и там сидели люди, а у берега стояло белое суденышко, покороче «Альбатроса» на добрую треть.
Увидев их, люди под навесом оживились, повалили оттуда к воде всей гурьбой. Судя по эхолоту, глубина была подходящая, и Мазур аккуратно подвел «Альбатрос» к тому суденышку; нос катера стукнулся в песок. Мазур выключил мотор.
Гай проворно выбежал из рубки, и Мазур слышал, как он орет:
– Шевелись, дорогие мои, шевелись! Время – деньги!
Отжав вниз рукоятку с белым пластмассовым шаром на конце, Мазур отдал якорь. Спустился из рубки, без особых усилий перекинул через борт легонький трап в виде доски с набитыми поперечинами и перильцами с одной стороны. На этом его обязанности, пожалуй, были исчерпаны. Больше вроде бы и нечем заниматься, пока кораблик стоит у берега. Он с деловым видом встал у трапа, сложив руки на груди, и смотрел, как народ спускается на песок. Подумав, шлепнул по заду одну из актрисочек, чтобы не выходить из образа морского волка. Девица добросовестно завизжала и ничуть не обиделась.
На палубе остался один Гай. Мазур спросил:
– Ну что, босс, какие будут распоряжения?
– Распоряжения? – рассеянно переспросил Гай, мыслями уже явно всецело погруженный в работу. – А какие, к черту, распоряжения. Сейчас начнем снимать… Ты вот что, смотри, сколько хочешь и мотай на ус, а потом поговорим. Есть тут одна идейка, чует мое сердце, для всех выгодная… Отдыхай, короче. Только без спиртного, знаешь ли.
– На службе не пью, – сухо сказал Мазур.
– Вот и ладненько…
Гай проворно сбежал по трапу, балансируя обеими руками. Засуетился на берегу, размашистыми жестами сопровождая ценные указания с видом полководца, намеренного выиграть какую-нибудь чертовски важную битву. Вся эта суета результаты принесла мгновенно – киношный народ послушно взялся за дело. Одни переодевались за установленными в трех местах пластиковыми щитами, другие извлекали кинокамеры, третьи тоже что-то делали, непонятное пока. Мазуру было не на шутку интересно: в гуще киносъемок он еще не бывал. Он принес себе из холодильника-бара несколько банок кока-колы и расположился на палубе со всеми удобствами.
К его легкому разочарованию, камеры, обе, казались довольно маленькими и без штативов, гораздо миниатюрнее тех громад, что он видел в каком-то кино. Ни рельсов с тележками, ни микрофонов, вообще – минимум техники.
Ага, началось. Один из операторов нацелился объективом на бутафорскую крепость – с той точки, конечно, откуда она смотрелась как настоящая. К нему шустро подбежали два субъекта со сковородками на длинных ручках, принялись их совать чуть ли не в объектив. В одной горело яркое бездымное пламя – похоже, бензинчику плеснули – из второй валили клубы дыма. Гай бегал рядом, кричал и махал руками, добиваясь некоего идеала. Дело ясное: зритель на экране сковородок не увидит, зато ему будет казаться, что крепость окутана нешуточным пожарищем. Вот, значит, как это делается.
Дурят нашего брата, подумал Мазур философски, откупоривая приятно холодившую ладонь банку. За эту обманку мы, получается, денежки и выкладываем. Видывал подобное не раз, а теперь смотреть киношные пожары будет скучно…
Гай заорал что-то вроде: «Пошли пираты, мать вашу!»
Субъекты со сковородками проворно смылись из-под прицела камеры. Слева объявилась одна из девиц, загорелая блондинка с потрясающим бюстом, облаченная в синюю юбку до пят и белую блузочку, открывавшую плечи и большую часть помянутого бюста. Припустила по песку, то и дело оглядываясь с ужасом и визжа так, что даже у находившегося в отдалении Мазура уши заныли. Гай завопил, чтобы звук сделала потише.
– Спотыкайся, пора!
