Страница:
Ну, а дальше было совсем просто: подрывной заряд в нужной точке сотворенного природой туннеля, никаких особых церемоний, они отплыли метров на сорок, дождались, когда сработает в расчетный срок кислотный взрыватель. Из черного зева бывшего туннеля выметнулось черное облачко – и вскоре осело на дно. Взрывная волна наружу не пошла. Лишь в ушах на миг почувствовался легкий толчок. Беглая проверка убедила, что камни, как и ожидалось, завалили туннель. Чересчур уж фантастическое стечение обстоятельств потребуется, чтобы кто-то в ближайшие годы забрел именно туда. С той стороны не следует ждать сюрпризов, комиссий по расследованию, хватких сыщиков, которые станут ползать с лупой по дну, брать отпечатки присосок у осьминогов и допрашивать подвернувшихся под руку макрелей. Нет нужды. Все и так ясно. В определенном количестве армейских личных дел будут сделаны соответствующие записи, а потом дела уйдут в архив. Останется безымянная братская могила. Ляжем – сравняемся…
Он старательно разлепил глаза, пытаясь доказать себе, что все же бодрствует. В каюте стоял полумрак, глаза к нему давно привыкли, и Мазур рассмотрел, как из крохотной ванной выходит Ирина, судя по силуэту, в его рубашке. Прикрыл глаза – не хотелось говорить, думать, общаться. Хорошо еще, она не стала умащиваться на тесной койке, присела к столу, огонек зажигалки на миг осветил ее загадочно-прекрасное лицо, обрамленное спутавшимися темными прядями.
И хорошо, что он не оскандалился нынче ночью: почему-то представлялось, что после всего случившегося на дне и на поверхности он окажется ни на что не способным с женщиной. А получилось совсем наоборот, такой яростной, неутолимой силы он в себе сроду не ощущал, даже испугался немного…
– Спишь? – шепотом спросила Ирина, подойдя к койке. Он старательно, ровно задышал. Ирина попыталась осторожненько примоститься рядом…
Трах! Дверь каюты – а ведь запирал изнутри! – с грохотом отлетела, ударившись о стену, к мигом позже под потолком вспыхнула лампа. Застучали шаги.
Инстинктивно зажмурившись от режущего, неожиданного света, Мазур убедился, что это ему не снится, что это все на самом деле. Грохотали шаги, кто-то азартно выкрикнул:
– Стоять! Не шевелиться!
Он ухитрился, наконец, открыть глаза, хоть их и пекло немилосердно. Видел сквозь радужные пятна, как Ирина, встав коленями прямо ему на живот, рванула на себя иллюминатор, но по ту сторону выставилась чья-то рожа, протянула с ухмылкой:
– Ку-ку…
Ирина дернулась назад, примяв коленями Мазурову диафрагму так, что он охнул и попытался встать. Она спрыгнула с кровати, и вновь крики, теперь уже в несколько глоток:
– Стоять!
– Руки!
– Руки на виду держи!
Кто-то старательно прикрыл дверь. Рывком приподнявшись, Мазур сел на койке. Оторопело огляделся.
Лаврик стоял у двери с пистолетом в руке, с азартно-яростным лицом, пенсне держалось на носу кривовато, в нем отсвечивала яркая лампа. Трое его орлов рассредоточились по каюте. Ирина стояла посередине, у стола.
Никто из ворвавшихся ее не трогал, пальцем не прикоснулся, они стояли неподвижно, как в той самой детской игре, но она все равно металась так, будто ее ловили тянувшиеся со всех сторон руки, дергалась то вправо, то влево, шажок сюда, шажок туда, дикий, нелепый танец, от которого холодело внутри, заполошные прыжки человека, оказавшегося в комнате, где на полу ползает масса гадюк… но ведь не было ничего, никаких змей!
Мазур увидел ее лицо – и перестал что-либо понимать. Разве что сердце захолонуло. На исказившемся бледном личике мелькали то злоба, то страх, губы дергались, Мазур ее не узнавал…
Привалившись к косяку, держа пистолет дулом вверх, Лаврик с ухмылочкой сказал в пространство:
– Прошу любить и жаловать. Смотрите в оба, орлы. Практическое занятие по семинару «Взятие шпиона с поличным». Обратите внимание на игру лицевых мускулов, частоту сердечного ритма, обильное потоотделение, нескоординированность движений. Общее эмоциональное состояние колеблется от осознания провала до иррациональной надежды, что все волшебным образом прекратится… Ладно, киньте ей шмотки… Не в театре.
Тот, что был ближе всех, крепко ухватил Ирину за локти и подтолкнул к стулу с ее одеждой. Еще один скрылся в ванной.
– Одевайся, сучка, – сказал Лаврик. – Живенько. Человека из-за тебя разбудили… Ну, что там, Барцев? – Заглянул в протянутую ему расстегнутую сумку и хмыкнул. – Ага, конечно… Малый джентльменский набор. Руслан, убери рожу из иллюминатора или хотя бы рот захлопни, а то видок у тебя…
Мазур отчетливо видел все происходящее вокруг, но с мозгами у него происходило что-то странное: увиденное не проходило в рассудок, не поддавалось осмыслению, словно натыкаясь на некую преграду… или он попросту боялся понять.
Сидя на разворошенной постели, он смотрел, как ее силком заставляют одеться, как уводят, крепко держа за запястья. Оставшись в одиночестве, Лаврик, покачивая сумкой, подошел к койке и присел рядом. Снял пенсне, потер большим и указательным пальцами припухшие глаза. Виновато улыбнулся:
– Сутки не спал…
Мазур смотрел на него и молчал, все так же боясь впустить в сознание правду.
– Ну что ты таращишься? – тихо, устало спросил Самарин. – Я тебя умоляю, не надо про тридцать седьмой год и прочие ужасы. Семьдесят шестой – он и есть семьдесят шестой. Так-то. Так-так-так, так-так-так, так-то… Знаешь такие стихи?
– Нет, – мертвым голосом произнес Мазур.
– Рыжий конь скакал вдоль тракта, с перебором на три такта – так-так-так, так-так-так, так-то…
Мазур молчал. Он прекрасно знал это состояние – когда все позади и неутолимо тянет выговориться, плести что угодно, только бы не молчать, выплеснуть, разрядить пережитое напряжение, дикое и долгое, – иначе крышей поедешь…
– Но этого же не может быть, – сказал он, прекрасно сознавая, что не спит. – Не может.
