Вот тут настало время вспомнить народную поговорку о зеркале, на которое при известных обстоятельствах не годится пенять… Сам по себе второй самозванец был личностью жалкой и ничтожной, и в подметки не годившейся тому, чье имя принял. Однако, каков бы он ни был, русская знать прямо-таки массово бросилась к нему поцеловать ножку и выпросить милостей…
      Лучше всего ситуацию охарактеризовал С. Ф. Платонов: «В Москве, благодаря Тушину, все сословия дошли до глубокого политического разврата. Москвичи служили и тому, и другому государю: и царю Василию, и Вору. Они то ходили в Тушино за разными подачками, чинами и „деревнишками“, то возвращались в Москву и, сохраняя тушинское жалованье, ждали награды от Шуйского за то, что возвратились, „отстали“ от измены. Они открыто торговали с Тушином, смотрели на него не как на вражий стан, а как на очень удобное подспорье для служебной карьеры и денежных дел. Так относились к Тушину не отдельные лица, а масса лиц в московском обществе… оба соперника… своим совместным существованием влияли растлевающим образом на народ, развращали его».
      Можно добавить, что именно Тушинский вор как раз и посвятил в патриархи всея Руси Филарета, отца будущего царя… Основной опорой, военной силой Лжедмитрия II были, конечно, авантюристы из Польши и Литвы (знаменитый Лисовский, один из воевод Тушинского вора, как раз и бежал из Жечи Посполитой оттого, что его там собирались повесить), но без «тушинских перелетов», как прозвали сновавших меж Москвой и Тушино русских, самозванец ни за что не продержался бы так долго. Мало того, есть печальные для самолюбия потомков свидетельства: русские сподвижники Вора не только не мешали чужеземцам грабить и бесчестить церкви, но, наоборот, сами подавали пример. Сохранились воспоминания очевидца и участника событий, келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына. Монах прямо пишет, что даже «поляки с литвой» удивлялись, глядя, как русские тушинцы держат в алтарях своихцерквей собак и скотину, а на иконах играют в кости… (Истины ради нужно упомянуть, что и сам Палицын не без греха. Вскоре, когда зашла речь об избрании на русский престол польского королевича Владислава, Палицын присягнул Владиславу и без особого смущения принял то, что гоголевский герой деликатно именовал «борзыми щенками». Впрочем, так в те чертовски сложные годы поступали слишком многие, и не нам судить этих людей, сыновей своего времени…)
      Вот тут на сцене появляются те, кого без всякого на то основания именуют «шведскими интервентами».
      «Интервенция» - это вторжение войск одного государства на территорию другого. ВойскаШведского королевства вторглись на Русь гораздо позднее, в 1615 г., когда на троне уже два года сидел Михаил Романов и со Смутой, в общем, было покончено. Те, кого назвали «интервентами», на самом деле были наемниками, нанятыми Шуйским в Швеции, - примерно пятитысячный отряд из шведов, французов, немцев, шотландцев и финнов под командой молодого, но весьма толкового Якуба Делагарди, тридцатилетнего генерала. За помощь в войне против тушинцев Шуйский обещал, кроме денег, еще и передать Швеции область Корелу (часть нынешней Карелии) - однако по своему всегдашнему обыкновению соврал. Ландскнехты не получили не только Корелы, но и обещанного жалованья, вдобавок солдаты Шуйского разграбили их обоз…
      Корпус Делагарди оказался в «подвешенном» положении. Большую его часть составляли отнюдь не шведы - да и чистокровных шведов по ту сторону границы никто не ждал. Предстояло либо подыхать с голоду, либо грабить.
      Нужно добавить, что к тому времени история наемничества насчитывала несколько столетий. И «неплатежи» случались настолько часто, что наемные войска успели создать самый настоящий то ли церемониал, то ли ритуал - узнав, что им не намерены платить, они собирали сходку, без особых проклятий и жалоб выбирали себе «маршала» и его заместителей, после чего начинали добывать себе средства к пропитанию грабежом всего, до чего могли дотянуться.
