Буянов Николай. Клятва на мече

   – Она два раза раскладывала?
   – Ну да.
   – И все без казенного дома. Повезло тебе.
   – А следователь-то меня подозревает, – хмыкнул Козаков.
   Игорь Иванович вдруг рассмеялся:
   – Кабы ты знал, из-за чего именно попал под подозрение!
   – Из-за чего?
   – Из-за казенного дома, который тебе не выпал.
   – Шутишь?
   – Нет, серьезно. Если бы не пасьянс и не наша с тобой партия в шахматы, ты уехал бы отсюда в наручниках.
 
   – Составили словесный портрет мужчины. – Следователь прокуратуры Ляхов положил на стол карандашный набросок. – Его запомнили капитан и двое пассажиров на «ракете».
   – Почему капитан?
   – Ему нужно было на берег. Столкнулись на сходнях.
   Туровский внимательно посмотрел на набросок и отметил несомненные способности неизвестного художника. Да, это был тот мужчина, которого он видел вчера на скалах. Нос с горбинкой, глубоко посаженные глаза, худая жилистая шея, челка закрывает покатый лоб. Кое-какие детали, конечно, расходились, но в общем и целом…
   – Нужно объявить розыск… А девушку, которая была с ним, установили?
   Ляхов покачал головой:
   – Ее никто не запомнил. Каштановые волосы, бело-оранжевая ветровка… Этого мало.
   – Ну да, – согласился Сергей Павлович. – Ветровку долой, волосы заколоть повыше – никто не узнает. Но почему я не видел этого мужчину рядом со Светой – понять не могу.
   – Видимо, они вошли на «ракету» поврозь. Сначала Светлана… А убийца следил за ней, хотел покончить с девочкой на берегу, но заметил вас. Вы ведь сразу уехали, не стали ждать, пока «ракета» отойдет?
   Туровский покачал головой:
   – Торопился, старый дурень… Во что он был одет? Рюкзак при нем был? Палатка, снаряжение – это же надо куда-то спрятать.
   – Рюкзака не было. Одет был в темные брюки. Пиджак более светлый, не новый. Серая рубашка без галстука. Где сошел – никто не видел.
   Светлана, будто живая, стояла перед глазами. И Тамара, и Наташа Чистякова. И еще будут теперь каждую ночь сниться родители девочки, которых он сегодня (уже сегодня!) повезет в морг на опознание. «Посмотрите внимательно. Это ваша дочь?» Глухой удар об пол… «Нашатырь! Скорее!» А потом – снова пытка: «Ваша дочь? Ваша?»
   «Да… Но вы, Сергей Павлович, вы-то – живы… Девочек нет. Бима нет. А вы-то почему есть?»
   И – не ответишь.
   Ляхов осторожно, будто желая успокоить, дотронулся до локтя.
   – Я думаю, процентов на девяносто убийцу установили. Дело за розыском.
   – Хрен мы установили, – зло ответил Туровский. – Он убил Свету – согласен, точнее, допускаю. Но в санатории поработал кто-то другой.
   – Девушка?
   – И не девушка. Мимо вахтера они не прошли бы незамеченными. А Андрей Яковлевич знает тут всех.
   – Ну уж и всех? – с сомнением спросил Ляхов.
   – Всех, всех. Старик глазастый и памятливый. Не «Золотые пески», говорит. Народу мало, каждый год одни и те же.
   – Одни и те же, – эхом повторил Ляхов, и в глазах его мелькнуло что-то такое…
   Туровский внимательно посмотрел на него и произнес:
   – Что, думаете, женщин пострелял этот божий одуванчик? А потом просигналил той «сладкой парочке» у скалы?
 
   Артур вышел из троллейбуса через три остановки после речного вокзала. Билет на самолет лежал в одном кармане, в другом – билет на вечерний поезд, которым он ехать не собирался. На какую-то секунду он засомневался: пассажира самолета в случае чего отследить намного легче… Но он надеялся, что этот случай не наступит. Его самого и того, кого он шел убивать, ничто не могло связать воедино. По крайней мере, в глазах официальных органов.
