Страница:
— Как вы знаете, я родилась на Мартинике [193], в старой креольской семье. Отец отслужил офицером в морской пехоте и женился на той, что дала мне жизнь. Брак, соединивший две безграничные любви и два огромных состояния. Мы были в числе самых богатых и счастливых семей, когда восьмого мая тысяча девятьсот второго года произошла ужасная катастрофа, полностью опустошившая остров.
— А! Бедствие в Сен-Пьере [194]. Гора Пеле…
— В несколько минут наше счастье рухнуло. Плантации были опустошены, люди сметены с лица земли, состояние пошло прахом, а моя мать… дорогая, святая мама погибла. Мне было девять лет.
— Мадьяна! О, это невыносимо!
— Мы оказались посреди ужасной разрухи. Отец обезумел от горя. Кормилица, чуть живая, держала в руках мое почти бездыханное тело. Чудом мы уцелели и выжили, видимо для того, чтобы с отчаянием в сердце оплакивать смерть любимого существа, милого и доброго.
Горе чуть не убило моего отца. И если он не умер от смертельной тоски, то только благодаря горячей любви к дочери. Его привязывала к жизни мысль об отцовском долге. Папа обнял меня и, глядя в мое лицо влажными от слез глазами, сказал: «Я буду жить ради тебя, родное дитя, я восстановлю наше состояние!» И с того дня никогда не видели его ни плачущим, ни, увы, улыбающимся! Для возрождения былого счастья Мартиника не оставляла никакой надежды. Человек мужественный и решительный, отец начал подумывать о нашей Гвиане, ее богатых приисках, работа на которых требовала изнурительных усилий, часто не приносивших удачи. Но иногда труд вознаграждался потрясающим успехом.
Железная Рука, слушавший с бьющимся сердцем эту тяжелую исповедь, нежно прервал девушку:
— Но жизнь в жестокой битве, схватка с ужасными трудностями, не знающая передышки борьба с любителями наживы, — все это конечно же безмерно огорчало вашего мужественного отца, чью энергию и бесстрашие вы унаследовали.
— Да, мой друг, да. Итак, семья переехала в Гвиану, папа устроил нас в Кайенне, в лагерь Монжоли, прибежище всех несчастных, а сам уехал на золотые прииски. Мы остались одни, без средств к существованию, если не считать небольших субсидий от правительства и того, что зарабатывала мама Нене. О, несравненное, дорогое и горячо любимое создание! Вторая мать, бесконечная преданность которой стала для меня единственной поддержкой в детстве. Мы жили среди таких же несчастных, как и я, братски объединенные бедой.
Годы пролетели быстро. В детстве тяжелые воспоминания и скорбь длятся недолго. От отца приходили письма, полные нежности. К ним всегда добавлялось немного золота, доставляемого кем-нибудь из старателей. Мне шел пятнадцатый год, и я все больше испытывала непобедимое желание увидеть папу, которого я представляла себе очень несчастным, безжалостно одиноким, снедаемым лихорадкой; все звали его Старатель-Фантом [195].
Я написала ему о моем большом желании увидеться и доверила свое послание одному из случайных людей. Прошло полгода, но ответа не было. Обуреваемая тревогой, я решила осуществить безумный замысел. Мы с кормилицей отправились в этот ненадежный, загадочный край, где идет борьба не на жизнь, а на смерть. Шестьсот километров пути… И в каких невыносимых условиях! Вы представляете себе, чем для нас был подъем в гору?
Ведь сейчас мы покрываем за один день расстояние, которое тогда удавалось преодолеть лишь за неделю. Теперь скорые поезда перемещают нас, как перышки, и их более шестидесяти, следующих из Со-Эрмина до приисков Итани.
Мы шли пешком. Бесконечные переходы через горы, кустарники, саванну, болота, лес, под дождем и солнцем… Сквозь туман и назойливые облака мошкары мы пробирались усталые, голодные, терзаемые жаждой и лихорадкой.
И наконец прибыли, лишенные всего, в Неймлесс!
— О да!.. Неймлесс! Этим все сказано, — печально вставил Железная Рука. — Во-первых, надо было жить. А где и как?
— К счастью, у меня есть кое-какие способности. Я пою, поэтому с самого начала использовала свой жиденький голосок для того, чтобы как-то существовать.
— У вас божественный голос!
— Не будем преувеличивать. Кроме всего прочего, мама Нене — немного колдунья. Это свойственно всем старым негритянкам Мартиники. Она «врачевала» людей, то есть устраняла порчу, лечила болезни, зачаровывала змей. Еще когда я была маленькой, Нене посвятила меня в тайны своего искусства.
— Она сделала из вас самую очаровательную волшебницу.
— У вас прелестная манера толковать слово «колдунья». Однако солнце садится, время торопит. Я должна до наступления ночи закончить свой рассказ, хотя только начала.
Мы стали работать сиделками. Лечили креольскими средствами горячечных больных [196] и выздоравливающих от язв желудка, за работу ничего не брали. Но нам добровольно кое-что приносили и очень мило предлагали отъявленные жулики; отказаться было просто невозможно.
Их признательность сделала нас популярными и уважаемыми. Мы, сами того не ведая, стали богатыми. Трактирщик Джек пригласил меня в казино, положив плату звезды. Певица и заклинательница змей… Это было невероятно! Как-то меня сводили к лотку старателей, и я увидела не только золотую пыль, но и зерна дорогого металла, большие слитки. Настоящее богатство!
Впрочем, у меня было куда вложить свои ценности. Отец по-прежнему работал очень далеко, вел чрезвычайно важные поиски. Я отправляла ему полученные подношения.
В далекие края их доставляли честные до щепетильности и очень обязательные люди, мои друзья-жулики.
Но тут Неймлесса достигла новость, распространившаяся с быстротой молнии. Упорство Старателя-Фантома, его сражения с судьбой увенчались наконец успехом. Мой отец открыл несказанно богатую золотую жилу. Сначала никто не поверил. Но возвратились изыскатели и принесли его золото, найденное там, на прииске «Мадьяна»!
