Бушков Александр Александрович. Возвращение пираньи

* * *

   ...Оглушительную музыку он услышал издали – варварскую какофонию тромбонов, дудок, барабанов и литавр. По главной улице валил людской поток, обойти его не было никакой возможности, как и втиснуться в ряды, и они остановились у стены старинного здания, рядом с другими зеваками.
   – Немножко опоздали, – прокричала ему на ухо Ольга. – Мадонну уже пронесли в собор, я в прошлом году видела, а тебе было бы интересно... Ничего, еще есть на что посмотреть... Плата Лабрада!
   – Что?
   – Смотр серебра! Смотри хорошенько!
   Посмотреть было на что. Звяканье, лязганье, высокий звон, бренчанье даже заглушало варварскую музыку – и исходило оно от груд серебра, которым шествующие были увешаны от каблуков до пяток.
   Больше всего было индейцев, но мелькали и гачупинос, и вполне европейские лица.
   Шагали люди в самых настоящих кольчугах, смастеренных из большущих, старинных монет, а мелкие серебрушки унизывали ленты на шляпах, тройными ожерельями пригибали шеи, звякали на сапогах. Шагали люди, увешанные блюдами, мисками, тарелками, жбанами, кувшинами, чайниками, поварешками, щипцами для орехов, вилками, ложками, ножами, лопаточками для тортов, кофемолками и бокалами, чайными ситечками и кастрюльками, кухонной утварью вовсе уж непонятного назначения, – и все это было из серебра, начищенного до немыслимой яркости, рассыпавшего вокруг солнечные зайчики. Даже ослы и лошади, смирно шагавшие в людском потоке, щедро увешаны всевозможнейшим серебром, даже велосипеды, парочка юрких японских мопедов...
   «Ни черта себе – угнетенные индей-цы», – растерянно подумал Мазур, пытаясь прикинуть, сколько же здесь «ла плата». По всему выходило, что считать следует центнерами.
   – Не похожи они на пролетариев! – крикнул он на ухо Ольге.
   – Карахо, какие пролетарии? Торговцы, лавочники, перекупщики, а это все – родовые клады...
   Он вздрогнул – слева раздались душераздирающие вопли, визг, вой и гогот.
   – Гвоздь программы! – громко пояснила Ольга. – Дьябладас, танец чертей!
   Ряженых чертей оказалось немереное количество, они вели себя, как и подобает нечисти: ходили колесом, орали, выкаблучивали невероятные коленца, вертели хвостами, как пропеллерами, тыкали зрителей рогами, бросались на хорошеньких девушек, и те, старательно визжа, шарахались, а рогатые, словно бы невзначай, норовили поддеть подол древком трезубца, а то и огладить мимоходом со всей чертячьей наглостью.
   Когда пришла ее очередь, Ольга получила сполна – исправно взвизгнув, попыталась увернуться, но налетевший с неожиданной стороны чертила, весь в ало-желтых матерчатых языках огня, ловко взметнул ей подол выше талии, а второй столь же хватко притиснул на миг к стене, упершись в грудь растопыренными лапами.
   Обижаться не полагалось. Мазур видел, что Ольга эти маскарадные вольности приняла как неизбежность, но все равно пожалел, что не догадался под шумок выдернуть у черта хвост, – вон там, справа, какому-то раздосадованному кавалеру это только что удалось...
   Она, смеясь, одернула платье:
   – Давай выбираться отсюда. Больше не будет ничего интересного. В собор все равно не попасть, да ты и не католик, тебе и незачем... Пойдем на ярмарку?
   – Пошли, – согласился он, мстительно оглянулся на чертей. – А вот маски у них фабричные...
