— Итак, на презентации, куда вы прибыли вместе с гражданкой Топтуновой Марией Александровной, вы познакомились с Гаркаловым Дмитрием Романовичем. Знакомство переросло в ссору. Причина ссоры банальна до икоты. Женщина. Шерше ля фам. Ссора закончилась дракой, что неудивительно, что бывает сплошь и рядом в подобных историях. Этим страстям, как говорится, все сословия покорны. Вас с Гаркаловым вовремя разняли, после чего попытались примирить... и вроде бы примирили. Вполне в русских традициях — сначала морду друг другу чистить, потом пить на брудершафт. Брудершафт вас и добил. После очередного бокала уж не знаю чего, вы пришли в состояние, как говорится, плохо совместимое со стоянием на ногах. Отключились, одним словом.
Гаркалов Дмитрий Романович, заявив присутствующим, что это во всем он виноват и жаждет вину загладить, вызвался доставить вас и вашу спутницу на своей машине до места вашего временного пребывания в городе, то есть к гостинице «Арарат».
Следователь принялся мерить неторопливыми шагами пятачок между столом и стеной. Два шага туда, два шага обратно — особо не разгуляешься.
— В начале третьего ночи к гостинице «Арарат» подъехал автомобиль, из которого вышли Гаркалов, Топтунова и некто Карташ. Пардон, служба обязывает меня быть точным в деталях. Вышли только двое, а третий, то есть Карташ, ни выйти, ни войти не мог по причине неспособности внятно шевелить ногами. Вас вытащили и понесли. До гостиничных дверей вас нес Гаркалов, Топтунова его сопровождала, а в гостинице дотранспортировать бухое тело до номера помог служащий гостиницы. Разумеется, работники отеля никаких предвестий будущей трагедии в происходящем не разглядели, картинка из жизни предстала перед ними, увы, преобыденнейшая. Один из них так и выразился на опросе с печалью в голосе: «У нас не „Астория“ с ихним импортом. У нас контингент попроще, хотя и тоже импортный бывают. Но и те, и наши вроде приезжают — денег полно, а пьют, как лошади». Ну что-то я отвлекся от главной нити повествования. А тем временем нить эта приводит нас в номер двести восемьдесят четыре, расположенный на втором этаже. Что происходило в номере, доподлинно неизвестно, но события легко реконструируются при помощи следов, вещдоков и элементарной дедукции.
Малгашин закурил, но за стол не сел, оставался на ногах, ходил — два шага туда, два шага сюда, иногда подходил к столу, чтобы стряхнуть пепел.
— Итак, Гаркалов, как отмечают все, могу показать документы, был падок до женщин, и, к вашему невезению, ему нравились женщины именно того типа, к которому принадлежала ваша подруга. Никто не идеализирует господина Гаркалова Дмитрия Романовича. Ангела во плоти и невинную жертву никто из него лепить, смею вас уверить, не намерен. Конечно же, вызываясь отвозить вас домой, Гаркалов рассчитывал воспользоваться вашей временной недееспособностью для достижения своих недостойных целей. И в результате достиг их. С моральной стороны его действия подлежат безусловному осуждению и порицанию. Но штука в том, что преступныйумысел в его действиях отсутствует напрочь. Признаков совершения сексуального насилия нами не обнаружено. Определенно все происходило по взаимному согласию. Я знаю, что вам неприятно обо всем этом слышать, но кого вам винить кроме себя? Вы ж сами все заварили! Моя воля, я в с вами и этих разговоров не вел и сюда бы лишний раз не наведывался.
Следователь загасил окурок.
— Так вот. Происходило это вышеупомянутое «все» до тех пор, пока неожиданно не пришел в себя господин... пардон, гражданинКарташ. Никто из... прелюбодеев не предполагал, что гражданин Карташ придет в себя столь рано, это стало для них неожиданностью и застало врасплох. Разумеется, и для гражданина Карташа стало неожиданностью, причем неприятной, все то, что он увидел в номере. Контакты заискрили, предохранители полетели, наступило то самое пресловутое состояние аффекта, момент наивысшего безразличия к собственной участи, глаза застила ярость, многократно усиленная все еще бушевавшим в крови алкоголем. В приступе этой ярости гражданин Карташ выхватил из коричневой дорожной сумки оружие, незаконно хранящийся у него пистолет «Вектор», и произвел из него пять выстрелов. Промахнулся он всего один лишь раз, четыре выстрела пришлись в цель. Собственно, удивляться вашей меткости не приходится — все же офицер, с оружием знакомы не только по боевикам и комиксам... Ну а потом наступил откат. Приступ бешенства, сильнейшее нервное потрясение закономерно сменились депрессией, состоянием полной опустошенности. Так всегда бывает, уж поверьте мне. Вы в моей практике не первый такой и, отчего-то мне кажется, не последний.
Малгашин, видимо, набродился. Сел на стул, закинул ногу на ногу.
— Гражданин Карташ, отбросив оружие, без сил опустился на пол, закрыл глаза, чтобы не видеть этого кошмара, и вновь отключился — судя по всему, под воздействием все того же алкоголя. Тем временем за стенами номера происходило следующее. Коридорная услышала звуки, показавшиеся ей странными и похожими на выстрелы. Поскольку в армии она не служила и пулевой стрельбой в свободное от гостиницы время не занимается, то однозначно опознать звуки не смогла. Она все же надеялась, что отыщется другое объяснение — допустим, петарды в номере пущают или шампанским хлопают. Девушка на цыпочках приблизилась к двери, прислушалась, но ничего не услышала. Тишина. Это насторожило ее еще больше. Она хотела постучать и спросить, в чем дело, но потом передумала. Она элементарно испугалась, это понятно. Причем испугалась настолько, что оставаться на этаже побоялась: а вдруг дверь откроется и оттуда выскочит сумасшедший с большим пистолетом. Она даже не стала вызывать лифт, потому что его придется ждать какое-то время, а побежала вниз по лестнице. Минуты через три, самое большее — четыре, на этаж поднялись портье и охранник. Они-то и решились постучать в номер. Никто не открывал, никаких звуков из номера, где, как им было известно, находится трое человек, не доносилось. Охранник наклонился к замочной скважине, принюхался и заявил, что якобы чувствует запах пороховой гари. Тут уж хошь не хошь, а что-то надо было предпринимать. Инициативу никто из рядовых служащих брать на себя не решился, они позвонили директору гостиницы, разбудили его посреди ночи и спросили, как быть. Директор сказал, чтоб звонили в районный отдел милиции, каковой, к слову, находится неподалеку от гостиницы, на улице Чайковского, поэтому между звонком и прибытием наряда прошло всего пятнадцать минут... И вот, как говорится, вы здесь.
