Страница:
Зато в другом Энциклопедическом словаре, Ф.Ф. Павленкова, известного издателя, либерала и «просветителя народного», два раза попадавшего в административную ссылку за разные вольности, взята совершенно другая тональность: «…к д. принадлежали в большинстве случаев выдающиеся представители из военной аристократической молодежи. Одна из главных мыслей, одушевлявших их всех, несмотря на различие оттенков, была мысль о введении конституции в России, отмене крепостного права, введении свободн. Учреждений».
В этом весь Павленков, классический русский интеллигент в худшем смысле этого слова (а впрочем, лучшего смысла слово это, по моему глубочайшему убеждению, и не имеет). «Выдающиеся представители» – как резцом по камню высечено.
Да и стихотворение Марины Цветаевой написано до революции.
Проблема, как мы видим, сложнее и шире. Что бы там ни предписывали спецы по идеологии, декабристов очень многие любили искренне. Потому что они, во-первых, были ужасно романтичны, а во-вторых, «хотели только хорошего», как в свое время сформулировала в беседе с автором этих строк одна умная, очаровательная особа, форменным образом фанатевшая от декабристов, как девочки попроще фанатеют от эстрадных кумиров.
Сама того не ведая, она сформулировала один из основополагающих законов российского интеллигентского сознания. Пожалуй, только в нашей многострадальной державе можно обрести любовь и поклонение народное, не сделав ровным счетом ничего. Достаточно, чтобы у кумира были намерения сделать что-то хорошее. В дальнейшем можно ничего и не делать – все равно неудачи и бездействие будут списаны на происки врагов. Человек хотел сделать много хорошего, он хотел, понимаете? Не его вина, что враги и обстоятельства не позволили ему даже перевести старушку через улицу. Главное, он хотел…
А ведь это, пожалуй, порочнейшая практика. Одни намерения, простите, не в счет. Нужны реальные дела. И, кроме того, следует еще хорошенько изучить: а чем кончилось бы претворение в жизнь этих насквозь благих намерений?
Когда восемь лет назад я в «России, которой не было», лишь коснулся этой темы, фактов и информации у меня было значительно меньше. За эти годы положение изменилось. Во-первых, вышла прекрасная книга В.В. Крутова и Л.В. Швецовой-Крутовой «Белые пятна красного цвета», во-вторых, у меня самого накопилось немало материалов – от мемуаров декабристов до уникальных изданий начала двадцатых годов прошлого века. Так что теперь можно подступать к этой шайке, именуемой декабристами, обстоятельно и вдумчиво, рассматривая их жизнь и деятельность крайне подробно.
Вообще-то нельзя сказать, что касаемо декабристов нам все эти долгие годы советского периода старательно врали. Все обстояло чуточку иначе: нам предъявляли лишь частичку правды.
А полная правда слишком многое меняет и на многое заставляет смотреть уже иначе…
«Жертвы мысли безрассудной» – это Тютчев.
«Полагал выступление декабристов своего рода провокацией, отбросившей Россию почти на полвека назад, прервавшей европеизацию страны и ужесточившей правление Николая I» – это Чаадаев.
«Ничтожное, богомерзкое и, так сказать, французско-кучерское воспитание получившие и себе собственно вредные шалуны, поколебать исполинских сил не имеют, тварь сия жалка, нежели опасна» – это Скобелев, современник событий, прославленный генерал, отличившийся во множестве сражений.
А вот это уже Пушкин:
При известии о казни пятерых главарей мятежа у Пушкина вырвалось невольно: «И я бы мог с ними, как шут…»
«Сто прапорщиков хотят переменить весь государственный быт России» – не без презрения бросил Грибоедов. Его вовлекали, поскольку он был известен, уважаем, авторитетен. В июне 1825 года в Киев, где Грибоедов тогда остановился, съехались паханы – Бестужев-Рюмин, Трубецкой, Артамон Муравьев, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы. Уговаривали десять дней. Достоверно известно: в конце концов, Грибоедов хлопнул дверью и уехал не простившись…
По-моему, этого достаточно. Хотя без труда можно подобрать еще множество подобных отзывов о декабристах, принадлежащих в том числе и людям, которых смело можно называть славой России. Но не станем полагаться на суждения. Подробно изучим их самих. Кто они были, господа декабристы, как жили, чем дышали, чего хотели и какими путями этого добивались?
Цари на каждом бранном поле…
Очаровательные франты минувших лет
«Мечтательные крайности»
…Вы брали сердце и скалу
В этом весь Павленков, классический русский интеллигент в худшем смысле этого слова (а впрочем, лучшего смысла слово это, по моему глубочайшему убеждению, и не имеет). «Выдающиеся представители» – как резцом по камню высечено.
Да и стихотворение Марины Цветаевой написано до революции.
Оно называется вообще-то «Генералам двенадцатого года», но, не будем лукавить, посвящено декабристам. Все оно целиком – лишь красивый футляр для одной-единственной заключительной строчки:
Вы, чьи широкие шинели
напоминали паруса,
чьи шпоры весело звенели
и голоса.
И чьи глаза, как бриллианты,
на сердце оставляли след…
Это могло быть написано только о декабристах. Подразумевается исключительно снег на Сенатской площади, и никакой другой. Никакого другого снега в жизни «генералов двенадцатого года» попросту не могло и быть.
