Страница:
Это [происшествие] навело столь великий страх на жителей Москвы, что они даже немного говорили о том, и каждый боялся проронить лишнее слово, но некоторые так были ожесточены, что не примечали ни смерти, ни пыток. Поистине я думаю, что эти помянутые семь человек не были виновны и не вели таких речей, как он [Димитрий] объявил перед толпою [стрельцов], и он поступил так для того, чтобы вселить в каждого из них страх.
Димитрий вознамерился по совершении своей свадьбы выступить со всем войском в поход на крымских татар, для чего всю зиму посылали великое множество амуниции, припасов и провианту в Елец, город на татарской границе; и все это свозили туда, чтобы сопровождать войско, так что к весне запасли много муки, пороху, свинцу, сала и всяких других вещей на триста тысяч человек, и было велено все сберегать до его [Димитрия] прибытия; затем он отправил посла в Крым объявить хану, что он должен возвратить московскому царю все подати, которые Московское государство прежде принуждено было уплатить хану, а не то он обреет хана и весь его народ наголо, как мех, который он ему посылает и который был начисто обрит, совсем наголо (en heel gescoren was, cael totten gronde); но гонец, отправленный с этим [посланием], не возвратился.
Наступила весна, и каждый день стали ожидать прибытия воеводы с его дочерью-невестой, о чем в Москве ежедневно получали известия, и царь повелел приготовить все, что казалось необходимым, повелев всем дворянам приготовить самые красивые уборы как для себя, так и для своих лошадей, также он выдал почти всем стрельцам новое платье и красные кармазиновые кафтаны, повелев каждому быть готовым к встрече царицы; он повелел также весьма красиво убрать кельи в монастыре, где жила его мать, ибо прежде всего невесту должны были отвезти туда на восемь дней, дабы она могла научиться московским обычаям; также были украшены и искусно убраны ее и его покои [во дворце].
Сверх того из Польши и через Польшу наехало в Москву много богатых купцов с различным узорочьем и драгоценностями (juweelen en costelycheyt), чтобы продать их царю к свадьбе, и главнейшие из них были:
Поляк Немтесский, родовитый дворянин (groot edelman), присланный госпожою Анною в Москву с драгоценным узорочьем, чтобы продать его; и эта госпожа Анна была сестрой короля польского, имевшая у себя узорочья на 200 000 талеров.
Вольский (Volscy), родственник королевского маршала, привезший дорогие шитые обои (tapysseryen) и шатры, которые он продал за 100 000 талеров.
Еще Николай Полуцкий со множеством других.
Амвросий Челари (Ambrosius Celari) из Милана с товаром на 66 000 флоринов.
Двое слуг Филиппа Гольбейна (Philips Holbain) из Аугсбурга с товаром на 35 000 флоринов.
Андрей Натан (Andreas Nathan) из Аугсбурга с узорочьем на 300 000 флоринов.
Николай Демист (Nicolay Demist) из русского Лемберга (Ruslemburg), также привезший много товара.
Сверх того было весьма много других польских купцов и много евреев, привезших великое множество [товаров]; и все это добро было у них куплено по дорогой цене, так что они остались бы с большим барышом, когда бы тотчас же получили деньги, и те, кому уплатили, были счастливы, но таких было немного.
Царь повелел также приготовить много дорогих шатров и повозок; также выдал всем капитанам, ротмистрам и придворным деньги, чтобы они приготовили себе и своим слугам самые дорогие наряды; также по всем деревням и царским поместьям были разосланы гонцы; богатые деревни обложили повинностями, и они каждодневно доставляли в Москву яйца, кур, быков, овец и другие различные съестные припасы, каждый сообразно с тем, сколько было наложено, ибо [в Москву] должно было из Польши прибыть множество [гостей], которых надобно было прокормить, и ожидали шесть или семь тысяч человек; также было велено запасти на каждом дворе овес, сено, солому, и для того назначили повсюду смотрителей, знавших, что им надобно делать; также некоторые купцы в Москве должны были на время уступить лучшие жилища на своих дворах и принять на постой польских свадебных гостей; одним словом, повсюду было большое движение.
Меж тем заговорщики делали возможные приготовления к другому празднику и собирались в большом числе, и связали друг друга великими клятвами, что в свадебные дни убьют его [Димитрия] вместе со всеми поляками, находившимися в Москве; и так они полагали вернуть и свои сокровища, отправленные Димитрием в Польшу; и было их [заговорщиков] добрых три тысячи в Москве, Новгороде и других местах, и то было великим чудом, что ничего не открылось; и главой их был князь Василий Иванович Шуйский, радевший [о благе] отечества и религии.
Московский посол Афанасий Иванович Власов, отправившийся в Польшу за невестою, а также для того, чтобы отвезти подарки, прибыл вместе с нею и воеводою в польский город Краков, где король и его сестра оказали ей великие почести. Также посол от имени царя заключил брак [54], и невеста сидела против короля, в присутствии папского легата, а также агента, которого тот постоянно держит при короле, молодого принца и сестры короля. Затем они отъехали, и воевода Сандомирский отправился вперед в Москву и прибыл в Смоленск, где его встретил с большим почетом и великолепием князь Василий Массальский, и далее в сопровождении многочисленной свиты, вместе с московским послом Афанасием Ивановичем Власовым, отправился в Москву, и здесь бояре, дворяне и весь народ поистине встречали его с тою же торжественностью, как датского герцога Иоанна в царствование Бориса. [И воевода въехал в Москву] на царской лошади, и в Кремле поместили его в доме Бориса рядом с палатами царя, и ему [воеводе] услуживали по-царски и каждый день служили в его доме мессу, ибо при нем были те людишки (volcseen), которые могли это исполнять.
И его въезд был совершен 24 апреля, и он был представлен царю, и они обменялись изъявлениями уважения и взаимным пожеланием счастья.
