– Делов-то, – хмыкнул Ковбой. Встал и, отогнув полог, высунулся наружу. – Паша, бородатого сюда приволоки живенько, бегом, бегом, кому говорю!
Мазур перевел дыхание. Пока что все задуманное шло гладко. Шансы невелики. Собственно говоря, у них есть единственный шанс… Всё за то, что Лаврика они не связали и, уж конечно, не обыскали, иначе Ковбой держался бы совершенно иначе. Ну, допустим, связали. Все равно это лучше, чем ничего. Трое, пусть даже связанных, спецов против одного в тесной палатке – тут, как говорится, возможны варианты. Это единственный шанс, и нельзя его не использовать. Потому что нет другого выхода. Подыгрывать Ковбою очень уж рискованно – он далеко не дурак, черт его маму ведает, что он там себе выдумал в качестве подстраховки. Не та ситуация, когда можно играть. Палец в рот положишь – всю голову откусят.
Снаружи послышалось энергичное топанье и окрик:
– Шагай, шагай, корявый!
В следующий миг полог распахнулся, и в палатку, ободренный то ли толчком, то ли пинком, влетел Лаврик. К неописуемой и тщательно скрытой радости Мазура, конечности его были совершенно свободны. И понятно почему. В его личине никто не усомнился. Лаврик, при похабной бороденке и очечках, выглядел сломленным, раздавленным, не венцом творения, а тварью дрожащей. Усугубляя это впечатление, он заискивающе улыбнулся:
– Чем могу…
– Примостись вон в уголке, – едва покосившись на него, холодно распорядился Ковбой. – Гарнитуров тут нет, на полу посидишь, не барин, – и повернулся к Мазуру. – Сердце мне вещует, что начать нам нужно, как цивилизованным людям и полагается…
Мазур прекрасно видел, как Лаврик взмыл с корточек. Столь бесшумно, целеустремленно и хватко, что показалось на миг, будто он раздвоился. Оттолкнулся левой ногой, в перевороте оперся на правую, поменяв траекторию и положение тела, ребром ладони припечатав Ковбоя так, что послышался сухой деревянный стук, перехватил обмякшее тело, перелетая через него, вырвал из ножен кинжал-плавник…
Как в доподлинные старые времена, когда они окаянствовали в далеких экзотических краях, – не подкачал, упырь старый…
Лезвие сверкнуло у Мазура меж щиколоток, единым махом перехватив веревки. На миг замерев в совершенно не свойственной человеку позе, Лаврик прислушался к происходящему за стенами палатки – то бишь к полному отсутствию чего-либо происходящего, – в два счета разделался с веревками на запястьях, потом над самым ухом у Мазура что-то мерзко скрежетнуло – это Лаврик, надо полагать, отпер наручники острием ножа. И, отвернувшись, занялся Катей.
Мазур тоже не терял ни секунды. Он выхватил из-под спальника свой пистолет, снял с предохранителя и, пользуясь имевшимися в распоряжении секундами, проворно запрыгнул в камуфляжные штаны. Воевать в одних трусах как-то неудобно и неловко – а вот обувью пока что можно и пренебречь…
– Вяжи сучонка, – шепотом, сквозь зубы распорядился Лаврик.
Мазур огляделся, увидел моток веревки, от которой как раз и отхватывали куски, чтобы спутать их с Катей. Моментально управился с бесчувственным Ковбоем, тяжеленным, тихонечко постанывавшим. Недолго думая, зажал ему пальцами нос и в распахнувшийся рот забил в виде кляпа собственные носки, первое, что попалось под руку, – садизм, конечно, но ничего другого в пределах видимости не имеется.
Поднял голову. Катя уже торопливо натягивала на себя камуфляж, и Мазуру понравилось выражение ее лица – никаких намеков на дамские истерики и вообще посторонние эмоции, наш старый упырь умеет подбирать кадры…
В общем, все в порядке. Те, что снаружи, ничего не должны заподозрить. Ковбой их предусмотрительно держал в отдалении и не велел навязывать свое общество, а дисциплинка у него, похоже, налажена. Ни черта, прорвемся… Благо оружие из палатки никто не уносил, вон оно, в полном комплекте и неприкосновенности…
Ковбой шевельнулся. Несколькими энергичными жестами Лаврик объяснил Кате задачу, и она, кивнув, расположилась с автоматом у входа. Мазур на миг расслабился, радуясь ее счастливому избавлению, но тут же прогнал эмоции, потому что расслабляться было рано, веселуха продолжалась…
Перевернув Ковбоя на спину, Лаврик непринужденно уселся ему на грудь, поигрывая ножом. Мазур стоял рядом, вполглаза наблюдая за входом в палатку и держа ушки на макушке. Вокруг, как он ни прислушивался, стояла благостная тишина, только на кухне, судя по звукам, та дебелая бабища возилась с посудой, – ее, конечно же, изменения жизни никак не коснулись, при любых переворотах и вообще смене власти, в огромной империи дело происходит или в небольшом лагере гробокопателей, обслуга вроде поварих, лакеев и прочих привратников как ни в чем не бывало остается на прежних местах, при прежних заботах, потому что жрать победителям хочется столь же часто и вкусно, как побежденным…
В глазах Ковбоя, Мазур видел со своего места, появилось вполне осмысленное выражение. Как и следовало ожидать, сытая физиономия первым делом перекосилась от ярости – вполне объяснимо в его положении, будем великодушны, – он дернулся, отчаянно пытаясь выпихнуть языком Мазуровы носки, не стоячие, конечно, но и не похожие на крахмальную манишку…
Лаврик точно рассчитанным движением вмазал ему по скуле тыльной стороной руки с ножом:
– Ты, жопа с ручкой! Лежать тихонечко, не дергать ни единой псевдоподией! Я кому сказал?!
И с отрешенной, вполне равнодушной физиономией выставил жутковатый ножище так, что Ковбой, дернувшись самую чуточку, непременно напоролся бы на кончик лезвия глазным яблоком. А поскольку пленник уже, как выражаются психиатры, был полностью ориентирован во времени и пространстве, то сговорчиво замер. И все равно Лаврик добавил для пущей надежности:
– Дернись у меня – и получится из тебя Лихо одноглазое… Ну, ты, сука, уяснил свое печальное положение? Во всей его трагической безнадежности? Если уяснил, моргни!
После секундного промедления Ковбой старательно зажмурился.