Разминая шею, следователь повел головой в одну сторону, потом в другую.
— Вот смотрите, Карташ, я довел свой рассказа до конца, а вы ни разу меня не перебили. Из этого я делаю выводы, что нарисованная мною картина преступления верна от и до?
— Просто столь хорошо скроенный рассказ жаль было перебивать, — мрачно сказал Карташ.
— Кройка и шитье? — Малгашин с улыбкой наклонил голову набок. — Вы намекаете, что я вам что-то шью? Да вот, можете ознакомиться со всеми материалами...
— Нет, на вас не намекаю, — без всякой иронии перебил Карташ. — Полагаю, все сшито за вас и до вас. Нет, но, черт возьми, как ловко сплетено! Ни одной прорехи в сети. Никаких дырок и швов, все стыкуется, как лего. Хоть сейчас дело в суд. И на фига что-то там расследовать?
— Ну-ну, это вы зря. Мы расследуем, очень даже расследуем, вскрываем новые факты... Хотите, ознакомлю с некоторыми? Извольте. Только боюсь вас не обрадовать. Экспертиза обнаружила на пистолете, из которого был убит Гаркалов, отпечатки пальцев, и папиллярные узоры полностью совпадают с узорами на пальчиках, откатанных у некоего гражданина Карташа Алексея Аркадьевича. Вам мало? Тогда извольте еще. Вот заключение еще одной экспертизы. На внутренней боковой поверхности спортивной сумки, найденной в номере, обнаружены следы оружейной смазки. Стоит ли говорить, что частицы той же смазки обнаружены и на пистолете? Дорогой вы мой, в наидемократичнейшей Америке к электрическому стулу приговаривали и с меньшим набором улик. Выражаясь словами из известного романа: «И после этого вы говорите, что вы не эмигрант?»
— Мне могли вложить ствол в ладонь и прижать пальцы. Вот и отпечатки, — сказал Карташ.
— И кто этим занимался, вы знаете? Можете назвать имена и фамилии? Или вы хотите обвинить в подтасовке фактов милицию?
— Обвинять не по моей части, я себя защищаю... Раз больше некому. И поэтому, — Карташ подался вперед. — Во-первых, я хочу подать отвод адвокату. Во-вторых... почему вы не провели более подробный анализ крови на наличие ядов и прочей наркоты?
Малгашин, слушавший очень внимательно и снисходительно кивающий на каждое слово Алексея, вздохнул.
— Насчет адвоката разберемся. Насчет материалов следствия тоже. Насчет подробного анализа... А основания? Ваши фантазии? Дескать, вас опоили химией? Мало. Вы еще генетическую экспертизу потребуйте. Каждое второе преступление совершается в состоянии алкогольного опьянения, и если каждый подозреваемый начнет требовать дорогостоящих исследований, никаких денег у государства не хватит. Должны иметься весомые основания. В вашем случае таковых не обнаружено. Пили? Пили.
— Я выпил совсем немного, — твердо сказал Карташ.
— А вот свидетели утверждают обратное, и это, опять же, запротоколировано... И, знаете, понятие «немного» для каждого человека свое...
— Какие свидетели? Те, что были на приеме? Они судили по симптомам. А симптомы могут быть вызваны разными препаратами. Может быть, и сейчас еще не поздно провести экспертизу. Следы распада некоторых веществ сохраняются долго. Я настаиваю на занесении своего требования в протокол. Я имею право на объективное расследование.
— Занести в протокол — эт-то пожалуйста. Эт-то можно. И добивайтесь своего через адвоката, нового или старого, без разницы, — пожал плечами Малгашин. — Как говорится уже в другом романе, благотворительность не по моему департаменту.
— Хорошо, — выговорил Карташ. Опять накатила усталость. — Давайте на минуту представим, что я невиновен, что я никогоне убивал. Вы можете это допустить — хотя бы в виде гипотезы?
— Трудновато, признаться... Ну ладно, пускай. Я слушаю.
— И на том спасибо, — невесело усмехнулся Карташ. — Если я не убивал, тогда, получается, меня подставили.
Следак хмыкнул, но от комментариев воздержался.
— Сразу выскакивает вопрос: кому это могло понадобиться? — Алексей не обратил внимания на следовательское хмыканье. — Например, тому, кто хотел избавиться от определенного человека, отвести подозрения от себя и повесить на меня всех собак. И тут выпадает удобный случай: нечаянное знакомство, интерес этого... Гаркалова к Маше, наша ссора. И кто-то решает случаем воспользоваться. От кого хотели избавиться? Машу убивать незачем. Значит, остается второй пострадавший. Не знаю, что из себя представлял Гаркалов-младший, но Гаркалов-старший — фигура заметная. И врагов у него должно быть немало. Может быть, эти враги убийством сына сводили с Гаркаловым-старшим счеты, или хотели воздействовать на него, чтобы чего-то добиться для себя... Разве не могло такого быть? А разве сам Гаркалов-младший не мог быть замешан в чем-то, за что убивают?
— Допустим, я вам поверил. На секунду представим, — сказал следователь. — И что вы предлагаете следствию? И лично мне? Устанавливать врагов Гаркаловых, старшего и младшего? Устанавливать, кому они могли перейти дорогу? Милый мой, я же не сам по себе, не частный детектив с зубочисткой в зубах и плоской фляжкой в кармане, я — часть системы,и с этим ничего не поделаешь. Мне даже договорить не дадут, начни я бубнить начальству про то, что мы имеем дело не с доказанной бытовухой на почве ревности, а со стопроцентной заказухой и, к тому же, с типичным висяком, надо-де невиновного Карташа выпускать с извинениями и еще на одну палку ухудшать наши показатели. Да и Гаркалову-старшему, кстати, придется доложить, что мы не раскрыли убийство его сына, а откладываем торжество справедливости на неопределенно долгий срок. Короче, дадут мне по фуражке... если не по погонам. И назначат нового следователя, который, в отличие от меня, старого добряка, даже выслушивать ваши выдумки не станет.
— Значит, я влип намертво, — произнес Карташ без намека на вопросительную интонацию.
Они замолчали, обоим требовалась передышка. Малгашин достал из портфеля две пластиковые поллитровки с минералкой, одну взял себе, другую протянул Карташу. Алексей поблагодарил, отвинтил пробку, хлебнул.
— Вы мне, конечно, не поверите, — нарушил молчание Карташ, — но Маша не могла... вот так вот легко... сойтись с Гаркаловым. Просто так... ни с того, ни с сего... Не могла.