      Даже русские источники отзываются о Делагарди довольно дружелюбно. Судя по всему, молодой генерал (бывший в приятельских отношениях с молодым военачальником князем Михаилом Скопиным-Шуйским), как ни странно, близко к сердцу принимал русские беды. Но вряд ли смог бы втолковать своему воинству, почему оно обязано умирать не за плату, а за некие идеалы…
      Одним словом, корпус Делагарди перешел на «самообеспечение». Захватив Новгород, принялись грабить во всю ивановскую - но, повторяю, не для шведской короны, а исключительно для себя. Время от времени Делагарди, правда, пытался вести нечто вроде переговоров о возможной кандидатуре шведского принца на русский престол, но никто, даже он сам, к этому не относился серьезно. Все за то, что эти телодвижения понадобились Якубу для того, чтобы не выглядеть откровенным предводителем разбойничьей шайки. Даже в те времена, собравшись грабить, уже думали об имидже и респектабельности.
      Именно художества наемников Делагарди, занятых исключительно заботой о своем кармане, и назвали впоследствии отчего-то «шведским вторжением»…
      (Ходят даже слухи, что именно тогда на Руси как раз и появился шотландец Лермонт, а вовсе не во времена Михаила, но проверить эту версию я сейчас не в состоянии.)
      Необходимо отметить, что к рождению легенды о «шведских интервентах» причастны не только русские историки позднего времени, но и современник событий король Сигизмунд. Соль в том, что Жечь Посполитая и Швеция находились тогда в состоянии войны, и при некоторой изобретательности ума присутствие на территории Московского государства регулярных шведских войск давало королю формальный повод нарушить мирный договор с Москвой…
      Сигизмунд прекрасно знал, что представляет собой «корпус Делагарди», но притворился, что искренне считает его «шведским регулярным войском».
      И началась польская интервенция - на сей раз настоящая, без всяких кавычек. Смоленск был осажден войсками гетмана Жулкевского…
      Я нисколько не рвусь оправдывать поляков (благо мои предки принадлежат не к полякам, а как раз к литвинам, тут есть свои тонкости и стародавние польско-литовские трения, постороннему непонятные). Однако никак не могу согласиться с тем, что вторжение польских войск в 1609 г. в пределы России в трудах иных национал-патриотично озабоченных тружеников пера предстает едва ли не самым черным злодеянием в мировой истории…
      Когда речь идет о двух соседствующих державах, существующих бок о бок не одну сотню лет, лучше всего сразу отказаться от привычки видеть все в черно-белом цвете. Просто-таки невозможно доискаться, кто и когда нанес первую зуботычину, послужившую детонатором многовековых испано-французских, франко-итальянских, англо-шотландских и германо-французских войн. Проще признать, что рыльце в пушку у всех заинтересованных сторон.
      Именно так и обстоит с русско-польскими отношениями. Никто не спорит: безусловно, король Сигизмунд поступил, как последний негодяй, вторгшись в охваченную смутой соседнюю державу. Однако тот, кто согласится с этой формулировкой, будет вынужден, если хочет сохранить беспристрастность, применить точно те же слова к великому князю Ивану III. В 1492 г., когда внезапно умер польский король Казимир и у поляков хлопот стало выше головы, войска Ивана неожиданно ударили на соседей и заняли большую территорию с несколькими городами, присоединив ее к московским владениям. А если забраться еще дальше, мы, к своему некоторому смущению, обнаружим, что первое в истории упоминание о русско-польском конфликте гласит, что «русские напали на поляков и отобрали несколько городов». Причем пишут это русские летописцы…
      Короче, интервенция имела место, но безусловной ошибкой было бы считать ее самым черным преступлением всех времен и народов - поскольку наши собственные предки порой были не лучше…
      О героической обороне русскими Смоленска написано много, и я не стану к ней возвращаться. Наоборот… По моему глубокому убеждению, патриотизм состоит не в том, чтобы замалчивать наиболее неприглядные страницы собственной истории, а в том, чтобы на их примере учиться избегать повторения. Как писал Владимир Маяковский (хотя ссылаться на него не особенно ныне и модно): «Слава! Слава! Слава героям! Впрочем, им довольно воздали дани. Теперь поговорим о дряни».
      Поговорим о дряни - о Шуйских, царе Василии и его брате Дмитрии.
