– Опоссум! – вылетает из его горла радостный крик.
Все встрепенулись.
– Где, где? – раздались общие возгласы.
– Там! – И Том стукнул по стволу своим топором.
– Как ты знаешь, что он там?
Старый туземец пожал плечами и указал след на коре, оставленный когтями зверя.
– Вижу, но следы не свежи, или, может быть, опоссум оставил их, слезая с дерева.
Черный молча указал на несколько песчинок, приставших к следу. Их, очевидно, не было бы, если бы животное сходило с дерева.
– Но куда же он девался? – продолжал недоверчивый Кирилл.
Том в третий раз протянул свой сухой черный палец, и мы увидели, в сорока футах от земли, круглое отверстие величиною с голову человека.
– Я вижу. Но как его достать? Да и что значит какой-нибудь пятифунтовый опоссум для восьми человек, не считая тех, которые остались там?
Том покачал головою и начал считать по пальцам; но, как видно, арифметика плохо далась ему. Он путается, пересчитывает, наконец говорит:
– Три, четыре, пять, еще, еще, много!!!
Затем по пословице: «соловья баснями не кормят» старый туземец берет свой топор и вонзает его в дерево. С четырех ударов он вырубает на высоте аршина от земли зарубку, цепляется за нее пальцами ноги, потом еще выше делает вторую насечку, за которую хватается правою рукою; затем берет левою рукою топор и надрубает кору в третий раз. Таким образом, перемещая последовательно ноги и руки, он вырубает своеобразную лестницу и взбирается по стволу на высоту отверстия норы опоссума. Достигнув дыры, он просовывает туда свою голову и обращается с длинною речью, в которой «имеет честь объявить опоссумьему семейству, что оно удостоилось внимания белых. Поэтому он приглашает всех находящихся внутри явиться на свет».
Речь бедного Тома остается без ответа, и будущее жаркое продолжает лежать смирно в глубине эвкалипта. Обиженный таким невежеством опоссумов, Том быстро сходит на землю, грозя прибегнуть к крутым мерам. По-видимому, он нашел средство достать животных. Его лицо выражает сильную радость. Он ищет для чего-то камень и, не найдя его, обращается к Кириллу с просьбою дать ему золотой слиток. Тот отказывается расстаться с сокровищем. Том, не давая никакого объяснения, настаивает.
– Так нужно, – упрямо твердит он на все вопросы.
– Я не хочу его терять, – говорит мой товарищ, – ведь этот слиток, старик, стоит более десяти тысяч франков!
– Дай скорее, видишь, ему нужно, – говорю я нетерпеливо.
– Хорошо, – бормочет Том, взяв от побежденного Кирилла слиток. – Твой приложит ухо там и будешь слышать, когда он упадет. Мой хочет знать, где опоссумы.
– Слушай! – кричу я своему другу. – Он говорит тебе, чтобы ты прислушался, где упадет твой слиток. Потом можно будет рассечь дерево на данной высоте.
– Да, так, – закивал туземец, снова поднимаясь по своей импровизированной лестнице.
– Мой бросает… Раз!
Золотой слиток с шумом падает внутрь эвкалипта.
Мы слышим, как он стукается о землю. Очевидно, дерево имеет дупло, доходящее до самой почвы. Нужно, значит, подрубить его.
– Хорошо, – говорит Том, затыкая выходное отверстие норы сучьями и листьями. – Теперь за дело!
Мы хватаемся за топоры. Но дерево оказывается твердо, как сталь. Кроме того, кора, по словам Тома, в десять вершков толщины. С нашими тремя топорами не кончить бы работы и к ночи.
Вдруг меня озаряет блестящая мысль. У нас в сумках есть патроны со взрывчатыми пулями Пертизэ. Что, если попробовать их?
– Господа, – кричу я дровосекам, – перестаньте на минуту; мы будем стрелять в цель.
Робертс понимает мои намерения, не сомневается в успехе.
– Увидим, – говорю я торжествующим тоном, полагаясь на взрывчатость пуль.
По моей просьбе Кирилл намечает место, куда должны стрелять. Прочие, отойдя на пять сажен, с ружьями в руках ждут сигнала.
– Пли!
Еще не успел рассеяться дым выстрелов, как мы бежим к дереву. Раздается громкое «ура»! Небольшие конические пули произвели страшное действие: вся толща коры пробита; образовавшееся отверстие в два аршина ширины и одного аршина высоты позволяет свободно пролезть Тому.
В дупле послышались пронзительные крики, когда туземец влез туда: это кричали опоссумы, прижатые Томом. Вскоре старый туземец, показываясь из отверстия, протянул нам одного зверька, потом другого, третьего… Около нас очутилась целая груда опоссумов, десять штук.
– Кроули, вот вам и сосунцы, – говорю я, вынимая из прибрюшной сумки убитой самки маленьких детенышей.
– Э, дорогой мой! Старые или молодые, – мне теперь все равно. От голода я готов сделаться людоедом.
Наконец все опоссумы были вынуты.
– Кончил? – обращаюсь я к Тому.
– Мой ищет еще камень друга Кирилла… Вот он, – и старый туземец с улыбкою подал повеселевшему Кириллу драгоценность. – Ты видишь, мой не потерял его.
– Какой ты счастливец, Кирилл, – шутливо говорю я своему другу. – Ты можешь теперь заплатить за обед.
В одну минуту запылал костер. Опоссумов освежевали и воткнули на вертела. Скоро их сочное мясо захрустело в наших зубах. Утолив свой голод, мы подумали о возвращении.
– Что ты делаешь? – спросил Тома Кроули, доедая последний кусок своей порции.
– Мой кладет коббонг племени Нга-Ко-Тко, – был ответ австралийца.
Действительно, с ножом в руке старик усердно трудился над изображением на коре змеи.
– Он прав, господа! Давайте подражать ему: дав знак о своем присутствии, мы можем избежать больших несчастий.
Предложение Кроули было единогласно принято; все взялись за ножи. Когда операция была кончена, мы, обремененные добычею, двинулись обратно, но не через золотое поле, а немного правее, где дорога была не так мучительна.
– Оакк!! – вдруг закричал Том с невыразимым изумлением.
– Стой! – вторит ему крик конвойных, следующих за ним.
– Что случилось?
– Черные!
– Как черные?!
– Да, сэр Робертс, чтобы черт побрал их!