И ваши кудри, ваши бачки засыпал снег…
Проблема, как мы видим, сложнее и шире. Что бы там ни предписывали спецы по идеологии, декабристов очень многие любили искренне. Потому что они, во-первых, были ужасно романтичны, а во-вторых, «хотели только хорошего», как в свое время сформулировала в беседе с автором этих строк одна умная, очаровательная особа, форменным образом фанатевшая от декабристов, как девочки попроще фанатеют от эстрадных кумиров.
Сама того не ведая, она сформулировала один из основополагающих законов российского интеллигентского сознания. Пожалуй, только в нашей многострадальной державе можно обрести любовь и поклонение народное, не сделав ровным счетом ничего. Достаточно, чтобы у кумира были намерения сделать что-то хорошее. В дальнейшем можно ничего и не делать – все равно неудачи и бездействие будут списаны на происки врагов. Человек хотел сделать много хорошего, он хотел, понимаете? Не его вина, что враги и обстоятельства не позволили ему даже перевести старушку через улицу. Главное, он хотел…
А ведь это, пожалуй, порочнейшая практика. Одни намерения, простите, не в счет. Нужны реальные дела. И, кроме того, следует еще хорошенько изучить: а чем кончилось бы претворение в жизнь этих насквозь благих намерений?
Когда восемь лет назад я в «России, которой не было», лишь коснулся этой темы, фактов и информации у меня было значительно меньше. За эти годы положение изменилось. Во-первых, вышла прекрасная книга В.В. Крутова и Л.В. Швецовой-Крутовой «Белые пятна красного цвета», во-вторых, у меня самого накопилось немало материалов – от мемуаров декабристов до уникальных изданий начала двадцатых годов прошлого века. Так что теперь можно подступать к этой шайке, именуемой декабристами, обстоятельно и вдумчиво, рассматривая их жизнь и деятельность крайне подробно.
Вообще-то нельзя сказать, что касаемо декабристов нам все эти долгие годы советского периода старательно врали. Все обстояло чуточку иначе: нам предъявляли лишь частичку правды.
А полная правда слишком многое меняет и на многое заставляет смотреть уже иначе…
«Жертвы мысли безрассудной» – это Тютчев.
«Полагал выступление декабристов своего рода провокацией, отбросившей Россию почти на полвека назад, прервавшей европеизацию страны и ужесточившей правление Николая I» – это Чаадаев.
«Ничтожное, богомерзкое и, так сказать, французско-кучерское воспитание получившие и себе собственно вредные шалуны, поколебать исполинских сил не имеют, тварь сия жалка, нежели опасна» – это Скобелев, современник событий, прославленный генерал, отличившийся во множестве сражений.
А вот это уже Пушкин:
И он же, уже прозою: «Последние происшествия обнаружили много печальных истин. Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения. Политические изменения, вынужденные у других народов силою обстоятельств и долговременным приготовлением, вдруг сделались у нас предметом замыслов и злонамеренных усилий. Лет 15 тому назад молодые люди занимались только военною службою, старались отличаться одною светскою образованностью или шалостями; литература (в то время столь свободная) не имела никакого направления; воспитание ни в чем не отклонялось от первоначальных начертаний. 10 лет спустя мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разговор исключительно политический; литературу (подавленную самой своенравною цензурою), превратившуюся в политические пасквили на правительство, и возмутительные песни; наконец, и тайные общества, заговоры, замыслы более-менее кровавые и безумные… воспитание, или, лучше сказать, отсутствие воспитания, есть корень всякого зла. Не просвещению, сказано в Высочайшем манифесте от 13-го июля 1826 года, но праздности ума, более вредной, чем праздность телесных сил, недостатку твердых познаний должно приписать сие своевольство мыслей, источник буйных страстей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нравов, а конец – погибель…»
Сначала эти заговоры
между лафитом и Клико
лишь были дружеские споры,
и не входила глубоко
в сердца мятежная наука,
все это было только скука,
безделье молодых умов,
забавы взрослых шалунов…
При известии о казни пятерых главарей мятежа у Пушкина вырвалось невольно: «И я бы мог с ними, как шут…»
«Сто прапорщиков хотят переменить весь государственный быт России» – не без презрения бросил Грибоедов. Его вовлекали, поскольку он был известен, уважаем, авторитетен. В июне 1825 года в Киев, где Грибоедов тогда остановился, съехались паханы – Бестужев-Рюмин, Трубецкой, Артамон Муравьев, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы. Уговаривали десять дней. Достоверно известно: в конце концов, Грибоедов хлопнул дверью и уехал не простившись…
По-моему, этого достаточно. Хотя без труда можно подобрать еще множество подобных отзывов о декабристах, принадлежащих в том числе и людям, которых смело можно называть славой России. Но не станем полагаться на суждения. Подробно изучим их самих. Кто они были, господа декабристы, как жили, чем дышали, чего хотели и какими путями этого добивались?
Цари на каждом бранном поле…
Давным-давно, неизвестно, с чьей легкой руки, утвердился расхожий штамп, ничего общего не имеющий с реальностью: будто все или, по крайней мере, большинство декабристов – «герои двенадцатого года».
