Страница:
Это было не только приятно, но и полезно; после излишеств лишь необходимое. Возникли базары, где торговали всем понемножку: инструментом, драгоценностями, оружием, одеждой, провизией, тканями, гамаками, соленьями, табаком, досками, ртутью, — словом, вещами очень нужными в трудной жизни золотодобытчиков. И с тех пор больше никто не ездил в Демерару [75], Кайенну или Суринам, дабы поразвлечься или купить что-нибудь. Все было теперь здесь, на месте, но за какую цену! Однако это ничего не значило для людей, одержимых лихорадкой, безумием, неистовством.
Началось постоянное перемещение из города и обратно в сотню местечек, рассеянных на огромной территории. Там старатели месяцами жили в ужасных условиях. И едва кончался сбор урожая и были сложены слитки, а золотая пудра насыпана в кожаные мешки, как добытчики тут же возвращались в Неймлесс — неделями плыли на пирогах по ручьям и речушкам, являвшимися тропами кайманов [76], затем долго шли пешком, с караванами, вооруженные до зубов, чтобы защитить сокровища, и, доведенные до изнеможения, являлись наконец в Неймлесс, чтобы предаться безумной оргии [77].
Они приходили в магазин в лохмотьях, а оттуда шествовали джентльменами, предварительно доверив свои кубышки содержателю выбранного ими торгового дома. Тут старатели находили также свежее мясо, белый хлеб прямо из печи, мороженое, наконец, — парикмахера. И начиналась жизнь «на полную катушку» в казино, где скакали прирученные обезьяны, сотрясали воздух трубачи, скрипели, как ржавые замки, туканы [78], жужжали птицы-мушки. И разгоралось веселье! Выпивки, игры, драки… Все это было бессмысленно, страшно, а иногда и опасно.
После трагического и таинственного похищения бедной Мадьяны вернемся опять в казино — место развлечений, где несколькими годами раньше при столь же драматических обстоятельствах дебютировал Жое Пистоль. Сколотив хорошее состояние и произведя в своей лавке кое-какие изменения, превратившие ее в известнейшее заведение края, янки удалился от дел.
Казино было действительно великолепным. Его называли, не без оснований, «Домом Двух Ушей». А попросту — «Два Уха».
Преемником Жое Пистоля стал гигантского роста выходец из Кентукки [79] Джек. Воспитанник хорошей школы, новый бармен вел свой дом как нельзя лучше, на американский лад, и был готов на все для приумножения богатства. И при всем этом он не притрагивался к иногда очень значительным суммам, доверявшимся ему клиентами.
Сей нечестивец, конечно, имел дело с правосудием в других местах, но тут выступал как неподкупный депозитор [80].
Выходя из дома Мадьяны, Железная Рука задумчиво спросил:
— Что же нам теперь делать?
— Так ведь темнота на дворе… Ничего! — ответил Мустик. — Поскольку надо как-то скоротать эту проклятую ночь, вернемся в «Два Уха». Правда, Фишало? А утром, с рассветом, посмотрим.
— Ладно. Пошли!
Когда Железная Рука уходил из казино, он был одет как джентльмен, а вернулся в лохмотьях. Во время схватки на нем порвали всю одежду. Вдруг он инстинктивно нащупал внутренний карман жилета, сделал резкое движение и побледнел.
Мальчик, который это заметил, спросил:
— Вы чем-то огорчены, патрон?
— У меня украли бумажник.
— О, какое несчастье!
— Да, непоправимое… Это крах! Двадцать тысяч франков в купюрах [81] английского, французского и голландского банков плюс кредитные письма в банки Деме-рары, Суринама и Кайенны… Кроме того, бумаги, удостоверяющие мою личность.
В этот момент к ним подошел хозяин и холодно сказал Мустику:
— Вы в самый разгар работы покинули свое место, и без разрешения. Вас требуют клиенты.
Действительно отовсюду кричали, даже ревели, прося то одного, то другого:
— О, Мустик! Шерри-бренди!.. [82] Бой, неси коктейль!.. Эй ты, поспеши! Недотепа! Гром и молния! Слышишь ты, ублюдок! Черт побери'.. Я хочу пить… Скорей! Дай-ка сигару! Водки! Кофе!
— Вы слышите? — хозяин.
— Черти! Еще бы, надо быть глухим как башмак, чтобы ничего не слышать. Так что же?
— Я увольняю вас. Вы больше у меня не служите.
— Вот как? Я проиграл. Впрочем… мне в высшей степени наплевать. А фартук я вам возвращаю. Вот он.
— Хорошо! Я должен вам за неделю… двадцать долларов.
— Спасибо… Будьте здоровы!
И, обращаясь к Железной Руке, Мустик добавил:
— Патрон, послушайтесь моего совета, уходите отсюда. На нас уже кое-кто поглядывает. Уверен, они что-то замышляют. Их слишком много. Могут и убить. Что ты скажешь на это, Фишало?
— Я согласен, малыш! У меня, знаешь ли, тонкий слух… Несмотря на гвалт, я кое-что слышу.
— Что именно?
— Много всего.
— Так уйдем отсюда. Как только покинем казино, будем в безопасности, по крайней мере, на ближайшее время. А там — наметим план действий. Ваше мнение, патрон?
Не поддаваясь унынию из-за пропажи, только что им обнаруженной, Железная Рука сохранял свою твердость. Он протестующе воскликнул:
— Бежать от этой кучки мерзавцев? Никогда! Вы заверили меня, что мы встретим здесь похитителей Мадьяны… Я хочу их видеть.
— Повторяю: может возникнуть грандиозная потасовка, а у вас нет никакого оружия. У Фишало только карабин, у меня же — лишь один патрон в револьвере.
Тут раздался мощный рев, крики, угрозы:
— За дверь! Убьем их! Смерть им! Смерть! Поднялось несколько человек. Белые люди с физиономиями висельников вытащили ножи и клинки. Шум продолжался.