— Дорогой вы мой, могла, ой как могла, какой бы она замечательной не была, — похоже, следователь сейчас говорил совершенно искренне, от себя самого, а не с позиций должности. — Я бы вам мог такого порассказать, такие случаи привести... Но если вы полагаете, что она не могла, тогда, выходит, и ее опоили химией? Не чересчур ли, а? А зачем, скажите, она вообще поехала вместе с Гаркаловым?
— Не знаю, — честно признался Карташ. — Не знаю. Ей, безусловно, нужна была чья-то помощь. Возможно, решила, что он искренне хочет пособить...
— Она так плохо разбиралась в людях вообще или только в смазливых мужчинах?
— Магия имени могла сработать. Попала под обаяние... Черт его знает!
— Вот именно что — черт...
— Вы опрашивали всехслужащих гостиницы? — вдруг спросил Карташ.
— На какой предмет? — удивился следак.
— Я знаю, что я не убивал. Знаю, что убил другой. Значит, убийца вошел в гостиницу и вышел из нее. Не видел ли кто-нибудь подозрительных людей на этаже? Не входил ли кто-нибудь через служебный вход? Как он покинул номер? В то время, когда дежурная по коридору отлучалась за портье и охранником? Или перебрался через ограду на балкон соседнего номера? Кстати, это возможно и совсем нетрудно...
— Эхе-хе, — покачал головой следователь и устало потер переносицу. — А вы, однако... Другой на вашем месте раскис бы давно... Странный вы человек, Карташ. И странностейза вами значится немало, к слову говоря. На наш запрос, отправленный по месту вашей службы, сегодня утром получен ответ, в котором пишут, что вас, оказывается, выперли из рядов внутренних войск... или как это у вас называется — отправили в отставку? Уволили в запас? В общем, вас ушли.О причинах увольнения не говорится, но как вы полагаете, добавит вам это плюсов в глазах неизбежного суда?
— Вряд ли, — признал Карташ. И подумал: «Ай да Кацуба, ай да сволочь...»
— Вот то-то. Смотрю я на вас и вижу, что вы никак не проникнетесь серьезностью вашего положения. Обычно так ведут себя те, кто верит, что их отсюда непременно вытащат.
Карташ опять вспомнил Кацубу и подумал с тоской: «Хорошо бы...» Но образ Кацубы был тусклым и расплывчатым. И не давал повода думать, будто Глаголевская фирма почешется, чтобы вытащить из крытки свою внештатную шестерку. Если не она, конечно, эта фирма, шестерку сюда и определила.
— Я верю, что я не делал того, в чем меня пытаются обвинить, — повторил он. — Потому что я этого не делал.
— Слушайте, — поморщился Малгашин, — вот только не надо этих мизансцен. Яведь не Жеглов, а вы не Груздев. Не убивал он, видишь ли...
Потом пристально взглянул на Карташа, на этот раз глаза в глаза, без всякой игры в «неуловимый взгляд». И какое-то иное выражение приобрело его лицо. Да и заговорил он инымголосом:
— А теперь, родной мой, слушайте сюда со все возрастающим вниманием. Ваше преступление, в сущности, детская проказа, невинные шалости большого ребенка — по сравнению с тем, что может быть дальше. Сейчас я вас огорчу до невозможности.
Малгашин достал из лежащей перед ним папки стандартный лист бумаги с двумя абзацами отпечатанного текста.
— Не знаю уж, где вы раздобыли орудие вашего преступления, то бишь пистолетик. Но ствол у вас оченно непростой. С историей пистолетик, знаете ли. С кровавой. Хотите ознакомиться?
Он передал бумагу Алексею. Тот прочел — и глазам не поверил. Первой мыслью была: «Фальшивка!» Потому что, согласно данным баллистической экспертизы, на стволе висело тринадцать трупов, обнаруженных за последние полгода. Тринадцать.Фамилии упокоенных из этого «Вектора» людей ничего Алексею не говорили, но общее количество их впечатляло. И забивало последние гвозди в гроб Карташевой судьбы.
Нет. Стоп...
— Стоп, — вдруг сказал Алексей. — Погодите-ка. Слушайте, вы что, не понимаете? Меня же в то время, когда из этого ствола людей мочили, вообще в Питере не было!
— Да? — наклонился вперед Малгашин. — А где ты был, позволь узнать? Молчишь? Ну-ну... Ничего, разберемся. Это тебе не Отелло с Дездемоной, не убийство в состоянии аффекта, к чему суды относятся довольно мягко. Это, видишь ли, тянет на пожизненное. Можешь кричать, что ствол подбросили, что на тебя хотят списать висяки, но... Но ты понимаешь, что выпутаться тебе теперь будет в тысячу раз сложнее.
Следователь подвинул лист к себе и снова перешел на «вы»:
— Дайте-ка бумажечку обратно. Теперь я вас обрадую. Как в анекдотах. Сперва плохая новость, потом хорошая. Плохая уже была. А хорошая... Скажите, вас не удивляет, что после подобных откровений мы попрежнему беседуем здесь? Хотя вами давно уже должны были заниматься «большие братья» — такие дела аккурат в их сфере интересов... Так вот, хорошая новость состоит в том, что бумажечка эта пока не имеет силы документа. А что это у вас столь удивленно округлились глаза? Не верите, что такое возможно? Ва-азможно. Не буду вдаваться в объяснения, незачем пока вам так глубоко влезать в нашу кухню. В общем, в вашем деле может всплыть один ствол, а может и другой. И все зависит от вас.
— Тот и другой тоже с моими отпечатками? — быстро спросил Карташ.
— Отпечатки ваши ужеесть. И это неизменно. С этим смиритесь. Теперь вы понимаете, для чего я пел вам сию длинную песню — пересказывал ваше преступление? Это — сценарий номер один. Мы можем придерживаться только его. А можем перейти к сценарию номер два...
Алексей подумал немного и размеренно произнес:
— А я-то было принял вас за обыкновенного следователя, озабоченного лишь тем, как бы поскорее закрыть дело.
— Лучше принимайте меня за человека, которому небезразлична ваша судьба, — быстро ответил Малгашин.
— И что вам от меня нужно? — Карташ закурил очередную следовательскую сигарету.
— Сотрудничество.
— Какого рода?
— А вот об этом в следующий раз. Даю вам время проникнуться, осознать и тэ дэ. В следующий раз сразу начнем разговор по существу. Договорились?
— Насчет отвода адвоката и материалов следствия не забудьте... Кстати, а вам отвод я имею право дать?
— А смысл? — обезоруживающе улыбнулся Малгашин.
