Страница:
А через несколько дней, после счастливых родов, пришло письмо из далекой Японии.
Розовый конверт с листочком прозрачной рисовой бумаги. На белоснежных полях пестрели значки-иероглифы. Текст печатался дважды — русскими буквами и японскими иероглифами: «Ваш муж, гражданин Японии, Ю Фань Ли, вместе с 320 военнопленными погиб, возвращаясь на родину, при аварии транспортного судна в нейтральных морских водах. Согласно его завещанию, вам следует получить 10000 иен в золотой валюте». Дальше шли объяснения и шифры банковского счета в городе Владивостоке, где могла она получить деньги Ю Фаня.
Свет белого дня померк, наступила темень. Варенька не могла ничего понять, ничего слышать…
Вскоре попыталась молодая мать отыскать военного командира, разрешавшего ей свидания с милым Ю Фанем, хотела расспросить получше о гибели японцев. Командир охранной части сказал ей, что японцы, вероятно, нарочно транспорт потопили, потому что, по их разумению, японец, побывавший в плену, недостоин жить на родной земле. Как только достиг корабль морских границ, так и затопили всех. В Японии особые взгляды на пленных.
Но прошли годы, миновали несчастья, вырос у Вареньки хороший сын.
Живет в Зеленогорске образованный, красивый мужчина с белыми волнистыми волосами и смородиновыми глазами отца. Его мама часто улыбается, любуясь сыном: «Вылитый Ю Фань, только кудри мои!»
Нет у них могилы Ю Фаня, поэтому в родительский день приходят сын и мать на японское кладбище рудника, поминая погибшего отца и мужа…
АФОНИН РУЧЕЙ
ДЕВУШКА СЕЛЕНВЕЙ
БОБЫЛЬ СИБИРСКИЙ
Розовый конверт с листочком прозрачной рисовой бумаги. На белоснежных полях пестрели значки-иероглифы. Текст печатался дважды — русскими буквами и японскими иероглифами: «Ваш муж, гражданин Японии, Ю Фань Ли, вместе с 320 военнопленными погиб, возвращаясь на родину, при аварии транспортного судна в нейтральных морских водах. Согласно его завещанию, вам следует получить 10000 иен в золотой валюте». Дальше шли объяснения и шифры банковского счета в городе Владивостоке, где могла она получить деньги Ю Фаня.
Свет белого дня померк, наступила темень. Варенька не могла ничего понять, ничего слышать…
Вскоре попыталась молодая мать отыскать военного командира, разрешавшего ей свидания с милым Ю Фанем, хотела расспросить получше о гибели японцев. Командир охранной части сказал ей, что японцы, вероятно, нарочно транспорт потопили, потому что, по их разумению, японец, побывавший в плену, недостоин жить на родной земле. Как только достиг корабль морских границ, так и затопили всех. В Японии особые взгляды на пленных.
Но прошли годы, миновали несчастья, вырос у Вареньки хороший сын.
Живет в Зеленогорске образованный, красивый мужчина с белыми волнистыми волосами и смородиновыми глазами отца. Его мама часто улыбается, любуясь сыном: «Вылитый Ю Фань, только кудри мои!»
Нет у них могилы Ю Фаня, поэтому в родительский день приходят сын и мать на японское кладбище рудника, поминая погибшего отца и мужа…
АФОНИН РУЧЕЙ
Случилось это еще при царе, когда на торговых путях нет-нет, да и объявятся разбойники лесные.
Богата сибирская тайга, все есть в ней. Зверье пушное, травы целебные, ягода сладкая, орехи кедровые. Струятся среди зеленой травы чистые-пречистые ключи серебряные. Течет в глубине заповедной знаменитый ручей Афонин. Прохладны его хрустальные струи.
Льется поток прозрачный, светятся камушки донные. Шумят над ним высокие сосны, старые кедры. Крадутся к ручью прекрасные лесные звери.
Лакают розовыми язычками сладкую воду пушистые белки, навещают Афонин ручей горностаи, быстрые куницы, драгоценные соболи. Торопится сюда по дикой тропинке хитрая лиса. Выходит из чащи дремучей могучий медведь и пьет из чистого-пречистого источника сладкую воду.
Издавна охотились здесь предки наши, прозвали люди ручей Афониным. И не просто так…
Всякое слово имеет смысл, всякое название свою историю.
Название месту таежному люди дали в память о человеке, красивом парне по имени Афоня. Не сразу попал Афоня в края далекие, сибирские.
Проживал тот Афоня в лучшие свои молодые годы в городе Тамбове. Родился в семье богатой, купеческой. Имел отец его звание купца третьей гильдии с состоянием более пятидесяти тысяч рублей — в то время сословие купеческое делилось на разряды особые, по достоинству. Торговал Афонин батюшка по всей России чистым белым сахаром. Знатен и богат был старый купец, о семье своей заботился. Не знать бы, не ведать беды отроку купеческому, да за делами государственными не заметил родитель горячего не в меру нрава у сыночка любимого. Остался Афоня с детства неукрощенным забиякой. А жизнь испытание послала, и беда тут как тут.
Однажды весною выпил родитель Афонин ледяной воды студеной. Заболел и от простуды жестокой вскоре скончался. Смерти скорой не ждал старик, потому не оставил сыновьям любезным завещания мудрого. Вышло из непредусмотрительности такой большое несчастье.
Собрали по достойному покойнику поминки, честь по чести, как водится на Руси. Гости расходиться уже собрались, когда меж братьями, Афоней и Вавилой, разговор горячий пошел и спор завязался. Первый Афоня заспорил, за раздел отцовского богатства выступать начал. Задрожали на столе братины серебряные, кубки позолоченные.
Состояние отца по закону того времени отходило к брату старшему, деловитому. Афоня должен был до времени совершеннолетия приказчиком в лавке работать.
Вспыхнул гордый Афоня. Разгорячились вином, раскричались. Сжал кулаки могучие младший брат Афоня. «Вздумал мне указывать!» — горячился отрок, старшего брата осуждая. Дошло до рукоприкладства. Размахнулся Афоня и ударил брата своего с пьяного плеча, плеча могучего. Не рассчитал силу молодецкую, забил.
Не поправился брат его любезный Вавила, через день скончался, в мир иной преставился.
Грех великий не простила ему родня. Призвали полицию. Поправить ничего нельзя. Лишился в одночасье отца заботливого и брата любимого. Вышло — вкруговую виноват Афоня. Прислали стражу, доставили в жандармский участок. Заплакал юноша слезами горькими, запросил прощения. Перед судьями запираться не стал, во всем сознался.
Совершился над его делом присяжный суд, назначивший за братоубийство работы каторжные, пожизненные. Вышла ему дорога дальняя, хлопоты бубновые, дом казенный. Заковали молодца в цепи железные и повели в Сибирь по этапу.
Обстояло в прежние времена невольное дело из двух временных сроков. Первое время в остроге преступник находился, а после на вечное поселение в таежные места отправляли.
На самых отпетых негодяев имело воздействие поселение такое. Исправляла многих сама природа первозданная. Все человеку дала, только собирай. Рыбы в реках полным-полно, боровой дичи тоже, а пушным промыслом можно даже и богатство нажить. Летом в артель золотодобытчиков присоединиться можно, всюду жизнь кипит.
Меняется человек, если видит смысл труда своего. Исправляется. Многие выходили от бедности или нужды разной на кривой путь, потому как в России много людей тесно живет и много в городах споров за вещи и деньги. Изобилие сибирское многих исправило. Конечно, отпетые лиходеи снова за свое принимались, но такие быстро в тюрьму залетали по врожденной дурости… А в основном грешный люд отвечал на милость божию добротой душевною.
Во времена, о которых рассказ наш, убийце осужденному после приговора суда ставилось клеймо. Страшный обычай не пощадил красоты Афониной и молодости его. Впечатали ему среди лба знак позорный… После он повязку носил, чтобы люди не пугались.
Отработал Афоня грехи тяжкие, отменили ему железные цепи. Вскоре прислали грамоту в Сибирь об отмене клейма страшного, в одна тысяча восемьсот шестьдесят третьем году.
Начал жизнь свою Афоня сызнова. Не сломили его невзгоды тяжкие. Вились кудри над высоким лбом, голубели ясны глазоньки. Развернулись плечи могучие, молодецкие. Нашлась и девушка добрая, дочь крестьянская Марфушка.
Умеет Марфа шить, вышивать, по хозяйству успевать. Скромная и покладистая, доверилась девушка молодцу Афоне. Решили молодые вместе жить, обвенчались в церкви тюремной.
Афоня летом в золотоискатели подрядился, в артели поработал, мыть-намывать стал песок золотой. Деньжат собрал на начальное обзаведение, дом изладили, построились. Тогда выжженная пашня давала урожай один к двенадцати, то есть, на одно зерно посаженное пахарь двенадцать получал.
Красивая пара — Афоня с Марфушкой. Пашет Афоня пашню, сам высокий, статный, золотистые кудри на плечи спадают, ясные очи сверкают. Работа споро идет, покрикивает на лошадку Афоня. Марфа во всякой работе не отстает, мужу помогает. Сама чернобровая, круглолицая, горят ее щечки румяные. Косы русые длинные, под платок прячет.
Народился и ребеночек у родителей молодых. Прозвали малыша Афонюшкой. Светлая жизнь настала для Афони. Красавица Марфа в доме хлопочет, маленький сынок Афоня в кроватке играет, лепечет что-то.
Жить бы да радоваться. Да показалось Афоне, что никак ему без богатства невозможно жить. Попутал лукавый, загорелась старая жажда к деньгам.
Вскоре Афоня решил бросить пашню и пойти в лесные налетчики. Составилась новая шайка злодеев из братьев каторжных, засудили, видно, их где-то, да и пригнали этапом, но сбежали они. Сами турки усатые, басурмане окаянные. Захотят ограбить, так перед делом молитву промычат, по-своему, по-басурмански. Вера такая, позволяет.
Исчез Афоня в безлунную ночь, ускакал в шайку злодейскую. В шайке той лютовал мусульманин Курбат, беспощадный, безжалостный. Пожаловал в разбойничье логово и жадный до денег Афоня на коне. Курбат ему обрадовался, вместе сподручней расправы чинить. Заливали вином разбойники совесть свою нечистую, пировали днями после охоты на людей невинных.
Марфушка, супруга Афонина, не могла смириться с исчезновением мужа своего. Оставила она маленького сына со старенькими бабушками, а сама запрягла коня и поехала по дороге Канской, искать логово разбойничье. Предчувствие вело Марфушку, отыскала заимку тайную, логово разбойничье. Вызвала из шайки Афоню, дурь с него стряхнуть захотела. Стала домой звать, уговаривать.
«Не нужны нам богатства краденые, не нужны и деньги нечистые. Поезжай домой, Афонюшка!» — плакала, звала несчастная заблудившегося молодца.
Не послушал муж жены своей, на чужие деньги пьяненький.
Возвращалась Марфа грустная, лошадка верная везла к дому. Ухали в болотах филины, светила ей желтая луна. И не знала горемычная, что последний раз увиделась с муженьком своим.
Целый год гулял Афонюшка в шайке нехристей, разбойников. На пирушках лиходеевских слушал речь их непонятную, нерусскую. Ради золота терпел он тать, ради своего желания. Наконец решился бросить этот промысел. По тропке тайной уехал Афоня к дому своему желанному. Пировали басурманы у ночного костра, хвастались добычей богатой на языке чужом, трясли золотые кошельки и котомки дорожные, разбирали ценные поклажи купеческие, делились золотыми монетами с грозным атаманом Курбатом.
Тянула к земле сырой сумка с монетами золотыми, тяжелыми. Тревожно кричали ночные птицы.
Ехал по тайге всадник. Не узнать в нем Афоню в дорогом костюме краденом. На руке печатка — перстень, камнем сверкает редкостным. Торопит коня наездник, хлещет по крутым бокам витою плеточкой. Достает фляжку с чужим вином, прихлебывает по пути домой. Расступился лес у реченьки, небольшого ручья Афонина. Здесь стоит изба просторная, им самим она излажена.
«Эй»! — кричит удалый молодец. — Отворяй ворота, Марфушка!»
Тишина в усадьбе, ни петух не кричит, ни коровка не мычит. Пусто и холодно, никого нет живого, только мышки шуршат по углам нетопленным. Прошелся Афоня по своей усадьбе, всюду пусто, хоть шаром покати…
Разложил на столе золотые деньги награбленные. Призадумался, притих:
«Кто-то теперь их тратить станет, только не семья моя любезная! Не увидел я жены своей, Марфушки заботливой, и сынка, Афонюшки малого».
Размышлял разбойник, думу печальную думал.
Выпил из фляги вино заморское, стащил с плеч кафтан чужой и начал стылую избу топить.
Бобылем зажил Афоня. Коптит небо грустное.
Однажды поехал дрова заготовлять, далече ехать не пришлось, всюду тайга. Выхватил острый топор и давай деревья валить. Сучья обрубил, на поляночку сложил тогда и присел отдохнуть. Сморило его от работы, забрался Афоня на телегу, кожушком прикрылся и задремал. Журчит рядом ручей пречистый, птички поют, убаюкивает разбойника размеренный шепот текущей воды.
Снится разбойнику дивный сон золотой. Будто вышло из-за тучи солнышко жаркое, греет радостно. А к телеге подходит сыночек его, ненаглядный маленький Афонюшка… Светлые кудряшки до плечиков, ножонки в лапоточках маленьких по седому мху таежному медленно ступают. Узнает отец кафтанчик, шитый матерью, только теперь он разорвался местами, вместо цветного кушачка нищенской веревочкой опоясан. Бродяжья сума драная из холстины перекинута через плечико.
Обожгло совесть разбойника. Сердце замерло.
Говорит Афоня маленький, к батюшке своему обращается: «Здравствуй, любезный батюшка! Как живется тебе на белом свете без меня? А я за подаянием теперь хожу за Христа ради. Маманька от работы тяжелой померла, а меня и приютить некому, сиротою мыкаюсь по чужим дворам».
Исчезло видение. Вскочил отец-лиходей, протер глаза сонные, осмотрелся вокруг. Видит: сидит на бортике подводы зверек-соболек. Смотрит на него веселыми глазками блестящими, прямо в душу грешника заглядывает. Перекрестился со страху Афоня, словно гром небесный услыхал. Хотел погладить зверька, протянул руку, дотронулась его рука не до меха пушистого, а до плечика детского…
Соболек с подводы прыгнул, в чащу побежал. Смотрит ему вслед Афоня и видит: не соболь меж травы петляет, а родной мальчик его в сером кафтанчике с заплечною сумою бежит.
Закричал несчастный отец на весь лес, заплакал: «Приди, сынок, к бате своему! Возвратись, родненький!»
Но только эхом вернулся голос его из чащи лесной. Рассыпались звуки, затих Афоня. Из ручья воды напился и к дому направил телегу свою.
Но снова и снова приходил Афоня к ручью, надеясь увидеть сыночка своего милого. Манило таинственное видение…
Вскоре на ручье серебряном вновь чудо случилось. Встретил Афоня соболя глазастого, сидящего на бережку, у воды. Словно дожидался чудесный зверек измученного совестью отца. Подходит к нему охотник, а соболек не побежал, не спрятался. Протянул руку страдалец наш, погладить мех пушистый. Только рука Афони опять детского плеча коснулась, а не меха соболиного!
Закричал родитель от горя, заплакал горько. Вдруг видит Афоня: сынок его рядом стоит, тоже плачет. Услышал отец детские слова: «Разлучила нас, батюшка, жадность твоя. Не бывать мне взрослым парнем, не расти в любви родительской. За кровавые грехи отца стал я вечным пленником в глухой тайге». Затих голосок тоненький, взрослой мудростью наполненный. По ручью ушел сыночек его, мальчик-соболек.
Зарекся тогда Афоня на ручье соболей убивать. А вскоре открылся ему путь жизненный. К людям пришел разбойник прежний. Добрым крестьянам поведал боль свою, рассказал горе. Отвели они его к старцу мудрому, старцу из скита.
Совета просил страдалец с покаянием. А старик молился за него. Передал старик разбойнику волю Бога: «Злодейство добрым делом омыть, обустроить на золото украденное церковь святую в остроге для людей. От чистого сердца деньги отдать, не пожалеть. После добрых дел можно надеяться на просимое снисхождение».
Поверил обновленным сердцем Афоня старцу мудрому. Собрал золотые червонцы в суму дорожную и отвез в острог деревни Ольгино, где в железах сидел.
Возвели в деревне Ольгино храм высокий и красивый, церковь тюремную, деревянную… В куполах играло солнышко, раздавался звон серебряный колокольцев с резных башенок. На открытие церковное собралось народу множество. И поведал новый батюшка народу страдание родительское, страдание Афонино. Случилось чудо долгожданное.
Привели люди к церкви маленького нищего мальчика. Встретились отец и сын для вечной радости, закончилось безрадостное скитание сыночка Афонина. Воистину не забыл Господь раскаяния чистосердечного, искреннего. Прославил тогда Афоня Бога за все, зарекся изводить пушистых соболей, сам сторожил чащи заповедные.
На ручье своем, Афонинском, не позволял он, бывший разбойник, охотиться. Послушали сибирские охотники настрадавшегося человека, отступились от зверьков благородных. Вдоль ручья Афонина получилось место запретное, где соболей много водилось и обычных, и черных. Устраивали там в буреломных завалах черные соболя гнезда, выводили соболят. Любовались охотники красотой зверька благородного, меха блестящего, черного. Слава о редком соболе далеко улетела и достигла людей государственных.
Потому на гербе Сибири изображены два черных соболя среди снежных, белых просторов. Рядом с золотой короной царскою стоит черный соболь, гордость нации.
А заповедник народный и сейчас добрые люди берегут, заповедником Богунайским называют.
Богата сибирская тайга, все есть в ней. Зверье пушное, травы целебные, ягода сладкая, орехи кедровые. Струятся среди зеленой травы чистые-пречистые ключи серебряные. Течет в глубине заповедной знаменитый ручей Афонин. Прохладны его хрустальные струи.
Льется поток прозрачный, светятся камушки донные. Шумят над ним высокие сосны, старые кедры. Крадутся к ручью прекрасные лесные звери.
Лакают розовыми язычками сладкую воду пушистые белки, навещают Афонин ручей горностаи, быстрые куницы, драгоценные соболи. Торопится сюда по дикой тропинке хитрая лиса. Выходит из чащи дремучей могучий медведь и пьет из чистого-пречистого источника сладкую воду.
Издавна охотились здесь предки наши, прозвали люди ручей Афониным. И не просто так…
Всякое слово имеет смысл, всякое название свою историю.
Название месту таежному люди дали в память о человеке, красивом парне по имени Афоня. Не сразу попал Афоня в края далекие, сибирские.
Проживал тот Афоня в лучшие свои молодые годы в городе Тамбове. Родился в семье богатой, купеческой. Имел отец его звание купца третьей гильдии с состоянием более пятидесяти тысяч рублей — в то время сословие купеческое делилось на разряды особые, по достоинству. Торговал Афонин батюшка по всей России чистым белым сахаром. Знатен и богат был старый купец, о семье своей заботился. Не знать бы, не ведать беды отроку купеческому, да за делами государственными не заметил родитель горячего не в меру нрава у сыночка любимого. Остался Афоня с детства неукрощенным забиякой. А жизнь испытание послала, и беда тут как тут.
Однажды весною выпил родитель Афонин ледяной воды студеной. Заболел и от простуды жестокой вскоре скончался. Смерти скорой не ждал старик, потому не оставил сыновьям любезным завещания мудрого. Вышло из непредусмотрительности такой большое несчастье.
Собрали по достойному покойнику поминки, честь по чести, как водится на Руси. Гости расходиться уже собрались, когда меж братьями, Афоней и Вавилой, разговор горячий пошел и спор завязался. Первый Афоня заспорил, за раздел отцовского богатства выступать начал. Задрожали на столе братины серебряные, кубки позолоченные.
Состояние отца по закону того времени отходило к брату старшему, деловитому. Афоня должен был до времени совершеннолетия приказчиком в лавке работать.
Вспыхнул гордый Афоня. Разгорячились вином, раскричались. Сжал кулаки могучие младший брат Афоня. «Вздумал мне указывать!» — горячился отрок, старшего брата осуждая. Дошло до рукоприкладства. Размахнулся Афоня и ударил брата своего с пьяного плеча, плеча могучего. Не рассчитал силу молодецкую, забил.
Не поправился брат его любезный Вавила, через день скончался, в мир иной преставился.
Грех великий не простила ему родня. Призвали полицию. Поправить ничего нельзя. Лишился в одночасье отца заботливого и брата любимого. Вышло — вкруговую виноват Афоня. Прислали стражу, доставили в жандармский участок. Заплакал юноша слезами горькими, запросил прощения. Перед судьями запираться не стал, во всем сознался.
Совершился над его делом присяжный суд, назначивший за братоубийство работы каторжные, пожизненные. Вышла ему дорога дальняя, хлопоты бубновые, дом казенный. Заковали молодца в цепи железные и повели в Сибирь по этапу.
Обстояло в прежние времена невольное дело из двух временных сроков. Первое время в остроге преступник находился, а после на вечное поселение в таежные места отправляли.
На самых отпетых негодяев имело воздействие поселение такое. Исправляла многих сама природа первозданная. Все человеку дала, только собирай. Рыбы в реках полным-полно, боровой дичи тоже, а пушным промыслом можно даже и богатство нажить. Летом в артель золотодобытчиков присоединиться можно, всюду жизнь кипит.
Меняется человек, если видит смысл труда своего. Исправляется. Многие выходили от бедности или нужды разной на кривой путь, потому как в России много людей тесно живет и много в городах споров за вещи и деньги. Изобилие сибирское многих исправило. Конечно, отпетые лиходеи снова за свое принимались, но такие быстро в тюрьму залетали по врожденной дурости… А в основном грешный люд отвечал на милость божию добротой душевною.
Во времена, о которых рассказ наш, убийце осужденному после приговора суда ставилось клеймо. Страшный обычай не пощадил красоты Афониной и молодости его. Впечатали ему среди лба знак позорный… После он повязку носил, чтобы люди не пугались.
Отработал Афоня грехи тяжкие, отменили ему железные цепи. Вскоре прислали грамоту в Сибирь об отмене клейма страшного, в одна тысяча восемьсот шестьдесят третьем году.
Начал жизнь свою Афоня сызнова. Не сломили его невзгоды тяжкие. Вились кудри над высоким лбом, голубели ясны глазоньки. Развернулись плечи могучие, молодецкие. Нашлась и девушка добрая, дочь крестьянская Марфушка.
Умеет Марфа шить, вышивать, по хозяйству успевать. Скромная и покладистая, доверилась девушка молодцу Афоне. Решили молодые вместе жить, обвенчались в церкви тюремной.
Афоня летом в золотоискатели подрядился, в артели поработал, мыть-намывать стал песок золотой. Деньжат собрал на начальное обзаведение, дом изладили, построились. Тогда выжженная пашня давала урожай один к двенадцати, то есть, на одно зерно посаженное пахарь двенадцать получал.
Красивая пара — Афоня с Марфушкой. Пашет Афоня пашню, сам высокий, статный, золотистые кудри на плечи спадают, ясные очи сверкают. Работа споро идет, покрикивает на лошадку Афоня. Марфа во всякой работе не отстает, мужу помогает. Сама чернобровая, круглолицая, горят ее щечки румяные. Косы русые длинные, под платок прячет.
Народился и ребеночек у родителей молодых. Прозвали малыша Афонюшкой. Светлая жизнь настала для Афони. Красавица Марфа в доме хлопочет, маленький сынок Афоня в кроватке играет, лепечет что-то.
Жить бы да радоваться. Да показалось Афоне, что никак ему без богатства невозможно жить. Попутал лукавый, загорелась старая жажда к деньгам.
Вскоре Афоня решил бросить пашню и пойти в лесные налетчики. Составилась новая шайка злодеев из братьев каторжных, засудили, видно, их где-то, да и пригнали этапом, но сбежали они. Сами турки усатые, басурмане окаянные. Захотят ограбить, так перед делом молитву промычат, по-своему, по-басурмански. Вера такая, позволяет.
Исчез Афоня в безлунную ночь, ускакал в шайку злодейскую. В шайке той лютовал мусульманин Курбат, беспощадный, безжалостный. Пожаловал в разбойничье логово и жадный до денег Афоня на коне. Курбат ему обрадовался, вместе сподручней расправы чинить. Заливали вином разбойники совесть свою нечистую, пировали днями после охоты на людей невинных.
Марфушка, супруга Афонина, не могла смириться с исчезновением мужа своего. Оставила она маленького сына со старенькими бабушками, а сама запрягла коня и поехала по дороге Канской, искать логово разбойничье. Предчувствие вело Марфушку, отыскала заимку тайную, логово разбойничье. Вызвала из шайки Афоню, дурь с него стряхнуть захотела. Стала домой звать, уговаривать.
«Не нужны нам богатства краденые, не нужны и деньги нечистые. Поезжай домой, Афонюшка!» — плакала, звала несчастная заблудившегося молодца.
Не послушал муж жены своей, на чужие деньги пьяненький.
Возвращалась Марфа грустная, лошадка верная везла к дому. Ухали в болотах филины, светила ей желтая луна. И не знала горемычная, что последний раз увиделась с муженьком своим.
Целый год гулял Афонюшка в шайке нехристей, разбойников. На пирушках лиходеевских слушал речь их непонятную, нерусскую. Ради золота терпел он тать, ради своего желания. Наконец решился бросить этот промысел. По тропке тайной уехал Афоня к дому своему желанному. Пировали басурманы у ночного костра, хвастались добычей богатой на языке чужом, трясли золотые кошельки и котомки дорожные, разбирали ценные поклажи купеческие, делились золотыми монетами с грозным атаманом Курбатом.
Тянула к земле сырой сумка с монетами золотыми, тяжелыми. Тревожно кричали ночные птицы.
Ехал по тайге всадник. Не узнать в нем Афоню в дорогом костюме краденом. На руке печатка — перстень, камнем сверкает редкостным. Торопит коня наездник, хлещет по крутым бокам витою плеточкой. Достает фляжку с чужим вином, прихлебывает по пути домой. Расступился лес у реченьки, небольшого ручья Афонина. Здесь стоит изба просторная, им самим она излажена.
«Эй»! — кричит удалый молодец. — Отворяй ворота, Марфушка!»
Тишина в усадьбе, ни петух не кричит, ни коровка не мычит. Пусто и холодно, никого нет живого, только мышки шуршат по углам нетопленным. Прошелся Афоня по своей усадьбе, всюду пусто, хоть шаром покати…
Разложил на столе золотые деньги награбленные. Призадумался, притих:
«Кто-то теперь их тратить станет, только не семья моя любезная! Не увидел я жены своей, Марфушки заботливой, и сынка, Афонюшки малого».
Размышлял разбойник, думу печальную думал.
Выпил из фляги вино заморское, стащил с плеч кафтан чужой и начал стылую избу топить.
Бобылем зажил Афоня. Коптит небо грустное.
Однажды поехал дрова заготовлять, далече ехать не пришлось, всюду тайга. Выхватил острый топор и давай деревья валить. Сучья обрубил, на поляночку сложил тогда и присел отдохнуть. Сморило его от работы, забрался Афоня на телегу, кожушком прикрылся и задремал. Журчит рядом ручей пречистый, птички поют, убаюкивает разбойника размеренный шепот текущей воды.
Снится разбойнику дивный сон золотой. Будто вышло из-за тучи солнышко жаркое, греет радостно. А к телеге подходит сыночек его, ненаглядный маленький Афонюшка… Светлые кудряшки до плечиков, ножонки в лапоточках маленьких по седому мху таежному медленно ступают. Узнает отец кафтанчик, шитый матерью, только теперь он разорвался местами, вместо цветного кушачка нищенской веревочкой опоясан. Бродяжья сума драная из холстины перекинута через плечико.
Обожгло совесть разбойника. Сердце замерло.
Говорит Афоня маленький, к батюшке своему обращается: «Здравствуй, любезный батюшка! Как живется тебе на белом свете без меня? А я за подаянием теперь хожу за Христа ради. Маманька от работы тяжелой померла, а меня и приютить некому, сиротою мыкаюсь по чужим дворам».
Исчезло видение. Вскочил отец-лиходей, протер глаза сонные, осмотрелся вокруг. Видит: сидит на бортике подводы зверек-соболек. Смотрит на него веселыми глазками блестящими, прямо в душу грешника заглядывает. Перекрестился со страху Афоня, словно гром небесный услыхал. Хотел погладить зверька, протянул руку, дотронулась его рука не до меха пушистого, а до плечика детского…
Соболек с подводы прыгнул, в чащу побежал. Смотрит ему вслед Афоня и видит: не соболь меж травы петляет, а родной мальчик его в сером кафтанчике с заплечною сумою бежит.
Закричал несчастный отец на весь лес, заплакал: «Приди, сынок, к бате своему! Возвратись, родненький!»
Но только эхом вернулся голос его из чащи лесной. Рассыпались звуки, затих Афоня. Из ручья воды напился и к дому направил телегу свою.
Но снова и снова приходил Афоня к ручью, надеясь увидеть сыночка своего милого. Манило таинственное видение…
Вскоре на ручье серебряном вновь чудо случилось. Встретил Афоня соболя глазастого, сидящего на бережку, у воды. Словно дожидался чудесный зверек измученного совестью отца. Подходит к нему охотник, а соболек не побежал, не спрятался. Протянул руку страдалец наш, погладить мех пушистый. Только рука Афони опять детского плеча коснулась, а не меха соболиного!
Закричал родитель от горя, заплакал горько. Вдруг видит Афоня: сынок его рядом стоит, тоже плачет. Услышал отец детские слова: «Разлучила нас, батюшка, жадность твоя. Не бывать мне взрослым парнем, не расти в любви родительской. За кровавые грехи отца стал я вечным пленником в глухой тайге». Затих голосок тоненький, взрослой мудростью наполненный. По ручью ушел сыночек его, мальчик-соболек.
Зарекся тогда Афоня на ручье соболей убивать. А вскоре открылся ему путь жизненный. К людям пришел разбойник прежний. Добрым крестьянам поведал боль свою, рассказал горе. Отвели они его к старцу мудрому, старцу из скита.
Совета просил страдалец с покаянием. А старик молился за него. Передал старик разбойнику волю Бога: «Злодейство добрым делом омыть, обустроить на золото украденное церковь святую в остроге для людей. От чистого сердца деньги отдать, не пожалеть. После добрых дел можно надеяться на просимое снисхождение».
Поверил обновленным сердцем Афоня старцу мудрому. Собрал золотые червонцы в суму дорожную и отвез в острог деревни Ольгино, где в железах сидел.
Возвели в деревне Ольгино храм высокий и красивый, церковь тюремную, деревянную… В куполах играло солнышко, раздавался звон серебряный колокольцев с резных башенок. На открытие церковное собралось народу множество. И поведал новый батюшка народу страдание родительское, страдание Афонино. Случилось чудо долгожданное.
Привели люди к церкви маленького нищего мальчика. Встретились отец и сын для вечной радости, закончилось безрадостное скитание сыночка Афонина. Воистину не забыл Господь раскаяния чистосердечного, искреннего. Прославил тогда Афоня Бога за все, зарекся изводить пушистых соболей, сам сторожил чащи заповедные.
На ручье своем, Афонинском, не позволял он, бывший разбойник, охотиться. Послушали сибирские охотники настрадавшегося человека, отступились от зверьков благородных. Вдоль ручья Афонина получилось место запретное, где соболей много водилось и обычных, и черных. Устраивали там в буреломных завалах черные соболя гнезда, выводили соболят. Любовались охотники красотой зверька благородного, меха блестящего, черного. Слава о редком соболе далеко улетела и достигла людей государственных.
Потому на гербе Сибири изображены два черных соболя среди снежных, белых просторов. Рядом с золотой короной царскою стоит черный соболь, гордость нации.
А заповедник народный и сейчас добрые люди берегут, заповедником Богунайским называют.
ДЕВУШКА СЕЛЕНВЕЙ
На берегах чистого и прозрачного Кана с давних времен жили татары сибирские. Занимались разными промыслами, в юртах кочевников жили, поселения свои называли улусами. Промыслы у татар таежные были: охота, рыбная ловля, собирательство лесных плодов и ягод.
В то время непуганая птица в тайге водилась: рябчики, глухари, утки разных пород, лебеди и гагары. Звери в большом изобилии населяли таежные урочища: горностаи, куницы, белки, ласки, лисы, не только рыжие, и черно-бурые также.
Реки тогда полноводнее текли, а после, из-за вырубки тайги в верховьях, обмелели.
Первые поселенцы сибирские общались с кочевыми татарами. Народ этот с одиннадцатого века жил под властью хана. Столица властителя стояла на реке Тобол, называлась Сибирь. В переводе с языка тех народов на русский означает «изобильная».
После того, как столицу ханскую покорили, всю территорию Сибирью называть стали.
Рассказ этот о сибирской девушке, жившей в татарском улусе на берегу притока реки Кан. Татары отличались от других народов Сибири: зырян, остяков, нанайцев, манси.
До нашего поколения память стариков сохранила сказание о татарской девушке по имени Селенвей. Селен — означало «белый, снежный». Полностью имя означало «снежинка чистая».
Родители девушки умелыми рыболовами были. Отец девушки Селенвей занимался промыслом торо. Заключался промысел в том, что крупные осетры привязывались веревкой к лодке рыбака. После рыбак плыл на лодочке в крупный город, где и продавал живую рыбу. Архивные документы краевого музея утверждают, что до самого 1934 года можно было недорого купить рыбу на веревке величиной с доброго кабана.
Получая за свою работу монеты, отец часто дарил их любимой дочери на монисто.
Много красивых монет звенело в нагрудном монисто Селенвей! Любили заботливые родители дочку, красиво одевали ее.
Шерстяные шапочки из цветной шерсти покрывали волнистые косы девушки. Нарядные шелковые юбки, шаровары, расшитые бисером чувяки, кружевные блузки — все имела Селенвей.
Природа щедро одаривала трудолюбивых и смелых. Отец девушки не знал ружья, охотился с луком. Но стрелы его поражали зверя на большее расстояние, чем нынешнее ружье.
Лучшие меха дарил родитель Селенвей, жилетки из горностая и соболя украшали девушку.
Счастливо жило таежное племя. Но пришла беда в татарский улус.
Принес с монгольских пустынь ветер хакас страшную болезнь, черную оспу. Никто не знал, как спастись от болезни. Вымирали улусы, гибли люди, опустели деревни.
Никого не щадила черная болезнь. Приблизилась она и к татарскому улусу.
В минуту тяжелую обращаются люди к опыту предков своих. Так случилось и в селении, где жила Селенвей. Собрал вождь татарского племени старых людей, бывших охотников, рыболовов, камнерезов.
«Вспоминайте, случалось ли прежде несчастье такое, как сейчас? Как спасались предки наши?» — спросил достойный вождь. Задумались старцы, полистали книгу памяти.
Тогда самый старый человек, бывший шаман племени, сказал: «Предки наши поклонялись богам, которые забыты сейчас. Боги эти разгневались на гордых людей. Нужна жертва человеческая, такая, какую и сейчас приносят своим богам за Голубым проливом алеуты. Только жертва должна быть добровольной, человеческой. Девушка, чистая как снег, пусть принесет себя в жертву!»
Замолчали все в собрании благородном, печально головы опустили.
«Страшные слова сказал шаман Масуд!» — воскликнул потрясенный вождь племени.
«Другого выхода не знаю!» — возразил грозный шаман.
На следующий день распорядился вождь привести в его белую юрту всех девушек. Робко вошли девушки к могучему вождю, опустили долу очи темные, не смеют взглянуть на повелителя. Красивы девушки татарские! Косы длинные бегут под покрывалами кружевными, завиваются на концах, украшенные цветными лентами, блестящими бусами. Соболями брови разбегаются, нежные щечки алеют от волнения.
Вождь поведал им волю шамана, предложил одной из них отдать собственную жизнь за жизнь других.
Замерли от ужаса девушки. Кому захочется умирать!
Каждая уже о женихах думает, о будущей свадьбе. В сибирский край долгожданная весна пришла, лебеди прилетели, на озерах курлычут. Природа цветет вокруг!
«Нет, — отказались девушки. — Не согласны».
Селенвей находилась вместе с другими в белой юрте вождя.
Грустная ушла она в юрту родительскую. Мать сердцем почувствовала беду, забеспокоилась, спрашивать стала. Рассказала Селенвей разговор с повелителем грозным.
«Возможно, обойдется без жертвы, минует черная болезнь наш улус!» — успокоила доченьку заботливая мать.
Вскоре в их жилище пришел жених девушки, красавец и воин… Крупные черные кудри обрамляли его загорелое лицо, стройную фигуру украшал вышитый замшевый халат. Пришел юноша повидать любимую, узнать, что случилось, для чего вождь собирал девушек племени.
Разговаривали молодые влюбленные долго, сидя у быстрой воды. Сверкают речные струи бликами солнечными, птички поют, подснежники расцветают. Хорошо! Зачем только старые говорят о страшном?
Текло время. Забыли девушки о разговоре в белой юрте татарского вождя.
Но однажды не дождалась влюбленная Селенвей милого своего жениха на свидание.
Когда пошла девушка Селенвей к юрте любимого, то увидела старую мать, будущую свою свекровь.
«Что случилось?» — воскликнула испуганная Селенвей, открывая полог юрты.
В сумраке жилища едва различалась разбросанная постель. Селенвей наклонилась к подушкам… На постели без чувств лежал ее жених со следами черной болезни на прекрасном лице.
Закричала бедная Селенвей раненой птицей, побежала прочь, к высоким скалам прибрежным.
«Никто не спасет любимого, кроме меня самой!» — думала Селенвей в тревоге о любимом. Стойко прошла девушка мимо юрты родительской и продолжала путь к обрывам на Богунае.
Молчали каменные громады, затихли птицы, когда поднималась красавица на самый высокий утес.
«О боги! — закричала девушка. — Видите, как тяжело мне! Дайте знаки божественные, что не напрасна жертва моя, что правильно поступает несчастная девушка Селенвей!»
Тотчас на светлом небе рядом с сияющим диском солнца появился узкий серп серебряного месяца. Это было знамение…
Бросилась с утеса вниз девушка Селенвей и разбилась о камни.
Выздоровел вскоре заболевший юноша, стал искать возлюбленную. Люди племени указали ему, что Селенвей убежала к страшным скалам, каменным громадам.
Отправился туда жених девушки, увидел лежащую на камнях Селенвей. Бережно поднял девушку и горько заплакал.
«Боги! Вы взяли ее чистую душу, чистую снежинку мою, девушку Селенвей! Сделайте же что-нибудь, чтобы память о ее подвиге не исчезла!»
Неожиданно упал тогда со скалы водный поток, засверкал брызгами бриллиантовыми, умыл слезы юноши скорбящего. Вечно падает со скал вода, повторяя путь сибирской девушки каждый миг времени.
Водопад на Богунае! Красивейшее место нашей тайги! Виден в мокрые туманы силуэт тонкой фигурки в скалах, девичьей фигурки. Душа невинная прилетает сюда, чтобы увидеть родные просторы.
Берегут сибиряки память о девушке, чистой, как белая снежинка, о ее преданной любви, не пощадившей даже собственной жизни ради любимого.
Забыли потомки имя властного вождя и жестокого шамана, но осталась память о девичьем подвиге, о жертвенной и нежной любви.
В то время непуганая птица в тайге водилась: рябчики, глухари, утки разных пород, лебеди и гагары. Звери в большом изобилии населяли таежные урочища: горностаи, куницы, белки, ласки, лисы, не только рыжие, и черно-бурые также.
Реки тогда полноводнее текли, а после, из-за вырубки тайги в верховьях, обмелели.
Первые поселенцы сибирские общались с кочевыми татарами. Народ этот с одиннадцатого века жил под властью хана. Столица властителя стояла на реке Тобол, называлась Сибирь. В переводе с языка тех народов на русский означает «изобильная».
После того, как столицу ханскую покорили, всю территорию Сибирью называть стали.
Рассказ этот о сибирской девушке, жившей в татарском улусе на берегу притока реки Кан. Татары отличались от других народов Сибири: зырян, остяков, нанайцев, манси.
До нашего поколения память стариков сохранила сказание о татарской девушке по имени Селенвей. Селен — означало «белый, снежный». Полностью имя означало «снежинка чистая».
Родители девушки умелыми рыболовами были. Отец девушки Селенвей занимался промыслом торо. Заключался промысел в том, что крупные осетры привязывались веревкой к лодке рыбака. После рыбак плыл на лодочке в крупный город, где и продавал живую рыбу. Архивные документы краевого музея утверждают, что до самого 1934 года можно было недорого купить рыбу на веревке величиной с доброго кабана.
Получая за свою работу монеты, отец часто дарил их любимой дочери на монисто.
Много красивых монет звенело в нагрудном монисто Селенвей! Любили заботливые родители дочку, красиво одевали ее.
Шерстяные шапочки из цветной шерсти покрывали волнистые косы девушки. Нарядные шелковые юбки, шаровары, расшитые бисером чувяки, кружевные блузки — все имела Селенвей.
Природа щедро одаривала трудолюбивых и смелых. Отец девушки не знал ружья, охотился с луком. Но стрелы его поражали зверя на большее расстояние, чем нынешнее ружье.
Лучшие меха дарил родитель Селенвей, жилетки из горностая и соболя украшали девушку.
Счастливо жило таежное племя. Но пришла беда в татарский улус.
Принес с монгольских пустынь ветер хакас страшную болезнь, черную оспу. Никто не знал, как спастись от болезни. Вымирали улусы, гибли люди, опустели деревни.
Никого не щадила черная болезнь. Приблизилась она и к татарскому улусу.
В минуту тяжелую обращаются люди к опыту предков своих. Так случилось и в селении, где жила Селенвей. Собрал вождь татарского племени старых людей, бывших охотников, рыболовов, камнерезов.
«Вспоминайте, случалось ли прежде несчастье такое, как сейчас? Как спасались предки наши?» — спросил достойный вождь. Задумались старцы, полистали книгу памяти.
Тогда самый старый человек, бывший шаман племени, сказал: «Предки наши поклонялись богам, которые забыты сейчас. Боги эти разгневались на гордых людей. Нужна жертва человеческая, такая, какую и сейчас приносят своим богам за Голубым проливом алеуты. Только жертва должна быть добровольной, человеческой. Девушка, чистая как снег, пусть принесет себя в жертву!»
Замолчали все в собрании благородном, печально головы опустили.
«Страшные слова сказал шаман Масуд!» — воскликнул потрясенный вождь племени.
«Другого выхода не знаю!» — возразил грозный шаман.
На следующий день распорядился вождь привести в его белую юрту всех девушек. Робко вошли девушки к могучему вождю, опустили долу очи темные, не смеют взглянуть на повелителя. Красивы девушки татарские! Косы длинные бегут под покрывалами кружевными, завиваются на концах, украшенные цветными лентами, блестящими бусами. Соболями брови разбегаются, нежные щечки алеют от волнения.
Вождь поведал им волю шамана, предложил одной из них отдать собственную жизнь за жизнь других.
Замерли от ужаса девушки. Кому захочется умирать!
Каждая уже о женихах думает, о будущей свадьбе. В сибирский край долгожданная весна пришла, лебеди прилетели, на озерах курлычут. Природа цветет вокруг!
«Нет, — отказались девушки. — Не согласны».
Селенвей находилась вместе с другими в белой юрте вождя.
Грустная ушла она в юрту родительскую. Мать сердцем почувствовала беду, забеспокоилась, спрашивать стала. Рассказала Селенвей разговор с повелителем грозным.
«Возможно, обойдется без жертвы, минует черная болезнь наш улус!» — успокоила доченьку заботливая мать.
Вскоре в их жилище пришел жених девушки, красавец и воин… Крупные черные кудри обрамляли его загорелое лицо, стройную фигуру украшал вышитый замшевый халат. Пришел юноша повидать любимую, узнать, что случилось, для чего вождь собирал девушек племени.
Разговаривали молодые влюбленные долго, сидя у быстрой воды. Сверкают речные струи бликами солнечными, птички поют, подснежники расцветают. Хорошо! Зачем только старые говорят о страшном?
Текло время. Забыли девушки о разговоре в белой юрте татарского вождя.
Но однажды не дождалась влюбленная Селенвей милого своего жениха на свидание.
Когда пошла девушка Селенвей к юрте любимого, то увидела старую мать, будущую свою свекровь.
«Что случилось?» — воскликнула испуганная Селенвей, открывая полог юрты.
В сумраке жилища едва различалась разбросанная постель. Селенвей наклонилась к подушкам… На постели без чувств лежал ее жених со следами черной болезни на прекрасном лице.
Закричала бедная Селенвей раненой птицей, побежала прочь, к высоким скалам прибрежным.
«Никто не спасет любимого, кроме меня самой!» — думала Селенвей в тревоге о любимом. Стойко прошла девушка мимо юрты родительской и продолжала путь к обрывам на Богунае.
Молчали каменные громады, затихли птицы, когда поднималась красавица на самый высокий утес.
«О боги! — закричала девушка. — Видите, как тяжело мне! Дайте знаки божественные, что не напрасна жертва моя, что правильно поступает несчастная девушка Селенвей!»
Тотчас на светлом небе рядом с сияющим диском солнца появился узкий серп серебряного месяца. Это было знамение…
Бросилась с утеса вниз девушка Селенвей и разбилась о камни.
Выздоровел вскоре заболевший юноша, стал искать возлюбленную. Люди племени указали ему, что Селенвей убежала к страшным скалам, каменным громадам.
Отправился туда жених девушки, увидел лежащую на камнях Селенвей. Бережно поднял девушку и горько заплакал.
«Боги! Вы взяли ее чистую душу, чистую снежинку мою, девушку Селенвей! Сделайте же что-нибудь, чтобы память о ее подвиге не исчезла!»
Неожиданно упал тогда со скалы водный поток, засверкал брызгами бриллиантовыми, умыл слезы юноши скорбящего. Вечно падает со скал вода, повторяя путь сибирской девушки каждый миг времени.
Водопад на Богунае! Красивейшее место нашей тайги! Виден в мокрые туманы силуэт тонкой фигурки в скалах, девичьей фигурки. Душа невинная прилетает сюда, чтобы увидеть родные просторы.
Берегут сибиряки память о девушке, чистой, как белая снежинка, о ее преданной любви, не пощадившей даже собственной жизни ради любимого.
Забыли потомки имя властного вождя и жестокого шамана, но осталась память о девичьем подвиге, о жертвенной и нежной любви.
БОБЫЛЬ СИБИРСКИЙ
В давние времена одиноких мужчин в Сибири бобылями называли. Считалось тогда, что бобыль испорчен одинокой жизнью, жизнью ради собственной личности. Не способен бобыль отдавать последнюю рубаху ради благополучия родных людей, ради семьи своей.
Многое из правил старых полезно знать и современным сибирякам.
Жил однажды такой бобыль в дальней деревушке сибирской. Звали парня Микола.
Любил Микола вдоль главной деревенской улицы прогуляться, себя показать, покрасоваться, повеликатиться. Микола ростом высокий, собой чернявый, волос не кудрявый, но волной пышнится, лицо белое. Из охранных казаков Микола родом был, а как разбойников в Сибири к порядку призвали, так люди служивые, охранные вроде не у дел оказались. Некоторые крестьянствовать стали, а у Миколы батюшка молодым в мир иной преставился, не успел сыночка к работе приучить. Охранной работы не нашлось для парня, а другой не пожелал Миколушка.
Завидовал в душе своей Микола мужичкам с крепким хозяйством, с достатком в доме.
Самому-то обустроить подворье неохота, лень одолела. А время летит, годы подошли, стареть парень начал. Первой забеспокоилась мать, престарелая Варвара:
«Послушай меня, сынок-бобылек! Сколько можно гулеваниться? Жениться тебе надо. Женишься — остепенишься! Мне легче будет. Женись, прошу тебя, Миколушка!»
Варвара престарелая надеялась, что сосватанная девушка будет парню воспитателем, тайным праведным наставником.
Согласился парень с маменькой, что нужна жена-молодушка: «Жена нужна мне не простая, а девка просто валовая».
Наконец приглядели в деревне Амосовка в бедной семье красивую девушку, по имени Анисья. Девушка скромная, работящая, пряниками не избалованная.
Посватались и согласие получили.
От удачи такой бобыль великатится: шапку соболиную надел, по деревне в ней прогуливается, над другими бобылями надсмехается: «Удача в руки пришла, а вы не смогли Анисью высватать!»
Видная девушка невеста Анисьюшка. Косы русые с отливом золотистым, растекаются по круглым плечикам, глазоньки ясные, голубые, как вода в ключе в летний день под ясным небушком. Недостаток у Анисьюшки — бедность липкая, сиротская.
Многое из правил старых полезно знать и современным сибирякам.
Жил однажды такой бобыль в дальней деревушке сибирской. Звали парня Микола.
Любил Микола вдоль главной деревенской улицы прогуляться, себя показать, покрасоваться, повеликатиться. Микола ростом высокий, собой чернявый, волос не кудрявый, но волной пышнится, лицо белое. Из охранных казаков Микола родом был, а как разбойников в Сибири к порядку призвали, так люди служивые, охранные вроде не у дел оказались. Некоторые крестьянствовать стали, а у Миколы батюшка молодым в мир иной преставился, не успел сыночка к работе приучить. Охранной работы не нашлось для парня, а другой не пожелал Миколушка.
Завидовал в душе своей Микола мужичкам с крепким хозяйством, с достатком в доме.
Самому-то обустроить подворье неохота, лень одолела. А время летит, годы подошли, стареть парень начал. Первой забеспокоилась мать, престарелая Варвара:
«Послушай меня, сынок-бобылек! Сколько можно гулеваниться? Жениться тебе надо. Женишься — остепенишься! Мне легче будет. Женись, прошу тебя, Миколушка!»
Варвара престарелая надеялась, что сосватанная девушка будет парню воспитателем, тайным праведным наставником.
Согласился парень с маменькой, что нужна жена-молодушка: «Жена нужна мне не простая, а девка просто валовая».
Наконец приглядели в деревне Амосовка в бедной семье красивую девушку, по имени Анисья. Девушка скромная, работящая, пряниками не избалованная.
Посватались и согласие получили.
От удачи такой бобыль великатится: шапку соболиную надел, по деревне в ней прогуливается, над другими бобылями надсмехается: «Удача в руки пришла, а вы не смогли Анисью высватать!»
Видная девушка невеста Анисьюшка. Косы русые с отливом золотистым, растекаются по круглым плечикам, глазоньки ясные, голубые, как вода в ключе в летний день под ясным небушком. Недостаток у Анисьюшки — бедность липкая, сиротская.