Страница:
Быков А.В., Кузьмина О.В.
Эпоха Куликовской битвы
ОТ АВТОРОВ
История не должна воспитывать чувства собственного превосходства, она должна учить взаимопониманию. Не судить, но понимать – таков девиз историка вообще и в особенности историка конца XX века.
А. Гуревич
Образование Русского централизованного государства в XIV – XV веках – одно из самых важных и многогранных явлений отечественной истории. Однако и в дореволюционной, и в советской России практиковалась односторонняя оценка этой эпохи – исключительно с позиции «мы болеем за Москву!». Любые действия, ведущие к усилению Московского княжества, рассматривались историками как прогрессивные и этически оправданные, а любое им противодействие – как проявление реакции и даже как предательство национальных интересов России.
Но историю нельзя представлять в виде черно-белых картинок борьбы «добра» со «злом», тем более что под «добром» и «прогрессом» обычно подразумеваются современные идеалы, а под «злом» и «регрессом» – все, что в эти рамки не вписывается.
Но судить таким образом о событиях прошлого – большая ошибка. История создания Русского централизованного государства связана с целым рядом войн и восстаний, в которых участвовали самые широкие слои населения. Стало быть, у каждой из сторон была «своя правда». И людям современным необходимо постараться ее увидеть.
При создании этой книги авторы пытались сквозь толщу веков услышать голоса живых людей Средневековья, понять мотивы их поступков.
Однако при изучении первоисточников нам пришлось учитывать, что основная масса сохранившихся до нашего времени письменных документов XIV – XV веков – летописей, актового материала – связана либо с московской великокняжеской властью, либо с митрополичьим двором. Поэтому особое внимание мы уделили независимому летописанию Новгородскому, Рязанскому, Тверскому).
Следует отметить также, что многие письменные источники XIV – XV веков дошли до нас в более поздних редакциях, относящихся к XVI – XVII векам. В тот период традиция независимого летописания уже иссякла, а Москва прочно утвердила свою позицию столицы Русского государства. Кроме того, к этому времени в сознании русских изменился сам образ татарина-ордынца, некогда твердого государственника. Так как после распада Золотой Орды на ее территории образовались независимые, постоянно воюющие между собой ханства: Сибирское, Казанское, Крымское, Астраханское и т. д. А в Диком Поле появилось множество полубандитских, неподконтрольных никакому правительству шаек, занимающихся разбоем и работорговлей, которые препятствовали земледельческому освоению причерноморской и поволжской степей, что было актуальной проблемой для России в XVI-XVII вв.
Платить дань этим «наследникам» Золотой Орды было бессмысленно, поскольку они не могли гарантировать взамен никакой защиты. И описанные в источниках XIV – XV веков события начинают переосмысливаться и, соответственно, редактироваться в этом ключе.
Только сравнительный анализ всех доступных нам документов письменных, изобразительных, археологических) помогает нарисовать наиболее полную и внутренне непротиворечивую картину Древней Руси эпохи Куликовской битвы.
В своей книге мы рисуем портреты конкретных людей – видных деятелей XIV – начала XV века. Это Дмитрий Донской, Олег Рязанский, митрополит Алексий и многие другие, кто вершил судьбы народов в эпоху Куликовской битвы. Чтобы понять их, нужно думать и оценивать события, оперируя этическими нормами и понятиями того времени.
Именно такой подход раскрывает нам те тайные пружины истории, которые не заметили или проигнорировали специалисты, оценивавшие действия наших героев с позиций сегодняшнего дня, или, того хуже, – с позиций сиюминутной политической конъюнктуры.
Эта книга – историческое расследование, цель которого – сделать тайное явным. Это своеобразный исторический детектив, поиск, в котором мы предлагаем принять участие читателю.
Было ли татаро-монгольское иго на Руси? Когда и где родилась мечта о едином государстве Российском? Действительно ли митрополит Алексий был «русским Ришелье»? Кто спровоцировал Куликовскую битву? Был ли Олег Рязанский предателем Русской земли? Кто стоял во главе заговора против Дмитрия Донского? Кто помешал объединению всех русских земель в конце XIV века?
Мы провели самое тщательное расследование, которое помогло развеять многие заблуждения исторической науки и привело к несколько неожиданным выводам, которые мы и предлагаем читателю.
ЗАЧИН
Хоть бы в Орде, только бы в добре.
Народная мудрость
БУМАГА ВСЕ СТЕРПИТ
На улице уже стемнело, и свет едва пробивался в комнатку сквозь разноцветные слюдяные окошки. Инок стоял, задумчиво склонившись над наполовину исписанным листом пергамента, и, чуть шевеля губами, перечитывал написанный недавно текст:
– В лето 6864 от сотворения мира… так… Той же осени Алексий, митрополит всея Руси, ходил снова в Царьград, милостию Божиею и молитвами святой Богородицы, той же осени море перешел, и на Русь прииде… – Инок перестал водить пожелтевшим ногтем по строками летописания и натужно разогнулся.
Близоруко прищурившись, обвел комнату взглядом. Сидящий в уголке, у печи, мальчишка, старательно пыхтя, соскребал ножом надписи с большого пергаментного листа.