Папа прислал мне короткое, но полное радости и любви письмо. Открытие сделало его одним из самых богатых владельцев прииска всего континента. Теперь предстояло сохранить, а затем начать эксплуатировать найденное им месторождение, нанять людей, купить провизию, инструменты, оснащение… Всем этим должны были заняться изыскатели, а отцу надлежало на берегах безымянных рек радеть [197] о своих сокровищах и людях, работающих с ним.
Спустя неделю, когда приготовления к грандиозной экспедиции шли полным ходом, вы приехали в Неймлесс. На следующий день меня похитили бандиты, а затем ценою собственной жизни вы спасли мою…
— Но кто эти жалкие людишки? И как такое мерзкое преступление могло остаться безнаказанным? Ведь оно было совершено на виду у всех людей, пусть бесчестных, но испытывающих к вам уважение и безграничную преданность?
— Среди этих разнородных людей, грубых, ни во что не верящих, но в массе своей неплохо работающих, есть отвратительная группа каторжников. Неисправимые, мерзкие, они — боль и беда Неймлесса, а он для них — место развлечений и безотказное убежище.
— Да, именно так: эльдорадо для преступников.
— Кроме того, они сколотили там хорошо организованное предприятие, агентство, где готовятся и оплачиваются побеги. Это общество под названием «Компаньоны Свободы» имеет президента, административный совет, служащих, магазины, кассу… функционирующую за счет краж и убийств. Благодаря ей каторжники Сен-Лорана находят соучастников для облегчения побега, лодочников, провизию, убежища, деньги.. Короче, все средства, чтобы завоевать и обеспечить себе свободу.
— Так вот чем объясняются таинственные и, казалось бы, невозможные побеги!
— Один из этих мерзких типов некоторое время назад разработал проект массового освобождения всех каторжников Марони. Затея масштабная, требующая тщательной подготовки и колоссальных сумм, а денег не хватало. Идея возникла как раз тогда, когда мой отец нашел мощную золотую жилу, что ошеломило весь Неймлесс. Бандиты решили завладеть огромным богатством папы, чтобы обеспечить успех своего дьявольского плана. Они задумали похитить меня, спрятать от людей и под угрозой ужасных пыток и даже моей смерти вырвать у отца миллионы, добытые титаническим трудом.
— Ах, негодяи!
— Этот мерзкий проект — начало операции. Меня заставили принять наркотик, чтобы в состоянии полнейшей апатии [198] увезти из казино. Но тут вмешались вы и спасли меня. Такова, мой друг, причина драматических событий, которые благодаря вашему мужеству и преданности Мустика, Фишало и Генипы так славно завершились.
— Но откуда вы так хорошо обо всем осведомлены?
— Я узнала все от боксера Тома Канона, которого вы так здорово и заслуженно отделали. Его, побежденного, искалеченного, обессиленного, хотели линчевать, повесить, ведь перед ним так долго трепетали. Я добилась того, чтобы палачи смилостивились, подлечила Тома как могла, особенно его разбитое плечо; признательность его была безгранична. Без колебаний он рассказал во всех подробностях о деле, которое было так важно для меня, для нас. И пока бандиты приходили в себя, я написала моему отцу письмо, подробно поведав обо всех трагических событиях. Генипа, верный мне индеец, преданный отцу телом и душой, отнес письмо и вернулся с ответом.
Вот оно во всей его красноречивой краткости и любви ко мне. Будьте так любезны ознакомиться с ним. И простите, что я не сообщила о нем раньше. Вы узнаете почему.
Железная Рука поклонился, взял письмо и прочел вполголоса:
«Дорогое мое, любимое дитя! Я узнал с горечью и возмущением о мерзкой акции, жертвой коей ты стала. Я считал, что моя дочь в безопасности среди людей из Неймлесса, завоеванных ее благородством и безмерной добротой.
На самом деле, увы, все было не так. И меня не оказалось рядом, чтобы защитить свое дитя. Но, благодарение Богу, ты нашла бесстрашного и честного покровителя и молодых друзей, которые с помощью моего славного Генипы спасли твою жизнь и честь! От всего отцовского сердца я благословляю их в ожидании того дня, когда смогу с большой радостью засвидетельствовать им бесконечную благодарность.
Дитя дорогое, тебе надо немедленно бежать. Это моя настойчивая просьба, мой приказ, наконец.
Как только тот, кто спас тебя и кого я люблю, как родного сына, излечится от раны, немедленно уезжайте.
Я буду счастлив знать, что ты, он, Мустик и Фишало ушли оттуда, а Генипа, мой верный трио [199], проводит тебя до Сен-Лорана вместе с Ломи и Башелико, неграми племени коттика.
Мама Нене пусть останется в Неймлессе, чтобы охранять наши интересы и заниматься снабжением открытого мной месторождения всем необходимым. Вместе с письмом Генипа принесет тридцать килограммов золота в россыпи, что стоит приблизительно девяносто тысяч франков. Золото поместишь в банк Кайенны. Это позволит тебе жить там безбедно, даже широко.
Никому не говори о моем решении и своем небольшом богатстве. Никто не должен знать, что ты покидаешь Неймлесс. Даже наши самые близкие друзья. Пойдешь как бы на обычную прогулку, но потом вели идти дальше тем, кто будет тебя сопровождать и слепо повиноваться.
Только в Со-Эрмине расскажешь своему спасителю о письме и цели путешествия. Он поймет и, без сомнения, простит эту вынужденную скрытность, оправданную опасными обстоятельствами, в коих мы оказались. Я боюсь не злого умысла, а слова, внезапно слетевшего с губ в бреду или горячке, которым смогли бы воспользоваться наши враги.
Из Эрмины вы отправитесь прямехонько в голландскую колонию Альбина на левом берегу Марони. Сообщите о своем прибытии верховному правителю французского представительства. — У него найдете защиту и покровительство. Тогда вам нечего будет бояться. А теперь, дорогое дитя, до свидания. Надеюсь на твое мужество и волю, как и на достоинство человека, коему я вверяю свое сокровище.
Прими самые нежные поцелуи отца, который живет только ради тебя и перенес на дочь всю свою любовь, все, что привязывает его к этой жизни, свои самые святые чувства».
Когда Железная Рука заканчивал чтение письма, голос его слегка изменился, а глаза увлажнились. Он сложил бумагу, обернулся к Мадьяне и ласково сказал:
— Теперь я все понимаю и благодарю вашего отца за то, что он положился на меня. Наше столь трудное, хотя и полное счастья, путешествие подходит к концу… Завтра мы будем уже в цивилизованном мире, а значит — и в полной безопасности. Как жаль, что здесь нет вашего отца, дорогого человека, который сейчас находится далеко и не может разделить с нами радость освобождения.
На следующий день, едва рассвело, пироги отчалили, и лодочники воспользовались приливом, чтобы ускорить их и без того быстрый бег.
Весла размеренно прорезали воду; лодки неслись вдоль левого берега под ветвями больших деревьев, а в это время туземцы исполняли несколько странную песню, как бы отбивая такт:
«Бано!.. Бано!.. мои мо Едус… а… а… а»
Или еще:
«Коме!.. Коме!.. Коме!., ами бото бата…»
Все это истово выкрикивалось. Так поют маршевые песни, под которые стучат ботинками наши служивые.
Путешественники оживленно переговаривались, с трудом удерживаясь на своих местах. Прирученный попугай Генипы отвечал приглушенным клокотанием сородичам, которые парами с криком перелетали через огромную реку — Марони.
Показалось селение старого друга доктора Крево — деревня Апату, затем жилища португальцев, спустя немного времени — острова Бастьен, потом еще индейские хижины в бухточке Манаука и вскоре — остров Порталь протяженностью не менее двух с половиной лье.
Вот открылся Галиби д'Арумато, остров Парети и, наконец, красивые белые дома Альбины, которые соседствовали с поселением Каплер, почти напротив Сен-Лорана.
И тогда поднялся открытый солнцу, со стриженой головой и голым торсом, похожий на морского бога, радостный Башелико и возвестил:
— Вот мы и прибыли, мамзель. Вот те строения — это Альбина. Теперь час пополудни; шестьдесят километров пробежали за шесть часов.
Пирога причалила к пристани, и пассажиры увидели устремившихся к ним солдат-негров в касках и униформе цвета хаки. Это были иноземные солдаты ее величества королевы Голландии. Они поздравляли путешественников со счастливым прибытием.
Железная Рука спрыгнул на землю и протянул руку Мадьяне. В это время к ним подошел офицер-европеец и сказал:
— Мадемуазель, месье, губернатор ждет вас и будет рад предложить свое гостеприимство.
Мадьяну, Железную Руку, Мустика и Фишало препроводили к представителю ее величества. Тот пожал им руки и сказал с почтительностью и доброжелательством:
— Здесь вы у себя дома.
Пока готовился роскошный креольский завтрак, гостям принесли освежающие напитки.
Железная Рука представил свою спутницу и двух молодых людей; затем в нескольких словах объяснил любезному чиновнику цель их путешествия: как можно быстрее добраться до Сен-Лорана и обеспечить себе покровительство верховного командующего.
— Прекрасно! — ответил предупредительный губернатор, уважавший чужие тайны. — Будьте так любезны изложить в подробном письме французскому правителю обстоятельства вашего дела. Один из моих подчиненных немедленно отвезет в лодке это письмо, а мы за завтраком будем ждать ответа.
Так и сделали. Спустя три часа путешественники, хорошо перекусив и вытянувшись в шезлонгах [200], ожидали возвращения посыльного.
И вот уже подплыл большой вельбот [201] с развевающимся на корме французским флагом. Шлюпку осторожно вела команда арабских ссыльных. За перекладиной сидели два надсмотрщика в форме, перед ними была закреплена большая вертикальная решетка из толстых железных прутьев.
— О! — Железная Рука. — Снова приметы тюрьмы и каторги… Для чего эта решетка?
— Она защищает владельца судна от лодочников, — ответила жена губернатора. — Ведь они могут наброситься на него, убить даже, овладеть судном — и только их и видели… Такое случается. А за решеткой, с револьвером, он остается хозяином положения.
Спустя пять минут тяжелое судно причалило к берегу Один из надсмотрщиков спрыгнул на дощатый настил и направился к канцелярии, где губернатор готовил к отправке несколько дел. В это время его гости предавались прелестям сиесты [202].
Надсмотрщик передал губернатору письмо, тот быстро пробежал его и стал бледнее мрамора.
— Не может быть! — прошептал он. — Вы знаете содержание этого письма?
— Да, месье! Я предупрежден. Человек этот очень опасен.
— Хорошо. Будем соответственно этому и поступать.
Он позвонил в колокольчик. Прибежал сержант. Губернатор быстро отдал ему приказ, и тот поспешно вышел. Прошло две минуты. Дюжина чернокожих солдат тихо снялась с поста и приблизилась к веранде, где расположились путешественники.
Раздался свисток.
Солдаты набросились на Железную Руку и, прежде чем тот успел сделать какой-либо жест, скрутили его руки, ноги, лишили возможности двигаться, схватили за горло, стали душить, связывать… В мгновение ока наш герой оказался парализованным, не в силах произнести ни звука. Мадьяна в ужасе отчаянно закричала, готовая кинуться на душителей. Мустик и Фишало бросились к неграм, которые тащили за собой их друга.
— Поль! — Мадьяна, почувствовавшая, как ее охватывает безумие. — Поль, мой друг, мой жених… Оставьте его! Оставьте его! Вы совершаете преступление! Это подло…
Одним прыжком она подскочила к военным, схватила за руку смущенного надсмотрщика и выкрикнула:
— Я — мадемуазель де Сен-Клер! Мой дядя — генерал французской армии, отец — на приисках! А этот человек — мой жених. Заклинаю вас вернуть ему свободу.
Надсмотрщик отделился от группы и холодно произнес:
— Мадемуазель, я выполняю приказ и вынужден препроводить в темницу этого преступника.
— Он — преступник? Ах проклятый шпик!
— Добавлю, что этот человек — беглый каторжник, один из наиболее опасных.
И тут охранник направился к вельботу, где извивался связанный веревками, с кляпом во рту, Железная Рука, которого солдаты притащили и кинули на пол, словно тюк.
Надсмотрщик сел на скамью рядом со своим товарищем и скомандовал:
— Отплываем!
Вельбот отчалил от берега и поплыл, а Мадьяна, с мутным взором, потеряв голос, словно сраженная молнией, упала без чувств на руки Мустика и Фишало.
ГЛАВА 5
— А! Бедствие в Сен-Пьере [194]. Гора Пеле…
— В несколько минут наше счастье рухнуло. Плантации были опустошены, люди сметены с лица земли, состояние пошло прахом, а моя мать… дорогая, святая мама погибла. Мне было девять лет.
— Мадьяна! О, это невыносимо!
— Мы оказались посреди ужасной разрухи. Отец обезумел от горя. Кормилица, чуть живая, держала в руках мое почти бездыханное тело. Чудом мы уцелели и выжили, видимо для того, чтобы с отчаянием в сердце оплакивать смерть любимого существа, милого и доброго.
Горе чуть не убило моего отца. И если он не умер от смертельной тоски, то только благодаря горячей любви к дочери. Его привязывала к жизни мысль об отцовском долге. Папа обнял меня и, глядя в мое лицо влажными от слез глазами, сказал: «Я буду жить ради тебя, родное дитя, я восстановлю наше состояние!» И с того дня никогда не видели его ни плачущим, ни, увы, улыбающимся! Для возрождения былого счастья Мартиника не оставляла никакой надежды. Человек мужественный и решительный, отец начал подумывать о нашей Гвиане, ее богатых приисках, работа на которых требовала изнурительных усилий, часто не приносивших удачи. Но иногда труд вознаграждался потрясающим успехом.
Железная Рука, слушавший с бьющимся сердцем эту тяжелую исповедь, нежно прервал девушку:
— Но жизнь в жестокой битве, схватка с ужасными трудностями, не знающая передышки борьба с любителями наживы, — все это конечно же безмерно огорчало вашего мужественного отца, чью энергию и бесстрашие вы унаследовали.
— Да, мой друг, да. Итак, семья переехала в Гвиану, папа устроил нас в Кайенне, в лагерь Монжоли, прибежище всех несчастных, а сам уехал на золотые прииски. Мы остались одни, без средств к существованию, если не считать небольших субсидий от правительства и того, что зарабатывала мама Нене. О, несравненное, дорогое и горячо любимое создание! Вторая мать, бесконечная преданность которой стала для меня единственной поддержкой в детстве. Мы жили среди таких же несчастных, как и я, братски объединенные бедой.
Годы пролетели быстро. В детстве тяжелые воспоминания и скорбь длятся недолго. От отца приходили письма, полные нежности. К ним всегда добавлялось немного золота, доставляемого кем-нибудь из старателей. Мне шел пятнадцатый год, и я все больше испытывала непобедимое желание увидеть папу, которого я представляла себе очень несчастным, безжалостно одиноким, снедаемым лихорадкой; все звали его Старатель-Фантом [195].
Я написала ему о моем большом желании увидеться и доверила свое послание одному из случайных людей. Прошло полгода, но ответа не было. Обуреваемая тревогой, я решила осуществить безумный замысел. Мы с кормилицей отправились в этот ненадежный, загадочный край, где идет борьба не на жизнь, а на смерть. Шестьсот километров пути… И в каких невыносимых условиях! Вы представляете себе, чем для нас был подъем в гору?
Ведь сейчас мы покрываем за один день расстояние, которое тогда удавалось преодолеть лишь за неделю. Теперь скорые поезда перемещают нас, как перышки, и их более шестидесяти, следующих из Со-Эрмина до приисков Итани.
Мы шли пешком. Бесконечные переходы через горы, кустарники, саванну, болота, лес, под дождем и солнцем… Сквозь туман и назойливые облака мошкары мы пробирались усталые, голодные, терзаемые жаждой и лихорадкой.
И наконец прибыли, лишенные всего, в Неймлесс!
— О да!.. Неймлесс! Этим все сказано, — печально вставил Железная Рука. — Во-первых, надо было жить. А где и как?
— К счастью, у меня есть кое-какие способности. Я пою, поэтому с самого начала использовала свой жиденький голосок для того, чтобы как-то существовать.
— У вас божественный голос!
— Не будем преувеличивать. Кроме всего прочего, мама Нене — немного колдунья. Это свойственно всем старым негритянкам Мартиники. Она «врачевала» людей, то есть устраняла порчу, лечила болезни, зачаровывала змей. Еще когда я была маленькой, Нене посвятила меня в тайны своего искусства.
— Она сделала из вас самую очаровательную волшебницу.
— У вас прелестная манера толковать слово «колдунья». Однако солнце садится, время торопит. Я должна до наступления ночи закончить свой рассказ, хотя только начала.
Мы стали работать сиделками. Лечили креольскими средствами горячечных больных [196] и выздоравливающих от язв желудка, за работу ничего не брали. Но нам добровольно кое-что приносили и очень мило предлагали отъявленные жулики; отказаться было просто невозможно.
Их признательность сделала нас популярными и уважаемыми. Мы, сами того не ведая, стали богатыми. Трактирщик Джек пригласил меня в казино, положив плату звезды. Певица и заклинательница змей… Это было невероятно! Как-то меня сводили к лотку старателей, и я увидела не только золотую пыль, но и зерна дорогого металла, большие слитки. Настоящее богатство!
Впрочем, у меня было куда вложить свои ценности. Отец по-прежнему работал очень далеко, вел чрезвычайно важные поиски. Я отправляла ему полученные подношения.
В далекие края их доставляли честные до щепетильности и очень обязательные люди, мои друзья-жулики.
Но тут Неймлесса достигла новость, распространившаяся с быстротой молнии. Упорство Старателя-Фантома, его сражения с судьбой увенчались наконец успехом. Мой отец открыл несказанно богатую золотую жилу. Сначала никто не поверил. Но возвратились изыскатели и принесли его золото, найденное там, на прииске «Мадьяна»!
Папа прислал мне короткое, но полное радости и любви письмо. Открытие сделало его одним из самых богатых владельцев прииска всего континента. Теперь предстояло сохранить, а затем начать эксплуатировать найденное им месторождение, нанять людей, купить провизию, инструменты, оснащение… Всем этим должны были заняться изыскатели, а отцу надлежало на берегах безымянных рек радеть [197] о своих сокровищах и людях, работающих с ним.
Спустя неделю, когда приготовления к грандиозной экспедиции шли полным ходом, вы приехали в Неймлесс. На следующий день меня похитили бандиты, а затем ценою собственной жизни вы спасли мою…
— Но кто эти жалкие людишки? И как такое мерзкое преступление могло остаться безнаказанным? Ведь оно было совершено на виду у всех людей, пусть бесчестных, но испытывающих к вам уважение и безграничную преданность?
— Среди этих разнородных людей, грубых, ни во что не верящих, но в массе своей неплохо работающих, есть отвратительная группа каторжников. Неисправимые, мерзкие, они — боль и беда Неймлесса, а он для них — место развлечений и безотказное убежище.
— Да, именно так: эльдорадо для преступников.
— Кроме того, они сколотили там хорошо организованное предприятие, агентство, где готовятся и оплачиваются побеги. Это общество под названием «Компаньоны Свободы» имеет президента, административный совет, служащих, магазины, кассу… функционирующую за счет краж и убийств. Благодаря ей каторжники Сен-Лорана находят соучастников для облегчения побега, лодочников, провизию, убежища, деньги.. Короче, все средства, чтобы завоевать и обеспечить себе свободу.
— Так вот чем объясняются таинственные и, казалось бы, невозможные побеги!
— Один из этих мерзких типов некоторое время назад разработал проект массового освобождения всех каторжников Марони. Затея масштабная, требующая тщательной подготовки и колоссальных сумм, а денег не хватало. Идея возникла как раз тогда, когда мой отец нашел мощную золотую жилу, что ошеломило весь Неймлесс. Бандиты решили завладеть огромным богатством папы, чтобы обеспечить успех своего дьявольского плана. Они задумали похитить меня, спрятать от людей и под угрозой ужасных пыток и даже моей смерти вырвать у отца миллионы, добытые титаническим трудом.
— Ах, негодяи!
— Этот мерзкий проект — начало операции. Меня заставили принять наркотик, чтобы в состоянии полнейшей апатии [198] увезти из казино. Но тут вмешались вы и спасли меня. Такова, мой друг, причина драматических событий, которые благодаря вашему мужеству и преданности Мустика, Фишало и Генипы так славно завершились.
— Но откуда вы так хорошо обо всем осведомлены?
— Я узнала все от боксера Тома Канона, которого вы так здорово и заслуженно отделали. Его, побежденного, искалеченного, обессиленного, хотели линчевать, повесить, ведь перед ним так долго трепетали. Я добилась того, чтобы палачи смилостивились, подлечила Тома как могла, особенно его разбитое плечо; признательность его была безгранична. Без колебаний он рассказал во всех подробностях о деле, которое было так важно для меня, для нас. И пока бандиты приходили в себя, я написала моему отцу письмо, подробно поведав обо всех трагических событиях. Генипа, верный мне индеец, преданный отцу телом и душой, отнес письмо и вернулся с ответом.
Вот оно во всей его красноречивой краткости и любви ко мне. Будьте так любезны ознакомиться с ним. И простите, что я не сообщила о нем раньше. Вы узнаете почему.
Железная Рука поклонился, взял письмо и прочел вполголоса:
«Дорогое мое, любимое дитя! Я узнал с горечью и возмущением о мерзкой акции, жертвой коей ты стала. Я считал, что моя дочь в безопасности среди людей из Неймлесса, завоеванных ее благородством и безмерной добротой.
На самом деле, увы, все было не так. И меня не оказалось рядом, чтобы защитить свое дитя. Но, благодарение Богу, ты нашла бесстрашного и честного покровителя и молодых друзей, которые с помощью моего славного Генипы спасли твою жизнь и честь! От всего отцовского сердца я благословляю их в ожидании того дня, когда смогу с большой радостью засвидетельствовать им бесконечную благодарность.
Дитя дорогое, тебе надо немедленно бежать. Это моя настойчивая просьба, мой приказ, наконец.
Как только тот, кто спас тебя и кого я люблю, как родного сына, излечится от раны, немедленно уезжайте.
Я буду счастлив знать, что ты, он, Мустик и Фишало ушли оттуда, а Генипа, мой верный трио [199], проводит тебя до Сен-Лорана вместе с Ломи и Башелико, неграми племени коттика.
Мама Нене пусть останется в Неймлессе, чтобы охранять наши интересы и заниматься снабжением открытого мной месторождения всем необходимым. Вместе с письмом Генипа принесет тридцать килограммов золота в россыпи, что стоит приблизительно девяносто тысяч франков. Золото поместишь в банк Кайенны. Это позволит тебе жить там безбедно, даже широко.
Никому не говори о моем решении и своем небольшом богатстве. Никто не должен знать, что ты покидаешь Неймлесс. Даже наши самые близкие друзья. Пойдешь как бы на обычную прогулку, но потом вели идти дальше тем, кто будет тебя сопровождать и слепо повиноваться.
Только в Со-Эрмине расскажешь своему спасителю о письме и цели путешествия. Он поймет и, без сомнения, простит эту вынужденную скрытность, оправданную опасными обстоятельствами, в коих мы оказались. Я боюсь не злого умысла, а слова, внезапно слетевшего с губ в бреду или горячке, которым смогли бы воспользоваться наши враги.
Из Эрмины вы отправитесь прямехонько в голландскую колонию Альбина на левом берегу Марони. Сообщите о своем прибытии верховному правителю французского представительства. — У него найдете защиту и покровительство. Тогда вам нечего будет бояться. А теперь, дорогое дитя, до свидания. Надеюсь на твое мужество и волю, как и на достоинство человека, коему я вверяю свое сокровище.
Прими самые нежные поцелуи отца, который живет только ради тебя и перенес на дочь всю свою любовь, все, что привязывает его к этой жизни, свои самые святые чувства».
Когда Железная Рука заканчивал чтение письма, голос его слегка изменился, а глаза увлажнились. Он сложил бумагу, обернулся к Мадьяне и ласково сказал:
— Теперь я все понимаю и благодарю вашего отца за то, что он положился на меня. Наше столь трудное, хотя и полное счастья, путешествие подходит к концу… Завтра мы будем уже в цивилизованном мире, а значит — и в полной безопасности. Как жаль, что здесь нет вашего отца, дорогого человека, который сейчас находится далеко и не может разделить с нами радость освобождения.
На следующий день, едва рассвело, пироги отчалили, и лодочники воспользовались приливом, чтобы ускорить их и без того быстрый бег.
Весла размеренно прорезали воду; лодки неслись вдоль левого берега под ветвями больших деревьев, а в это время туземцы исполняли несколько странную песню, как бы отбивая такт:
«Бано!.. Бано!.. мои мо Едус… а… а… а»
Или еще:
«Коме!.. Коме!.. Коме!., ами бото бата…»
Все это истово выкрикивалось. Так поют маршевые песни, под которые стучат ботинками наши служивые.
Путешественники оживленно переговаривались, с трудом удерживаясь на своих местах. Прирученный попугай Генипы отвечал приглушенным клокотанием сородичам, которые парами с криком перелетали через огромную реку — Марони.
Показалось селение старого друга доктора Крево — деревня Апату, затем жилища португальцев, спустя немного времени — острова Бастьен, потом еще индейские хижины в бухточке Манаука и вскоре — остров Порталь протяженностью не менее двух с половиной лье.
Вот открылся Галиби д'Арумато, остров Парети и, наконец, красивые белые дома Альбины, которые соседствовали с поселением Каплер, почти напротив Сен-Лорана.
И тогда поднялся открытый солнцу, со стриженой головой и голым торсом, похожий на морского бога, радостный Башелико и возвестил:
— Вот мы и прибыли, мамзель. Вот те строения — это Альбина. Теперь час пополудни; шестьдесят километров пробежали за шесть часов.
Пирога причалила к пристани, и пассажиры увидели устремившихся к ним солдат-негров в касках и униформе цвета хаки. Это были иноземные солдаты ее величества королевы Голландии. Они поздравляли путешественников со счастливым прибытием.
Железная Рука спрыгнул на землю и протянул руку Мадьяне. В это время к ним подошел офицер-европеец и сказал:
— Мадемуазель, месье, губернатор ждет вас и будет рад предложить свое гостеприимство.
Мадьяну, Железную Руку, Мустика и Фишало препроводили к представителю ее величества. Тот пожал им руки и сказал с почтительностью и доброжелательством:
— Здесь вы у себя дома.
Пока готовился роскошный креольский завтрак, гостям принесли освежающие напитки.
Железная Рука представил свою спутницу и двух молодых людей; затем в нескольких словах объяснил любезному чиновнику цель их путешествия: как можно быстрее добраться до Сен-Лорана и обеспечить себе покровительство верховного командующего.
— Прекрасно! — ответил предупредительный губернатор, уважавший чужие тайны. — Будьте так любезны изложить в подробном письме французскому правителю обстоятельства вашего дела. Один из моих подчиненных немедленно отвезет в лодке это письмо, а мы за завтраком будем ждать ответа.
Так и сделали. Спустя три часа путешественники, хорошо перекусив и вытянувшись в шезлонгах [200], ожидали возвращения посыльного.
И вот уже подплыл большой вельбот [201] с развевающимся на корме французским флагом. Шлюпку осторожно вела команда арабских ссыльных. За перекладиной сидели два надсмотрщика в форме, перед ними была закреплена большая вертикальная решетка из толстых железных прутьев.
— О! — Железная Рука. — Снова приметы тюрьмы и каторги… Для чего эта решетка?
— Она защищает владельца судна от лодочников, — ответила жена губернатора. — Ведь они могут наброситься на него, убить даже, овладеть судном — и только их и видели… Такое случается. А за решеткой, с револьвером, он остается хозяином положения.
Спустя пять минут тяжелое судно причалило к берегу Один из надсмотрщиков спрыгнул на дощатый настил и направился к канцелярии, где губернатор готовил к отправке несколько дел. В это время его гости предавались прелестям сиесты [202].
Надсмотрщик передал губернатору письмо, тот быстро пробежал его и стал бледнее мрамора.
— Не может быть! — прошептал он. — Вы знаете содержание этого письма?
— Да, месье! Я предупрежден. Человек этот очень опасен.
— Хорошо. Будем соответственно этому и поступать.
Он позвонил в колокольчик. Прибежал сержант. Губернатор быстро отдал ему приказ, и тот поспешно вышел. Прошло две минуты. Дюжина чернокожих солдат тихо снялась с поста и приблизилась к веранде, где расположились путешественники.
Раздался свисток.
Солдаты набросились на Железную Руку и, прежде чем тот успел сделать какой-либо жест, скрутили его руки, ноги, лишили возможности двигаться, схватили за горло, стали душить, связывать… В мгновение ока наш герой оказался парализованным, не в силах произнести ни звука. Мадьяна в ужасе отчаянно закричала, готовая кинуться на душителей. Мустик и Фишало бросились к неграм, которые тащили за собой их друга.
— Поль! — Мадьяна, почувствовавшая, как ее охватывает безумие. — Поль, мой друг, мой жених… Оставьте его! Оставьте его! Вы совершаете преступление! Это подло…
Одним прыжком она подскочила к военным, схватила за руку смущенного надсмотрщика и выкрикнула:
— Я — мадемуазель де Сен-Клер! Мой дядя — генерал французской армии, отец — на приисках! А этот человек — мой жених. Заклинаю вас вернуть ему свободу.
Надсмотрщик отделился от группы и холодно произнес:
— Мадемуазель, я выполняю приказ и вынужден препроводить в темницу этого преступника.
— Он — преступник? Ах проклятый шпик!
— Добавлю, что этот человек — беглый каторжник, один из наиболее опасных.
И тут охранник направился к вельботу, где извивался связанный веревками, с кляпом во рту, Железная Рука, которого солдаты притащили и кинули на пол, словно тюк.
Надсмотрщик сел на скамью рядом со своим товарищем и скомандовал:
— Отплываем!
Вельбот отчалил от берега и поплыл, а Мадьяна, с мутным взором, потеряв голос, словно сраженная молнией, упала без чувств на руки Мустика и Фишало.
ГЛАВА 5
Повсюду мятеж. — «Два в один и тот же день!» — Загадка. — У торговца Пьера Лефранка. — Два велосипедиста в глубоких сумерках. — Сигнал. — У мятежников. — Вооруженные неисправимые. — Батальон бандитов. — Дабы подготовить исход. — Возвращение. — Необычайная новость. — «Надо убить Железную Руку».
В «Пристанище неисправимых», кажется, стало тихо. Благодаря вмешательству инженера и его помощника комендант и охранники находились вне опасности.
Но бунт не был укрощен. Мятежные каторжники укрылись, недовольно ворча, в роще, как если бы они подчинялись таинственному знаку. Исчезли все до последнего, оставив перед догорающими развалинами главного начальника и его растерянных помощников.
— В настоящее время, — сказал комендант, — нам остается только одно: вернуться как можно скорее в Сен-Лоран, поднять тревогу и принять жесткие меры.
Приготовили ландо. В нем устроился раненый охранник. Комендант сказал:
— Домой! Прошу вас, месье, — в экипаж.
…Лагерь ссыльных гудел, как улей. Но никто не осмеливался шевельнуться. Охранники, видевшие дым, слышавшие крики и выстрелы, похватали ружья, зарядили их и заявили, что они откроют огонь при первом же движении. Эта решительность отбила охоту к мятежу. Вместе с помощником прибежал начальник лагеря.
— Комендант, можете на меня положиться, — крикнул он.
— Хорошо, вы связались с Сен-Лораном?
— Провода обрезаны.
— Черт знает что! Но не будем терять времени… Оставляю вам моих людей, они крепкие и здоровые, а раненого я увожу. Даю вам карт-бланш! [203] В дорогу, и как можно скорее!
В Сен-Луи мятеж еще бродил. Похоже, кто-то его разжигал, ибо невозможно было допустить, чтобы слух о первой схватке уже дошел сюда. В двух словах был отдан приказ: безжалостное наказание за попытку раздувания мятежа. И ландо, подскакивая, покатило дальше. В Сен-Лоране было все разрушено. Объявили тревогу. Офицеры, солдаты и охранники побежали к своим постам. Дым плыл к северу: без сомнения, это горел барак.
Повсюду стояли ухмылявшиеся каторжники, они и не собирались шевелиться. Мятеж со скрещенными руками.
Ландо остановилось у дома коменданта. Отовсюду сбегались военные, они ждали особых распоряжений.
— Но что, в конце концов, происходит?
— Всюду акты неповиновения, непослушания со стороны ссыльных, отказ от работы, несколько случаев грабежа и, естественно, пьянка… Кажется, в огне сахарный завод Сен-Мориса.
— Живо! Надо телеграфировать во все точки и незамедлительно информировать Кайенну.
— Но невозможно ничего передать, провода оборваны. Инженер отступил на шаг и взволнованно произнес:
— Комендант, позвольте мне откланяться. Соблаговолите принять извинения и бесконечную признательность. Я искренне сожалею, что мой приезд сюда необъяснимо совпал со всеми этими неприятностями.
— О, не будем об этом, мой дорогой. Дневальный отвезет вас к Пьеру Лефранку, а завтра в полдень я жду вас на завтрак.
— С моей стороны это было бы нескромно.
— О нет! Все кончится. Увидите, как мы обуздаем этих господ каторжан.
Однако, несмотря на оптимизм коменданта, ситуация не улучшалась.
Это, конечно, не был настоящий бунт. Каторжники не прибегали к грубой расправе, и применять устрашающие меры не требовалось. Но арестанты почти не повиновались приказаниям, они сговорились и отказывались от всякой работы. Не было ни криков, ни ругательств, ни покушений. Это немое пренебрежительное и насмешливое бездействие людей, решившихся на опасный мятеж, выражалось в молчаливом нежелании работать.
Комендант был в отчаянии, он не знал, что предпринять, на кого поднять руку, его помощники также зашли в тупик. Феномен [204] огорчительный и тревожный: поведение этих людей было необычно; бунт, конечно, подготовленный заранее, вспыхнул везде в одно и то же время, разом поднялись все отщепенцы. Комендант был вынужден выжидать и в то же время принять энергичные меры предосторожности. Время текло медленно, как будто замерло на месте.
В три часа прибежал посыльный.
— Комендант, пришла почта из Альбины. Голландский сержант принес письмо.
— Дайте! Может, есть какие-то новости, как знать? Он прочитал, покачал головой и вскрикнул:
— Нет, это невозможно! В таком случае… получается два. В один и тот же день! Но второй просто нахален… Наглость, не исключающая известной доли глупости… Кто же так вот просто бросится в пасть волку?
Произнеся эти загадочные слова, комендант направился к канцелярии. Он быстро написал письмо, запечатал его, отдал посыльному и добавил:
— Вооружите вельбот номер два… Да, посадите на него арабских лодочников. Вы поедете вместе с охранником Морено. И немедленно!
— Да, комендант.
— Вам передадут заключенного, человека очень опасного. Привезете его связанным. Главное, чтобы никто его не видел и никоим образом не общался с ним. По прибытии поместите арестанта в камеру, наденете кандалы и поставите двух часовых! Идите! Вы отвечаете за него!
Охранник отдал честь и вышел. А комендант, оставшийся один, зажег сигару и сказал вполголоса:
— Безумие! Однако не совпало ли появление этого негодяя с началом мятежа? Может, главный виновник — он? Надо хорошенько все обдумать, не плыть по течению, а действовать наверняка, ибо противник опасен. Как бы то ни было, я заставлю заключенного вариться в собственном соку в течение суток… Времени будет достаточно, чтобы изучить материал и допросить арестованного как следует.
Пьер Лефранк был коммерсантом, торгующим всем понемногу: инструментами для старателей, свечами и писчей бумагой; хлопчатобумажными гамаками, опиумом и консервами; сушеной треской, одеждой и топленым свиным салом; кинжалами, обувью, табаком, часами, сахаром, открытками, проволокой, маниокой и тысячами других вещей, которые превратили его огромную лавку в настоящий базар.
В «Пристанище неисправимых», кажется, стало тихо. Благодаря вмешательству инженера и его помощника комендант и охранники находились вне опасности.
Но бунт не был укрощен. Мятежные каторжники укрылись, недовольно ворча, в роще, как если бы они подчинялись таинственному знаку. Исчезли все до последнего, оставив перед догорающими развалинами главного начальника и его растерянных помощников.
— В настоящее время, — сказал комендант, — нам остается только одно: вернуться как можно скорее в Сен-Лоран, поднять тревогу и принять жесткие меры.
Приготовили ландо. В нем устроился раненый охранник. Комендант сказал:
— Домой! Прошу вас, месье, — в экипаж.
…Лагерь ссыльных гудел, как улей. Но никто не осмеливался шевельнуться. Охранники, видевшие дым, слышавшие крики и выстрелы, похватали ружья, зарядили их и заявили, что они откроют огонь при первом же движении. Эта решительность отбила охоту к мятежу. Вместе с помощником прибежал начальник лагеря.
— Комендант, можете на меня положиться, — крикнул он.
— Хорошо, вы связались с Сен-Лораном?
— Провода обрезаны.
— Черт знает что! Но не будем терять времени… Оставляю вам моих людей, они крепкие и здоровые, а раненого я увожу. Даю вам карт-бланш! [203] В дорогу, и как можно скорее!
В Сен-Луи мятеж еще бродил. Похоже, кто-то его разжигал, ибо невозможно было допустить, чтобы слух о первой схватке уже дошел сюда. В двух словах был отдан приказ: безжалостное наказание за попытку раздувания мятежа. И ландо, подскакивая, покатило дальше. В Сен-Лоране было все разрушено. Объявили тревогу. Офицеры, солдаты и охранники побежали к своим постам. Дым плыл к северу: без сомнения, это горел барак.
Повсюду стояли ухмылявшиеся каторжники, они и не собирались шевелиться. Мятеж со скрещенными руками.
Ландо остановилось у дома коменданта. Отовсюду сбегались военные, они ждали особых распоряжений.
— Но что, в конце концов, происходит?
— Всюду акты неповиновения, непослушания со стороны ссыльных, отказ от работы, несколько случаев грабежа и, естественно, пьянка… Кажется, в огне сахарный завод Сен-Мориса.
— Живо! Надо телеграфировать во все точки и незамедлительно информировать Кайенну.
— Но невозможно ничего передать, провода оборваны. Инженер отступил на шаг и взволнованно произнес:
— Комендант, позвольте мне откланяться. Соблаговолите принять извинения и бесконечную признательность. Я искренне сожалею, что мой приезд сюда необъяснимо совпал со всеми этими неприятностями.
— О, не будем об этом, мой дорогой. Дневальный отвезет вас к Пьеру Лефранку, а завтра в полдень я жду вас на завтрак.
— С моей стороны это было бы нескромно.
— О нет! Все кончится. Увидите, как мы обуздаем этих господ каторжан.
Однако, несмотря на оптимизм коменданта, ситуация не улучшалась.
Это, конечно, не был настоящий бунт. Каторжники не прибегали к грубой расправе, и применять устрашающие меры не требовалось. Но арестанты почти не повиновались приказаниям, они сговорились и отказывались от всякой работы. Не было ни криков, ни ругательств, ни покушений. Это немое пренебрежительное и насмешливое бездействие людей, решившихся на опасный мятеж, выражалось в молчаливом нежелании работать.
Комендант был в отчаянии, он не знал, что предпринять, на кого поднять руку, его помощники также зашли в тупик. Феномен [204] огорчительный и тревожный: поведение этих людей было необычно; бунт, конечно, подготовленный заранее, вспыхнул везде в одно и то же время, разом поднялись все отщепенцы. Комендант был вынужден выжидать и в то же время принять энергичные меры предосторожности. Время текло медленно, как будто замерло на месте.
В три часа прибежал посыльный.
— Комендант, пришла почта из Альбины. Голландский сержант принес письмо.
— Дайте! Может, есть какие-то новости, как знать? Он прочитал, покачал головой и вскрикнул:
— Нет, это невозможно! В таком случае… получается два. В один и тот же день! Но второй просто нахален… Наглость, не исключающая известной доли глупости… Кто же так вот просто бросится в пасть волку?
Произнеся эти загадочные слова, комендант направился к канцелярии. Он быстро написал письмо, запечатал его, отдал посыльному и добавил:
— Вооружите вельбот номер два… Да, посадите на него арабских лодочников. Вы поедете вместе с охранником Морено. И немедленно!
— Да, комендант.
— Вам передадут заключенного, человека очень опасного. Привезете его связанным. Главное, чтобы никто его не видел и никоим образом не общался с ним. По прибытии поместите арестанта в камеру, наденете кандалы и поставите двух часовых! Идите! Вы отвечаете за него!
Охранник отдал честь и вышел. А комендант, оставшийся один, зажег сигару и сказал вполголоса:
— Безумие! Однако не совпало ли появление этого негодяя с началом мятежа? Может, главный виновник — он? Надо хорошенько все обдумать, не плыть по течению, а действовать наверняка, ибо противник опасен. Как бы то ни было, я заставлю заключенного вариться в собственном соку в течение суток… Времени будет достаточно, чтобы изучить материал и допросить арестованного как следует.
Пьер Лефранк был коммерсантом, торгующим всем понемногу: инструментами для старателей, свечами и писчей бумагой; хлопчатобумажными гамаками, опиумом и консервами; сушеной треской, одеждой и топленым свиным салом; кинжалами, обувью, табаком, часами, сахаром, открытками, проволокой, маниокой и тысячами других вещей, которые превратили его огромную лавку в настоящий базар.