– Отрадно видеть, – хмыкнул Лаврик. – Лежи, сука, как эмбрион, и осознавай себе потихонечку, что я с тобой могу сделать, потрох сучий…
– Антоша, слушайся дяденьку, – тихо посоветовал Мазур. – Он людей убивал, когда ты еще в пионерском галстучке бегал и кошек мучил. Уловил? Тебя еще в проекте не было, когда мы с ним жмуриков штабелями клали…
Он немного перегнул палку ради красного словца и лишнего эффекта – насчет пионерского детства Ковбоя все правильно, хронология совпадает, но в те времена, когда Антоши еще не было в проекте, они с Лавриком были не более чем сопливыми курсантами. Ничего, кашу маслом не испортишь, как и шлюху – минетом…
– Слушай сюда, ублюдок, – непреклонно и сухо продолжал Лаврик. – Будешь меня слушаться, как бога, останешься живой. Если вздумаешь орать, я тебе глотку перехвачу от уха до уха… а твоих козлов мы все равно перещелкаем, как лежачих. Палатка полна стволов, и, что характерно, с глушаками… Так что твоя поганая жизнь меня не особо интересует. И тебе надо очень постараться, чтобы быть мне полезным, потому что бесполезных я буду примитивно мочить… Ну, ты все уяснил? Я сейчас выну, что там у тебя во рту напихано, а ты будешь молчать, как партизанка в гестапо или там Паша Бородин во граде Цурихе… Ясно?
Судя по старательным гримасам Ковбоя, ему уже многое было ясно и жить ему хотелось отчаянно.
– Ну, попробуем… – процедил Лаврик, двумя пальцами вытянул из глотки Ковбоя импровизированный кляп, поморщился: – Поручик, вы носки меняете?
– Только на водку, – сказал Мазур. – Эх ты. Ковбой… Одно слово – сержант. Потерся пару годков в десантуре и решил, что ты теперь кум королю? С кем связался, выкидыш…
– Ты не плюйся, не плюйся, тварь, – ласково посоветовал Лаврик. – Тебе честь оказали, пасть заткнули не какими-то там носками, а доподлинными адмиральскими, будет что малым детушкам рассказывать, если, конечно, доживешь… – Он мгновенно сменил тон на резкий, не суливший ничего хорошего: – Жить хочешь?
– Ага… – просипел Ковбой шепотом. Перевел глаза на Мазура. – Это кто?
– Я ж говорю, убивец, – сказал Мазур вяло. – Почище моего. Оба мы с ним убивцы с раньшего времени, ты таких и не видывал, Антоша, несмотря на все твои блатные заморочки… Понял теперь, в чем разница между старыми кадрами и вами, сопляками? Ладно, некогда с тобой язык чесать… Ты, голубь, если жить хочешь, не обманывай и не виляй…
– Слышал, что старшие говорят? – сказал Лаврик, легонько щекоча могучую шею Ковбоя лезвием. – Сколько с тобой прикатило народу? Каюсь, я толком не рассмотрел, мне ж нельзя было из роли выходить, полагалось в уголок забиться и под себя писать…
– Четверо… И один здесь… Бывший гвоздевский…
– Не врешь?
– Да чтоб мне…
– Ладно, верю, – сказал Лаврик с хищной улыбочкой, напомнившей Мазуру молодые годы и экзотические далекие края. – Кладоискатели со степенями не в счет, а? У них оружия нет?
– На хрена им оружие, у них тут другие функции… Мужики… Вы, это… Я… Я ж по-честному хотел…
– Пятеро, – задумчиво сказал Лаврик, повернув голову к Мазуру. – Какие пошлости…
– Это точно, – сказал Мазур без всякой бравады. – Пошлости, что и говорить. Ну?
– Нет ни времени, ни условий играть в гуманизм, – сказал Лаврик бесстрастно. – Кино тут разводить про красных дьяволят, по одному в палатку заманивать…
Мазур его прекрасно понимал. Их было только трое, а задание, что характерно, до сих пор не выполнено, его еще только предстоит выполнять. И нет связи с центром, и в кошаре лежит связанный сучонок, за которым нужен глаз да глаз, а в палатке валяются трое отравленных какой-то дрянью… Какой уж тут гуманизм? Пленных при таком раскладе не предполагается изначально – разве что Ковбоя следует сохранить для родной юстиции…
Лаврик, перехватив его взгляд, проворно поднял скомканные влажные носки и вновь забил их в глотку Ковбою. Кивнул Кате:
– Присмотришь тут… Пошли?
– Я первым, – сказал Мазур. – Вон они, двое, слева…
– Ага. Поехали?
Мазур распахнул полог и… Нет, он и не думал вылетать из палатки обкуренным ягуаром, подобно ублюдочным персонажам заокеанских боевиков. Телодвижений и выстрелов должно быть ровно столько, сколько необходимо, суета и пальба очередями – признак вопиющего непрофессионализма…
Он просто вышел наружу под яркое сентябрьское солнышко. И пошел в сторону тех двоих обычной походочкой никуда не спешащего человека. Именно поэтому они поначалу и не встрепенулись – так и стояли, покуривая, с болтавшимися на плече автоматами. Все вокруг было залито солнечным светом, стояла покойная тишина. Мазур шагал, чувствуя сзади и левее присутствие Лаврика, отметив тренированным взглядом и огромный черный джип возле крайних палаток, и двоих верзил правее, стоявших спиной к нему над тем, что совсем недавно было живым, пусть и поганым человеком, – ну да, босс, надо полагать, именно им велел сховать где-нибудь жмурика, а им возиться неохота, время тянут… Где ж пятый?
Двое с автоматами наконец-то сообразили, что Мазур хотя и шагает в их сторону совершенно спокойно, мирно, но это все равно неправильно… Они стали поворачиваться – казалось, ужасно медленно, и выражение лиц менялось медленно, и руки тянулись к обычным армейским трещоткам плавно, словно в замедленном действии…
Мазур ударил от бедра двумя короткими очередями. За его спиной послышалась столь же скупая серия негромких хлопков – это Лаврик стрелял по тем, у машины. Все происходило буднично и просто, как много раз до того, и в этой обыденности была своя жуть, но Мазур к ней давно притерпелся. Короткие сотрясения автомата в руках, гильзы вылетают в траву – и население Земли уменьшилось еще на четыре единицы, но планета с полнейшим равнодушием к сему прискорбному факту прет себе в пространстве с дикой скоростью по прежней орбите…
Потом они бросились вперед, привычно и слаженно, чуть пригнувшись, старики-разбойники на тропе войны, наследившие на всех континентах, за исключением разве что Антарктиды, бросая по сторонам цепкие взгляды, обеспечив себе сектор обстрела на все триста шестьдесят градусов. Замерла у печки толстая повариха, уже рассмотревшая, что происходит в лагере, травка зеленеет, солнышко блестит… ага!