«Ежели этот лист вчетверо сложить, то будет тетрадь для требника… Эх, не жалеют латиняне денег-то на пергаменты… Хорошо, что Митька по-латински не разумеет еще. Вот и не смутит ему душу крыжацкая ересь… А папских булл у нас еще мно-ого. С этих буквицы соскоблим, да на дело пергаменты пустим, а латиняне другой год еще нам пришлют. На копеечку, а все же экономия».
Монах снова посмотрел на рукопись и недовольно протер глаза.
– Темно у нас, что ли?.. слышишь, Митяй?!
– А? – мальчишка встрепенулся и с надеждой привстал. – За кваском сбегать, отче?
– Все бы тебе бегать, пострел, – укоризненно покачал головой монах. – Запали, вон, лучину. Темно уже.
– От печи запали, дурень. Что понапрасну-то лязгаешь, коли печка горит? – недовольно нахмурился инок.
Мальчишка обиженно закусил губу, но молча отодвинул печную заслонку, засунул внутрь длинную, тонкую лучину и вынул ее уже ярко пылающей.
– Ну вот. Заслонку-то на место верни, – улыбнувшись, кивнул мальчишке монах и, закрепив лучину в торчащем из стены поставце, снова посмотрел на летопись. – Хорошо глазам. Все буквы теперь, аки ясным днем, видны… Пора и запись делать.
Тщательно заточенное гусиное перо уже лежало у него под рукой, однако монах не торопился наносить на разлинованный пергаментный лист новые строки. Сперва он вынул из поясной коробочки и открыл церу – маленькую, удобно умещающуюся на ладони деревянную записную книжечку со страничками, покрытыми слоем воска.
«Той же зимы, в день святого отца Симеона и Анны пророчицы, в то время, когда заутреню благовестят, тысяцкий московский Алексей Петрович Босоволков, по прозванию Хвост, убиен был от княжьих бояр великих Михаила и зятя его Василия Васильевича Вельяминова. И брошен был среди града на площади…»
«Ох, нехорошо… Нехорошо-то как получается, – с досадой подергал себя за бороду инок. – Натворят делов бояре, а я пиши. Князь-то Иван Иванович в Орду уехамши. И бояре Вельяминовы утекли из Москвы, от греха подальше, с семьями. В Рязань ли, дальше ли в Орду, неведомо. А мне запись делать пора. Куда еще тянуть-то? Март на носу. Год заканчивается[1].
Монах тяжело вздохнул, взял в руку костяное писало и, развернув его острием к себе, лопаточкой принялся разглаживать на цере воск, стирая обличающие бояр Вельяминовых слова. Потом он перечел оставшееся: «Тысяцкий Алексей Петрович Босоволков, по прозванию Хвост, убиен был…»
Инок пожевал губами, стер «убиен был» и вместо этих слов нанес острием писала: «по бесовскому прельщению сам же себе убиеша…»
– Вот. Так-то лучше… Или не лучше? – старец еще раз перечитал получившуюся запись: «Хвост по бесовскому прельщению сам же себе убиеша…»
«Ох, опять неладно! Кабы он самоубивец был, так его и на кладбище хоронить бы не стали. Таких и отпевать-то грешно… А ведь похоронили же, и отпели уже… И совсем это плохо получается. Будто я поклеп на Алексея Петровича возвожу, в смертном грехе его обличая. Да меня ж Босоволковы за такое в порошок сотрут!.. Прости, Господи! Нельзя эдак-то писать. С какого боку не посмотришь – все лихо…»
Монах решительно взялся за писало и лопаткой затер срамящие тысяцкого слова.
«А ежели вот так? – он вывел после слова Хвост: – Убиен был неведомо кем. То ли татями ночными, то ли иными разбойными людьми…»
В поставце горела, тревожно потрескивая, лучина, а мальчишка шумно ерзал у монаха под боком.
– Нет. Не то, – инок недовольно поморщился. – Выходит, что же? По Москве ночью даже тысяцкий пройти спокойно не может? На Москву всю, да на стражей ночных, выходит, поклеп?! Да и не только в этом дело… Охо-хо. Грехи наши тяжкие… Ведь испросит же меня Господь всеблагой на страшном суде: «Почто изолгал ты Алексея Хвоста? Почто про убийство его в летописании твоем лжа написана?»
Тяжко неправду писать. А правду писать страшно. Поедом бояре друг друга едят. До смерти убивают. Как убит он был? Где охрана его была, где дружина? Никогда не ходил Хвост один, ни ночью, ни днем даже, но всегда в окружении верных людей своих. А среди верных тех и бояре Михаил и Василий Васильевич были!.. Вот и ответ. Вся Москва тот ответ знает. Но слово сказать – то одно, а вписать в погодную запись – иное. Казнит князь убивцев сих, али изгонит их, то и ладно. А если простит?.. Надоумь, Господи, как пред лицом твоим не солгать, но и обитель уберечь от гнева княжьего да боярского?»
– Все, отче! Отскоблил! – довольно вскочил с места Митяй. – Теперь можно за квасом сбегать?
– Иди уж, – махнул рукой инок. – И мне прихвати. Да скажи Андрейке, пусть поесть чего-нибудь нам соберет. В трапезную не пойду нынче. Занят я…
Мальчишка, нетерпеливо дослушав, тут же сиганул вон, забыв прикрыть за собой тяжелую дубовую дверь.