      Их племянник, двадцатичетырехлетний князь Михаил Скопин-Шуйский, по справедливости считался лучшим русским полководцем того времени, славным многими победами над тушинцами. О нем самого высокого мнения был и поднаторевший в европейских войнах Делагарди, а популярность князя у русских можно без малейших преувеличений назвать общенародной. Именно этот человек был как нельзя более кстати, на своем месте, во главе русских войск перед лицом иностранного вторжения.
      Однако удар последовал с неожиданной стороны…
      В народе пошли вполне оправданные толки о том, что молодой князь Михаил, ежели судить по справедливости и заслугам, - лучший из возможных преемник царя Василия. Сам Василий к этим слухам относился довольно равнодушно (поскольку был бездетным), но его брат Дмитрий считал преемником царя как раз себя - и потому клеветал Василию на племянника, как только мог.
      23 апреля 1610 г. на пиру у князя Воротынского жена Дмитрия Марья (кстати, дочь Малюты Скуратова) преподнесла Скопину-Шуйскому почетную чашу. Уже через несколько минут князь Михаил почувствовал себя плохо, пошла носом кровь (как у Бориса Годунова!), его увезли домой… С постели он уже не встал, не помогли ни царские лекари, ни срочно доставленные Делагарди немецкие врачи. Через две недели молодой князь умер. Толпа москвичей тут же бросилась разносить дом Дмитрия Шуйского - и, если бы не прискакали посланные царем ратники, несомненно, добилась бы своего.
      Мало кто из историков сомневается, что князь Михаил был отравлен своими дядьями. Современники событий другой версии и не хотели принимать. Навыки Шуйского в обращении с ядами общеизвестны - подсылал отравителей и к Лжедмитрию II, и к Болотникову (вполне возможно, что и Годунова отравил он). Таким образом, братья Шуйские своими руками уничтожили человека, который мог спасти их династию. Прокопий Ляпунов, человек, без сомнения, осведомленный, в глаза обвинил всех трех братьев в отравлении князя Михаила - и ушел к Лжедмитрию II…
      24 июля 1610 г. неподалеку от Можайска, у села Клушино, произошло сражение, которое, безусловно, должно считаться самой позорной страницей в летописи русского оружия. Разгром, который потерпели русские войска, можно сравнить разве что с поражением под Нарвой, однако под Нарвой войско Петра I состояло главным образом из новобранцев, а под Клушино пришли люди с немалым боевым опытом…
      Историки обеих стран по-разному оценивают противостоявшие друг другу силы. Некоторые польские источники придерживаются следующей версии: у поляков - 6800 конников и 200 пехотинцев, у русских - 30 000 русских и пятитысячный корпус Делагарди. По русским данным, силы поляков составляли около двадцати тысяч, русских - около сорока. Впрочем, и такой расклад достаточно угнетает: проигрывать унизительно что при двухкратном превосходстве, что при четырехкратном…
      Главное, польскими силами командовал талантливый и опытный полководец гетман Станислав Жулкевский, а русскими - Дмитрий Шуйский, пригодный для этой цели не более, чем для чтения лекций по алгебре. Едва победа стала склоняться на сторону гетмана, Дмитрий в панике ускакал от войска - по свидетельствам современников, при этом увяз в болоте, потерял сапоги и коня и прискакал в Москву босой, на крестьянской клячонке. Даже если это и придумано злопыхателями, полную военную бездарность Дмитрия не оспаривал никто. Именно в этот момент стране нужен был Михаил Скопин-Шуйский, но он лежал в земле…
      17 июля Шуйского свергли, насильно постригли в монахи. Боярская дума с князем Мстиславским во главе обратилась к королю Сигизмунду, заявив, что согласна избрать русским царем королевича Владислава. Среди присягнувших Владиславу был и Михаил Романов. Ничего странного, если вспомнить, что его отец Филарет как раз и был уполномочен Земским Собором на то, чтобы добиться от Сигизмунда согласия на принятие Владиславом русской короны. Даже позже, когда Михаил был уже венчан на царство, в одной из первых грамот к Сигизмунду имя Михаила стояло на четырнадцатомместе, после бояр. Не удивительно, что поляки так долго не признавали Михаила законным государем…
      Наступило время так называемой «семибоярщины». Правда, во всех сохранившихся официальных грамотах «бояр» не семь, а шесть: три боярина, Мстиславский, Шереметев и Голицын; окольничий, князь Мезецкий, и два думных дьяка - Телепнев и Луговской.
      Коли уж мы помним героев, обязаны помнить и предателей. Вот они, все шестеро, поименно:
      Федор Иванович Мстиславский
      Василий Васильевич Голицын
      Федор Иванович Шереметев
      Данило Иванович Мезецкий
      Василий Телепнев
      Томило Луговской.
      Именно эти шестеро от имени всего русского народа ночью впустилив Москву польские войска. И привели москвичей к торжественной присяге Владиславу, а потом разослали по всей стране «известительные» грамоты, требуя, чтобы королевичу присягала вся Русь.
      Пожарище разгоралось. Смоленск был занят поляками оттого, что некий русскийпредатель Иванко с символическим прозвищем Шваль показал ведущие в город потайные ходы. (А русский воевода Бутурлин, перед тем как отступить из города под напором поляков, старательно ограбил лавки смоленских купцов.) Лжедмитрия II к тому времени уже прикончили касимовские татары, но осталось его воинство, расколовшееся надвое. Поляки и литовцы, так называемые «лисовчики» (по имени их предводителя, того самого Александра Лисовского, что был приговорен в Жечи к повешению), сражались теперь исключительно за себя. Деваться им было попросту некуда, король Сигизмунд, хоть и не предпринимал против них прямых военных действий, не препятствовал истреблять их московским полкам. Казаки, бывшие в подчинении Тушинского вора, убили Прокопия Ляпунова и, на словах, выступали против поляков, однако о том, как они «боролись» против Сигизмунда, лучше всего расскажет русский летописец: «Беспрестанно ездя по городам из подмосковных таборов, казаки грабят, разбивают и невинную кровь христианскую проливают; боярынь и простых жен и девиц насилуют, церкви Божьи разоряют, святые иконы обдирают и ругаются над ними так, что и писать о том страшно. А когда Ивашка Заруцкий
с товарищами взяли Новодевичий монастырь, они также разорили церковь и ободрали образа, и таких черниц, как бывшую королеву Ливонскую, дочь Владимира Андреевича, и Ольгу, дочь царя Бориса, на которых прежде и глядеть не смели, ограбили донага, а иных бедных черниц грабили и насиловали, а как пошли из монастыря, то его выжгли. Они считаются христианами, а сами хуже жидов».
      (Кстати, эти строчки не мешало бы перечесть нынешнимказакам, которые пока что вместо реальных дел лишь пыжливо разгуливают по улицам, увешавшись бутафорскими крестами и при каждом удобном случае не преминут ввернуть, что их предки, изволите ли видеть, всегдаслужили России верой и правдой…)
      В Москве в плотной осаде сидели поляки (королевича Владислава столица так и не дождалась, что неудивительно - ни один нормальный человек на его месте не приехал бы). На севере «корпус» Делагарди, дочиста ограбив Новгород, попытался было проделать то же самое со Псковом, однако Псков отбился - правда, тут же попал в руки шайки некоего «вора Сидорки», который, не мудрствуя лукаво, объявил себя чудесно спасшимся от убийц «царем Дмитрием».
      Это был уже третий Лжедмитрий. Чуть позже появился и четвертый - в Астрахани, и его признало царем все Нижнее Поволжье.
      Таким образом, в России одновременно существовало целых пять правительств, каждое из них считало себя законным, издавало указы, жаловало землями, а заодно, понятное дело, карало супротивников. По сравнению с тогдашней ситуацией известное противостояние президента и парламента в 1993 г. - детская игра в коняшки.
      Эти пять правительств были следующие:
      1. Так называемое Ярославское, состоявшее человек примерно из двадцати вождей ополчения, которое мы теперь называем несколько проще: «ополчение Минина и Пожарского».
      2. Боярская дума в Москве («шестибоярщина»), под крылом польского гетмана Ходасевича.
      3. Атаманы Трубецкой и Заруцкий, со своими войсками обосновавшиеся под Москвой.
      4. Лжедмитрий III в Пскове.
      5. Лжедмитрий IV в Астрахани.
      Речь идет только о тех, кто контролировал достаточно обширные территории (Делагарди, правда, тоже захватил изрядный кусок русского северо-востока, но он, по крайней мере, не издавал никаких указов, хотя грабил, стервец, за троих).
      Где-то, словно киплинговская кошка, гулявшая сама по себе, мотался со своим воинством Александр Лисовский, чье положение было самым безвыходным - за участие в шляхетском мятеже и прочие художества его приговорили к вечному изгнанию из пределов Жечи Посполитой, и податься ему было абсолютно некуда. «Лисовчики», своеобразное солдатское братство, в пору своего расцвета насчитывали до десяти тысяч конников. Военные историки отмечают железную внутреннюю дисциплину этой ватаги, ее исключительную отчаянность в бою и незаменимость при дальних кавалерийских рейдах по тылам противника. Однако, с другой стороны, по грабежам и мародерству эта теплая компания наверняка заняла бы первое место в европейском чемпионате, вздумай его кто-нибудь проводить…
      По необъятным просторам Руси великой вольготно шатались еще десятка полтора самозванцев вовсе уж мелкого пошиба. По меткому замечанию Иловайского, «самозванство вошло в какую-то моду» (в самом деле, преждеРусь самозванства практически не знала). Одни называли себя сыновьями Федора Иоанновича: «царевич Федор», Клементий, Савелий, Ерофей и прочая, и прочая. Подозреваю, кое-кто из них не мог внятно ответить на вопрос, кого же он изображает - «царевич», и все тут…
      Некий Лаврентий объявил себя внуком Ивана Грозного, сыном царевича Ивана. Его коллега по ремеслу Август пошел еще дальше - не чинясь, выдавал себя за родного сына самого Ивана Грозного от четвертой супруги Анны Колтовской. Наглость вышеупомянутого Федора дошла до того, что он явился к Тушинскому вору и вопросил совершенно в духе Остапа Бендера: «Дядюшка, узнаешь ли родного племянника?»
      Лжедмитрий II, не склонный поощрять конкурентов, «племянника» не признал и велел тут же укоротить его на голову. А заодно прикончил Лаврентия с Августом - после чего остальные «царевичи» обходили Тушино десятой дорогой…
      Кроме того, по лесам и дорогам разгуливали многочисленные ватаги так называемых «шишей» - партизанствующих крестьян, которых столь запутанная жизненная коловерть довела до полного остервенения. Согласно официальной традиции, они сражались исключительно с «интервентами», однако я позволю себе в этом усомниться, помня, что творилось в России во времена «бело-красной» Гражданской войны. Вероятнее всего, попадались и отдельные идеалисты, но большая часть «лесных братьев», ручаться можно, колошматила все, что движется, не обременяя себя детальными выяснениями… Во всех прочих странах с «лесными братьями» в периоды неразберихи и внутренних смут так и обстояло, вряд ли Русь была исключением.
        

«Жен и детей заложим…»

        

      Минина с Пожарским принято рисовать самыми светлыми красками. Образы их едва ли не иконописны. Вот только реальность, как водится, сплошь и рядом весьма далека от благостных картин…
      Я вовсе не намерен следовать дурацкому обычаю нашей достопамятной образованщины и «развенчивать» кого-то - просто хочу напомнить читателю, что действительность всегда сложнее наших представлений о ней, а в характере практически любого крупного исторического деятеля, неважно, в нашем Отечестве или за его пределами, намешано столько противоречивого и прямо-таки порой отвратительного, что изображать кого-то однойлишь краской попросту глупо. История - дочь времени, и все поголовно исторические персонажи - дети своеговремени, к которому бесполезно прилаживаться с черно-белыми очками…
      Давно уже получила хождение «романтическая» версия сбора денег на нижегородское ополчение, по страницам романов кочевал умилительный и добросердечный Кузьма Минин-Сухорук, со слезами на глазах призывавший всех присутствующих заложить жен и малых детушек, чтобы раздобыть средства на снаряжение войска.
      Вообще-то, так и было. Закладывали. Только - не своих…
      Минин был человеком безусловно зажиточным - торговлей скотом в то время занимались люди отнюдь не бедные, а потому к описываемому времени приобрел некоторую «крутость», практичность и сильную волю, свойственные преуспевающим дельцам. Имеются совершенно достоверные сведения о том, какон собирал деньги на войско.
      Сначала Минин «пробил» решение, по которому все его приказания выполнялись беспрекословно (за тем, чтобы это соблюдалось, следили ратники князя Пожарского). И разослал по Нижнему многочисленных оценщиков. Имущество каждого было оценено со всем возможным рвением, после чего с жителей в приказном порядке потребовали отдать пятую часть имущества (а кое от кого - и треть). Когда собранных денег не хватило, Минин без колебаний «пустил на торг наименее зажиточную часть горожан. Их небогатое имущество продавали целиком, кроме того, отдавали в кабалу и их самих, и их семьи. Холопы, надо отметить, шли за бесценок, потому что их было довольно много. Именно такими средствами и были собраны нужные суммы. Нравится это потомкам или нет, разрушает это иконописный образ или нет, но без подобных крутых мер нижегородское ополчение вряд ли смогло бы снарядиться в поход и изгнать интервентов. Можно еще вспомнить, что Минин, хотя и говаривал, будто ему являлись «видения», побуждавшие постоять за землю Русскую и веру православную, окрестные монастыри обложил столь же суровым налогом.
      Увы, бравый Кузьма тогда же, в 1612 г., был изобличен во взяточничестве и «кривосудии». Речь идет об истории с Толоконцев-ским монастырем. Монастырь этот, довольно древний, в свое время получил от Грозного жалованные грамоты и был полностью самостоятельным. Позже, при Федоре Иоанновиче, игумен монастыря Калликст «проворовался и пропил всю монастырскую казну» - и, стремясь, должно быть, раздобыть деньжат на опохмелку, за бесценок спустил все документы богатому соседу, Печерскому монастырю, тут же радостно завладевшему всем оставшимся достоянием толоконцевцев. С наступлением Смутного времени толоконцевские монахи пожаловались в Москву, дьяку Ивану Болотникову (не путать с Иваном Болотниковым-атаманом! - А. Б.) Однофамилец «воровского воеводы» прислал комиссию, которая быстро во всем разобралась и вернула толоконцевцам самостоятельность. Однако стоило комиссии уехать, печерский архимандрит Феодосий отправился к «местному авторитету» Минину, сунул ему взятку, и Кузьма вновь присоединил толоконцевские владения к землям Печерского монастыря
.
      Как бы там ни было, Минин и Пожарский все же выгнали из Москвы поляков (среди которых гораздо больше было немецких наемников, кстати, нежели поляков и литвинов). Правда, это святое дело не обошлось без досадных инцидентов: когда из города выходили жены и дочери бояр, сидевших в осаде вместе с поляками, казаки собирались их ограбить и, когда Пожарский принялся их унимать, всерьез грозили пришибить князя. Как-то обошлось, но казаки в поисках морального удовлетворения перебили часть пленных, нарушив свое же честное слово сохранить всем сдавшимся жизнь.
      Кстати, именно под давлением казачьей части ополчения - о чем есть недвусмысленные упоминания - и был избран царем Михаил Романов. Не исключено, что могла бы пройти и другая кандидатура: «выдвигались» многие, в том числе и Пожарский, сохранились туманные упоминания, что сначала был все-таки выбран князь Трубецкой, и лишь несколькими днями спустя под давлением казаков остановились на Михаиле…
      Прежде чем перейти к подведению итогов, следует обязательно упомянуть об одной насквозь мифической фигуре, без всяких на то оснований произведенной в народные герои…
        

Герой, которого не было

        

      Советский энциклопедический словарь 1964 г. отзывается об этой героической личности со всем уважением: «Сусанин Иван Осипович (ум. 1613) - крестьянин с. Домнино Костромского у., нар. герой, замученный польскими интервентами, отряд к-рых он завел в непроходимую лесную глушь. Героич. поступок С. лег в основу мн. нар. преданий, поэтич. и муз. произв.».
      Энциклопедический словарь 1985-го еще более уважителен и прямо-таки эпичен: «Сусанин Иван Осипович (?-1613) - герой освободит. борьбы рус. народа нач. XVII в., крестьянин Костромского уезда. Зимой 1613 завел отряд польск. интервентов в непроходимое лесное болото, за что был замучен».