Пятый сам обозначил свое присутствие энергично, шумно и крайне идиотски – вылетел из-за палатки, попер напролом, как кабан сквозь камыши, лупя из автомата длиннющими очередями с полнейшим пренебрежением к стратегии, тактике и здравому смыслу. Вполне естественно, что этот танец с саблями под немелодичную музыку продолжался крайне недолго – старики-разбойники, волки битые, слаженно рухнули в высокую жесткую траву и по разу пальнули одиночными – профессионалы вообще предпочитают стрельбу одиночными, даже из автомата. После чего перестрелка прекратилась по причине полной ликвидации одной из воюющих сторон. Они еще полежали немного на всякий случай, зорко посматривая, не появится ли с неожиданной стороны еще один какой-нибудь чумовой лось.
Не дождавшись, встали. Скупыми жестами распределили меж собой все объекты, какие следовало проверить. Мазур направился к палатке своего немногочисленного воинства. Проходя мимо кухни, где повариха присела за печкой, держа за ручки огромную кастрюлю и нахлобучив ее себе на голову, приостановился, деликатно постучал по закопченному днищу согнутым указательным пальцем:
– Все, мамаша, войны больше не ожидается. Можете мирными делами заниматься…
Повариха, утробно пискнув, натянула кастрюлю поглубже на голову, не выказывая никакого желания возвращаться к мирному бытию, столь грубо прерванному кратковременными военными действиями. Пожав плечами, Мазур направился дальше. Уже метрах в трех от палатки, где помещались отравленные, расслышал громкий стон, потом полог отдернулся, высунулась всклокоченная голова. Ее обладатель показался весь, отполз на четвереньках метра на два и принялся шумно блевать. Закончив, очень грязно выругался слабым голосом.
С некоторым трудом Мазур все же опознал капитана Гену. Рожа у него опухла и побагровела, но состояние вояки особых опасений у Мазура не вызывало – жизненный опыт учит, что в преддверии смерти люди обычно не матерятся, тем более длинно и затейливо. Будет жить, никуда не денется…
Мазур переступил через лежащего, заглянул внутрь. Увиденное напоминало известное батальное полотно о разборке князя Игоря Святославича то ли с половцами, то ли с иными нехристями – внутри палатки помещалось еще двое вояк и доцент-камикадзе. Они тоже выглядели весьма предосудительно, однако, судя по шевелению и оханью, пока что не собирались покидать наш грешный мир. Выйдя наружу, Мазур присел на корточки перед лежащим и безжалостно поинтересовался:
– Ничего не хотите доложить старшему по званию, капитан?
К обуревавшим капитана страданиям добавился еще и жгучий стыд, превративший его опухшую физиономию в нечто вовсе уж монструозное. Однако Мазур, не поддаваясь глупой жалости, сказал холодно:
– Водку пьянствовать вредно… по крайней мере, чужую водку. Ладно, очухивайтесь пока, жертвы провокации, благо есть кому за вас потрудиться…
Размашистыми шагами достиг огромной армейской палатки и заглянул внутрь. Там смирнехонько сидели человек двадцать, глядя на него с тем самым пресловутым азиатским бесстрастием на раскосых и худых физиономиях, – в полном соответствии с канонами восточной философии пережидали непонятные им разборки белых людей. Впрочем, вряд ли эти обормоты имели какое-то понятие о философии: крестьяне на заработках, кто ж еще…
– По-русски кто-нибудь понимает? – громко спросил Мазур.
После затянувшегося молчания ради пущей лингвистической убедительности перекинул автомат из-за спины под мышку и рявкнул погромче:
– Я спросил: по-русски понимает кто?
На сей раз наметились некоторые подвижки: несколько голов, как по команде, повернулись в сторону субъекта неопределенного возраста – то ли двадцати годочков, то ли шестидесяти. Субъект сделал явно страдальческую гримасу, словно прятавшийся школьник, которого водящий застукал. К нему поворачивалось все больше голов – соплеменники, положительно, хотели сделать его крайним во всех этих пугающих непонятках. Подчиняясь неизбежности, субъект встал, поддернул грязные тренировочные штаны и неторопливо стал пробираться к Мазуру, остановился в двух шагах, низехонько поклонился и сообщил;
– Меня звать Фань, меня понимает русски, полковник.
– Бабушка твоя – полковник, – сказал Мазур беззлобно. – Я адмирал.
На лице узкоглазого отразилось искреннее непонимание:
– Адмирал – кто?
– Как генерал, только на море, – сказал Мазур. – Понял?
Понял, обормот – поклонился еще ниже, заверил:
– Меня понял, море, Владивостока… – и почти без ошибок запустил затейливую фразу, позволявшую судить, что он и в самом деле общался с господами российскими моряками.
– Это точно, – сказал Мазур. – Кто тут главный?
– Меня староста…
– Совсем отлично, – сказал Мазур. – Знаешь, что такое покойники? Это когда человек был живой, а потом стал дохлый…
– Меня понял…
– Гений, – сказал Мазур чуть ли не растроганно. – Там есть покойник. Взять лопаты и всех закопать. Быстро и качественно. Живо! – рявкнул он, исказившись в лице.
Он тоже не был знатоком восточной философии, но хорошо знал мало изменившиеся за тысячелетия классические восточные порядки: уклад тамошний всегда представлял собой пирамиду, где то и дело вышестоящие орут на нижестоящих, а то и палкой чествуют. И что бы там ни чирикали о правах человека. Восток – дело тонкое…
Судя по виду тщедушного старосты, услышав грозный рык пусть и неведомого, но определенно начальства, тот воспрянул духом, вмиг оказавшись в простой и насквозь понятной системе отношений. Тут же обернулся и, в свою очередь, визгливо заорал на своих нижестоящих, а те проворно вскочили и кинулись к выходу, едва не стоптав от усердия Мазура.
Тут все тоже было в порядке. Мазур направился к лагерю – как раз вовремя, чтобы столкнуться нос к носу с этим сукиным сыном, что сначала лег под Гвоздя, а потом проворно переметнулся к Ковбою. Господин кандидат исторических наук Никольский, толстый, романтически бородатый и ухоженный, выглядел несколько шокированным, но все же довольно бодрым. Он обнаглел настолько, что еще издали громко воскликнул, разведя руками:
– Ну надо же, сюрпризы, эти отморозки…
Мазур с ходу ткнул ему под ложечку прикладом автомата, а потом, не снижая темпа, нанес несколько ударов по организму так, чтобы причинить максимальную боль, но не повредить ничего жизненно важного, приговаривая:
– Это тебе за перестройку, это тебе за Гайдара, это тебе за демократические ценности, а это за то, что не предупредил, сука, хотя я тебе настрого велел…
– Ты что это там делаешь? – раздался за спиной голос Лаврика.