– Охо-хо, Митька. Никакого-то в тебе благолепия, – прокряхтел монах, закрывая дверь поплотнее, – суета одна мирская… Вот Андрей, тот другое дело. Андрейка дело знает… А Хвост-то, выходит, равно как князь Андрей Боголюбский, от своих же мечем посечен… – Монах вдруг замолк и, схватив писало, склонился над церой… «…убиение же его дивно и незнаемо, аки ни от кого же никем же, только найден лежащим на площади. Некие же люди говорили, что втайне сговорились и зло задумали на него враги, и так их общею думою, словно Андрей Боголюбский от Кучковичей, так и Хвост от своей дружины пострадал…» – каллиграфическим почерком вывел он через некоторое время на желтом пергаментном листе и довольно улыбаясь размял пальцы.
– Некие же люди говорили… Вот так-то! Дверь со скрипом отворилась, и через порог резво перескочил Митяй со жбанчиком кваса в руках.
– Вот, – он выдохнул и установил жбанчик с плавающим в нем ковшом на широкую скамью. – Андрейка сказал, что трапеза не готова еще. Но чтобы я потом снова сбегал, когда доспеет…
– А как же ты узнаешь, что доспело? – полюбопытствовал инок.
– А я еще раз сбегаю, чтобы узнать, – хитро улыбнулся Митяй.
– Эх ты, непоседа… Пошли уж. Все. Управился я. Будем со всеми, в трапезной есть.
– В лето 6864 от сотворения мира… так… Той же осени Алексий, митрополит всея Руси, ходил снова в Царьград, милостию Божиею и молитвами святой Богородицы, той же осени море перешел, и на Русь прииде… – Инок перестал водить пожелтевшим ногтем по строками летописания и натужно разогнулся.
Близоруко прищурившись, обвел комнату взглядом. Сидящий в уголке, у печи, мальчишка, старательно пыхтя, соскребал ножом надписи с большого пергаментного листа.
«Ежели этот лист вчетверо сложить, то будет тетрадь для требника… Эх, не жалеют латиняне денег-то на пергаменты… Хорошо, что Митька по-латински не разумеет еще. Вот и не смутит ему душу крыжацкая ересь… А папских булл у нас еще мно-ого. С этих буквицы соскоблим, да на дело пергаменты пустим, а латиняне другой год еще нам пришлют. На копеечку, а все же экономия».
Монах снова посмотрел на рукопись и недовольно протер глаза.
– Темно у нас, что ли?.. слышишь, Митяй?!
– А? – мальчишка встрепенулся и с надеждой привстал. – За кваском сбегать, отче?
– Все бы тебе бегать, пострел, – укоризненно покачал головой монах. – Запали, вон, лучину. Темно уже.
Монахи пишут летопись. Гравюра Лицевого свода XVI в.
– Ага, – отрок кивнул и, нашарив на подшестке печи кремень с огнивом, принялся торопливо лязгать железом о камень. Искры полетели на трут, но огонь что-то не спешил заниматься.– От печи запали, дурень. Что понапрасну-то лязгаешь, коли печка горит? – недовольно нахмурился инок.
Мальчишка обиженно закусил губу, но молча отодвинул печную заслонку, засунул внутрь длинную, тонкую лучину и вынул ее уже ярко пылающей.
– Ну вот. Заслонку-то на место верни, – улыбнувшись, кивнул мальчишке монах и, закрепив лучину в торчащем из стены поставце, снова посмотрел на летопись. – Хорошо глазам. Все буквы теперь, аки ясным днем, видны… Пора и запись делать.
Тщательно заточенное гусиное перо уже лежало у него под рукой, однако монах не торопился наносить на разлинованный пергаментный лист новые строки. Сперва он вынул из поясной коробочки и открыл церу – маленькую, удобно умещающуюся на ладони деревянную записную книжечку со страничками, покрытыми слоем воска.
Церы (по археологическим находкам в Новгороде)
Положив книжечку рядом с листом, старец прочел сделанную вчера на цере для памяти надпись:«Той же зимы, в день святого отца Симеона и Анны пророчицы, в то время, когда заутреню благовестят, тысяцкий московский Алексей Петрович Босоволков, по прозванию Хвост, убиен был от княжьих бояр великих Михаила и зятя его Василия Васильевича Вельяминова. И брошен был среди града на площади…»
«Ох, нехорошо… Нехорошо-то как получается, – с досадой подергал себя за бороду инок. – Натворят делов бояре, а я пиши. Князь-то Иван Иванович в Орду уехамши. И бояре Вельяминовы утекли из Москвы, от греха подальше, с семьями. В Рязань ли, дальше ли в Орду, неведомо. А мне запись делать пора. Куда еще тянуть-то? Март на носу. Год заканчивается[1].
Футляр для церы
Новую запись делать надобно. Вот пропишу Вельяминовых убивцами, а князь возьмет да и простит их. Что же мне тогда, голову долой?.. Ладно, коли меня одного князь накажет. Вся ведь обитель без милостыни княжьей останется. А как князь, так и бояре его. Никто же копеечки нам тогда не подаст…»Монах тяжело вздохнул, взял в руку костяное писало и, развернув его острием к себе, лопаточкой принялся разглаживать на цере воск, стирая обличающие бояр Вельяминовых слова. Потом он перечел оставшееся: «Тысяцкий Алексей Петрович Босоволков, по прозванию Хвост, убиен был…»
Инок пожевал губами, стер «убиен был» и вместо этих слов нанес острием писала: «по бесовскому прельщению сам же себе убиеша…»
– Вот. Так-то лучше… Или не лучше? – старец еще раз перечитал получившуюся запись: «Хвост по бесовскому прельщению сам же себе убиеша…»
«Ох, опять неладно! Кабы он самоубивец был, так его и на кладбище хоронить бы не стали. Таких и отпевать-то грешно… А ведь похоронили же, и отпели уже… И совсем это плохо получается. Будто я поклеп на Алексея Петровича возвожу, в смертном грехе его обличая. Да меня ж Босоволковы за такое в порошок сотрут!.. Прости, Господи! Нельзя эдак-то писать. С какого боку не посмотришь – все лихо…»
Монах решительно взялся за писало и лопаткой затер срамящие тысяцкого слова.