Увы, это еще одна красивая, но лживая легенда. В книге В. Кустова приводится бесстрастная статистическая таблица. Так вот, из ста шестнадцати осужденных по делу декабристов – только двадцать восемь участвовали в войне 12-го года. Четвертая часть. Остальные – и отроду не нюхавшие пороху офицерики, и штатские юродивые вроде Кюхельбекера, и, наконец, вовсе уж опереточные персонажи вроде небезызвестного Горского, о котором будет подробно рассказано далее…
Легенду о «витязях 12-го года» поддерживали и поразительно убогие по своему историческому невежеству творения вроде фильма Э. Рязанова «О бедном гусаре замолвите слово». Как умилительно там поет романс на цветаевские стихи юное создание в кружевах…
А ведь по своему соответствию исторической правде фильм поистине ублюдочен. Выбраны совершенно нереальные, фантасмагорические ситуации, каких просто не могло возникнуть в николаевской России – чего стоит сцена, где офицеров (!) штатский чиновник, пусть и с серьезными предписаниями, заставляет без суда и следствия расстреливать мужика. А «заграничная машинка для вырывания ногтей»? А вызывающий у знатоков гомерический хохот набор орденов на груди гусарского полковника, коего играет Валентин Гафт?
Напомню, у него – Георгиевский крест на шее и непонятная орденская звезда. Хорошо, предположим, Георгий у него – третьей степени, при котором звезда не полагается. И эта звезда, больше похожая на тарелку, – определенно не русская. Согласно тогдашним строгим правилам к звезде должен прилагаться крест. Но его нет. Как нет на груди у персонажа Гафта того набора наград, который просто-таки обязан был иметь старый вояка, кавалерист, дослужившийся до командира полка…
Увы, это еще одна красивая, но лживая легенда. В книге В. Кустова приводится бесстрастная статистическая таблица. Так вот, из ста шестнадцати осужденных по делу декабристов – только двадцать восемь участвовали в войне 12-го года. Четвертая часть. Остальные – и отроду не нюхавшие пороху офицерики, и штатские юродивые вроде Кюхельбекера, и, наконец, вовсе уж опереточные персонажи вроде небезызвестного Горского, о котором будет подробно рассказано далее…
Легенду о «витязях 12-го года» поддерживали и поразительно убогие по своему историческому невежеству творения вроде фильма Э. Рязанова «О бедном гусаре замолвите слово». Как умилительно там поет романс на цветаевские стихи юное создание в кружевах…
А ведь по своему соответствию исторической правде фильм поистине ублюдочен. Выбраны совершенно нереальные, фантасмагорические ситуации, каких просто не могло возникнуть в николаевской России – чего стоит сцена, где офицеров (!) штатский чиновник, пусть и с серьезными предписаниями, заставляет без суда и следствия расстреливать мужика. А «заграничная машинка для вырывания ногтей»? А вызывающий у знатоков гомерический хохот набор орденов на груди гусарского полковника, коего играет Валентин Гафт?
Напомню, у него – Георгиевский крест на шее и непонятная орденская звезда. Хорошо, предположим, Георгий у него – третьей степени, при котором звезда не полагается. И эта звезда, больше похожая на тарелку, – определенно не русская. Согласно тогдашним строгим правилам к звезде должен прилагаться крест. Но его нет. Как нет на груди у персонажа Гафта того набора наград, который просто-таки обязан был иметь старый вояка, кавалерист, дослужившийся до командира полка…
Очаровательные франты минувших лет
Кто они были, какими они были? Извольте…
Вот Сергей Муравьев-Апостол, автор первой российской конституции. Детство провел в Гамбурге, затем воспитывался в Париже. На русском языке впервые в жизни заговорил на тринадцатом году жизни.
Александр Одоевский, виршеплет и убийца: «Когда с ним пытались перестукиваться через тюремные стены, он не мог понять и ответить по одной простой причине: не знал русского алфавита» (Эйдельман).
На русском говорили плохо, русского алфавита не знали, но хотели решительным образом перевернуть жизнь огромного государства, миллионов людей…
Жизнь, о насущных нуждах которой они и представления не имели. Согласно конституции Муравьева, крестьянам предполагалось дать на каждый двор по две десятины земли – во-первых, это гораздо меньше того, что предлагал в своем проекте Аракчеев (ага, тот самый!), во-вторых, этого мало для того, чтобы хоть как-то прокормиться…
«Конституция, написанная Никитою Муравьевым, как он сам сознавался впоследствии, не имела практического смысла, вследствие незнакомства с бытом русского народа и незнания существовавших законов… Н. Муравьев точно так же не знал быта русского народа, как большая часть его товарищей. Николай Тургенев объявил в первом издании „Опыта о налогах“, что деньги, вырученные от продажи книги, назначаются для выкупа крепостных крестьян, посаженных в тюрьму за долги, между тем как крестьяне не могли сидеть в тюрьме за долги, по закону им можно было дать взаймы не более 5 рублей». Это не какой-нибудь реакционер из III отделения клевещет на «выдающихся представителей» – это отрывок из мемуаров декабриста А. Муравьева, родного брата вышеописанного Никиты…
Да и мотивы иных славных революционеров, мягко говоря, не блещут благородством…
Вот Якушкин, вызвавшийся в 1817 году на одном из секретных совещаний убить Александра I. «Будучи томим несчастной любовью и готов на самоубийство, вызвался на совещании в Москве покуситься на жизнь Императора». Печальник народный…
Вот Якубович, тоже порывавшийся убить Александра I. Причина опять-таки чисто бытовая и далека от светлых идеалов: Якубовича император считал человеком, спровоцировавшим знаменитую «дуэль Завадовского» – и, исключив из гвардии, отправил в драгунский полк на Кавказ. Якубович несколько лет таскал в кармане этот полуистлевший приказ, нарочно не залечивал рану на лбу, чтобы подольше не заживала – и обещал каждому встречному-поперечному, что проткнет императора «цареубийственным кинжалом». Когда Александр умер, поводов для вендетты вроде бы не стало, но Якубович, видимо, набрал такой разгон, что остановиться уже не мог. И заявился на Сенатскую – о его тамошних «подвигах» чуть позже…
Вот Анненков, блестящий кавалергард, прототип главного героя романа Дюма «Учитель фехтования» и возлюбленный французской красотки Полины Гебль. На одном из балов «из озорства» начал «настойчиво и некрасиво» ухаживать за женой своего товарища Ланского – так, что оскорбленный муж вызвал шалопая на дуэль. Она состоялась здесь же в парке. Первому выпало стрелять Ланскому, но он послал пулю в воздух – и честь соблюдена, и обидчик великодушно прощен. Анненков в ответ… долго целится, потом убивает товарища наповал. Наказание – три месяца крепости. Корнет Анненков был любимцем императора Александра…
И, наконец, Петр Каховский, убийца Милорадовича. Отдельная песня…
В 1816 году разжалован из юнкеров в рядовые и сослан на Кавказ в действующую армию. По советским объяснениям – за вольнодумство. На самом деле – «за шум и разные неблагопристойности в доме коллежской асессорши Вангерстейм, за неплатеж денег в кондитерскую лавку и леность к службе».