– Может, – сказал Лаврик столь же тускло и тихо. – Пора бы уж понять, что шпионов придумывает не студия Довженко и Юлиан Семенов. И шпионы – это вовсе не склизкие субъекты с поднятыми воротниками, бегающими глазками и торчащей из кармана бомбой. Шпионы – они обыкновенные. Как все. Даже больше – общительные такие, веселые, затейники и душа компании, очаровательные бабы, к которым душа сама тянется… Иначе нельзя, иначе не поработает шпион толково и с пользой для хозяев… На, полюбуйся, – он подсунул к самому лицу Мазура распахнутую сумку. – Это добро у тебя три дня валялось под ванной, в дальнем уголке. Это вот не только транзистор, он и еще кое-какие функции выполняет: прием сообщений, кодировка своих, запись на пленку компакт-сигнала. А это и не авторучки вовсе. Если взять вот так и сжать пальцы – пойдет сигнал. Тот самый «пакет». Не забыл, чему на курсах учили? Если есть желание, потом посмотришь на все это в разобранном виде.
Убеждали даже не эти компактные приспособления, и впрямь напомнившие Мазуру кое-какие спецкурсы, а этот тихий, ровный, усталый голос.
– Но как… – только и смог он произнести.
– «Как» – это уже дело десятое, – сказал Лаврик. – Девочке, я так полагаю, хотелось жить красиво. Иногда так хочется жить красиво, что о средствах не думают абсолютно. Откровенно тебе скажу, я пока еще не знаю в точности, на чем ее приловили и как так вышло, что согласилась. Не моя епархия. Но вот в том, что работала она старательно, могу тебя заверить честным словом офицера. Однако ж переиграли… Прихватили за ушко. Вообще-то, задумка была неплохая: сначала она, играя жертву раздирающих душу сомнений, все же рассказывает сквозь зубы, что это именно из твоего иллюминатора свисал проводок, когда мы перехватили передачу… Что ты таращишься? Именно так и рассказала, выполняя свой гражданский долг и долг офицера…
– Зачем? – тоскливо спросил Мазур.
– То есть как? – Лаврик даже удивился немного. – Мы, влекомые служебным долгом и охотничьим азартом, немедленно к тебе вваливаемся, переворачиваем все вверх дном, благо ты на заметке после известных твоих странствий по острову… Ничего не найдя, к тому же установив по своим каналам, что никаких проводков из твоей каюты не торчало, вежливо извиняемся за ошибку и снимаем тебя с листа подозреваемых. И становится твоя каюта «чистым» местечком, куда с обыском и вообще с осмотром никто уже не будет наведываться. Тем самым местом, куда можно украдкой перенести все уличающие штучки – у нее ж тоже нервы, хлебчик шпиона горек, под расстрельными статьями ходит… Использовали тебя, мой милый. За болвана. Случается такое. Ты не первый и даже не сотый, если такая арифметика хоть немного утешит. Моя б воля, я бы тебе легонько настучал по сусалам – за то, что вопреки строжайшим инструкциям распускал язык в постельке: «Когда мы, наконец, отсюда уберемся?» «Скоро, милая, два-три дня, не более, а теперь раздвинь ножки…» Эк тебе кровь в рожу бросилась, – сказал он безжалостно. – И правильно. Чтоб проняло до печенок, тогда, может, и поймешь, что инструкции для того и пишутся, чтобы их исполняли в точности. Независимо от того, кто перед тобой – родная мама или очаровашка, которая тебе дает со всем прилежанием, так что у тебя от павлиньего самомнения мозги плывут… – Он усмехнулся. – Ничего-ничего, пусть тебя корчит как следует… Не в ЖЭКе трудишься. Были микрофоны в каюте, а как же. За битого, как известно, аж двух небитых дают… Она все сливала, ты понял? Все, что проходило через ее ручки. Правда, с некоторого момента через ее ручки начало проходить то, что с реальностью имело мало общего, но это уже другая песня… Ладно, – он устало поднялся, похлопал Мазура по плечу. – Не надо биться башкой о стену. Не будет у тебя особых неприятностей, честное слово. Тут ты ни при чем. Самое большее, что получишь за длинный язык, – устное порицание в матерной форме. Неприятности будут кое у кого другого, которого здесь и нет вовсе, у тех, что всерьез прохлопали, хотя обязаны были бдить… Ну, тебя можно оставить одного? В петлю не полезешь? Я серьезно спрашиваю.
– Поди ты, – огрызнулся Мазур.
– Значит, не полезешь, – констатировал Лаврик. – И правильно. Не стоит оно того.
– Но как же…
Он и сам толком не знал, что хотел сказать. Однако Лаврик, очень похоже, его понял.
– Да вот так, – сказал он, подумав. – Ни симпатичная мордашка, ни папа-адмирал еще не гарантируют от того, что в мозгах не заведется блудливость, плавно перетекающая в шестьдесят четвертую статью… Это где-то у Стругацких, кажется? «Она была такой красивой, что не могла не быть умной, доброй…» Вздор. Муть голубая. Ежели судить по физиономии, то нашему Панкратаву пора маршальские звезды навесить или вылепить с него статую доброго самаритянина, аллегорическую персону «Доброта и души тепло»… – Он вздохнул, поднялся, тщательно застегнул брякнувшую сумку, похлопал Мазура по плечу. – Ну, я пошел, мне теперь до утра глаз опять не сомкнуть, задушевные беседы пойдут, пока клиентка в нужной кондиции и не оклемалась толком…
Дверь тихо закрылась за ним. Мазур зажал лицо ладонями.
Такого прилива жгучего стыда и бессильной злости с ним еще, пожалуй что, и не случалось вовсе.
«Один солдат на свете жил, красивый и отважный, но он игрушкой детской был, ведь был солдат бумажный…»
Слишком много для одного человека, право же. Слишком много. Чтобы вот так, со всего размаха – мордой в грязь, в самое поганое дерьмо… Как же теперь жить-то? Неясно совершенно. Но в одном Лаврик прав: никакой петли, мужик обязан держать удар…
Глава 5
Он старательно разлепил глаза, пытаясь доказать себе, что все же бодрствует. В каюте стоял полумрак, глаза к нему давно привыкли, и Мазур рассмотрел, как из крохотной ванной выходит Ирина, судя по силуэту, в его рубашке. Прикрыл глаза – не хотелось говорить, думать, общаться. Хорошо еще, она не стала умащиваться на тесной койке, присела к столу, огонек зажигалки на миг осветил ее загадочно-прекрасное лицо, обрамленное спутавшимися темными прядями.
И хорошо, что он не оскандалился нынче ночью: почему-то представлялось, что после всего случившегося на дне и на поверхности он окажется ни на что не способным с женщиной. А получилось совсем наоборот, такой яростной, неутолимой силы он в себе сроду не ощущал, даже испугался немного…
– Спишь? – шепотом спросила Ирина, подойдя к койке. Он старательно, ровно задышал. Ирина попыталась осторожненько примоститься рядом…
Трах! Дверь каюты – а ведь запирал изнутри! – с грохотом отлетела, ударившись о стену, к мигом позже под потолком вспыхнула лампа. Застучали шаги.