На другой день царь Димитрий повелел раскинуть много дорогих шатров на превосходном месте, в одной миле от Москвы, и повелел расположить их подобно вытканному городу (gelyc een geborduerde stat), снабдив всякими яствами и винами, чтобы царица могла подкрепиться и приготовиться к торжественному въезду, и [Димитpий] отправился туда [к шатрам], взяв с собою воеводу Сандомирского, который ехал позади его, и князя Василия Шуйского, снова попавшего в большую милость. И Сандомирский ехал по правую руку от Шуйского, а за ним следовали все дворяне и провожающие; алебардщики принуждены были, невзирая на жару, идти пешком до вышеописанных шатров, что многих раздосадовало, ибо они к тому не привыкли; пообедав там, царь отправился охотиться на медведей, которых он сам, будучи верхом, весело преследовал, и убил большого свирепого медведя, и когда бы конь, на котором oн [царь] сидел, не был выучен, то он подвергся бы большой опасности, ибо он был невероятно дерзок и отважен, когда был при оружии и на коне. Так, проведя весь день в потехах, он возвратился в Москву, где каждый день продолжал готовиться к свадьбе.
В то время сатанинская пророчица Елена юродивая, о которой мы говорили в жизнеописании Бориса, начала предсказывать Димитрию смерть, что навело на заговорщиков великий страх, но когда Димитрию донесли об этом [предсказании], он посмеялся над ним, не обращая внимания на болтовню безумных и одержимых старух; и то было поистине счастьем для заговорщиков, что ничего больше не предприняли, ибо она могла бы при помощи своих чар выдать кого-нибудь из них; речи, которые она говорила против царя, были невелики и их можно передать словами поэта:
1 мая царицу, или невесту, встретили у описанных выше шатров, и на другой день, 2 мая, рано утром по всей Москве было объявлено бирючами, чтобы все князья, бояре, дьяки, дворяне и дети боярские (ridders), купцы и все прочие нарядились в самые богатые одежды и оставили всякую работу и торговлю, ибо надлежит встретить царицу. И всем, у кого были лошади, было велено выехать верхом в два часа утра, что и было все исполнено по тому повелению с большим торжеством; через Москву-реку, с той стороны, откуда должна была прибыть царица, построили новые мосты, также на лугу близ берега разбили два дорогих шатра, тут ее должны были встретить и пересадить из ее повозки в царскую колымагу (triumphwagen).
Все дворяне и вельможи, ехавшие верхом, были в драгоценных нарядах, шитых золотом и жемчугами, и лошади их были увешаны золотыми и серебряными цепями, и на них были золоченые и посеребренные седла, унизанные драгоценными камнями; за каждым следовало множество слуг как пешком, так и на лошадях, и они были одеты почти так же великолепно, как их господа. Также вывезли царскую колымагу, которая была весьма красиво и искусно отделана, как театр, позолочена и убрана золотой парчей, внутри лежали подушки, унизанные жемчугом, и даже колеса ее были вызолочены, и внутри сидел красивый маленький араб, державший на золотой цепочке обезьяну, с которою он играл; и эту колымагу везли двенадцать белых лошадей с круглыми черными пятнами, так что поистине можно было подумать, что они были так раскрашены, но я знаю, что они были такими от природы и были задолго [до того] присланы в Москву из Татарии. Позади колымаги шла сотня телохранителей, роскошно одетых, с капитаном, который так же, как и два капитана алебардщиков, ехал верхом; и двести алебардщиков составляли как бы два крыла, с каждой стороны колымаги по сто; также шли с каждой стороны по двое знатных бояр из Москвы, в одеждах, увешанных и расшитых жемчугом и драгоценными камнями; и так проводили колымагу до двух помянутых выше шатров и, поставив ее неподалеку от них, выстроили в ряд по обеим сторонам алебардщиков, одетых в немецкое платье, а позади них поставили телохранителей.
Басманов выехал с великой пышностью, подобно самому царю, в сопровождении многих молодых конников; также выехала рота (Compagnie) польских всадников со своим ротмистром Домарацким, все с цветными копьями и значками, каждый одет в великолепнейшее [платье], и, встретив царицу, весело трубили в трубы и соединились с двумя ротами всадников, сопровождавших царицу, и поехали вместе с ними.
Когда [поезд] приблизился к шатрам, королевский посол с большою свитою выехал вперед, потом все дворяне и волонтеры, прибывшие вместе с невестою из Польши, во многих красивых каретах (coetskens), в которых запряжено было по шесть, восемь и десять лошадей одной масти.
Меж тем, как только начался въезд [Марины], царь, обрядившись в простое платье, в красной простой шапочке, тайно выехал из дворца в сопровождении князя Василия Шуйского и одного слуги-поляка, также ехавших верхом, строго приказав не оказывать ему почестей, дабы он никем не был узнан, и он объехал все войска и всех поляков, будучи никем не узнан, и расставил в добром порядке всех дворян, бывших на лошадях, равно как и стрельцов, которых было числом четыре тысячи, и все на царских лошадях и одеты по большей части в платье красного кармазинного сукна (root cramosyn), каждый со своим значком (leverye) и ружьем при седле. Он расставил их в добром порядке от реки к городским стенам столь искусно, что издали казалось, было их втрое более, и приказал им, как только царица въедет [в Москву], тотчас, проехав через другие ворота, выстроиться в том же порядке у второй внутренней большой стены, что и было исполнено; и все устроив, не будучи узнан никем из простонародья или по крайности немногими, царь возвратился в город; но мы, отправившись верхами посмотреть на въезд, видели его хорошо.
И когда царица, или невеста, подъехала к шатрам, ее встретили с большим почетом и торжественным великолепием от имени царя Димитрия, и посадили в царскую колымагу, и повезли в Москву, продвигаясь весьма медленно, так что въезд совершался в продолжение почти целого дня.
Впереди в добром порядке шли два отряда (vendelen) гайдуков, или польских стрелков. У каждого из них был на плече мушкет, а сбоку висела турецкая сабля, а у некоторых из них были бердыши (strythamer), и все [гайдуки] были одеты в [кафтаны] синего сукна с серебряными накладками, и у большей части из них были белые перья на шапках; они были весьма бравы и по большей части высокого роста; их знаменщик шел посредине, подле него [шли] трубачи и флейтисты, которые весьма изрядно играли, а также били в барабаны.