«Смоленский помещик, проигравшись и разорившись в пух и прах, он приехал в Петербург в надежде жениться на богатой невесте; дело это ему не удалось. Сойдясь случайно с Рылеевым, он предался ему и Обществу безусловно. Рылеев и другие товарищи содержали его в Петербурге на свой счет». Это о сподвижнике вспоминает декабрист Якушкин.
Рылеев, между прочим, кормил-поил приживальщика не зря. По документам Следственной комиссии, в день последнего перед мятежом собрания Рылеев уговаривал Каховского еще до присяги проникнуть во дворец и убить императора Николая – поскольку Каховский «сир», ни родных, ни близких у него почти что нет, а значит и плакать по нему особенно некому. Каховский пообещал, но струсил…
Да, вот еще что. Вступление Наполеона в Москву застало Каховского одним из воспитанников тамошнего пансиона. Пятнадцатилетний «шляхтич» быстро свел знакомство с французскими солдатами и вместе с ними мародерствовал по опустевшим домам…
Хорошенькая компания, право…
Вот Сергей Муравьев-Апостол, автор первой российской конституции. Детство провел в Гамбурге, затем воспитывался в Париже. На русском языке впервые в жизни заговорил на тринадцатом году жизни.
Александр Одоевский, виршеплет и убийца: «Когда с ним пытались перестукиваться через тюремные стены, он не мог понять и ответить по одной простой причине: не знал русского алфавита» (Эйдельман).
На русском говорили плохо, русского алфавита не знали, но хотели решительным образом перевернуть жизнь огромного государства, миллионов людей…
Жизнь, о насущных нуждах которой они и представления не имели. Согласно конституции Муравьева, крестьянам предполагалось дать на каждый двор по две десятины земли – во-первых, это гораздо меньше того, что предлагал в своем проекте Аракчеев (ага, тот самый!), во-вторых, этого мало для того, чтобы хоть как-то прокормиться…
«Конституция, написанная Никитою Муравьевым, как он сам сознавался впоследствии, не имела практического смысла, вследствие незнакомства с бытом русского народа и незнания существовавших законов… Н. Муравьев точно так же не знал быта русского народа, как большая часть его товарищей. Николай Тургенев объявил в первом издании „Опыта о налогах“, что деньги, вырученные от продажи книги, назначаются для выкупа крепостных крестьян, посаженных в тюрьму за долги, между тем как крестьяне не могли сидеть в тюрьме за долги, по закону им можно было дать взаймы не более 5 рублей». Это не какой-нибудь реакционер из III отделения клевещет на «выдающихся представителей» – это отрывок из мемуаров декабриста А. Муравьева, родного брата вышеописанного Никиты…
Да и мотивы иных славных революционеров, мягко говоря, не блещут благородством…
Вот Якушкин, вызвавшийся в 1817 году на одном из секретных совещаний убить Александра I. «Будучи томим несчастной любовью и готов на самоубийство, вызвался на совещании в Москве покуситься на жизнь Императора». Печальник народный…
Вот Якубович, тоже порывавшийся убить Александра I. Причина опять-таки чисто бытовая и далека от светлых идеалов: Якубовича император считал человеком, спровоцировавшим знаменитую «дуэль Завадовского» – и, исключив из гвардии, отправил в драгунский полк на Кавказ. Якубович несколько лет таскал в кармане этот полуистлевший приказ, нарочно не залечивал рану на лбу, чтобы подольше не заживала – и обещал каждому встречному-поперечному, что проткнет императора «цареубийственным кинжалом». Когда Александр умер, поводов для вендетты вроде бы не стало, но Якубович, видимо, набрал такой разгон, что остановиться уже не мог. И заявился на Сенатскую – о его тамошних «подвигах» чуть позже…
Вот Анненков, блестящий кавалергард, прототип главного героя романа Дюма «Учитель фехтования» и возлюбленный французской красотки Полины Гебль. На одном из балов «из озорства» начал «настойчиво и некрасиво» ухаживать за женой своего товарища Ланского – так, что оскорбленный муж вызвал шалопая на дуэль. Она состоялась здесь же в парке. Первому выпало стрелять Ланскому, но он послал пулю в воздух – и честь соблюдена, и обидчик великодушно прощен. Анненков в ответ… долго целится, потом убивает товарища наповал. Наказание – три месяца крепости. Корнет Анненков был любимцем императора Александра…
И, наконец, Петр Каховский, убийца Милорадовича. Отдельная песня…
В 1816 году разжалован из юнкеров в рядовые и сослан на Кавказ в действующую армию. По советским объяснениям – за вольнодумство. На самом деле – «за шум и разные неблагопристойности в доме коллежской асессорши Вангерстейм, за неплатеж денег в кондитерскую лавку и леность к службе».