Она добросовестно споткнулась – и растянулась на песке… Получилось довольно натурально. Тут и погоня объявилась – два несомненных флибустьера в длиннополых кафтанах на голое тело и с кривыми широченными саблями наголо. Один был с классической черной повязкой на глазу, другой щеголял в ботфортах с огромными шпорами, что, в общем, ни к селу ни к городу – на кой черт морскому разбойнику шпоры?
Они добежали до распростертой на песке в трогательной позе девицы, картинно воткнули сабли в песок, подняли за руки упиравшуюся беглянку и без лишних церемоний принялись стягивать с нее блузку – неторопливо, картинно, определенно работая на внешний эффект. В жизни, надо полагать, и пираты былых времен избавляли добычу от одежды гораздо быстрее и не так фасонно.
Гай суетился рядом, вполне профессионально держась так, чтобы ненароком не влезть в кадр, орал и махал руками. У Мазура тем временем стали зарождаться нешуточные подозрения касаемо рождавшегося на его глазах шедевра кинематографии. Если это и будет шедевр, то в весьма специфическом жанре…
Очень быстро его подозрения подтвердились полностью. Вслед за блузкой блондинку столь же картинно избавили и от юбки. Оказалось, что под этим нарядом на ней имеется черное кружевное бельишко, абсолютно неуместное во времена флибустьеров и их сомнительных подвигов.
Ее и от белья избавили, а потом на полном серьезе, без всякого имитаторства принялись вдумчиво и обстоятельно пользовать в два смычка. Гай и тут ухитрялся давать какие-то ценные указания, неслышные Мазуру на его наблюдательном пункте.
Мазур почувствовал, что у него уши заалели. Свидетелем подобного зрелища он при всем своем жизненном опыте еще не оказывался. В южноамериканском борделе и то обстояло пристойнее – там все происходило по нумерам и без лишних свидетелей. Почувствовав себя неопытной гимназисткой, он отвернулся, но тут же подумал, что выпадать из роли не следует. Любой нормальный австралийский парняга таращился бы, распахнув глаза до хруста. Приходилось посматривать. Остальные подобной щепетильностью не страдали – толпились вокруг съемочной площадки, некоторые, судя по их старинным костюмам, ожидали своей очереди вступить в кадр, а троица на песке как ни в чем не бывало старалась так, словно не было ни камеры, ни зрителей, и этак, и всяко, и вовсе уж замысловато. Скорее всего, настоящим флибустьерам прошедших веков иные заковыристые переплетения и в голову не приходили.
Вот это так попал, подумал Мазур, поперхнувшись ледяной кока-колой после того, как узрел под палящим солнцем вовсе уж экзотическую позицию. Вот это так гримасы капитализма… Ладно, в конце концов, его лично никто в этом не заставлял участвовать, так что придется перетерпеть. Могло оказаться и хуже – контрабанда, наркотики, гангстеры какие-нибудь. На фоне того, в чем он участвовал – форменная детская забава, игра в песочнице…
Композиция постепенно усложнялась. К кувыркавшейся под прицелом двух кинокамер троице присоединялись, послушно следуя рыканью Гая и его наполеоновским жестам, новые участники, одетые в том же стиле, быстренько избавляли друг друга от незатейливых шмоток и разворачивали групповуху во всей красе. Их там уже было столько, и переплетения вкупе с позициями составили столь впечатляющую кучу-малу, что у Мазура даже стыдобушка прошла, осталось чистой воды любопытство, сродни азарту футбольного болельщика: ну-ка, какие финты нам еще тут покажут? Ух ты, эх ты, это ж надо…
А потом перезаряжали камеры. Потом Гай разогнал массовку, осталась только блондинка, выглядевшая так непринужденно и обыденно, словно забыла волшебным образом, что совсем недавно опрометью убегала от страшных пиратов. К ней присоединилась столь же щедро одаренная природой брюнетка, судя по кафтану на голое тело и внушительному набору пистолетов за поясом – полноправная флибустьерша, и напоследок они вдвоем отчебучили перед камерой такое, что хоть святых вон выноси.