Инстинктивно зажмурившись от режущего, неожиданного света, Мазур убедился, что это ему не снится, что это все на самом деле. Грохотали шаги, кто-то азартно выкрикнул:
– Стоять! Не шевелиться!
Он ухитрился, наконец, открыть глаза, хоть их и пекло немилосердно. Видел сквозь радужные пятна, как Ирина, встав коленями прямо ему на живот, рванула на себя иллюминатор, но по ту сторону выставилась чья-то рожа, протянула с ухмылкой:
– Ку-ку…
Ирина дернулась назад, примяв коленями Мазурову диафрагму так, что он охнул и попытался встать. Она спрыгнула с кровати, и вновь крики, теперь уже в несколько глоток:
– Стоять!
– Руки!
– Руки на виду держи!
Кто-то старательно прикрыл дверь. Рывком приподнявшись, Мазур сел на койке. Оторопело огляделся.
Лаврик стоял у двери с пистолетом в руке, с азартно-яростным лицом, пенсне держалось на носу кривовато, в нем отсвечивала яркая лампа. Трое его орлов рассредоточились по каюте. Ирина стояла посередине, у стола.
Никто из ворвавшихся ее не трогал, пальцем не прикоснулся, они стояли неподвижно, как в той самой детской игре, но она все равно металась так, будто ее ловили тянувшиеся со всех сторон руки, дергалась то вправо, то влево, шажок сюда, шажок туда, дикий, нелепый танец, от которого холодело внутри, заполошные прыжки человека, оказавшегося в комнате, где на полу ползает масса гадюк… но ведь не было ничего, никаких змей!
Мазур увидел ее лицо – и перестал что-либо понимать. Разве что сердце захолонуло. На исказившемся бледном личике мелькали то злоба, то страх, губы дергались, Мазур ее не узнавал…
Привалившись к косяку, держа пистолет дулом вверх, Лаврик с ухмылочкой сказал в пространство:
– Прошу любить и жаловать. Смотрите в оба, орлы. Практическое занятие по семинару «Взятие шпиона с поличным». Обратите внимание на игру лицевых мускулов, частоту сердечного ритма, обильное потоотделение, нескоординированность движений. Общее эмоциональное состояние колеблется от осознания провала до иррациональной надежды, что все волшебным образом прекратится… Ладно, киньте ей шмотки… Не в театре.
Тот, что был ближе всех, крепко ухватил Ирину за локти и подтолкнул к стулу с ее одеждой. Еще один скрылся в ванной.
– Одевайся, сучка, – сказал Лаврик. – Живенько. Человека из-за тебя разбудили… Ну, что там, Барцев? – Заглянул в протянутую ему расстегнутую сумку и хмыкнул. – Ага, конечно… Малый джентльменский набор. Руслан, убери рожу из иллюминатора или хотя бы рот захлопни, а то видок у тебя…
Мазур отчетливо видел все происходящее вокруг, но с мозгами у него происходило что-то странное: увиденное не проходило в рассудок, не поддавалось осмыслению, словно натыкаясь на некую преграду… или он попросту боялся понять.
Сидя на разворошенной постели, он смотрел, как ее силком заставляют одеться, как уводят, крепко держа за запястья. Оставшись в одиночестве, Лаврик, покачивая сумкой, подошел к койке и присел рядом. Снял пенсне, потер большим и указательным пальцами припухшие глаза. Виновато улыбнулся:
– Сутки не спал…
Мазур смотрел на него и молчал, все так же боясь впустить в сознание правду.
– Ну что ты таращишься? – тихо, устало спросил Самарин. – Я тебя умоляю, не надо про тридцать седьмой год и прочие ужасы. Семьдесят шестой – он и есть семьдесят шестой. Так-то. Так-так-так, так-так-так, так-то… Знаешь такие стихи?
– Нет, – мертвым голосом произнес Мазур.
– Рыжий конь скакал вдоль тракта, с перебором на три такта – так-так-так, так-так-так, так-то…
Мазур молчал. Он прекрасно знал это состояние – когда все позади и неутолимо тянет выговориться, плести что угодно, только бы не молчать, выплеснуть, разрядить пережитое напряжение, дикое и долгое, – иначе крышей поедешь…
– Но этого же не может быть, – сказал он, прекрасно сознавая, что не спит. – Не может.
– Может, – сказал Лаврик столь же тускло и тихо. – Пора бы уж понять, что шпионов придумывает не студия Довженко и Юлиан Семенов. И шпионы – это вовсе не склизкие субъекты с поднятыми воротниками, бегающими глазками и торчащей из кармана бомбой. Шпионы – они обыкновенные. Как все. Даже больше – общительные такие, веселые, затейники и душа компании, очаровательные бабы, к которым душа сама тянется… Иначе нельзя, иначе не поработает шпион толково и с пользой для хозяев… На, полюбуйся, – он подсунул к самому лицу Мазура распахнутую сумку. – Это добро у тебя три дня валялось под ванной, в дальнем уголке. Это вот не только транзистор, он и еще кое-какие функции выполняет: прием сообщений, кодировка своих, запись на пленку компакт-сигнала. А это и не авторучки вовсе. Если взять вот так и сжать пальцы – пойдет сигнал. Тот самый «пакет». Не забыл, чему на курсах учили? Если есть желание, потом посмотришь на все это в разобранном виде.
Убеждали даже не эти компактные приспособления, и впрямь напомнившие Мазуру кое-какие спецкурсы, а этот тихий, ровный, усталый голос.
– Но как… – только и смог он произнести.
– «Как» – это уже дело десятое, – сказал Лаврик. – Девочке, я так полагаю, хотелось жить красиво. Иногда так хочется жить красиво, что о средствах не думают абсолютно. Откровенно тебе скажу, я пока еще не знаю в точности, на чем ее приловили и как так вышло, что согласилась. Не моя епархия. Но вот в том, что работала она старательно, могу тебя заверить честным словом офицера. Однако ж переиграли… Прихватили за ушко. Вообще-то, задумка была неплохая: сначала она, играя жертву раздирающих душу сомнений, все же рассказывает сквозь зубы, что это именно из твоего иллюминатора свисал проводок, когда мы перехватили передачу… Что ты таращишься? Именно так и рассказала, выполняя свой гражданский долг и долг офицера…
– Зачем? – тоскливо спросил Мазур.
– То есть как? – Лаврик даже удивился немного. – Мы, влекомые служебным долгом и охотничьим азартом, немедленно к тебе вваливаемся, переворачиваем все вверх дном, благо ты на заметке после известных твоих странствий по острову… Ничего не найдя, к тому же установив по своим каналам, что никаких проводков из твоей каюты не торчало, вежливо извиняемся за ошибку и снимаем тебя с листа подозреваемых. И становится твоя каюта «чистым» местечком, куда с обыском и вообще с осмотром никто уже не будет наведываться. Тем самым местом, куда можно украдкой перенести все уличающие штучки – у нее ж тоже нервы, хлебчик шпиона горек, под расстрельными статьями ходит… Использовали тебя, мой милый. За болвана. Случается такое. Ты не первый и даже не сотый, если такая арифметика хоть немного утешит. Моя б воля, я бы тебе легонько настучал по сусалам – за то, что вопреки строжайшим инструкциям распускал язык в постельке: «Когда мы, наконец, отсюда уберемся?» «Скоро, милая, два-три дня, не более, а теперь раздвинь ножки…» Эк тебе кровь в рожу бросилась, – сказал он безжалостно. – И правильно. Чтоб проняло до печенок, тогда, может, и поймешь, что инструкции для того и пишутся, чтобы их исполняли в точности. Независимо от того, кто перед тобой – родная мама или очаровашка, которая тебе дает со всем прилежанием, так что у тебя от павлиньего самомнения мозги плывут… – Он усмехнулся. – Ничего-ничего, пусть тебя корчит как следует… Не в ЖЭКе трудишься. Были микрофоны в каюте, а как же. За битого, как известно, аж двух небитых дают… Она все сливала, ты понял? Все, что проходило через ее ручки. Правда, с некоторого момента через ее ручки начало проходить то, что с реальностью имело мало общего, но это уже другая песня… Ладно, – он устало поднялся, похлопал Мазура по плечу. – Не надо биться башкой о стену. Не будет у тебя особых неприятностей, честное слово. Тут ты ни при чем. Самое большее, что получишь за длинный язык, – устное порицание в матерной форме. Неприятности будут кое у кого другого, которого здесь и нет вовсе, у тех, что всерьез прохлопали, хотя обязаны были бдить… Ну, тебя можно оставить одного? В петлю не полезешь? Я серьезно спрашиваю.
– Поди ты, – огрызнулся Мазур.
– Значит, не полезешь, – констатировал Лаврик. – И правильно. Не стоит оно того.
– Но как же…
Он и сам толком не знал, что хотел сказать. Однако Лаврик, очень похоже, его понял.
– Да вот так, – сказал он, подумав. – Ни симпатичная мордашка, ни папа-адмирал еще не гарантируют от того, что в мозгах не заведется блудливость, плавно перетекающая в шестьдесят четвертую статью… Это где-то у Стругацких, кажется? «Она была такой красивой, что не могла не быть умной, доброй…» Вздор. Муть голубая. Ежели судить по физиономии, то нашему Панкратаву пора маршальские звезды навесить или вылепить с него статую доброго самаритянина, аллегорическую персону «Доброта и души тепло»… – Он вздохнул, поднялся, тщательно застегнул брякнувшую сумку, похлопал Мазура по плечу. – Ну, я пошел, мне теперь до утра глаз опять не сомкнуть, задушевные беседы пойдут, пока клиентка в нужной кондиции и не оклемалась толком…
Дверь тихо закрылась за ним. Мазур зажал лицо ладонями.
Такого прилива жгучего стыда и бессильной злости с ним еще, пожалуй что, и не случалось вовсе.
«Один солдат на свете жил, красивый и отважный, но он игрушкой детской был, ведь был солдат бумажный…»
Слишком много для одного человека, право же. Слишком много. Чтобы вот так, со всего размаха – мордой в грязь, в самое поганое дерьмо… Как же теперь жить-то? Неясно совершенно. Но в одном Лаврик прав: никакой петли, мужик обязан держать удар…
Глава 5
…В ЧЬЕМ СЕРДЦЕ ПЛЯШЕТ ЖЕЛТЫЙ БЕС
– Завтракал? – спросил Морской Змей, не оборачиваясь.
Плетущийся за ним Мазур мотнул головой:
– Нет.
– Это ты зря. Давай-ка по уставу, прием пищи есть прием пищи… Потом сразу пойдешь и как следует подзаправишься.
– А куда мы?
– Бумажку подмахнуть, – загадочно ответил Морской Змей. – Так, проформы ради… А затем начинается боевое дежурство. Минут через несколько снимаемся с якоря и уходим в точку рандеву. На эсминце груз будет целее, а нам еще тащиться через половину шарика… Ты что фыркаешь?
– Знаешь, мне вдруг пришло в голову… – сказал Мазур, пытаясь прогнать из души эту чертову пустоту. – Мы столько дней тут пластаемся, под водой творится черт знает что, а ни одна живая душа из посторонних понятия ни о чем не имеет. А ведь их чуть ли не полсотни… Смешно?
– Не смешно, а закономерно, – сказал Морской Змей. – Значит, мы хорошие профессионалы… Имей в виду, тут нарисовался еще один непонятный сюрприз. С рассветом пришла моторка. Оператор нашей Мадлен, этот байбак сонный, и еще какой-то сопляк. Привезли ей из Виктории почту, все вроде бы естественно, но потом у них, изволите ли видеть, мотор накрылся. Мы, конечно, благородно полезли помогать, выяснилось – не врут, накрылся, и качественно. Вот только, чтобы добиться такой поломочки, надо хорошо потрудиться напильником… Придется везти их в Баэ, а что поделать? Не за борт же выбрасывать…
– Не нравится мне это, – сказал Мазур.
– А никому не нравится. Дракон велел быть настороже, тебе по раскладу выпадает шлюпочная палуба. С одной стороны, троих лягушатников особенно остерегаться не следует при нашем перевесе, а с другой – поди пойми, что у них на уме и кто им может на подмогу нагрянуть.
– Ну, у нас же полицаи на борту. Эти ребятки, что с Дирком, смотрятся и покруче, чем те двое покойничков, и вооружены лучше.
– То-то и оно… – задумчиво промолвил Морской Змей. – Заходи.
Он распахнул перед Мазуром дверь с табличкой: «Лаборатория № 5. Посторонним вход воспрещен». Мазур послушно вошел в их лазарет, потаенный, в хозяйство Лымаря.
Сам Лымарь, не обернувшись на стук двери, согнувшись, старательно сметал в совок позвякивающие осколки – кажется, обычного стакана. Одно из белых кресел оказалось перевернутым, на глазах у Мазура Лаврик поднял его, аккуратно поставил под иллюминатором. Поморщившись, поднял руку ко рту и пососал длинную кровоточащую царапину на тыльной стороне ладони.
– Йодом помажь, – угрюмо сказал сидевший здесь же Дракон. – Не тяни в пасть…
Лаврик не отреагировал, продолжая сосать царапину. Он был растрепан и как-то незнакомо возбужден, пенсне сидело на носу косо.