Затем шли две роты польской конницы с разноцветными копьями и флажками на них; а также присоединившаяся к ним рота Домарацкого, и все были одеты по-старинному, несли большие позолоченные турецкие и персидские щиты, на которых были изображены драконы и змеи, также были у них дорогие луки и колчаны; все это были отважные и статные молодые люди, и они весьма громко трубили в трубы во время шествия. Но из того, что я видел, мне больше всего полюбились их прекрасные величественные (triumphante) лошади, которые все время резвились и были в красивых (lustig) чепраках, а некоторые украшены крыльями и, казалось, не шли, а летели; по большей части это были венгерские лошади.
Потом вели трех коней, столь прекрасных, каких я еще за всю жизнь не видал, хотя мне довелось видеть много красивых лошадей; и каждого коня вели на длинных золотых поводах, концы коих держали турки, и хотя ноги этих коней были спутаны золотыми подвязями и вели их на поводах, однако их не могли удержать; они скакали и ржали так, что пена стекала с их золотых удил; и на них были седла, сделанные весьма искусно и унизанные бирюзой. Также многие ехали на лошадях, преизящно (seer excelent) выкрашенных красной, оранжевой и желтой краской, и [эти лошади] были весьма красивы, и даже если они ехали или плыли в воде, то краска все же с них никогда не сходила; и эту краску, называемую китайскою, привозят из Персии. Затем следовало много вельмож и дворян, каждый со своими слугами, в самых красивых и диковинных нарядах. За ними ехала триумфальная царская колымага, окруженная алебардщиками и трабантами с их капитанами; по обеим сторонам ее шли четыре знатных боярина с обнаженными головами, с ними шесть слуг в платье зеленого бархата, обшитого золотыми позументами, с золотыми цепями, и в багряных, шитых золотом плащах; затем следовало много дворян; за ними вся толпа московских бояр, вельмож, дьяков и дворян с их слугами; потом шли и купцы со всеми прочими, и улицы были полны народа, одетого в самые лучшие наряды, так что все походило на поле, полное различными красивыми цветами.
Когда царица проехала третью городскую стену и въехала на большую площадь перед Кремлем, на помостах, нарочно для того устроенных, принялись играть на флейтах, трубить в трубы и бить в литавры, также принялись играть на различных инструментах и [музыканты, помещенные] над кремлевскими воротами.
Она [Марина] была одета, по французскому обычаю, в платье из белого атласа, все унизанное драгоценными камнями и жемчугом; против нее сидели две польские графини, ее родственницы, за ними следовало множество карет с госпожами и знатными девицами, и это были весьма роскошные кареты с золотыми столбами, в каждую было впряжено шесть или восемь лошадей. И так проводили ее [Марину] в Кремль, и здесь все кареты с другими госпожами отделились, и развезли их по приготовленным для них дворам, и некоторые из девиц горько плакали, а ее [Марину] отвезли в Вознесенский монастырь, к старой царице и матери Димитрия, куда скоро тайно прибыл он сам и приветствовал ее.
Наконец все стали расходиться по домам, а простому народу наговаривали, что невеста должна изучить обряды московитов, к чему она была расположена еще до обручения, и [эту молву распустили], чтобы она [Марина] понравилась народу, но я полагаю, что Димитрий учил ее в это время чему-нибудь другому.
Во все время моего пребывания в Москве я неотступно прилагал великие старания, дабы заполучить верное изображение (conterfeyting) города Москвы, но мне не удавалось, ибо там нет художников, и они не заботятся о них, так как не имеют о том никакого разумения; правда, там есть иконописцы и резчики, но я не осмелился побудить их сделать для меня изображение Москвы, ибо меня наверное схватили бы и подвергли бы пыткам, заподозрив, что я замышляю какую-нибудь измену. Так подозрителен этот народ в подобных вещах, что никто не отважится предпринять что-нибудь подобное; но в это время жил в Москве некий дворянин, который во время осады Кром был ранен в ногу, вследствие чего принужден был все время сидеть дома, и он пристрастился к рисованию, у него в доме среди слуг был иконописец, который и обучил его рисованию, и между прочим он начертил пером [изображение] Москвы. И этот дворянин был знаком с моим хозяином, у которого я учился торговле, и меня иногда посылали к [помянутому дворянину] с камкою и атласом, которые он покупал, и часто расспрашивал меня об обычаях нашей страны, также о нашей религии, о наших принцах и государственных людях (overheeren), на что я обстоятельно отвечал и давал ему также гравюры (printen), изображающие походы его княжеской светлости, а также битву при Турнгуте [55]во Фландрии и все завоевания, совершенные там, что так порадовало и удивило его, что он не знал, чем ему одарить меня, дабы засвидетельствовать свое дружеское расположение, и сказал: «Просите, что вам полюбится, и я дам вам, и когда я могу оказать вам какую-нибудь службу при дворе, то не премините этим воспользоваться»; и он велел своей жене выйти ко мне, так что я ее видел, и она подарила мне узорчатый платок; а показать кому-нибудь свою жену означает у московитов величайшую честь, какую они только могут оказать, ибо они держат своих жен взаперти, так что никто не может их видеть. И так как он [этот дворянин] весьма хотел подарить мне что-либо и всегда был рад видеть меня у себя, ибо я всегда поведывал ему [различные] истории, насколько их знал, то я попросил у него подарить мне изображение Москвы. Услыхав о том, он клялся, что, пожелай я скорей его лучшую лошадь, он охотнее отдаст ее мне, но так как он почитал меня истинным своим другом, то дал мне изображение Москвы с тем, чтобы я поклялся не проговориться о том никому из московитов и никогда не называть его имени, ибо, сказал он: «Это может стоить мне жизни; когда откроется, что я снял изображение Москвы и дал его иноземцу, то со мною поступят, как с изменником». И это изображение, сделанное пером, я приложил к сему сочинению. Поистине, когда бы Вам самим довелось увидеть Москву, Вы бы нашли ее именно такою, какою она изображена и представлена здесь, и, посвящая моему лучшему, после всемогущего бога, другу эту недостойную книгу, я посвящаю от всего сердца ему также и сей рисунок со смиренною просьбою не пренебречь им, а принять в знак моего доброго усердия и приверженности к Вашей достойной особе, моля всемогущего бога: да ниспошлет Вам здравие и долгую жизнь на спасение души.
В последующие три или четыре дня в Москве была совершенная тишина. Тем временем польский посол был у царя и поднес ему подарки: две красивые лошади, чаши и золоченые кубки, и прекрасную большую собаку; окончив свою речь, посол представил грамоту, на коей не было титула и стояло только: великий князь Московии, что разгневало [Димитрия], и он возвратил грамоту, на что посол отвечал ему от имени короля: «Пусть он [Димитрий] сперва покорит Татарию и Турцию, и тогда его будут называть царем и монархом, но не теперь», на что [Димитрий] так разгневался, что в злобе хотел бросить свой скипетр в посла, но бояре и Сандомирский, который весьма напугался, опасаясь [возможного] несчастья, остановили [царя], и посол удалился и почти не выходил из своего дома до самой свадьбы [56].
Димитрий увеличил титул прежних московских князей, прибавив к нему: монарх (monarche) и непобедимый, что произошло по наущению литовских вельмож, ибо некоторые из них не любили короля и помышляли в благоприятных обстоятельствах подчинить Польшу Димитрию; таково было их намерение, но не господня воля.
6 мая, рано утром, царицу перевезли в великолепной карете из монастыря в приготовленные для нее прекрасные палаты, и в Кремле устроили перед большой столовой палатой помосты для трубачей, свирельщиков и барабанщиков; также было объявлено всем стрельцам, коих было числом восемь тысяч, чтобы они во все время свадебного празднества оставались в Кремле, в полном вооружении, также большая часть немецких телохранителей и алебардщиков должна была содержать караулы под начальством своих капитанов и иметь заряженные ружья.
8 мая затрезвонили во все колокола, и всем жителям запрещено было работать, и все снова надели самые красивые наряды, и все бояре в великолепных одеждах поехали ко дворцу, также все дворяне и молодые господа, одетые в платья из золотой парчи, унизанной жемчугом, обвешенные золотыми цепями; и [бирючи] возвестили, что настал день радости, ибо царь и великий князь всея Руси вступит в брак и предстанет в царственном величии; и весь Кремль был наполнен боярами и дворянами – как поляками, так и московитами, но все польские гости (heeren), по их обычаю, имели при себе сабли; за ними следовали слуги с ружьями, и Кремль был оцеплен кругом помянутыми стрельцами, числом восемь тысяч, все в кафтанах красного кармазинного сукна с длинными пищалями.
Весь путь, по которому он должен был шествовать, был устлан красным кармазинным сукном, [от самого дворца] до всех церквей, что надлежало ему посетить; поверх красного сукна еще разостлали парчу в два полотнища; и прежде вышли патриарх и епископ новгородский, одетые в белые ризы, унизанные жемчугом и драгоценными каменьями, и пронесли вдвоем высокую царскую корону в Успенский собор (ha de kercke Maria), вслед за тем пронесли золотое блюдо и золотую чашу, и тотчас затем вышел Димитрий; впереди его некий молодой дворянин нес скипетр и державу, за этим прямо перед царем другой молодой дворянин, по имени Курлятов (Coerletoff), нес большой обнаженный меч; и царь был убран золотом, жемчугами и алмазами, так что едва мог идти, и его вели [под руки] князь Федор Иванович Мстиславский и Федор Нагой, и на голове у него [царя] была большая царская корона, блестевшая рубинами и алмазами, за ним шла принцесса Сандомирская, его невеста, убранная с чрезвычайным великолепием в золото, жемчуга и драгоценное каменье, с распущенными волосами и венком на голове, сплетенным из алмазов и оцененным царским ювелиром, как я сам слышал, в семьдесят тысяч рублей, что составляет четыреста девяносто тысяч гульденов; и ее вели жены помянутых бояр, сопровождавших царя.
Впереди царя шествовали по обе стороны четыре человека в белых, унизанных жемчугом платьях, с большими золочеными топорами на плечах; и эти четверо вместе с меченосцем оставались перед церковью, пока царь не вышел из нее; и так они [царь и Марина] дошли до Успенского собора, где были обвенчаны по московскому обряду патриархом и епископом новгородским, в присутствии всего духовенства, московских и польских вельмож.
О, как раздосадовало московитов, что поляки вошли в их церковь с оружием и в шапках с перьями, и если бы кто-нибудь подстрекнул московитов, то они на месте перебили бы всех [поляков], ибо церковь их была осквернена тем, что в нее вошли язычники, коими они считают все народы на свете, полагая и твердо веря тому, что только они христиане, того ради в своем ослеплении они весьма ревностны к своей вере.
Перед кремлевскими воротами стояла сильная стража, большие ворота были открыты, но в них никто не смел въезжать, кроме поляков, бояр, дворян и иноземных купцов, а из простого народа никого туда не пускали, что всех раздосадовало, ибо полагали, что так повелел сам царь, и что весьма возможно, ибо иначе в Кремле нельзя было бы двигаться.
По выходе из церкви [царя и царицы] после венчания вышли и все вельможи. Дьяк Богдан Сутупов, Афанасий Власов и Шуйский по многу раз полными горстьми бросали золото по пути, по коему шествовал царь, державший за руку свою супругу, и на голове у нее была большая царская корона, и их обоих проводили наверх польские и московские вельможи и княгини.
Золото было самое лучшее, [от монет] величиною в талер и до самых маленьких, в пфенниг.
Едва царь взошел наверх [во дворец], тотчас зазвучали литавры, флейты и трубы столь оглушительно, что нельзя было ничего ни услышать, ни увидеть, и царя и его супругу провели к трону, который весь был из позолоченного серебра. И к нему вели ступени, и рядом с ним стоял такой же трон, на который села царица, и перед ними стоял стол; внизу расставлено было множество столов, за которыми сидели вельможи и дамы, и всех угощали по-царски; сверх того [во время пира] слышалась прекрасная музыка на различных инструментах, и [музыканты] стояли на помостах, устроенных в той же палате и убранных с большим великолепием, и этих музыкантов вывез из Польши воевода Сандомирский, среди них были поляки, итальянцы, немцы и брабантцы, и на пиру было великое веселье, сопровождаемое сладостной гармонией.
Димитрий вознамерился по совершении своей свадьбы выступить со всем войском в поход на крымских татар, для чего всю зиму посылали великое множество амуниции, припасов и провианту в Елец, город на татарской границе; и все это свозили туда, чтобы сопровождать войско, так что к весне запасли много муки, пороху, свинцу, сала и всяких других вещей на триста тысяч человек, и было велено все сберегать до его [Димитрия] прибытия; затем он отправил посла в Крым объявить хану, что он должен возвратить московскому царю все подати, которые Московское государство прежде принуждено было уплатить хану, а не то он обреет хана и весь его народ наголо, как мех, который он ему посылает и который был начисто обрит, совсем наголо (en heel gescoren was, cael totten gronde); но гонец, отправленный с этим [посланием], не возвратился.
Наступила весна, и каждый день стали ожидать прибытия воеводы с его дочерью-невестой, о чем в Москве ежедневно получали известия, и царь повелел приготовить все, что казалось необходимым, повелев всем дворянам приготовить самые красивые уборы как для себя, так и для своих лошадей, также он выдал почти всем стрельцам новое платье и красные кармазиновые кафтаны, повелев каждому быть готовым к встрече царицы; он повелел также весьма красиво убрать кельи в монастыре, где жила его мать, ибо прежде всего невесту должны были отвезти туда на восемь дней, дабы она могла научиться московским обычаям; также были украшены и искусно убраны ее и его покои [во дворце].
Сверх того из Польши и через Польшу наехало в Москву много богатых купцов с различным узорочьем и драгоценностями (juweelen en costelycheyt), чтобы продать их царю к свадьбе, и главнейшие из них были:
Поляк Немтесский, родовитый дворянин (groot edelman), присланный госпожою Анною в Москву с драгоценным узорочьем, чтобы продать его; и эта госпожа Анна была сестрой короля польского, имевшая у себя узорочья на 200 000 талеров.
Вольский (Volscy), родственник королевского маршала, привезший дорогие шитые обои (tapysseryen) и шатры, которые он продал за 100 000 талеров.
Еще Николай Полуцкий со множеством других.
Амвросий Челари (Ambrosius Celari) из Милана с товаром на 66 000 флоринов.
Двое слуг Филиппа Гольбейна (Philips Holbain) из Аугсбурга с товаром на 35 000 флоринов.
Андрей Натан (Andreas Nathan) из Аугсбурга с узорочьем на 300 000 флоринов.
Николай Демист (Nicolay Demist) из русского Лемберга (Ruslemburg), также привезший много товара.
Сверх того было весьма много других польских купцов и много евреев, привезших великое множество [товаров]; и все это добро было у них куплено по дорогой цене, так что они остались бы с большим барышом, когда бы тотчас же получили деньги, и те, кому уплатили, были счастливы, но таких было немного.
Царь повелел также приготовить много дорогих шатров и повозок; также выдал всем капитанам, ротмистрам и придворным деньги, чтобы они приготовили себе и своим слугам самые дорогие наряды; также по всем деревням и царским поместьям были разосланы гонцы; богатые деревни обложили повинностями, и они каждодневно доставляли в Москву яйца, кур, быков, овец и другие различные съестные припасы, каждый сообразно с тем, сколько было наложено, ибо [в Москву] должно было из Польши прибыть множество [гостей], которых надобно было прокормить, и ожидали шесть или семь тысяч человек; также было велено запасти на каждом дворе овес, сено, солому, и для того назначили повсюду смотрителей, знавших, что им надобно делать; также некоторые купцы в Москве должны были на время уступить лучшие жилища на своих дворах и принять на постой польских свадебных гостей; одним словом, повсюду было большое движение.
Меж тем заговорщики делали возможные приготовления к другому празднику и собирались в большом числе, и связали друг друга великими клятвами, что в свадебные дни убьют его [Димитрия] вместе со всеми поляками, находившимися в Москве; и так они полагали вернуть и свои сокровища, отправленные Димитрием в Польшу; и было их [заговорщиков] добрых три тысячи в Москве, Новгороде и других местах, и то было великим чудом, что ничего не открылось; и главой их был князь Василий Иванович Шуйский, радевший [о благе] отечества и религии.
Московский посол Афанасий Иванович Власов, отправившийся в Польшу за невестою, а также для того, чтобы отвезти подарки, прибыл вместе с нею и воеводою в польский город Краков, где король и его сестра оказали ей великие почести. Также посол от имени царя заключил брак [54], и невеста сидела против короля, в присутствии папского легата, а также агента, которого тот постоянно держит при короле, молодого принца и сестры короля. Затем они отъехали, и воевода Сандомирский отправился вперед в Москву и прибыл в Смоленск, где его встретил с большим почетом и великолепием князь Василий Массальский, и далее в сопровождении многочисленной свиты, вместе с московским послом Афанасием Ивановичем Власовым, отправился в Москву, и здесь бояре, дворяне и весь народ поистине встречали его с тою же торжественностью, как датского герцога Иоанна в царствование Бориса. [И воевода въехал в Москву] на царской лошади, и в Кремле поместили его в доме Бориса рядом с палатами царя, и ему [воеводе] услуживали по-царски и каждый день служили в его доме мессу, ибо при нем были те людишки (volcseen), которые могли это исполнять.
И его въезд был совершен 24 апреля, и он был представлен царю, и они обменялись изъявлениями уважения и взаимным пожеланием счастья.
На другой день царь Димитрий повелел раскинуть много дорогих шатров на превосходном месте, в одной миле от Москвы, и повелел расположить их подобно вытканному городу (gelyc een geborduerde stat), снабдив всякими яствами и винами, чтобы царица могла подкрепиться и приготовиться к торжественному въезду, и [Димитpий] отправился туда [к шатрам], взяв с собою воеводу Сандомирского, который ехал позади его, и князя Василия Шуйского, снова попавшего в большую милость. И Сандомирский ехал по правую руку от Шуйского, а за ним следовали все дворяне и провожающие; алебардщики принуждены были, невзирая на жару, идти пешком до вышеописанных шатров, что многих раздосадовало, ибо они к тому не привыкли; пообедав там, царь отправился охотиться на медведей, которых он сам, будучи верхом, весело преследовал, и убил большого свирепого медведя, и когда бы конь, на котором oн [царь] сидел, не был выучен, то он подвергся бы большой опасности, ибо он был невероятно дерзок и отважен, когда был при оружии и на коне. Так, проведя весь день в потехах, он возвратился в Москву, где каждый день продолжал готовиться к свадьбе.
В то время сатанинская пророчица Елена юродивая, о которой мы говорили в жизнеописании Бориса, начала предсказывать Димитрию смерть, что навело на заговорщиков великий страх, но когда Димитрию донесли об этом [предсказании], он посмеялся над ним, не обращая внимания на болтовню безумных и одержимых старух; и то было поистине счастьем для заговорщиков, что ничего больше не предприняли, ибо она могла бы при помощи своих чар выдать кого-нибудь из них; речи, которые она говорила против царя, были невелики и их можно передать словами поэта:
И это предсказание сбылось.
Dumque paras thalamum, sors tibi fata parat
(И пока ты готовишь брачный покой, рок вершит твою участь.)
1 мая царицу, или невесту, встретили у описанных выше шатров, и на другой день, 2 мая, рано утром по всей Москве было объявлено бирючами, чтобы все князья, бояре, дьяки, дворяне и дети боярские (ridders), купцы и все прочие нарядились в самые богатые одежды и оставили всякую работу и торговлю, ибо надлежит встретить царицу. И всем, у кого были лошади, было велено выехать верхом в два часа утра, что и было все исполнено по тому повелению с большим торжеством; через Москву-реку, с той стороны, откуда должна была прибыть царица, построили новые мосты, также на лугу близ берега разбили два дорогих шатра, тут ее должны были встретить и пересадить из ее повозки в царскую колымагу (triumphwagen).
Все дворяне и вельможи, ехавшие верхом, были в драгоценных нарядах, шитых золотом и жемчугами, и лошади их были увешаны золотыми и серебряными цепями, и на них были золоченые и посеребренные седла, унизанные драгоценными камнями; за каждым следовало множество слуг как пешком, так и на лошадях, и они были одеты почти так же великолепно, как их господа. Также вывезли царскую колымагу, которая была весьма красиво и искусно отделана, как театр, позолочена и убрана золотой парчей, внутри лежали подушки, унизанные жемчугом, и даже колеса ее были вызолочены, и внутри сидел красивый маленький араб, державший на золотой цепочке обезьяну, с которою он играл; и эту колымагу везли двенадцать белых лошадей с круглыми черными пятнами, так что поистине можно было подумать, что они были так раскрашены, но я знаю, что они были такими от природы и были задолго [до того] присланы в Москву из Татарии. Позади колымаги шла сотня телохранителей, роскошно одетых, с капитаном, который так же, как и два капитана алебардщиков, ехал верхом; и двести алебардщиков составляли как бы два крыла, с каждой стороны колымаги по сто; также шли с каждой стороны по двое знатных бояр из Москвы, в одеждах, увешанных и расшитых жемчугом и драгоценными камнями; и так проводили колымагу до двух помянутых выше шатров и, поставив ее неподалеку от них, выстроили в ряд по обеим сторонам алебардщиков, одетых в немецкое платье, а позади них поставили телохранителей.
Басманов выехал с великой пышностью, подобно самому царю, в сопровождении многих молодых конников; также выехала рота (Compagnie) польских всадников со своим ротмистром Домарацким, все с цветными копьями и значками, каждый одет в великолепнейшее [платье], и, встретив царицу, весело трубили в трубы и соединились с двумя ротами всадников, сопровождавших царицу, и поехали вместе с ними.
Когда [поезд] приблизился к шатрам, королевский посол с большою свитою выехал вперед, потом все дворяне и волонтеры, прибывшие вместе с невестою из Польши, во многих красивых каретах (coetskens), в которых запряжено было по шесть, восемь и десять лошадей одной масти.
Меж тем, как только начался въезд [Марины], царь, обрядившись в простое платье, в красной простой шапочке, тайно выехал из дворца в сопровождении князя Василия Шуйского и одного слуги-поляка, также ехавших верхом, строго приказав не оказывать ему почестей, дабы он никем не был узнан, и он объехал все войска и всех поляков, будучи никем не узнан, и расставил в добром порядке всех дворян, бывших на лошадях, равно как и стрельцов, которых было числом четыре тысячи, и все на царских лошадях и одеты по большей части в платье красного кармазинного сукна (root cramosyn), каждый со своим значком (leverye) и ружьем при седле. Он расставил их в добром порядке от реки к городским стенам столь искусно, что издали казалось, было их втрое более, и приказал им, как только царица въедет [в Москву], тотчас, проехав через другие ворота, выстроиться в том же порядке у второй внутренней большой стены, что и было исполнено; и все устроив, не будучи узнан никем из простонародья или по крайности немногими, царь возвратился в город; но мы, отправившись верхами посмотреть на въезд, видели его хорошо.
И когда царица, или невеста, подъехала к шатрам, ее встретили с большим почетом и торжественным великолепием от имени царя Димитрия, и посадили в царскую колымагу, и повезли в Москву, продвигаясь весьма медленно, так что въезд совершался в продолжение почти целого дня.
Впереди в добром порядке шли два отряда (vendelen) гайдуков, или польских стрелков. У каждого из них был на плече мушкет, а сбоку висела турецкая сабля, а у некоторых из них были бердыши (strythamer), и все [гайдуки] были одеты в [кафтаны] синего сукна с серебряными накладками, и у большей части из них были белые перья на шапках; они были весьма бравы и по большей части высокого роста; их знаменщик шел посредине, подле него [шли] трубачи и флейтисты, которые весьма изрядно играли, а также били в барабаны.
Затем шли две роты польской конницы с разноцветными копьями и флажками на них; а также присоединившаяся к ним рота Домарацкого, и все были одеты по-старинному, несли большие позолоченные турецкие и персидские щиты, на которых были изображены драконы и змеи, также были у них дорогие луки и колчаны; все это были отважные и статные молодые люди, и они весьма громко трубили в трубы во время шествия. Но из того, что я видел, мне больше всего полюбились их прекрасные величественные (triumphante) лошади, которые все время резвились и были в красивых (lustig) чепраках, а некоторые украшены крыльями и, казалось, не шли, а летели; по большей части это были венгерские лошади.
Потом вели трех коней, столь прекрасных, каких я еще за всю жизнь не видал, хотя мне довелось видеть много красивых лошадей; и каждого коня вели на длинных золотых поводах, концы коих держали турки, и хотя ноги этих коней были спутаны золотыми подвязями и вели их на поводах, однако их не могли удержать; они скакали и ржали так, что пена стекала с их золотых удил; и на них были седла, сделанные весьма искусно и унизанные бирюзой. Также многие ехали на лошадях, преизящно (seer excelent) выкрашенных красной, оранжевой и желтой краской, и [эти лошади] были весьма красивы, и даже если они ехали или плыли в воде, то краска все же с них никогда не сходила; и эту краску, называемую китайскою, привозят из Персии. Затем следовало много вельмож и дворян, каждый со своими слугами, в самых красивых и диковинных нарядах. За ними ехала триумфальная царская колымага, окруженная алебардщиками и трабантами с их капитанами; по обеим сторонам ее шли четыре знатных боярина с обнаженными головами, с ними шесть слуг в платье зеленого бархата, обшитого золотыми позументами, с золотыми цепями, и в багряных, шитых золотом плащах; затем следовало много дворян; за ними вся толпа московских бояр, вельмож, дьяков и дворян с их слугами; потом шли и купцы со всеми прочими, и улицы были полны народа, одетого в самые лучшие наряды, так что все походило на поле, полное различными красивыми цветами.
Когда царица проехала третью городскую стену и въехала на большую площадь перед Кремлем, на помостах, нарочно для того устроенных, принялись играть на флейтах, трубить в трубы и бить в литавры, также принялись играть на различных инструментах и [музыканты, помещенные] над кремлевскими воротами.
Она [Марина] была одета, по французскому обычаю, в платье из белого атласа, все унизанное драгоценными камнями и жемчугом; против нее сидели две польские графини, ее родственницы, за ними следовало множество карет с госпожами и знатными девицами, и это были весьма роскошные кареты с золотыми столбами, в каждую было впряжено шесть или восемь лошадей. И так проводили ее [Марину] в Кремль, и здесь все кареты с другими госпожами отделились, и развезли их по приготовленным для них дворам, и некоторые из девиц горько плакали, а ее [Марину] отвезли в Вознесенский монастырь, к старой царице и матери Димитрия, куда скоро тайно прибыл он сам и приветствовал ее.
Наконец все стали расходиться по домам, а простому народу наговаривали, что невеста должна изучить обряды московитов, к чему она была расположена еще до обручения, и [эту молву распустили], чтобы она [Марина] понравилась народу, но я полагаю, что Димитрий учил ее в это время чему-нибудь другому.
Во все время моего пребывания в Москве я неотступно прилагал великие старания, дабы заполучить верное изображение (conterfeyting) города Москвы, но мне не удавалось, ибо там нет художников, и они не заботятся о них, так как не имеют о том никакого разумения; правда, там есть иконописцы и резчики, но я не осмелился побудить их сделать для меня изображение Москвы, ибо меня наверное схватили бы и подвергли бы пыткам, заподозрив, что я замышляю какую-нибудь измену. Так подозрителен этот народ в подобных вещах, что никто не отважится предпринять что-нибудь подобное; но в это время жил в Москве некий дворянин, который во время осады Кром был ранен в ногу, вследствие чего принужден был все время сидеть дома, и он пристрастился к рисованию, у него в доме среди слуг был иконописец, который и обучил его рисованию, и между прочим он начертил пером [изображение] Москвы. И этот дворянин был знаком с моим хозяином, у которого я учился торговле, и меня иногда посылали к [помянутому дворянину] с камкою и атласом, которые он покупал, и часто расспрашивал меня об обычаях нашей страны, также о нашей религии, о наших принцах и государственных людях (overheeren), на что я обстоятельно отвечал и давал ему также гравюры (printen), изображающие походы его княжеской светлости, а также битву при Турнгуте [55]во Фландрии и все завоевания, совершенные там, что так порадовало и удивило его, что он не знал, чем ему одарить меня, дабы засвидетельствовать свое дружеское расположение, и сказал: «Просите, что вам полюбится, и я дам вам, и когда я могу оказать вам какую-нибудь службу при дворе, то не премините этим воспользоваться»; и он велел своей жене выйти ко мне, так что я ее видел, и она подарила мне узорчатый платок; а показать кому-нибудь свою жену означает у московитов величайшую честь, какую они только могут оказать, ибо они держат своих жен взаперти, так что никто не может их видеть. И так как он [этот дворянин] весьма хотел подарить мне что-либо и всегда был рад видеть меня у себя, ибо я всегда поведывал ему [различные] истории, насколько их знал, то я попросил у него подарить мне изображение Москвы. Услыхав о том, он клялся, что, пожелай я скорей его лучшую лошадь, он охотнее отдаст ее мне, но так как он почитал меня истинным своим другом, то дал мне изображение Москвы с тем, чтобы я поклялся не проговориться о том никому из московитов и никогда не называть его имени, ибо, сказал он: «Это может стоить мне жизни; когда откроется, что я снял изображение Москвы и дал его иноземцу, то со мною поступят, как с изменником». И это изображение, сделанное пером, я приложил к сему сочинению. Поистине, когда бы Вам самим довелось увидеть Москву, Вы бы нашли ее именно такою, какою она изображена и представлена здесь, и, посвящая моему лучшему, после всемогущего бога, другу эту недостойную книгу, я посвящаю от всего сердца ему также и сей рисунок со смиренною просьбою не пренебречь им, а принять в знак моего доброго усердия и приверженности к Вашей достойной особе, моля всемогущего бога: да ниспошлет Вам здравие и долгую жизнь на спасение души.
В последующие три или четыре дня в Москве была совершенная тишина. Тем временем польский посол был у царя и поднес ему подарки: две красивые лошади, чаши и золоченые кубки, и прекрасную большую собаку; окончив свою речь, посол представил грамоту, на коей не было титула и стояло только: великий князь Московии, что разгневало [Димитрия], и он возвратил грамоту, на что посол отвечал ему от имени короля: «Пусть он [Димитрий] сперва покорит Татарию и Турцию, и тогда его будут называть царем и монархом, но не теперь», на что [Димитрий] так разгневался, что в злобе хотел бросить свой скипетр в посла, но бояре и Сандомирский, который весьма напугался, опасаясь [возможного] несчастья, остановили [царя], и посол удалился и почти не выходил из своего дома до самой свадьбы [56].
Димитрий увеличил титул прежних московских князей, прибавив к нему: монарх (monarche) и непобедимый, что произошло по наущению литовских вельмож, ибо некоторые из них не любили короля и помышляли в благоприятных обстоятельствах подчинить Польшу Димитрию; таково было их намерение, но не господня воля.
6 мая, рано утром, царицу перевезли в великолепной карете из монастыря в приготовленные для нее прекрасные палаты, и в Кремле устроили перед большой столовой палатой помосты для трубачей, свирельщиков и барабанщиков; также было объявлено всем стрельцам, коих было числом восемь тысяч, чтобы они во все время свадебного празднества оставались в Кремле, в полном вооружении, также большая часть немецких телохранителей и алебардщиков должна была содержать караулы под начальством своих капитанов и иметь заряженные ружья.
8 мая затрезвонили во все колокола, и всем жителям запрещено было работать, и все снова надели самые красивые наряды, и все бояре в великолепных одеждах поехали ко дворцу, также все дворяне и молодые господа, одетые в платья из золотой парчи, унизанной жемчугом, обвешенные золотыми цепями; и [бирючи] возвестили, что настал день радости, ибо царь и великий князь всея Руси вступит в брак и предстанет в царственном величии; и весь Кремль был наполнен боярами и дворянами – как поляками, так и московитами, но все польские гости (heeren), по их обычаю, имели при себе сабли; за ними следовали слуги с ружьями, и Кремль был оцеплен кругом помянутыми стрельцами, числом восемь тысяч, все в кафтанах красного кармазинного сукна с длинными пищалями.
Весь путь, по которому он должен был шествовать, был устлан красным кармазинным сукном, [от самого дворца] до всех церквей, что надлежало ему посетить; поверх красного сукна еще разостлали парчу в два полотнища; и прежде вышли патриарх и епископ новгородский, одетые в белые ризы, унизанные жемчугом и драгоценными каменьями, и пронесли вдвоем высокую царскую корону в Успенский собор (ha de kercke Maria), вслед за тем пронесли золотое блюдо и золотую чашу, и тотчас затем вышел Димитрий; впереди его некий молодой дворянин нес скипетр и державу, за этим прямо перед царем другой молодой дворянин, по имени Курлятов (Coerletoff), нес большой обнаженный меч; и царь был убран золотом, жемчугами и алмазами, так что едва мог идти, и его вели [под руки] князь Федор Иванович Мстиславский и Федор Нагой, и на голове у него [царя] была большая царская корона, блестевшая рубинами и алмазами, за ним шла принцесса Сандомирская, его невеста, убранная с чрезвычайным великолепием в золото, жемчуга и драгоценное каменье, с распущенными волосами и венком на голове, сплетенным из алмазов и оцененным царским ювелиром, как я сам слышал, в семьдесят тысяч рублей, что составляет четыреста девяносто тысяч гульденов; и ее вели жены помянутых бояр, сопровождавших царя.
Впереди царя шествовали по обе стороны четыре человека в белых, унизанных жемчугом платьях, с большими золочеными топорами на плечах; и эти четверо вместе с меченосцем оставались перед церковью, пока царь не вышел из нее; и так они [царь и Марина] дошли до Успенского собора, где были обвенчаны по московскому обряду патриархом и епископом новгородским, в присутствии всего духовенства, московских и польских вельмож.
О, как раздосадовало московитов, что поляки вошли в их церковь с оружием и в шапках с перьями, и если бы кто-нибудь подстрекнул московитов, то они на месте перебили бы всех [поляков], ибо церковь их была осквернена тем, что в нее вошли язычники, коими они считают все народы на свете, полагая и твердо веря тому, что только они христиане, того ради в своем ослеплении они весьма ревностны к своей вере.
Перед кремлевскими воротами стояла сильная стража, большие ворота были открыты, но в них никто не смел въезжать, кроме поляков, бояр, дворян и иноземных купцов, а из простого народа никого туда не пускали, что всех раздосадовало, ибо полагали, что так повелел сам царь, и что весьма возможно, ибо иначе в Кремле нельзя было бы двигаться.
По выходе из церкви [царя и царицы] после венчания вышли и все вельможи. Дьяк Богдан Сутупов, Афанасий Власов и Шуйский по многу раз полными горстьми бросали золото по пути, по коему шествовал царь, державший за руку свою супругу, и на голове у нее была большая царская корона, и их обоих проводили наверх польские и московские вельможи и княгини.
Золото было самое лучшее, [от монет] величиною в талер и до самых маленьких, в пфенниг.
Едва царь взошел наверх [во дворец], тотчас зазвучали литавры, флейты и трубы столь оглушительно, что нельзя было ничего ни услышать, ни увидеть, и царя и его супругу провели к трону, который весь был из позолоченного серебра. И к нему вели ступени, и рядом с ним стоял такой же трон, на который села царица, и перед ними стоял стол; внизу расставлено было множество столов, за которыми сидели вельможи и дамы, и всех угощали по-царски; сверх того [во время пира] слышалась прекрасная музыка на различных инструментах, и [музыканты] стояли на помостах, устроенных в той же палате и убранных с большим великолепием, и этих музыкантов вывез из Польши воевода Сандомирский, среди них были поляки, итальянцы, немцы и брабантцы, и на пиру было великое веселье, сопровождаемое сладостной гармонией.