«Смоленский помещик, проигравшись и разорившись в пух и прах, он приехал в Петербург в надежде жениться на богатой невесте; дело это ему не удалось. Сойдясь случайно с Рылеевым, он предался ему и Обществу безусловно. Рылеев и другие товарищи содержали его в Петербурге на свой счет». Это о сподвижнике вспоминает декабрист Якушкин.
Рылеев, между прочим, кормил-поил приживальщика не зря. По документам Следственной комиссии, в день последнего перед мятежом собрания Рылеев уговаривал Каховского еще до присяги проникнуть во дворец и убить императора Николая – поскольку Каховский «сир», ни родных, ни близких у него почти что нет, а значит и плакать по нему особенно некому. Каховский пообещал, но струсил…
Да, вот еще что. Вступление Наполеона в Москву застало Каховского одним из воспитанников тамошнего пансиона. Пятнадцатилетний «шляхтич» быстро свел знакомство с французскими солдатами и вместе с ними мародерствовал по опустевшим домам…
Хорошенькая компания, право…
«Мечтательные крайности»
Так чего же они хотели для России?
Каждый – своего. Кому что в голову взбредет.
Трубецкой, представитель «умеренных», стоял за ограниченную конституцией монархию и освобождение крестьян на волю с небольшим наделом. Пестель был вроде бы радикальнее – он предлагал конфисковать половину всех помещичьих земель в особый фонд и наделять из него землей отпущенных на волю – и опять-таки без земли – крестьян. Вот только полковника подвело то же «знание жизни», что у вышеописанных: в своих теоретических расчетах он считал «среднее российское поместье» равным по площади тысяче десятин – но таких в стране было только пятнадцать процентов!
Так что споры о будущем России представляли собой не более чем те самые «мечтательные крайности» из записки Пушкина. При редких попытках перейти к реальному делу начиналась форменная комедия. Н.И. Тургенев предложил членам тайного общества ради практических шагов освободить собственных крепостных. Ему бурно аплодировали, но никто крестьян не освободил – сам Тургенев, впрочем, тоже. Как-то недосуг было.
Якушкин, правда, единственный из всех кое-какие действия предпринял. Собрав своих крестьян, он торжественно объявил, что намерен их освободить из рабства… но без клочка земли! По мысли реформатора, он собирался разделить свою землю на две части – на одной половине работали бы за плату наемные батраки, вторую крестьяне брали бы у него в аренду.
Недолго думая, крестьяне отказались. Их слова вошли в историю: «Ну, так, батюшка, оставайся все по-старому: мы – ваши, а земля – наша».
Растроганно пересказывая это событие в мемуарах и говоря о себе самом в третьем лице, Якушкин дает такое объяснение: «Его любили, не хотели с ним расставаться…»
Он так ничего и не понял, придурок! Ни о какой любви и привязанности речь не шла вовсе, мужики попросту проявили здравую сметку и извечный крестьянский практицизм. Реформы в варианте барина обрекали их на полнейшую неопределенность будущей жизни. Никому не хотелось становиться безземельными батраками. А что до аренды, то и это, безусловно, было вилами на воде писано. В самом деле, трудно предугадать, что стукнет барину в голову завтра. Сегодня он согласен сдавать земли под пахоту, а там, чего доброго, выстроит на них какой-нибудь бельведер с фонтанами. А не он сам, так наследники, которым затеи предшественника могли прийтись не по нутру…
Одним словом, вместо толковых аграрных идей была сущая белиберда, совершенно оторванная от реальной жизни. А посему наши герои как-то незаметно перешли к идее цареубийства – вот это было как-то привычнее для гвардейских хлыщей…
Никита Муравьев и Пестель решительно стояли за цареубийство. Остальные жеманились. Не столько из гуманности, сколько оттого, что это выставило бы их в невыгодном свете перед общественным мнением. Тогда родилась идея «обреченного отряда» – царя должна была убить группа заговорщиков, вроде бы не имевшая отношения к тайному обществу. Для пущей конспирации убийц предполагалось после «дела» отправить в изгнание или даже казнить, отсюда и предложение Рылеева Каховскому.
И, наконец, особого рассмотрения заслуживает «манифест», обнаруженный после разгрома мятежа в бумагах выбранного «диктатором восстания» князя Трубецкого. Его просто необходимо привести целиком.
Справедливости ради следует уточнить, что, например, уже при Александре II кое-что из предлагавшегося Трубецким было проведено в жизнь: суды присяжных, земское самоуправление, отмена рекрутской системы и замена ее всеобщей повинностью…
Но остальное, остальное!
Лично я не знаю более подробного и детального проекта погружения страны в совершеннейшую анархию.