– Ага, садись, Кирилл, – сказал Дракон помягче. Придвинулся поближе, хлопнул Мазура по коленке. – Понимаешь, тут такое дело, придется тебе в качестве свидетеля на протоколе расписаться…
Несмотря на весь душевный раздрай, не отпускавший с самого момента пробуждения, Мазур все же холодно отметил, что адмирал пытается выглядеть спокойным и участливым, а на самом деле столь же возбужден, как и Лаврик, как Лымарь с его суетливыми движениями совком и веником…
– Какой протокол? – спросил Мазур настороженно.
– Ну, не допроса, конечно… Заверишь протокол врачебного осмотра покойной. Как полагается. Врач, капитан и два свидетеля. Триколенко уже расписался, а Самарину светиться не стоит… Труп у нас, знаешь ли. Скончалась гражданка Гридасова от острой сердечной недостаточности. Сердце у нее оказалось дохленькое…
Мазур оглянулся на белую ширму, но не смог ничего за ней рассмотреть. Резкий, острый аптечный запах, вовсе не напоминавший сердечные лекарства, еще висел в каюте – и усилился, когда совсем рядом с Мазуром осторожно пронес совок Лымарь.
Подняв голову, Мазур встретил взгляд адмирала – не злой, как следовало бы ожидать, а полный боли. Именно этот взгляд и заставил молчать, хотя у Мазура так и рвалось из груди то ли ругательство, то ли оханье.
– Как же… – только и пробормотал он. Дракон нагнулся к нему, произнес тихо, доверительно:
– Понимаешь, Валерка Гридасов – золотой мужик. Я с ним воевал, от звонка и до звонка, Отечественную, а потом и с япошками. Он правильный мужик, ясно? Моряк от бога. Ни в чем он не виноват, конечно, но из-за этой поганой мокрохвостки, зуб даю, не только может огрести полные трюмы неприятностей, но и погон лишиться. А это будет не правильно. Категорически не правильно… Только кто ж нас послушает, наверху после этого пидера, Саблина, совсем озверели, в другое время еще можно было рассчитывать на объективное рассмотрение, а теперь… Нас тут пятеро, и четверо собираются молчать, как рыбы… Присоединишься?
– А…
– Получится, – подхватил Дракон на лету его невысказанную мысль. – Обойдется. Будет, конечно, Валерке втык и разнос, не без того, но это уже пройдет по другому разряду. Нам, старикам, к строгачам не привыкать… Видишь ли, эта паршивка сама к нам пришла, чтобы ты знал. И, путаясь в соплях, настрочила обширнейшую явку с повинной. Вон, на столе лежит… эпистоляр, что твоя «Война и мир». Что у нас прописано в уголовном кодексе? Освобождается от ответственности гражданин СССР, завербованный западной разведкой, ежели он пришел с повинной и чистосердечно во всем признался. Пришла она и призналась. А потом сердчишко не выдержало. Для адмирала Гридасова этот вариант весьма неприятен, но другой расклад был бы еще хуже… Я на тебя надеюсь, Кирилл… Все я понимаю, что у тебя на душе, да, видишь ли, войны никогда не бывает ни слишком мало, ни слишком много. Война – она и есть война. На аркане тебя в «морские дьяволы» не тянули, сто раз мог гордо развернуться и уйти…
Мазур покосился на Лаврика.
– Там тоже могила, – сказал адмирал. – Ребятки молчать умеют…
Мазур молчал, избегая смотреть в сторону раздвинутой на полкаюты белой ширмы. Несколько дней назад, совершенно точно знал, принялся бы что-то вякать, в бутылку лезть, но вот теперь… Что-то сломалось в душе навсегда. Быть может, это означало, что он повзрослел окончательно.
– Как пистолет с одним патроном в старину? – спросил он, кривя губы в жалкой, вымученной улыбке.
– Вроде.
– Где расписаться?
– Вон там, Самарин покажет…
…Выйдя на шлюпочную палубу, он плюхнулся на белую скамейку и равнодушно смотрел, как исчезает на горизонте атолл – «Сириус» – уходил прочь от того места, где покоились на дне «Агамемнон» и «Русалка», где в подводной пещере лежали рядышком свои и чужие, где старший лейтенант Мазур показал себя настоящим «морским дьяволом», но получил взамен выжженный напрочь кусочек души. Ему казалось, что теперь он не сможет никого любить и верить никому не сможет – за исключением своих, родной стаи…
– Ну, наконец-то я тебя нашла…
Он равнодушно поднял глаза – Мадлен стояла над ним, в белых брючках и легкой синей блузке, свежая, веселая, улыбающаяся. Гибко присела рядом:
– Я, случайно, не помешала полету научной мысли? Если ты рождаешь эпохальную теорию, так и скажи…
– Да нет, – сказал он вяло.
И уставился на ее шею, едва заметно пульсировавшую артерию под ухом. Мазур вовсе не хотел ее убивать, он же не сошел с ума, в конце-то концов, просто задумался вдруг: если чикнуть лезвием по этому самому месту, по загорелой коже, все будет легко. Что-то с ним произошло, что-то в нем изменилось – он смотрел на человека и думал, как нетрудно, оказывается, его убить. Несильное движение клинка… Нет, он не рехнулся, но определенно стал другим, смотрел теперь на людей по-иному…
– У тебя что-то случилось?
– Да нет, – сказал он спокойно. – Просто не выспался.
«Судя по твоему беззаботному виду, с тобой тоже еще ничего не случилось, – продолжил он мысленно – холодно, отстраненно. – Но вскоре что-то обязательно случится, потому что нельзя оставлять это просто так, пора что-то делать… Интересно, на чем Лаврик ее подловит? Если ее и будут ломать, а иного и предположить нельзя, то – совсем скоро…»
– Ты не видел лейтенанта Ожье?
– Нет.
– Запропастился куда-то поутру, в каюте его нет…
– Тебе, я думаю, лучше знать, а?
– Ох! – вздохнула Мадлен, старательно закатив глаза. – А ведь кто-то обещал не ревновать… И не делал к тому же ни малейших попыток продолжить на корабле то, что имело место в Виктории…
– Я и не ревную. Просто констатирую факт.
– Куда подевалась вся твоя романтика? – фыркнула Мадлен. – Море, солнце, прекрасная погода… – она нараспев продекламировала:
Un matin nous partons, le cerveau plein de flamme,
Le coeur gros de rancune et de désirs amers,
Et nous allons, suivant le rythme de la lame,
Berçant notre infini sur le fini des mers[5]
– Это что? – спросил ничего не понявший Мазур.