— Дело дрянь, — сказал Мустик. — Бандиты вот-вот набросятся на нас.
— Дай револьвер! — крикнул мальчику Железная Рука.
Он схватил оружие и приготовился выстрелить. Но тут вмешался хозяин:
— Убивайте друг друга сколько угодно, но не огнестрельным оружием!
— Почему?
— Чтобы не задеть соседей.
— Хороший совет для растяп, но моя пуля никогда не ошибается.
Чей-то голос прорычал:
— Хозяин, отвали! Мы хотим пустить кровь этому фраеру.
И бандиты бросились на Железную Руку.
— Смотрите, чтобы не уплыли ваши ставки! — крикнул Джек во все горло, зная, что некоторые проходимцы поднимают шум, чтобы стащить со столов золотые слитки и мешки с дорогим металлом.
В тот момент, когда негры, китайцы, мулаты, белые сжали покрепче в руках свои деньги, раздался выстрел.
Несмотря на запрет, Железная Рука все-таки выстрелил.
Один из наступавших вскочил на стол и замер посреди стаканов, бутылок, карт, куч золота, склоненных голов и вскинутых, словно в полете, рук. Железная Рука тем временем удерживал бандитов на расстоянии, грозя им револьвером, в котором не осталось ни одного патрона; хозяину же он крикнул:
— Вот он, провокатор! Пуля застряла у него в левом глазу!
Мистер Джек одобрительно улыбнулся, сплюнул длинную струю слюны, смешанной с табаком, и сказал:
— Хорошо! Чисто сработано. Но не начинайте снова.
— Тогда прикажите им убрать оружие.
— Хорошо! Эй, ребята, спрячьте клинки и ножи. А ты оставь нас с миром. Нам дорога наша шкура.
Железная Рука промолвил по-прежнему невозмутимо:
— Раз они питают ко мне необъяснимую ненависть… Скажите этим людям, что я желаю оказать им честь сразиться со мной. Но только один против одного. Выбор оружия предоставляю противнику: револьвер, сабля, карабин… и даже благородный бокс.
— Отлично, дружище, хорошо сказано. И если вы только не блефуете [83], я провозглашаю вас человеком чести и мужества.
В глубине зала раздалось:
— Смерть ему! Смерть!
— Тихо! Свиньи недорезанные! — крикнул хозяин. — Хоть вы и последние из подлецов, но должны принять предложение джентльмена.
— Ладно! В конце концов можно и договориться.
Мустик, хорошо знавший содержателя заведения, наклонился к уху Фишало:
— Уверен, что Джек вынюхал хорошее дельце! Однако не бойся. Вот увидишь, патрон перетасует их всех одного за другим.
Хозяин добавил:
— Среди вас есть чемпион по боксу, не так ли? Известный Том Канон, который уже победил троих.
— Если быть точным, то пятерых! — прохрипел голос, вырвавшийся из широкой груди некоей «ломовой лошадки».
— Очень хорошо! Вы откроете матч, сразившись с этим джентльменом.
— С этой пигалицей? Пф! Я уложу его запросто.
— Посмотрим, — с обычным спокойствием ответил Железная Рука.
— Но сперва, — продолжал хозяин, — я предложу вам одно дельце.
— Давайте.
— Вы будете биться здесь, в казино.
— Да, и тотчас же.
— Нет, завтра.
— Почему?
— Да потому, что эта смертельная дуэль будет редким зрелищем, все захотят посмотреть. Но мне надо сообщить о ней по всей округе. Понимаете? Я заставлю платить за представление по пять гиней… [84] Люди будут драться, чтобы войти, народу соберется пропасть. И если вы спасете свою шкуру, что ж — получите четверть выручки. Согласны?
— Браво! Лучше не придумаешь. Я согласен.
— И правильно. У вас есть секунданты? [85]
— Нет, черт побери! Но это не помеха.
— Мой вам совет: возьмите Фишало и Мустика.
— Опять же согласен.
— Теперь вы с двумя приятелями — мои гости. Пейте, ешьте, курите… Я за все отвечаю и, клянусь Господом Богом, никто не посмеет нарушить приличия.
— Благодарю.
ГЛАВА 4
Началось постоянное перемещение из города и обратно в сотню местечек, рассеянных на огромной территории. Там старатели месяцами жили в ужасных условиях. И едва кончался сбор урожая и были сложены слитки, а золотая пудра насыпана в кожаные мешки, как добытчики тут же возвращались в Неймлесс — неделями плыли на пирогах по ручьям и речушкам, являвшимися тропами кайманов [76], затем долго шли пешком, с караванами, вооруженные до зубов, чтобы защитить сокровища, и, доведенные до изнеможения, являлись наконец в Неймлесс, чтобы предаться безумной оргии [77].
Они приходили в магазин в лохмотьях, а оттуда шествовали джентльменами, предварительно доверив свои кубышки содержателю выбранного ими торгового дома. Тут старатели находили также свежее мясо, белый хлеб прямо из печи, мороженое, наконец, — парикмахера. И начиналась жизнь «на полную катушку» в казино, где скакали прирученные обезьяны, сотрясали воздух трубачи, скрипели, как ржавые замки, туканы [78], жужжали птицы-мушки. И разгоралось веселье! Выпивки, игры, драки… Все это было бессмысленно, страшно, а иногда и опасно.
После трагического и таинственного похищения бедной Мадьяны вернемся опять в казино — место развлечений, где несколькими годами раньше при столь же драматических обстоятельствах дебютировал Жое Пистоль. Сколотив хорошее состояние и произведя в своей лавке кое-какие изменения, превратившие ее в известнейшее заведение края, янки удалился от дел.
Казино было действительно великолепным. Его называли, не без оснований, «Домом Двух Ушей». А попросту — «Два Уха».