Судите сами. Отмена крепостного права, абсолютно не проработанная в деталях, – уже анархия. Пункт 7 опять-таки вносит жуткую анархию в сложившуюся систему, «объявляя право», но не приводя детали и механизма реализации этого права. Пункт 13 полностью разрушает аппарат государственного управления, оставляя взамен некие «правления», с которыми снова ничего толком неясно. А там еще и «уничтожение постоянной армии» и загадочная «внутренняя народная стража»… Мы уже знаем, к чему провозглашение практически тех же самых мер привело в 1917 году…
Отмена военных судов – вернейший способ потерять рычаги воздействия на армию. Дисциплина рухнет моментально, что особенно опасно в моменты масштабных социальных потрясений…
И, наконец, вся власть отдана «двум или трем лицам»… То есть, назовем вещи своими именами, хунте с неограниченными полномочиями – а какие же еще, как не неограниченные, им предоставить полномочия в обстановке всеобщего хаоса, вызванного этаким вот манифестом?!
Здесь кроются сразу две опасности: во-первых, есть серьезный риск, что хунта очень быстро начнет работать либо на себя, любимых, либо на одну из политических группировок, которой отданы ее симпатии в ущерб остальным течениям. Во-вторых, очень быстро отыщется масса народа, которая ни за что не станет подчиняться именно этим людям – по самым разным причинам, но в данной ситуации любая причина опять-таки вызовет разлад…
Короче говоря, манифест Трубецкого, с одной стороны, набит невыполнимыми благими обещаниями, с другой – несет в себе множество мин замедленного действия…
Каждый – своего. Кому что в голову взбредет.
Трубецкой, представитель «умеренных», стоял за ограниченную конституцией монархию и освобождение крестьян на волю с небольшим наделом. Пестель был вроде бы радикальнее – он предлагал конфисковать половину всех помещичьих земель в особый фонд и наделять из него землей отпущенных на волю – и опять-таки без земли – крестьян. Вот только полковника подвело то же «знание жизни», что у вышеописанных: в своих теоретических расчетах он считал «среднее российское поместье» равным по площади тысяче десятин – но таких в стране было только пятнадцать процентов!
Так что споры о будущем России представляли собой не более чем те самые «мечтательные крайности» из записки Пушкина. При редких попытках перейти к реальному делу начиналась форменная комедия. Н.И. Тургенев предложил членам тайного общества ради практических шагов освободить собственных крепостных. Ему бурно аплодировали, но никто крестьян не освободил – сам Тургенев, впрочем, тоже. Как-то недосуг было.
Якушкин, правда, единственный из всех кое-какие действия предпринял. Собрав своих крестьян, он торжественно объявил, что намерен их освободить из рабства… но без клочка земли! По мысли реформатора, он собирался разделить свою землю на две части – на одной половине работали бы за плату наемные батраки, вторую крестьяне брали бы у него в аренду.
Недолго думая, крестьяне отказались. Их слова вошли в историю: «Ну, так, батюшка, оставайся все по-старому: мы – ваши, а земля – наша».
Растроганно пересказывая это событие в мемуарах и говоря о себе самом в третьем лице, Якушкин дает такое объяснение: «Его любили, не хотели с ним расставаться…»
Он так ничего и не понял, придурок! Ни о какой любви и привязанности речь не шла вовсе, мужики попросту проявили здравую сметку и извечный крестьянский практицизм. Реформы в варианте барина обрекали их на полнейшую неопределенность будущей жизни. Никому не хотелось становиться безземельными батраками. А что до аренды, то и это, безусловно, было вилами на воде писано. В самом деле, трудно предугадать, что стукнет барину в голову завтра. Сегодня он согласен сдавать земли под пахоту, а там, чего доброго, выстроит на них какой-нибудь бельведер с фонтанами. А не он сам, так наследники, которым затеи предшественника могли прийтись не по нутру…
Одним словом, вместо толковых аграрных идей была сущая белиберда, совершенно оторванная от реальной жизни. А посему наши герои как-то незаметно перешли к идее цареубийства – вот это было как-то привычнее для гвардейских хлыщей…
Никита Муравьев и Пестель решительно стояли за цареубийство. Остальные жеманились. Не столько из гуманности, сколько оттого, что это выставило бы их в невыгодном свете перед общественным мнением. Тогда родилась идея «обреченного отряда» – царя должна была убить группа заговорщиков, вроде бы не имевшая отношения к тайному обществу. Для пущей конспирации убийц предполагалось после «дела» отправить в изгнание или даже казнить, отсюда и предложение Рылеева Каховскому.
И, наконец, особого рассмотрения заслуживает «манифест», обнаруженный после разгрома мятежа в бумагах выбранного «диктатором восстания» князя Трубецкого. Его просто необходимо привести целиком.
«В манифесте Сената объявляется:На первый взгляд дело состоит просто прекрасно: народу обещаны немыслимые прежде вольности, страна семимильными шагами движется к свободе, процветанию, демократии, равенству и братству.
1. Уничтожение бывшего правления.
2. Учреждение временного, до установления постоянного выборными.
3. Свободное тиснение (книгоиздательство – А.Б.), а потому уничтожение цензуры.
4. Свободное отправление богослужения всем верам.
5. Уничтожение права собственности, распространяющегося на людей.
6. Равенство всех сословий перед законом, и потому уничтожение военных судов и всякого рода судных комиссий, из коих все дела поступают в ведомство ближайших судов гражданских.
7. Объявление права всякому гражданину заниматься, чем он хочет, и потому дворянин, купец, мещанин все равно имеют право вступать в воинскую и гражданскую службу и в духовное звание, торговать оптом и в розницу, платя установленные повинности для торгов.
Приобретать всякого рода собственность, как то: земля, дома в деревнях и в городах, заключать всякого рода условия между собой, тягаться друг с другом перед судом.
8. Сложение подушных податей и недоимок по оным.
9. Уничтожение монополии, как то: на соль, на продажу горячего вина и проч., и потому учреждение свободного винокурения и добывания соли, с уплатой за промышленность с количества добывания соли и водки.
10. Уничтожение рекрутства и военных поселений.
11. Убавление срока службы военной для нижних чинов, и определение оного последует по уравнении воинской повинности между всеми сословиями.
12. Отставка без изъятия нижних чинов, прослуживших 15 лет.
13. Учреждение волостных, уездных, губернских и областных правлений и порядка выборов членов сих правлений, кои должны заменить всех чиновников, доселе от гражданского правительства назначаемых.
14. Гласность судов.
15. Введение присяжных в суды военные и гражданские.
Учреждает правление из 2-х или 3-х лиц, которому подчиняет все части высшего управления, то есть все министерства, Совет, комитет министров, армии, флот. Словом, всю верховную исполнительную власть, но отнюдь не законодательную и не судную. Для сей последней остается министерство, подчиненное временному правлению, но для суждения дел, не решенных в нижних инстанциях, остается департамент сената уголовный и учреждается департамент гражданский, кои решают окончательно и члены коих останутся до учреждения постоянного правления.
Временному правлению поручается приведение в исполнение:
1. Уравнение всех прав сословий.
2. Образование местных волостных, уездных, губернских и областных правлений.
3. Образование внутренней народной стражи.
4. Образование судной части с присяжными.
5. Уравнение рекрутской повинности между сословиями.
6. Уничтожение постоянной армии.
7. Учреждение порядка избрания выборных в палату представителей народных, кои долженствуют утвердить на будущее время имеющий существовать порядок правления и государственное законоположение».
Справедливости ради следует уточнить, что, например, уже при Александре II кое-что из предлагавшегося Трубецким было проведено в жизнь: суды присяжных, земское самоуправление, отмена рекрутской системы и замена ее всеобщей повинностью…
Но остальное, остальное!
Лично я не знаю более подробного и детального проекта погружения страны в совершеннейшую анархию.
Судите сами. Отмена крепостного права, абсолютно не проработанная в деталях, – уже анархия. Пункт 7 опять-таки вносит жуткую анархию в сложившуюся систему, «объявляя право», но не приводя детали и механизма реализации этого права. Пункт 13 полностью разрушает аппарат государственного управления, оставляя взамен некие «правления», с которыми снова ничего толком неясно. А там еще и «уничтожение постоянной армии» и загадочная «внутренняя народная стража»… Мы уже знаем, к чему провозглашение практически тех же самых мер привело в 1917 году…
Отмена военных судов – вернейший способ потерять рычаги воздействия на армию. Дисциплина рухнет моментально, что особенно опасно в моменты масштабных социальных потрясений…
И, наконец, вся власть отдана «двум или трем лицам»… То есть, назовем вещи своими именами, хунте с неограниченными полномочиями – а какие же еще, как не неограниченные, им предоставить полномочия в обстановке всеобщего хаоса, вызванного этаким вот манифестом?!
Здесь кроются сразу две опасности: во-первых, есть серьезный риск, что хунта очень быстро начнет работать либо на себя, любимых, либо на одну из политических группировок, которой отданы ее симпатии в ущерб остальным течениям. Во-вторых, очень быстро отыщется масса народа, которая ни за что не станет подчиняться именно этим людям – по самым разным причинам, но в данной ситуации любая причина опять-таки вызовет разлад…
Короче говоря, манифест Трубецкого, с одной стороны, набит невыполнимыми благими обещаниями, с другой – несет в себе множество мин замедленного действия…
…Вы брали сердце и скалу
Непременно нужно упомянуть, какими методами господа заговорщики рассчитывали добиваться своих целей.
В полном соответствии с традициями Гвардейского Столетия, с петровскими установлениями ставка делалась в первую очередь на армию. Если в Северном обществе все же присутствовало некоторое количество штатских, считавшихся вполне равноправными, то на юге, у Павла Пестеля, «штафирок» с самого начала не считали ни равными себе, ни достойными быть принятыми. Свидетельствует декабрист Горбачевский: «Относительно гражданских чиновников он (Бестужев-Рюмин) был вовсе противного мнения; в его глазах эти люди были не только бесполезны, но даже вредны; преобразование России должно было быть следствием чисто военной революции».
Вполне возможно, что и после гипотетической победы Бестужев-Рюмин мог остаться при прежних взглядах и не подпускать штатских к решениям важных вопросов. Последствия представить легко – опять-таки военная хунта, почище латиноамериканских.
Кое-кто из его же ближайших сподвижников понимал эту опасность уже тогда, задолго до кровопролития. Тот же Горбачевский подробно передает разговор, состоявшийся на одном из заседаний.
– Наша революция, – сказал он (Бестужев), – будет подобна революции испанской, не будет стоить ни одной капли крови, ибо произведется одною армиею без участия народа…
– Но какие меры приняты Верховной Думою для введения предположенной конституции, – спросил его Борисов 2-й, – кто и каким образом будет управлять Россией до совершенного образования нового конституционного правления?..