   Пробираясь за ней следом, он не сразу вспомнил, о чем напомнили эти дикарские пляски. Ах да, противоположный берег Атлантики, Н’Гила, карнавал в честь какого-то старинного праздника, урожая, что ли? Вот у т е х маски были самодельными, разнообразнейшими, под костюмами можно было спрятать базуку. Они лопухнулись, конечно, были моложе, глаза разбежались, – но и Кисулу, битый волк, был хорош, вывернулся из одиннадцати покушений целехоньким, а в тот раз как-то оплошал, разрешил, чтобы его кресло поставили метрах в трех от дороги, по которой шествовали, приплясывая, маски. Ну, и получил – всю обойму в грудь из спрятанного под накидкой-бубу пистолета. Переполох, задние еще ничего не поняли, напирают, Кисулу еще заваливается, Морской Змей чуть ли не в упор высаживает в стрелявшего полмагазина, ближайшие начинают разбегаться, вопли, свист дудок, длинная пулеметная очередь по всем без разбору – это Отанга, черный двухметровый красавец, п л е м я н н и к, слишком многое терявший со смертью дяди-диктатора, лупит от бедра... С тех пор Мазур как-то не особенно жаловал карнавалы и прочие машкерады – сам он успел плюхнуться наземь, а вот Папу-Кукареку, профессионала, мочилу, чертов племянничек срезал, как косой. Хорошо еще, пенсию потом детишкам выбили, а когда подросли, Мазур на пару с Морским Змеем сочинили правдоподобную байку, в которой Папа-Кукареку, естественно, погибал в знойной, жаркой Африке насквозь героически, где-то даже агитационно... Совсем недавно какой-то газетный щелкопер раскопал-таки и эту историю из прошлого, но дети Папы-Кукареку к тому времени сами уже обзавелись детьми, были в летах, так что пережили относительно легко...
   Ярмарка... Одно слово – ярмарка. Нищие у базарных ворот, горы фруктов, и привычных, и диковинных, вроде гранадильяс – этаких апельсинов с зеленой студенистой мякотью и особо нежных, что даже теперь, в пору реактивных самолетов, не переносят путешествия через океан, портятся, а потому в Европе совершенно неизвестны. Абсолютно русские груды картошки, на первый взгляд, выкопанной где-то под Шантарском, – тьфу ты, здесь ведь картошкина родина, отсюда она и произошла, так что ничего удивительного...
   Индейцы из предгорий в ярких фабричных рубашках – но короткие ворсистые штаны из домотканины. Индейцы с далеких гор – этих, пояснила Ольга, моментально можно узнать по маленьким шляпам-монтерос из черного войлока, украшенных белым вязаным крестом. Гончары, мясники, зеленщики – и тут же чоло в джинсовом костюме, с плейерами последней модели. Десятка два лам, буднично проходящих с тюками овечьей шерсти на спинах. Столь же буднично наваленные грудой мандолины из панциря броненосца. Замысловатые сувениры непонятного на первый взгляд назначения. Масса изделий из серебра – браслеты связками, как бублики, замысловатые серьги кучей, брелоки в виде индейских божков и сверхзвуковых истребителей... И гомон, и толкотня, и следует присматривать за бумажником: если здесь нет дюжины карманников на одном квадратном метре, то Мазур – королева английская...
   Он приостановился. Морщинистый индеец, перед которым на куске красного пластика были навалены какие-то овальные, светло-зеленые плоды, уписывал один из них так смачно, что у Мазура поневоле потекли слюнки.
   – Хочешь купить? – догадалась Ольга, отчего-то лукаво щурясь.
   – А что?
   Она бросила на Мазура смеющийся взгляд:
   – Будь у меня желание разыграть, тебя ждал бы приятный сюрприз... Ладно, не буду, хотя мы иногда с иностранцами и проделываем, главным образом с нортеамерикано. Милый, это плоды койоловой пальмы... – Она сделала театральную паузу.
   – Ну и что? – спросил Мазур, как ему и полагалось по роли невежды-туриста. – Сам-то он лопает...
   – А то! – воскликнула Ольга. – Видишь ли, у этих плодов невероятно клейкая кожура, одним-единственным можно перемазаться так, что потом не отмоешься неделю. Поэтому их сначала скармливают коровам. В желудке у коровы переваривается только кожура, а сам плод целехоньким выходит... с другого конца. Тогда его моют и едят. Между прочим, он здорово сладкий...
   – Ты серьезно?
   – Абсолютно.
   – Тогда я воздержусь, – сказал Мазур.
   – Эти мне европейцы... Он в самом деле сладкий... а?
   – Нет, спасибо, что-то не хочется после коровы...
   – Эстет ты у меня... – сказала Ольга свысока. – Так, а вон тому типчику придется плохо, если нагрянет полиция, штраф заплатит, как миленький...
   – За что? – спросил Мазур, глядя на вышеупомянутого типчика, ничем не примечательного, стоявшего рядом с груженным горшками осликом.
   – Цветы видишь? Гирлянду на упряжи? На белую акацию похожи.
   – Ну?
   – Это «воровской цветочек», флорифундия. Она же – древовидный дурман. Если поставить большой букет в комнату, минут через десять испарения подействуют, как отличное снотворное. Воры в старые времена любили такие фокусы: высмотрят подходящий богатый дом, в окно – открытое, конечно, из-за жары – забросят букетик, выждут и идут смело, спящий хозяин не проснется... Вряд ли у этого болвана что-то такое на уме, просто приехал из диких мест, где о городских изобретателях не слыхивали, – но все равно, в провинции за флорифундию, окажись она у тебя, моментально оштрафуют. Кто знает, что у тебя на уме... Пошли? – Ольга энергично взяла его за руку и повела мимо флегматичных лам.
   – Куда?
   – Искать брухо. Колдуна. На всякой уважающей себя ярмарке должен отыскаться хоть один индейский брухо. Что, разве не интересно?
   – Да как тебе сказать... – пробормотал Мазур.
   Не то чтобы он боялся колдунов, но, немало их повидав в разных экзотических уголках, давно сделал вывод: черт их знает, как это у них получается, но если предсказывают, сволочи, все непременно сбудется рано или поздно, и ты лишь п о т о м поймешь – вот оно, сбылось...
   – Ага! – всмотрелась Ольга поверх голов. – Вон он, расселся...
   Брухо, как оно и полагается, оказался невидным старичком с морщинистой физиономией, делавшей его похожим на щенка шарпея, – сплошь волнообразные выпуклости, вид прямо-таки марсианский. В одежде ни малейшего влияния городской моды: штаны до колен, домотканая куртка, шапочка-монтерос, на плечах – пестрый женский шерстяной платок с бахромой, Мазур много таких видел на индеанках.
   Старый стервец, похоже, знал себе цену, всем видом показывая, что он не какой-то там ярмарочный брадобрей или шорник. Словно и не видел остановившихся перед ним Ольгу с Мазуром, уставясь в неведомые дали.
   – А он ничего такого не наглотался? – спросил Мазур, вспомнив самую известную парочку наркоманов – Карлоса Кастаньеду и его пастыря дона Хуана. Кацуба говорил, где-то по этим местам они и болтались со своими галлюциногенными грибами...
   – Есть волшебное средство... – сказала Ольга.
   Наклонилась и положила рядом со стоптанным ботинком синюю кредитку, свернутую по-здешнему: сначала поперек, пополам, потом так, что получается неправильный треугольник.
   И точно, будто за ниточку потянули: старикашка мгновенно вернулся из неведомых астральных миров, денежка исчезла после небрежного мановения руки. Колдун достал мешочек, высыпал перед собой пригоршню крупных камешков, извлек некое подобие блестящей миниатюрной кочерги и выжидательно занес свой серебряный магический жезл – похожий скорее на крючок для снимания обуви – над камешками.
   – Тебя предсказания судьбы интересуют? – спросила Ольга, понизив голос.
   – Нет. – Поколебавшись, он честно добавил: – А то предскажет что-нибудь такой вот экстрасенс, а оно потом и сбывается в самый неподходящий момент...
   – Ага, значит, веришь?
   – Кому как и смотря когда, – проворчал Мазур. – Шарлатанов среди них хватает...
   – Вот и проверим. Пусть-ка угадает, кто ты такой...
   Она что-то сказала старику, и тот принялся своей серебряной кочерыжкой катать камушки по какой-то непонятной системе – будто играл сам с собой во что-то напоминавшее гольф или, подобно Чапаеву, строил военные планы с помощью картошки, кою камушки с успехом заменяли. Мазур наблюдал критическим оком.
   Камушки, наконец, образовали некое подобие узора. Старик закачался над ними, безучастно выплевывая непонятные короткие фразы: даже Мазур, не владевший испанским, сообразил на слух, что брухо обильно вкрапливает в свою тираду индейские словеса.
   – Ну, так... – сказала Ольга, слегка посерьезнев. – Знаешь, кто ты такой? Соляной человек. Соленое море и соленая кровь – вот что ему в первую очередь камни вещают, все остальное уже детали...
   Мазур поджал губы. Что ж, совпадало...
   – Совпадает, а? – сделала тот же вывод Ольга. – Как нельзя лучше подходит для военного моряка...
   – Если только ты мне правильно переводишь. Вдруг разыграть хочешь?
   – Обижусь... Серьезное дело, розыгрыши неуместны...
   Старикашка вновь заклекотал, уставясь на Мазура, делая пассы кочерыжкой.
   – Так-так... – прислушалась Ольга. – Горный индейский диалект, чтоб ему провалиться, половину по смыслу угадывать приходится, но более-менее ясно... Ага. Он говорит, что ты всегда достигаешь своей цели, конец пути увенчивается победой...
   – Это понятно, – кивнул Мазур. – Клиент должен выслушать не один комплимент, та же механика, что и у цыганских гаданий.
   – Погоди-погоди... А ты знаешь, все не так просто. Он тебе не комплименты делает. – Ольга произнесла пару фраз, выслушала ответ. – Скорее констатирует факт... и особо подчеркивает, что постоянное... гачилато, гачилато... ага! Постоянное достижение победы, достижение цели еще не означает удачи и счастья, а иногда прямо противоположно таковым... Счастье – это еще не обязательно победа, вовсе не обязательно, потому что... потому что соль горька, а в тебе слишком много соли, победа – это соль, а счастье – золото, вкус золота сладок... дальше пошли дебри первобытной горной философии... Таков приблизительный смысл. Есть в этом толк?
   – Ну, похоже... – признал Мазур.
   – Как насчет предсказаний? Говорит, самое время к предсказаниям переходить...
   – Не стоит, – сказал Мазур решительно. – Не хочется.
   – Боишься?
   – Не подначивай. Сама лучше попробуй.
   – А вот попробую!
   Она что-то спросила – и камушки вновь начали выписывать загадочные вензеля под толчками серебряной кочережки. Быстро образовали новый узор. Старикан закачался, задекламировал.
   – Bueno, como no? ^[27] – усмехнулась Ольга, не удосужившись перевести Мазуру свою реплику.
   И тут же напряглась, подобралась, как пантера перед прыжком. Выслушав еще пару фраз, подняла ладонь, что-то властно сказала. Колдун с невозмутимым видом развел руками, склонил голову, вернее всего этот жест можно было истолковать как заверение: я, собственно, и ни при чем, камни правду говорят...
   Бросив ему еще одну кредитку, Ольга подхватила Мазура под руку и решительно повела прочь.
   – Что он такое сказал?
   – Глупости, – энергично отмахнулась она. – Философ чертов... Всякая чепуха.
   Судя по ее виду, она решительно не собиралась делиться с Мазуром открывшимися откровениями, а настаивать он не стал, прекрасно понимая: проверить ее, если соврет, невозможно...
   – Зайдем в парк? – предложил он, когда они покинули ярмарку через вторые ворота. – Тень, прохладно, вон сколько народу...
   – А ты присмотрись. Ничего не замечаешь?
   Он добросовестно присмотрелся и ничего необычного не заметил – отсюда видно было, что вдоль высокой решетчатой ограды безмятежно гуляют люди, и по дорожкам парка гуляют люди, в приятной прохладе...
   – Где твоя наблюдательность, моряк? – хмыкнула Ольга, уже, кажется, забывшая о колдуне. – За оградой гуляют одни молодые. Потому что внутрь им не полагается. Есть старая традиция: в парк могут входить исключительно женатые и пожилые. Лет триста, говорят, обычаю. Мы с тобой не женаты... но, может, ты себя пожилым чувствуешь? Тогда – милости прошу, поброди в тени, а я тут подожду...
   – Нет уж, мне туда еще рано, по здравому размышлению...
   – Ну, если рано, покажу тебе еще что-то экзотическое...
   Они свернули в узкую улочку, сплошь застроенную обветшавшими каменными домами, потом свернули еще раз, на улицу пошире.
   – Ага...
   – Это и есть очередная экзотика?
   – Ну, не та, что я тебе намеревалась показать, однако у вас в России этого ведь давно нет? Хотя при царе было...
   Посреди обширного двора стояла круглая проволочная сетка, и внутри этой своеобразной арены яростно дрались два петуха непривычного для Мазура вида: длинные, тощие, без гребешков, зато у каждого к ноге прикреплена сверкающая стальная шпора. Человек двадцать зрителей орали так, словно их тут было две сотни.
   – В Баче есть роскошная крытая арена, – пояснила Ольга, перекрикивая гомон. – А это – окраинная бледная копия... но все равно, игра по правилам, с денежными ставками... как тебе?
   – Да не привлекает что-то, – честно признался Мазур. – И шпора эта совершенно не к месту, и лысые они какие-то. Лучше уж наши, деревенские – там все честно, без всякого железа, и...
   За спиной что есть мочи заорали:
   – Cuidado! ^[28]
   Кто-то обрушился на них сзади, обеими руками растолкав в стороны, сам же, потеряв равновесие, налетел на сетку, повалил ее на изрядном куске периметра, петухи ничего не заметили, увлекшись дуэлью, а вот зрители негодующе заорали. И тут же хлопнули пистолетные выстрелы, кто-то на противоположной стороне арены заорал, хватаясь за бок с расплывавшимся на белой рубашке багровым пятном...
   Крики, сумятица, гам! Мазур одним прыжком оказался рядом с Ольгой, оттолкнул ее к стене, прикрыл собой. Окружающее для него распалось на череду кинокадров: тот, кто их толкнул, развернулся к улице и палит из блестящего револьвера... кто-то бежит прочь, и в него лупит очередями из маленького бразильского автомата «ина» второй штатский... попал, ну и зрелище... зрители разбегаются, кто-то падает, прикрывая голову руками... пальба усиливается... ага, вон там, далеко, улепетывает еще один, по нему и бьют неизвестные... в конце улицы со скрежетом развернулся джип, с него спрыгивают фигуры в форме... автоматная очередь крошит стекла над головой...
   Ольга, гибко вывернувшись, схватила его за руку и рванула что есть мочи, указывая вправо. Увидев там узенький проход на соседнюю улицу, Мазур, не колеблясь, припустил во все лопатки. Они промчались по сумрачному проходику, скорее, щели, сверху накрытой сомкнувшимися крышами соседних домов, опрокинули таз с водой, зачем-то стоявший на колченогой табуретке, не обратив внимания на смачный выкрик вслед – определенно ругательство, – выбежали на параллельную улицу. Остановились. Тут все было тихо и спокойно, никто ни за кем не гнался, хотя первые признаки беспокойства проявились и здесь – прохожие останавливались, вертели головами, пытаясь определить, откуда доносится стрельба, и побыстрее покидали опасный район, держась, в общем, спокойно.
   – Туда! – показала Ольга. Нервно поправила волосы. – Интересные сюрпризы...
   – Что это было?
   – Откуда я знаю? – пожала она плечами. – Больше всего похоже на очередную облаву – после налета на полицейский участок здесь занервничали, рвение стали проявлять... Пошли, лучше побыстрее отсюда убраться, а то на соседние улицы перекинется, только под шальную пулю попасть не хватало...
   Шли недолго. Ольга остановилась перед старым домишкой, к которому примыкало нечто вроде галереи с покатой крышей, – галерея почти сплошь увита зеленым плющом.
   Откуда-то сбоку появился старикашка в заплатанной рубашке и черных штанах, босой и меланхоличный. Ольга без всяких переговоров протянула ему кредитку. Слегка оживившись, старик пошарил за пазухой, извлек большой ключ и отпер, отбросив предварительно упругие ярко-зеленые плети плюща, ведущую на галерею низенькую, полукруглую сверху дверь. Ольга потянула Мазура внутрь. За их спинами, тягуче проскрипев несмазанными петлями, захлопнулась дверца.
   Сначала показалось, что здесь стоит непроглядный мрак, но глаза понемногу привыкли. Слева, сквозь прорехи в плюще, этакие бойницы, пробивался скудный солнечный свет, царила приятная прохлада. Справа оказалось с полдюжины узеньких старинных окон, тоже заплетенных плющом почти наглухо, а в дальнем конце, у торцовой стены, лежала огромная куча свежескошенной травы с вкраплениями каких-то ярких, неизвестных цветов. Пол под ногами – из выщербленных каменных плит с узкими, глубокими щелями между ними.
   Озираясь, Мазур прошел до кучи травы, вернулся, недоуменно спросил:
   – Это что же такое?
   – Историческое место, – ответила Ольга, понизив голос, потом, заложив руки за спину, прижалась к стене дома так, что ее полускрыло зеленое переплетение. – Иди сюда, слушай легенду...
   Мазур остановился перед ней. Ольга загадочным шепотом начала:
   – Здесь очень давно жил лейтенант Сантильяна – если не при Кортесе, то сразу после Кортеса. Пьяница, ценитель женского пола, греховодник невероятный. И вот как-то, когда он за этими самыми окнами принимал прекрасную гостью, на галерее появилась, далеко не такая прекрасная, вторая гостья – сама Смерть. Бог ее знает, почему, но она встала примерно там, где мы сейчас стоим, и принялась звать: «Сантильяна, Сантильяна! Время пришло, я за тобой!» Сантильяна настолько разозлился, что швырнул в нее сапогом из окошка и заорал: «Сеньора Смерть, знал я, что ты – тварь жестокая, но уж не думал, не гадал, что ты полная дура! Тебе сто раз подворачивался случай утащить меня с поля битвы, с кровавой жатвы, а ты выбрала момент, когда кабальеро лежит в постели с красивой женщиной! Ну не дура ли?» Как гласит легенда, Смерть растерялась – ее, понимаешь ли, никто никогда не упрекал в глупости, называли по-всякому, боялись и проклинали, но вот дурой обозвали впервые. От растерянности она убралась восвояси и как-то забыла про лейтенанта, так что он прожил очень долго, хотя, конечно, в конце концов, когда уже был полковником и с кем-то там по своему обыкновению воевал, посреди схватки увидел Костлявую. «И теперь скажешь, что я дура?» – спросила она. Полковник вынужден был сознаться, что в данный момент он так не думает. «Тогда пошли...» – по-деловому распорядилась Смерть. И они пошли... Вот... Это место называется – Галерея Кавалерийского Сапога. – Ольга поднырнула под протянутую к ней руку Мазура, отошла к куче травы, загадочно улыбнулась: – Осталось поверье: если любить друг друга на этом самом месте, проживешь долго. Не все помнят, но мне давно рассказали... Иди сюда. Все равно, пока мы здесь, никто не войдет. Ну?
   Мазур осторожно опустил ее в пахучую траву, уже увядающую, – совершенно незнакомый аромат, и н о й, горьковато-полынный, терпкий, платье словно само по себе порхнуло с загорелого тела, рядом упали две невесомых белых тряпочки, белый пиджак, тяжело провалилась до самого камня кобура с револьвером. Ольга тихо стонала, терзая его губы, выгнулась навстречу, приняла и уже знакомо навязала медленный, смакующий ритм, закрыла глаза, когда ее лицо оказалось в узенькой полоске солнечного света. Легонько сомкнув зубы на ее шее, Мазур на миг ощутил прилив морозного холодка – словно за спиной и в самом деле торчала старуха с косой, гадая, то ли ей повременить и уйти, то ли на сей раз не дать промашки. Это тут же прошло, он отогнал все постороннее, чтобы как можно острее чувствовать любимую женщину, другую.
   То ли само место настраивало на серьезный лад, то ли просто пришло в голову, что пора поставить перед самим собой кое-какие вопросы... Гораздо позже, когда пришло опустошение и Ольга, закрыв глаза, лежала в его объятиях, Мазур впервые спросил себя: а что потом? Должно же в с е э т о как-то кончиться? Он приехал сюда ненадолго, и после озер кое-какие истины встанут во всей своей наготе, поскольку нагота и есть главная черта истины... Что потом?
   Он не мог найти ответа в собственной душе, боялся не то что заикнуться Ольге об этом вслух, но и просто думать про себя. Слишком запутанно и туманно будущее. Впервые должным образом осознал, что они с Ольгой не просто чужеземцы друг для друга – жители разных континентов, антиподы в чисто географическом смысле, сиречь обитатели двух противоположных уголков земного шара...
   – Ты о чем думаешь? – лениво поинтересовалась Ольга, не открывая глаз. – Весь напрягся...
   – Да так... О нас.
   – А что о нас думать? По-моему, рано о нас д у м а т ь... – Она открыла глаза, перевернулась на спину, на ощупь нашла и воткнула в растрепавшиеся волосы бело-розовый незнакомый цветок. – Нам хорошо, кабальеро, этим все и исчерпывается... Лучше посмотри вон туда, видишь? Молва гласит, что это и есть след Смерти, отпечаток костлявой лапы...
   Мазур посмотрел. Длинные выбоины можно было принять за что угодно, в том числе и за след самой Смерти...
   – Я люблю тебя, – сказал он вдруг.
   – М е н я?
   – Тебя.
   – Приятно слышать, – сказала Ольга тихо. – Любой женщине это всегда приятно слышать. Вот только я не знаю пока, что тебе и ответить, честное слово...

Глава вторая
След анаконды

   Старинная дверца галереи захлопнулась за ними с этаким д р е в н и м лязгом, старикашка в черных штанах, приподняв в знак почтительного прощания дырявую шляпу, уселся в тенечек, поджидать новых знатоков древнего поверья. Ольга пошла впереди, свежая, невинно и благопристойно выглядевшая, без единой травинки на платье и в волосах. Мазура всегда изумляло это извечное женское искусство выглядеть так, словно ничего и не было. Он шел следом, отстав на полшага, ломая голову над фразой: «Не знаю п о к а, что тебе и ответить», выискивая там смысловые слои, подтексты, толкования. Как частенько бывает в таких случаях, вариантов набралось столько, что голова пухнет...
   Из раздумий его бесцеремонно вывел тягучий скрип тормозов. Мазур торопливо поднял голову, решив было, что, зазевавшись, едва не угодил под колеса выскочившего из-за угла лихача.
   Перед ними затормозил открытый полугрузовичок черного цвета с лаконичной белой надписью «РОLISIA», и из кузова прямо-таки посыпались люди в табачного цвета форме, загораживая дорогу. Улочка была тихая, неширокая, зевак не оказалось. Мазур оглянулся на Ольгу, ожидая инструкций.