Преемником Жое Пистоля стал гигантского роста выходец из Кентукки [79] Джек. Воспитанник хорошей школы, новый бармен вел свой дом как нельзя лучше, на американский лад, и был готов на все для приумножения богатства. И при всем этом он не притрагивался к иногда очень значительным суммам, доверявшимся ему клиентами.
Сей нечестивец, конечно, имел дело с правосудием в других местах, но тут выступал как неподкупный депозитор [80].
Выходя из дома Мадьяны, Железная Рука задумчиво спросил:
— Что же нам теперь делать?
— Так ведь темнота на дворе… Ничего! — ответил Мустик. — Поскольку надо как-то скоротать эту проклятую ночь, вернемся в «Два Уха». Правда, Фишало? А утром, с рассветом, посмотрим.
— Ладно. Пошли!
Когда Железная Рука уходил из казино, он был одет как джентльмен, а вернулся в лохмотьях. Во время схватки на нем порвали всю одежду. Вдруг он инстинктивно нащупал внутренний карман жилета, сделал резкое движение и побледнел.
Мальчик, который это заметил, спросил:
— Вы чем-то огорчены, патрон?
— У меня украли бумажник.
— О, какое несчастье!
— Да, непоправимое… Это крах! Двадцать тысяч франков в купюрах [81] английского, французского и голландского банков плюс кредитные письма в банки Деме-рары, Суринама и Кайенны… Кроме того, бумаги, удостоверяющие мою личность.
В этот момент к ним подошел хозяин и холодно сказал Мустику:
— Вы в самый разгар работы покинули свое место, и без разрешения. Вас требуют клиенты.
Действительно отовсюду кричали, даже ревели, прося то одного, то другого:
— О, Мустик! Шерри-бренди!.. [82] Бой, неси коктейль!.. Эй ты, поспеши! Недотепа! Гром и молния! Слышишь ты, ублюдок! Черт побери'.. Я хочу пить… Скорей! Дай-ка сигару! Водки! Кофе!
— Вы слышите? — хозяин.
— Черти! Еще бы, надо быть глухим как башмак, чтобы ничего не слышать. Так что же?
— Я увольняю вас. Вы больше у меня не служите.
— Вот как? Я проиграл. Впрочем… мне в высшей степени наплевать. А фартук я вам возвращаю. Вот он.
— Хорошо! Я должен вам за неделю… двадцать долларов.
— Спасибо… Будьте здоровы!
И, обращаясь к Железной Руке, Мустик добавил:
— Патрон, послушайтесь моего совета, уходите отсюда. На нас уже кое-кто поглядывает. Уверен, они что-то замышляют. Их слишком много. Могут и убить. Что ты скажешь на это, Фишало?
— Я согласен, малыш! У меня, знаешь ли, тонкий слух… Несмотря на гвалт, я кое-что слышу.
— Что именно?
— Много всего.
— Так уйдем отсюда. Как только покинем казино, будем в безопасности, по крайней мере, на ближайшее время. А там — наметим план действий. Ваше мнение, патрон?
Не поддаваясь унынию из-за пропажи, только что им обнаруженной, Железная Рука сохранял свою твердость. Он протестующе воскликнул:
— Бежать от этой кучки мерзавцев? Никогда! Вы заверили меня, что мы встретим здесь похитителей Мадьяны… Я хочу их видеть.
— Повторяю: может возникнуть грандиозная потасовка, а у вас нет никакого оружия. У Фишало только карабин, у меня же — лишь один патрон в револьвере.
Тут раздался мощный рев, крики, угрозы:
— За дверь! Убьем их! Смерть им! Смерть! Поднялось несколько человек. Белые люди с физиономиями висельников вытащили ножи и клинки. Шум продолжался.
— Дело дрянь, — сказал Мустик. — Бандиты вот-вот набросятся на нас.
— Дай револьвер! — крикнул мальчику Железная Рука.
Он схватил оружие и приготовился выстрелить. Но тут вмешался хозяин:
— Убивайте друг друга сколько угодно, но не огнестрельным оружием!
— Почему?
— Чтобы не задеть соседей.
— Хороший совет для растяп, но моя пуля никогда не ошибается.
Чей-то голос прорычал:
— Хозяин, отвали! Мы хотим пустить кровь этому фраеру.
И бандиты бросились на Железную Руку.
— Смотрите, чтобы не уплыли ваши ставки! — крикнул Джек во все горло, зная, что некоторые проходимцы поднимают шум, чтобы стащить со столов золотые слитки и мешки с дорогим металлом.
В тот момент, когда негры, китайцы, мулаты, белые сжали покрепче в руках свои деньги, раздался выстрел.
Несмотря на запрет, Железная Рука все-таки выстрелил.
Один из наступавших вскочил на стол и замер посреди стаканов, бутылок, карт, куч золота, склоненных голов и вскинутых, словно в полете, рук. Железная Рука тем временем удерживал бандитов на расстоянии, грозя им револьвером, в котором не осталось ни одного патрона; хозяину же он крикнул:
— Вот он, провокатор! Пуля застряла у него в левом глазу!
Мистер Джек одобрительно улыбнулся, сплюнул длинную струю слюны, смешанной с табаком, и сказал:
— Хорошо! Чисто сработано. Но не начинайте снова.
— Тогда прикажите им убрать оружие.
— Хорошо! Эй, ребята, спрячьте клинки и ножи. А ты оставь нас с миром. Нам дорога наша шкура.
Железная Рука промолвил по-прежнему невозмутимо:
— Раз они питают ко мне необъяснимую ненависть… Скажите этим людям, что я желаю оказать им честь сразиться со мной. Но только один против одного. Выбор оружия предоставляю противнику: револьвер, сабля, карабин… и даже благородный бокс.