«А ежели вот так? – он вывел после слова Хвост: – Убиен был неведомо кем. То ли татями ночными, то ли иными разбойными людьми…»
В поставце горела, тревожно потрескивая, лучина, а мальчишка шумно ерзал у монаха под боком.
– Нет. Не то, – инок недовольно поморщился. – Выходит, что же? По Москве ночью даже тысяцкий пройти спокойно не может? На Москву всю, да на стражей ночных, выходит, поклеп?! Да и не только в этом дело… Охо-хо. Грехи наши тяжкие… Ведь испросит же меня Господь всеблагой на страшном суде: «Почто изолгал ты Алексея Хвоста? Почто про убийство его в летописании твоем лжа написана?»
Тяжко неправду писать. А правду писать страшно. Поедом бояре друг друга едят. До смерти убивают. Как убит он был? Где охрана его была, где дружина? Никогда не ходил Хвост один, ни ночью, ни днем даже, но всегда в окружении верных людей своих. А среди верных тех и бояре Михаил и Василий Васильевич были!.. Вот и ответ. Вся Москва тот ответ знает. Но слово сказать – то одно, а вписать в погодную запись – иное. Казнит князь убивцев сих, али изгонит их, то и ладно. А если простит?.. Надоумь, Господи, как пред лицом твоим не солгать, но и обитель уберечь от гнева княжьего да боярского?»
– Все, отче! Отскоблил! – довольно вскочил с места Митяй. – Теперь можно за квасом сбегать?
– Иди уж, – махнул рукой инок. – И мне прихвати. Да скажи Андрейке, пусть поесть чего-нибудь нам соберет. В трапезную не пойду нынче. Занят я…
Мальчишка, нетерпеливо дослушав, тут же сиганул вон, забыв прикрыть за собой тяжелую дубовую дверь.
– Охо-хо, Митька. Никакого-то в тебе благолепия, – прокряхтел монах, закрывая дверь поплотнее, – суета одна мирская… Вот Андрей, тот другое дело. Андрейка дело знает… А Хвост-то, выходит, равно как князь Андрей Боголюбский, от своих же мечем посечен… – Монах вдруг замолк и, схватив писало, склонился над церой… «…убиение же его дивно и незнаемо, аки ни от кого же никем же, только найден лежащим на площади. Некие же люди говорили, что втайне сговорились и зло задумали на него враги, и так их общею думою, словно Андрей Боголюбский от Кучковичей, так и Хвост от своей дружины пострадал…» – каллиграфическим почерком вывел он через некоторое время на желтом пергаментном листе и довольно улыбаясь размял пальцы.
– Некие же люди говорили… Вот так-то! Дверь со скрипом отворилась, и через порог резво перескочил Митяй со жбанчиком кваса в руках.
– Вот, – он выдохнул и установил жбанчик с плавающим в нем ковшом на широкую скамью. – Андрейка сказал, что трапеза не готова еще. Но чтобы я потом снова сбегал, когда доспеет…
– А как же ты узнаешь, что доспело? – полюбопытствовал инок.
– А я еще раз сбегаю, чтобы узнать, – хитро улыбнулся Митяй.
– Эх ты, непоседа… Пошли уж. Все. Управился я. Будем со всеми, в трапезной есть.
УБИЙСТВО ДИВНОЕ И НЕЗНАЕМОЕ
В землях с вечевым управлением, таких, как Новгород и Псков, тысяцкий был высшим выборным лицом города, командиром городского ополчения и судьей. Также тысяцкий ведал сбором некоторых налогов. В тех городах Древней Руси, где не было вечевого правления, должность тысяцкого замещалась по приказу князя из числа знатных бояр. В Москве эту должность долгое время исполняли представители одной и той же семьи – Вельяминовы.
Хвост Алексей Петрович был боярином, сыном московского наместника. Еще при жизни московского князя Семена Гордого (княжил в 1341—1353 годах) он был деятельным участником боярской смуты в Москве. Как следует из докончальной грамоты великого князя Семена с младшими братьями, Хвост интриговал в пользу Ивана Красного. Одной из привилегий бояр в XIV веке было право беспрепятственного отъезда от одного князя к другому. Однако Семен Гордый, узнав о действиях Хвоста, запретил братьям принимать боярина в свои уделы и предупредил их, что намерен наказать крамольника и его семью по своему усмотрению. Конфискованным имуществом Хвоста великий князь поделился со своим братом Иваном Красным, обязав того не возвращать добро боярину и не помогать ему ничем.
В 50-е годы XIV века страшная болезнь, известная под именем черной смерти, унесла в могилу большую часть населения Европы. Эта беда не обошла стороной и Русь. В Москве моровая язва, как называли на Руси эту эпидемию, свирепствовала в 1353 году. Погибло множество народа. Сильно пострадала от мора и московская великокняжеская семья. Умер и великий князь Семен Иванович Гордый и два его сына. Новым великим князем Московским и Владимирским стал младший из четырех сынов Ивана Калиты, Иван Иванович Красный, поскольку все его старшие братья к тому времени умерли.
Став великим князем, Иван Красный наградил Хвоста за преданность и назначил его московским тысяцким. Но Вельяминовы – старые московские бояре, владевшие этим постом, не смирились и составили заговор. Результатом его и было убийство Алексея Петровича Хвоста Босоволкова – московского тысяцкого, произошедшее 3 февраля 1356 года.
«И был мятеж великий на Москве того ради убийства. И в ту же зиму по последнему пути большие бояре московские отъехали на Рязань с женами и с детьми». Убийцы тысяцкого – бояре, боровшиеся с ним за власть, и в первую очередь Вельяминовы, бежали в Рязань, уверенные, что там их не достанет гнев москвичей и московского князя. По одним сведениям, из Рязани они поехали в Орду, а по другим – лишь послали туда своих послов.
Какие же причины привели к убийству боярина Хвоста?
Вельяминов был тысяцким при московском князе Семене Ивановиче Гордом и стоял за удовлетворение денежных запросов Орды, что приводило к увеличению поборов с горожан. Хвост «играл на популярность», выступая против проордынской политики (то есть против повышения налогов). Иван Иванович Красный, брат князя Семена Гордого, в то время придерживался антиордынской позиции. Поэтому, унаследовав княжество после смерти Семена, он поставил тысяцким Алексея Петровича Хвоста.
Позиция Хвоста была, по сути, популистской – давайте не будем платить дань Орде, а князь пусть выкручивается как хочет. Покуда Иван Иванович не правил и не отвечал лично перед Ордой за недоимки, он поддерживал Хвоста. Однако, став великим князем он осознал, насколько его власть и сама жизнь зависят от размеров ордынского выхода.
Поступок Вельяминова и его сторонников получил одобрение в Орде. В 1358 году вернувшийся в Москву князь Иван Иванович Красный «перезвал к себе снова двух бояр своих, которые отъехали от него на Рязань, Михайло и зятя его Василия Васильевича (Вельяминова. – Прим. авт.)». По одной из летописей князь Иван Иванович принял своих бояр в Орде, а не по возвращении в Москву, то есть, возможно, хан напрямую повлиял на решение московского князя и тот вынужден был простить преступников. Они в конечном счете добились своего – должность московского тысяцкого вновь перешла к Вельяминову. А вот то, что эта должность так за ним и осталась, доказывает – власть имущие в Москве в конце концов убедились, что проордынская политика для них выгодна.
Василий Васильевич Вельяминов оставался московским тысяцким вплоть до своей смерти в 1373 году, а род Вельяминовых оставался одним из сильнейших боярских родов при московских князьях до конца XIV века.
Еще одним влиятельным боярским родом московского княжества был род Бяконтов. Федор Бяконт, судя по дошедшим до нас боярским родословцам, выехал из Чернигова к великому князю Ивану Калите. И видимо, оказался очень полезен ему. Иван Калита доверил пришлому боярину высокую должность московского наместника то есть Федор Бяконт замещал князя, когда того не было в городе). На Москве у Федора родился сын Елевферий, будущий митрополит Алексий.
Таким образом, митрополит Киевский и всея Руси Алексий по происхождению принадлежал к самой верхушке московского боярства. Надо думать, что связи со своими многочисленными родственниками из окружения московских князей он никогда не терял. Именно знатное происхождение и осведомленность во всех придворных интригах, вкупе с высоким саном митрополита, и позволили Алексию в 1359 году стать фактическим правителем Московского княжества при малолетнем князе Дмитрии Ивановиче. Но обо всем по порядку.
Хвост Алексей Петрович был боярином, сыном московского наместника. Еще при жизни московского князя Семена Гордого (княжил в 1341—1353 годах) он был деятельным участником боярской смуты в Москве. Как следует из докончальной грамоты великого князя Семена с младшими братьями, Хвост интриговал в пользу Ивана Красного. Одной из привилегий бояр в XIV веке было право беспрепятственного отъезда от одного князя к другому. Однако Семен Гордый, узнав о действиях Хвоста, запретил братьям принимать боярина в свои уделы и предупредил их, что намерен наказать крамольника и его семью по своему усмотрению. Конфискованным имуществом Хвоста великий князь поделился со своим братом Иваном Красным, обязав того не возвращать добро боярину и не помогать ему ничем.
В 50-е годы XIV века страшная болезнь, известная под именем черной смерти, унесла в могилу большую часть населения Европы. Эта беда не обошла стороной и Русь. В Москве моровая язва, как называли на Руси эту эпидемию, свирепствовала в 1353 году. Погибло множество народа. Сильно пострадала от мора и московская великокняжеская семья. Умер и великий князь Семен Иванович Гордый и два его сына. Новым великим князем Московским и Владимирским стал младший из четырех сынов Ивана Калиты, Иван Иванович Красный, поскольку все его старшие братья к тому времени умерли.
Став великим князем, Иван Красный наградил Хвоста за преданность и назначил его московским тысяцким. Но Вельяминовы – старые московские бояре, владевшие этим постом, не смирились и составили заговор. Результатом его и было убийство Алексея Петровича Хвоста Босоволкова – московского тысяцкого, произошедшее 3 февраля 1356 года.
«И был мятеж великий на Москве того ради убийства. И в ту же зиму по последнему пути большие бояре московские отъехали на Рязань с женами и с детьми». Убийцы тысяцкого – бояре, боровшиеся с ним за власть, и в первую очередь Вельяминовы, бежали в Рязань, уверенные, что там их не достанет гнев москвичей и московского князя. По одним сведениям, из Рязани они поехали в Орду, а по другим – лишь послали туда своих послов.
Какие же причины привели к убийству боярина Хвоста?
Вельяминов был тысяцким при московском князе Семене Ивановиче Гордом и стоял за удовлетворение денежных запросов Орды, что приводило к увеличению поборов с горожан. Хвост «играл на популярность», выступая против проордынской политики (то есть против повышения налогов). Иван Иванович Красный, брат князя Семена Гордого, в то время придерживался антиордынской позиции. Поэтому, унаследовав княжество после смерти Семена, он поставил тысяцким Алексея Петровича Хвоста.
Позиция Хвоста была, по сути, популистской – давайте не будем платить дань Орде, а князь пусть выкручивается как хочет. Покуда Иван Иванович не правил и не отвечал лично перед Ордой за недоимки, он поддерживал Хвоста. Однако, став великим князем он осознал, насколько его власть и сама жизнь зависят от размеров ордынского выхода.
Поступок Вельяминова и его сторонников получил одобрение в Орде. В 1358 году вернувшийся в Москву князь Иван Иванович Красный «перезвал к себе снова двух бояр своих, которые отъехали от него на Рязань, Михайло и зятя его Василия Васильевича (Вельяминова. – Прим. авт.)». По одной из летописей князь Иван Иванович принял своих бояр в Орде, а не по возвращении в Москву, то есть, возможно, хан напрямую повлиял на решение московского князя и тот вынужден был простить преступников. Они в конечном счете добились своего – должность московского тысяцкого вновь перешла к Вельяминову. А вот то, что эта должность так за ним и осталась, доказывает – власть имущие в Москве в конце концов убедились, что проордынская политика для них выгодна.
Василий Васильевич Вельяминов оставался московским тысяцким вплоть до своей смерти в 1373 году, а род Вельяминовых оставался одним из сильнейших боярских родов при московских князьях до конца XIV века.
Еще одним влиятельным боярским родом московского княжества был род Бяконтов. Федор Бяконт, судя по дошедшим до нас боярским родословцам, выехал из Чернигова к великому князю Ивану Калите. И видимо, оказался очень полезен ему. Иван Калита доверил пришлому боярину высокую должность московского наместника то есть Федор Бяконт замещал князя, когда того не было в городе). На Москве у Федора родился сын Елевферий, будущий митрополит Алексий.
Таким образом, митрополит Киевский и всея Руси Алексий по происхождению принадлежал к самой верхушке московского боярства. Надо думать, что связи со своими многочисленными родственниками из окружения московских князей он никогда не терял. Именно знатное происхождение и осведомленность во всех придворных интригах, вкупе с высоким саном митрополита, и позволили Алексию в 1359 году стать фактическим правителем Московского княжества при малолетнем князе Дмитрии Ивановиче. Но обо всем по порядку.
НАЧАЛО ВЕЛИКОЙ КАРЬЕРЫ
У боярина Федора Бяконта было пять сыновей: Елевферий, Феофан, Матвей, Константин и Александр Плещей. Феофана можно считать несомненным боярином, Матвея – вероятным, а служба младшего сына, Александра Плещея, относится, по-видимому, к княжению Дмитрия Донского.
Заметим, что Елевферий был старшим сыном Федора Бяконта и для того, чтобы сделать карьеру при московском дворе, ему вовсе не обязательно было уходить в монахи. Он и так имел все шансы, как старший сын, унаследовать должность и положение своего высокопоставленного отца. Следовательно, постриг не был для него средством сделать карьеру. Его стремление посвятить свою жизнь богу было, видимо, искренним. Но при этом Алексий не ушел от политики. Будучи монахом он продолжает вести активную жизнь, связанную с высшими слоями московского общества. Сын боярина, московского наместника, он, похоже, и не мыслил себе другой жизни, кроме как в самой гуще политических событий.
В монастыре Алексей подружился с монахом Стефаном, братом Сергия Радонежского, происходившим из рода ростовских бояр, которые перешли на московскую службу. Стефан был любимым духовником московских аристократов, таких как князь Семен Гордый, тысяцкий Василий Вельяминов и его брат Федор. Стефан поддерживал тесные связи и с тогдашним митрополитом всея Руси Феогностом.
Близость Алексея к высшему боярству и великокняжеской семье, а также его несомненные способности позволили ему сделать блестящую карьеру. Митрополит Феогност сделал Алексея своим наместником, обязанным «…помогать ему и судить церковных людей по правде, по священным правилам». Таким образом Алексей оказался в центре всех церковных дел и нередко заменял Феогноста, разъезжавшего по своей обширной митрополии.
6 декабря 1352 года «Феогност поставил наместника своего Алексия в епископы во Владимир, а по своем животе благословил его на митрополию и послал о нем послов своих в Цареград к патриарху». А 1 марта 1353 года митрополит Феогност скончался от моровой язвы.
Родословная таблица рода Бяконтов
По древнему преданию, Елевферия крестил князь Иван Данилович Калита, хотя сам Калита в это время был еще мальчиком («…еще тогда юн сый»). В ту далекую эпоху, о которой идет речь, перед молодыми людьми из знатных семей обычно лежали только две дороги: военная или духовная. Елевферий выбрал вторую и в возрасте 20 лет постригся в монахи под именем Алексея в Богоявленском монастыре, находившемся в непосредственном соседстве с Кремлем, за Торгом в Китай-городе.Заметим, что Елевферий был старшим сыном Федора Бяконта и для того, чтобы сделать карьеру при московском дворе, ему вовсе не обязательно было уходить в монахи. Он и так имел все шансы, как старший сын, унаследовать должность и положение своего высокопоставленного отца. Следовательно, постриг не был для него средством сделать карьеру. Его стремление посвятить свою жизнь богу было, видимо, искренним. Но при этом Алексий не ушел от политики. Будучи монахом он продолжает вести активную жизнь, связанную с высшими слоями московского общества. Сын боярина, московского наместника, он, похоже, и не мыслил себе другой жизни, кроме как в самой гуще политических событий.
В монастыре Алексей подружился с монахом Стефаном, братом Сергия Радонежского, происходившим из рода ростовских бояр, которые перешли на московскую службу. Стефан был любимым духовником московских аристократов, таких как князь Семен Гордый, тысяцкий Василий Вельяминов и его брат Федор. Стефан поддерживал тесные связи и с тогдашним митрополитом всея Руси Феогностом.
Близость Алексея к высшему боярству и великокняжеской семье, а также его несомненные способности позволили ему сделать блестящую карьеру. Митрополит Феогност сделал Алексея своим наместником, обязанным «…помогать ему и судить церковных людей по правде, по священным правилам». Таким образом Алексей оказался в центре всех церковных дел и нередко заменял Феогноста, разъезжавшего по своей обширной митрополии.
6 декабря 1352 года «Феогност поставил наместника своего Алексия в епископы во Владимир, а по своем животе благословил его на митрополию и послал о нем послов своих в Цареград к патриарху». А 1 марта 1353 года митрополит Феогност скончался от моровой язвы.
ПЕЧАЛЬНОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
В этот горестный для Руси год по городам страшной гостьей ходила чума. По твердому убеждению как церковников, так и основной массы народа, подобные бедствия посылались на землю Богом «за грехи наши», и самым действенным способом избавления от страшной напасти было, естественно, всеобщее покаяние и молитва, а также обращение к святым угодникам, которые должны были заступиться перед Господом за страдающих от болезни людей. В народе сохранилась связанная с этими событиями песня.
В песне все заканчивается хорошо – чудесным избавлением града Москвы от моровой язвы. Действительно, в конце концов эпидемия черной смерти в Москве сошла на нет. Но до этого ее жертвами стало не только огромное количество простых людей, но и множество знатных. От эпидемии не спасал ни высокий титул, ни высший духовный сан. В один и тот же 1353 год от моровой язвы умерли и великий князь Семен Иванович Гордый, и митрополит Киевский и всея Руси Феогност.
Надо сказать, что в средние века население страдало от самых разных массовых эпидемий довольно часто. И часто они были связаны с болезнями среди скота либо с неурожаем. Некоторые инфекции распространялись только среди отдельных слоев населения, например рыболовов или звероловов.
Нередко они распространялись с севера на юг – района Новгорода и Пскова до Старой Руссы, Торжка, Твери. Анализируя масштабы потерь, историк Н.А. Богоявленский приводит колоссальные цифры, почерпнутые из летописей. И даже если им верить не до конца, то описание выкопанных «скудельниц» – общих могил – красноречиво свидетельствует об огромных людских потерях. Вероятно, большая часть эпидемий возникала в летнее время и затухала в холода.
По свидетельству летописей наиболее распространенной болезнью на Руси была сибирская язва. Она носила разнообразные названия: «углие», «возуглие» в соответствии с латинским «карбункулюс» (уголь, уголек). Часто ее называли просто «мозоль», «прыщ», «прыщ горющий», «прыщ гнойный горющий». Инфекционность болезни также была понятна, поскольку указывается, что при сдирании шкуры с павших животных «руда», то есть кровь, попавшая в ссадины на руках, на губы или в глаза, вызывала заболевание. У лошадей, по свидетельствам очевидцев, «распухало тело», увеличивалось «пуздро», «пухло в горле», «в грудях». У людей же «опухи» отмечались в разных местах. Болезнь протекала от двух до пяти дней и редко заканчивалась выздоровлением.
Очевидно, что большой опыт, накопленный не одним поколением на Руси, помог выработать определенные меры защиты от болезни. Была распространена традиция прижигания больного места каленым железом. Для борьбы с заболеваниями скота привлекались опытные люди барышники, кожевники, пастухи, ямщикии проч.), которые были в состоянии оценить здоровье лошади и другого животного. На рынках для животных отводились особые места, «конские площадки». Строго запрещалось трогать умершее животное, обдирать с него шкуру или использовать мясо. Больным людям врачи вскрывали карбункулы специальными шильями, откованными в кузнях. Знали, что чеснок может защитить от болезни, поэтому чесноком натирали тело и жевали «беспрестанно во рту».
Население северо-запада Руси научилось ставить засечные линии вокруг очагов заразы завалы из деревьев). На воде предупреждения устанавливали у переездов, волоков. Для охраны засек привлекались как служивые люди, так и местное население.
Эффективной борьбой с инфекцией считался не только огонь (костры всегда горели на засеках, в огне уничтожался скарб погибших от болезни, а то и целый дом со всем имуществом), но и холод. Дома, где жили умершие, вымораживались, несколько недель стояли с открытыми дверями, окнами, трубами, после чего топились можжевельником. Вымораживались или сжигались и вещи погибших от инфекции.
Святой угодник Петр был митрополитом Киевским и всея Руси при князе Иване Калите. Своей резиденцией он выбрал Москву. Вскоре после его смерти, в начале 1327 года, во Владимире, на съезде епископов и князей было принято решение о местном, в масштабах Северо-Восточной Руси, почитании Петра, как святого. Константинополь признал святость митрополита Петра в 1339 году. Митрополит Петр был первым московским святым, и народ, естественно, обращал свои молитвы к нему, к своему земляку, прося для города защиты от страшной болезни.
Долголи, ребята, нам во зле-то погибать?
Как пора-то нам, братцы, воспокаяться,
Воспокаяться, святым мужам помолитися:
«Ой вы мужи святые, угодники Божии!
Вы простите грехи наши беззаконные,
Помолите за нас Бога вышняго,
Бога вышняго, отца милосердного,
Чтоб избавил царя нашего от ужасной от войны,
От ужасной от войны и от моровой язвы!»
А уж князь-то наш Московский Симеон Иванович,
Он и смотрит – сам рыдает – на погибший на народ,
Возрыдаючи речь он взговорил:
«Ох я грешный человече, прогневил Бога мово!
За грех-то мой Бог козни наслал!»
Как услышал Бог молитвы угодника своего,
Угодника своего, Петра Митрополита Московскаго,
И избавил град Москву от ужасной от войны,
От ужасной от войны и от моровой язвы…
В песне все заканчивается хорошо – чудесным избавлением града Москвы от моровой язвы. Действительно, в конце концов эпидемия черной смерти в Москве сошла на нет. Но до этого ее жертвами стало не только огромное количество простых людей, но и множество знатных. От эпидемии не спасал ни высокий титул, ни высший духовный сан. В один и тот же 1353 год от моровой язвы умерли и великий князь Семен Иванович Гордый, и митрополит Киевский и всея Руси Феогност.
Надо сказать, что в средние века население страдало от самых разных массовых эпидемий довольно часто. И часто они были связаны с болезнями среди скота либо с неурожаем. Некоторые инфекции распространялись только среди отдельных слоев населения, например рыболовов или звероловов.
Нередко они распространялись с севера на юг – района Новгорода и Пскова до Старой Руссы, Торжка, Твери. Анализируя масштабы потерь, историк Н.А. Богоявленский приводит колоссальные цифры, почерпнутые из летописей. И даже если им верить не до конца, то описание выкопанных «скудельниц» – общих могил – красноречиво свидетельствует об огромных людских потерях. Вероятно, большая часть эпидемий возникала в летнее время и затухала в холода.
По свидетельству летописей наиболее распространенной болезнью на Руси была сибирская язва. Она носила разнообразные названия: «углие», «возуглие» в соответствии с латинским «карбункулюс» (уголь, уголек). Часто ее называли просто «мозоль», «прыщ», «прыщ горющий», «прыщ гнойный горющий». Инфекционность болезни также была понятна, поскольку указывается, что при сдирании шкуры с павших животных «руда», то есть кровь, попавшая в ссадины на руках, на губы или в глаза, вызывала заболевание. У лошадей, по свидетельствам очевидцев, «распухало тело», увеличивалось «пуздро», «пухло в горле», «в грудях». У людей же «опухи» отмечались в разных местах. Болезнь протекала от двух до пяти дней и редко заканчивалась выздоровлением.
Очевидно, что большой опыт, накопленный не одним поколением на Руси, помог выработать определенные меры защиты от болезни. Была распространена традиция прижигания больного места каленым железом. Для борьбы с заболеваниями скота привлекались опытные люди барышники, кожевники, пастухи, ямщикии проч.), которые были в состоянии оценить здоровье лошади и другого животного. На рынках для животных отводились особые места, «конские площадки». Строго запрещалось трогать умершее животное, обдирать с него шкуру или использовать мясо. Больным людям врачи вскрывали карбункулы специальными шильями, откованными в кузнях. Знали, что чеснок может защитить от болезни, поэтому чесноком натирали тело и жевали «беспрестанно во рту».
Население северо-запада Руси научилось ставить засечные линии вокруг очагов заразы завалы из деревьев). На воде предупреждения устанавливали у переездов, волоков. Для охраны засек привлекались как служивые люди, так и местное население.
Эффективной борьбой с инфекцией считался не только огонь (костры всегда горели на засеках, в огне уничтожался скарб погибших от болезни, а то и целый дом со всем имуществом), но и холод. Дома, где жили умершие, вымораживались, несколько недель стояли с открытыми дверями, окнами, трубами, после чего топились можжевельником. Вымораживались или сжигались и вещи погибших от инфекции.