– Это Бодлер, «Плаванье». У меня не хватит таланта перевести на английский, получится неуклюжий подстрочник… Найди потом книгу, почитай сам, я знай, Бодлера переводили в России.
– Ага, – сказал он отрешенно.
Поднял голову, услышав целеустремленный стук тяжелых ботинок по надраенной палубе. К ним направлялись трое полицейских Дирка – крепкие, высоченные парни с итальянскими автоматами на ремнях, ничуть не похожие на раздолбаев Ожье, в конце концов и поплатившихся жизнью за свою профессиональную неуклюжесть. Береты набекрень, рукава закатаны, кошачьи движения… Этих-то врасплох хрен застанешь.
Передний козырнул:
– Мистер Мазур, капитан вас срочно приглашает к себе в каюту.
– В чем дело?
– Не могу знать, – отчеканил верзила. – Там какое-то совещание с участием субинтенданта Дирка и ваших старших офицеров…
«Из-за Ирины, быть может?»
– Пойдемте, – он поднялся.
– Сирил! Постарайтесь освободиться побыстрее, я вас жду…
Он смотрел на Мадлен, не веря своим глазам – человек посторонний не понял бы, но Мазур мог поклясться, что она только что сделала правой рукой тот самый знак боевого пловца, что означает: «Опасность!» Или показалось? И крыша все-таки едет?
Некогда было присматриваться, и уж тем более не станешь спрашивать у нее вслух… Мазур пошел впереди, верзила затопал за ним. Двое остались с Мадлен. Судно казалось вымершим, ни одна лебедка не работала – видимо, научный состав сидел по каютам, паковал сувениры, Дракон устроил им парочку экскурсий на атолл, чтобы меньше болтались под ногами, дал время раковины пособирать, камушки красивые…
Как ни напряжен был, а не уберегся!
Безжалостный удар сзади, в область меж шеей и плечом, обрушился совершенно неожиданно, когда Мазур уже брался за ручку двери капитанской каюты. Он не потерял сознания, но пару секунд проиграл. Конвоиру этого хватило, чтобы, рывком распахнув дверь, послать Мазура головой вперед через всю каюту, в угол. Туда, где уже сидели на полу Дракон и Лаврик, сцепив пальцы на затылках, посверкивая глазами. У противоположной стены торчал полицай с автоматом наизготовку, к которому Мазуров конвоир тут же и присоединился.
– Приношу извинения за некоторую резкость в обращении, мистер Мазур, – сказал субинтендант Дирк, не поднимаясь из-за Драконова стола. – Видите ли, я помню ваши подвиги, и там, на корыте Джейка, и после, когда нагрянули «акулы», чутье мне подсказывает, что очень уж опасно вас недооценивать или предоставлять излишнюю свободу…
Он сидел за столом вальяжно, по-хозяйски, положив руку на пистолет, застегнутый на все пуговицы, прямой, словно проглотил аршин или, точнее, ярд. И говорил без малейшего оттенка эмоций, с бесстрастностью исполнительного служаки.
– Ну вот, теперь все в сборе, – продолжал субинтендант. – Не хватает разве что очаровательной Мадлен, но это и к лучшему – не стоит втягивать женщин в серьезные мужские дела, в особенности если они имеют отношение к прессе. Терпеть не могу этих наглых, развязных репортеришек, лезущих в любую щель… А вы?
– Наоборот, – буркнул Мазур из чистого протеста.
– Да? – поднял бровь Дирк. – Дело вкуса… пожалуйста, примите ту же позу, что и ваши друзья. Так будет спокойнее… Благодарю. Господа, у нас мало времени, поэтому не будем баловаться дипломатией, благо среди нас и нет профессиональных дипломатов. Ставлю вопрос ребром: где груз «Агамемнона»? Я вас умоляю, не нужно вытаращенных в безмерном изумлении глаз, ошарашенных физиономий. Все мы тут взрослые и серьезные люди. Я…
Стоявшая перед ним компактная рация – несомненно, ему и принадлежавшая, у них подобных не было – вдруг ожила, донесся четкий голос:
– Второй, доложите обстановку.
Прижав ладонью кнопку на квадратном толстом микрофоне, Дирк произнес:
– Операция началась только что.
– Мы идем к вам, второй. Побыстрее, понятно? В прилегающем квадрате замечены русские эсминцы, да и президентская свора может что-то пронюхать. Побыстрее там!
– Вас понял, – спокойно сказал Дирк, вложив микрофон в гнездо. – Итак, господа, времени совсем мало… А, ну да, вы все слышали… Тем лучше, меньше будет увиливаний, недомолвок не остается вовсе… Представляй я полицию Ахатинской республики, у вас была бы возможность запираться и вилять, рассчитывая на сложность поиска судовых тайников, поддержку ваших дипломатов и на скрупулезное соблюдение нами законов… Увы, сложилось так, что я на сей раз представляю не полицию, а… скажем, человека, которому понадобился ваш груз. Настолько, что он готов принять самые решительные меры. Должен предупредить: на радиостанции и в ходовой рубке – мои люди. Судно под контролем. Мы пока что остаемся в территориальных водах республики, и, могу вас заверить, здесь не найдется какого бы то ни было должностного лица, способного остановить происходящее. Некому меня останавливать. И ввиду сложности обстановки я, с превеликим прискорбием признаюсь, не могу себе позволить играть в гуманизм. Прошу мне верить, так и обстоит… Где груз?
Плетущийся за ним Мазур мотнул головой:
– Нет.
– Это ты зря. Давай-ка по уставу, прием пищи есть прием пищи… Потом сразу пойдешь и как следует подзаправишься.
– А куда мы?
– Бумажку подмахнуть, – загадочно ответил Морской Змей. – Так, проформы ради… А затем начинается боевое дежурство. Минут через несколько снимаемся с якоря и уходим в точку рандеву. На эсминце груз будет целее, а нам еще тащиться через половину шарика… Ты что фыркаешь?
– Знаешь, мне вдруг пришло в голову… – сказал Мазур, пытаясь прогнать из души эту чертову пустоту. – Мы столько дней тут пластаемся, под водой творится черт знает что, а ни одна живая душа из посторонних понятия ни о чем не имеет. А ведь их чуть ли не полсотни… Смешно?
– Не смешно, а закономерно, – сказал Морской Змей. – Значит, мы хорошие профессионалы… Имей в виду, тут нарисовался еще один непонятный сюрприз. С рассветом пришла моторка. Оператор нашей Мадлен, этот байбак сонный, и еще какой-то сопляк. Привезли ей из Виктории почту, все вроде бы естественно, но потом у них, изволите ли видеть, мотор накрылся. Мы, конечно, благородно полезли помогать, выяснилось – не врут, накрылся, и качественно. Вот только, чтобы добиться такой поломочки, надо хорошо потрудиться напильником… Придется везти их в Баэ, а что поделать? Не за борт же выбрасывать…
– Не нравится мне это, – сказал Мазур.
– А никому не нравится. Дракон велел быть настороже, тебе по раскладу выпадает шлюпочная палуба. С одной стороны, троих лягушатников особенно остерегаться не следует при нашем перевесе, а с другой – поди пойми, что у них на уме и кто им может на подмогу нагрянуть.
– Ну, у нас же полицаи на борту. Эти ребятки, что с Дирком, смотрятся и покруче, чем те двое покойничков, и вооружены лучше.
– То-то и оно… – задумчиво промолвил Морской Змей. – Заходи.
Он распахнул перед Мазуром дверь с табличкой: «Лаборатория № 5. Посторонним вход воспрещен». Мазур послушно вошел в их лазарет, потаенный, в хозяйство Лымаря.
Сам Лымарь, не обернувшись на стук двери, согнувшись, старательно сметал в совок позвякивающие осколки – кажется, обычного стакана. Одно из белых кресел оказалось перевернутым, на глазах у Мазура Лаврик поднял его, аккуратно поставил под иллюминатором. Поморщившись, поднял руку ко рту и пососал длинную кровоточащую царапину на тыльной стороне ладони.
– Йодом помажь, – угрюмо сказал сидевший здесь же Дракон. – Не тяни в пасть…
Лаврик не отреагировал, продолжая сосать царапину. Он был растрепан и как-то незнакомо возбужден, пенсне сидело на носу косо.
– Ага, садись, Кирилл, – сказал Дракон помягче. Придвинулся поближе, хлопнул Мазура по коленке. – Понимаешь, тут такое дело, придется тебе в качестве свидетеля на протоколе расписаться…
Несмотря на весь душевный раздрай, не отпускавший с самого момента пробуждения, Мазур все же холодно отметил, что адмирал пытается выглядеть спокойным и участливым, а на самом деле столь же возбужден, как и Лаврик, как Лымарь с его суетливыми движениями совком и веником…
– Какой протокол? – спросил Мазур настороженно.
– Ну, не допроса, конечно… Заверишь протокол врачебного осмотра покойной. Как полагается. Врач, капитан и два свидетеля. Триколенко уже расписался, а Самарину светиться не стоит… Труп у нас, знаешь ли. Скончалась гражданка Гридасова от острой сердечной недостаточности. Сердце у нее оказалось дохленькое…
Мазур оглянулся на белую ширму, но не смог ничего за ней рассмотреть. Резкий, острый аптечный запах, вовсе не напоминавший сердечные лекарства, еще висел в каюте – и усилился, когда совсем рядом с Мазуром осторожно пронес совок Лымарь.
Подняв голову, Мазур встретил взгляд адмирала – не злой, как следовало бы ожидать, а полный боли. Именно этот взгляд и заставил молчать, хотя у Мазура так и рвалось из груди то ли ругательство, то ли оханье.
– Как же… – только и пробормотал он. Дракон нагнулся к нему, произнес тихо, доверительно:
– Понимаешь, Валерка Гридасов – золотой мужик. Я с ним воевал, от звонка и до звонка, Отечественную, а потом и с япошками. Он правильный мужик, ясно? Моряк от бога. Ни в чем он не виноват, конечно, но из-за этой поганой мокрохвостки, зуб даю, не только может огрести полные трюмы неприятностей, но и погон лишиться. А это будет не правильно. Категорически не правильно… Только кто ж нас послушает, наверху после этого пидера, Саблина, совсем озверели, в другое время еще можно было рассчитывать на объективное рассмотрение, а теперь… Нас тут пятеро, и четверо собираются молчать, как рыбы… Присоединишься?
– А…
– Получится, – подхватил Дракон на лету его невысказанную мысль. – Обойдется. Будет, конечно, Валерке втык и разнос, не без того, но это уже пройдет по другому разряду. Нам, старикам, к строгачам не привыкать… Видишь ли, эта паршивка сама к нам пришла, чтобы ты знал. И, путаясь в соплях, настрочила обширнейшую явку с повинной. Вон, на столе лежит… эпистоляр, что твоя «Война и мир». Что у нас прописано в уголовном кодексе? Освобождается от ответственности гражданин СССР, завербованный западной разведкой, ежели он пришел с повинной и чистосердечно во всем признался. Пришла она и призналась. А потом сердчишко не выдержало. Для адмирала Гридасова этот вариант весьма неприятен, но другой расклад был бы еще хуже… Я на тебя надеюсь, Кирилл… Все я понимаю, что у тебя на душе, да, видишь ли, войны никогда не бывает ни слишком мало, ни слишком много. Война – она и есть война. На аркане тебя в «морские дьяволы» не тянули, сто раз мог гордо развернуться и уйти…
Мазур покосился на Лаврика.
– Там тоже могила, – сказал адмирал. – Ребятки молчать умеют…
Мазур молчал, избегая смотреть в сторону раздвинутой на полкаюты белой ширмы. Несколько дней назад, совершенно точно знал, принялся бы что-то вякать, в бутылку лезть, но вот теперь… Что-то сломалось в душе навсегда. Быть может, это означало, что он повзрослел окончательно.
– Как пистолет с одним патроном в старину? – спросил он, кривя губы в жалкой, вымученной улыбке.
– Вроде.
– Где расписаться?
– Вон там, Самарин покажет…
…Выйдя на шлюпочную палубу, он плюхнулся на белую скамейку и равнодушно смотрел, как исчезает на горизонте атолл – «Сириус» – уходил прочь от того места, где покоились на дне «Агамемнон» и «Русалка», где в подводной пещере лежали рядышком свои и чужие, где старший лейтенант Мазур показал себя настоящим «морским дьяволом», но получил взамен выжженный напрочь кусочек души. Ему казалось, что теперь он не сможет никого любить и верить никому не сможет – за исключением своих, родной стаи…
– Ну, наконец-то я тебя нашла…
Он равнодушно поднял глаза – Мадлен стояла над ним, в белых брючках и легкой синей блузке, свежая, веселая, улыбающаяся. Гибко присела рядом:
– Я, случайно, не помешала полету научной мысли? Если ты рождаешь эпохальную теорию, так и скажи…
– Да нет, – сказал он вяло.
И уставился на ее шею, едва заметно пульсировавшую артерию под ухом. Мазур вовсе не хотел ее убивать, он же не сошел с ума, в конце-то концов, просто задумался вдруг: если чикнуть лезвием по этому самому месту, по загорелой коже, все будет легко. Что-то с ним произошло, что-то в нем изменилось – он смотрел на человека и думал, как нетрудно, оказывается, его убить. Несильное движение клинка… Нет, он не рехнулся, но определенно стал другим, смотрел теперь на людей по-иному…
– У тебя что-то случилось?