— Отлично, дружище, хорошо сказано. И если вы только не блефуете [83], я провозглашаю вас человеком чести и мужества.
В глубине зала раздалось:
— Смерть ему! Смерть!
— Тихо! Свиньи недорезанные! — крикнул хозяин. — Хоть вы и последние из подлецов, но должны принять предложение джентльмена.
— Ладно! В конце концов можно и договориться.
Мустик, хорошо знавший содержателя заведения, наклонился к уху Фишало:
— Уверен, что Джек вынюхал хорошее дельце! Однако не бойся. Вот увидишь, патрон перетасует их всех одного за другим.
Хозяин добавил:
— Среди вас есть чемпион по боксу, не так ли? Известный Том Канон, который уже победил троих.
— Если быть точным, то пятерых! — прохрипел голос, вырвавшийся из широкой груди некоей «ломовой лошадки».
— Очень хорошо! Вы откроете матч, сразившись с этим джентльменом.
— С этой пигалицей? Пф! Я уложу его запросто.
— Посмотрим, — с обычным спокойствием ответил Железная Рука.
— Но сперва, — продолжал хозяин, — я предложу вам одно дельце.
— Давайте.
— Вы будете биться здесь, в казино.
— Да, и тотчас же.
— Нет, завтра.
— Почему?
— Да потому, что эта смертельная дуэль будет редким зрелищем, все захотят посмотреть. Но мне надо сообщить о ней по всей округе. Понимаете? Я заставлю платить за представление по пять гиней… [84] Люди будут драться, чтобы войти, народу соберется пропасть. И если вы спасете свою шкуру, что ж — получите четверть выручки. Согласны?
— Браво! Лучше не придумаешь. Я согласен.
— И правильно. У вас есть секунданты? [85]
— Нет, черт побери! Но это не помеха.
— Мой вам совет: возьмите Фишало и Мустика.
— Опять же согласен.
— Теперь вы с двумя приятелями — мои гости. Пейте, ешьте, курите… Я за все отвечаю и, клянусь Господом Богом, никто не посмеет нарушить приличия.
— Благодарю.
ГЛАВА 4
Пробуждение девственного леса. — Оставленная золотая россыпь. — Бандиты и их жертва. — Что находилось на картофельном поле. — Немного музыки. — Гремучие змеи и острия клинков. — Смертельный укус. — Страхи, — Заклинательница. — Мадьяна и ее телохранители. — Ультиматум разбойника.
На верхушках девственного леса появилась едва заметная полоска чудесного нежно-розового цвета. Внезапно обезьяны-крикуны замолкли. Еще были слышны последние звуки, напоминавшие шум поезда, стучавшего колесами в туннеле; звуки то исчезали, то ненадолго возникали вновь и смешивались с каким-то криком, подобным визгу свиней, которым вспарывают брюхо, с дуэтом alonute… [86] И вот наступила тишина. Ночные бабочки спрятались под листьями; светлячки погасли; летучие мыши-вампиры [87] перестали кружить в воздухе; умолк ягуар… [88] Ночная жизнь замерла.
И почти тотчас же адскую симфонию заменило нежное пение птиц. Вспомнилось жалобное и монотонное нашептывание горлицы [89] в наших лесах. Изящная гвианская куропатка извещала о восходе солнца. А над лесом ширилась полоска света, и вскоре начали возникать яркие сполохи. Повсюду поверх листвы сверкала яркая роса; капли переливались и блестели, как драгоценные камни. А внизу еще была ночь!
В течение нескольких минут шла схватка между светом и темнотой, и без особого перехода, почти без зари, в один миг ночь оказалась побежденной. Наступил ослепительный день.
Начали безумно верещать попугаи, они барахтались и дрались в косых лучах света. Так называемые американские петухи глухо квохтали, перекликаясь в полете. Перцеяды надсаживались, напрягая горло.
Пересмешник [90], не смолкая, как всегда иронично повизгивал. Обезьяны истово занимались своей ежедневной гимнастикой. Похожие на наших зайцев зверьки, посвистывая, настороженно перебирали лапами. Выпь [91] выла, изливая свои жалобы. Жужжали пчелы и осы, гигантские пауки плели свои сети. Бабочки присосались к орхидеям, украшающим высокие деревья; внизу флегматично [92] ползали черепахи, а мхи захватил отвратительный мир насекомых и мелких рептилий.
Так пробуждался лес.
День все светлел. Возникали рассеянные там и тут жилища людей, наполовину разрушенные, с провалившимися крышами Вырисовывались поваленные старые деревья с подгнившими толстыми стволами. Узнавались одичавшие плантации маниоки, картофеля, маиса, банановых деревьев, табака. И наконец, прочертились обвалы, уступчатые овраги с кучами белого, как снег, песка, среди которого извивалась речушка с прозрачной водой.
Жилища людей, поваленные деревья и котлованы напоминали: здесь когда-то добывали золото. Под крышей одной из хижин висел большой провисший гамак из белых хлопчатых веревок, в нем лежал человек. Рядом, в постройке, расположились прямо на песке четыре человека. Двое сидели и курили. Остальные спали.
Из гамака доносился стон, страдальческая жалоба ребенка. Один из сидевших мужчин встал, потянулся и сказал:
— Вот и рассвет. Я боялся, что доза велика… Такое снотворное — почти яд.
— Я тоже. Ее смерть разрушила бы все наши планы.
— Это было бы катастрофой!
Первый собеседник был среднего роста, крепкого сложения, с шеей атлета, прекрасными чертами лица, черные глаза светились решительностью и даже дерзостью, а от его взгляда становилось не по себе. Огромный нос тоже указывал на смелость и силу. Губы казались слишком узкими, но рот выглядел красиво, как и зубы, белые, сильные, крепкие.
Однако цвет лица у этого человека лет двадцати шести — двадцати восьми был нездоровый, мертвенно-бледный, характерный для анемии. Короткие волосы свидетельствовали о том, что совсем недавно его обрили, голова стала голой, как у всех каторжников. Одет он был прилично: пиджак из фланели цвета морской волны, серая фетровая шляпа с широкими полями, какую носили золотодобытчики.
Его собеседник — странного вида юноша лет двадцати, худой, проворный, как обезьяна, с жестами клоуна, неспокойный, под носом — три желтых волосинки, зубы уже пораженные кариесом [93], лицо бледное, веснушчатое, глаза бледно-голубые, веки с красноватыми краями, волосы тускло-белые, уши большие без мочек — производил впечатление человека, о котором говорят: гнусный тип. Его отличала особая примета: он с вызовом носил соломенную шляпу каторжника, брюки и блузу из грубого серого полотна, помеченного буквами А и К с регистрационными номерами, то есть одежду администрации каторжной колонии или, как там говорили, исправиловки.
Гамак дергался, раскачивался; из него доносились стоны и мольба:
— Мама Нене (мама негритянка), твоя малютка очень больна. О! У меня заноза в голове. О! Мама… Приди ко мне.
Молодой человек жутковатого вида захохотал и сказал вполголоса:
— Малышку ухайдакали! Приятель резко оборвал его:
— Хватит, слышишь? Чертова морда! Я запрещаю тебе, раз и навсегда, говорить на жаргоне.
— Хватит так хватит! Здесь вы — батя (хозяин).
— Опять! Мы здесь не для того, чтобы говорить глупости и перекидываться шуточками. Постарайся быть серьезным и прилично выглядеть. Иначе всыплю тебе как следует. Ты знаешь, Маль-Крепи, я не люблю повторять!
По глазам с красными прожилками пробежал огонь, но через минуту укрощенный отвратительный каторжанин опустил голову и отступил на шаг.
«Батя» подошел к гамаку и приподнял его вместе с лежавшим в нем человеком. Внезапно показалось испуганное милое личико Мадьяны.
Она заплакала:
— Муша, моя муша… Я погибаю!
Мужчина холодно посмотрел на нее и жестко оборвал:
— Хватит, девушка. Довольно ребячества и этих негритянских словечек. Вас воспитывала сестра из Сен-Жозеф-де-Клюни, вы образованны, говорите по-французски не только свободно, но даже элегантно. Отвечайте же мне на французском!
Она испуганно залепетала:
— Кто вы? Где я?
— В двух лье от Неймлесса. На старом покинутом прииске Сан-Эспуар… [94] Хорошее название! Кто я? Вы узнаете об этом позже. Когда придет время. А пока что зовите меня Король, потому что я — настоящий король.
Сухой тон и эти объяснения еще больше напугали Мадьяну.
— А! Я погибла! Боже милостивый, помоги мне! — запричитала девушка. — Защити меня!
Она хотела выпрыгнуть из гамака, перескочить через кучи веток и бежать куда глаза глядят, готовая даже заблудиться и потеряться в саванне. Но в следующую минуту Мадьяна упала: ее ноги оказались надежно связаны веревкой, позволявшей делать лишь маленькие шажки, но не бежать.
Человек, назвавшийся Королем, холодно поучал:
— Перестаньте издавать бесполезные звуки. Ничто не поможет вам вырваться.
Девушка собрала все свои силы и смело выкрикнула:
— О! Я не покинута: за меня отомстят!
— Нет, ибо след потерян. Вот как это произошло: вчера вечером, ни о чем не подозревая, вы приняли в казино снотворное и упали на сцене… Потом, после всевозможных перипетий [95], о которых мне недосуг рассказывать, мы доставили вас без сознания сюда. Путешествие было совершено на пироге, так что следов не осталось. Впрочем, мы подумываем о том, чтобы вскоре уехать отсюда, и я могу заверить: вас не найдут ни сейчас, ни после. Так что повинуйтесь по доброй воле, а не то мне придется применить силу.
Лицо девушки выражало испуг и муку, она слушала длинную отповедь и пыталась разобраться в этом жутком, жестоком кошмаре.
Что же произошло вчера, когда Мадьяна пела, как соловей, опьяненный своей мелодией? Верная тетушка Нене, кормилица, которая не покидала ее ни на мгновение, была, как всегда, рядом. Когда певица почувствовала какое-то недомогание…
Но где же теперь Нене? Что с ней произошло, с бедным, дорогим ей созданием, всегдашним другом, верным и преданным до самой смерти?
Внезапно в мозгу девушки, еще отягощенном снотворным, возник героический образ белого человека с гордым лицом. Она видела его в казино лишь два раза. Незнакомец не пил и не играл, лишь аплодировал ей и скромно посылал цветы. Пленнице показалось, что она видела, как он выскочил на сцену, раздвинув изумленных игроков, в ярости от их угроз, не обращая внимания на злобные крики, подхватил ее, терявшую сознание. В детской душе, которой до сих пор жизнь дарила лишь улыбки, внезапно родилась робкая надежда, пока слабая, но уже настойчивая, крепнущая.
Нет! Незнакомец не оставит ее. Прекрасное лицо Мадьяны просияло; большие глаза снова засверкали; она перестала стонать и призвала на помощь все свое мужество.
Между тем суровый страж, король какой-то таинственной и преступной группы людей, не спускал с нее жесткого взгляда. Удовлетворенный тем, что девушка как будто покорилась, он добавил:
— Вы хорошо делаете, что не ропщете больше на свою судьбу. Это благоразумно. Продолжайте в том же духе, и ваше положение изменится к лучшему, и очень скоро.
Она, не отвечая, осторожно опустила на землю ноги. Все тело у нее затекло. Мадьяна попыталась сделать несколько шажков, но путы на щиколотках сковывали любое ее движение.
Увидев, что пленница пошатнулась, Король попытался поддержать ее.