– Где вы видите их?
– Там!
– Но я, честное слово, не вижу ничего!
– Ах, сэр Кроули, поверьте, мне хорошо известны признаки их присутствия. Их много, могу уверить вас.
– Что это? – с удивлением вскрикнул другой. – Они на этот раз не мародерствуют, а открыто объявили нам войну. Должно быть, у них большая уверенность в собственной силе.
– Объясните, друг, что вы хотите сказать?
– Да видите, господа, вон те куски коры, недавно вырезанные у деревьев, и эти дротики с красными перьями, воткнутые в землю или стволы? Знаете ли, что все это значит?
– Объясните.
– Деревья, «татуированные по-военному», извещают белых пришельцев, что им запрещают вступать в эту страну, а дротики с окровавленными перьями призывают к защите родного края всех чернокожих.
– Словом, формальная война! By God!.. Вероятно, разбойники очень надеются на свои силы!
– Однако нам нельзя отступать.
– Я того же мнения, сэр Робертс.
– Вперед, когда так, господа! В лагерь!
Беспокойство о друзьях, оставленных там, в фуре, придает нам крылья. Мы летим на всех парах. На ходу Кирилл, чутье которого не уступало чутью дикаря, время от времени внимательно прислушивался к какому-то шуму, долетавшему до нас.
– Что с тобою, Кирилл? – спрашиваю я.
– Сам не понимаю. Уши ли меня обманывают, или это на самом деле, только мне слышится, как будто, собачий лай.
– Мирадор! – радостно вскрикнул я.
– Постой! Может быть, я и обманываюсь.
– Нет, нет! Это он! Не правда ли, Том?
– Мой тоже думает.
Наши надежды оправдались. Это, несомненно, лай моего старого спутника. Вот он ближе и ближе. Наконец к моим ногам с радостным визгом бросается доброе животное. За ним, – какая неожиданная радость! – скачут пять конвойных, пропавших со времени ужасной ночи. За седлом у одного из них болтается порядочный кенгуру.
– Черные, господа! Черные в двух верстах отсюда! – запыхавшись, кричат они, едва успев пожать нам руки.
Нужно как можно скорее спешить в лагерь. Мы бросаемся со всех ног и через полчаса отчаянного бега, усталые, покрытые потом, влетаем в середину наших друзей, уже давно беспокоившихся о таком долгом отсутствии. Пока готовится обед, мы в двух словах объясняем суть дела. Немедленно решено было укрепиться, но сначала попробовать вступить с дикими в переговоры.
Прежде всего вытащили на берег фуру, которая служила теперь нам единственным убежищем. Затем поспешили сделать вокруг нее завалы из павших деревьев, чтобы укрываться за ними от вражеских стрел. Едва успели мы сделать это, как вдали показались передовые отряды черных. Их более трехсот. Размалеванные белыми полосами, они с криками приближаются к нам. Желая прежде попробовать все средства к соглашению, сэр Рид запретил нам стрелять.
Однако нужно показать, что, несмотря на свою малочисленность, мы готовы встретить их как следует. Робертс хочет показать черным могущество белых. Он выбирает в двухстах саженях от себя одно камедное дерево и пускает туда разрывную пулю. Действие ужасное! Смертоносный снаряд разбивает середину дерева, и верхняя часть его, потеряв равновесие, со страшным шумом падает вниз. Дикари поражены и делаются более осторожными. Их тактика мгновенно изменяется: они теперь бросились на землю и стали приближаться к нам ползком на животах, прячась за деревьями.
– А, черномазые молодцы! – вскричал ловкий стрелок. – Вы поражены? Погодите, если дело дойдет до того, мы с таким же успехом попадем и в другую цель!
– А что, господа, – обратился к нам майор, – не выстрелить ли всем вон в те деревца?
– Мысль хорошая! – отвечали два брата и их дядя.
– Давайте же!.. Раз… два… три – пли!!!
Раздается дружный залп из двенадцати ружей, и деревья валятся со всех сторон, как бы срезанные волшебным ножом. Черные в одно мгновение вскакивают, точно наэлектризованные, и исчезают.
– Интересно, что теперь они думают о нас?
– Я боюсь, – заметил канадец, – что они не отступят: их слишком много!
Проходит полчаса.
– Черт возьми! – вскричал Фрэнсис, – а ведь я говорил правду. Видите, сколько их ползет по траве, как пиявки? Однако их даже больше, чем я предполагал. Смотрите, господа, там, направо, около папоротника, группа молодых пальм… Их ведь раньше не было? Э, молодцы, мы знаем все ваши штуки!
Глава 19
Глава 20
Все встрепенулись.
– Где, где? – раздались общие возгласы.
– Там! – И Том стукнул по стволу своим топором.
– Как ты знаешь, что он там?
Старый туземец пожал плечами и указал след на коре, оставленный когтями зверя.
– Вижу, но следы не свежи, или, может быть, опоссум оставил их, слезая с дерева.
Черный молча указал на несколько песчинок, приставших к следу. Их, очевидно, не было бы, если бы животное сходило с дерева.
– Но куда же он девался? – продолжал недоверчивый Кирилл.
Том в третий раз протянул свой сухой черный палец, и мы увидели, в сорока футах от земли, круглое отверстие величиною с голову человека.
– Я вижу. Но как его достать? Да и что значит какой-нибудь пятифунтовый опоссум для восьми человек, не считая тех, которые остались там?
Том покачал головою и начал считать по пальцам; но, как видно, арифметика плохо далась ему. Он путается, пересчитывает, наконец говорит:
– Три, четыре, пять, еще, еще, много!!!
Затем по пословице: «соловья баснями не кормят» старый туземец берет свой топор и вонзает его в дерево. С четырех ударов он вырубает на высоте аршина от земли зарубку, цепляется за нее пальцами ноги, потом еще выше делает вторую насечку, за которую хватается правою рукою; затем берет левою рукою топор и надрубает кору в третий раз. Таким образом, перемещая последовательно ноги и руки, он вырубает своеобразную лестницу и взбирается по стволу на высоту отверстия норы опоссума. Достигнув дыры, он просовывает туда свою голову и обращается с длинною речью, в которой «имеет честь объявить опоссумьему семейству, что оно удостоилось внимания белых. Поэтому он приглашает всех находящихся внутри явиться на свет».
Речь бедного Тома остается без ответа, и будущее жаркое продолжает лежать смирно в глубине эвкалипта. Обиженный таким невежеством опоссумов, Том быстро сходит на землю, грозя прибегнуть к крутым мерам. По-видимому, он нашел средство достать животных. Его лицо выражает сильную радость. Он ищет для чего-то камень и, не найдя его, обращается к Кириллу с просьбою дать ему золотой слиток. Тот отказывается расстаться с сокровищем. Том, не давая никакого объяснения, настаивает.
– Так нужно, – упрямо твердит он на все вопросы.
– Я не хочу его терять, – говорит мой товарищ, – ведь этот слиток, старик, стоит более десяти тысяч франков!
– Дай скорее, видишь, ему нужно, – говорю я нетерпеливо.
– Хорошо, – бормочет Том, взяв от побежденного Кирилла слиток. – Твой приложит ухо там и будешь слышать, когда он упадет. Мой хочет знать, где опоссумы.
– Слушай! – кричу я своему другу. – Он говорит тебе, чтобы ты прислушался, где упадет твой слиток. Потом можно будет рассечь дерево на данной высоте.
– Да, так, – закивал туземец, снова поднимаясь по своей импровизированной лестнице.
– Мой бросает… Раз!
Золотой слиток с шумом падает внутрь эвкалипта.
Мы слышим, как он стукается о землю. Очевидно, дерево имеет дупло, доходящее до самой почвы. Нужно, значит, подрубить его.
– Хорошо, – говорит Том, затыкая выходное отверстие норы сучьями и листьями. – Теперь за дело!
Мы хватаемся за топоры. Но дерево оказывается твердо, как сталь. Кроме того, кора, по словам Тома, в десять вершков толщины. С нашими тремя топорами не кончить бы работы и к ночи.
Вдруг меня озаряет блестящая мысль. У нас в сумках есть патроны со взрывчатыми пулями Пертизэ. Что, если попробовать их?
– Господа, – кричу я дровосекам, – перестаньте на минуту; мы будем стрелять в цель.
Робертс понимает мои намерения, не сомневается в успехе.
– Увидим, – говорю я торжествующим тоном, полагаясь на взрывчатость пуль.
По моей просьбе Кирилл намечает место, куда должны стрелять. Прочие, отойдя на пять сажен, с ружьями в руках ждут сигнала.
– Пли!
Еще не успел рассеяться дым выстрелов, как мы бежим к дереву. Раздается громкое «ура»! Небольшие конические пули произвели страшное действие: вся толща коры пробита; образовавшееся отверстие в два аршина ширины и одного аршина высоты позволяет свободно пролезть Тому.
В дупле послышались пронзительные крики, когда туземец влез туда: это кричали опоссумы, прижатые Томом. Вскоре старый туземец, показываясь из отверстия, протянул нам одного зверька, потом другого, третьего… Около нас очутилась целая груда опоссумов, десять штук.
– Кроули, вот вам и сосунцы, – говорю я, вынимая из прибрюшной сумки убитой самки маленьких детенышей.
– Э, дорогой мой! Старые или молодые, – мне теперь все равно. От голода я готов сделаться людоедом.
Наконец все опоссумы были вынуты.
– Кончил? – обращаюсь я к Тому.
– Мой ищет еще камень друга Кирилла… Вот он, – и старый туземец с улыбкою подал повеселевшему Кириллу драгоценность. – Ты видишь, мой не потерял его.
– Какой ты счастливец, Кирилл, – шутливо говорю я своему другу. – Ты можешь теперь заплатить за обед.
В одну минуту запылал костер. Опоссумов освежевали и воткнули на вертела. Скоро их сочное мясо захрустело в наших зубах. Утолив свой голод, мы подумали о возвращении.
– Что ты делаешь? – спросил Тома Кроули, доедая последний кусок своей порции.
– Мой кладет коббонг племени Нга-Ко-Тко, – был ответ австралийца.
Действительно, с ножом в руке старик усердно трудился над изображением на коре змеи.
– Он прав, господа! Давайте подражать ему: дав знак о своем присутствии, мы можем избежать больших несчастий.
Предложение Кроули было единогласно принято; все взялись за ножи. Когда операция была кончена, мы, обремененные добычею, двинулись обратно, но не через золотое поле, а немного правее, где дорога была не так мучительна.
– Оакк!! – вдруг закричал Том с невыразимым изумлением.
– Стой! – вторит ему крик конвойных, следующих за ним.
– Что случилось?
– Черные!
– Как черные?!
– Да, сэр Робертс, чтобы черт побрал их!
– Где вы видите их?
– Там!
– Но я, честное слово, не вижу ничего!
– Ах, сэр Кроули, поверьте, мне хорошо известны признаки их присутствия. Их много, могу уверить вас.
– Что это? – с удивлением вскрикнул другой. – Они на этот раз не мародерствуют, а открыто объявили нам войну. Должно быть, у них большая уверенность в собственной силе.
– Объясните, друг, что вы хотите сказать?
– Да видите, господа, вон те куски коры, недавно вырезанные у деревьев, и эти дротики с красными перьями, воткнутые в землю или стволы? Знаете ли, что все это значит?
– Объясните.
– Деревья, «татуированные по-военному», извещают белых пришельцев, что им запрещают вступать в эту страну, а дротики с окровавленными перьями призывают к защите родного края всех чернокожих.
– Словом, формальная война! By God!.. Вероятно, разбойники очень надеются на свои силы!
– Однако нам нельзя отступать.
– Я того же мнения, сэр Робертс.
– Вперед, когда так, господа! В лагерь!
Беспокойство о друзьях, оставленных там, в фуре, придает нам крылья. Мы летим на всех парах. На ходу Кирилл, чутье которого не уступало чутью дикаря, время от времени внимательно прислушивался к какому-то шуму, долетавшему до нас.
– Что с тобою, Кирилл? – спрашиваю я.
– Сам не понимаю. Уши ли меня обманывают, или это на самом деле, только мне слышится, как будто, собачий лай.
– Мирадор! – радостно вскрикнул я.
– Постой! Может быть, я и обманываюсь.
– Нет, нет! Это он! Не правда ли, Том?
– Мой тоже думает.
Наши надежды оправдались. Это, несомненно, лай моего старого спутника. Вот он ближе и ближе. Наконец к моим ногам с радостным визгом бросается доброе животное. За ним, – какая неожиданная радость! – скачут пять конвойных, пропавших со времени ужасной ночи. За седлом у одного из них болтается порядочный кенгуру.
– Черные, господа! Черные в двух верстах отсюда! – запыхавшись, кричат они, едва успев пожать нам руки.
Нужно как можно скорее спешить в лагерь. Мы бросаемся со всех ног и через полчаса отчаянного бега, усталые, покрытые потом, влетаем в середину наших друзей, уже давно беспокоившихся о таком долгом отсутствии. Пока готовится обед, мы в двух словах объясняем суть дела. Немедленно решено было укрепиться, но сначала попробовать вступить с дикими в переговоры.
Прежде всего вытащили на берег фуру, которая служила теперь нам единственным убежищем. Затем поспешили сделать вокруг нее завалы из павших деревьев, чтобы укрываться за ними от вражеских стрел. Едва успели мы сделать это, как вдали показались передовые отряды черных. Их более трехсот. Размалеванные белыми полосами, они с криками приближаются к нам. Желая прежде попробовать все средства к соглашению, сэр Рид запретил нам стрелять.
Однако нужно показать, что, несмотря на свою малочисленность, мы готовы встретить их как следует. Робертс хочет показать черным могущество белых. Он выбирает в двухстах саженях от себя одно камедное дерево и пускает туда разрывную пулю. Действие ужасное! Смертоносный снаряд разбивает середину дерева, и верхняя часть его, потеряв равновесие, со страшным шумом падает вниз. Дикари поражены и делаются более осторожными. Их тактика мгновенно изменяется: они теперь бросились на землю и стали приближаться к нам ползком на животах, прячась за деревьями.
– А, черномазые молодцы! – вскричал ловкий стрелок. – Вы поражены? Погодите, если дело дойдет до того, мы с таким же успехом попадем и в другую цель!
– А что, господа, – обратился к нам майор, – не выстрелить ли всем вон в те деревца?
– Мысль хорошая! – отвечали два брата и их дядя.
– Давайте же!.. Раз… два… три – пли!!!
Раздается дружный залп из двенадцати ружей, и деревья валятся со всех сторон, как бы срезанные волшебным ножом. Черные в одно мгновение вскакивают, точно наэлектризованные, и исчезают.
– Интересно, что теперь они думают о нас?
– Я боюсь, – заметил канадец, – что они не отступят: их слишком много!
Проходит полчаса.
– Черт возьми! – вскричал Фрэнсис, – а ведь я говорил правду. Видите, сколько их ползет по траве, как пиявки? Однако их даже больше, чем я предполагал. Смотрите, господа, там, направо, около папоротника, группа молодых пальм… Их ведь раньше не было? Э, молодцы, мы знаем все ваши штуки!
Глава 19
Движущийся кустарник. – Военная хитрость черных. – Парламентеры. – Новые уловки. – Нападение и плен. – Грабеж фуры. – Загадочный талисман. – Изумление дикарей. – Подарок доктора Стефенсона спасает нас. – Освобождение. – Сын Красного Опоссума.
Фрэнсис не обманулся. Лес, состоявший раньше только из крупных деревьев, как бы по волшебству, наполнился кустарниками, которые стали медленно подвигаться вперед, обхватывая нас полукругом. Несмотря на всю опасность положения, это странное зрелище сильно заинтересовало нас.
– Не пора ли, дорогой друг, – с улыбкою обратился майор к сэру Риду, – пустить добрую пулю в какой-нибудь из этих движущихся кустарников, чтобы отвадить дикарей пускаться в подобные хитрости?
– Мне думается, сначала следует попытаться окончить дело миром.
– Не опасно ли теперь?
– Нет. Пусть трое из наших пойдут навстречу диким. Их будет сопровождать Том. Австралийские наречия не настолько отличаются друг от друга, чтобы его могли не понять.
– Мысль хорошая… Но вдруг если черные неожиданно нападут на наших парламентеров?
– А мы на что? К тому же у нас есть еще митральеза. Наконец, разве ничего не значат револьверы, которые будут у них в руках?
– Мне только остается сказать, почтенный сэр Рид, что у вас на все готов ответ, – проговорил побежденный майор.
Немедленно три рослых молодца, одетых в свое желтое кожаное платье, двинулись вперед в сопровождении Тома, красная рубашка которого издали казалась огромным маковым цветком.
Заметив, что страшная молния не разит более деревьев, дикари остановились и, воткнув свои копья у ног, спокойно уселись на землю. Прошло пять долгих минут. Наши посланцы отошли уже от фуры на пятьдесят сажен, а, – странная вещь, – расстояние, отделявшее их от дикарей, нисколько не уменьшалось. Между тем черные, по-видимому, не обращали на них никакого внимания и продолжали неподвижно сидеть на земле, одни спиною к нам, другие грудью или боком. Что за диво, черт возьми?! Мы вгляделись пристальнее и скоро разгадали секрет. Оказалось, что хитрецы, незаметно поднявшись на руках, легким движением крестца отодвигались назад, сохраняя прежнюю позу. Обман еще более увеличивался благодаря копьям, которые, казалось нам, были воткнуты в землю. На самом деле фокусники просто держали их между коленями в вертикальном положении.
– Они завлекают наших в ловушку… Нужно воротить посланных! – вскричал скваттер, давая резкий свисток.
В тот момент, как наши, по данному сигналу, остановились, мы еще более удивились, увидев, что всего шагах в пятидесяти от них поднялись широкие листья и под каждым оказалось по туземцу.
Наши от удивления словно приросли к земле и позабыли даже поднять свои револьверы, пользуясь чем дикие благополучно убежали.
Какая ловкость, какая сила, какая настойчивость должны быть у этих дикарей, если они так искусно прятались под своими листьями, что даже привычный глаз наших охотников не мог заметить их!
Легион черных демонов исчез. Наши посланцы в смущении возвратились назад. Делать нечего, нужно употребить силу, если мир не удался!
Наступает ночь и увеличивает наши опасения. Никто не уверен, что черные ушли, напротив, предчувствие говорит, что за каждым деревом, за каждым кустом скрывается неумолимый враг. Нужно зажечь костер: при свете, по крайней мере, не так жутко. К тому же нужно показать разбойникам, что мы не спим. Но едва у нас появился огонь, как кругом со всех сторон вспыхнуло множество других. Враг также бодрствует и созывает своих. Каждый из нас удваивает бдительность. Между тем у черных все тихо: никакой шум не нарушает молчания пустыни. Враг как будто замер. Но это кажущееся спокойствие тревожит нас более, чем всякий шум. Мы не знаем, где опасность, и эта ужасная неизвестность леденит кровь у самых храбрых. Часы бегут с мучительною медленностью. Напряженность утомляет нас. Вдруг мой Мирадор начинает глухо ворчать. Что это?! Не успел я подумать об этом, как со всех сторон раздался ужасный крик. Страшная армия каннибалов выросла у нас под самыми ногами, и не успели мы опомниться, не успели даже подняться с мест, как сотни грубых рук схватили, повалили, обезоружили нас… Атака была так неожиданна, число врагов так значительно, что всякое сопротивление было бесполезно.
Победители осатанели от радости, и их «кооо-мооо-ееее» без перерыва гремело по лесу, призывая соплеменников насладиться поражением белых. Несколько черных обезьян бросились в лес и воротились с зажженными сучьями резинового дерева. Яркое пламя осветило дикую сцену грабежа. Впрочем, разбойники только осматривали наши вещи, зато наша провизия была тут же съедена; крепко связанные лианами, мы в отчаянии смотрели, как исчезали добытые с таким трудами опоссумы в неизмеримых желудках дикарей. Однако, несомненно, здешние черные не так свирепы, как прежние. Луч надежды пробился при этой мысли в наши сердца. Так как мы пришли не воевать с ними, то, может быть, нам можно будет убедить их, что наше путешествие – мирное и имеет целью встречу с племенем Нга-Ко-Тко.
Долго длился обыск нашей фуры дикарями, к великому удовольствию этих наивных детей природы, которых радовала каждая безделушка. Начальники не уступали в любопытстве простым воинам. Один вождь стал рыться в чемодане. При этом его черная рука вдруг наткнулась на какой-то пакет из серой бумаги. Черномазую обезьяну взяло любопытство. Он осторожно развернул бумагу и в остолбенении застыл в одном положении. Что такое случилось?! Мне кажется, что он взял подарок доброго доктора Стефенсона. Громкий крик вырвался наконец из глотки изумленного дикаря. Затем он бросился ничком на землю со всеми признаками самого раболепного почтения.
Радостный вой дикарей при этом мгновении стих, и все подчиненные робко подошли к лежащему вождю.
– Коббонг! Коббонг! – шептали их трясущиеся губы при виде пакета.
В это время на место происшествия явилась новая группа дикарей, предводимая одним рослым молодцом лет двадцати пяти. Его кожа была гораздо светлее черной кожи его собратьев; кроме того, длинная борода указывала на нетуземное происхождение вождя. Он подошел к таинственному талисману и при виде его испустил радостный крик, затем обратился с несколькими словами к подчиненным. В одну минуту веревки были сняты с нас. Обезьяньи лица приняли самое дружеское выражение. Мы недоумевали, чему приписать эту перемену. Но вот новоприбывший вождь подошел к нам и проговорил на ломаном английском языке:
– Господа, простите ошибку. Великая эмблема Нга-Ко-Тко спасла вас. Я – сын Красного Опоссума…
Фрэнсис не обманулся. Лес, состоявший раньше только из крупных деревьев, как бы по волшебству, наполнился кустарниками, которые стали медленно подвигаться вперед, обхватывая нас полукругом. Несмотря на всю опасность положения, это странное зрелище сильно заинтересовало нас.
– Не пора ли, дорогой друг, – с улыбкою обратился майор к сэру Риду, – пустить добрую пулю в какой-нибудь из этих движущихся кустарников, чтобы отвадить дикарей пускаться в подобные хитрости?
– Мне думается, сначала следует попытаться окончить дело миром.
– Не опасно ли теперь?
– Нет. Пусть трое из наших пойдут навстречу диким. Их будет сопровождать Том. Австралийские наречия не настолько отличаются друг от друга, чтобы его могли не понять.
– Мысль хорошая… Но вдруг если черные неожиданно нападут на наших парламентеров?
– А мы на что? К тому же у нас есть еще митральеза. Наконец, разве ничего не значат револьверы, которые будут у них в руках?
– Мне только остается сказать, почтенный сэр Рид, что у вас на все готов ответ, – проговорил побежденный майор.
Немедленно три рослых молодца, одетых в свое желтое кожаное платье, двинулись вперед в сопровождении Тома, красная рубашка которого издали казалась огромным маковым цветком.
Заметив, что страшная молния не разит более деревьев, дикари остановились и, воткнув свои копья у ног, спокойно уселись на землю. Прошло пять долгих минут. Наши посланцы отошли уже от фуры на пятьдесят сажен, а, – странная вещь, – расстояние, отделявшее их от дикарей, нисколько не уменьшалось. Между тем черные, по-видимому, не обращали на них никакого внимания и продолжали неподвижно сидеть на земле, одни спиною к нам, другие грудью или боком. Что за диво, черт возьми?! Мы вгляделись пристальнее и скоро разгадали секрет. Оказалось, что хитрецы, незаметно поднявшись на руках, легким движением крестца отодвигались назад, сохраняя прежнюю позу. Обман еще более увеличивался благодаря копьям, которые, казалось нам, были воткнуты в землю. На самом деле фокусники просто держали их между коленями в вертикальном положении.
– Они завлекают наших в ловушку… Нужно воротить посланных! – вскричал скваттер, давая резкий свисток.
В тот момент, как наши, по данному сигналу, остановились, мы еще более удивились, увидев, что всего шагах в пятидесяти от них поднялись широкие листья и под каждым оказалось по туземцу.
Наши от удивления словно приросли к земле и позабыли даже поднять свои револьверы, пользуясь чем дикие благополучно убежали.
Какая ловкость, какая сила, какая настойчивость должны быть у этих дикарей, если они так искусно прятались под своими листьями, что даже привычный глаз наших охотников не мог заметить их!
Легион черных демонов исчез. Наши посланцы в смущении возвратились назад. Делать нечего, нужно употребить силу, если мир не удался!
Наступает ночь и увеличивает наши опасения. Никто не уверен, что черные ушли, напротив, предчувствие говорит, что за каждым деревом, за каждым кустом скрывается неумолимый враг. Нужно зажечь костер: при свете, по крайней мере, не так жутко. К тому же нужно показать разбойникам, что мы не спим. Но едва у нас появился огонь, как кругом со всех сторон вспыхнуло множество других. Враг также бодрствует и созывает своих. Каждый из нас удваивает бдительность. Между тем у черных все тихо: никакой шум не нарушает молчания пустыни. Враг как будто замер. Но это кажущееся спокойствие тревожит нас более, чем всякий шум. Мы не знаем, где опасность, и эта ужасная неизвестность леденит кровь у самых храбрых. Часы бегут с мучительною медленностью. Напряженность утомляет нас. Вдруг мой Мирадор начинает глухо ворчать. Что это?! Не успел я подумать об этом, как со всех сторон раздался ужасный крик. Страшная армия каннибалов выросла у нас под самыми ногами, и не успели мы опомниться, не успели даже подняться с мест, как сотни грубых рук схватили, повалили, обезоружили нас… Атака была так неожиданна, число врагов так значительно, что всякое сопротивление было бесполезно.
Победители осатанели от радости, и их «кооо-мооо-ееее» без перерыва гремело по лесу, призывая соплеменников насладиться поражением белых. Несколько черных обезьян бросились в лес и воротились с зажженными сучьями резинового дерева. Яркое пламя осветило дикую сцену грабежа. Впрочем, разбойники только осматривали наши вещи, зато наша провизия была тут же съедена; крепко связанные лианами, мы в отчаянии смотрели, как исчезали добытые с таким трудами опоссумы в неизмеримых желудках дикарей. Однако, несомненно, здешние черные не так свирепы, как прежние. Луч надежды пробился при этой мысли в наши сердца. Так как мы пришли не воевать с ними, то, может быть, нам можно будет убедить их, что наше путешествие – мирное и имеет целью встречу с племенем Нга-Ко-Тко.
Долго длился обыск нашей фуры дикарями, к великому удовольствию этих наивных детей природы, которых радовала каждая безделушка. Начальники не уступали в любопытстве простым воинам. Один вождь стал рыться в чемодане. При этом его черная рука вдруг наткнулась на какой-то пакет из серой бумаги. Черномазую обезьяну взяло любопытство. Он осторожно развернул бумагу и в остолбенении застыл в одном положении. Что такое случилось?! Мне кажется, что он взял подарок доброго доктора Стефенсона. Громкий крик вырвался наконец из глотки изумленного дикаря. Затем он бросился ничком на землю со всеми признаками самого раболепного почтения.
Радостный вой дикарей при этом мгновении стих, и все подчиненные робко подошли к лежащему вождю.
– Коббонг! Коббонг! – шептали их трясущиеся губы при виде пакета.
В это время на место происшествия явилась новая группа дикарей, предводимая одним рослым молодцом лет двадцати пяти. Его кожа была гораздо светлее черной кожи его собратьев; кроме того, длинная борода указывала на нетуземное происхождение вождя. Он подошел к таинственному талисману и при виде его испустил радостный крик, затем обратился с несколькими словами к подчиненным. В одну минуту веревки были сняты с нас. Обезьяньи лица приняли самое дружеское выражение. Мы недоумевали, чему приписать эту перемену. Но вот новоприбывший вождь подошел к нам и проговорил на ломаном английском языке:
– Господа, простите ошибку. Великая эмблема Нга-Ко-Тко спасла вас. Я – сын Красного Опоссума…
Глава 20
Конец путешествия. – Недовольство старого Тома. – Молодой вождь. – Чем было вызвано нападение дикарей. – Коббонг Нга-Ко-Тко. – Печальные новости. – Деревня наших черных друзей. – Красный Опоссум. – Цивилизованные австралийцы. – Кладбище Нга-Ко-Тко. – Сокровище. – Планы возвращения. – Проект немца.
Конец нашего путешествия походил на торжественное шествие. Черные сделались так любезны по отношению к нам, что почти надоели своею услужливостью. С этого времени мы могли сложить с себя всякую заботу о продовольствии: наши новые друзья в изобилии доставляли всевозможные припасы. Они скоро нашли колеса нашей фуры-лодки и помогли нам впрячь лошадей. Туда сели молодые девушки. Остальные участники экспедиции пошли пешком рядом с дикими. Мысль об окончании тяжелых трудов привела всех в самое веселое настроение духа. Один Том казался не очень довольным: он досадовал на превосходство в сравнении с ним Джоэ П. Сын Опоссума был гордый статный метис. Его беловатая кожа, рыжая борода и представительная наружность говорили о европейском происхождении. Он довольно хорошо знал английский язык, что очень унижало нашего слугу. Вообще при Джоэ Том чувствовал себя отставленным на второй план, несмотря на все уважение, которое он внушал туземцам своею красной рубашкой и каталонским ножом.
– Объясните, мой друг, – любезно обратился сэр Рид к молодому вождю, – какими судьбами ваши люди напали на нас и чуть не перебили всех?
– Они не убили бы вас, – отвечал молодой человек. – Уже давно нашему племени и нашим союзникам дано приказание щадить белых людей.
– Но тогда зачем же это неожиданное нападение?
Вождь, немного смутившись и как бы стыдясь наивности своих товарищей, отвечал:
– Вам известно, что белый цвет у нас – знак войны. Нга-Ко-Тко, видя вас одетыми большею частью в белое, заключили отсюда, что вы пришли с враждебными намерениями. А разубедить их в этом некому было, так как я был в отсутствии.
Объяснение довольно странное, но все-таки вполне правдоподобное.
– Но почему вид маленького куска дерева, который один из ваших нашел в фуре, поразил так ваших воинов?
– Потому что он представляет великую эмблему моего племени. Этот кусок вырезан из корней ваиванга, смертоносного дерева. На нем изображена голова змеи, у которой вместо глаз вставлены золотые зерна. Мой отец, двадцать лет тому назад, подарил этот коббонг одному белому ученому, который был его другом.
– Доктору Стефенсону, который отдал его мне перед отъездом сюда! – вскричал я в свою очередь.
– Да, так звали друга Опоссума.
Так как сэр Рид желал поговорить наедине с молодым человеком, то мы отошли в сторону. После долгой беседы с Джоэ скваттер, бледный, с убитым видом, подошел к своим племянникам и их сестре и сообщил печальные вести. Их отца, – увы! – нет уже на свете. Написав письмо, старец немного спустя после этого спокойно заснул вечным сном на руках своих друзей, с именами детей своих на устах. Могила его, находившаяся под тенью камедных деревьев, сделалась священною для дикарей, которые совершали туда путешествие, как к месту поклонения.
Эти печальные новости мы узнали на последней станции. Еще один переход, и перед нами показалась деревня Нга-Ко-Тко, жители которой, предуведомленные о нашем прибытии быстрыми гонцами, давно уже с нетерпением ожидали белых гостей.
Красный Опоссум вышел навстречу к нам. Дрожа от волнения, он не мог произнести ни одного слова, и только крепко пожимал всем руки. Джоэ Мак-Нэй был рослый старик, седой как лунь, прямой, как дуб, с черными, все еще живыми глазами и железною мускулатурою. Узнав о моей дружбе с доктором Стефенсоном, он забросал меня вопросами о прежнем его друге, о котором он сохранил самые лучшие воспоминания. Странная вещь! Хотя изгнанник давно разорвал все связи с цивилизованным миром, его первой заботой было – осведомиться о том мнении, которое составили о нем его соотечественники, по отчетам Стефенсона. Радость его не имела границ, когда я сообщил, что книги, написанные о нем доктором, читаются не только в Австралии, но даже и в Европе.
Вид эмблемы, которую он двадцать два года тому назад подарил своему другу на память и которую тот доверил мне как наилучшее средство на случай опасности, глубоко тронул достойного патриарха.
После обмена приветствиями хозяева повели нас в свою деревню. Последнюю составляли не менее трехсот просторных хижин, разбросанных без всякого порядка, по произволу владельцев. Каждая хижина была построена из крепких жердей, одним концом воткнутых в землю, другим – связанных в виде конуса. Жерди были покрыты толстой корой, положенной наподобие черепицы, что представляло хорошую защиту от ветра и дождя. Вход во всех хижинах, обращенный к востоку, был закрыт тою же корою или шкурой кенгуру. Внутри мягкие постели из сухого вереска. Везде опрятность и чистота, которую мы не ожидали встретить у грязных австралийцев. Но что нас более всего поразило в деревне Нга-Ко-Тко, так это поля, настоящие хлебные поля, засаженные нардами, ямсом, бермудским картофелем и многими другими растениями, назвать которые мы не умели. Каждый из нас почувствовал живое удовольствие при виде этих зачатков цивилизации в австралийской пустыне, насажденных благодаря энергии одного белого.
В ста пятидесяти саженях от деревни, в небольшой долине, сплошь покрытой роскошными цветами австралийской флоры, находилось кладбище племени Нга-Ко-Тко. Богатство красок, разнообразие форм, благовонный запах делали это место похожим на великолепный сад. Среди его деревьев, на высоких шестах, покоились умершие. Кладбище – красивое, совсем не производящее того тягостного впечатления, какое производят наши места погребений с их тяжелыми памятниками и высокими крестами.
Дав нам недельный отдых в деревне, старый Джоэ повел нас к тому месту, где лежали добытые его умершим другом сокровища, колоссальность которых превзошла всякое наше ожидание. Большая часть наших товарищей была буквально ослеплена при виде целых груд крупнейших самородков. Вся эта масса, по приблизительному расчету, весила до двухсот десяти пудов и стоила около десяти миллионов рублей. Невозможно было перевезти на пяти бывших у нас лошадях такую огромную тяжесть. Впрочем, наша повозка как фура вообще сделалась бесполезною, и поэтому решено было превратить ее в лодку. Нагруженное сокровищами, импровизированное судно по ручьям должно было доставить нас в залив Карпентарию, тем более что место, где лежало сокровище, находилось невдалеке от Герберт-Крика. Карта, доверенная Фрэнсису, позволила нам определить ту точку, на которой мы находились, и сообразить дальнейшую дорогу.
Нга-Ко-Тко оказались полезными и драгоценными помощниками. Они разделили все золото на сто пятьдесят небольших частей весом в шестьдесят – семьдесят фунтов каждая и разложили его по корзинам, которые удобно было перенести на далекое расстояние. Через три дня все эти подготовительные работы были кончены. После того можно было уже пускаться в обратный путь. Но, прежде чем окончательно решиться на это, нам нужно было в подробностях обсудить вопрос о возвращении. В самом начале экспедиции мы решили возвращаться прежнею дорогой. Но это намерение было оставлено еще на полдороге. В самом деле, как нам было пускаться в опасную дорогу, когда мы не имели ни лошадей, ни повозок, ни провизии?! Общее мнение было – доехать только до залива Карпентарии, к которому можно было добраться по течению Герберт-Крика. Как известно, Герберт-Крик впадает в реку Шаннон, которая в свою очередь вливается в реку Грегори, большой приток реки Никольсона, а эта последняя впадает в залив Карпентарию под ста семидесятью пятью градусами южной широты и ста тридцатью семью градусами восточной долготы.
– Этот план, господа, во всех отношениях хорош, – сказал майор, указывая дорогу по карте, – что только нам делать по прибытии к морскому берегу? Ждать какого-нибудь судна? Но суда редко заходят в эту часть океана.
Конец нашего путешествия походил на торжественное шествие. Черные сделались так любезны по отношению к нам, что почти надоели своею услужливостью. С этого времени мы могли сложить с себя всякую заботу о продовольствии: наши новые друзья в изобилии доставляли всевозможные припасы. Они скоро нашли колеса нашей фуры-лодки и помогли нам впрячь лошадей. Туда сели молодые девушки. Остальные участники экспедиции пошли пешком рядом с дикими. Мысль об окончании тяжелых трудов привела всех в самое веселое настроение духа. Один Том казался не очень довольным: он досадовал на превосходство в сравнении с ним Джоэ П. Сын Опоссума был гордый статный метис. Его беловатая кожа, рыжая борода и представительная наружность говорили о европейском происхождении. Он довольно хорошо знал английский язык, что очень унижало нашего слугу. Вообще при Джоэ Том чувствовал себя отставленным на второй план, несмотря на все уважение, которое он внушал туземцам своею красной рубашкой и каталонским ножом.
– Объясните, мой друг, – любезно обратился сэр Рид к молодому вождю, – какими судьбами ваши люди напали на нас и чуть не перебили всех?
– Они не убили бы вас, – отвечал молодой человек. – Уже давно нашему племени и нашим союзникам дано приказание щадить белых людей.
– Но тогда зачем же это неожиданное нападение?
Вождь, немного смутившись и как бы стыдясь наивности своих товарищей, отвечал:
– Вам известно, что белый цвет у нас – знак войны. Нга-Ко-Тко, видя вас одетыми большею частью в белое, заключили отсюда, что вы пришли с враждебными намерениями. А разубедить их в этом некому было, так как я был в отсутствии.
Объяснение довольно странное, но все-таки вполне правдоподобное.
– Но почему вид маленького куска дерева, который один из ваших нашел в фуре, поразил так ваших воинов?
– Потому что он представляет великую эмблему моего племени. Этот кусок вырезан из корней ваиванга, смертоносного дерева. На нем изображена голова змеи, у которой вместо глаз вставлены золотые зерна. Мой отец, двадцать лет тому назад, подарил этот коббонг одному белому ученому, который был его другом.
– Доктору Стефенсону, который отдал его мне перед отъездом сюда! – вскричал я в свою очередь.
– Да, так звали друга Опоссума.
Так как сэр Рид желал поговорить наедине с молодым человеком, то мы отошли в сторону. После долгой беседы с Джоэ скваттер, бледный, с убитым видом, подошел к своим племянникам и их сестре и сообщил печальные вести. Их отца, – увы! – нет уже на свете. Написав письмо, старец немного спустя после этого спокойно заснул вечным сном на руках своих друзей, с именами детей своих на устах. Могила его, находившаяся под тенью камедных деревьев, сделалась священною для дикарей, которые совершали туда путешествие, как к месту поклонения.
Эти печальные новости мы узнали на последней станции. Еще один переход, и перед нами показалась деревня Нга-Ко-Тко, жители которой, предуведомленные о нашем прибытии быстрыми гонцами, давно уже с нетерпением ожидали белых гостей.
Красный Опоссум вышел навстречу к нам. Дрожа от волнения, он не мог произнести ни одного слова, и только крепко пожимал всем руки. Джоэ Мак-Нэй был рослый старик, седой как лунь, прямой, как дуб, с черными, все еще живыми глазами и железною мускулатурою. Узнав о моей дружбе с доктором Стефенсоном, он забросал меня вопросами о прежнем его друге, о котором он сохранил самые лучшие воспоминания. Странная вещь! Хотя изгнанник давно разорвал все связи с цивилизованным миром, его первой заботой было – осведомиться о том мнении, которое составили о нем его соотечественники, по отчетам Стефенсона. Радость его не имела границ, когда я сообщил, что книги, написанные о нем доктором, читаются не только в Австралии, но даже и в Европе.
Вид эмблемы, которую он двадцать два года тому назад подарил своему другу на память и которую тот доверил мне как наилучшее средство на случай опасности, глубоко тронул достойного патриарха.
После обмена приветствиями хозяева повели нас в свою деревню. Последнюю составляли не менее трехсот просторных хижин, разбросанных без всякого порядка, по произволу владельцев. Каждая хижина была построена из крепких жердей, одним концом воткнутых в землю, другим – связанных в виде конуса. Жерди были покрыты толстой корой, положенной наподобие черепицы, что представляло хорошую защиту от ветра и дождя. Вход во всех хижинах, обращенный к востоку, был закрыт тою же корою или шкурой кенгуру. Внутри мягкие постели из сухого вереска. Везде опрятность и чистота, которую мы не ожидали встретить у грязных австралийцев. Но что нас более всего поразило в деревне Нга-Ко-Тко, так это поля, настоящие хлебные поля, засаженные нардами, ямсом, бермудским картофелем и многими другими растениями, назвать которые мы не умели. Каждый из нас почувствовал живое удовольствие при виде этих зачатков цивилизации в австралийской пустыне, насажденных благодаря энергии одного белого.
В ста пятидесяти саженях от деревни, в небольшой долине, сплошь покрытой роскошными цветами австралийской флоры, находилось кладбище племени Нга-Ко-Тко. Богатство красок, разнообразие форм, благовонный запах делали это место похожим на великолепный сад. Среди его деревьев, на высоких шестах, покоились умершие. Кладбище – красивое, совсем не производящее того тягостного впечатления, какое производят наши места погребений с их тяжелыми памятниками и высокими крестами.
Дав нам недельный отдых в деревне, старый Джоэ повел нас к тому месту, где лежали добытые его умершим другом сокровища, колоссальность которых превзошла всякое наше ожидание. Большая часть наших товарищей была буквально ослеплена при виде целых груд крупнейших самородков. Вся эта масса, по приблизительному расчету, весила до двухсот десяти пудов и стоила около десяти миллионов рублей. Невозможно было перевезти на пяти бывших у нас лошадях такую огромную тяжесть. Впрочем, наша повозка как фура вообще сделалась бесполезною, и поэтому решено было превратить ее в лодку. Нагруженное сокровищами, импровизированное судно по ручьям должно было доставить нас в залив Карпентарию, тем более что место, где лежало сокровище, находилось невдалеке от Герберт-Крика. Карта, доверенная Фрэнсису, позволила нам определить ту точку, на которой мы находились, и сообразить дальнейшую дорогу.
Нга-Ко-Тко оказались полезными и драгоценными помощниками. Они разделили все золото на сто пятьдесят небольших частей весом в шестьдесят – семьдесят фунтов каждая и разложили его по корзинам, которые удобно было перенести на далекое расстояние. Через три дня все эти подготовительные работы были кончены. После того можно было уже пускаться в обратный путь. Но, прежде чем окончательно решиться на это, нам нужно было в подробностях обсудить вопрос о возвращении. В самом начале экспедиции мы решили возвращаться прежнею дорогой. Но это намерение было оставлено еще на полдороге. В самом деле, как нам было пускаться в опасную дорогу, когда мы не имели ни лошадей, ни повозок, ни провизии?! Общее мнение было – доехать только до залива Карпентарии, к которому можно было добраться по течению Герберт-Крика. Как известно, Герберт-Крик впадает в реку Шаннон, которая в свою очередь вливается в реку Грегори, большой приток реки Никольсона, а эта последняя впадает в залив Карпентарию под ста семидесятью пятью градусами южной широты и ста тридцатью семью градусами восточной долготы.
– Этот план, господа, во всех отношениях хорош, – сказал майор, указывая дорогу по карте, – что только нам делать по прибытии к морскому берегу? Ждать какого-нибудь судна? Но суда редко заходят в эту часть океана.