Страница:
Мазур перечитал письмо от Ани вторично, хотя, откровенно признаться, оно этого и не заслуживало вовсе. Если честно, письмо было никакое. Писанное доброму знакомому, и только. Ни «да», ни «нет», вообще ни единого намека на будущий разрыв или, наоборот, освященный ЗАГСом союз, равно как ни тени намека на то, что отправительницу и адресата все же, как ни крути, связывают кое-какие общие воспоминания интимного характера. Парочка дежурных ленинградских новостей, вялый интерес к тому, как проходит служба в загадочной в/ч 25476 (для всего остального мира Мазур сейчас пребывал в командировке где-то на Дальнем Востоке), умеренно-тепловатые пожелания удачи… И все такое прочее. И вновь совершенно непонятно, кто же ты, собственно говоря, такой: жених или отставной любовник. Фотографию прислала, на фоне «зеленого джигита», сиречь Медного Всадника, но вот черкануть на ней хотя бы пару словечек не удосужилась.
Странно, но Мазур, в общем, не ощутил ожидаемого душевного смятения, равным образом не чувствовал тоски, уныния или чего-то схожего. То ли устал уже пребывать в душевном раздрае, то ли в ответ на все хорошее начал охладевать и сам. Он честно (по инерции, если совсем честно) попытался вызвать в душе надлежащую тоску. Аня очень уж лукаво улыбалась на фоне «зеленого джигита», очень уж ладненько обтягивал фигурку светлый плащик, да и с теми самыми общими воспоминаниями с маху не расстанешься. Но получалось плоховато. Чересчур уж все затянулось, настолько, что не хотелось ни сердиться, ни тосковать…
Он все же примостил фотографию на столик, рядом с той, где Аня, в красном купальничке, закинула руки за голову, сияя ослепительной улыбкой роковой женщины. Выполнил некую формальность, попахивающую штампом: моряк в дальнем плавании, далекая невеста, которая, очень может быть, и не невеста вовсе… Хотя, когда он представил ее в той же ситуации, но с другим, внутри явственно закипело, но это могло оказаться всего-навсего оскорбленной гордостью былого собственника… И ведь мир не рухнет! Как выразился бы любимый писатель, будет другая. Такая же. Или лучше. Какие наши годы? И вообще, когда стану адмиралом, пожалеет по-настоящему, потому что адмиралом я стану отнюдь не в шестьдесят, будем надеяться, гораздо раньше…
В конце концов он решительно спрятал письмо в тумбочку, кое-как запихав его в конверт, покосился на обе фотографии и, вздохнув философски, как и полагалось настоящему мужику, направился к выходу. У самого порога спохватился, вернулся. Надел очки с простыми стеклами, в комплекте с его пушистой шкиперской бородушкой придававшие Мазуру вид заправского молодого доцента, этакого вундеркинда от науки. Приказы не обсуждаются. Именно его физиономию куратор в Ленинграде признал достойной очков и бородки, – а вот Волчонку не повезло гораздо больше, начальство по своим неведомым соображением велело именно ему отрастить битловские патлы, коих Волчонок терпеть не мог, но против начальства не попрешь… Ушел в ботву, как миленький.
«Сириус» был освещен ярко, словно в преддверии некоего праздника: кроме дежурных ламп, по обеим бортам сияло еще не менее дюжины. На своем обычном месте восседал седовласый Виктор Эрастович, свято веривший, простая интеллигентская душа, что вся эта иллюминация зажжена для его удобства благодаря душевной широте капитана. На самом деле лампы были зажжены не из почтения к живописи, а по более прозаичному, но, разумеется, секретному поводу: они облегчали наблюдение вахтенным. Аквалангист из понимающих, вздумай он пошнырять под водой у бортов, сразу заметил бы люк шлюзовой камеры и сделал выводы. Вряд ли удалось бы ему воспрепятствовать (как запретишь в чужом порту плавать вокруг мирного научного судна?!), но вот заметить его – это уже полдела. Сразу будешь знать: есть к тебе интерес со стороны определенного народа, есть…
Музыка, долетавшая со стороны большой кают-компании, позволяла без особых усилий сделать нехитрый логический вывод: там снова танцы. Мазура, естественно, потянуло туда, но он все же задержался у планшира выкурить сигаретку.
И, конечно же, не остался незамеченным – «Русалка» опять приперлась с моря и ошвартовалась, как и в прошлый раз, по соседству с «Сириусом», чему не было ни поводов, ни смысла, ни возможности препятствовать. Ну, а то, что яхта и ее хозяин группу чертовски раздражали, приходилось списать на неизбежные издержки.
«Акула капитализма, мать его», – про себя чертыхнулся Мазур, стараясь не пялиться слишком уж откровенно на вольготно разметавшуюся в шезлонге блондинку в крохотном алом купальничке. Блондинка его тоже заметила, не мудрено, корабли разделяло всего-то метров восемь, чуть приподняла высокий бокал, стервочка, в знак приветствия, закинула ногу на ногу, ничуть не смущаясь скудостью одеяния. Уходить в спешке было бы и вовсе глупо, так что Мазур остался на прежнем месте дымя.
«Интересно, на чем этот хрен мериканский сколотил состояние, что смог себе позволить такую вот яхту? Суденышко не такое уж маленькое, тонн пятьсот водоизмещением, так что и яхтой-то его именовать не вполне правильно – океанская посудина, пришла сюда из порта приписки, сиречь Сан-Франциско, конечно же, своим ходом. То глушат вискарь прямо на палубе, то болтаются по морю, где заблагорассудится. Прибавочную стоимость, содранную с пролетариата, прожигают, одним словом. Но хороша «Русалка», ничего не скажешь, а уж русалки на борту…»
– Мое почтение, товарищ коммунист! – жизнерадостно рявкнули на яхте.
Мазур досадливо поморщился и решил стоять на прежнем месте, благо оставалось еще полсигареты. На палубе «Русалки» нарисовался владелец, мистер Драйтон, жизнерадостный калифорнийский облом. Что печально, он вовсе не походил на хрестоматийный образ капиталиста – старого брюхатого урода, чахнувшего на мешке со златом, злодейски уворованным у трудового американского народа, как рабочего класса, так и угнетаемого монополиями фермерства. Лет ему было не более сорока, никаких признаков ожирения не наблюдалось, скорее уж походил фигурой на жилистого спортсмена, а рожей – на ковбоя из вестернов. Импозантен был, собака, даже в плавках, говоря откровенно. Зависть, конечно, не пробирала, не имеет советский офицер права завидовать ни этаким яхтам, ни этаким блондинкам, ибо принадлежит все это осужденному историей классу, коему предстоит уйти в небытие… Но все равно некий дискомфорт чувствовался.