– Да нет, – сказал он спокойно. – Просто не выспался.
«Судя по твоему беззаботному виду, с тобой тоже еще ничего не случилось, – продолжил он мысленно – холодно, отстраненно. – Но вскоре что-то обязательно случится, потому что нельзя оставлять это просто так, пора что-то делать… Интересно, на чем Лаврик ее подловит? Если ее и будут ломать, а иного и предположить нельзя, то – совсем скоро…»
– Ты не видел лейтенанта Ожье?
– Нет.
– Запропастился куда-то поутру, в каюте его нет…
– Тебе, я думаю, лучше знать, а?
– Ох! – вздохнула Мадлен, старательно закатив глаза. – А ведь кто-то обещал не ревновать… И не делал к тому же ни малейших попыток продолжить на корабле то, что имело место в Виктории…
– Я и не ревную. Просто констатирую факт.
– Куда подевалась вся твоя романтика? – фыркнула Мадлен. – Море, солнце, прекрасная погода… – она нараспев продекламировала:
Un matin nous partons, le cerveau plein de flamme,
Le coeur gros de rancune et de désirs amers,
Et nous allons, suivant le rythme de la lame,
Berçant notre infini sur le fini des mers[5]
– Это что? – спросил ничего не понявший Мазур.
– Это Бодлер, «Плаванье». У меня не хватит таланта перевести на английский, получится неуклюжий подстрочник… Найди потом книгу, почитай сам, я знай, Бодлера переводили в России.
– Ага, – сказал он отрешенно.
Поднял голову, услышав целеустремленный стук тяжелых ботинок по надраенной палубе. К ним направлялись трое полицейских Дирка – крепкие, высоченные парни с итальянскими автоматами на ремнях, ничуть не похожие на раздолбаев Ожье, в конце концов и поплатившихся жизнью за свою профессиональную неуклюжесть. Береты набекрень, рукава закатаны, кошачьи движения… Этих-то врасплох хрен застанешь.
Передний козырнул:
– Мистер Мазур, капитан вас срочно приглашает к себе в каюту.
– В чем дело?
– Не могу знать, – отчеканил верзила. – Там какое-то совещание с участием субинтенданта Дирка и ваших старших офицеров…
«Из-за Ирины, быть может?»
– Пойдемте, – он поднялся.
– Сирил! Постарайтесь освободиться побыстрее, я вас жду…
Он смотрел на Мадлен, не веря своим глазам – человек посторонний не понял бы, но Мазур мог поклясться, что она только что сделала правой рукой тот самый знак боевого пловца, что означает: «Опасность!» Или показалось? И крыша все-таки едет?
Некогда было присматриваться, и уж тем более не станешь спрашивать у нее вслух… Мазур пошел впереди, верзила затопал за ним. Двое остались с Мадлен. Судно казалось вымершим, ни одна лебедка не работала – видимо, научный состав сидел по каютам, паковал сувениры, Дракон устроил им парочку экскурсий на атолл, чтобы меньше болтались под ногами, дал время раковины пособирать, камушки красивые…
Как ни напряжен был, а не уберегся!
Безжалостный удар сзади, в область меж шеей и плечом, обрушился совершенно неожиданно, когда Мазур уже брался за ручку двери капитанской каюты. Он не потерял сознания, но пару секунд проиграл. Конвоиру этого хватило, чтобы, рывком распахнув дверь, послать Мазура головой вперед через всю каюту, в угол. Туда, где уже сидели на полу Дракон и Лаврик, сцепив пальцы на затылках, посверкивая глазами. У противоположной стены торчал полицай с автоматом наизготовку, к которому Мазуров конвоир тут же и присоединился.
– Приношу извинения за некоторую резкость в обращении, мистер Мазур, – сказал субинтендант Дирк, не поднимаясь из-за Драконова стола. – Видите ли, я помню ваши подвиги, и там, на корыте Джейка, и после, когда нагрянули «акулы», чутье мне подсказывает, что очень уж опасно вас недооценивать или предоставлять излишнюю свободу…
Он сидел за столом вальяжно, по-хозяйски, положив руку на пистолет, застегнутый на все пуговицы, прямой, словно проглотил аршин или, точнее, ярд. И говорил без малейшего оттенка эмоций, с бесстрастностью исполнительного служаки.
– Ну вот, теперь все в сборе, – продолжал субинтендант. – Не хватает разве что очаровательной Мадлен, но это и к лучшему – не стоит втягивать женщин в серьезные мужские дела, в особенности если они имеют отношение к прессе. Терпеть не могу этих наглых, развязных репортеришек, лезущих в любую щель… А вы?
– Наоборот, – буркнул Мазур из чистого протеста.
– Да? – поднял бровь Дирк. – Дело вкуса… пожалуйста, примите ту же позу, что и ваши друзья. Так будет спокойнее… Благодарю. Господа, у нас мало времени, поэтому не будем баловаться дипломатией, благо среди нас и нет профессиональных дипломатов. Ставлю вопрос ребром: где груз «Агамемнона»? Я вас умоляю, не нужно вытаращенных в безмерном изумлении глаз, ошарашенных физиономий. Все мы тут взрослые и серьезные люди. Я…
Стоявшая перед ним компактная рация – несомненно, ему и принадлежавшая, у них подобных не было – вдруг ожила, донесся четкий голос:
– Второй, доложите обстановку.
Прижав ладонью кнопку на квадратном толстом микрофоне, Дирк произнес:
– Операция началась только что.
– Мы идем к вам, второй. Побыстрее, понятно? В прилегающем квадрате замечены русские эсминцы, да и президентская свора может что-то пронюхать. Побыстрее там!
– Вас понял, – спокойно сказал Дирк, вложив микрофон в гнездо. – Итак, господа, времени совсем мало… А, ну да, вы все слышали… Тем лучше, меньше будет увиливаний, недомолвок не остается вовсе… Представляй я полицию Ахатинской республики, у вас была бы возможность запираться и вилять, рассчитывая на сложность поиска судовых тайников, поддержку ваших дипломатов и на скрупулезное соблюдение нами законов… Увы, сложилось так, что я на сей раз представляю не полицию, а… скажем, человека, которому понадобился ваш груз. Настолько, что он готов принять самые решительные меры. Должен предупредить: на радиостанции и в ходовой рубке – мои люди. Судно под контролем. Мы пока что остаемся в территориальных водах республики, и, могу вас заверить, здесь не найдется какого бы то ни было должностного лица, способного остановить происходящее. Некому меня останавливать. И ввиду сложности обстановки я, с превеликим прискорбием признаюсь, не могу себе позволить играть в гуманизм. Прошу мне верить, так и обстоит… Где груз?