— Оставьте меня! — резко сказала девушка. — Вы ведь не допускаете, что я убегу, не так ли?
— Я боюсь, что вы упадете.
— А вам-то что?
— Ну что ж, как угодно. Сейчас вам дадут поесть: галеты из маниоки, овощи, если только вы не предпочитаете тушенку.
— Мне все равно. Я бы только хотела освободиться от веревок на ногах и головокружения. Вы должны мне помочь.
Король пожал плечами, ничего не ответил и обратился к странному молодому человеку, рот которого кривила ухмылка:
— Приготовь еду, а наши спутники пусть еще немного поспят.
Мадьяне удалось продвинуться на несколько шагов, и она очутилась на площадке, покрытой листьями зеленого цвета, широкими, как ладонь, и как бы вырезанными в форме сердца.
— Глядите-ка: картофель!
Ее ноздрей коснулся легкий запах мускуса [96], она улыбнулась и прошептала:
— О! Бог не оставил меня своей милостью.
Над головой Мадьяны пальмы протянули свои толстые ветви. Девушка подобрала гладкий, твердый лист, обернула им один из своих пальцев, и получилось нечто вроде свистульки, потом она спокойно вернулась на прежнее место, словно эта маленькая прогулка восстановила гибкость ее тела и совершенно успокоила душу. Пленница села в гамак, поднесла к губам свернутый лист и с рассеянным видом, как будто она ни о чем не думала, а только была поглощена, что вполне естественно, своим горем, тихонько дунула в свисток.
Ее игра длилась несколько минут, но мало-помалу мелодия с резкими и волнующими звуками стала восприниматься как музыка флейты. Маль-Крепи бормотал, готовя провизию:
— Черт знает что! Ей-богу, такое чувство, словно водят вилкой по донышку медной тарелки. Нервы не выдерживают, меня прямо всего выворачивает.
— Да, есть немного, — согласился Король. — Смотри-ка, все пришло в движение. Вон обезьяны сбежались, словно обезумели. Попугаи опускаются на нижние ветки и кружат над поляной. Перцеяды, того и гляди, столкнутся, гоняясь друг за другом, не говоря уже о всякой мошкаре, слетевшейся на музыку. Наша пленница покорилась и теперь развлекается. Это добрый знак.
Внезапно к бестолковой болтовне попугаев, щелканью челюстей и ворчанию четвероруких примешались свист и негромкий странный шепот. Это звучало так: зие!.. зие!.. зие!.. зие!.. зие!.. И все это доносилось со стороны картофельного поля. В то же время мускусный дух, сперва еле заметный, стал более интенсивным, потом очень сильным, затем тошнотворным.
Мадьяна продолжала дуть в свернутый трубочкой листок.
Вдруг из груди Маль-Крепи вырвался хриплый возглас, крик ужаса. Галеты из маниоки упали на землю, как и банка тушенки:
— А!.. На помощь!.. Змеи!
Откуда-то с шипением выползли две огромные гремучие змеи длиной в два метра, толщиной с кулак, глянцевые, серого цвета с коричневыми, желтыми и фиолетовыми пятнами. Они подняли головы, широко открыли пасти с длинными острыми зубами и высунули раздвоенные языки. Вид у них был грозный. Черные глаза, налитые кровью, высматривали добычу. Их неудержимо притягивала раздражающая музыка, рептилии направились к нашей героине, не перестававшей насвистывать.
Крик молодого бандита разбудил двух спавших мужчин: они оказались на пути у грозных тварей.
Король громко вскрикнул от ужаса:
— Проклятие! Будьте осторожны!
Быстрая, как молния, змея повернула голову к тому из мужчин, который оказался ближе. Ее челюсти вонзились в шею несчастного. Он попытался подняться, но, обессилев от непомерного страха, лишь прохрипел:
— Я погиб…
Челюсти тотчас же разжались, оставив на коже человека несколько синеватых следов, откуда сочилась кровь. Вне себя от ужаса Король зарычал:
— Ах, чертова тварь! Ты мне заплатишь за это. Белый как полотно, дрожавший, стучавший зубами Маль-Крепи, оглядевшись вокруг, выкрикнул:
На верхушках девственного леса появилась едва заметная полоска чудесного нежно-розового цвета. Внезапно обезьяны-крикуны замолкли. Еще были слышны последние звуки, напоминавшие шум поезда, стучавшего колесами в туннеле; звуки то исчезали, то ненадолго возникали вновь и смешивались с каким-то криком, подобным визгу свиней, которым вспарывают брюхо, с дуэтом alonute… [86] И вот наступила тишина. Ночные бабочки спрятались под листьями; светлячки погасли; летучие мыши-вампиры [87] перестали кружить в воздухе; умолк ягуар… [88] Ночная жизнь замерла.
И почти тотчас же адскую симфонию заменило нежное пение птиц. Вспомнилось жалобное и монотонное нашептывание горлицы [89] в наших лесах. Изящная гвианская куропатка извещала о восходе солнца. А над лесом ширилась полоска света, и вскоре начали возникать яркие сполохи. Повсюду поверх листвы сверкала яркая роса; капли переливались и блестели, как драгоценные камни. А внизу еще была ночь!
В течение нескольких минут шла схватка между светом и темнотой, и без особого перехода, почти без зари, в один миг ночь оказалась побежденной. Наступил ослепительный день.
Начали безумно верещать попугаи, они барахтались и дрались в косых лучах света. Так называемые американские петухи глухо квохтали, перекликаясь в полете. Перцеяды надсаживались, напрягая горло.
Пересмешник [90], не смолкая, как всегда иронично повизгивал. Обезьяны истово занимались своей ежедневной гимнастикой. Похожие на наших зайцев зверьки, посвистывая, настороженно перебирали лапами. Выпь [91] выла, изливая свои жалобы. Жужжали пчелы и осы, гигантские пауки плели свои сети. Бабочки присосались к орхидеям, украшающим высокие деревья; внизу флегматично [92] ползали черепахи, а мхи захватил отвратительный мир насекомых и мелких рептилий.