– Товарищ Сирил! – рявкнул Драйтон. (Помнит ведь имя, стервь калифорнийская!) – Ну что, приказать перекинуть сходню? Заходите в гости, хлопнем по бокальчику! Гейл, – он показал высоким стаканом на девицу, – жаждет с вами познакомиться, у нее нет никакого опыта с русскими, вдруг вы ее научите чему-то полезному?
– Благодарю, недосуг, – сказал Мазур, сделав светский жест.
– Товарищ Сирил, честное слово, мы не из ЦРУ! – заржал Драйтон. – ЦРУ, между нами говоря, не столь уж щедро оплачиваемая контора, мальчики из Лэнгли себе не могут позволить ни таких яхт, ни таких девочек! Все заработано собственными трудами! А вот вы, товарищ Сирил, не из Кей-Джи-Би ли? Очень уж вы классно болтаете по-английски, а это наводит на подозрения… Кто еще может у вас знать английский, кроме людей из Кей-Джи-Би?
– Вы читаете чересчур уж старые газеты, мистер Драйтон, – сказал Мазур беззлобно. – Английский у нас хорошо преподают. И вообще, ваш Кеннеди в свое время сам признавал, что образование у нас поставлено лучше…
– Ого! – рявкнул Драйтон. – Гейл, малютка, будь бдительной! Товарищ Сирил начал коммунистическую пропаганду… Осторожно, он в два счета запишет тебя в колхоз, где все женщины общие… Сирил, не надувайте щеки так обиженно, я шучу! Нет, в самом деле, заходите, выпьем! Или боитесь этого вашего комиссара? Он, между прочим, в прошлую вашу стоянку не просто подглядывал за Гейл и Моникой, а в бинокль на них из своей каюты таращился… Так что пой…
– Положительно, все знания о нас вы черпаете из каких-то замшелых источников, – сказал Мазур. – Комиссаров давно уже нет… кстати, комиссаров первыми как раз вы придумали.
– Ну?!
– Вот вам и «ну»! Вернетесь в Штаты, сходите в хорошую библиотеку. Там прочтете: в сороковые годы прошлого века в вашей армии как раз и ввели комиссаров – правительственный чиновник, надзирающий на моральным духом солдат. Точно вам говорю.
– Сирил, ну вы точно – Кей-Джи-Би! Откуда все это знаете?
– Книги читаю.
– Оно и видно, совсем заучились. Позовите лучше вашу брюнеточку, с которой вы в прошлый раз ворковали у шлюпок, и ступайте в гости. Мне уже осточертели одни и те же рожи на борту. Не бойтесь, я вас похищать не стану, я не педик… Кстати, как зовут брюнеточку?
«Сука глазастая, – сердито подумал Мазур. – Не порт, а форменная деревушка, где каждый чих далеко разносится. Потопить бы тебя, акула капитализма. Ах, как я потопил бы тебя, будь такой приказ, качественно и в сжатые сроки пустил на дно. Заряд в пластиковой оболочке, эквивалент примерно шестисот граммов тротила, в три секунды прикрепляется хотя бы к левому борту, метрах в трех левее от места, где ржет эта американская жердь, на метр пониже ватерлинии… прикрыть кумулятивный полусферой, закрепить таковую – и в пять минут пойдет твоя лоханка к морскому царю…»
Не подозревая о том, что Мазур мог без особенного напряга проделать с его роскошной яхтой, Драйтон с пьяной настойчивостью заорал:
– Ладно, Сирил, что мы будем собачиться? В самом деле, валяйте в гости! Посидим, выпьем, распропагандируем друг друга, Гейл вам покажет свою каюту… Ведь тянет, по глазам видно! Когда вам еще выпадет шанс побывать на яхте настоящего миллионера?
– Всего наилучшего, – сказал Мазур, сделал ручкой, отвернулся и направился на ют.
Не стоило чересчур уж долго болтать с этим загнивающим буржуем – Панкратов, чего доброго, и в самом деле углядит, опять пойдет писать губерния… За спиной раздался серебристый смех Гейл, Мазур чуть не споткнулся, сердито ускорил шаг.
Танцы в большой кают-компании протекали не оживленно и не вяло, как обычно, в общем: восемь пар колыхались в медленном танце, а поскольку дам более и не имелось, еще человек пятнадцать мужского пола, главным образом научный состав, подпирали стенку и просиживали стулья, по исконному обычаю русских танцулек притворяясь, что им ужасно скучно, неинтересно, и вообще они в глубине души только и мечтают о том, как бы отсюда слинять. Только Волчонок не выглядел скучающим, поскольку был при деле, надзирал за магнитофоном. Да вездесущий Панкратов в своем уголке глядел соколом, озаряя угол доброй улыбкой наставника молодежи, снисходительно допускающего столь безыдейные увеселения. Правда, как подметил Мазур, взгляд политического сокола частенько скользил по фигурке аспирантки Светы (что со стороны Панкратова было проигрышно во всех смыслах, ибо со Светочкой откровенно подружился Дракон).
Мазур присел не в уголке, но и не на виду. Хорошо расслышал, как Панкратов наставительно сообщил Волчонку;
– Нет, Сережа, ты это импортное вытье убери, есть же отличная советская эстрада…
– Семен Иванович, это ж у меня «Генералы песчаных карьеров», – не моргнув глазом, ответствовал Волчонок. – Фильм, сами знаете, идеологически выдержанный, о тяжелой судьбе подростков в странах капитала… Соответствующие рецензии в нашей прессе имели место быть.
– Да? – с некоторым сомнением сказал замполит. – Не врешь?
– Семен Иваныч, сами можете в библиотеке порыться.
Панкратов вздохнул:
– Ну ладно, запускай уж…
Не дожидаясь, когда Волчонок установит бобину, Мазур встал и целеустремленно направился в тот угол, где рядом с Ириной так и вился тот, пижонистый и хлыщеватый, один из тех, кто представлял на судне чистую науку. То ли кандидат, то ли уже доктор, из вундеркиндов, в общем. Небрежно бросил ему:
– Пардон, месье… – и, закрепляя успех, повернулся к Ирине:
– Вы позволите?
Кажется, выиграл раунд: бородатый вундеркинд не успел опомниться и предпринять контрмеры, а Ирина с мимолетной улыбкой, снова заставившей его старлейское сердце ухнуть куда-то в сладкую тоску, послушно пошла впереди него на середину кают-компании. Тут и мелодия грянула из обшарпанных динамиков, грустная, плавная, завораживавшая совершенно непонятным языком – португальским, кажется. Знатоков португальского в группе не было ни единого – слишком много времени прошло с тех пор, как островами владели «португезы», всякое их влияние давно исчезло и язык тоже…
В мозгу у Мазура сам собой ложился на музыку чей-то доморощенный перевод, который они на базе пели под гитару:
– Ира… – сказал он тихонько.
– Что?
– А не полюбоваться ли нам звездами? Они прекрасны в эту пору…
– У меня в школе всегда двойка была по астрономии.
– Вот я и постараюсь школьные знания расширить. Нет, я не в том смысле…
– А в каком? – смешливо шепнула она на ухо. Мазур замолчал – она вновь ухитрилась в два счета загнать ухажера в тупичок…
– Интересно выглядит на корабле флирт, правда? – прошептала Ирина. – Все обычные штампы моментально отпадают. Две уловки только и остались: звезды на палубе посмотреть да в каюту зайти чайку выпить…
– Ира…
– Ну что? Я самая лучшая на свете, да? Это у тебя эффект ограниченного пространства, да и юбок тут мало. Остынь…
– Что с тобой сегодня?
– Со мной? Ровным счетом ничего. Танцую вот…
Мазур тяжко вздохнул про себя: как будто и не с ней неделю назад до рассвета целовался на палубе, как будто не этим самым ладоням позволялись кое-какие вольности… Выходит, все это ровным счетом ничего и не значило? Научится он когда-нибудь понимать женщин или это только адмиралам дано? Взять вон Свету: ведь спит с Драконом, полкоманды в курсе, а ему пятьдесят восемь, старик, как же так получается?
– Ну что ты надулся? – тихонько засмеялась она.
– Ничего подобного.
– Надулся-надулся… Кирилл, я женщина взрослая. Замужем была.
– Ну, на сколько ты там меня старше…
– На полтора года. Но не в том дело.
– А в чем?
– Пацанчик ты еще, мой верный обожатель. Хочешь, прямо сейчас, на людях, вопьюсь в губы страстным поцелуем? – Почувствовав, что Мазур от неожиданности легонько отпрянул, она прыснула:
– Ну вот, я и говорю…
– Играешь ты со мной, а?
– Ну вот, слава богу, догадался наконец… Я – молодая ветреная женщина, мне так по судовой роли положено. А тебе положено мяться, вздыхать и уныло тосковать. Умеешь? Хочешь, пойдем к тебе в каюту? Или – ко мне? Или – не пойдем, чтобы замполита зря не дразнить, он, хоть по Светкиным коленкам взглядом и елозит, службу знает четко. Бдит-с.
– Дать бы тебе в ухо, – неожиданно сказал Мазур.
– А вот это уже интересно, – промурлыкала Ирина. – Это уже называется – действовать в правильном направлении… Впечатление производит, а как же. Ну, дай. Только легонько.
– Не могу.
– Это пуркуа?
– Нравишься ты мне чертовски.
– Ой, как романтично… Ну, не дуйся. Может, мне надоест уже сегодня роковую женщину изображать. Мы, женщины, создания непредсказуемые. Ты лучше скажи, почему это ты, хоть я тебе и нравлюсь чертовски, вокруг француженки вился? Я, конечно, про красоточку Мадлен. Имя-то какое пошлое, стандартное до одури…
– Вовсе я вокруг нее не вился, – сказал Мазур. – Это она вокруг нас вьется, и романтики здесь нет ни малейшей. Она ж журналистка, ей, хоть расшибись, сенсации нужно раскапывать. А какие здесь сенсации? Вот и надеется от «руссо маримано» выдоить хоть капельку того, что сойдет за новости…
– Ага, оправдываться начал?
– Ничего подобного. Чист я перед тобой, как слезинка. Ирин, может, все же…
– Посмотрим, – пообещала она. – А пока, если ты не заметил, уж пару минут как быстрый танец лабают…
– Ну и черт с ним, подумаешь…
– И верно…
Они колыхались в медленном танце, пока не наступил короткий перерыв. Ирина вернулась на прежнее место. Провожая ее унылым взглядом, Мазур в очередной раз назвал себя дураком, в очередной раз пообещал себе завязать с этим безнадежным делом – и, конечно, в очередной раз сообразил, что так на это и не отважится, будет по-прежнему, как она совершенно точно подметила, мяться, вздыхать и уныло тосковать…
– А не выйти ли нам погулять, старый?
Это, конечно, был молодой вундеркинд. Мазур не раздумывал:
– А пожалуй что, месье…
Стараясь не привлекать внимания излишней поспешностью, они прошли в конец коридора, где в тупичке-загогулине висел огромный красный огнетушитель, а в ведре с песком покоились во множестве скукоженные окурки.
– Ну? – спросил Мазур вяло.
– А не кажется ли вам, друг мой, что нам пора как следует стукнуться? – осведомился вундеркинд.
– В каком смысле?
– От ситуации зависит. Может, морально, а может, и по принципу «Морда-морда, я кулак, иду на сближение!»
– Причина?
– Старый, ну ты ж не дурак?
– Да вроде, – сказал Мазур.
– Вот видишь. Хоть и атеист я, а скажу тебе, как на духу: с этой девушкой я намерен дружить. Вдумчиво и углубленно.
– А она?
– Мы ж мужики, старый… Кто-то да должен отвалить в сторонку. У меня вот твоя кандидатура возникла…
– Странно, – сказал Мазур. – А у меня, наоборот, твоя… Уловил?
«Что ж ты делаешь, идиот?» – прямо-таки взвыл он про себя.
Эту ситуацию он прекрасно знал еще по Вьетнаму. «Запомните одно, – талдычило начальство, независимо от личности и звания. – На задании ваш организм вам попросту не принадлежит. Организм ваш – казенная собственность. Избегать любых травм, как геенны огненной. Боевой пловец со сломанным пальцем, ушибленным коленом или вывихнутой рукой – балласт форменный, и не более того. А посему смотрите у меня!» Самое печальное, что начальство было кругом право: иногда слишком многое поставлено на карту. Каким бы ни был многообещающим кадром Толя Чехарин, а когда в Камране подрался с вьетнамскими летунами и всего-то лишь расшиб кулак так, что через недельку зажило бы, как на собаке, – вылетел в Союз быстрее баллистической ракеты. До Северного флота дело не дошло, но неприятностей он поимел вагон и маленькую тележку, крупно повезло парню, что вообще оставили в бригаде…
Так что драться нельзя. И не драться нельзя. Положеньице… Мазур мог бы разделать этого пижона, как бог черепаху, но ведь возможны любые случайности, от которых виртуозное владение боевой рукопашной не спасает…
– Позвольте, ребята? – Самарин непринужденно протиснулся меж ними, раздвинул их в стороны и дружелюбно осклабился:
– Вы тут, часом, не дуэль намерены устроить?
– А если бы? – с вызовом поинтересовался вундеркинд.
Лаврик подкинул на ладони принесенный с собой прямоугольный сверток, тщательно завернутый в газету «Советский спорт», и в три секунды освободил его от бумаги. Обнаружился качественный, нимало не выкрошившийся кирпич темно-морковного цвета.
Вундеркинд отступил на шаг, удивленно пробормотав:
– Эт-то как понимать?
– Смотри сюда, – сказал Лаврик и ловко вложил кирпич ему в руки. – Целый ведь, без подвоха? Погляди-погляди, изучи… Целый? А теперь глянь и оцени…
Он положил кирпич на крышку высокого пожарного ящика, без замаха, без крика сделал молниеносное движение рукой. Чуть слышно скрежетнуло. Лаврик взял в ладони две половинки кирпича, продемонстрировал их бородатому доценту и грустно-ласковым тоном сообщил:
– У меня еще плохо получается, а вот этот парень, – он кивнул на Мазура, – то же самое делает и быстрее, и качественнее, уж ты поверь моему честному слову. Ну не может он с тобой стукаться, чудило, по причине своего полного превосходства, неохота ему за тебя сидеть, научный ты наш… Ты уж к нему не липни, а? Пусть девочка сама решает. Она ж, по-моему, еще совершенно ничья, так что не стоит тут мне мушкетеров из первого тома изображать… Ну, разбежались, соколы?
Вундеркинд молча таращился то на него, то на кирпич, то на Мазура. Разрубленный пополам кирпич был, что ни говори, аргументом весомым. В конце концов бородач, отчаянно пытаясь сохранить лицо, отступил на шажок и сказал Мазуру:
– Это не значит, старый, что я от своих намерений касательно девушки отказываюсь…
– Да ради бога, – сказал Лаврик. – Только чтоб без дуэлей мне… А то невыездными люди в три секунды становятся…
Глядя вслед сопернику, удалявшемуся так, чтобы ни за что не произвести впечатления испуганного, Мазур недовольно сказал:
– Ну, и к чему эти номера?
Лаврик поморщился:
– Слушай, тебя что, мало предупреждали? А рученьку бы вывихнул?
– Да ладно…
– Нет уж, – сказал Лаврик чужим, жестким голосом. – Ты все это прими ближе к интеллекту и не забывай, фендрик, что говоришь со старшим по званию… – Лицо у него было тоже чужое, напряженное и жесткое. – Ну?
– Извините, товарищ капитан-лейтенант… – серьезно сказал Мазур.
– Вот это лучше, хотя «вы» и звание были необязательны… Итак?
– Слово офицера, не повторится, – сказал Мазур.
– Совсем хорошо… – Лаврик огляделся и, убедившись в полном отсутствии посторонних, сказал уже обычным тоном:
– Придется тебе, голуба, пока суд да дело, пока стоянка, на меня маленько поработать.
– В смысле?
– Тебе не кажется, что прелестная Мадлен болтается вокруг наших людей чересчур навязчиво?
– Черт ее знает, – серьезно сказал Мазур. – Может, обычная журналистка. А может, ищет подходы. Тут я не спец, это уже по твоей части…
– Так-то оно так, – сказал Лаврик. – Только куда ж мы денемся без поддержки широких слоев советского общества? В общем, если человек ищет подходы, самым выигрышным будет не пускать это дело на волю волн, на самотек, а заботливо подставить кандидатуру. Так оно гораздо выигрышнее, согласен? Вот и умница. Ты уже уловил направление моей пытливой мысли?
– Хочешь сказать…
– Ну да, – безмятежно признался Лаврик. – Дорогой мой старлей, на вас возложена почетная миссия сыграть живца. Помнится, она тебя, как и парочку других, в ресторан приглашала, контакт усиленно налаживала? Все, конечно, как И подобает советским людям за рубежом, героически отмели поползновения… Так вот, если она завтра опять станет вокруг нас болтаться, разрешаю поддаться на провокацию. Иди, куда ни позовет, пей вискарик, ежели угостит, в общем, плыви по течению… Между прочим, я не в самодеятельность играю. Дракон полностью в курсе, сегодня санкционировал. Уж извини, что именно на тебя пала миссия, но так уж сложилось. «Вказивка» сверху пришла, нам положено откозырять и сполнять… Справишься, дело нехитрое.
– Но я же…
– Все понимаю. А что поделать? – развел руками Лаврик. – Нет у меня своих людей для такого мероприятия, те, что есть, на конкретных участках пашут… Выше головы своих хлопот.
– Ну, а если она все же – резидент?
– В таком случае, естественно, будет тебя вербовать. Вербуйся, коли начальство разрешает. Поломайся, конечно, как семиклассница, когда ее физрук к стеночке притиснет в спортзале, попищи – мол, я не такая, я жду трамвая, я этого в жизни не делала, страшно мне… Ты ж у нас парень неглупый, а? Только не переигрывай, побольше естественности… Мелкие проколы сойдут – в конце концов, не каждый день тебя вербуют. Самое-то главное – никто тебя, орла нашего, наказывать не будет. Сорвется – так сорвется. Не Штирлиц, ежели по большому счету.
– Озадачил ты меня… – честно признался Мазур.
– Извини, меня тоже начальство озадачило.
– Может, она все же журналистка без двойного дна? – вслух подумал Мазур. – Нормальная баба, хоть и старовата, годочков тридцать пять… Раскованная только…
– Вообще хорошо, – усмехнулся Лаврик. – Масса сложностей снимается автоматически. Но скажу тебе честно: что-то у меня свербит в районе ответственного за нюх органа. Так и свербит. Словами внятно выразить не могу, а инстинкт чечетку выбивает… – Он полез в карман. – Вот тебе, кстати, полсотни фунтиков, которые стерлинги. Чтобы не выглядел совершеннейшим альфонсом. Свои, поди, все до пенсюка на адмиральскую дочку Ирочку потратил? Бери-бери, это у нас официальные командировочные, скажем так.
Странно, но Мазур, в общем, не ощутил ожидаемого душевного смятения, равным образом не чувствовал тоски, уныния или чего-то схожего. То ли устал уже пребывать в душевном раздрае, то ли в ответ на все хорошее начал охладевать и сам. Он честно (по инерции, если совсем честно) попытался вызвать в душе надлежащую тоску. Аня очень уж лукаво улыбалась на фоне «зеленого джигита», очень уж ладненько обтягивал фигурку светлый плащик, да и с теми самыми общими воспоминаниями с маху не расстанешься. Но получалось плоховато. Чересчур уж все затянулось, настолько, что не хотелось ни сердиться, ни тосковать…
Он все же примостил фотографию на столик, рядом с той, где Аня, в красном купальничке, закинула руки за голову, сияя ослепительной улыбкой роковой женщины. Выполнил некую формальность, попахивающую штампом: моряк в дальнем плавании, далекая невеста, которая, очень может быть, и не невеста вовсе… Хотя, когда он представил ее в той же ситуации, но с другим, внутри явственно закипело, но это могло оказаться всего-навсего оскорбленной гордостью былого собственника… И ведь мир не рухнет! Как выразился бы любимый писатель, будет другая. Такая же. Или лучше. Какие наши годы? И вообще, когда стану адмиралом, пожалеет по-настоящему, потому что адмиралом я стану отнюдь не в шестьдесят, будем надеяться, гораздо раньше…
В конце концов он решительно спрятал письмо в тумбочку, кое-как запихав его в конверт, покосился на обе фотографии и, вздохнув философски, как и полагалось настоящему мужику, направился к выходу. У самого порога спохватился, вернулся. Надел очки с простыми стеклами, в комплекте с его пушистой шкиперской бородушкой придававшие Мазуру вид заправского молодого доцента, этакого вундеркинда от науки. Приказы не обсуждаются. Именно его физиономию куратор в Ленинграде признал достойной очков и бородки, – а вот Волчонку не повезло гораздо больше, начальство по своим неведомым соображением велело именно ему отрастить битловские патлы, коих Волчонок терпеть не мог, но против начальства не попрешь… Ушел в ботву, как миленький.
«Сириус» был освещен ярко, словно в преддверии некоего праздника: кроме дежурных ламп, по обеим бортам сияло еще не менее дюжины. На своем обычном месте восседал седовласый Виктор Эрастович, свято веривший, простая интеллигентская душа, что вся эта иллюминация зажжена для его удобства благодаря душевной широте капитана. На самом деле лампы были зажжены не из почтения к живописи, а по более прозаичному, но, разумеется, секретному поводу: они облегчали наблюдение вахтенным. Аквалангист из понимающих, вздумай он пошнырять под водой у бортов, сразу заметил бы люк шлюзовой камеры и сделал выводы. Вряд ли удалось бы ему воспрепятствовать (как запретишь в чужом порту плавать вокруг мирного научного судна?!), но вот заметить его – это уже полдела. Сразу будешь знать: есть к тебе интерес со стороны определенного народа, есть…
Музыка, долетавшая со стороны большой кают-компании, позволяла без особых усилий сделать нехитрый логический вывод: там снова танцы. Мазура, естественно, потянуло туда, но он все же задержался у планшира выкурить сигаретку.
И, конечно же, не остался незамеченным – «Русалка» опять приперлась с моря и ошвартовалась, как и в прошлый раз, по соседству с «Сириусом», чему не было ни поводов, ни смысла, ни возможности препятствовать. Ну, а то, что яхта и ее хозяин группу чертовски раздражали, приходилось списать на неизбежные издержки.
«Акула капитализма, мать его», – про себя чертыхнулся Мазур, стараясь не пялиться слишком уж откровенно на вольготно разметавшуюся в шезлонге блондинку в крохотном алом купальничке. Блондинка его тоже заметила, не мудрено, корабли разделяло всего-то метров восемь, чуть приподняла высокий бокал, стервочка, в знак приветствия, закинула ногу на ногу, ничуть не смущаясь скудостью одеяния. Уходить в спешке было бы и вовсе глупо, так что Мазур остался на прежнем месте дымя.
«Интересно, на чем этот хрен мериканский сколотил состояние, что смог себе позволить такую вот яхту? Суденышко не такое уж маленькое, тонн пятьсот водоизмещением, так что и яхтой-то его именовать не вполне правильно – океанская посудина, пришла сюда из порта приписки, сиречь Сан-Франциско, конечно же, своим ходом. То глушат вискарь прямо на палубе, то болтаются по морю, где заблагорассудится. Прибавочную стоимость, содранную с пролетариата, прожигают, одним словом. Но хороша «Русалка», ничего не скажешь, а уж русалки на борту…»
– Мое почтение, товарищ коммунист! – жизнерадостно рявкнули на яхте.
Мазур досадливо поморщился и решил стоять на прежнем месте, благо оставалось еще полсигареты. На палубе «Русалки» нарисовался владелец, мистер Драйтон, жизнерадостный калифорнийский облом. Что печально, он вовсе не походил на хрестоматийный образ капиталиста – старого брюхатого урода, чахнувшего на мешке со златом, злодейски уворованным у трудового американского народа, как рабочего класса, так и угнетаемого монополиями фермерства. Лет ему было не более сорока, никаких признаков ожирения не наблюдалось, скорее уж походил фигурой на жилистого спортсмена, а рожей – на ковбоя из вестернов. Импозантен был, собака, даже в плавках, говоря откровенно. Зависть, конечно, не пробирала, не имеет советский офицер права завидовать ни этаким яхтам, ни этаким блондинкам, ибо принадлежит все это осужденному историей классу, коему предстоит уйти в небытие… Но все равно некий дискомфорт чувствовался.
– Товарищ Сирил! – рявкнул Драйтон. (Помнит ведь имя, стервь калифорнийская!) – Ну что, приказать перекинуть сходню? Заходите в гости, хлопнем по бокальчику! Гейл, – он показал высоким стаканом на девицу, – жаждет с вами познакомиться, у нее нет никакого опыта с русскими, вдруг вы ее научите чему-то полезному?
– Благодарю, недосуг, – сказал Мазур, сделав светский жест.
– Товарищ Сирил, честное слово, мы не из ЦРУ! – заржал Драйтон. – ЦРУ, между нами говоря, не столь уж щедро оплачиваемая контора, мальчики из Лэнгли себе не могут позволить ни таких яхт, ни таких девочек! Все заработано собственными трудами! А вот вы, товарищ Сирил, не из Кей-Джи-Би ли? Очень уж вы классно болтаете по-английски, а это наводит на подозрения… Кто еще может у вас знать английский, кроме людей из Кей-Джи-Би?
– Вы читаете чересчур уж старые газеты, мистер Драйтон, – сказал Мазур беззлобно. – Английский у нас хорошо преподают. И вообще, ваш Кеннеди в свое время сам признавал, что образование у нас поставлено лучше…
– Ого! – рявкнул Драйтон. – Гейл, малютка, будь бдительной! Товарищ Сирил начал коммунистическую пропаганду… Осторожно, он в два счета запишет тебя в колхоз, где все женщины общие… Сирил, не надувайте щеки так обиженно, я шучу! Нет, в самом деле, заходите, выпьем! Или боитесь этого вашего комиссара? Он, между прочим, в прошлую вашу стоянку не просто подглядывал за Гейл и Моникой, а в бинокль на них из своей каюты таращился… Так что пой…
– Положительно, все знания о нас вы черпаете из каких-то замшелых источников, – сказал Мазур. – Комиссаров давно уже нет… кстати, комиссаров первыми как раз вы придумали.
– Ну?!
– Вот вам и «ну»! Вернетесь в Штаты, сходите в хорошую библиотеку. Там прочтете: в сороковые годы прошлого века в вашей армии как раз и ввели комиссаров – правительственный чиновник, надзирающий на моральным духом солдат. Точно вам говорю.
– Сирил, ну вы точно – Кей-Джи-Би! Откуда все это знаете?
– Книги читаю.
– Оно и видно, совсем заучились. Позовите лучше вашу брюнеточку, с которой вы в прошлый раз ворковали у шлюпок, и ступайте в гости. Мне уже осточертели одни и те же рожи на борту. Не бойтесь, я вас похищать не стану, я не педик… Кстати, как зовут брюнеточку?
«Сука глазастая, – сердито подумал Мазур. – Не порт, а форменная деревушка, где каждый чих далеко разносится. Потопить бы тебя, акула капитализма. Ах, как я потопил бы тебя, будь такой приказ, качественно и в сжатые сроки пустил на дно. Заряд в пластиковой оболочке, эквивалент примерно шестисот граммов тротила, в три секунды прикрепляется хотя бы к левому борту, метрах в трех левее от места, где ржет эта американская жердь, на метр пониже ватерлинии… прикрыть кумулятивный полусферой, закрепить таковую – и в пять минут пойдет твоя лоханка к морскому царю…»
Не подозревая о том, что Мазур мог без особенного напряга проделать с его роскошной яхтой, Драйтон с пьяной настойчивостью заорал:
– Ладно, Сирил, что мы будем собачиться? В самом деле, валяйте в гости! Посидим, выпьем, распропагандируем друг друга, Гейл вам покажет свою каюту… Ведь тянет, по глазам видно! Когда вам еще выпадет шанс побывать на яхте настоящего миллионера?
– Всего наилучшего, – сказал Мазур, сделал ручкой, отвернулся и направился на ют.
Не стоило чересчур уж долго болтать с этим загнивающим буржуем – Панкратов, чего доброго, и в самом деле углядит, опять пойдет писать губерния… За спиной раздался серебристый смех Гейл, Мазур чуть не споткнулся, сердито ускорил шаг.
Танцы в большой кают-компании протекали не оживленно и не вяло, как обычно, в общем: восемь пар колыхались в медленном танце, а поскольку дам более и не имелось, еще человек пятнадцать мужского пола, главным образом научный состав, подпирали стенку и просиживали стулья, по исконному обычаю русских танцулек притворяясь, что им ужасно скучно, неинтересно, и вообще они в глубине души только и мечтают о том, как бы отсюда слинять. Только Волчонок не выглядел скучающим, поскольку был при деле, надзирал за магнитофоном. Да вездесущий Панкратов в своем уголке глядел соколом, озаряя угол доброй улыбкой наставника молодежи, снисходительно допускающего столь безыдейные увеселения. Правда, как подметил Мазур, взгляд политического сокола частенько скользил по фигурке аспирантки Светы (что со стороны Панкратова было проигрышно во всех смыслах, ибо со Светочкой откровенно подружился Дракон).
Мазур присел не в уголке, но и не на виду. Хорошо расслышал, как Панкратов наставительно сообщил Волчонку;
– Нет, Сережа, ты это импортное вытье убери, есть же отличная советская эстрада…
– Семен Иванович, это ж у меня «Генералы песчаных карьеров», – не моргнув глазом, ответствовал Волчонок. – Фильм, сами знаете, идеологически выдержанный, о тяжелой судьбе подростков в странах капитала… Соответствующие рецензии в нашей прессе имели место быть.
– Да? – с некоторым сомнением сказал замполит. – Не врешь?
– Семен Иваныч, сами можете в библиотеке порыться.
Панкратов вздохнул:
– Ну ладно, запускай уж…
Не дожидаясь, когда Волчонок установит бобину, Мазур встал и целеустремленно направился в тот угол, где рядом с Ириной так и вился тот, пижонистый и хлыщеватый, один из тех, кто представлял на судне чистую науку. То ли кандидат, то ли уже доктор, из вундеркиндов, в общем. Небрежно бросил ему:
– Пардон, месье… – и, закрепляя успех, повернулся к Ирине:
– Вы позволите?
Кажется, выиграл раунд: бородатый вундеркинд не успел опомниться и предпринять контрмеры, а Ирина с мимолетной улыбкой, снова заставившей его старлейское сердце ухнуть куда-то в сладкую тоску, послушно пошла впереди него на середину кают-компании. Тут и мелодия грянула из обшарпанных динамиков, грустная, плавная, завораживавшая совершенно непонятным языком – португальским, кажется. Знатоков португальского в группе не было ни единого – слишком много времени прошло с тех пор, как островами владели «португезы», всякое их влияние давно исчезло и язык тоже…
В мозгу у Мазура сам собой ложился на музыку чей-то доморощенный перевод, который они на базе пели под гитару:
Ирина колыхалась в его объятиях, полузакрыв глаза, но Мазур, с женщинами, в общем, не новичок, все же не чувствовал, чтобы между ними проскочила пресловутая искра, установилась не определимая словами связь. Он был сам по себе, девушка – сама по себе, и от этого брала тоска. Чуть опустил голову, коснулся щекой ее распущенных темных волос, попытался притянуть к себе, на самую чуточку, чтобы только это было многозначительно и выломилось за пределы обычных танцевальных объятий. И тут же почувствовал, как ее тело под тонким платьем легонько напряглось – опять-таки знак, не позволивший сократить дистанцию ни на миллиметр.