– Интеллигента бью, суку, – сказал Мазур, немного остыв и с сожалением оторвавшись от увлекательного занятия.
– Дело, конечно, хорошее, – сказал Лаврик. – Но нет у нас времени на развлечения. Пойдем пошепчемся?
Они отошли к лесу. Мазур оглянулся. Китайцы уже суетились, как бодрые муравьи: выкрикивая в такт какую-то свою ритмичную приговорку, вереницей волокли покойников куда-то за раскоп, следом поспешали другие, с лопатами, а сбоку бежал староста, весь из себя суетливый и деловой, беспрестанно подбадривая коллектив пронзительными воплями, в которых русскому уху моментально угадывалась знакомая матерщина, хотя речь, конечно, шла о простом созвучии: сунь в чай и вынь сухим…
– Ребятки, в общем, в норме, – сказал Лаврик. – Относительно, конечно. Им еще долго отлеживаться. Ну, все хорошо, что хорошо кончается, слава богу, этот сучий потрох убивать никого не планировал…
Мазур сказал почти беспомощно:
– Слушай, но никто же не мог предвидеть такого оборота событий… Торговать, понимаешь ли, шпионами. Пошлость какая…
– Стареем, – сказал Лаврик. – Не поспеваем за рыночным мышлением. Скажу тебе по секрету, я тоже такого в расчет не брал, мне и в голову не могло прийти… Мы к другим раскладам привыкли, двухцветным, как черно-белое кино… Ладно. Пора что-то решать. Можно, конечно, ждать у моря погоды, но в данном случае это не самый выигрышный вариант… Предлагаю, не теряя времени, выдвигаться к той явке. К заброшенному храму. Мы с тобой поедем, а Катюха останется на хозяйстве. Она справится, девка хваткая. Да и молния два раза в одно место не бьет… Машина есть, видал, какая зверюга? До места – всего-то километров тридцать. Домчим с ветерком. Как тебе идея?
– Я бы сказал, идея весьма неплоха, – медленно сказал Мазур. – Лучшее, что тут можно придумать, – засада в лагере и мобильная группа на маршруте. Вот только…
– Она справится, – твердо сказал Лаврик, глядя ему в глаза. – Ты уж давай без лирики, старый черт…
– Есть, – угрюмо сказал Мазур.
– Ну, тогда живенько! Собери все хозяйство, я жду у машины…
Мазур кинулся в палатку. Быстренько обулся, прихватил бушлат и весь свой арсенал, на выходе нос к носу столкнулся с Катей, тоже уже одетой по всей форме, добротно вооруженной и выглядевшей вполне бодро. Мазур решительно задержал ее:
– Катерина, есть тут одно незавершенное недоразумение… Когда мы лежали связанные и гнусно плененные, ты, сдается мне, все же допускала, что я могу с этим козлом договориться… А? Взгляд у тебя был специфический, подозрения в нем играли на всю катушку…
Девушка довольно стойко выдержала его взгляд, отведя глаза лишь на секунду. Непреклонно прищурилась:
– В конце концов, я тебя почти и не знаю. Мало ли что в жизни случается…
– Молодец, хвалю, – искренне сказал Мазур. – Вообще-то, так и надо, особенно когда в двух шагах лежит связанный живой пример измены в рядах…
На него повеяло прошлым, на миг прохватило насквозь, как ледяным ветром, давным-давно ушедшими в пыльные дебри архивов казусами, о которых большая часть человечества не то что забыла, а и вообще не знала. Море под солнцем, далекие Ахатинские острова и раскаленные пески, кривые улочки города Эль-Бахлака. Редко ли случается такое, что неизвестно, кому и верить? С нами, увы, чаще, чем с восхитительно мирными гражданами, сроду не попадавшими в такие переделки…
– Молодец, Катерина, – повторил Мазур. – Растешь на глазах…
А больше ни на что не было времени, уж тем более на лирику, и Мазур, стараясь за нее не тревожиться, стараясь выбросить из головы тревогу и тоску, поднял руку, щелкнул ее по носу, во весь рот ободряюще улыбнулся – и вывалился из палатки, вооруженный до зубов, готовый простреливать гривенники навскидку с сорока шагов и крушить левой пяткой вековые кедры, переть по чахлому следу, что твоя ищейка…
Хорошо еще, голова была пока что свободна от всяких чисто профессиональных расчетов, и можно было по-стариковски поворчать про себя: воистину, мир перевернулся, чистой воды массаракш, и еще сто раз массаракш, бля, отставные сержанты на полном серьезе собираются торговать американскими разведчицами, а на рутинное, в общем, задание по отлову вышеупомянутой дамы (чертовски банальное мероприятие, чего уж там) отправляется группа, где даже завалящего полковника не имеется, одни адмиралы, числом двое… Точно, мир перевернулся…
Глава четвертая
Мазур перевел дыхание. Пока что все задуманное шло гладко. Шансы невелики. Собственно говоря, у них есть единственный шанс… Всё за то, что Лаврика они не связали и, уж конечно, не обыскали, иначе Ковбой держался бы совершенно иначе. Ну, допустим, связали. Все равно это лучше, чем ничего. Трое, пусть даже связанных, спецов против одного в тесной палатке – тут, как говорится, возможны варианты. Это единственный шанс, и нельзя его не использовать. Потому что нет другого выхода. Подыгрывать Ковбою очень уж рискованно – он далеко не дурак, черт его маму ведает, что он там себе выдумал в качестве подстраховки. Не та ситуация, когда можно играть. Палец в рот положишь – всю голову откусят.
Снаружи послышалось энергичное топанье и окрик:
– Шагай, шагай, корявый!
В следующий миг полог распахнулся, и в палатку, ободренный то ли толчком, то ли пинком, влетел Лаврик. К неописуемой и тщательно скрытой радости Мазура, конечности его были совершенно свободны. И понятно почему. В его личине никто не усомнился. Лаврик, при похабной бороденке и очечках, выглядел сломленным, раздавленным, не венцом творения, а тварью дрожащей. Усугубляя это впечатление, он заискивающе улыбнулся:
– Чем могу…
– Примостись вон в уголке, – едва покосившись на него, холодно распорядился Ковбой. – Гарнитуров тут нет, на полу посидишь, не барин, – и повернулся к Мазуру. – Сердце мне вещует, что начать нам нужно, как цивилизованным людям и полагается…
Мазур прекрасно видел, как Лаврик взмыл с корточек. Столь бесшумно, целеустремленно и хватко, что показалось на миг, будто он раздвоился. Оттолкнулся левой ногой, в перевороте оперся на правую, поменяв траекторию и положение тела, ребром ладони припечатав Ковбоя так, что послышался сухой деревянный стук, перехватил обмякшее тело, перелетая через него, вырвал из ножен кинжал-плавник…
Как в доподлинные старые времена, когда они окаянствовали в далеких экзотических краях, – не подкачал, упырь старый…
Лезвие сверкнуло у Мазура меж щиколоток, единым махом перехватив веревки. На миг замерев в совершенно не свойственной человеку позе, Лаврик прислушался к происходящему за стенами палатки – то бишь к полному отсутствию чего-либо происходящего, – в два счета разделался с веревками на запястьях, потом над самым ухом у Мазура что-то мерзко скрежетнуло – это Лаврик, надо полагать, отпер наручники острием ножа. И, отвернувшись, занялся Катей.
Мазур тоже не терял ни секунды. Он выхватил из-под спальника свой пистолет, снял с предохранителя и, пользуясь имевшимися в распоряжении секундами, проворно запрыгнул в камуфляжные штаны. Воевать в одних трусах как-то неудобно и неловко – а вот обувью пока что можно и пренебречь…
– Вяжи сучонка, – шепотом, сквозь зубы распорядился Лаврик.
Мазур огляделся, увидел моток веревки, от которой как раз и отхватывали куски, чтобы спутать их с Катей. Моментально управился с бесчувственным Ковбоем, тяжеленным, тихонечко постанывавшим. Недолго думая, зажал ему пальцами нос и в распахнувшийся рот забил в виде кляпа собственные носки, первое, что попалось под руку, – садизм, конечно, но ничего другого в пределах видимости не имеется.
Поднял голову. Катя уже торопливо натягивала на себя камуфляж, и Мазуру понравилось выражение ее лица – никаких намеков на дамские истерики и вообще посторонние эмоции, наш старый упырь умеет подбирать кадры…
В общем, все в порядке. Те, что снаружи, ничего не должны заподозрить. Ковбой их предусмотрительно держал в отдалении и не велел навязывать свое общество, а дисциплинка у него, похоже, налажена. Ни черта, прорвемся… Благо оружие из палатки никто не уносил, вон оно, в полном комплекте и неприкосновенности…
Ковбой шевельнулся. Несколькими энергичными жестами Лаврик объяснил Кате задачу, и она, кивнув, расположилась с автоматом у входа. Мазур на миг расслабился, радуясь ее счастливому избавлению, но тут же прогнал эмоции, потому что расслабляться было рано, веселуха продолжалась…
Перевернув Ковбоя на спину, Лаврик непринужденно уселся ему на грудь, поигрывая ножом. Мазур стоял рядом, вполглаза наблюдая за входом в палатку и держа ушки на макушке. Вокруг, как он ни прислушивался, стояла благостная тишина, только на кухне, судя по звукам, та дебелая бабища возилась с посудой, – ее, конечно же, изменения жизни никак не коснулись, при любых переворотах и вообще смене власти, в огромной империи дело происходит или в небольшом лагере гробокопателей, обслуга вроде поварих, лакеев и прочих привратников как ни в чем не бывало остается на прежних местах, при прежних заботах, потому что жрать победителям хочется столь же часто и вкусно, как побежденным…
В глазах Ковбоя, Мазур видел со своего места, появилось вполне осмысленное выражение. Как и следовало ожидать, сытая физиономия первым делом перекосилась от ярости – вполне объяснимо в его положении, будем великодушны, – он дернулся, отчаянно пытаясь выпихнуть языком Мазуровы носки, не стоячие, конечно, но и не похожие на крахмальную манишку…
Лаврик точно рассчитанным движением вмазал ему по скуле тыльной стороной руки с ножом:
– Ты, жопа с ручкой! Лежать тихонечко, не дергать ни единой псевдоподией! Я кому сказал?!
И с отрешенной, вполне равнодушной физиономией выставил жутковатый ножище так, что Ковбой, дернувшись самую чуточку, непременно напоролся бы на кончик лезвия глазным яблоком. А поскольку пленник уже, как выражаются психиатры, был полностью ориентирован во времени и пространстве, то сговорчиво замер. И все равно Лаврик добавил для пущей надежности:
– Дернись у меня – и получится из тебя Лихо одноглазое… Ну, ты, сука, уяснил свое печальное положение? Во всей его трагической безнадежности? Если уяснил, моргни!
После секундного промедления Ковбой старательно зажмурился.
– Отрадно видеть, – хмыкнул Лаврик. – Лежи, сука, как эмбрион, и осознавай себе потихонечку, что я с тобой могу сделать, потрох сучий…
– Антоша, слушайся дяденьку, – тихо посоветовал Мазур. – Он людей убивал, когда ты еще в пионерском галстучке бегал и кошек мучил. Уловил? Тебя еще в проекте не было, когда мы с ним жмуриков штабелями клали…
Он немного перегнул палку ради красного словца и лишнего эффекта – насчет пионерского детства Ковбоя все правильно, хронология совпадает, но в те времена, когда Антоши еще не было в проекте, они с Лавриком были не более чем сопливыми курсантами. Ничего, кашу маслом не испортишь, как и шлюху – минетом…
– Слушай сюда, ублюдок, – непреклонно и сухо продолжал Лаврик. – Будешь меня слушаться, как бога, останешься живой. Если вздумаешь орать, я тебе глотку перехвачу от уха до уха… а твоих козлов мы все равно перещелкаем, как лежачих. Палатка полна стволов, и, что характерно, с глушаками… Так что твоя поганая жизнь меня не особо интересует. И тебе надо очень постараться, чтобы быть мне полезным, потому что бесполезных я буду примитивно мочить… Ну, ты все уяснил? Я сейчас выну, что там у тебя во рту напихано, а ты будешь молчать, как партизанка в гестапо или там Паша Бородин во граде Цурихе… Ясно?
Судя по старательным гримасам Ковбоя, ему уже многое было ясно и жить ему хотелось отчаянно.
– Ну, попробуем… – процедил Лаврик, двумя пальцами вытянул из глотки Ковбоя импровизированный кляп, поморщился: – Поручик, вы носки меняете?
– Только на водку, – сказал Мазур. – Эх ты. Ковбой… Одно слово – сержант. Потерся пару годков в десантуре и решил, что ты теперь кум королю? С кем связался, выкидыш…
– Ты не плюйся, не плюйся, тварь, – ласково посоветовал Лаврик. – Тебе честь оказали, пасть заткнули не какими-то там носками, а доподлинными адмиральскими, будет что малым детушкам рассказывать, если, конечно, доживешь… – Он мгновенно сменил тон на резкий, не суливший ничего хорошего: – Жить хочешь?
– Ага… – просипел Ковбой шепотом. Перевел глаза на Мазура. – Это кто?
– Я ж говорю, убивец, – сказал Мазур вяло. – Почище моего. Оба мы с ним убивцы с раньшего времени, ты таких и не видывал, Антоша, несмотря на все твои блатные заморочки… Понял теперь, в чем разница между старыми кадрами и вами, сопляками? Ладно, некогда с тобой язык чесать… Ты, голубь, если жить хочешь, не обманывай и не виляй…
– Слышал, что старшие говорят? – сказал Лаврик, легонько щекоча могучую шею Ковбоя лезвием. – Сколько с тобой прикатило народу? Каюсь, я толком не рассмотрел, мне ж нельзя было из роли выходить, полагалось в уголок забиться и под себя писать…
– Четверо… И один здесь… Бывший гвоздевский…
– Не врешь?
– Да чтоб мне…
– Ладно, верю, – сказал Лаврик с хищной улыбочкой, напомнившей Мазуру молодые годы и экзотические далекие края. – Кладоискатели со степенями не в счет, а? У них оружия нет?
– На хрена им оружие, у них тут другие функции… Мужики… Вы, это… Я… Я ж по-честному хотел…
– Пятеро, – задумчиво сказал Лаврик, повернув голову к Мазуру. – Какие пошлости…
– Это точно, – сказал Мазур без всякой бравады. – Пошлости, что и говорить. Ну?
– Нет ни времени, ни условий играть в гуманизм, – сказал Лаврик бесстрастно. – Кино тут разводить про красных дьяволят, по одному в палатку заманивать…
Мазур его прекрасно понимал. Их было только трое, а задание, что характерно, до сих пор не выполнено, его еще только предстоит выполнять. И нет связи с центром, и в кошаре лежит связанный сучонок, за которым нужен глаз да глаз, а в палатке валяются трое отравленных какой-то дрянью… Какой уж тут гуманизм? Пленных при таком раскладе не предполагается изначально – разве что Ковбоя следует сохранить для родной юстиции…
Лаврик, перехватив его взгляд, проворно поднял скомканные влажные носки и вновь забил их в глотку Ковбою. Кивнул Кате:
– Присмотришь тут… Пошли?
– Я первым, – сказал Мазур. – Вон они, двое, слева…
– Ага. Поехали?
Мазур распахнул полог и… Нет, он и не думал вылетать из палатки обкуренным ягуаром, подобно ублюдочным персонажам заокеанских боевиков. Телодвижений и выстрелов должно быть ровно столько, сколько необходимо, суета и пальба очередями – признак вопиющего непрофессионализма…
Он просто вышел наружу под яркое сентябрьское солнышко. И пошел в сторону тех двоих обычной походочкой никуда не спешащего человека. Именно поэтому они поначалу и не встрепенулись – так и стояли, покуривая, с болтавшимися на плече автоматами. Все вокруг было залито солнечным светом, стояла покойная тишина. Мазур шагал, чувствуя сзади и левее присутствие Лаврика, отметив тренированным взглядом и огромный черный джип возле крайних палаток, и двоих верзил правее, стоявших спиной к нему над тем, что совсем недавно было живым, пусть и поганым человеком, – ну да, босс, надо полагать, именно им велел сховать где-нибудь жмурика, а им возиться неохота, время тянут… Где ж пятый?
Двое с автоматами наконец-то сообразили, что Мазур хотя и шагает в их сторону совершенно спокойно, мирно, но это все равно неправильно… Они стали поворачиваться – казалось, ужасно медленно, и выражение лиц менялось медленно, и руки тянулись к обычным армейским трещоткам плавно, словно в замедленном действии…
Мазур ударил от бедра двумя короткими очередями. За его спиной послышалась столь же скупая серия негромких хлопков – это Лаврик стрелял по тем, у машины. Все происходило буднично и просто, как много раз до того, и в этой обыденности была своя жуть, но Мазур к ней давно притерпелся. Короткие сотрясения автомата в руках, гильзы вылетают в траву – и население Земли уменьшилось еще на четыре единицы, но планета с полнейшим равнодушием к сему прискорбному факту прет себе в пространстве с дикой скоростью по прежней орбите…
Потом они бросились вперед, привычно и слаженно, чуть пригнувшись, старики-разбойники на тропе войны, наследившие на всех континентах, за исключением разве что Антарктиды, бросая по сторонам цепкие взгляды, обеспечив себе сектор обстрела на все триста шестьдесят градусов. Замерла у печки толстая повариха, уже рассмотревшая, что происходит в лагере, травка зеленеет, солнышко блестит… ага!
Пятый сам обозначил свое присутствие энергично, шумно и крайне идиотски – вылетел из-за палатки, попер напролом, как кабан сквозь камыши, лупя из автомата длиннющими очередями с полнейшим пренебрежением к стратегии, тактике и здравому смыслу. Вполне естественно, что этот танец с саблями под немелодичную музыку продолжался крайне недолго – старики-разбойники, волки битые, слаженно рухнули в высокую жесткую траву и по разу пальнули одиночными – профессионалы вообще предпочитают стрельбу одиночными, даже из автомата. После чего перестрелка прекратилась по причине полной ликвидации одной из воюющих сторон. Они еще полежали немного на всякий случай, зорко посматривая, не появится ли с неожиданной стороны еще один какой-нибудь чумовой лось.
Не дождавшись, встали. Скупыми жестами распределили меж собой все объекты, какие следовало проверить. Мазур направился к палатке своего немногочисленного воинства. Проходя мимо кухни, где повариха присела за печкой, держа за ручки огромную кастрюлю и нахлобучив ее себе на голову, приостановился, деликатно постучал по закопченному днищу согнутым указательным пальцем:
– Все, мамаша, войны больше не ожидается. Можете мирными делами заниматься…
Повариха, утробно пискнув, натянула кастрюлю поглубже на голову, не выказывая никакого желания возвращаться к мирному бытию, столь грубо прерванному кратковременными военными действиями. Пожав плечами, Мазур направился дальше. Уже метрах в трех от палатки, где помещались отравленные, расслышал громкий стон, потом полог отдернулся, высунулась всклокоченная голова. Ее обладатель показался весь, отполз на четвереньках метра на два и принялся шумно блевать. Закончив, очень грязно выругался слабым голосом.
С некоторым трудом Мазур все же опознал капитана Гену. Рожа у него опухла и побагровела, но состояние вояки особых опасений у Мазура не вызывало – жизненный опыт учит, что в преддверии смерти люди обычно не матерятся, тем более длинно и затейливо. Будет жить, никуда не денется…
Мазур переступил через лежащего, заглянул внутрь. Увиденное напоминало известное батальное полотно о разборке князя Игоря Святославича то ли с половцами, то ли с иными нехристями – внутри палатки помещалось еще двое вояк и доцент-камикадзе. Они тоже выглядели весьма предосудительно, однако, судя по шевелению и оханью, пока что не собирались покидать наш грешный мир. Выйдя наружу, Мазур присел на корточки перед лежащим и безжалостно поинтересовался:
– Ничего не хотите доложить старшему по званию, капитан?
К обуревавшим капитана страданиям добавился еще и жгучий стыд, превративший его опухшую физиономию в нечто вовсе уж монструозное. Однако Мазур, не поддаваясь глупой жалости, сказал холодно:
– Водку пьянствовать вредно… по крайней мере, чужую водку. Ладно, очухивайтесь пока, жертвы провокации, благо есть кому за вас потрудиться…
Размашистыми шагами достиг огромной армейской палатки и заглянул внутрь. Там смирнехонько сидели человек двадцать, глядя на него с тем самым пресловутым азиатским бесстрастием на раскосых и худых физиономиях, – в полном соответствии с канонами восточной философии пережидали непонятные им разборки белых людей. Впрочем, вряд ли эти обормоты имели какое-то понятие о философии: крестьяне на заработках, кто ж еще…
– По-русски кто-нибудь понимает? – громко спросил Мазур.
После затянувшегося молчания ради пущей лингвистической убедительности перекинул автомат из-за спины под мышку и рявкнул погромче:
– Я спросил: по-русски понимает кто?
На сей раз наметились некоторые подвижки: несколько голов, как по команде, повернулись в сторону субъекта неопределенного возраста – то ли двадцати годочков, то ли шестидесяти. Субъект сделал явно страдальческую гримасу, словно прятавшийся школьник, которого водящий застукал. К нему поворачивалось все больше голов – соплеменники, положительно, хотели сделать его крайним во всех этих пугающих непонятках. Подчиняясь неизбежности, субъект встал, поддернул грязные тренировочные штаны и неторопливо стал пробираться к Мазуру, остановился в двух шагах, низехонько поклонился и сообщил;
– Меня звать Фань, меня понимает русски, полковник.
– Бабушка твоя – полковник, – сказал Мазур беззлобно. – Я адмирал.
На лице узкоглазого отразилось искреннее непонимание:
– Адмирал – кто?
– Как генерал, только на море, – сказал Мазур. – Понял?
Понял, обормот – поклонился еще ниже, заверил:
– Меня понял, море, Владивостока… – и почти без ошибок запустил затейливую фразу, позволявшую судить, что он и в самом деле общался с господами российскими моряками.
– Это точно, – сказал Мазур. – Кто тут главный?
– Меня староста…
– Совсем отлично, – сказал Мазур. – Знаешь, что такое покойники? Это когда человек был живой, а потом стал дохлый…
– Меня понял…
– Гений, – сказал Мазур чуть ли не растроганно. – Там есть покойник. Взять лопаты и всех закопать. Быстро и качественно. Живо! – рявкнул он, исказившись в лице.
Он тоже не был знатоком восточной философии, но хорошо знал мало изменившиеся за тысячелетия классические восточные порядки: уклад тамошний всегда представлял собой пирамиду, где то и дело вышестоящие орут на нижестоящих, а то и палкой чествуют. И что бы там ни чирикали о правах человека. Восток – дело тонкое…
Судя по виду тщедушного старосты, услышав грозный рык пусть и неведомого, но определенно начальства, тот воспрянул духом, вмиг оказавшись в простой и насквозь понятной системе отношений. Тут же обернулся и, в свою очередь, визгливо заорал на своих нижестоящих, а те проворно вскочили и кинулись к выходу, едва не стоптав от усердия Мазура.
Тут все тоже было в порядке. Мазур направился к лагерю – как раз вовремя, чтобы столкнуться нос к носу с этим сукиным сыном, что сначала лег под Гвоздя, а потом проворно переметнулся к Ковбою. Господин кандидат исторических наук Никольский, толстый, романтически бородатый и ухоженный, выглядел несколько шокированным, но все же довольно бодрым. Он обнаглел настолько, что еще издали громко воскликнул, разведя руками:
– Ну надо же, сюрпризы, эти отморозки…
Мазур с ходу ткнул ему под ложечку прикладом автомата, а потом, не снижая темпа, нанес несколько ударов по организму так, чтобы причинить максимальную боль, но не повредить ничего жизненно важного, приговаривая:
– Это тебе за перестройку, это тебе за Гайдара, это тебе за демократические ценности, а это за то, что не предупредил, сука, хотя я тебе настрого велел…
– Ты что это там делаешь? – раздался за спиной голос Лаврика.
– Интеллигента бью, суку, – сказал Мазур, немного остыв и с сожалением оторвавшись от увлекательного занятия.
– Дело, конечно, хорошее, – сказал Лаврик. – Но нет у нас времени на развлечения. Пойдем пошепчемся?
Они отошли к лесу. Мазур оглянулся. Китайцы уже суетились, как бодрые муравьи: выкрикивая в такт какую-то свою ритмичную приговорку, вереницей волокли покойников куда-то за раскоп, следом поспешали другие, с лопатами, а сбоку бежал староста, весь из себя суетливый и деловой, беспрестанно подбадривая коллектив пронзительными воплями, в которых русскому уху моментально угадывалась знакомая матерщина, хотя речь, конечно, шла о простом созвучии: сунь в чай и вынь сухим…
– Ребятки, в общем, в норме, – сказал Лаврик. – Относительно, конечно. Им еще долго отлеживаться. Ну, все хорошо, что хорошо кончается, слава богу, этот сучий потрох убивать никого не планировал…
Мазур сказал почти беспомощно:
– Слушай, но никто же не мог предвидеть такого оборота событий… Торговать, понимаешь ли, шпионами. Пошлость какая…
– Стареем, – сказал Лаврик. – Не поспеваем за рыночным мышлением. Скажу тебе по секрету, я тоже такого в расчет не брал, мне и в голову не могло прийти… Мы к другим раскладам привыкли, двухцветным, как черно-белое кино… Ладно. Пора что-то решать. Можно, конечно, ждать у моря погоды, но в данном случае это не самый выигрышный вариант… Предлагаю, не теряя времени, выдвигаться к той явке. К заброшенному храму. Мы с тобой поедем, а Катюха останется на хозяйстве. Она справится, девка хваткая. Да и молния два раза в одно место не бьет… Машина есть, видал, какая зверюга? До места – всего-то километров тридцать. Домчим с ветерком. Как тебе идея?
– Я бы сказал, идея весьма неплоха, – медленно сказал Мазур. – Лучшее, что тут можно придумать, – засада в лагере и мобильная группа на маршруте. Вот только…
– Она справится, – твердо сказал Лаврик, глядя ему в глаза. – Ты уж давай без лирики, старый черт…
– Есть, – угрюмо сказал Мазур.
– Ну, тогда живенько! Собери все хозяйство, я жду у машины…
Мазур кинулся в палатку. Быстренько обулся, прихватил бушлат и весь свой арсенал, на выходе нос к носу столкнулся с Катей, тоже уже одетой по всей форме, добротно вооруженной и выглядевшей вполне бодро. Мазур решительно задержал ее:
– Катерина, есть тут одно незавершенное недоразумение… Когда мы лежали связанные и гнусно плененные, ты, сдается мне, все же допускала, что я могу с этим козлом договориться… А? Взгляд у тебя был специфический, подозрения в нем играли на всю катушку…
Девушка довольно стойко выдержала его взгляд, отведя глаза лишь на секунду. Непреклонно прищурилась:
– В конце концов, я тебя почти и не знаю. Мало ли что в жизни случается…
– Молодец, хвалю, – искренне сказал Мазур. – Вообще-то, так и надо, особенно когда в двух шагах лежит связанный живой пример измены в рядах…
На него повеяло прошлым, на миг прохватило насквозь, как ледяным ветром, давным-давно ушедшими в пыльные дебри архивов казусами, о которых большая часть человечества не то что забыла, а и вообще не знала. Море под солнцем, далекие Ахатинские острова и раскаленные пески, кривые улочки города Эль-Бахлака. Редко ли случается такое, что неизвестно, кому и верить? С нами, увы, чаще, чем с восхитительно мирными гражданами, сроду не попадавшими в такие переделки…
– Молодец, Катерина, – повторил Мазур. – Растешь на глазах…
А больше ни на что не было времени, уж тем более на лирику, и Мазур, стараясь за нее не тревожиться, стараясь выбросить из головы тревогу и тоску, поднял руку, щелкнул ее по носу, во весь рот ободряюще улыбнулся – и вывалился из палатки, вооруженный до зубов, готовый простреливать гривенники навскидку с сорока шагов и крушить левой пяткой вековые кедры, переть по чахлому следу, что твоя ищейка…
Хорошо еще, голова была пока что свободна от всяких чисто профессиональных расчетов, и можно было по-стариковски поворчать про себя: воистину, мир перевернулся, чистой воды массаракш, и еще сто раз массаракш, бля, отставные сержанты на полном серьезе собираются торговать американскими разведчицами, а на рутинное, в общем, задание по отлову вышеупомянутой дамы (чертовски банальное мероприятие, чего уж там) отправляется группа, где даже завалящего полковника не имеется, одни адмиралы, числом двое… Точно, мир перевернулся…
Глава четвертая
Могила святого Мики
Еще издали, по их виду, Мазур определил, что они засекли господ адмиралов первыми. И ничего тут не было удивительного – шум мощного дизеля далеко слышен посреди первозданной природы, а вот встречные являли собою экологически чистый образец путешественников: никаких вонючих и шумных механизмов, только десяток лошадей, определенно монгольских, невысоконьких и лохматых, как кавказские овчарки. Шесть лошадей были основательно навьючены огромными тюками, брезентовыми, тщательно перевязанными темными веревками. И четверо верховых. Один так и оставался в седле, а остальные давно спешились.
– Обрати внимание… – сказал Лаврик бесстрастно, большим пальцем отведя предохранитель лежавшего на коленях автомата.
– Ну да, – сказал Мазур, переключив рычаг на нейтралку и потянув на себя рычажок двери так, чтобы при нужде моментально распахнуть ее пинком, отработанно вывалиться наружу и еще в полете послать пару очередей.
Компания была интернациональная: один сагаец и трое субъектов славянского облика. Что интересно, вооружены все поголовно: у троих карабины (причем у сагайца еще и кобура на поясе, по виду вроде бы для нагана), а у четвертого и вовсе «сорок седьмой» «Калаш», потертый, но выглядевший вполне ухоженным.
Сцена по-прежнему оставалась немой. Караванщики и сидевшие в машине разглядывали друг друга. Мазур видел, что встреченные ими путешественники все, как на подбор, в годах, люди пожившие и оттого степенные, никто не делал резких движений, но рученьки покоились в непосредственной близости от оружия. Узкая стежка, стиснутая двумя лесистыми склонами, не позволяла ни тем, ни другим взять в сторону. Мазур механически отметил, что до монгольской границы, ежели по прямой, было всего-то километра полтора. Быть может, караванщики оттуда и держали путь, не утруждая себя цивилизованными пошлостями вроде загранпаспортов и виз. А может, попросту браконьерничали. Здесь, в этих местах, автомат – вовсе не обязательно принадлежность криминалитета, это вам не мегаполис. А попросту необходимая в хозяйстве, как вилы, вещица. Из автомата и марала положить не в пример сподручнее, и лихих людей пугнуть можно так, что навек зарекутся…
– Обрати внимание… – сказал Лаврик бесстрастно, большим пальцем отведя предохранитель лежавшего на коленях автомата.
– Ну да, – сказал Мазур, переключив рычаг на нейтралку и потянув на себя рычажок двери так, чтобы при нужде моментально распахнуть ее пинком, отработанно вывалиться наружу и еще в полете послать пару очередей.
Компания была интернациональная: один сагаец и трое субъектов славянского облика. Что интересно, вооружены все поголовно: у троих карабины (причем у сагайца еще и кобура на поясе, по виду вроде бы для нагана), а у четвертого и вовсе «сорок седьмой» «Калаш», потертый, но выглядевший вполне ухоженным.
Сцена по-прежнему оставалась немой. Караванщики и сидевшие в машине разглядывали друг друга. Мазур видел, что встреченные ими путешественники все, как на подбор, в годах, люди пожившие и оттого степенные, никто не делал резких движений, но рученьки покоились в непосредственной близости от оружия. Узкая стежка, стиснутая двумя лесистыми склонами, не позволяла ни тем, ни другим взять в сторону. Мазур механически отметил, что до монгольской границы, ежели по прямой, было всего-то километра полтора. Быть может, караванщики оттуда и держали путь, не утруждая себя цивилизованными пошлостями вроде загранпаспортов и виз. А может, попросту браконьерничали. Здесь, в этих местах, автомат – вовсе не обязательно принадлежность криминалитета, это вам не мегаполис. А попросту необходимая в хозяйстве, как вилы, вещица. Из автомата и марала положить не в пример сподручнее, и лихих людей пугнуть можно так, что навек зарекутся…