— Да и на допрос не похоже, а? — поддакнул Дюйм. — Нет протокола, нет тебе «с моих слов записано верно и мною прочитано». Скорее — так просто, знакомство, прощупывание почвы, разведка боем.
— На федерала тоже тянет: не тот стиль, не те подколки, не та хватка... Парень, ты куда влез?
Карташ в искреннем недоумении развел руками — хотел бы он сам знать, во что влез! — и Эдик посмотрел на Дюйма весьма выразительно:
— Ну? Что скажешь, голова?
— А что такого и какая, собственно, разница? Мы же не мотивы ищем и не заказчика, помнишь? А все лишь зацепочку, фактик...
— Минуточку! — насторожился Карташ. — Что это вы еще удумали?
Квадрат на радостях шарахнул Алексея по плечу:
— Братан! Мы тут пошептались и решили тебе помочь. Мы найдем того, кто тебя подставил. А ты нам оплатишь работу!
Глава 13
Гаркалов Дмитрий Романович, заявив присутствующим, что это во всем он виноват и жаждет вину загладить, вызвался доставить вас и вашу спутницу на своей машине до места вашего временного пребывания в городе, то есть к гостинице «Арарат».
Следователь принялся мерить неторопливыми шагами пятачок между столом и стеной. Два шага туда, два шага обратно — особо не разгуляешься.
— В начале третьего ночи к гостинице «Арарат» подъехал автомобиль, из которого вышли Гаркалов, Топтунова и некто Карташ. Пардон, служба обязывает меня быть точным в деталях. Вышли только двое, а третий, то есть Карташ, ни выйти, ни войти не мог по причине неспособности внятно шевелить ногами. Вас вытащили и понесли. До гостиничных дверей вас нес Гаркалов, Топтунова его сопровождала, а в гостинице дотранспортировать бухое тело до номера помог служащий гостиницы. Разумеется, работники отеля никаких предвестий будущей трагедии в происходящем не разглядели, картинка из жизни предстала перед ними, увы, преобыденнейшая. Один из них так и выразился на опросе с печалью в голосе: «У нас не „Астория“ с ихним импортом. У нас контингент попроще, хотя и тоже импортный бывают. Но и те, и наши вроде приезжают — денег полно, а пьют, как лошади». Ну что-то я отвлекся от главной нити повествования. А тем временем нить эта приводит нас в номер двести восемьдесят четыре, расположенный на втором этаже. Что происходило в номере, доподлинно неизвестно, но события легко реконструируются при помощи следов, вещдоков и элементарной дедукции.
Малгашин закурил, но за стол не сел, оставался на ногах, ходил — два шага туда, два шага сюда, иногда подходил к столу, чтобы стряхнуть пепел.
— Итак, Гаркалов, как отмечают все, могу показать документы, был падок до женщин, и, к вашему невезению, ему нравились женщины именно того типа, к которому принадлежала ваша подруга. Никто не идеализирует господина Гаркалова Дмитрия Романовича. Ангела во плоти и невинную жертву никто из него лепить, смею вас уверить, не намерен. Конечно же, вызываясь отвозить вас домой, Гаркалов рассчитывал воспользоваться вашей временной недееспособностью для достижения своих недостойных целей. И в результате достиг их. С моральной стороны его действия подлежат безусловному осуждению и порицанию. Но штука в том, что преступныйумысел в его действиях отсутствует напрочь. Признаков совершения сексуального насилия нами не обнаружено. Определенно все происходило по взаимному согласию. Я знаю, что вам неприятно обо всем этом слышать, но кого вам винить кроме себя? Вы ж сами все заварили! Моя воля, я в с вами и этих разговоров не вел и сюда бы лишний раз не наведывался.
Следователь загасил окурок.
— Так вот. Происходило это вышеупомянутое «все» до тех пор, пока неожиданно не пришел в себя господин... пардон, гражданинКарташ. Никто из... прелюбодеев не предполагал, что гражданин Карташ придет в себя столь рано, это стало для них неожиданностью и застало врасплох. Разумеется, и для гражданина Карташа стало неожиданностью, причем неприятной, все то, что он увидел в номере. Контакты заискрили, предохранители полетели, наступило то самое пресловутое состояние аффекта, момент наивысшего безразличия к собственной участи, глаза застила ярость, многократно усиленная все еще бушевавшим в крови алкоголем. В приступе этой ярости гражданин Карташ выхватил из коричневой дорожной сумки оружие, незаконно хранящийся у него пистолет «Вектор», и произвел из него пять выстрелов. Промахнулся он всего один лишь раз, четыре выстрела пришлись в цель. Собственно, удивляться вашей меткости не приходится — все же офицер, с оружием знакомы не только по боевикам и комиксам... Ну а потом наступил откат. Приступ бешенства, сильнейшее нервное потрясение закономерно сменились депрессией, состоянием полной опустошенности. Так всегда бывает, уж поверьте мне. Вы в моей практике не первый такой и, отчего-то мне кажется, не последний.
Малгашин, видимо, набродился. Сел на стул, закинул ногу на ногу.
— Гражданин Карташ, отбросив оружие, без сил опустился на пол, закрыл глаза, чтобы не видеть этого кошмара, и вновь отключился — судя по всему, под воздействием все того же алкоголя. Тем временем за стенами номера происходило следующее. Коридорная услышала звуки, показавшиеся ей странными и похожими на выстрелы. Поскольку в армии она не служила и пулевой стрельбой в свободное от гостиницы время не занимается, то однозначно опознать звуки не смогла. Она все же надеялась, что отыщется другое объяснение — допустим, петарды в номере пущают или шампанским хлопают. Девушка на цыпочках приблизилась к двери, прислушалась, но ничего не услышала. Тишина. Это насторожило ее еще больше. Она хотела постучать и спросить, в чем дело, но потом передумала. Она элементарно испугалась, это понятно. Причем испугалась настолько, что оставаться на этаже побоялась: а вдруг дверь откроется и оттуда выскочит сумасшедший с большим пистолетом. Она даже не стала вызывать лифт, потому что его придется ждать какое-то время, а побежала вниз по лестнице. Минуты через три, самое большее — четыре, на этаж поднялись портье и охранник. Они-то и решились постучать в номер. Никто не открывал, никаких звуков из номера, где, как им было известно, находится трое человек, не доносилось. Охранник наклонился к замочной скважине, принюхался и заявил, что якобы чувствует запах пороховой гари. Тут уж хошь не хошь, а что-то надо было предпринимать. Инициативу никто из рядовых служащих брать на себя не решился, они позвонили директору гостиницы, разбудили его посреди ночи и спросили, как быть. Директор сказал, чтоб звонили в районный отдел милиции, каковой, к слову, находится неподалеку от гостиницы, на улице Чайковского, поэтому между звонком и прибытием наряда прошло всего пятнадцать минут... И вот, как говорится, вы здесь.
Разминая шею, следователь повел головой в одну сторону, потом в другую.
— Вот смотрите, Карташ, я довел свой рассказа до конца, а вы ни разу меня не перебили. Из этого я делаю выводы, что нарисованная мною картина преступления верна от и до?
— Просто столь хорошо скроенный рассказ жаль было перебивать, — мрачно сказал Карташ.
— Кройка и шитье? — Малгашин с улыбкой наклонил голову набок. — Вы намекаете, что я вам что-то шью? Да вот, можете ознакомиться со всеми материалами...
— Нет, на вас не намекаю, — без всякой иронии перебил Карташ. — Полагаю, все сшито за вас и до вас. Нет, но, черт возьми, как ловко сплетено! Ни одной прорехи в сети. Никаких дырок и швов, все стыкуется, как лего. Хоть сейчас дело в суд. И на фига что-то там расследовать?
— Ну-ну, это вы зря. Мы расследуем, очень даже расследуем, вскрываем новые факты... Хотите, ознакомлю с некоторыми? Извольте. Только боюсь вас не обрадовать. Экспертиза обнаружила на пистолете, из которого был убит Гаркалов, отпечатки пальцев, и папиллярные узоры полностью совпадают с узорами на пальчиках, откатанных у некоего гражданина Карташа Алексея Аркадьевича. Вам мало? Тогда извольте еще. Вот заключение еще одной экспертизы. На внутренней боковой поверхности спортивной сумки, найденной в номере, обнаружены следы оружейной смазки. Стоит ли говорить, что частицы той же смазки обнаружены и на пистолете? Дорогой вы мой, в наидемократичнейшей Америке к электрическому стулу приговаривали и с меньшим набором улик. Выражаясь словами из известного романа: «И после этого вы говорите, что вы не эмигрант?»
— Мне могли вложить ствол в ладонь и прижать пальцы. Вот и отпечатки, — сказал Карташ.
— И кто этим занимался, вы знаете? Можете назвать имена и фамилии? Или вы хотите обвинить в подтасовке фактов милицию?
— Обвинять не по моей части, я себя защищаю... Раз больше некому. И поэтому, — Карташ подался вперед. — Во-первых, я хочу подать отвод адвокату. Во-вторых... почему вы не провели более подробный анализ крови на наличие ядов и прочей наркоты?
Малгашин, слушавший очень внимательно и снисходительно кивающий на каждое слово Алексея, вздохнул.
— Насчет адвоката разберемся. Насчет материалов следствия тоже. Насчет подробного анализа... А основания? Ваши фантазии? Дескать, вас опоили химией? Мало. Вы еще генетическую экспертизу потребуйте. Каждое второе преступление совершается в состоянии алкогольного опьянения, и если каждый подозреваемый начнет требовать дорогостоящих исследований, никаких денег у государства не хватит. Должны иметься весомые основания. В вашем случае таковых не обнаружено. Пили? Пили.
— Я выпил совсем немного, — твердо сказал Карташ.
— А вот свидетели утверждают обратное, и это, опять же, запротоколировано... И, знаете, понятие «немного» для каждого человека свое...
— Какие свидетели? Те, что были на приеме? Они судили по симптомам. А симптомы могут быть вызваны разными препаратами. Может быть, и сейчас еще не поздно провести экспертизу. Следы распада некоторых веществ сохраняются долго. Я настаиваю на занесении своего требования в протокол. Я имею право на объективное расследование.
— Занести в протокол — эт-то пожалуйста. Эт-то можно. И добивайтесь своего через адвоката, нового или старого, без разницы, — пожал плечами Малгашин. — Как говорится уже в другом романе, благотворительность не по моему департаменту.
— Хорошо, — выговорил Карташ. Опять накатила усталость. — Давайте на минуту представим, что я невиновен, что я никогоне убивал. Вы можете это допустить — хотя бы в виде гипотезы?
— Трудновато, признаться... Ну ладно, пускай. Я слушаю.
— И на том спасибо, — невесело усмехнулся Карташ. — Если я не убивал, тогда, получается, меня подставили.
Следак хмыкнул, но от комментариев воздержался.
— Сразу выскакивает вопрос: кому это могло понадобиться? — Алексей не обратил внимания на следовательское хмыканье. — Например, тому, кто хотел избавиться от определенного человека, отвести подозрения от себя и повесить на меня всех собак. И тут выпадает удобный случай: нечаянное знакомство, интерес этого... Гаркалова к Маше, наша ссора. И кто-то решает случаем воспользоваться. От кого хотели избавиться? Машу убивать незачем. Значит, остается второй пострадавший. Не знаю, что из себя представлял Гаркалов-младший, но Гаркалов-старший — фигура заметная. И врагов у него должно быть немало. Может быть, эти враги убийством сына сводили с Гаркаловым-старшим счеты, или хотели воздействовать на него, чтобы чего-то добиться для себя... Разве не могло такого быть? А разве сам Гаркалов-младший не мог быть замешан в чем-то, за что убивают?
— Допустим, я вам поверил. На секунду представим, — сказал следователь. — И что вы предлагаете следствию? И лично мне? Устанавливать врагов Гаркаловых, старшего и младшего? Устанавливать, кому они могли перейти дорогу? Милый мой, я же не сам по себе, не частный детектив с зубочисткой в зубах и плоской фляжкой в кармане, я — часть системы,и с этим ничего не поделаешь. Мне даже договорить не дадут, начни я бубнить начальству про то, что мы имеем дело не с доказанной бытовухой на почве ревности, а со стопроцентной заказухой и, к тому же, с типичным висяком, надо-де невиновного Карташа выпускать с извинениями и еще на одну палку ухудшать наши показатели. Да и Гаркалову-старшему, кстати, придется доложить, что мы не раскрыли убийство его сына, а откладываем торжество справедливости на неопределенно долгий срок. Короче, дадут мне по фуражке... если не по погонам. И назначат нового следователя, который, в отличие от меня, старого добряка, даже выслушивать ваши выдумки не станет.
— Значит, я влип намертво, — произнес Карташ без намека на вопросительную интонацию.
Они замолчали, обоим требовалась передышка. Малгашин достал из портфеля две пластиковые поллитровки с минералкой, одну взял себе, другую протянул Карташу. Алексей поблагодарил, отвинтил пробку, хлебнул.
— Вы мне, конечно, не поверите, — нарушил молчание Карташ, — но Маша не могла... вот так вот легко... сойтись с Гаркаловым. Просто так... ни с того, ни с сего... Не могла.
— Дорогой вы мой, могла, ой как могла, какой бы она замечательной не была, — похоже, следователь сейчас говорил совершенно искренне, от себя самого, а не с позиций должности. — Я бы вам мог такого порассказать, такие случаи привести... Но если вы полагаете, что она не могла, тогда, выходит, и ее опоили химией? Не чересчур ли, а? А зачем, скажите, она вообще поехала вместе с Гаркаловым?
— Не знаю, — честно признался Карташ. — Не знаю. Ей, безусловно, нужна была чья-то помощь. Возможно, решила, что он искренне хочет пособить...
— Она так плохо разбиралась в людях вообще или только в смазливых мужчинах?
— Магия имени могла сработать. Попала под обаяние... Черт его знает!
— Вот именно что — черт...
— Вы опрашивали всехслужащих гостиницы? — вдруг спросил Карташ.
— На какой предмет? — удивился следак.
— Я знаю, что я не убивал. Знаю, что убил другой. Значит, убийца вошел в гостиницу и вышел из нее. Не видел ли кто-нибудь подозрительных людей на этаже? Не входил ли кто-нибудь через служебный вход? Как он покинул номер? В то время, когда дежурная по коридору отлучалась за портье и охранником? Или перебрался через ограду на балкон соседнего номера? Кстати, это возможно и совсем нетрудно...
— Эхе-хе, — покачал головой следователь и устало потер переносицу. — А вы, однако... Другой на вашем месте раскис бы давно... Странный вы человек, Карташ. И странностейза вами значится немало, к слову говоря. На наш запрос, отправленный по месту вашей службы, сегодня утром получен ответ, в котором пишут, что вас, оказывается, выперли из рядов внутренних войск... или как это у вас называется — отправили в отставку? Уволили в запас? В общем, вас ушли.О причинах увольнения не говорится, но как вы полагаете, добавит вам это плюсов в глазах неизбежного суда?
— Вряд ли, — признал Карташ. И подумал: «Ай да Кацуба, ай да сволочь...»
— Вот то-то. Смотрю я на вас и вижу, что вы никак не проникнетесь серьезностью вашего положения. Обычно так ведут себя те, кто верит, что их отсюда непременно вытащат.
Карташ опять вспомнил Кацубу и подумал с тоской: «Хорошо бы...» Но образ Кацубы был тусклым и расплывчатым. И не давал повода думать, будто Глаголевская фирма почешется, чтобы вытащить из крытки свою внештатную шестерку. Если не она, конечно, эта фирма, шестерку сюда и определила.
— Я верю, что я не делал того, в чем меня пытаются обвинить, — повторил он. — Потому что я этого не делал.
— Слушайте, — поморщился Малгашин, — вот только не надо этих мизансцен. Яведь не Жеглов, а вы не Груздев. Не убивал он, видишь ли...
Потом пристально взглянул на Карташа, на этот раз глаза в глаза, без всякой игры в «неуловимый взгляд». И какое-то иное выражение приобрело его лицо. Да и заговорил он инымголосом:
— А теперь, родной мой, слушайте сюда со все возрастающим вниманием. Ваше преступление, в сущности, детская проказа, невинные шалости большого ребенка — по сравнению с тем, что может быть дальше. Сейчас я вас огорчу до невозможности.
Малгашин достал из лежащей перед ним папки стандартный лист бумаги с двумя абзацами отпечатанного текста.
— Не знаю уж, где вы раздобыли орудие вашего преступления, то бишь пистолетик. Но ствол у вас оченно непростой. С историей пистолетик, знаете ли. С кровавой. Хотите ознакомиться?
Он передал бумагу Алексею. Тот прочел — и глазам не поверил. Первой мыслью была: «Фальшивка!» Потому что, согласно данным баллистической экспертизы, на стволе висело тринадцать трупов, обнаруженных за последние полгода. Тринадцать.Фамилии упокоенных из этого «Вектора» людей ничего Алексею не говорили, но общее количество их впечатляло. И забивало последние гвозди в гроб Карташевой судьбы.
Нет. Стоп...
— Стоп, — вдруг сказал Алексей. — Погодите-ка. Слушайте, вы что, не понимаете? Меня же в то время, когда из этого ствола людей мочили, вообще в Питере не было!
— Да? — наклонился вперед Малгашин. — А где ты был, позволь узнать? Молчишь? Ну-ну... Ничего, разберемся. Это тебе не Отелло с Дездемоной, не убийство в состоянии аффекта, к чему суды относятся довольно мягко. Это, видишь ли, тянет на пожизненное. Можешь кричать, что ствол подбросили, что на тебя хотят списать висяки, но... Но ты понимаешь, что выпутаться тебе теперь будет в тысячу раз сложнее.
Следователь подвинул лист к себе и снова перешел на «вы»:
— Дайте-ка бумажечку обратно. Теперь я вас обрадую. Как в анекдотах. Сперва плохая новость, потом хорошая. Плохая уже была. А хорошая... Скажите, вас не удивляет, что после подобных откровений мы попрежнему беседуем здесь? Хотя вами давно уже должны были заниматься «большие братья» — такие дела аккурат в их сфере интересов... Так вот, хорошая новость состоит в том, что бумажечка эта пока не имеет силы документа. А что это у вас столь удивленно округлились глаза? Не верите, что такое возможно? Ва-азможно. Не буду вдаваться в объяснения, незачем пока вам так глубоко влезать в нашу кухню. В общем, в вашем деле может всплыть один ствол, а может и другой. И все зависит от вас.
— Тот и другой тоже с моими отпечатками? — быстро спросил Карташ.
— Отпечатки ваши ужеесть. И это неизменно. С этим смиритесь. Теперь вы понимаете, для чего я пел вам сию длинную песню — пересказывал ваше преступление? Это — сценарий номер один. Мы можем придерживаться только его. А можем перейти к сценарию номер два...
Алексей подумал немного и размеренно произнес:
— А я-то было принял вас за обыкновенного следователя, озабоченного лишь тем, как бы поскорее закрыть дело.
— Лучше принимайте меня за человека, которому небезразлична ваша судьба, — быстро ответил Малгашин.
— И что вам от меня нужно? — Карташ закурил очередную следовательскую сигарету.
— Сотрудничество.
— Какого рода?
— А вот об этом в следующий раз. Даю вам время проникнуться, осознать и тэ дэ. В следующий раз сразу начнем разговор по существу. Договорились?
— Насчет отвода адвоката и материалов следствия не забудьте... Кстати, а вам отвод я имею право дать?
— А смысл? — обезоруживающе улыбнулся Малгашин.
* * *
... — Ну и дурак ты, — сказал Эдик, когда Карташ пересказал ему допрос. — Законченный. Почему не подписал протокол? Ах, не было никакого протокола? Ну так вот этот Малгашин напишет в постановлении, что ты просто-напросто отказался подписывать, и это тебе штрафных очков добавит. Запомни: каждое слово должно быть запротоколировано и подписано! — Он внезапно посмурнел. — Малгашин, Малгашин... Что-то я такого следака не припоминаю...— Да и на допрос не похоже, а? — поддакнул Дюйм. — Нет протокола, нет тебе «с моих слов записано верно и мною прочитано». Скорее — так просто, знакомство, прощупывание почвы, разведка боем.
— На федерала тоже тянет: не тот стиль, не те подколки, не та хватка... Парень, ты куда влез?
Карташ в искреннем недоумении развел руками — хотел бы он сам знать, во что влез! — и Эдик посмотрел на Дюйма весьма выразительно:
— Ну? Что скажешь, голова?
— А что такого и какая, собственно, разница? Мы же не мотивы ищем и не заказчика, помнишь? А все лишь зацепочку, фактик...
— Минуточку! — насторожился Карташ. — Что это вы еще удумали?
Квадрат на радостях шарахнул Алексея по плечу:
— Братан! Мы тут пошептались и решили тебе помочь. Мы найдем того, кто тебя подставил. А ты нам оплатишь работу!
Глава 13
Четыре торчка и три Ниро Вульфа
Чуть раньше, пока Алексей Карташ беседовал со следаком, Бубырь в темпе варганил чифирек в алюминиевой кружке. А как закипело, поставил остывать на пол возле своей шконки, сам завалился на нее, закурил «беломорину».
— К киче готовишься, ба-асота? — растяжно проговорил Карась. Он сидел на шконке, привалившись к стене и полуприкрыв глаза. — Чифирем зубы поганишь, горлодер смолишь, ба-асота. Сдохнешь там, я тебе говорю.
Никто из них на киче еще не чалился, все были первоходками. Самому старшему из них, Карасю, месяц назад стукнул всего лишь двадцатник. День рождения он отмечал в хате, и тогда они тоже вдели нехило — как и сегодня.
И все они корчили из себя крутых. Каждый на свой манер. Кто чего где нахватался, то и вываливал. А вообще-то, камеру держал Борзой. И хотя Карась был раза в два крупнее Борзого, но именно Борзой почалился, хоть и недолго, в колонии для несовершеннолетних, и сей факт горой возвышал его над остальными.
Сегодня они устроили себе отрыв по полной. Водяра с колесами вставляли не хуже, чем иная дурь. Четвертый обитатель камеры, Чиркаш, уже пребывал в счастливом отрубе. Остальные пока держались на плаву.
Борзой лежал на шконке с закрытыми глазами, закинув руки за голову. Сегодня он все больше молчал. Утром его возили на суд, вернулся он около шести, злой, угрюмый, взведенный. Чего там произошло, расспрашивать боялись. Но, судя по всему, дело его не разваливалось, как Борзой ожидал, а вовсе даже наоборот. Может быть, как раз сегодня Борзой со всей очевидностью понял, что на волю ему выскочить не удастся.
Вдруг он вскинулся со шконки и гавкнул:
— Карась, открывай.
— Дык последняя ж. А как же на завтра... — начал было Карась.
— Открывай, говорю, — перебил Борзой.
Спорить с ним не решились. И пацаны налили на одурманенные колесами и «беленькой» мозги еще по стакану.
— Значит, Бубырь, к киче готовишься? Мечтаешь там сразу выскочить в князья? — Борзой немигающе уставился на Бубыря. В его глазах мерцал пугающий ледок, прикрывавший некие жуткие глубины. — А кто ты есть? Сявка мелкая, баклан, прыщ гнойный.
— Это точно, — поддакнул Карась.
Борзой глянул на него, и Карась притих.
— Сечешь, Бубырь, что отличает настоящего волка от шавки? Волк не стремается за свою жизнь. Не цепляется за нее хилыми лапками. Если ты не умеешь ставить на кон все, то цена тебе — плевок. По мне — на хрен такая житуха!
Если б башня Бубыря не была такой мутной (а после того, как он водку с таблетками полирнул чи-фирком, извилина за извилину у него заскакивала бодро и качественно), так вот тогда он, конечно, не купился бы на такую откровенную подначку... Но, вишь ты, купился.
— Я ниче не стремаюсь, — вякнул он. — Мне все это фиолетово. Поэл?
— Ну тогда валяй, — Борзой, не отрывая от Бубыря своего жуткого взгляда, достал из-под матраса карточную колоду. — И ты поставишь свою лайф на кон?
— Я-то да, а ты сам-то не хиляк? — выпалил Бубырь.
— Ну и давай проверим. Видишь, «картинки»? Вот и давай поставим наши жизни. В «очко», как полагается. Выигрываешь, я по твоей указке замочу любого. Хоть самого себя. Продуваешься — ты должен замочить, на кого я укажу. Идет или слабо?
— Тасуй, — сказал Бубырь, пересаживаясь на шкои-ку Борзого.
— Эй, братва, вы чего, охренели там в корягу? — подал голос Карась.
— Засыхай! — оборвал его Борзой.
Четвертый обитатель хаты, Чиркаш, как уже было сказано, валялся в отрубе и глядел сны про вольную волю. Если б он бодрствовал, то непременно предпринял бы что-нибудь, чтобы всю эту хренотень прекратить. Включил бы психа, еще что-нибудь... Или сумел бы как-нибудь просемафорить цирикам — потому что должен. В случае конкретных заморочек в хате с него ответка будет по полной. У «Крестовских» оперов имелся на Чиркаша матерьяльчик, который обязывал Чиркаша барабанить на товарищей по камере со всей старательностью юношеского пыла. А первой обязанностью «барабана» Чиркаша являлось предотвращение всяческих... этих... ЧП, во.
— Сдавай, — сказал Борзой.
Бубырь швырнул на одеяло карту. Борзой накрыл ее пятерней, приподнял, глянул и положил на место. Бубырь сдал следующую карту.
— Себе, — сказал Борзой.
Бубырь вскрыл первую карту, шлепнул ею по одеялу. На потертое сероватое сукно легла семерка. Он открыл следующую карту. Король. С одиннадцатью очками закрываться было глупо. Пришла очередь следующей карте лечь на одеяло картинкой вверх. Худшее из того, что могло выпасть — туз.
Выпал туз.
— Перебор, — осклабился Борзой. — Не фарт тебе сегодня.
— Давай еще, — быстро проговорил Бубырь. — На отыгрыш.
— Ленинградская тюрьма,
Что стоит на берегу,
Не хватает силы воли
Нае...уть тебя в Неву, -
пропел сквозь сон Чиркаш.
— Сперва расплатишься, потом будешь отыгрываться, — страшным шепотом проговорил Борзой, приблизив свое лицо к лицу Бубыря. — И не вздумай мне крутить, паскуда. Знаешь, что бывает на зоне с теми, кто не отдает карточные долги? Тебе еще повезет, если тебя всего-то определят к параше и назначат петушком кукарекать. Легко отделаешься — всего-то дупло свое сдашь в аренду под место общественного пользования... А обыкновенно таких мочат.
— Я что, я же не говорю, что не хочу отдавать, — проблеял начинающий трезветь Бубырь.
— К киче готовишься, ба-асота? — растяжно проговорил Карась. Он сидел на шконке, привалившись к стене и полуприкрыв глаза. — Чифирем зубы поганишь, горлодер смолишь, ба-асота. Сдохнешь там, я тебе говорю.
Никто из них на киче еще не чалился, все были первоходками. Самому старшему из них, Карасю, месяц назад стукнул всего лишь двадцатник. День рождения он отмечал в хате, и тогда они тоже вдели нехило — как и сегодня.
И все они корчили из себя крутых. Каждый на свой манер. Кто чего где нахватался, то и вываливал. А вообще-то, камеру держал Борзой. И хотя Карась был раза в два крупнее Борзого, но именно Борзой почалился, хоть и недолго, в колонии для несовершеннолетних, и сей факт горой возвышал его над остальными.
Сегодня они устроили себе отрыв по полной. Водяра с колесами вставляли не хуже, чем иная дурь. Четвертый обитатель камеры, Чиркаш, уже пребывал в счастливом отрубе. Остальные пока держались на плаву.
Борзой лежал на шконке с закрытыми глазами, закинув руки за голову. Сегодня он все больше молчал. Утром его возили на суд, вернулся он около шести, злой, угрюмый, взведенный. Чего там произошло, расспрашивать боялись. Но, судя по всему, дело его не разваливалось, как Борзой ожидал, а вовсе даже наоборот. Может быть, как раз сегодня Борзой со всей очевидностью понял, что на волю ему выскочить не удастся.
Вдруг он вскинулся со шконки и гавкнул:
— Карась, открывай.
— Дык последняя ж. А как же на завтра... — начал было Карась.
— Открывай, говорю, — перебил Борзой.
Спорить с ним не решились. И пацаны налили на одурманенные колесами и «беленькой» мозги еще по стакану.
— Значит, Бубырь, к киче готовишься? Мечтаешь там сразу выскочить в князья? — Борзой немигающе уставился на Бубыря. В его глазах мерцал пугающий ледок, прикрывавший некие жуткие глубины. — А кто ты есть? Сявка мелкая, баклан, прыщ гнойный.
— Это точно, — поддакнул Карась.
Борзой глянул на него, и Карась притих.
— Сечешь, Бубырь, что отличает настоящего волка от шавки? Волк не стремается за свою жизнь. Не цепляется за нее хилыми лапками. Если ты не умеешь ставить на кон все, то цена тебе — плевок. По мне — на хрен такая житуха!
Если б башня Бубыря не была такой мутной (а после того, как он водку с таблетками полирнул чи-фирком, извилина за извилину у него заскакивала бодро и качественно), так вот тогда он, конечно, не купился бы на такую откровенную подначку... Но, вишь ты, купился.
— Я ниче не стремаюсь, — вякнул он. — Мне все это фиолетово. Поэл?
— Ну тогда валяй, — Борзой, не отрывая от Бубыря своего жуткого взгляда, достал из-под матраса карточную колоду. — И ты поставишь свою лайф на кон?
— Я-то да, а ты сам-то не хиляк? — выпалил Бубырь.
— Ну и давай проверим. Видишь, «картинки»? Вот и давай поставим наши жизни. В «очко», как полагается. Выигрываешь, я по твоей указке замочу любого. Хоть самого себя. Продуваешься — ты должен замочить, на кого я укажу. Идет или слабо?
— Тасуй, — сказал Бубырь, пересаживаясь на шкои-ку Борзого.
— Эй, братва, вы чего, охренели там в корягу? — подал голос Карась.
— Засыхай! — оборвал его Борзой.
Четвертый обитатель хаты, Чиркаш, как уже было сказано, валялся в отрубе и глядел сны про вольную волю. Если б он бодрствовал, то непременно предпринял бы что-нибудь, чтобы всю эту хренотень прекратить. Включил бы психа, еще что-нибудь... Или сумел бы как-нибудь просемафорить цирикам — потому что должен. В случае конкретных заморочек в хате с него ответка будет по полной. У «Крестовских» оперов имелся на Чиркаша матерьяльчик, который обязывал Чиркаша барабанить на товарищей по камере со всей старательностью юношеского пыла. А первой обязанностью «барабана» Чиркаша являлось предотвращение всяческих... этих... ЧП, во.
— Сдавай, — сказал Борзой.
Бубырь швырнул на одеяло карту. Борзой накрыл ее пятерней, приподнял, глянул и положил на место. Бубырь сдал следующую карту.
— Себе, — сказал Борзой.
Бубырь вскрыл первую карту, шлепнул ею по одеялу. На потертое сероватое сукно легла семерка. Он открыл следующую карту. Король. С одиннадцатью очками закрываться было глупо. Пришла очередь следующей карте лечь на одеяло картинкой вверх. Худшее из того, что могло выпасть — туз.
Выпал туз.
— Перебор, — осклабился Борзой. — Не фарт тебе сегодня.
— Давай еще, — быстро проговорил Бубырь. — На отыгрыш.
— Ленинградская тюрьма,
Что стоит на берегу,
Не хватает силы воли
Нае...уть тебя в Неву, -
пропел сквозь сон Чиркаш.
— Сперва расплатишься, потом будешь отыгрываться, — страшным шепотом проговорил Борзой, приблизив свое лицо к лицу Бубыря. — И не вздумай мне крутить, паскуда. Знаешь, что бывает на зоне с теми, кто не отдает карточные долги? Тебе еще повезет, если тебя всего-то определят к параше и назначат петушком кукарекать. Легко отделаешься — всего-то дупло свое сдашь в аренду под место общественного пользования... А обыкновенно таких мочат.
— Я что, я же не говорю, что не хочу отдавать, — проблеял начинающий трезветь Бубырь.