Пускай опасность ходит по пятам, да, по пятам…
Нас полицаи ловят здесь и там, и здесь, и там, и здесь, и там.
Нас генералами не зря зовут, они себя в обиду не дадут…
– Ира… – сказал он тихонько.
– Что?
– А не полюбоваться ли нам звездами? Они прекрасны в эту пору…
– У меня в школе всегда двойка была по астрономии.
– Вот я и постараюсь школьные знания расширить. Нет, я не в том смысле…
– А в каком? – смешливо шепнула она на ухо. Мазур замолчал – она вновь ухитрилась в два счета загнать ухажера в тупичок…
– Интересно выглядит на корабле флирт, правда? – прошептала Ирина. – Все обычные штампы моментально отпадают. Две уловки только и остались: звезды на палубе посмотреть да в каюту зайти чайку выпить…
– Ира…
– Ну что? Я самая лучшая на свете, да? Это у тебя эффект ограниченного пространства, да и юбок тут мало. Остынь…
– Что с тобой сегодня?
– Со мной? Ровным счетом ничего. Танцую вот…
Мазур тяжко вздохнул про себя: как будто и не с ней неделю назад до рассвета целовался на палубе, как будто не этим самым ладоням позволялись кое-какие вольности… Выходит, все это ровным счетом ничего и не значило? Научится он когда-нибудь понимать женщин или это только адмиралам дано? Взять вон Свету: ведь спит с Драконом, полкоманды в курсе, а ему пятьдесят восемь, старик, как же так получается?
– Ну что ты надулся? – тихонько засмеялась она.
– Ничего подобного.
– Надулся-надулся… Кирилл, я женщина взрослая. Замужем была.
– Ну, на сколько ты там меня старше…
– На полтора года. Но не в том дело.
– А в чем?
– Пацанчик ты еще, мой верный обожатель. Хочешь, прямо сейчас, на людях, вопьюсь в губы страстным поцелуем? – Почувствовав, что Мазур от неожиданности легонько отпрянул, она прыснула:
– Ну вот, я и говорю…
– Играешь ты со мной, а?
– Ну вот, слава богу, догадался наконец… Я – молодая ветреная женщина, мне так по судовой роли положено. А тебе положено мяться, вздыхать и уныло тосковать. Умеешь? Хочешь, пойдем к тебе в каюту? Или – ко мне? Или – не пойдем, чтобы замполита зря не дразнить, он, хоть по Светкиным коленкам взглядом и елозит, службу знает четко. Бдит-с.
– Дать бы тебе в ухо, – неожиданно сказал Мазур.
– А вот это уже интересно, – промурлыкала Ирина. – Это уже называется – действовать в правильном направлении… Впечатление производит, а как же. Ну, дай. Только легонько.
– Не могу.
– Это пуркуа?
– Нравишься ты мне чертовски.
– Ой, как романтично… Ну, не дуйся. Может, мне надоест уже сегодня роковую женщину изображать. Мы, женщины, создания непредсказуемые. Ты лучше скажи, почему это ты, хоть я тебе и нравлюсь чертовски, вокруг француженки вился? Я, конечно, про красоточку Мадлен. Имя-то какое пошлое, стандартное до одури…
– Вовсе я вокруг нее не вился, – сказал Мазур. – Это она вокруг нас вьется, и романтики здесь нет ни малейшей. Она ж журналистка, ей, хоть расшибись, сенсации нужно раскапывать. А какие здесь сенсации? Вот и надеется от «руссо маримано» выдоить хоть капельку того, что сойдет за новости…
– Ага, оправдываться начал?
– Ничего подобного. Чист я перед тобой, как слезинка. Ирин, может, все же…
– Посмотрим, – пообещала она. – А пока, если ты не заметил, уж пару минут как быстрый танец лабают…
– Ну и черт с ним, подумаешь…
– И верно…
Они колыхались в медленном танце, пока не наступил короткий перерыв. Ирина вернулась на прежнее место. Провожая ее унылым взглядом, Мазур в очередной раз назвал себя дураком, в очередной раз пообещал себе завязать с этим безнадежным делом – и, конечно, в очередной раз сообразил, что так на это и не отважится, будет по-прежнему, как она совершенно точно подметила, мяться, вздыхать и уныло тосковать…
– А не выйти ли нам погулять, старый?
Это, конечно, был молодой вундеркинд. Мазур не раздумывал:
– А пожалуй что, месье…
Стараясь не привлекать внимания излишней поспешностью, они прошли в конец коридора, где в тупичке-загогулине висел огромный красный огнетушитель, а в ведре с песком покоились во множестве скукоженные окурки.
– Ну? – спросил Мазур вяло.
– А не кажется ли вам, друг мой, что нам пора как следует стукнуться? – осведомился вундеркинд.
– В каком смысле?
– От ситуации зависит. Может, морально, а может, и по принципу «Морда-морда, я кулак, иду на сближение!»
– Причина?
– Старый, ну ты ж не дурак?
– Да вроде, – сказал Мазур.
– Вот видишь. Хоть и атеист я, а скажу тебе, как на духу: с этой девушкой я намерен дружить. Вдумчиво и углубленно.
– А она?
– Мы ж мужики, старый… Кто-то да должен отвалить в сторонку. У меня вот твоя кандидатура возникла…
– Странно, – сказал Мазур. – А у меня, наоборот, твоя… Уловил?
«Что ж ты делаешь, идиот?» – прямо-таки взвыл он про себя.
Эту ситуацию он прекрасно знал еще по Вьетнаму. «Запомните одно, – талдычило начальство, независимо от личности и звания. – На задании ваш организм вам попросту не принадлежит. Организм ваш – казенная собственность. Избегать любых травм, как геенны огненной. Боевой пловец со сломанным пальцем, ушибленным коленом или вывихнутой рукой – балласт форменный, и не более того. А посему смотрите у меня!» Самое печальное, что начальство было кругом право: иногда слишком многое поставлено на карту. Каким бы ни был многообещающим кадром Толя Чехарин, а когда в Камране подрался с вьетнамскими летунами и всего-то лишь расшиб кулак так, что через недельку зажило бы, как на собаке, – вылетел в Союз быстрее баллистической ракеты. До Северного флота дело не дошло, но неприятностей он поимел вагон и маленькую тележку, крупно повезло парню, что вообще оставили в бригаде…
Так что драться нельзя. И не драться нельзя. Положеньице… Мазур мог бы разделать этого пижона, как бог черепаху, но ведь возможны любые случайности, от которых виртуозное владение боевой рукопашной не спасает…
– Позвольте, ребята? – Самарин непринужденно протиснулся меж ними, раздвинул их в стороны и дружелюбно осклабился:
– Вы тут, часом, не дуэль намерены устроить?
– А если бы? – с вызовом поинтересовался вундеркинд.
Лаврик подкинул на ладони принесенный с собой прямоугольный сверток, тщательно завернутый в газету «Советский спорт», и в три секунды освободил его от бумаги. Обнаружился качественный, нимало не выкрошившийся кирпич темно-морковного цвета.
Вундеркинд отступил на шаг, удивленно пробормотав:
– Эт-то как понимать?
– Смотри сюда, – сказал Лаврик и ловко вложил кирпич ему в руки. – Целый ведь, без подвоха? Погляди-погляди, изучи… Целый? А теперь глянь и оцени…
Он положил кирпич на крышку высокого пожарного ящика, без замаха, без крика сделал молниеносное движение рукой. Чуть слышно скрежетнуло. Лаврик взял в ладони две половинки кирпича, продемонстрировал их бородатому доценту и грустно-ласковым тоном сообщил:
– У меня еще плохо получается, а вот этот парень, – он кивнул на Мазура, – то же самое делает и быстрее, и качественнее, уж ты поверь моему честному слову. Ну не может он с тобой стукаться, чудило, по причине своего полного превосходства, неохота ему за тебя сидеть, научный ты наш… Ты уж к нему не липни, а? Пусть девочка сама решает. Она ж, по-моему, еще совершенно ничья, так что не стоит тут мне мушкетеров из первого тома изображать… Ну, разбежались, соколы?
Вундеркинд молча таращился то на него, то на кирпич, то на Мазура. Разрубленный пополам кирпич был, что ни говори, аргументом весомым. В конце концов бородач, отчаянно пытаясь сохранить лицо, отступил на шажок и сказал Мазуру:
– Это не значит, старый, что я от своих намерений касательно девушки отказываюсь…
– Да ради бога, – сказал Лаврик. – Только чтоб без дуэлей мне… А то невыездными люди в три секунды становятся…
Глядя вслед сопернику, удалявшемуся так, чтобы ни за что не произвести впечатления испуганного, Мазур недовольно сказал:
– Ну, и к чему эти номера?
Лаврик поморщился:
– Слушай, тебя что, мало предупреждали? А рученьку бы вывихнул?
– Да ладно…
– Нет уж, – сказал Лаврик чужим, жестким голосом. – Ты все это прими ближе к интеллекту и не забывай, фендрик, что говоришь со старшим по званию… – Лицо у него было тоже чужое, напряженное и жесткое. – Ну?
– Извините, товарищ капитан-лейтенант… – серьезно сказал Мазур.
– Вот это лучше, хотя «вы» и звание были необязательны… Итак?
– Слово офицера, не повторится, – сказал Мазур.
– Совсем хорошо… – Лаврик огляделся и, убедившись в полном отсутствии посторонних, сказал уже обычным тоном:
– Придется тебе, голуба, пока суд да дело, пока стоянка, на меня маленько поработать.
– В смысле?
– Тебе не кажется, что прелестная Мадлен болтается вокруг наших людей чересчур навязчиво?
– Черт ее знает, – серьезно сказал Мазур. – Может, обычная журналистка. А может, ищет подходы. Тут я не спец, это уже по твоей части…
– Так-то оно так, – сказал Лаврик. – Только куда ж мы денемся без поддержки широких слоев советского общества? В общем, если человек ищет подходы, самым выигрышным будет не пускать это дело на волю волн, на самотек, а заботливо подставить кандидатуру. Так оно гораздо выигрышнее, согласен? Вот и умница. Ты уже уловил направление моей пытливой мысли?
– Хочешь сказать…
– Ну да, – безмятежно признался Лаврик. – Дорогой мой старлей, на вас возложена почетная миссия сыграть живца. Помнится, она тебя, как и парочку других, в ресторан приглашала, контакт усиленно налаживала? Все, конечно, как И подобает советским людям за рубежом, героически отмели поползновения… Так вот, если она завтра опять станет вокруг нас болтаться, разрешаю поддаться на провокацию. Иди, куда ни позовет, пей вискарик, ежели угостит, в общем, плыви по течению… Между прочим, я не в самодеятельность играю. Дракон полностью в курсе, сегодня санкционировал. Уж извини, что именно на тебя пала миссия, но так уж сложилось. «Вказивка» сверху пришла, нам положено откозырять и сполнять… Справишься, дело нехитрое.
– Но я же…
– Все понимаю. А что поделать? – развел руками Лаврик. – Нет у меня своих людей для такого мероприятия, те, что есть, на конкретных участках пашут… Выше головы своих хлопот.
– Ну, а если она все же – резидент?
– В таком случае, естественно, будет тебя вербовать. Вербуйся, коли начальство разрешает. Поломайся, конечно, как семиклассница, когда ее физрук к стеночке притиснет в спортзале, попищи – мол, я не такая, я жду трамвая, я этого в жизни не делала, страшно мне… Ты ж у нас парень неглупый, а? Только не переигрывай, побольше естественности… Мелкие проколы сойдут – в конце концов, не каждый день тебя вербуют. Самое-то главное – никто тебя, орла нашего, наказывать не будет. Сорвется – так сорвется. Не Штирлиц, ежели по большому счету.
– Озадачил ты меня… – честно признался Мазур.
– Извини, меня тоже начальство озадачило.
– Может, она все же журналистка без двойного дна? – вслух подумал Мазур. – Нормальная баба, хоть и старовата, годочков тридцать пять… Раскованная только…
– Вообще хорошо, – усмехнулся Лаврик. – Масса сложностей снимается автоматически. Но скажу тебе честно: что-то у меня свербит в районе ответственного за нюх органа. Так и свербит. Словами внятно выразить не могу, а инстинкт чечетку выбивает… – Он полез в карман. – Вот тебе, кстати, полсотни фунтиков, которые стерлинги. Чтобы не выглядел совершеннейшим альфонсом. Свои, поди, все до пенсюка на адмиральскую дочку Ирочку потратил? Бери-бери, это у нас официальные командировочные, скажем так.