   Жрец – вот единственный человек (человек ли?), кто мог его заподозрить. Но отказаться от задуманного Артур был не в состоянии. Долг.
   Он был одет продуманно просто, что служило своего рода камуфляжем в любой обстановке. Черные брюки из мягкой матовой ткани, не отражающей свет, черные кроссовки на толстой подошве, серый поношенный пиджак и серая рубашка с накладными карманами. Темно-зеленая спортивная сумка на плече была достаточно большой, чтобы вместить все необходимое, но цвет и покрой скрадывали объем, делая саму сумку незаметнее и меньше.
   Квартира располагалась на третьем этаже. Это в какой-то степени усложняло задачу: он вынужден был ждать темноты. Артур сразу отмел идею проникнуть в квартиру через дверь: его вычислили бы мгновенно. Вместо этого он вывернул пиджак наизнанку и застегнул верхнюю пуговицу, превратив его в черную свободную куртку с глухим воротником. Он перешел узкую улочку и затаился среди мусорных баков. Тьма поглотила его, сделав человеком-невидимкой. Он сделал несколько дыхательных упражнений и взглянул на часы. В его распоряжении оставалось еще сорок минут. Точно по графику…
   Он подбежал к дому, прилепился к серому фасаду, точно паук, и быстро пополз вверх по стене.
 
   Олег Германович Воронов лежал навзничь на толстом бежевом ковре и медленно приходил в себя. Судя по землистому цвету лица, его жестоко тошнило, и Жрец с неудовольствием подумал, что клиент, пожалуй, вполне способен облевать ковер, стоящий больших денег.
   Мир-реальность возвращался с трудом. Зрение пребывало еще где-то в пограничном состоянии, между светом и тьмой, где плавали разноцветные пятна причудливой формы, точно чернила в луже воды, а слух уже уловил далекий голос.
   – Ничего, это бывает. Сожалею, мне следовало предупредить вас, чтобы вы не касались Шара. Чревато, знаете ли.
   В голосе не было ни капли сожаления, зато было полно издевки. Сожалеет он!
   Воронов неуверенно привстал, ровно настолько, насколько позволил мечтающий вывернуться наизнанку желудок. Лицо его собеседника постепенно формировалось из пятен, плавающих перед глазами.
   – Что это было? – хрипло спросил Олег Германович. – Чем ты меня напоил?
   – Вы же отказались от напитков. Я предлагал вам чай.
   – Не юли. Я здоровый человек, у меня никогда не было галлюцинаций…
   – Это не галлюцинации, – перебил собеседник. – Вы видели то, что происходило на самом деле.
   – Происходило? Где?
   – На Западном Тибете, в районе Нангу-Тшо, в конце девятого века. Вы действительно были там – только что.
   – Ты совсем спятил.
   Жрец неожиданно наклонился вперед и посмотрел прямо в глаза Воронову.
   – Взгляните туда… Видите Шар? Вы верите в его существование?
   – Хочешь сказать, это нечто вроде машины времени?
   – Нет. Машина времени предназначена для темпоральных перемещений физического тела (по крайней мере, так утверждают фантасты). А Шар – это проводник между человеческим мозгом и Космическим Информаторием… Как он действует и кто его сделал – я не знаю, могу только догадываться. Вы коснулись его рукой, и произошло замыкание… Ваше тонкое тело соединилось с чьим-то астралом. Астралом давно умершего человека. И ваше счастье, что это произошло буквально за полчаса до его гибели. А иначе, вполне возможно, вы не смогли бы вернуться назад.
   Воронов непроизвольно икнул и спросил:
   – И что, я остался бы там навсегда?
   Жрец ласково улыбнулся, словно успокаивая испуганного ребенка:
   – Может быть, обсудим более насущные проблемы? Например, финансирование нашего договора.
   – Мы еще ничего не заключали…
   – Ну, это вопрос ближайшего времени.
   Воронов иронически усмехнулся:
   – Я-то полагал, Черный маг относится к деньгам более… э-э… индифферентно. Если уж в твоем распоряжении… Как ты его назвал? Космический Информаторий… Попросил бы у него пару миллионов баксов.
   Жрец вдруг выбросил руку вперед и вцепился железными пальцами в плечо собеседника, так что тот взвыл от боли.
   – Космический Информаторий, созданный Высшими Силами, мне не принадлежит. Скорее уж я принадлежу ему. Иногда, только иногда, Шар позволяет мне заглянуть сквозь завесу… И каждый раз я расплачиваюсь годами собственной жизни. С помощью особых знаний – магии – я могу решить некоторые ваши проблемы. Я могу направить чьи-то помыслы по нужному пути. Но нажимать курок, чтобы убрать вашу свидетельницу, будет вполне конкретный человек. Убийца. Ниндзя. Я не раз предупреждал: контракт со мной стоит очень дорого. Откажетесь – я не отвечаю за последствия.
   Олег Германович провел ладонью по правой стороне горла, где ощущался свежий порез – туда попала серебряная монета с острым ребром.
   – Ты страшный человек, Жрец, – нервно произнес он. – Ты будто злой джинн, выпущенный из бутылки. И иногда меня обуревает желание затолкать тебя обратно. А потом зашвырнуть подальше в море.
   – Не знал, что вы поэт, – безмятежно отозвался собеседник. – Не боитесь, что власти вас возьмут?
   – Ради такого я пошел бы и на это.
   – И что? Дали бы показания против себя?
   – Дал бы, – хмуро ответил Воронов. Жрец рассмеялся:
   – «Гражданин следователь, я хочу признаться, что продавал оружие чеченским боевикам, а также в том, что отдал приказ убить свою бывшую любовницу». – «Кому вы отдали такой приказ, гражданин Воронов?» – «Я нанял убийцу». – «Можете сообщить его приметы, место жительства, фамилию?» – «Конечно. Его зовут Жрец, он живет в квартире, которая на самом деле не квартира, а древний храм. А еще я видел у него Шар, однажды я прикоснулся к нему – и оказался на Тибете в конце девятого века. Вообще-то там не так уж плохо, если бы только не та падла, которая резанула меня отточенной монетой по горлу».
   Где-то в недрах «храма» неуверенно звякнул телефон. Жрец, превращаясь по ходу дела из бритоголового аскета в нормального человека, подошел и взял трубку. Несколько секунд он молча слушал, потом кивнул, будто собеседник мог его видеть, и сказал:
   – Хорошо. Быстро уходи из квартиры. Куда ехать, ты знаешь.
   И услышал короткие гудки.
   Воронов искоса взглянул на вернувшегося в комнату Жреца и отметил его довольную улыбку.
   – У меня есть еще одна проблема.
   – Да? – продолжая улыбаться чему-то, спросил Жрец.
   – Каюм Сахов.
   – Ваш партнер по бизнесу?
   – Ты и это знаешь?
   – А как же. Я обязан все знать… Если уж отваживаюсь брать такие гонорары. Но признайтесь как на духу, Олег Германович, я их стою?
   – Стоишь, – сквозь зубы процедил Воронов. – Только предупреждаю, это тебе не девку в санатории шлепнуть. Тут сложнее…
 
   Пожилой вахтер Андрей Яковлевич, как оказалось, курил трубку с длинным черным мундштуком. Туровский отрешенно наблюдал, как осторожно, со знанием дела старик раскуривает ее, будто священнодействует. Он уже знал, что его подозрения – все до одного – беспочвенны. Иначе пришлось бы допустить, что в сговоре участвовали все, весь персонал санатория. Все было не так, сказал он себе наконец (измученное сознание улетело куда-то в запредельный мир, словно подхваченное ветром: скоро двое суток, как он на ногах).
   – Когда Нина Васильевна приезжала сюда в первый раз, где она останавливалась?
   – Все там же, в девятнадцатом. Номер хороший, никто не беспокоит, опять же вид из окна…
   – Она была с дочкой?
   – С ней, с Дашуткой. Той, правда, поначалу не понравилось. Канючила: «Мам, чего мы притащились в эту деревню? Папа же предлагал на море!» Потом – ничего, даже уезжать не хотела.
   – И тогда впервые Даша пришла ночевать к вам, да?
   Андрей Яковлевич долго не отвечал. Дым из трубки поднимался к потолку тонкой струйкой и таял, успевая напоследок свернуться колечком. Глаза старика слезились – то ли от дыма, то ли от чего-то другого…
   – Нина Васильевна приводила к себе Козакова?
   – Кто я такой, чтобы их осуждать? – тихо сказал вахтер. – Сам-то уж двадцать пять лет как вдовствую. Дети упорхнули, даже по телефону не всякий год звонят. А тут – вроде как внучка. Я ей на диване стелил, а сам на раскладушке, за ширмой. Здесь телевизор смотрели, чаи гоняли…
   – Ей у вас нравилось?
   – Оттаивала девчонка. Вы же разговаривали с ней, видали ее гонор… Так это все напускное. Не обращайте внимания.
   – Вчера Даша тоже ночевала здесь?
   – И вчера, и позавчера.
   – И вы рассказали ей о двух женщинах?
   – Нет, что вы. Они уж к тому времени познакомились.
   – Кто? – не понял Туровский.
   – Даша и та, что их оформляла. Которая повыше.
   «Наташа Чистякова», – подумал Сергей Павлович.
   Ком подступил к горлу.
   – О чем они говорили? Вспомните подробно. Андрей Яковлевич нахмурил густые брови.
   – О чем говорили… Всего не упомнишь. У нее на груди была вещица. Вроде раковинки, с фотографией внутри.
   – У женщины? – уточнил Туровский. – У Наташи?
   – Да, на такой тонкой цепочке. Она еще наклонилась к Даше, чтобы та получше рассмотрела. Девчонки – их ведь хлебом не корми, дай поглазеть на побрякушки…
 
   Две женщины стояли рядышком у конторки. Одна расписывалась в большой толстой книге, в том месте, куда Андрей Яковлевич ткнул узловатым пальцем. Голову она при этом чуть склонила набок, и темно-русые волосы, перехваченные бирюзовой ленточкой, скользнули по щеке, открывая длинную загорелую шею. Женщина выглядела очень озабоченной. Нетерпеливым движением она попыталась закинуть «хвост» назад за плечи, но он потихоньку-потихоньку сполз на прежнее место. Это показалось Даше забавным, и она, не удержавшись, фыркнула. Женщина отложила ручку и чуть удивленно оглянулась. Ее лицо Даше тоже понравилось. Широко расставленные серые глаза смотрели совсем не зло, только немножко тревожно. Рот самую малость великоват, тонкий прямой нос кое-где облупился на солнце… Но все равно лицо было очень красивое.
   Другую женщину Даша не разглядела – та все время стояла спиной – запомнился только чудный аромат, исходивший от ее роскошных (иначе не скажешь) тяжелых каштановых волос, распущенных по плечам, и белое короткое платье, похожее на древнегреческую тунику, Даша видела такие в учебнике истории.
   – Здравствуй, – вдруг сказала женщина – та, с пышным и непослушным «хвостом». – Ты здесь отдыхаешь?
   – Здравствуйте. А нос надо закрывать, когда загораете, а то совсем облезет.
   – Учту. Как тебя зовут?
   – Дарья… Можно Даша.
   – А я Наташа. Даша – Наташа. Звучит?
   – Еще как! А что же вы опоздали? Заезд-то позавчера был.
   – Так уж получилось.
   Все-таки не тревогу, но какую-то затаенную печаль Даша почувствовала – в глазах, в интонации, скупом жесте – Наташа чуть не протянула руку, чтобы погладить ее по голове, но в последний момент передумала: мало ли как девочка отреагирует.
   На секунду они обе неловко замешкались, не зная, что сказать. Дарья первой нашла выход, указав пальцем на белую в прожилках маленькую раковинку, висевшую на груди женщины.
   – Ой, как красиво! А что это?
   – Это? Гм… Ну, считай, что талисман. Оберег.
   – У Веньки Катышева из нашего класса тоже есть талисман. Лягушачья лапка, спер из кабинета биологии. Гадость ужасная! Говорит, чтобы не вызывали к доске, когда урок не выучит.
   – Помогает?
   – Ну да, щас! Он сроду в руки книжку не брал. Что ж теперь, и к доске никогда не вызывать? А там внутри… Там что-то есть?
   По тому, как женщина вдруг смутилась, Даша поняла: есть, и притом что-то очень личное, что далеко не всякому откроешь.
   – Да нет, вы не подумайте, – заторопилась она. – Я просто так… Нельзя – значит нельзя.
   Наташа молча наклонилась, чтобы девочка могла разглядеть получше, а потом нажала какую-то кнопочку на раковине. Послышался тихий мелодичный звон, раковина открылась, и Дарья увидела крошечную фотографию мальчика. Мальчику было лет пять, не больше.
   – Ваш сын?
   Наташа покачала головой:
   – Младший братик… Моложе на пять лет.
   Даша округлила глаза:
   – На пять лет? Вы же взрослая.
   – Он тоже сейчас… был бы взрослым.
   – Он умер? – тихо спросила Даша.
   – Умер. Уже давно. С тех пор я ношу с собой фотографию. Наверное, она меня хранит.
   – От чего?
   Женщина грустно улыбнулась:
   – Чтобы к доске не вызвали. Когда урок не выучу.
   К конторке подошли двое мужчин. Дашина новая знакомая подхватила свои вещи, вторая женщина последовала ее примеру, и все четверо двинулись к лестнице наверх. Тоже мне кавалеры, хмыкнула девочка, глядя вслед мужчинам. Могли бы и помочь…
   Однако «кавалеры» помогать, похоже, не собирались. Один даже не уступил дамам дорогу, чем вовсе уронил себя в Дарьиных глазах, второй цепко оглядел вестибюль и поднялся следом, почему-то держа руку под пиджаком – так, будто сердце болело. «Надо будет показать Наташе пляж, – подумала девочка. – Мужчин-то не допросишься: наверняка весь заезд или в карты будут дуться, или у телека проторчат…»
 
   Казалось, Туровский пробыл в санатории целую вечность. На самом деле прошло только двое суток. И березы во дворе нисколько не изменились, зелень соседствовала с золотом подступающей осени, и даже погода не успела испортиться: ночная гроза с шумом, ветром, молниями уже забылась, небо было бирюзовым, чистым и высоким, будто перевернутая чаша. И каждая минута, проведенная здесь, приближала их к развязке…
   Вахтер Андрей Яковлевич грел пузатый самовар и был всецело поглощен этим занятием. Туровский и Игорь Иванович сидели рядом на стареньком диване и упорно не смотрели друг на друга.
   – Я же говорил тебе, Сергей, – тихо сказал Колесников. – История – это большая спираль. Все повторяется. Иногда в точности, иногда…
   – Но почему? Почему именно здесь, сейчас… Ведь почти тысяча лет прошла. Вечность…
   – Вечность, да… А душа монаха все это время была неуспокоенной. Обвинение-то страшное… И участь – даже не смерть сама по себе, а то, что за ней последовало.
   – Если бы не ты, я бы это дело не распутал.
   – Ну, – Колесников смутился и сразу бросился протирать очки фланелевой тряпочкой. – Оно ведь до конца и не распутано. Ты установил убийцу. Что дальше? Кто-то же его направил. И Шар не исчез, что ему тысяча лет… Просто сменил хозяина.
   «Слуг, – захотелось сказать Туровскому. – Сменил один человеческий материал на другой. Для него все в мире делится на две категории: годное в пищу – не годное в пищу…»
 
   – Борис, скажи, это ты подарил Наташе медальон? Несколько секунд тот смотрел на Туровского непонимающе. До него доходил смысл вопроса.
   – Я. Позапрошлой зимой, на день рождения.
   – И она вложила туда фотографию брата…
   – Ну да. Раньше у нее была другая фотография, побольше. Она носила ее в бумажнике. Но ей это всегда казалось… кощунственным, что ли.
   – Почему?
   – Плохо – вместе с деньгами. От денег грязь. А потом я увидел в магазине медальон. Вещь оригинальная, открываешь – музыка. «Будто крошечные ангелочки поют» – так Наташа выразилась.
   – А что за история там вышла? Почему мальчик умер?
   Борис отвел глаза:
   – Зачем вам это?
   – Надо, – сказал Туровский. – Поверь, надо. Не из любопытства.
   Боря вздохнул:
   – Дикая история. Их мама лежала в больнице с воспалением легких. Они остались втроем: Наташа, ей в ту пору как раз исполнилось двенадцать, шестилетний Андрейка и их отец. Мать, Ольга Дмитриевна, Наташу много раз предупреждала, чтобы не оставляла братика вдвоем с отцом: Николай Иванович пил крепко, до белой горячки. Во хмелю бывал буйный, за ружье хватался, был когда-то охотником, пока руки не стали дрожать.
   – Дальше, – хрипло сказал Туровский, с трудом справившись с собственным голосом: вот она, страшная разгадка!
   – Наташиной подружке родители подарили щенка. Ну, Наташа и не удержалась, вечером побежала смотреть. Отец был выпивши, как всегда, но вел себя тихо и вообще улегся спать… Андрейка остался дома. Она там, у подружки, и была-то всего полчаса. Говорила, сердце болело, будто чувствовало. А Николай Иванович проснулся, ему спьяну, видно, что-то почудилось, он схватил ружье и начал палить… Комната вся сизой была от дыма. Окно разбито, потолок в пробоинах… А Андрейка умер от испуга, сердце не выдержало.
   Он горестно помолчал. Давняя рана снова открылась, когда о ней, кажется, и забыли уже.
   – Наташа очень любила детей. Был у нее такой пунктик… Был бы я понастойчивее… – Борис махнул рукой.
   – Очень любила детей, – эхом повторил Сергеи Павлович. – Любила детей… И ненавидела оружие, так?
   – Не то чтобы ненавидела. Ей ведь приходилось носить пистолет. Просто всегда старалась подальше спрятать, чтобы случайно никого не испугать.
   Борис невесело усмехнулся:
   – Боялась испугать. Нелепо звучит, да?
   «Почему же нелепо, – подумал Туровский. – Напротив, все очень просто и логично».
   – Кабы ты раньше мне это рассказал, – прошептал он. – Что же ты молчал, дурень?
   Они уже деловито тащили вниз чемоданы – мать и дочь, обе сердитые и сосредоточенные. Завидев в тесном вестибюле Туровского, они остановились. Нина Васильевна воинственно поставила поклажу на пол и уперла руки в бока, готовясь к битве.
   – К нам есть претензии? – спросила она. – Или, может, мы уже арестованы?
   – Помилуйте. Просто хотелось задать вам еще один-два вопроса.
   – Ну уж увольте! Мы на автобус опаздываем.
   Сергей Павлович поднял брови:
   – Автобус ушел десять минут назад. А следующий будет только в четыре.
   Нина Васильевна нервно взглянула на дочь:
   – Даша, сколько сейчас времени?
   – Без десяти два.
   Туровский наклонился к ней и тихо попросил:
   – Покажи свои часики, пожалуйста.
   Даша пожала плечами и протянула запястье, блеснувшее золотым огоньком. Малюсенькие изящные стрелки приближались – минутная к десяти, часовая – к двум.
   – Они у тебя отстают, Даша. На двадцать минут. – Она немедленно надула губки.
   – Не может быть. Я по Светкиным ставила, а она свои каждое утро по радио проверяла…
   – Чтобы не опаздывать в музыкалку, – кивнул Туровский. – Все правильно… А когда ты их ставила, не помнишь?
   – Позавчера, когда мы с улицы пришли.
   – А твоя мама что делала в это время?
   – Они с дядей Славой…
   – А ну, отойдите от моей дочери! – взвизгнула Кларова. – Вы не имеете права! Дарья, не отвечай больше на вопросы. Надо будет, пусть вызывают повесткой.
   – Вы с Козаковым раскладывали пасьянс?
   – Ну и что?
   – Сколько раз?
   – Вам-то какое дело? Допустим, два. Меня за это расстреляют?
   – А когда вошли Даша со Светой, вы уже сидели рядышком на диване… Или лежали… Куда же вы?
   Кларова подхватила чемодан и, упрямо выпятив подбородок, направилась к выходу.
   – До автобуса еще два часа.
   – Ничего, – бросила она с яростью. – На остановке посижу.
   Даша замешкалась в дверях, последний раз взглянув на Туровского.
   – Дядя Сережа… А вы не ошиблись? Ну правда, Светка свои часы все время проверяла. Не могла она…
   Девочка шмыгнула носом. Наверное, она хотела заплакать, но сдержалась. Взрослая уже. При определенных обстоятельствах взрослыми становятся быстро.
   – Она ведь не могла….
   Он подошел к ней, присел на корточки и погладил ее по щеке, ощутив все же одинокую слезинку.
   – Все будет хорошо, Дашенька. Ты приедешь домой и скоро все забудешь.
   Она медленно покачала головой:
   – Нет. Ну, может быть, потом когда-нибудь… Но не скоро.
   И все повторилось. Будто взяли старую, заезженную до дыр кинопленку, вставили в проектор задом наперед, и экран засветился. Те же люди, те же события и картины, только все непонятно и оттого смешно и одновременно жутковато, словно смотришь на уродца.
   Туровскому показалось, что и «ракета» была та же, на которой он приехал сюда два дня назад. Но нет, тогда вон там, на стене возле иллюминатора, была прикноплена фотография из журнала, и через толстое стекло тянулась трещина, заклеенная изолентой. И сиденья были чуточку другими, и два матроса, убиравшие сходни.
   Не было уже и бродяг-туристов с их гитарами и песней, ни слова из которой Сергей Павлович не запомнил: мысли были заняты другим – яростью. Множество раз виделась воочию картина: он с убийцей – один на один, как в древние времена, когда вопросы чести решались проще – на арене: два меча, два человека в тесном круге, из которого уйдет только один. Кто – решают там, на небесах.
   А когда до желанной цели осталось всего ничего (полчаса на «ракете» до речного вокзала, две остановки на автобусе), оказалось вдруг, что арена пуста – ни зрителей, ни противника.
   Следователь Ляхов, еле уместившись в кресле из-за большого роста, с ноткой осуждения смотрел на Туровского печальными глазами, глядя в которые хотелось крикнуть: «Я-то здесь при чем?»
   – Не казните себя, Сергей Павлович, – проговорил Ляхов.
   – Мы с самого начала противоречили сами себе, – бесцветным голосом сказал Туровский. – Убийство раскрыто, но слишком поздно! И разгадка настолько ужасна, что лучше бы ее не знать вовсе, может, и жить было бы спокойнее. Мы справедливо решили, что убийство – заказное, исполнитель прибыл со стороны… И тут же бросились искать того, у кого не было алиби, то есть было, но фальшивое на поверку. Мы подумали, что преступник выстроил некую хитрую комбинацию, дабы бросить тень на кого-то другого… Но разве профессиональный киллер действует так? Стал бы он дальше оставаться в санатории? Нет, ему было необходимо лишь ненадолго отвлечь наше внимание, чтобы беспрепятственно уйти. И он ушел… Благополучно и тихо, а мы продолжали искать черную кошку…
   – Какую кошку? – не понял Ляхов.
   – Ту самую, которой нет в темной комнате. Ваш эксперт сказал: «Зачем ему было входить? Пострелял с порога и ушел»… В этих словах была разгадка, а я ее не заметил, был слишком зол на вас.