Так пробуждался лес.
День все светлел. Возникали рассеянные там и тут жилища людей, наполовину разрушенные, с провалившимися крышами Вырисовывались поваленные старые деревья с подгнившими толстыми стволами. Узнавались одичавшие плантации маниоки, картофеля, маиса, банановых деревьев, табака. И наконец, прочертились обвалы, уступчатые овраги с кучами белого, как снег, песка, среди которого извивалась речушка с прозрачной водой.
Жилища людей, поваленные деревья и котлованы напоминали: здесь когда-то добывали золото. Под крышей одной из хижин висел большой провисший гамак из белых хлопчатых веревок, в нем лежал человек. Рядом, в постройке, расположились прямо на песке четыре человека. Двое сидели и курили. Остальные спали.
Из гамака доносился стон, страдальческая жалоба ребенка. Один из сидевших мужчин встал, потянулся и сказал:
— Вот и рассвет. Я боялся, что доза велика… Такое снотворное — почти яд.
— Я тоже. Ее смерть разрушила бы все наши планы.
— Это было бы катастрофой!
Первый собеседник был среднего роста, крепкого сложения, с шеей атлета, прекрасными чертами лица, черные глаза светились решительностью и даже дерзостью, а от его взгляда становилось не по себе. Огромный нос тоже указывал на смелость и силу. Губы казались слишком узкими, но рот выглядел красиво, как и зубы, белые, сильные, крепкие.
Однако цвет лица у этого человека лет двадцати шести — двадцати восьми был нездоровый, мертвенно-бледный, характерный для анемии. Короткие волосы свидетельствовали о том, что совсем недавно его обрили, голова стала голой, как у всех каторжников. Одет он был прилично: пиджак из фланели цвета морской волны, серая фетровая шляпа с широкими полями, какую носили золотодобытчики.
Его собеседник — странного вида юноша лет двадцати, худой, проворный, как обезьяна, с жестами клоуна, неспокойный, под носом — три желтых волосинки, зубы уже пораженные кариесом [93], лицо бледное, веснушчатое, глаза бледно-голубые, веки с красноватыми краями, волосы тускло-белые, уши большие без мочек — производил впечатление человека, о котором говорят: гнусный тип. Его отличала особая примета: он с вызовом носил соломенную шляпу каторжника, брюки и блузу из грубого серого полотна, помеченного буквами А и К с регистрационными номерами, то есть одежду администрации каторжной колонии или, как там говорили, исправиловки.
Гамак дергался, раскачивался; из него доносились стоны и мольба:
— Мама Нене (мама негритянка), твоя малютка очень больна. О! У меня заноза в голове. О! Мама… Приди ко мне.
Молодой человек жутковатого вида захохотал и сказал вполголоса:
— Малышку ухайдакали! Приятель резко оборвал его:
— Хватит, слышишь? Чертова морда! Я запрещаю тебе, раз и навсегда, говорить на жаргоне.
— Хватит так хватит! Здесь вы — батя (хозяин).
— Опять! Мы здесь не для того, чтобы говорить глупости и перекидываться шуточками. Постарайся быть серьезным и прилично выглядеть. Иначе всыплю тебе как следует. Ты знаешь, Маль-Крепи, я не люблю повторять!
По глазам с красными прожилками пробежал огонь, но через минуту укрощенный отвратительный каторжанин опустил голову и отступил на шаг.
«Батя» подошел к гамаку и приподнял его вместе с лежавшим в нем человеком. Внезапно показалось испуганное милое личико Мадьяны.
Она заплакала:
— Муша, моя муша… Я погибаю!
Мужчина холодно посмотрел на нее и жестко оборвал:
— Хватит, девушка. Довольно ребячества и этих негритянских словечек. Вас воспитывала сестра из Сен-Жозеф-де-Клюни, вы образованны, говорите по-французски не только свободно, но даже элегантно. Отвечайте же мне на французском!
Она испуганно залепетала:
— Кто вы? Где я?
— В двух лье от Неймлесса. На старом покинутом прииске Сан-Эспуар… [94] Хорошее название! Кто я? Вы узнаете об этом позже. Когда придет время. А пока что зовите меня Король, потому что я — настоящий король.
Сухой тон и эти объяснения еще больше напугали Мадьяну.
— А! Я погибла! Боже милостивый, помоги мне! — запричитала девушка. — Защити меня!
Она хотела выпрыгнуть из гамака, перескочить через кучи веток и бежать куда глаза глядят, готовая даже заблудиться и потеряться в саванне. Но в следующую минуту Мадьяна упала: ее ноги оказались надежно связаны веревкой, позволявшей делать лишь маленькие шажки, но не бежать.
Человек, назвавшийся Королем, холодно поучал:
— Перестаньте издавать бесполезные звуки. Ничто не поможет вам вырваться.
Девушка собрала все свои силы и смело выкрикнула:
— О! Я не покинута: за меня отомстят!
— Нет, ибо след потерян. Вот как это произошло: вчера вечером, ни о чем не подозревая, вы приняли в казино снотворное и упали на сцене… Потом, после всевозможных перипетий [95], о которых мне недосуг рассказывать, мы доставили вас без сознания сюда. Путешествие было совершено на пироге, так что следов не осталось. Впрочем, мы подумываем о том, чтобы вскоре уехать отсюда, и я могу заверить: вас не найдут ни сейчас, ни после. Так что повинуйтесь по доброй воле, а не то мне придется применить силу.
Лицо девушки выражало испуг и муку, она слушала длинную отповедь и пыталась разобраться в этом жутком, жестоком кошмаре.
Что же произошло вчера, когда Мадьяна пела, как соловей, опьяненный своей мелодией? Верная тетушка Нене, кормилица, которая не покидала ее ни на мгновение, была, как всегда, рядом. Когда певица почувствовала какое-то недомогание…
Но где же теперь Нене? Что с ней произошло, с бедным, дорогим ей созданием, всегдашним другом, верным и преданным до самой смерти?
Внезапно в мозгу девушки, еще отягощенном снотворным, возник героический образ белого человека с гордым лицом. Она видела его в казино лишь два раза. Незнакомец не пил и не играл, лишь аплодировал ей и скромно посылал цветы. Пленнице показалось, что она видела, как он выскочил на сцену, раздвинув изумленных игроков, в ярости от их угроз, не обращая внимания на злобные крики, подхватил ее, терявшую сознание. В детской душе, которой до сих пор жизнь дарила лишь улыбки, внезапно родилась робкая надежда, пока слабая, но уже настойчивая, крепнущая.
Нет! Незнакомец не оставит ее. Прекрасное лицо Мадьяны просияло; большие глаза снова засверкали; она перестала стонать и призвала на помощь все свое мужество.
Между тем суровый страж, король какой-то таинственной и преступной группы людей, не спускал с нее жесткого взгляда. Удовлетворенный тем, что девушка как будто покорилась, он добавил:
— Вы хорошо делаете, что не ропщете больше на свою судьбу. Это благоразумно. Продолжайте в том же духе, и ваше положение изменится к лучшему, и очень скоро.
Она, не отвечая, осторожно опустила на землю ноги. Все тело у нее затекло. Мадьяна попыталась сделать несколько шажков, но путы на щиколотках сковывали любое ее движение.
Увидев, что пленница пошатнулась, Король попытался поддержать ее.
— Оставьте меня! — резко сказала девушка. — Вы ведь не допускаете, что я убегу, не так ли?
— Я боюсь, что вы упадете.
— А вам-то что?
— Ну что ж, как угодно. Сейчас вам дадут поесть: галеты из маниоки, овощи, если только вы не предпочитаете тушенку.
— Мне все равно. Я бы только хотела освободиться от веревок на ногах и головокружения. Вы должны мне помочь.
Король пожал плечами, ничего не ответил и обратился к странному молодому человеку, рот которого кривила ухмылка:
— Приготовь еду, а наши спутники пусть еще немного поспят.
Мадьяне удалось продвинуться на несколько шагов, и она очутилась на площадке, покрытой листьями зеленого цвета, широкими, как ладонь, и как бы вырезанными в форме сердца.
— Глядите-ка: картофель!
Ее ноздрей коснулся легкий запах мускуса [96], она улыбнулась и прошептала:
— О! Бог не оставил меня своей милостью.
Над головой Мадьяны пальмы протянули свои толстые ветви. Девушка подобрала гладкий, твердый лист, обернула им один из своих пальцев, и получилось нечто вроде свистульки, потом она спокойно вернулась на прежнее место, словно эта маленькая прогулка восстановила гибкость ее тела и совершенно успокоила душу. Пленница села в гамак, поднесла к губам свернутый лист и с рассеянным видом, как будто она ни о чем не думала, а только была поглощена, что вполне естественно, своим горем, тихонько дунула в свисток.
Ее игра длилась несколько минут, но мало-помалу мелодия с резкими и волнующими звуками стала восприниматься как музыка флейты. Маль-Крепи бормотал, готовя провизию:
— Черт знает что! Ей-богу, такое чувство, словно водят вилкой по донышку медной тарелки. Нервы не выдерживают, меня прямо всего выворачивает.
— Да, есть немного, — согласился Король. — Смотри-ка, все пришло в движение. Вон обезьяны сбежались, словно обезумели. Попугаи опускаются на нижние ветки и кружат над поляной. Перцеяды, того и гляди, столкнутся, гоняясь друг за другом, не говоря уже о всякой мошкаре, слетевшейся на музыку. Наша пленница покорилась и теперь развлекается. Это добрый знак.
Внезапно к бестолковой болтовне попугаев, щелканью челюстей и ворчанию четвероруких примешались свист и негромкий странный шепот. Это звучало так: зие!.. зие!.. зие!.. зие!.. зие!.. И все это доносилось со стороны картофельного поля. В то же время мускусный дух, сперва еле заметный, стал более интенсивным, потом очень сильным, затем тошнотворным.
Мадьяна продолжала дуть в свернутый трубочкой листок.
Вдруг из груди Маль-Крепи вырвался хриплый возглас, крик ужаса. Галеты из маниоки упали на землю, как и банка тушенки:
— А!.. На помощь!.. Змеи!
Откуда-то с шипением выползли две огромные гремучие змеи длиной в два метра, толщиной с кулак, глянцевые, серого цвета с коричневыми, желтыми и фиолетовыми пятнами. Они подняли головы, широко открыли пасти с длинными острыми зубами и высунули раздвоенные языки. Вид у них был грозный. Черные глаза, налитые кровью, высматривали добычу. Их неудержимо притягивала раздражающая музыка, рептилии направились к нашей героине, не перестававшей насвистывать.
Крик молодого бандита разбудил двух спавших мужчин: они оказались на пути у грозных тварей.
Король громко вскрикнул от ужаса:
— Проклятие! Будьте осторожны!
Быстрая, как молния, змея повернула голову к тому из мужчин, который оказался ближе. Ее челюсти вонзились в шею несчастного. Он попытался подняться, но, обессилев от непомерного страха, лишь прохрипел:
— Я погиб…
Челюсти тотчас же разжались, оставив на коже человека несколько синеватых следов, откуда сочилась кровь. Вне себя от ужаса Король зарычал:
— Ах, чертова тварь! Ты мне заплатишь за это. Белый как полотно, дрожавший, стучавший зубами Маль-Крепи, оглядевшись вокруг, выкрикнул: