Черные волосы Ари, кощунственно длинные по военным меркам, завивались в кудри. Поверх них сидела вязаная ермолка. Из-под густых бровей грозно сверкали темные глаза, зато лицо расплывалось в улыбке. На висках виднелись едва заметные светлые шрамы – такие есть у каждого оператора.
– Привет!
На нем была байковая рубашка, джинсы и ботинки из страусиной кожи. Разведка, видишь ли! Мне дали в соседи еврейского ковбоя!
– Не обращай внимания на одежду. – Ари будто прочел мои мысли. – Я не настоящий ковбой, просто из Далласа приехал.
Ари и сам-то по себе был любопытен, а мешок его просто завораживал. Он шевелился! Ари скинул его на кровать, раскрыл и отступил на шаг, пока я хлопал глазами.
Из мешка вылез черный бархатистый шестиногий мяч и уставился на меня глазами-тарелками.
– Знакомься, Джейсон, это Джиб.
Всякий слышал про коммуникационные аппараты-разведчики, но мало кто стоял к КОМАРу так же близко, как я к Джибу.
В принципе, КОМАР – просто улучшенная модель полицейских наблюдательных роботов, которых чуть ли не каждый день видит любой американец. Только размах крыльев у полицейского робота четыре фута и цена ему – пара сотен тысяч. КОМАР же стоит, как целый танковый батальон, поэтому и выделяют их всего по одному на дивизию.
КОМАР, даже с расправленными крыльями, свободно пролетает в обычное окно. На своих шести ногах он развивает скорость быстрее, чем бегущий гепард. Его бархатистая поверхность невидима радарам и инфракрасным камерам, а также легко меняет цвет, благодаря чему КОМАР сливается с окружением, подобно хамелеону. Защищенный ультратитановым корпусом он стоек к огню, воде, пулям и электромагнитному импульсу при ядерном взрыве.
Ари щелкнул языком, и его механическое второе «я» прыгнуло ему на плечо, все еще поглядывая на меня.
– Его выпустили вторым, то есть номером «Б», в серии «Джи». Так он Джибом и стал.
Джиб отвлекся от меня и начал озираться по комнате. Я слышал, КОМАРы воспринимают видимый, инфракрасный и ультрафиолетовый свет плюс рентгеновское излучение. И слышат в диапазоне от пяти до пятидесяти тысяч герц и радиоволны вдобавок. Крыса пукнет – и то Джиб засечет.
– Он что, кровать себе ищет? – полюбопытствовал я.
Ари покачал головой.
– Его запрограммировали всегда проверять помещение на подслушивающие устройства. Мороз дерет по коже, а?
– Да не.
Дерет, конечно. Мне ж теперь спать в одной комнате с этим железным тараканом!
Джиб прыгнул с плеча Ари на подоконник, поднял одной ногой щеколду, балансируя на остальных пяти, и открыл окно. Щитки на его спине распахнулись, выросли в крылья, – и Джиб был таков.
Ари осклабился, пока доставал менее одушевленные вещи из своего рюкзака.
– Шведы прилетели. Половина солдат – девчонки. Райское местечко.
Ари видел их глазами Джиба. КОМАРы передают голограммы на компьютер для анализа, а также, через вживленные электроды, непосредственно в мозг оператора.
КОМАРы – всего лишь навороченные машины из металла и пластика. Для защиты от помех они подчиняются мыслям оператора и ничему больше. У них достаточно искусственного интеллекта, чтобы действовать в одиночку, вне связи с оператором, но личности, считается, у таких аппаратов нет. И все равно я слышал, что КОМАРы и операторы также сильно привыкают друг к другу, как прежде служебные собаки к дрессировщикам.
Ари фыркнул.
– Шведам достается от инструкторов – и им, и их блондинкам.
Экспедиционные войска создавались, по идее, под эгидой ООН, но, поработав почти век международным жандармом, армия США на световые годы обгоняла армии остальных стран. Поэтому большинство солдат здесь было американцами, оборудование и оружие – американским, да и инструктора в основном из Америки. Стоило прибыть добровольцам из другой страны, им тут же прочищали мозги, чтобы шли с нами в ногу.
Ари бросил взгляд на наручный компьютер.
– Час до еды. Пойдем-ка к взлетной полосе, полюбуемся на зрелище.
Когда мы пришли, живописных шведов уже погнали бегом вокруг лагеря. Из «Геркулеса» выгружалась тоскливая толпа загорелых солдат.
– Египтяне, – огласил Ари вердикт Джиба. Я прищурился, ища Джиба в облаках. Я точно знал, что он там, но, сменив цвет на серый, КОМАР стал невидимкой.
– Жалуются на холодрыгу.
Джиб переводил языки и диалекты, расшифровывал коды и шифры, и слал всю эту информацию в голову Ари.
Египтяне выстроились и встали более-менее по стойке смирно. Ледяной горный ветер рвал шерстяную кайму с капюшонов наших зимних курток. Бедняги-египтяне в своей летней форме, особенно низенькие и худые, тряслись как листья на ветру.
Голос инструктора взревел на всю взлетную полосу.
– Сэр?! На «сэр» обращаются к офицерскому составу! Я старший инструктор по строевой подготовке старшина Орд и обращаться ко мне вы будете «господин старшина»!
Я вздрогнул, хоть обращался он к египтянам. Орд! Я и забыл, что питсбургский снаряд превратил Орда в сироту, столь же подходящего для экспедиционных войск, как и я. Правда, с его опытом, ему не надо было ловить слизней, чтобы сюда попасть. Как старший инструктор дивизии, он и наш батальон возьмет в железный кулак. Во радость-то!
Мы осторожно приблизились.
Объектом нападок Орда была девушка в костюме лейтенанта египетской армии. Поступая в экспедиционные войска, оставляешь все свои звания позади. Тут она обыкновенный солдат.
Росточку в девчонке было меньше пяти футов, так что Орду приходилось нагибаться, чтобы рявкать ей в лицо. Когда он закончил и двинулся дальше, я хорошо разглядел девушку – и обомлел.
У нее была смуглая гладкая кожа, широкие темные глаза, безупречные черты лица. Солдатские шмотки обычно скрывают все прелести женского тела, а вот у нее даже в форме фигура выглядела заманчиво. Пока мы с Ари наблюдали, Орд закончил приветственную речь и скомандовал: «Разой-дись!».
Египтяне ошалело повернулись кругом, подобрали рюкзаки и побежали к грузовикам, которые повезут их за новой одеждой. Я нагнал маленькую понурую египтяночку.
– Не обращай внимания на Орда.
Она подняла на меня голову. Вблизи ее глаза были еще краше.
– Он ко всем так цепляется, – продолжал я, – особенно к тем, кто ему понравится. Он и на меня в свое время кричал.
– А ты кем будешь? – спросила она на правильном английском, хотя и с акцентом. Я готов был весь день смотреть, как движутся ее губы.
– Уондер. Джейсон. Армия США. Специалист четвертого класса. То есть был – сейчас я здесь просто солдат.
Она кивнула и протянула мне руку.
– Муншара. Шария. Египетская армия. Бывший лейтенант. – Она гордо подняла голову.
– Так точно, мэм, – хоть нам и стерли звания, воинский этикет никто не отменял.
С плеча у Шарии сполз рюкзак размером с нее саму. Я потянулся было подхватить его, но она отшатнулась, стараясь не хватать ртом разреженный горный воздух.
Как прикажете кадрить девушку, если она военная, да еще и старше тебя по званию?
– Я пулеметчик.
– Я тоже. Может, еще посоревнуемся.
Это, конечно, не свидание, но дверь для будущих контактов оставлена приоткрытой.
Египтянка добежала до грузовика и затолкала в кузов тяжелый рюкзак. Я подумал было помочь ей залезть: руку подать или (мечтать так мечтать!) под попу подтолкнуть, но она метнула в меня такой взгляд, что я даже не стал пытаться.
Шария забралась в кузов только со второго прыжка. Я отвернулся.
– Спасибо за американский прием, – улыбнулась она сверху и была такова.
– Мила, – подошел ко мне Ари, – но не мой тип.
– А?
– Мы хоть уже двадцать лет дружим с арабами, мама не одобрила бы, приведи я домой египтянку. – Он болезненно поморщился при упоминании о матери.
– Вот оно что.
Даллас разрушили одним из первых. Каждый солдат в наших войсках так или иначе пережил одну и ту же трагедию. Между нами быстро выработались негласное правило: никогда никого не спрашивай про его семью, пока собеседник сам не заведет о ней разговор.
– Кто-то еще из твоих погиб?
Ари кивнул.
– Отец. Он торговал коврами, держал три магазина. В северном Далласе хорошая торговля коврами. Была.
Подчиняясь неписаным законам, он не мог меня расспрашивать, поэтому я сказал:
– Моя мама погибла в Индианаполисе.
Следующая часть ритуала заставляла сменить тему, как только собеседники поведали друг другу о погибших родных.
Тут как раз с неба спустился Джиб и уселся Ари на плечо. Четырьмя ногами он держался за плечо, двумя протирал антенны, пока те втягивались внутрь его корпуса. КОМАРы серии «Джи» не только наблюдают – они еще взламывают любые доступные базы данных и скачивают информацию.
Ари показал на удаляющийся грузовик.
– Вон та пигалица в лейтенантской форме. Ее отец был полковником египетских ВВС. Родители и шесть сестер погибли при взрыве Каира. С шестисот метров вышибает из пулемета глаза карточным валетам. Не замужем, но и не лесбиянка. Носит узкие трусики.
– Ну и носатый же у тебя жучок, Ари.
Он гордо поправил ермолку.
– Еврей, как-никак.
Грузовик повернул и скрылся за самолетами. Джиб явно преувеличивал. Я обращался с M-60 лучше всех, кого знал, но мне даже не разглядеть колоду карт с шестисот метров. Оставалось надеяться, он не ошибается насчет трусиков.
На следующее утро весь мало-мальски военный персонал в Кэмп-Хейле собрался на каменистую площадку между горными вершинами. В центре ее саперы соорудили сцену и подключил громкоговорители. Наш штабной батальон, ответственный за безопасность командиров, сидел под сценическими подмостками. Ледяные камни холодом резали мне задницу; ледяной ветер жег нос.
Генерал-майор Натан Кобб взобрался на сцену в такой же зимней куртке, какую носил любой из нас, только с двумя звездами на каждом плече. Он скинул капюшон (бедняга – на такой-то холодине!) и приготовился говорить. Совершенно седой и тощий, как железнодорожный рельс, генерал поправил старомодные очки на красном от холода носу, достал из кармана листок бумаги (который ветер принялся тут же вырывать у него из рук) и оглядел наши пятнадцать тысяч лиц. Десять тысяч солдат на дивизию плюс пять тысяч запасных. Сами можете сосчитать, какие потери ожидались за время подготовки.
Натан Кобб придвинул к себе микрофон.
– Ну что, ребятки, замерзли?
Я уже успел прочесть про человека, ради которого мне, возможно, придется лечь под пули. Он был родом из маленького простенького городка в штате Мэн, что слышалось и в его речи.
– Никак нет, сэр, – взревели пятнадцать тысяч глоток.
– Как, готовы поджарить слизней?
Оглушительный рев. Кобб утер нос рукавицей и улыбнулся солдатам.
Большинство генералов увешены дипломами, как породистые пудели. Военная академия, известная семья, работа в посольствах и в Вашингтоне. В сравнении с ними Натан Кобб был дворняжкой. Он записался на службу в восемнадцать, воевал, получил повышение, пробился в офицерское училище. С годами заработал степень магистра международных отношений и с блеском окончил командно-штабной колледж. Он как чумы избегал карьерных назначений в Пентагон, предпочитая оставаться со своими солдатами. Злые языки утверждали, будто он не знал, какими вилками что есть на приеме в Белом доме, и его это не смущало. По счастью, хозяйку Белого дома это тоже не смущает, а ведь именно она, как-никак, наш верховный главнокомандующий.
Кобб прокашлялся, и его многотысячная аудитория притихла.
– Я не собираюсь промывать вам мозги или разжигать боевой пыл пламенными речами – вы и так их уже наслушались. Каждому из вас предстоит выполнить важнейшую, труднейшую задачу, когда-либо стоявшую перед человечеством. Многим не суждено вернуться с боя. Я могу предложить лишь одно – мое торжественное обещание, что сам я сделаю все возможное, чтобы вернуть вас домой живыми, пусть даже ценой моей собственной жизни. Но если передо мной встанет выбор: ваши жизни против жизней всех тех, кто остался на Земле, думаю, мой ответ будет очевиден. Уверен, что вы поступите точно так же.
Он замолчал. Ветер стих, и я ощутил, как дыхание вырывается из пятнадцати тысяч пар легких.
– Вы уже и так слишком долго меня слушаете, – проворчал генерал. – Пора за работу.
Под гробовое молчание он сошел со сцены.
Наверное, все ожидали, что генерал будет махать кулаками или расскажет о наших хитроумных замыслах – ну хоть что-нибудь. Как Паттон, призывавший, чтобы чужие сукины дети умирали за свою страну, *[6] или Маршалл, объяснявший генеральный стратегический план.
– Деловой мужик, – наклонился ко мне Ари.
– Это ты еще со старшим инструктором по строевой не встречался.
Недели летели одна за другой. Плюсом было то, что спали мы честно отведенные шесть часов в день, кухню с казармами убирали за нас, а еду давали практически съедобную (генерал Кобб сам частенько заходил в столовую попробовать солдатские харчи – и горе тому повару, у кого в этот день подгорит ветчина). Минус – то, что всякую свободную минуту между инструктажами мы скакали по горам или чистили оружие. Курс основной подготовки покажется отдыхом в сравнении с этим. Да к тому же мороз всякий раз обволакивал нас ледяным ковром.
Что возвращает меня к Пигалице и к пробе на холодовую выносливость.
25
– Привет!
На нем была байковая рубашка, джинсы и ботинки из страусиной кожи. Разведка, видишь ли! Мне дали в соседи еврейского ковбоя!
– Не обращай внимания на одежду. – Ари будто прочел мои мысли. – Я не настоящий ковбой, просто из Далласа приехал.
Ари и сам-то по себе был любопытен, а мешок его просто завораживал. Он шевелился! Ари скинул его на кровать, раскрыл и отступил на шаг, пока я хлопал глазами.
Из мешка вылез черный бархатистый шестиногий мяч и уставился на меня глазами-тарелками.
– Знакомься, Джейсон, это Джиб.
Всякий слышал про коммуникационные аппараты-разведчики, но мало кто стоял к КОМАРу так же близко, как я к Джибу.
В принципе, КОМАР – просто улучшенная модель полицейских наблюдательных роботов, которых чуть ли не каждый день видит любой американец. Только размах крыльев у полицейского робота четыре фута и цена ему – пара сотен тысяч. КОМАР же стоит, как целый танковый батальон, поэтому и выделяют их всего по одному на дивизию.
КОМАР, даже с расправленными крыльями, свободно пролетает в обычное окно. На своих шести ногах он развивает скорость быстрее, чем бегущий гепард. Его бархатистая поверхность невидима радарам и инфракрасным камерам, а также легко меняет цвет, благодаря чему КОМАР сливается с окружением, подобно хамелеону. Защищенный ультратитановым корпусом он стоек к огню, воде, пулям и электромагнитному импульсу при ядерном взрыве.
Ари щелкнул языком, и его механическое второе «я» прыгнуло ему на плечо, все еще поглядывая на меня.
– Его выпустили вторым, то есть номером «Б», в серии «Джи». Так он Джибом и стал.
Джиб отвлекся от меня и начал озираться по комнате. Я слышал, КОМАРы воспринимают видимый, инфракрасный и ультрафиолетовый свет плюс рентгеновское излучение. И слышат в диапазоне от пяти до пятидесяти тысяч герц и радиоволны вдобавок. Крыса пукнет – и то Джиб засечет.
– Он что, кровать себе ищет? – полюбопытствовал я.
Ари покачал головой.
– Его запрограммировали всегда проверять помещение на подслушивающие устройства. Мороз дерет по коже, а?
– Да не.
Дерет, конечно. Мне ж теперь спать в одной комнате с этим железным тараканом!
Джиб прыгнул с плеча Ари на подоконник, поднял одной ногой щеколду, балансируя на остальных пяти, и открыл окно. Щитки на его спине распахнулись, выросли в крылья, – и Джиб был таков.
Ари осклабился, пока доставал менее одушевленные вещи из своего рюкзака.
– Шведы прилетели. Половина солдат – девчонки. Райское местечко.
Ари видел их глазами Джиба. КОМАРы передают голограммы на компьютер для анализа, а также, через вживленные электроды, непосредственно в мозг оператора.
КОМАРы – всего лишь навороченные машины из металла и пластика. Для защиты от помех они подчиняются мыслям оператора и ничему больше. У них достаточно искусственного интеллекта, чтобы действовать в одиночку, вне связи с оператором, но личности, считается, у таких аппаратов нет. И все равно я слышал, что КОМАРы и операторы также сильно привыкают друг к другу, как прежде служебные собаки к дрессировщикам.
Ари фыркнул.
– Шведам достается от инструкторов – и им, и их блондинкам.
Экспедиционные войска создавались, по идее, под эгидой ООН, но, поработав почти век международным жандармом, армия США на световые годы обгоняла армии остальных стран. Поэтому большинство солдат здесь было американцами, оборудование и оружие – американским, да и инструктора в основном из Америки. Стоило прибыть добровольцам из другой страны, им тут же прочищали мозги, чтобы шли с нами в ногу.
Ари бросил взгляд на наручный компьютер.
– Час до еды. Пойдем-ка к взлетной полосе, полюбуемся на зрелище.
Когда мы пришли, живописных шведов уже погнали бегом вокруг лагеря. Из «Геркулеса» выгружалась тоскливая толпа загорелых солдат.
– Египтяне, – огласил Ари вердикт Джиба. Я прищурился, ища Джиба в облаках. Я точно знал, что он там, но, сменив цвет на серый, КОМАР стал невидимкой.
– Жалуются на холодрыгу.
Джиб переводил языки и диалекты, расшифровывал коды и шифры, и слал всю эту информацию в голову Ари.
Египтяне выстроились и встали более-менее по стойке смирно. Ледяной горный ветер рвал шерстяную кайму с капюшонов наших зимних курток. Бедняги-египтяне в своей летней форме, особенно низенькие и худые, тряслись как листья на ветру.
Голос инструктора взревел на всю взлетную полосу.
– Сэр?! На «сэр» обращаются к офицерскому составу! Я старший инструктор по строевой подготовке старшина Орд и обращаться ко мне вы будете «господин старшина»!
Я вздрогнул, хоть обращался он к египтянам. Орд! Я и забыл, что питсбургский снаряд превратил Орда в сироту, столь же подходящего для экспедиционных войск, как и я. Правда, с его опытом, ему не надо было ловить слизней, чтобы сюда попасть. Как старший инструктор дивизии, он и наш батальон возьмет в железный кулак. Во радость-то!
Мы осторожно приблизились.
Объектом нападок Орда была девушка в костюме лейтенанта египетской армии. Поступая в экспедиционные войска, оставляешь все свои звания позади. Тут она обыкновенный солдат.
Росточку в девчонке было меньше пяти футов, так что Орду приходилось нагибаться, чтобы рявкать ей в лицо. Когда он закончил и двинулся дальше, я хорошо разглядел девушку – и обомлел.
У нее была смуглая гладкая кожа, широкие темные глаза, безупречные черты лица. Солдатские шмотки обычно скрывают все прелести женского тела, а вот у нее даже в форме фигура выглядела заманчиво. Пока мы с Ари наблюдали, Орд закончил приветственную речь и скомандовал: «Разой-дись!».
Египтяне ошалело повернулись кругом, подобрали рюкзаки и побежали к грузовикам, которые повезут их за новой одеждой. Я нагнал маленькую понурую египтяночку.
– Не обращай внимания на Орда.
Она подняла на меня голову. Вблизи ее глаза были еще краше.
– Он ко всем так цепляется, – продолжал я, – особенно к тем, кто ему понравится. Он и на меня в свое время кричал.
– А ты кем будешь? – спросила она на правильном английском, хотя и с акцентом. Я готов был весь день смотреть, как движутся ее губы.
– Уондер. Джейсон. Армия США. Специалист четвертого класса. То есть был – сейчас я здесь просто солдат.
Она кивнула и протянула мне руку.
– Муншара. Шария. Египетская армия. Бывший лейтенант. – Она гордо подняла голову.
– Так точно, мэм, – хоть нам и стерли звания, воинский этикет никто не отменял.
С плеча у Шарии сполз рюкзак размером с нее саму. Я потянулся было подхватить его, но она отшатнулась, стараясь не хватать ртом разреженный горный воздух.
Как прикажете кадрить девушку, если она военная, да еще и старше тебя по званию?
– Я пулеметчик.
– Я тоже. Может, еще посоревнуемся.
Это, конечно, не свидание, но дверь для будущих контактов оставлена приоткрытой.
Египтянка добежала до грузовика и затолкала в кузов тяжелый рюкзак. Я подумал было помочь ей залезть: руку подать или (мечтать так мечтать!) под попу подтолкнуть, но она метнула в меня такой взгляд, что я даже не стал пытаться.
Шария забралась в кузов только со второго прыжка. Я отвернулся.
– Спасибо за американский прием, – улыбнулась она сверху и была такова.
– Мила, – подошел ко мне Ари, – но не мой тип.
– А?
– Мы хоть уже двадцать лет дружим с арабами, мама не одобрила бы, приведи я домой египтянку. – Он болезненно поморщился при упоминании о матери.
– Вот оно что.
Даллас разрушили одним из первых. Каждый солдат в наших войсках так или иначе пережил одну и ту же трагедию. Между нами быстро выработались негласное правило: никогда никого не спрашивай про его семью, пока собеседник сам не заведет о ней разговор.
– Кто-то еще из твоих погиб?
Ари кивнул.
– Отец. Он торговал коврами, держал три магазина. В северном Далласе хорошая торговля коврами. Была.
Подчиняясь неписаным законам, он не мог меня расспрашивать, поэтому я сказал:
– Моя мама погибла в Индианаполисе.
Следующая часть ритуала заставляла сменить тему, как только собеседники поведали друг другу о погибших родных.
Тут как раз с неба спустился Джиб и уселся Ари на плечо. Четырьмя ногами он держался за плечо, двумя протирал антенны, пока те втягивались внутрь его корпуса. КОМАРы серии «Джи» не только наблюдают – они еще взламывают любые доступные базы данных и скачивают информацию.
Ари показал на удаляющийся грузовик.
– Вон та пигалица в лейтенантской форме. Ее отец был полковником египетских ВВС. Родители и шесть сестер погибли при взрыве Каира. С шестисот метров вышибает из пулемета глаза карточным валетам. Не замужем, но и не лесбиянка. Носит узкие трусики.
– Ну и носатый же у тебя жучок, Ари.
Он гордо поправил ермолку.
– Еврей, как-никак.
Грузовик повернул и скрылся за самолетами. Джиб явно преувеличивал. Я обращался с M-60 лучше всех, кого знал, но мне даже не разглядеть колоду карт с шестисот метров. Оставалось надеяться, он не ошибается насчет трусиков.
На следующее утро весь мало-мальски военный персонал в Кэмп-Хейле собрался на каменистую площадку между горными вершинами. В центре ее саперы соорудили сцену и подключил громкоговорители. Наш штабной батальон, ответственный за безопасность командиров, сидел под сценическими подмостками. Ледяные камни холодом резали мне задницу; ледяной ветер жег нос.
Генерал-майор Натан Кобб взобрался на сцену в такой же зимней куртке, какую носил любой из нас, только с двумя звездами на каждом плече. Он скинул капюшон (бедняга – на такой-то холодине!) и приготовился говорить. Совершенно седой и тощий, как железнодорожный рельс, генерал поправил старомодные очки на красном от холода носу, достал из кармана листок бумаги (который ветер принялся тут же вырывать у него из рук) и оглядел наши пятнадцать тысяч лиц. Десять тысяч солдат на дивизию плюс пять тысяч запасных. Сами можете сосчитать, какие потери ожидались за время подготовки.
Натан Кобб придвинул к себе микрофон.
– Ну что, ребятки, замерзли?
Я уже успел прочесть про человека, ради которого мне, возможно, придется лечь под пули. Он был родом из маленького простенького городка в штате Мэн, что слышалось и в его речи.
– Никак нет, сэр, – взревели пятнадцать тысяч глоток.
– Как, готовы поджарить слизней?
Оглушительный рев. Кобб утер нос рукавицей и улыбнулся солдатам.
Большинство генералов увешены дипломами, как породистые пудели. Военная академия, известная семья, работа в посольствах и в Вашингтоне. В сравнении с ними Натан Кобб был дворняжкой. Он записался на службу в восемнадцать, воевал, получил повышение, пробился в офицерское училище. С годами заработал степень магистра международных отношений и с блеском окончил командно-штабной колледж. Он как чумы избегал карьерных назначений в Пентагон, предпочитая оставаться со своими солдатами. Злые языки утверждали, будто он не знал, какими вилками что есть на приеме в Белом доме, и его это не смущало. По счастью, хозяйку Белого дома это тоже не смущает, а ведь именно она, как-никак, наш верховный главнокомандующий.
Кобб прокашлялся, и его многотысячная аудитория притихла.
– Я не собираюсь промывать вам мозги или разжигать боевой пыл пламенными речами – вы и так их уже наслушались. Каждому из вас предстоит выполнить важнейшую, труднейшую задачу, когда-либо стоявшую перед человечеством. Многим не суждено вернуться с боя. Я могу предложить лишь одно – мое торжественное обещание, что сам я сделаю все возможное, чтобы вернуть вас домой живыми, пусть даже ценой моей собственной жизни. Но если передо мной встанет выбор: ваши жизни против жизней всех тех, кто остался на Земле, думаю, мой ответ будет очевиден. Уверен, что вы поступите точно так же.
Он замолчал. Ветер стих, и я ощутил, как дыхание вырывается из пятнадцати тысяч пар легких.
– Вы уже и так слишком долго меня слушаете, – проворчал генерал. – Пора за работу.
Под гробовое молчание он сошел со сцены.
Наверное, все ожидали, что генерал будет махать кулаками или расскажет о наших хитроумных замыслах – ну хоть что-нибудь. Как Паттон, призывавший, чтобы чужие сукины дети умирали за свою страну, *[6] или Маршалл, объяснявший генеральный стратегический план.
– Деловой мужик, – наклонился ко мне Ари.
– Это ты еще со старшим инструктором по строевой не встречался.
Недели летели одна за другой. Плюсом было то, что спали мы честно отведенные шесть часов в день, кухню с казармами убирали за нас, а еду давали практически съедобную (генерал Кобб сам частенько заходил в столовую попробовать солдатские харчи – и горе тому повару, у кого в этот день подгорит ветчина). Минус – то, что всякую свободную минуту между инструктажами мы скакали по горам или чистили оружие. Курс основной подготовки покажется отдыхом в сравнении с этим. Да к тому же мороз всякий раз обволакивал нас ледяным ковром.
Что возвращает меня к Пигалице и к пробе на холодовую выносливость.
25
Во время пробы на холодовую выносливость ты замерзаешь до полусмерти. В Кэмп-Хейле мерзнешь постоянно, но на пробе мерзнешь со смыслом.
Давно уже стало ясно, что без костюмов с электроподогревом на Ганимеде делать нечего, поэтому изобрели «умную одежду». Очень современную: встроенный микропроцессор сопоставляет потребности тела с запасом энергии в аккумуляторах и регулирует обогреватели. Млеть от жары не приходится, однако остаешься в живых.
Если вас удивляет, какие могли быть проблемы с аккумуляторами, вспомните, что вечных батарей тогда еще не выпускали. Что, говорите, такое вечные батареи? Ну, для особо темных объясняю: это система гибких полос и рычагов, встроенных в одежду, чтобы улавливать кинетическую энергию тела и запасать ее в виде электроэнергии в аккумуляторах. Прямо как генераторы в машинах прежде подзаряжали аккумулятор от работающего двигателя. С вечными батареями одного лишь дыхания достаточно, чтобы не помереть от холода.
Но во время моего рассказа аккумуляторы, повторяю, были обыкновенные. Солдат со стабильным метаболизмом продержится на морозе сутки, не меняя батарей. Другой превратится в ледышку через двенадцать часов, потому что процессор в его костюме решит, что тому требуется больше тепла. Таких полудневок просто нельзя было слать на Ганимед.
Проба на холодовую выносливость проходила так. Солдат сажали по двое в окопы, вырытые вдоль хребта на высоте двенадцати тысяч футов. Ледяной ветер вкупе с собачьим холодом соответствовал восьмидесяти градусам ниже нуля по Фаренгейту. Нужно сутки просидеть в окопе, пока обогреватели в одежде спасают тебя от верной смерти. Это был единственный экзамен, который не разрешалось сдавать повторно. Высидишь – остаешься в войсках. Разрядишь батарею раньше срока, переохладишься – и прощай Ганимед. Все просто, разумно – и страшно обидно.
Каждому испытуемому на палец цепляли датчик, чтобы инструктор мог время от времени проверять температуру тела. Если развивалась гипотермия, солдат терял место в войсках, зато выживал.
Пока мы тряслись в грузовике, мою будущую напарницу то и дело подбрасывало ко мне, и всякий раз она отшатывалась, как от прокаженного.
Если я поначалу строил романтические планы насчет Пигалицы (как Ари ее назвал), они развеялись неделю назад. Тогда, на стрельбище, пулеметчики соревновались за самые почетные назначения. Мы с Пигалицей вышли на первое место, за что нас обоих переводили в штабной батальон (где я и так уже числился). Затем предстояло определить, кто из нас будет стрелять, а кто заряжать. Стрелок не только командовал заряжающим – он еще и носил пулемет, а не тяжеленную сумку с патронами.
Проигравшие сгрудились вокруг нас. Моя соперница, сжав губы, стояла перед пулеметом и трясла руками – скидывала напряжение с пальцев. Она вглядывалась в мишени за шестьсот метров от нас.
– Удачи! – пожелал я Шарии, пока она устраивалась за пулеметом.
– Спасибо, мне не нужно.
А мне не нужна египетская гордячка. Хотя, может, она просто успокаивала напряженные нервы. Я хотел сказать что-нибудь приятное бывшему лейтенанту Муншаре. Честное слово, хотел. Ничего личного, что могло бы нарушить ее концентрацию. С губ же у меня неожиданно сорвалось:
– Трепка тебе нужна хорошая, Пигалица, вот что.
Кто-то засмеялся, потом кто-то еще. Такие прозвища навсегда остаются за человеком, особенно если они его раздражают.
Пигалица покраснела, насколько позволила ее смуглая кожа, и пронзила меня взглядом похолоднее кэмп-хейлских ветров. Потом прижалась щекой к пулемету, и все притихли.
Не повторяйте моей ошибки: никогда не злите коротышек. Состязание закончилось, не успев начаться. Пигалица продырявила каждую мишень, а потом попросила новую пулеметную ленту и разрядила ее в забытые танковые мишени за километр от нас. Я даже не пытался стрелять.
– Так что там насчет трепки? – спросила Шария, когда поднялась и отряхнулась. – Убери-ка лучше вот это, Уондер. – Она махнула на пулемет.
– Уондер! – Голос вернул нас к действительности. Грузовик затормозил, и моя все еще надутая пулеметчица опять рухнула на меня.
– Я сказал, первая пара на выход: Уондер и Пигалица.
Занятие проводил бывший морской пехотинец по фамилии Вайр, примерно равный Орду по званию. Зычным голосом он перекрикивал ветер.
Полминуты спустя я и девушка, за которой теперь навеки останется прозвище «Пигалица», стояли на голом хребте и смотрели вслед удаляющемуся грузовику. Снег холодными иглами колол нас в лицо, где кожу не защищала маска. Я хлопнул Пигалицу по плечу, показал на заснеженный окоп и прокричал:
– Живо с ветра!
Она кивнула. Когда мы забрались в окоп, Шария уже так тряслась, что ее голос дрожал.
– Аллах меня испытывает…
– Точно. Здесь страх как холодно.
– …посадив вместе с тобой.
– А. Взаимно.
Не совсем. Если уж мерзнуть, так лучше в компании с девчонкой.
– Слушай, ну я же шутил тогда на стрельбах.
– Скорее, хамил. – Пигалица обхватила себя руками и отвернулась к каменной стене.
– Обидой не согреешься, поверь колорадцу. А тут еще нас самыми первыми высадили. Пробудем дольше остальных. Не повезло.
– Везенье тут ни при чем; это из-за меня нас первыми ссадили, за что прошу у тебя прощения. Нас поместили ближе к командному пункту, чтобы за мной могли пристальнее наблюдать.
– Зачем это?
– Я самый низкорослый солдат во всех экспедиционных войсках. Сказали, что, согласно таблицам, мне будет физически невозможно поддерживать должную температуру тела. Советовали уйти добровольно.
– Ну, здесь не так холодно.
На самом деле холод стоял жуткий. Я уже промерз насквозь, несмотря на обогрев.
– Дело не в холоде, а в неизвестности. Я никогда еще раньше не мерзла. В Египте даже нуля не бывает.
– Ноль – это уже зверски холодно.
– Нуля по Цельсию, а не по Фаренгейту. Точка замерзания воды. У нас такого и близко нет. Это считается немыслимым!
– А со мной, значит, тут сидеть еще хуже?
Я успел начитаться всей этой пропаганды о женщинах в войсках: мол, и логика у них практичнее нашей, и выносливы они необычайно, да и вообще у нас равенство полов – а вот теперь мы сидели и не пойми с чего ссорились в окопе.
Она повернулась было ко мне, но, увидев, как я, сняв маску, сморкаюсь в рукавицу, закатила глаза и снова отвернулась.
Я стянул рукавицу и глянул на компьютер.
– Осталось всего двадцать три часа пятьдесят минут. Как местный эксперт по холоду предлагаю обняться и греть друг друга. Так, наверное, и подразумевалось. – Я раскрыл объятья. – Иди к папочке.
– Лучше замерзну насмерть, – буркнула она.
– Как хочешь.
Казалось, она не один час просидела лицом к камням. Мой наручный компьютер настаивал, что прошло всего тридцать минут. Еще через тридцать я подключил считыватель к датчику на пальце. Температура тела девяносто восемь и шесть по Фаренгейту; заряд аккумулятора снизился на четыре процента. Несмотря на холод, я продержусь, и заряд еще останется.
– Ладно, Пигалица, пора к доктору.
– Отвали.
Я разматывал провода от монитора.
– Я же не гинекологический осмотр тебе предлагаю. Давай сюда палец.
Она что-то проворчала, но руку ко мне протянула. Нежная, прямо-таки детская дрожащая рука. Через прорезь в рукавице высовывался указательный палец. Я присоединил считыватель.
– Ну что там?
– Девяносто восемь и пять. Пока неплохо. Вот только заряд твоего аккумулятора упал на девять процентов. Закоченеешь через десять часов.
Не говоря ни слова, она повернулась и прижалась ко мне, зарывшись лицом в грудь. Через пару минут она сказала:
– Только не думай, что мне это нравится.
– И мне. Полный отстой, – соврал я, надеясь, что прозвучит убедительно. От нее замечательно пахло.
Через четыре часа от начала испытания из вьюги возник Вайр и сел на корточки около нашего окопа. Он был без маски; ветер трепал мех его зимней куртки. Как инструктор он не числился в экспедиционных войск. Морских пехотинцев согнали сюда нас учить, потому что мерзнуть входило в их работу. Ну ладно-ладно, хорошо, признаю, их созвали потому, что они считаются лучшими в мире солдатами.
Вайр жестом приказал нам поднять к нему пальцы и глянул на приборы.
– Все путем, мистер Уондер.
– Хайя, господин Вайр!
Морпехи, может, и хороши, но не без заморочек. Они, например, настаивают, чтобы мы говорили «Хайя» вместо «Так точно». Думают, повышает боевой дух.
Вайр повернулся к Пигалице.
– Мэм, я вам скажу начистоту: температурка у вас хиленькая, и батарею вы жрете так, что где-то к полуночи она у вас сдохнет. Я не могу приказать закончить испытание, но ей-богу, не вижу в нем смысла. Это простая физика, ничего личного. Вы уверены, что хотите продолжать?
– Хайя! – ее голос уже дрожал, а нам сидеть здесь еще двадцать часов.
Вайр хлопнул себя по коленям и поднялся.
– Хайя, мэм. Продолжайте.
И мне:
– Приглядывай за ней, Уондер. С гипотермией шутки плохи.
После чего он исчез в снежной завесе.
Пигалица в отчаянии стукнула кулаками о камни.
– Слушай, я знаю, как ты хочешь остаться. Все мы хотим – больше всего на свете. Но Вайр же не просто так тебя предупреждает.
– Он на меня психологически давит. Хочет, чтобы я сдалась. Я не сдамся!
Мы оба понимали, что это чепуха. Когда на кону судьба человечества, никто ни на кого не будет давить. Единственная причина, по которой солдата могли выпереть из армии – чтобы тот не подверг опасности миссию. Слишком много в нас вложили, чтобы теперь, смеха или предубеждений ради, кого-то прогонять. Зато ожидались несчастные случаи, неспособность справляться с теми или иными заданиями или отказы от дальнейшей тренировки – поэтому одновременно с нами готовили запасные войска. Если Пигалица сейчас споткнется, на ее место будут претендовать пять тысяч солдат.
– Зачем тебе на Ганимед?
– Восемь причин. Отец, мать и шесть сестер. – Она едва не всхлипнула.
Я прижал ее к себе и поднял глаза на небо. Солнце почти не проглядывало, но чувствовалось, что оно близится к закату.
Тем тоскливым вечером Вайр проверил нас еще дважды. Оба раза он говорил Пигалице, что ее батарея разряжается быстрее нормы. Оба раза она вздрагивала, сжималась и, казалось, таяла на глазах. Оба раза Вайр спрашивал, уверена ли она, что хочет продолжать, и всякий раз Пигалица отвечала слабым «Хайя».
Когда я проверил ее в очередной раз, аккумулятор уже разрядился. Я переключил прибор на термометр: ее температура опустилась на полградуса.
Я замер, страшась того, что придется сделать. Но Пигалица умирала.
– Эй, сколько будет трижды четыре, – потребовал от нее я.
Она смотрела в пустоту. Ее губы зашевелились – но не издали ни звука. Первый признак переохлаждения: человек не может ответить на простейшие вопросы.
– Все! Идем на командный пост! Повоевала и хватит.
Полумертвая от холода, она поняла смысл моих слов.
– Н-нет!
– Нам тут еще шесть часов куковать. Сама не пойдешь, Вайр в следующий раз тебя точно заберет.
Я схватил ее под руки и рывком поднял.
– Нет, про-очь, ска-атина.
Невнятная речь – еще один симптом. Она упиралась руками и ногами в стенки окопа.
– Я не скотина. Я тебе жизнь пытаюсь спасти.
Несмотря на слабость, она яростно отбивалась. Болью обожгло замерзшую лодыжку, куда Пигалица меня лягнула.
– Какую жизнь, Уондер? Вот все что у меня осталось. Как мне жить без цели, без близких – ты не думал?
Думал. Думал каждый день. Только до сегодняшнего дня мне казалось, я один об этом думаю.
Я перестал ее тянуть. «А если бы наши роли поменялись?» – мелькнуло у меня в голове. Что если бы я вот-вот мог потерять место в войсках. Должен же быть какой-то выход.
Давно уже стало ясно, что без костюмов с электроподогревом на Ганимеде делать нечего, поэтому изобрели «умную одежду». Очень современную: встроенный микропроцессор сопоставляет потребности тела с запасом энергии в аккумуляторах и регулирует обогреватели. Млеть от жары не приходится, однако остаешься в живых.
Если вас удивляет, какие могли быть проблемы с аккумуляторами, вспомните, что вечных батарей тогда еще не выпускали. Что, говорите, такое вечные батареи? Ну, для особо темных объясняю: это система гибких полос и рычагов, встроенных в одежду, чтобы улавливать кинетическую энергию тела и запасать ее в виде электроэнергии в аккумуляторах. Прямо как генераторы в машинах прежде подзаряжали аккумулятор от работающего двигателя. С вечными батареями одного лишь дыхания достаточно, чтобы не помереть от холода.
Но во время моего рассказа аккумуляторы, повторяю, были обыкновенные. Солдат со стабильным метаболизмом продержится на морозе сутки, не меняя батарей. Другой превратится в ледышку через двенадцать часов, потому что процессор в его костюме решит, что тому требуется больше тепла. Таких полудневок просто нельзя было слать на Ганимед.
Проба на холодовую выносливость проходила так. Солдат сажали по двое в окопы, вырытые вдоль хребта на высоте двенадцати тысяч футов. Ледяной ветер вкупе с собачьим холодом соответствовал восьмидесяти градусам ниже нуля по Фаренгейту. Нужно сутки просидеть в окопе, пока обогреватели в одежде спасают тебя от верной смерти. Это был единственный экзамен, который не разрешалось сдавать повторно. Высидишь – остаешься в войсках. Разрядишь батарею раньше срока, переохладишься – и прощай Ганимед. Все просто, разумно – и страшно обидно.
Каждому испытуемому на палец цепляли датчик, чтобы инструктор мог время от времени проверять температуру тела. Если развивалась гипотермия, солдат терял место в войсках, зато выживал.
Пока мы тряслись в грузовике, мою будущую напарницу то и дело подбрасывало ко мне, и всякий раз она отшатывалась, как от прокаженного.
Если я поначалу строил романтические планы насчет Пигалицы (как Ари ее назвал), они развеялись неделю назад. Тогда, на стрельбище, пулеметчики соревновались за самые почетные назначения. Мы с Пигалицей вышли на первое место, за что нас обоих переводили в штабной батальон (где я и так уже числился). Затем предстояло определить, кто из нас будет стрелять, а кто заряжать. Стрелок не только командовал заряжающим – он еще и носил пулемет, а не тяжеленную сумку с патронами.
Проигравшие сгрудились вокруг нас. Моя соперница, сжав губы, стояла перед пулеметом и трясла руками – скидывала напряжение с пальцев. Она вглядывалась в мишени за шестьсот метров от нас.
– Удачи! – пожелал я Шарии, пока она устраивалась за пулеметом.
– Спасибо, мне не нужно.
А мне не нужна египетская гордячка. Хотя, может, она просто успокаивала напряженные нервы. Я хотел сказать что-нибудь приятное бывшему лейтенанту Муншаре. Честное слово, хотел. Ничего личного, что могло бы нарушить ее концентрацию. С губ же у меня неожиданно сорвалось:
– Трепка тебе нужна хорошая, Пигалица, вот что.
Кто-то засмеялся, потом кто-то еще. Такие прозвища навсегда остаются за человеком, особенно если они его раздражают.
Пигалица покраснела, насколько позволила ее смуглая кожа, и пронзила меня взглядом похолоднее кэмп-хейлских ветров. Потом прижалась щекой к пулемету, и все притихли.
Не повторяйте моей ошибки: никогда не злите коротышек. Состязание закончилось, не успев начаться. Пигалица продырявила каждую мишень, а потом попросила новую пулеметную ленту и разрядила ее в забытые танковые мишени за километр от нас. Я даже не пытался стрелять.
– Так что там насчет трепки? – спросила Шария, когда поднялась и отряхнулась. – Убери-ка лучше вот это, Уондер. – Она махнула на пулемет.
– Уондер! – Голос вернул нас к действительности. Грузовик затормозил, и моя все еще надутая пулеметчица опять рухнула на меня.
– Я сказал, первая пара на выход: Уондер и Пигалица.
Занятие проводил бывший морской пехотинец по фамилии Вайр, примерно равный Орду по званию. Зычным голосом он перекрикивал ветер.
Полминуты спустя я и девушка, за которой теперь навеки останется прозвище «Пигалица», стояли на голом хребте и смотрели вслед удаляющемуся грузовику. Снег холодными иглами колол нас в лицо, где кожу не защищала маска. Я хлопнул Пигалицу по плечу, показал на заснеженный окоп и прокричал:
– Живо с ветра!
Она кивнула. Когда мы забрались в окоп, Шария уже так тряслась, что ее голос дрожал.
– Аллах меня испытывает…
– Точно. Здесь страх как холодно.
– …посадив вместе с тобой.
– А. Взаимно.
Не совсем. Если уж мерзнуть, так лучше в компании с девчонкой.
– Слушай, ну я же шутил тогда на стрельбах.
– Скорее, хамил. – Пигалица обхватила себя руками и отвернулась к каменной стене.
– Обидой не согреешься, поверь колорадцу. А тут еще нас самыми первыми высадили. Пробудем дольше остальных. Не повезло.
– Везенье тут ни при чем; это из-за меня нас первыми ссадили, за что прошу у тебя прощения. Нас поместили ближе к командному пункту, чтобы за мной могли пристальнее наблюдать.
– Зачем это?
– Я самый низкорослый солдат во всех экспедиционных войсках. Сказали, что, согласно таблицам, мне будет физически невозможно поддерживать должную температуру тела. Советовали уйти добровольно.
– Ну, здесь не так холодно.
На самом деле холод стоял жуткий. Я уже промерз насквозь, несмотря на обогрев.
– Дело не в холоде, а в неизвестности. Я никогда еще раньше не мерзла. В Египте даже нуля не бывает.
– Ноль – это уже зверски холодно.
– Нуля по Цельсию, а не по Фаренгейту. Точка замерзания воды. У нас такого и близко нет. Это считается немыслимым!
– А со мной, значит, тут сидеть еще хуже?
Я успел начитаться всей этой пропаганды о женщинах в войсках: мол, и логика у них практичнее нашей, и выносливы они необычайно, да и вообще у нас равенство полов – а вот теперь мы сидели и не пойми с чего ссорились в окопе.
Она повернулась было ко мне, но, увидев, как я, сняв маску, сморкаюсь в рукавицу, закатила глаза и снова отвернулась.
Я стянул рукавицу и глянул на компьютер.
– Осталось всего двадцать три часа пятьдесят минут. Как местный эксперт по холоду предлагаю обняться и греть друг друга. Так, наверное, и подразумевалось. – Я раскрыл объятья. – Иди к папочке.
– Лучше замерзну насмерть, – буркнула она.
– Как хочешь.
Казалось, она не один час просидела лицом к камням. Мой наручный компьютер настаивал, что прошло всего тридцать минут. Еще через тридцать я подключил считыватель к датчику на пальце. Температура тела девяносто восемь и шесть по Фаренгейту; заряд аккумулятора снизился на четыре процента. Несмотря на холод, я продержусь, и заряд еще останется.
– Ладно, Пигалица, пора к доктору.
– Отвали.
Я разматывал провода от монитора.
– Я же не гинекологический осмотр тебе предлагаю. Давай сюда палец.
Она что-то проворчала, но руку ко мне протянула. Нежная, прямо-таки детская дрожащая рука. Через прорезь в рукавице высовывался указательный палец. Я присоединил считыватель.
– Ну что там?
– Девяносто восемь и пять. Пока неплохо. Вот только заряд твоего аккумулятора упал на девять процентов. Закоченеешь через десять часов.
Не говоря ни слова, она повернулась и прижалась ко мне, зарывшись лицом в грудь. Через пару минут она сказала:
– Только не думай, что мне это нравится.
– И мне. Полный отстой, – соврал я, надеясь, что прозвучит убедительно. От нее замечательно пахло.
Через четыре часа от начала испытания из вьюги возник Вайр и сел на корточки около нашего окопа. Он был без маски; ветер трепал мех его зимней куртки. Как инструктор он не числился в экспедиционных войск. Морских пехотинцев согнали сюда нас учить, потому что мерзнуть входило в их работу. Ну ладно-ладно, хорошо, признаю, их созвали потому, что они считаются лучшими в мире солдатами.
Вайр жестом приказал нам поднять к нему пальцы и глянул на приборы.
– Все путем, мистер Уондер.
– Хайя, господин Вайр!
Морпехи, может, и хороши, но не без заморочек. Они, например, настаивают, чтобы мы говорили «Хайя» вместо «Так точно». Думают, повышает боевой дух.
Вайр повернулся к Пигалице.
– Мэм, я вам скажу начистоту: температурка у вас хиленькая, и батарею вы жрете так, что где-то к полуночи она у вас сдохнет. Я не могу приказать закончить испытание, но ей-богу, не вижу в нем смысла. Это простая физика, ничего личного. Вы уверены, что хотите продолжать?
– Хайя! – ее голос уже дрожал, а нам сидеть здесь еще двадцать часов.
Вайр хлопнул себя по коленям и поднялся.
– Хайя, мэм. Продолжайте.
И мне:
– Приглядывай за ней, Уондер. С гипотермией шутки плохи.
После чего он исчез в снежной завесе.
Пигалица в отчаянии стукнула кулаками о камни.
– Слушай, я знаю, как ты хочешь остаться. Все мы хотим – больше всего на свете. Но Вайр же не просто так тебя предупреждает.
– Он на меня психологически давит. Хочет, чтобы я сдалась. Я не сдамся!
Мы оба понимали, что это чепуха. Когда на кону судьба человечества, никто ни на кого не будет давить. Единственная причина, по которой солдата могли выпереть из армии – чтобы тот не подверг опасности миссию. Слишком много в нас вложили, чтобы теперь, смеха или предубеждений ради, кого-то прогонять. Зато ожидались несчастные случаи, неспособность справляться с теми или иными заданиями или отказы от дальнейшей тренировки – поэтому одновременно с нами готовили запасные войска. Если Пигалица сейчас споткнется, на ее место будут претендовать пять тысяч солдат.
– Зачем тебе на Ганимед?
– Восемь причин. Отец, мать и шесть сестер. – Она едва не всхлипнула.
Я прижал ее к себе и поднял глаза на небо. Солнце почти не проглядывало, но чувствовалось, что оно близится к закату.
Тем тоскливым вечером Вайр проверил нас еще дважды. Оба раза он говорил Пигалице, что ее батарея разряжается быстрее нормы. Оба раза она вздрагивала, сжималась и, казалось, таяла на глазах. Оба раза Вайр спрашивал, уверена ли она, что хочет продолжать, и всякий раз Пигалица отвечала слабым «Хайя».
Когда я проверил ее в очередной раз, аккумулятор уже разрядился. Я переключил прибор на термометр: ее температура опустилась на полградуса.
Я замер, страшась того, что придется сделать. Но Пигалица умирала.
– Эй, сколько будет трижды четыре, – потребовал от нее я.
Она смотрела в пустоту. Ее губы зашевелились – но не издали ни звука. Первый признак переохлаждения: человек не может ответить на простейшие вопросы.
– Все! Идем на командный пост! Повоевала и хватит.
Полумертвая от холода, она поняла смысл моих слов.
– Н-нет!
– Нам тут еще шесть часов куковать. Сама не пойдешь, Вайр в следующий раз тебя точно заберет.
Я схватил ее под руки и рывком поднял.
– Нет, про-очь, ска-атина.
Невнятная речь – еще один симптом. Она упиралась руками и ногами в стенки окопа.
– Я не скотина. Я тебе жизнь пытаюсь спасти.
Несмотря на слабость, она яростно отбивалась. Болью обожгло замерзшую лодыжку, куда Пигалица меня лягнула.
– Какую жизнь, Уондер? Вот все что у меня осталось. Как мне жить без цели, без близких – ты не думал?
Думал. Думал каждый день. Только до сегодняшнего дня мне казалось, я один об этом думаю.
Я перестал ее тянуть. «А если бы наши роли поменялись?» – мелькнуло у меня в голове. Что если бы я вот-вот мог потерять место в войсках. Должен же быть какой-то выход.