– До тех пор, пока конституция не примет надлежащей силы, – сказал Бестужев, – Временное правление будет заниматься внешними и внутренними делами государства, и это может продолжаться десять лет.
– По вашим словам, – возразил Борисов 2-й, – для избежания кровопролития и удержания порядка народ будет вовсе устранен от участия в перевороте, что революция будет совершена военная, что одни военные люди произведут и утвердят ее. Кто же назначит членов Временного правления? Ужели одни военные люди примут в этом участие? По какому праву, с чьего согласия и одобрения оно будет управлять десять лет целою Россиею? Что составит его силу, и какие ограждения представит в том, что один из членов вашего правления, избранный воинством и поддерживаемый штыками, не похитит самовластия?
Вопросы Борисова 2-го произвели страшное действие на Бестужева-Рюмина; негодование изобразилось во всех чертах его лица.
– Как вы можете меня об этом спрашивать? – вскричал он со сверкающими глазами. – Мы, которые убьем некоторым образом законного государя, потерпим ли власть похитителей?! Никогда! Никогда!
– Это правда, – сказал Борисов 2-й с притворным хладнокровием и с улыбкою сомнения, – но Юлий Цезарь был убит среди Рима, пораженного его величием и славою, а над убийцами, над пламенными патриотами, восторжествовал малодушный Октавиан, юноша 18 лет.
Борисов хотел продолжать, но был прерван другими вопросами, заданными Бестужеву о предметах вовсе незначительных. Бестужев-Рюмин сим воспользовался и не отвечал ничего Борисову 2-му…»
Судя по этому примечательному диалогу, Борисов 2-й был человеком умным и видел слабое место программы «военного правления». Во-первых, нет никаких гарантий, что при таком режиме (способном, как мы видим, задержаться и на десять лет) какой-нибудь энергичный властолюбец не захочет стать единоличным диктатором. Во-вторых, благородные намерения рыцарственных Бестужевых – опять-таки не гарантия. Хотя бы потому, что Бестужев смертен. Примерно то же самое, помнится, сказал мятежнику Арате Горбатому дон Румата:
В полном соответствии с традициями Гвардейского Столетия, с петровскими установлениями ставка делалась в первую очередь на армию. Если в Северном обществе все же присутствовало некоторое количество штатских, считавшихся вполне равноправными, то на юге, у Павла Пестеля, «штафирок» с самого начала не считали ни равными себе, ни достойными быть принятыми. Свидетельствует декабрист Горбачевский: «Относительно гражданских чиновников он (Бестужев-Рюмин) был вовсе противного мнения; в его глазах эти люди были не только бесполезны, но даже вредны; преобразование России должно было быть следствием чисто военной революции».
Вполне возможно, что и после гипотетической победы Бестужев-Рюмин мог остаться при прежних взглядах и не подпускать штатских к решениям важных вопросов. Последствия представить легко – опять-таки военная хунта, почище латиноамериканских.
Кое-кто из его же ближайших сподвижников понимал эту опасность уже тогда, задолго до кровопролития. Тот же Горбачевский подробно передает разговор, состоявшийся на одном из заседаний.
– Наша революция, – сказал он (Бестужев), – будет подобна революции испанской, не будет стоить ни одной капли крови, ибо произведется одною армиею без участия народа…
– Но какие меры приняты Верховной Думою для введения предположенной конституции, – спросил его Борисов 2-й, – кто и каким образом будет управлять Россией до совершенного образования нового конституционного правления?..
– До тех пор, пока конституция не примет надлежащей силы, – сказал Бестужев, – Временное правление будет заниматься внешними и внутренними делами государства, и это может продолжаться десять лет.
– По вашим словам, – возразил Борисов 2-й, – для избежания кровопролития и удержания порядка народ будет вовсе устранен от участия в перевороте, что революция будет совершена военная, что одни военные люди произведут и утвердят ее. Кто же назначит членов Временного правления? Ужели одни военные люди примут в этом участие? По какому праву, с чьего согласия и одобрения оно будет управлять десять лет целою Россиею? Что составит его силу, и какие ограждения представит в том, что один из членов вашего правления, избранный воинством и поддерживаемый штыками, не похитит самовластия?
Вопросы Борисова 2-го произвели страшное действие на Бестужева-Рюмина; негодование изобразилось во всех чертах его лица.
– Как вы можете меня об этом спрашивать? – вскричал он со сверкающими глазами. – Мы, которые убьем некоторым образом законного государя, потерпим ли власть похитителей?! Никогда! Никогда!
– Это правда, – сказал Борисов 2-й с притворным хладнокровием и с улыбкою сомнения, – но Юлий Цезарь был убит среди Рима, пораженного его величием и славою, а над убийцами, над пламенными патриотами, восторжествовал малодушный Октавиан, юноша 18 лет.
Борисов хотел продолжать, но был прерван другими вопросами, заданными Бестужеву о предметах вовсе незначительных. Бестужев-Рюмин сим воспользовался и не отвечал ничего Борисову 2-му…»
Судя по этому примечательному диалогу, Борисов 2-й был человеком умным и видел слабое место программы «военного правления». Во-первых, нет никаких гарантий, что при таком режиме (способном, как мы видим, задержаться и на десять лет) какой-нибудь энергичный властолюбец не захочет стать единоличным диктатором. Во-вторых, благородные намерения рыцарственных Бестужевых – опять-таки не гарантия. Хотя бы потому, что Бестужев смертен. Примерно то же самое, помнится, сказал мятежнику Арате Горбатому дон Румата: