10
Воздух вырвался из моей груди, как взорвавшаяся граната. Я лежал обездвиженный и ловил ртом воздух. Слава богу, граната была ненастоящей.
Плюх, плюх, плюх – посыпались вокруг комья земли. Один комок упал мне в лицо. Да нет, граната настоящая. И взорвалась по-настоящему. Инструктор так плотно навалился на меня, что его сердце стучало по моей груди.
Комок земли на щеке был теплым. Я смахнул его с лица, взял в руку и поднес к глазам. С него капало что-то красное. Это не земля – это мясо!
Я хотел закричать, но воздух никак не шел в легкие. Все равно я ничего не слышал. Неужто барабанные перепонки лопнули?
Чей-то силуэт промчался по небу. Широкополая шляпа. Инструктор четвертого взвода перегнулся через мешки и глянул в окоп.
– Господи Иисусе, твою мать.
Слова его доносились как через подушку.
– Фельдшера! – заорал он. – Гребаного фельдшера сюда!
Вальтер! Я столкнул с себя инструктора, сел, потом поднялся на колени. По ту сторону мешков суетились чьи-то головы. Я собрался с силами, перегнулся через мешки и посмотрел туда, откуда мы метали гранаты.
Дым кружился вокруг ребят, склонившихся над Вальтером. Он лежал, как упал – на груди, со все так же разведенными руками. Голова повернута ко мне, глаза открыты. Он выглядел нормально, разве что очки съехали набекрень, как всегда съезжали, несмотря на то, что Вальтер крепил их на резинке.
Только вот ниже пояса от него ничего не осталось.
Совершенно ничего. Лишь голова и туловище – точно у сломанного игрушечного солдатика в мусорном ведре.
Кто-то долго и надрывно кричал. До меня не сразу дошло, что кричу я сам.
Плюх, плюх, плюх – посыпались вокруг комья земли. Один комок упал мне в лицо. Да нет, граната настоящая. И взорвалась по-настоящему. Инструктор так плотно навалился на меня, что его сердце стучало по моей груди.
Комок земли на щеке был теплым. Я смахнул его с лица, взял в руку и поднес к глазам. С него капало что-то красное. Это не земля – это мясо!
Я хотел закричать, но воздух никак не шел в легкие. Все равно я ничего не слышал. Неужто барабанные перепонки лопнули?
Чей-то силуэт промчался по небу. Широкополая шляпа. Инструктор четвертого взвода перегнулся через мешки и глянул в окоп.
– Господи Иисусе, твою мать.
Слова его доносились как через подушку.
– Фельдшера! – заорал он. – Гребаного фельдшера сюда!
Вальтер! Я столкнул с себя инструктора, сел, потом поднялся на колени. По ту сторону мешков суетились чьи-то головы. Я собрался с силами, перегнулся через мешки и посмотрел туда, откуда мы метали гранаты.
Дым кружился вокруг ребят, склонившихся над Вальтером. Он лежал, как упал – на груди, со все так же разведенными руками. Голова повернута ко мне, глаза открыты. Он выглядел нормально, разве что очки съехали набекрень, как всегда съезжали, несмотря на то, что Вальтер крепил их на резинке.
Только вот ниже пояса от него ничего не осталось.
Совершенно ничего. Лишь голова и туловище – точно у сломанного игрушечного солдатика в мусорном ведре.
Кто-то долго и надрывно кричал. До меня не сразу дошло, что кричу я сам.
11
Фельдшер присел рядом и прижал меня спиной к мешкам.
– Спокойно, спокойно. Ты цел?
Он осмотрел меня. Кто-то еще возился с инструктором, который вытолкнул меня из окопа и, видимо, этим спас мне жизнь. Сделал то, что пытался совершить Вальтер.
– Я-то цел. Вальтер погиб.
Я заплакал.
– Живой? – раздалось из-за фельдшерского плеча. Орд нагнулся ко мне, упираясь руками в колени.
– В полном порядке, сержант. Шок, кровотечение из носа и ушей. Может, барабанная перепонка порвалась. А вот второй пацан… – Фельдшер вдруг обернулся к Орду. – Сержант, этот парень чего-то принял.
Орд побагровел.
– Что?
– Зрачки у него – сами посмотрите.
– Да нет, это он от потрясения.
– Точно говорю, сержант. Может, это только «Прозак-2». Но парень точно на чем-то.
– Мне было страшно, – оправдывался я. – Я боялся, что не справлюсь. Всего-то две давно забытых таблетки.
Орд схватил меня за плечо и сжал. Больно. То ли он был взбешен, то ли давал понять, чтобы я заткнулся. На всякий случай я заткнулся.
– Вы знаете правила, сержант, – настаивал фельдшер. – Это должно войти в рапорт.
Орд скрестил руки на груди. Позади него на носилки грузили мешок.
Вальтер.
У меня остановилось дыхание.
Фельдшер обхватил меня за щеки и повернул лицом к себе.
– Только «Прозак» принял? Где-то в пределах часа, да? Больше ничего?
Я помотал головой.
Он закатал мне рукав, в воздухе запахло спиртом, а в мою руку воткнулась игла.
– Скоро полегчает.
– Спасибо.
– Не спеши благодарить, парень.
Мир расплылся.
Дальше помню уже потолок лазарета. Отбеленные доски, с которых свешивались голые лампочки. Капельница со светлой жидкостью рядом с кроватью и трубка, тянущаяся к моему локтю. Остальное помещение такое же белое, как потолок. Полдюжины пустых кроватей вокруг моей.
Двойные двери в конце палаты, застекленные матовыми стеклами. За ними маячили два серых силуэта.
– От него давно пора было избавиться, Арт, – раздался голос капитана Яковича.
– Он толковый парень, сэр. И вживаться начал потихоньку.
Это Орд.
– У него словно на лбу написано – того и гляди что-нибудь натворит.
– Сэр, у всех это на лбу написано. И наша задача превратить их в солдат, а не избавляться от них.
– А Лоренсен? Какой из него теперь солдат?
Силуэты остановились.
– Вы правы, сэр. Тут моя вина, не курсанта.
– Ерунда, Арт! Чтобы такой солдат, как ты, сломал себе карьеру из-за какого-то наркомана, нарушившего приказ?! Да с твоим послужным списком ты давно должен был стать главным сержантом и получить место при штабе.
– Я предпочитаю полевые задания, сэр.
– Да? Ну а я предпочитаю наказывать тех, кого следует. То есть не на тебя. Хоть, может, ты и сплоховал. Устав тебе известен – ему дано право выбирать между дисциплинарным взысканием и трибуналом. Я человек справедливый: захочет дисциплинарное взыскание, влеплю по полной. Но это все равно лучше трибунала.
– Сэр, чтобы трибунал вынес приговор, нужны доказательства.
– Доказательства? Да он сам признался фельдшеру, что принял таблетки.
Они помолчали.
– Вот уж от кого, а от тебя, сержант, не ожидал малодушия. Ознакомишь его с выбором, когда очухается.
Я смотрел, как мне в вену капает раствор.
– Есть, сэр.
Стук ботинок постепенно затих. За стеклом остался один силуэт – Орда. Он наклонил голову, снял свою неизменную шляпу, какое-то время, казалось, смотрел в нее, а потом вздохнул.
Я почувствовал, что опять проваливаюсь в сон, и улыбнулся. Наверняка мне приснился весь разговор. Я, может, и поверил бы в него, но Якович сказал, что Орд облажался, а это невозможно.
Через два дня меня выписали из лазарета.
В казарме было тихо, как в могиле. На койках лежали скатанные матрасы, на полу валялись собранные рюкзаки. Третий взвод сегодня выпускался. Громыхая ботинками, я протопал мимо коек к сержантской.
Через открытую дверь я увидел Орда: он сидел за столом и что-то писал. Я сглотнул подступивший к горлу комок и постучал.
– Входи.
– Курсант Уондер прибыл, господин инструктор.
Он оторвался от бумаги и положил ручку на стол.
– Здоров?
– Так точно, господин инструктор, доктора говорят, здоров.
Он кивнул.
– Уондер, что непонятного было в приказе о наркотиках?
Я присмотрелся, читая с перевернутого листа. Похоже, это уже входило в привычку. Орд писал письмо, адресованное Лилиан Лоренсен. Оно начиналось так: «Уважаемая миссис Лоренсен! Ваш сын был настоящим мужчиной и храбрым солдатом». Дальше Орд не дошел. В корзине валялись три скомканных листа бумаги. Слезы защипали мне глаза, к горлу подступил комок.
– Все было понятно, господин инструктор. Я совершил ужасную ошибку. Но вина тут моя и ничья больше.
Он снова кивнул.
– Чья тут вина, вопрос спорный, однако к делу это отношения не имеет. Сейчас тебе предстоит сделать выбор. Можешь выбрать расследование и трибунал, а можешь – административное наказание. Первый вариант означает суд присяжных, где тебя будет защищать адвокат из военно-юридической службы. Присяжных по твоему пожеланию собирают либо из офицеров, либо из сержантов. Обычно заседают офицеры. Ведь солдатская мудрость гласит, что сержанты большие засранцы.
– Кто бы мог подумать, господин инструктор!
Он чуть не улыбнулся.
– Второй вариант – дисциплинарное наказание, налагаемое непосредственным командиром. Тут как повезет. Апеллировать не к кому. Однако солдатская мудрость советует выбирать дисциплинарное наказание, так как убеждать приходится только одного человека, который тебя знает, а не кучу незнакомцев.
– Мой непосредственный командир – капитан Якович?
Якович не очень-то симпатизировал мне, стоя за дверью лазарета.
– Капитан Якович неукоснительно следует уставу, это верно…
Моя жизнь была на кону. Не время любезничать.
– Следует? Ребята говорят, он каждое утро себе в задницу новую копию устава запихивает, чтобы ровнее стоять.
Орд опустил глаза, прикрыл рот ладонью, кашлянул и продолжил:
– Капитан Якович следует уставу, но он справедливый человек. Он выходец из славной военной семьи. Я отвоевал вторую Афганскую войну под командованием генерала Яковича.
Помнится, на лекциях капитан Якович говорил, что издевательства над военнопленными – подсудное дело, и это при том, что наши шансы взять противника в плен были примерно сравнимы с моими шансами слетать на Луну. Бросить себя на милость Яковича или пойти под трибунал. Безвыходно, как ни крути.
– Что мне грозит в худшем случае?
– В худшем? Год военной тюрьмы, потом позорное увольнение, без всяких прав и привилегий.
– Тюрьму я переживу. Мне бы на службе остаться.
Орд нахмурился.
– Это вряд ли, Уондер.
У меня защемило в груди. Орд прав – я сам слышал, как Якович грозился вышвырнуть меня из армии.
– Но я же хочу остаться. Должен остаться!
Он прикрыл письмо ладонью.
– Тут я бессилен.
– Кроме Вальтера у меня в этом мире никого не было. Теперь все, что есть – это армия.
Только сейчас я понял, что значили для меня Вальтер и армия. Я сказал правду. И если Якович мне не поможет, надо рисковать.
– Пусть будет трибунал.
Орд побарабанил пальцами по столу. Он глянул на прикрытое ладонью письмо, тряхнул головой и поднял на меня глаза.
– Выберешь трибунал, точно вылетишь отсюда. Уж я-то знаю, немало их на своем веку повидал.
У меня слова застряли в горле, и я замигал, борясь со слезами. Одна просочилась-таки и покатилась по щеке. Орд похлопал меня по плечу.
– Ничего, ничего, сынок. Выдержишь. Переживешь.
Я смотрел на письмо. Я-то, может, и переживу, а вот Вальтер… И чего мне, собственно, здесь надо? К черту Орда, к черту всю эту кашу!
– Если я соглашусь на увольнение, даст ли мне Якович улизнуть от слушанья и избежать тюрьмы?
– Возможно, но…
Так чего же я жду? Надо бросать! Уволится, а дальше уже разбираться с судьей Марчем.
– Отлично. Тогда скажите капитану, что я увольняюсь.
– С другой стороны… Через два часа выпуск. За час можно пройти слушанье у капитана. Ничего не теряешь.
Я потряс головой и почувствовал, как шнурок трется о шею.
– Желает ли господин инструктор получить обратно зубную щетку?
Орд прочистил горло.
– Обычно я прошу ее назад после выпуска. Еще ни один, кому я давал ее прежде, армию… ммм… не бросал. Может, ты и вправду такой, каким казался в начале курса. Безвольный скоморох.
Ах ты сукин сын! Только я понадеялся, что Орд мне сочувствует, как он вон как наподдал. Я обиженно засопел и засунул щетку обратно под форму. Разумней всего сейчас все бросить, но Орд так меня разозлил, что я не думал о разумном. Сержант больше не улыбался, однако, по-моему, кивнул.
– Ладно, черт подери. Ваша взяла. Проявить характер? Так вот – Яковичу без боя от меня не избавиться. Я требую слушанья. И сейчас же.
– Спокойно, спокойно. Ты цел?
Он осмотрел меня. Кто-то еще возился с инструктором, который вытолкнул меня из окопа и, видимо, этим спас мне жизнь. Сделал то, что пытался совершить Вальтер.
– Я-то цел. Вальтер погиб.
Я заплакал.
– Живой? – раздалось из-за фельдшерского плеча. Орд нагнулся ко мне, упираясь руками в колени.
– В полном порядке, сержант. Шок, кровотечение из носа и ушей. Может, барабанная перепонка порвалась. А вот второй пацан… – Фельдшер вдруг обернулся к Орду. – Сержант, этот парень чего-то принял.
Орд побагровел.
– Что?
– Зрачки у него – сами посмотрите.
– Да нет, это он от потрясения.
– Точно говорю, сержант. Может, это только «Прозак-2». Но парень точно на чем-то.
– Мне было страшно, – оправдывался я. – Я боялся, что не справлюсь. Всего-то две давно забытых таблетки.
Орд схватил меня за плечо и сжал. Больно. То ли он был взбешен, то ли давал понять, чтобы я заткнулся. На всякий случай я заткнулся.
– Вы знаете правила, сержант, – настаивал фельдшер. – Это должно войти в рапорт.
Орд скрестил руки на груди. Позади него на носилки грузили мешок.
Вальтер.
У меня остановилось дыхание.
Фельдшер обхватил меня за щеки и повернул лицом к себе.
– Только «Прозак» принял? Где-то в пределах часа, да? Больше ничего?
Я помотал головой.
Он закатал мне рукав, в воздухе запахло спиртом, а в мою руку воткнулась игла.
– Скоро полегчает.
– Спасибо.
– Не спеши благодарить, парень.
Мир расплылся.
Дальше помню уже потолок лазарета. Отбеленные доски, с которых свешивались голые лампочки. Капельница со светлой жидкостью рядом с кроватью и трубка, тянущаяся к моему локтю. Остальное помещение такое же белое, как потолок. Полдюжины пустых кроватей вокруг моей.
Двойные двери в конце палаты, застекленные матовыми стеклами. За ними маячили два серых силуэта.
– От него давно пора было избавиться, Арт, – раздался голос капитана Яковича.
– Он толковый парень, сэр. И вживаться начал потихоньку.
Это Орд.
– У него словно на лбу написано – того и гляди что-нибудь натворит.
– Сэр, у всех это на лбу написано. И наша задача превратить их в солдат, а не избавляться от них.
– А Лоренсен? Какой из него теперь солдат?
Силуэты остановились.
– Вы правы, сэр. Тут моя вина, не курсанта.
– Ерунда, Арт! Чтобы такой солдат, как ты, сломал себе карьеру из-за какого-то наркомана, нарушившего приказ?! Да с твоим послужным списком ты давно должен был стать главным сержантом и получить место при штабе.
– Я предпочитаю полевые задания, сэр.
– Да? Ну а я предпочитаю наказывать тех, кого следует. То есть не на тебя. Хоть, может, ты и сплоховал. Устав тебе известен – ему дано право выбирать между дисциплинарным взысканием и трибуналом. Я человек справедливый: захочет дисциплинарное взыскание, влеплю по полной. Но это все равно лучше трибунала.
– Сэр, чтобы трибунал вынес приговор, нужны доказательства.
– Доказательства? Да он сам признался фельдшеру, что принял таблетки.
Они помолчали.
– Вот уж от кого, а от тебя, сержант, не ожидал малодушия. Ознакомишь его с выбором, когда очухается.
Я смотрел, как мне в вену капает раствор.
– Есть, сэр.
Стук ботинок постепенно затих. За стеклом остался один силуэт – Орда. Он наклонил голову, снял свою неизменную шляпу, какое-то время, казалось, смотрел в нее, а потом вздохнул.
Я почувствовал, что опять проваливаюсь в сон, и улыбнулся. Наверняка мне приснился весь разговор. Я, может, и поверил бы в него, но Якович сказал, что Орд облажался, а это невозможно.
Через два дня меня выписали из лазарета.
В казарме было тихо, как в могиле. На койках лежали скатанные матрасы, на полу валялись собранные рюкзаки. Третий взвод сегодня выпускался. Громыхая ботинками, я протопал мимо коек к сержантской.
Через открытую дверь я увидел Орда: он сидел за столом и что-то писал. Я сглотнул подступивший к горлу комок и постучал.
– Входи.
– Курсант Уондер прибыл, господин инструктор.
Он оторвался от бумаги и положил ручку на стол.
– Здоров?
– Так точно, господин инструктор, доктора говорят, здоров.
Он кивнул.
– Уондер, что непонятного было в приказе о наркотиках?
Я присмотрелся, читая с перевернутого листа. Похоже, это уже входило в привычку. Орд писал письмо, адресованное Лилиан Лоренсен. Оно начиналось так: «Уважаемая миссис Лоренсен! Ваш сын был настоящим мужчиной и храбрым солдатом». Дальше Орд не дошел. В корзине валялись три скомканных листа бумаги. Слезы защипали мне глаза, к горлу подступил комок.
– Все было понятно, господин инструктор. Я совершил ужасную ошибку. Но вина тут моя и ничья больше.
Он снова кивнул.
– Чья тут вина, вопрос спорный, однако к делу это отношения не имеет. Сейчас тебе предстоит сделать выбор. Можешь выбрать расследование и трибунал, а можешь – административное наказание. Первый вариант означает суд присяжных, где тебя будет защищать адвокат из военно-юридической службы. Присяжных по твоему пожеланию собирают либо из офицеров, либо из сержантов. Обычно заседают офицеры. Ведь солдатская мудрость гласит, что сержанты большие засранцы.
– Кто бы мог подумать, господин инструктор!
Он чуть не улыбнулся.
– Второй вариант – дисциплинарное наказание, налагаемое непосредственным командиром. Тут как повезет. Апеллировать не к кому. Однако солдатская мудрость советует выбирать дисциплинарное наказание, так как убеждать приходится только одного человека, который тебя знает, а не кучу незнакомцев.
– Мой непосредственный командир – капитан Якович?
Якович не очень-то симпатизировал мне, стоя за дверью лазарета.
– Капитан Якович неукоснительно следует уставу, это верно…
Моя жизнь была на кону. Не время любезничать.
– Следует? Ребята говорят, он каждое утро себе в задницу новую копию устава запихивает, чтобы ровнее стоять.
Орд опустил глаза, прикрыл рот ладонью, кашлянул и продолжил:
– Капитан Якович следует уставу, но он справедливый человек. Он выходец из славной военной семьи. Я отвоевал вторую Афганскую войну под командованием генерала Яковича.
Помнится, на лекциях капитан Якович говорил, что издевательства над военнопленными – подсудное дело, и это при том, что наши шансы взять противника в плен были примерно сравнимы с моими шансами слетать на Луну. Бросить себя на милость Яковича или пойти под трибунал. Безвыходно, как ни крути.
– Что мне грозит в худшем случае?
– В худшем? Год военной тюрьмы, потом позорное увольнение, без всяких прав и привилегий.
– Тюрьму я переживу. Мне бы на службе остаться.
Орд нахмурился.
– Это вряд ли, Уондер.
У меня защемило в груди. Орд прав – я сам слышал, как Якович грозился вышвырнуть меня из армии.
– Но я же хочу остаться. Должен остаться!
Он прикрыл письмо ладонью.
– Тут я бессилен.
– Кроме Вальтера у меня в этом мире никого не было. Теперь все, что есть – это армия.
Только сейчас я понял, что значили для меня Вальтер и армия. Я сказал правду. И если Якович мне не поможет, надо рисковать.
– Пусть будет трибунал.
Орд побарабанил пальцами по столу. Он глянул на прикрытое ладонью письмо, тряхнул головой и поднял на меня глаза.
– Выберешь трибунал, точно вылетишь отсюда. Уж я-то знаю, немало их на своем веку повидал.
У меня слова застряли в горле, и я замигал, борясь со слезами. Одна просочилась-таки и покатилась по щеке. Орд похлопал меня по плечу.
– Ничего, ничего, сынок. Выдержишь. Переживешь.
Я смотрел на письмо. Я-то, может, и переживу, а вот Вальтер… И чего мне, собственно, здесь надо? К черту Орда, к черту всю эту кашу!
– Если я соглашусь на увольнение, даст ли мне Якович улизнуть от слушанья и избежать тюрьмы?
– Возможно, но…
Так чего же я жду? Надо бросать! Уволится, а дальше уже разбираться с судьей Марчем.
– Отлично. Тогда скажите капитану, что я увольняюсь.
– С другой стороны… Через два часа выпуск. За час можно пройти слушанье у капитана. Ничего не теряешь.
Я потряс головой и почувствовал, как шнурок трется о шею.
– Желает ли господин инструктор получить обратно зубную щетку?
Орд прочистил горло.
– Обычно я прошу ее назад после выпуска. Еще ни один, кому я давал ее прежде, армию… ммм… не бросал. Может, ты и вправду такой, каким казался в начале курса. Безвольный скоморох.
Ах ты сукин сын! Только я понадеялся, что Орд мне сочувствует, как он вон как наподдал. Я обиженно засопел и засунул щетку обратно под форму. Разумней всего сейчас все бросить, но Орд так меня разозлил, что я не думал о разумном. Сержант больше не улыбался, однако, по-моему, кивнул.
– Ладно, черт подери. Ваша взяла. Проявить характер? Так вот – Яковичу без боя от меня не избавиться. Я требую слушанья. И сейчас же.
12
Я разложил парадную форму на голой железной койке, переоделся и пошел навстречу судьбе. Погода была мрачная и холодная, под стать моему невеселому будущему. В капитанской приемной ординарец оглядел меня тусклым взглядом из-за серого металлического стола, наговаривая что-то в диктофон.
В приемной стояло несколько свободных стульев, но я, боясь помять форму, остался стоять и лишь прислонился к стене. Приподнял края штанин и осмотрел отполированные до блеска ботинки; смахнул незримые пылинки с плеч. Нет, дело не в том, что я хотел предстать бравым воякой перед капитаном. Просто сейчас он распоряжался моей жизнью, и никакое подлизывание не казалось излишним. Окна затянуло инеем, а я все равно потел.
Я раньше читал про дисциплинарные наказания и помнил из книжек примерно то же, что говорил Орд. Провинившийся солдат отдает себя на растерзание командиру вместо того, чтобы предстать перед судом под так называемой защитой военно-судебного кодекса. Считалось, будто одного знакомого офицера убедить проще, чем дюжину закостенелых служак. С другой стороны, если командир начнет зверствовать, спасать тебя будет некому. Якович мог с позором вышвырнуть меня из армии, засадить в кутузку, засадить и потом вышвырнуть, а мог просто влепить нарядов или даже ограничиться выговором. Только последние два варианта отчего-то казались маловероятными.
– Эй, солдат!
Если бы я уже не стоял, то скаканул бы, как хлеб из тостера. Как скаканул ординарец.
В приемную вошел Орд и, словно не видя меня, обратился к ординарцу.
– Не могу найти расписания занятий. Распечатай-ка мне копию, капрал.
Пока капрал печатал, Орд прикинулся, что только меня заметил. Он кивнул.
– Курсант Уондер.
– Господин инструктор.
Орд всегда знал расписание так, будто его выжгли у него на яйцах. Было лестно, что он нашел липовый предлог, лишь чтобы меня увидеть.
Капрал протянул распечатку и вернулся к работе. Орд посмотрел в мою сторону и едва-едва приподнял голову. Выше нос, значит.
Я вытянулся в ответ. Орд кивнул, сжал руку в кулак и расслабил, сжал, расслабил, словно бьющееся сердце, потом развернулся и вышел.
Я тоже кивнул и чуть не улыбнулся вслед сержанту. Грудь распирало от гордости. Зная Орда, можно сказать, что он расцеловал меня в обе щеки.
На столе щелкнул селектор.
– Пригласите курсанта Уондера. – Голос Яковича не выражал никаких эмоций.
Я не мог дышать, не мог двинуть ногой. Ведь если я вот так здесь простою, ничего страшного-то не произойдет?
Капрал махнул рукой на дверь.
– Эй, ты там! Уондер! Слыхал, что сказали?
Я доплелся до двери, постучал и услышал капитанское «Войдите!».
– Ну, ни пуха, парень, – шепнул капрал.
Якович тоже был в парадной форме: сейчас поддаст мне коленом под зад – и на выпуск. Он ответил на мое приветствие и зашелестел бумагами. Потом оторвался от них, скомандовал «вольно», чтобы я мог говорить, но сесть не предложил.
– Мне нужно напоминать факты?
– Никак нет, сэр, я все помню! – выпалил я, решив, что нападение – лучшая защита. – Во время службы я принял запрещенный препарат. В результате на учениях произошел несчастный случай. Кур…
Перед глазами появился распластанный Вальтер. Я зажмурился и сглотнул слюну.
– Я знаю, вы с Лоренсеном дружили. Это не смягчает твой проступок.
– Так точно, сэр!
– Факты оспаривать не собираешься?
– Никак нет, сэр!
– Что можешь сказать в свое оправдание?
Я набрал в грудь побольше воздуха.
– Сэр, я много извлек из происшедшего. Я уверен, что смогу исправиться. Я готов к любому наказанию и приложу все усилия, чтобы остаться на службе.
Якович потер подбородок.
– Это почти слово в слово повторяет рекомендательное письмо инструктора Орда. Я ни на миг не допускаю, что это он тебя надрессировал, напротив, думаю, ты пришел к этому выводу самостоятельно. Что свидетельствует как в пользу сержанта Орда, так и в твою.
Я насторожился. Неужели не все еще потеряно?
Якович перелистнул страницу.
– Знаешь, на что я сейчас смотрю? На копию письма для матери курсанта Лоренсена. Первого подобного письма на моей практике.
В глазах защипало, и я заморгал.
– Курсант Уондер, мой отец служил в пехоте.
– Так точно, сэр. Сержант Орд высоко отзывался о генерале Яковиче.
– Он не раз говорил, что такими вот письмами измеряют отвагу солдат и добросовестность командиров.
Я кивнул, не зная, к чему он клонит.
– Это же письмо – мера моей вины.
– Сэр! Вина здесь кругом моя!
– Если я оставлю тебя на службе, тобой будут командовать другие офицеры.
– Сочту за честь, сэр.
– И если ты опять поддашься соблазну, кому-то придется писать новые письма.
Ой!
– Я такой грех на душу брать не хочу.
– Но, сэр…
Он поморщился.
– Послушай, Уондер, я хорошенько все взвесил, прежде чем с тобой говорить. Я не пытаюсь сломать тебе жизнь. На гражданке никому вообще дела бы не было до этих твоих таблеток. Я не собираюсь накладывать на тебя никаких взысканий – ни лишать жалованья, ни писать выговоры, я тебя просто уволю. Без всякого позора. Тебе же легче потом будет работу най…
– Сэр, единственное, что я хочу, – это остаться!
Якович молча смотрел на меня, потом развернулся на кресле. Секунды сменяли друг друга на его электронных часах. Он повернулся обратно. Взгляд его ожесточился.
– Жаль, Уондер, что я не смогу удовлетворить твоего единственного желания.
Будто со стороны я услышал собственные всхлипы. И ведь знал, что так будет, а все же надеялся, что как-нибудь, да обойдется. Как-нибудь…
Ординарец сунул голову в дверь раньше, чем постучал.
– Сэр, вас тут хотят видеть.
– Скажи им, чтобы подождали! – И мне: – Я уже говорил, что…
– Не им, сэр. Ему. И он настаивает.
Капитан встал, сжал руки в кулаки и оперся ими о стол.
– Капрал, это моя рота. Кто бы там ни был за дверью, дождется, пока не окончится слушание.
В приемной стояло несколько свободных стульев, но я, боясь помять форму, остался стоять и лишь прислонился к стене. Приподнял края штанин и осмотрел отполированные до блеска ботинки; смахнул незримые пылинки с плеч. Нет, дело не в том, что я хотел предстать бравым воякой перед капитаном. Просто сейчас он распоряжался моей жизнью, и никакое подлизывание не казалось излишним. Окна затянуло инеем, а я все равно потел.
Я раньше читал про дисциплинарные наказания и помнил из книжек примерно то же, что говорил Орд. Провинившийся солдат отдает себя на растерзание командиру вместо того, чтобы предстать перед судом под так называемой защитой военно-судебного кодекса. Считалось, будто одного знакомого офицера убедить проще, чем дюжину закостенелых служак. С другой стороны, если командир начнет зверствовать, спасать тебя будет некому. Якович мог с позором вышвырнуть меня из армии, засадить в кутузку, засадить и потом вышвырнуть, а мог просто влепить нарядов или даже ограничиться выговором. Только последние два варианта отчего-то казались маловероятными.
– Эй, солдат!
Если бы я уже не стоял, то скаканул бы, как хлеб из тостера. Как скаканул ординарец.
В приемную вошел Орд и, словно не видя меня, обратился к ординарцу.
– Не могу найти расписания занятий. Распечатай-ка мне копию, капрал.
Пока капрал печатал, Орд прикинулся, что только меня заметил. Он кивнул.
– Курсант Уондер.
– Господин инструктор.
Орд всегда знал расписание так, будто его выжгли у него на яйцах. Было лестно, что он нашел липовый предлог, лишь чтобы меня увидеть.
Капрал протянул распечатку и вернулся к работе. Орд посмотрел в мою сторону и едва-едва приподнял голову. Выше нос, значит.
Я вытянулся в ответ. Орд кивнул, сжал руку в кулак и расслабил, сжал, расслабил, словно бьющееся сердце, потом развернулся и вышел.
Я тоже кивнул и чуть не улыбнулся вслед сержанту. Грудь распирало от гордости. Зная Орда, можно сказать, что он расцеловал меня в обе щеки.
На столе щелкнул селектор.
– Пригласите курсанта Уондера. – Голос Яковича не выражал никаких эмоций.
Я не мог дышать, не мог двинуть ногой. Ведь если я вот так здесь простою, ничего страшного-то не произойдет?
Капрал махнул рукой на дверь.
– Эй, ты там! Уондер! Слыхал, что сказали?
Я доплелся до двери, постучал и услышал капитанское «Войдите!».
– Ну, ни пуха, парень, – шепнул капрал.
Якович тоже был в парадной форме: сейчас поддаст мне коленом под зад – и на выпуск. Он ответил на мое приветствие и зашелестел бумагами. Потом оторвался от них, скомандовал «вольно», чтобы я мог говорить, но сесть не предложил.
– Мне нужно напоминать факты?
– Никак нет, сэр, я все помню! – выпалил я, решив, что нападение – лучшая защита. – Во время службы я принял запрещенный препарат. В результате на учениях произошел несчастный случай. Кур…
Перед глазами появился распластанный Вальтер. Я зажмурился и сглотнул слюну.
– Я знаю, вы с Лоренсеном дружили. Это не смягчает твой проступок.
– Так точно, сэр!
– Факты оспаривать не собираешься?
– Никак нет, сэр!
– Что можешь сказать в свое оправдание?
Я набрал в грудь побольше воздуха.
– Сэр, я много извлек из происшедшего. Я уверен, что смогу исправиться. Я готов к любому наказанию и приложу все усилия, чтобы остаться на службе.
Якович потер подбородок.
– Это почти слово в слово повторяет рекомендательное письмо инструктора Орда. Я ни на миг не допускаю, что это он тебя надрессировал, напротив, думаю, ты пришел к этому выводу самостоятельно. Что свидетельствует как в пользу сержанта Орда, так и в твою.
Я насторожился. Неужели не все еще потеряно?
Якович перелистнул страницу.
– Знаешь, на что я сейчас смотрю? На копию письма для матери курсанта Лоренсена. Первого подобного письма на моей практике.
В глазах защипало, и я заморгал.
– Курсант Уондер, мой отец служил в пехоте.
– Так точно, сэр. Сержант Орд высоко отзывался о генерале Яковиче.
– Он не раз говорил, что такими вот письмами измеряют отвагу солдат и добросовестность командиров.
Я кивнул, не зная, к чему он клонит.
– Это же письмо – мера моей вины.
– Сэр! Вина здесь кругом моя!
– Если я оставлю тебя на службе, тобой будут командовать другие офицеры.
– Сочту за честь, сэр.
– И если ты опять поддашься соблазну, кому-то придется писать новые письма.
Ой!
– Я такой грех на душу брать не хочу.
– Но, сэр…
Он поморщился.
– Послушай, Уондер, я хорошенько все взвесил, прежде чем с тобой говорить. Я не пытаюсь сломать тебе жизнь. На гражданке никому вообще дела бы не было до этих твоих таблеток. Я не собираюсь накладывать на тебя никаких взысканий – ни лишать жалованья, ни писать выговоры, я тебя просто уволю. Без всякого позора. Тебе же легче потом будет работу най…
– Сэр, единственное, что я хочу, – это остаться!
Якович молча смотрел на меня, потом развернулся на кресле. Секунды сменяли друг друга на его электронных часах. Он повернулся обратно. Взгляд его ожесточился.
– Жаль, Уондер, что я не смогу удовлетворить твоего единственного желания.
Будто со стороны я услышал собственные всхлипы. И ведь знал, что так будет, а все же надеялся, что как-нибудь, да обойдется. Как-нибудь…
Ординарец сунул голову в дверь раньше, чем постучал.
– Сэр, вас тут хотят видеть.
– Скажи им, чтобы подождали! – И мне: – Я уже говорил, что…
– Не им, сэр. Ему. И он настаивает.
Капитан встал, сжал руки в кулаки и оперся ими о стол.
– Капрал, это моя рота. Кто бы там ни был за дверью, дождется, пока не окончится слушание.
13
– Я сюда приехал не разговоры с диктофоном слушать! – прогремело сзади.
Я обернулся к огромной фигуре, заслонившей дверной проем. Судья Марч, не обращая ни малейшего внимания на жалкие попытки ординарца его остановить, шагнул в капитанскую комнату. Старик был в черном пиджаке с подвернутым рукавом и бабочке. Я присмотрелся. Нет, это не бабочка, это голубая лента, усыпанная белыми звездами. Я впервые такую видел – только читал о них в книгах. Старикан-то, оказывается, кавалер ордена Почета!
Якович наклонил голову на бок.
– Это что еще такое?
Потом вдруг вытянул шею, уставившись на синюю ленточку, выправился и отдал под козырек. Единственная польза от нашей высшей военной награды – это то, что все, вплоть до верховного главнокомандующего, отдают вам честь.
Судья ответил на приветствие.
– Мое имя Марч. Некогда полковник Марч, капитан.
Его честь еще и полковник? Никогда бы не подумал!
– Чем обязан, сэр? – поинтересовался Якович.
– Я приехал на выпуск курсанта Уондера. Без самолетов пришлось полтора дня добираться на чертовом поезде.
Мы с Яковичем воззрились на судью, как будто он мех отрастил.
– Джейсон послал мне приглашение.
– Я вас не понимаю, – сказал Якович.
– Курсант Уондер был моим, так сказать, клиентом: вот уже много лет как я ушел из войск и стал судьей. Однако, когда я позвонил узнать о выпускной церемонии, то одновременно узнал о проблемах Джейсона и о предстоящем слушании.
Орд! Это Орд ему все рассказал! Капитал Якович надулся.
– Не о предстоящем, а о состоявшемся. Дело закрыто, говорить не о чем.
– Ну, ну, капитан, полно. Мы же оба хорошо знаем, что стоит вам захотеть, и вы вернетесь к этому делу.
Якович вытаращился так, будто не верил своим ушам.
– А отчего это я захочу к нему вернуться?
– Я могу кое-что сообщить в пользу курсанта Уондера.
– Как бывший полевой офицер – и как судья – вы должны понимать, что у курсанта Уондера нет права на защиту.
– Курсант Уондер заслуживает справедливого решения. Прослужив с вашим отцом, уж это-то я знаю!
Якович застыл.
– Так вы тот самый Дикки Марч?
Судья кивнул и дотронулся до фотографии на капитанском столе. С фотографии улыбался седовласый военный, похожий на Яковича. Он стоял, поставив ногу на бампер древнего «хаммера».
– Чертовски хороший был солдат.
Якович моргнул.
– Спасибо, полковник. То есть судья.
Капитан поправил фотографию и прочистил горло.
– Так что вы хотели сказать?
– Курсант Уондер попал в пехоту во многом из-за меня. Я тогда думал, что и ему это на пользу пойдет, и армии. Я до сих пор так считаю.
– Он совершил тяжкий проступок.
– Насколько я слышал, курсант Уондер принял вполне обычную дозу безрецептурного, совершенно законного препарата. Один раз.
– В действующих положениях ясно указано, чем наказуем подобный поступок. Тем более учитывая отягчающие обстоятельства. Погиб курсант. В бою исход мог быть гораздо хуже. – Якович тряхнул головой.
– В бою даже хороший солдат ошибается. А хороших солдат надо еще поискать.
Якович плотно сжал губы.
– Знаете, как мы с вашим отцом коротали часы во время осады Кабула? Когда делать было совершенно нечего, только пригибаться, если начинала «работать» вражеская артиллерия?
Якович через силу изобразил на лице заинтересованность, и я тоже заскучал. Только стариковских воспоминаний нам не хватает.
– Мы сидели в палатках и чесали языком. А еще курили «траву».
У меня отвисла челюсть. «Трава», или «травка», на старом жаргоне означала марихуану. Она тогда была запрещенным наркотиком.
Якович, видимо, тоже был знаком с этим словечком, потому что он задумчиво покачал головой.
– Мне трудно в это поверить.
– А вы что же, думали, будто отец вам расскажет о своих похождениях в неслужебное время? И что, по-вашему, это умаляет его заслуги? Полагаете, армия выиграла бы, если б нас поймали и вышвырнули со службы?
Якович оттолкнулся руками от стола, развернулся на кресле и уставился за окно.
Судья Марч глянул на меня и постучал пальцем под подбородком. Выше голову.
Где-то взревели и потом затихли пропеллеры «Геркулеса».
– Оставьте меня одного на пятнадцать минут, – не глядя на нас, пробормотал Якович.
Мы вышли на линейку.
– Спасибо, ваша честь. Огромное вам спасибо. За то, что приехали. За все!
Судья пробежал по мне глазами.
– А тебе идет форма. Как дела, Джейсон?
– Не очень, сами знаете.
Все это казалось невероятным. Что Орд примет мою сторону. Что судья приедет сюда. Что он окажется известным офицером.
Судья показал в сторону столовой с теперь уж пустыми горизонтальными лестницами и одиноким деревцем, дрожащим на ветру.
– Как думаешь, дадут кофейку старому солдату?
Пару минут спустя мы с судьей сидели над чашками кофе в столовой, пока дежурные гремели посудой, готовясь к ужину.
– Ты другими наркотиками, кроме этого «Прозака», не балуешься? – спросил судья, отхлебнув из чашки.
– Нет, что вы, я никогда…
– Хорошо, – кивнул он. – Если узнаю, что ты меня обманываешь, я тебе уши к голове приколю.
Я поднял брови. Конечно, в годы юности судьи пирсинг был в моде, да только теперь он явно имел в виду нечто другое…
– Сэр, почему вы за меня вступились?
Он передернул плечами.
– Если бы тебя уволили, ты бы попал в мое распоряжение. А у меня и так работы по горло.
– Вот оно что…
Судья оторвался от чашки и улыбнулся.
– Шучу. Просто мне показалось, ты перспективный мальчуган, которого надо только направить в нужную сторону.
Приятней слов я еще не слышал. Я тряхнул головой.
– Ну и совпадение же, что вы служили вместе с отцом капитана. И что вы курили, ну эту, «травку».
Судья вытряс в кофе сахар и стал методично его размешивать.
– Есть у уголовников поговорка. Хотя они думают, я ее не знаю.
– Сэр?
– Если правдой воли не добиться, ври напропалую.
Ах ты, хитрожопый старикан!
Так мы и сидели, попивая кофе, пока в столовую не сунулся ординарец Яковича.
– Уондер! Капитан зовет.
Я крепче вцепился в чашку.
– Давай, давай, шевелись. – Ординарец исчез, хлопнув дверью. А я чуть под потолок не прыгнул от ее стука.
Когда мы вернулись к Яковичу, он выставил судью за дверь, а сам откинулся в кресле и сложил руки под подбородком.
– Значит так, сначала про марихуану. Отец много мне рассказывал про полковника Марча. Дикки Марч был хорошим солдатом, но слишком вольно относился к приказам. Они выпивали вместе, и все же ни один из них ни разу не дотронулся до косяка.
Я заледенел. Якович уличил моего защитника во лжи и клевете на собственного отца.
– Уондер, ты знаешь, как судья Марч получил орден Почета?
Я покачал головой.
– Во время второй Афганской войны ракетой сбили транспортный вертолет. Из всей команды выжили только мой отец и Дикки Марч. Отец сломал обе ноги. Дикки Марчу – он тогда был майором – раздавило и зажало обломками руку. Вертолет загорелся. Майор Марч лопаткой перерубил размозженные ткани и здоровой рукой вытащил отца из вертолета прежде, чем тот взорвался. Потом три дня прятался от патрулей и нес отца на спине, пока их не подобрали.
Якович откинулся на спинку стула и потрогал другую рамку – голограмму хорошенькой женщины с младенцем на руках.
– Я бы все что угодно отдал за своих жену и сына, но родственникам редко приходится идти на большие жертвы. Солдатам приходится. В бою мы сражаемся не за страну, и не за веру, и даже не за родных и близких дома. Мы сражаемся за соседа, собрата по оружию. Они нам ближе любой семьи.
Во рту у меня пересохло.
– Сэр?
– Я в долгу перед Дикки Марчем. В долгу за отца. Дикки Марч мне ближе, чем семья. Если он считает, что за тебя стоит солгать, этого достаточно. Только не думай, что тебя оставили в армии, потому что желторотый офицер повелся на нелепую ложь. Ты остаешься потому, что один глубоко уважаемый мной человек считает тебя на что-то годным.
Остаюсь! Ура!
– Сэр, я стану лучшим солдатом…
– Отставить. Я каждый день слушаю, как обещают исправиться. И судья наверняка тоже. Если хочешь остаться, я занесу это происшествие в твой послужной список. Тебе никто никогда не предложит в армии хорошего места.
Ну, хуже чем курс основной подготовки уж точно не бывает. Я разомлел от счастья.
– …так мы оба опоздаем на церемонию, Уондер, – донесся до меня голос Яковича. – Я сказал «свободен»! – Он махнул рукой.
Я чуть не забыл отдать честь, прежде чем развернуться кругом. Я выпускаюсь! Худшая ошибка моей жизни остается позади!
Церемония особенно удалась, потому что судья остался смотреть. Потом, в столовой, мы ели печенья, пили разведенный виноградный сироп и жали руки чужим родителям. Позже, в Херши, я завел судью в ресторан и пытался угостить бифштексом, но он исхитрился сам оплатить наш счет. Мы оба всплакнули, когда я сажал его на обратный поезд.
Я обернулся к огромной фигуре, заслонившей дверной проем. Судья Марч, не обращая ни малейшего внимания на жалкие попытки ординарца его остановить, шагнул в капитанскую комнату. Старик был в черном пиджаке с подвернутым рукавом и бабочке. Я присмотрелся. Нет, это не бабочка, это голубая лента, усыпанная белыми звездами. Я впервые такую видел – только читал о них в книгах. Старикан-то, оказывается, кавалер ордена Почета!
Якович наклонил голову на бок.
– Это что еще такое?
Потом вдруг вытянул шею, уставившись на синюю ленточку, выправился и отдал под козырек. Единственная польза от нашей высшей военной награды – это то, что все, вплоть до верховного главнокомандующего, отдают вам честь.
Судья ответил на приветствие.
– Мое имя Марч. Некогда полковник Марч, капитан.
Его честь еще и полковник? Никогда бы не подумал!
– Чем обязан, сэр? – поинтересовался Якович.
– Я приехал на выпуск курсанта Уондера. Без самолетов пришлось полтора дня добираться на чертовом поезде.
Мы с Яковичем воззрились на судью, как будто он мех отрастил.
– Джейсон послал мне приглашение.
– Я вас не понимаю, – сказал Якович.
– Курсант Уондер был моим, так сказать, клиентом: вот уже много лет как я ушел из войск и стал судьей. Однако, когда я позвонил узнать о выпускной церемонии, то одновременно узнал о проблемах Джейсона и о предстоящем слушании.
Орд! Это Орд ему все рассказал! Капитал Якович надулся.
– Не о предстоящем, а о состоявшемся. Дело закрыто, говорить не о чем.
– Ну, ну, капитан, полно. Мы же оба хорошо знаем, что стоит вам захотеть, и вы вернетесь к этому делу.
Якович вытаращился так, будто не верил своим ушам.
– А отчего это я захочу к нему вернуться?
– Я могу кое-что сообщить в пользу курсанта Уондера.
– Как бывший полевой офицер – и как судья – вы должны понимать, что у курсанта Уондера нет права на защиту.
– Курсант Уондер заслуживает справедливого решения. Прослужив с вашим отцом, уж это-то я знаю!
Якович застыл.
– Так вы тот самый Дикки Марч?
Судья кивнул и дотронулся до фотографии на капитанском столе. С фотографии улыбался седовласый военный, похожий на Яковича. Он стоял, поставив ногу на бампер древнего «хаммера».
– Чертовски хороший был солдат.
Якович моргнул.
– Спасибо, полковник. То есть судья.
Капитан поправил фотографию и прочистил горло.
– Так что вы хотели сказать?
– Курсант Уондер попал в пехоту во многом из-за меня. Я тогда думал, что и ему это на пользу пойдет, и армии. Я до сих пор так считаю.
– Он совершил тяжкий проступок.
– Насколько я слышал, курсант Уондер принял вполне обычную дозу безрецептурного, совершенно законного препарата. Один раз.
– В действующих положениях ясно указано, чем наказуем подобный поступок. Тем более учитывая отягчающие обстоятельства. Погиб курсант. В бою исход мог быть гораздо хуже. – Якович тряхнул головой.
– В бою даже хороший солдат ошибается. А хороших солдат надо еще поискать.
Якович плотно сжал губы.
– Знаете, как мы с вашим отцом коротали часы во время осады Кабула? Когда делать было совершенно нечего, только пригибаться, если начинала «работать» вражеская артиллерия?
Якович через силу изобразил на лице заинтересованность, и я тоже заскучал. Только стариковских воспоминаний нам не хватает.
– Мы сидели в палатках и чесали языком. А еще курили «траву».
У меня отвисла челюсть. «Трава», или «травка», на старом жаргоне означала марихуану. Она тогда была запрещенным наркотиком.
Якович, видимо, тоже был знаком с этим словечком, потому что он задумчиво покачал головой.
– Мне трудно в это поверить.
– А вы что же, думали, будто отец вам расскажет о своих похождениях в неслужебное время? И что, по-вашему, это умаляет его заслуги? Полагаете, армия выиграла бы, если б нас поймали и вышвырнули со службы?
Якович оттолкнулся руками от стола, развернулся на кресле и уставился за окно.
Судья Марч глянул на меня и постучал пальцем под подбородком. Выше голову.
Где-то взревели и потом затихли пропеллеры «Геркулеса».
– Оставьте меня одного на пятнадцать минут, – не глядя на нас, пробормотал Якович.
Мы вышли на линейку.
– Спасибо, ваша честь. Огромное вам спасибо. За то, что приехали. За все!
Судья пробежал по мне глазами.
– А тебе идет форма. Как дела, Джейсон?
– Не очень, сами знаете.
Все это казалось невероятным. Что Орд примет мою сторону. Что судья приедет сюда. Что он окажется известным офицером.
Судья показал в сторону столовой с теперь уж пустыми горизонтальными лестницами и одиноким деревцем, дрожащим на ветру.
– Как думаешь, дадут кофейку старому солдату?
Пару минут спустя мы с судьей сидели над чашками кофе в столовой, пока дежурные гремели посудой, готовясь к ужину.
– Ты другими наркотиками, кроме этого «Прозака», не балуешься? – спросил судья, отхлебнув из чашки.
– Нет, что вы, я никогда…
– Хорошо, – кивнул он. – Если узнаю, что ты меня обманываешь, я тебе уши к голове приколю.
Я поднял брови. Конечно, в годы юности судьи пирсинг был в моде, да только теперь он явно имел в виду нечто другое…
– Сэр, почему вы за меня вступились?
Он передернул плечами.
– Если бы тебя уволили, ты бы попал в мое распоряжение. А у меня и так работы по горло.
– Вот оно что…
Судья оторвался от чашки и улыбнулся.
– Шучу. Просто мне показалось, ты перспективный мальчуган, которого надо только направить в нужную сторону.
Приятней слов я еще не слышал. Я тряхнул головой.
– Ну и совпадение же, что вы служили вместе с отцом капитана. И что вы курили, ну эту, «травку».
Судья вытряс в кофе сахар и стал методично его размешивать.
– Есть у уголовников поговорка. Хотя они думают, я ее не знаю.
– Сэр?
– Если правдой воли не добиться, ври напропалую.
Ах ты, хитрожопый старикан!
Так мы и сидели, попивая кофе, пока в столовую не сунулся ординарец Яковича.
– Уондер! Капитан зовет.
Я крепче вцепился в чашку.
– Давай, давай, шевелись. – Ординарец исчез, хлопнув дверью. А я чуть под потолок не прыгнул от ее стука.
Когда мы вернулись к Яковичу, он выставил судью за дверь, а сам откинулся в кресле и сложил руки под подбородком.
– Значит так, сначала про марихуану. Отец много мне рассказывал про полковника Марча. Дикки Марч был хорошим солдатом, но слишком вольно относился к приказам. Они выпивали вместе, и все же ни один из них ни разу не дотронулся до косяка.
Я заледенел. Якович уличил моего защитника во лжи и клевете на собственного отца.
– Уондер, ты знаешь, как судья Марч получил орден Почета?
Я покачал головой.
– Во время второй Афганской войны ракетой сбили транспортный вертолет. Из всей команды выжили только мой отец и Дикки Марч. Отец сломал обе ноги. Дикки Марчу – он тогда был майором – раздавило и зажало обломками руку. Вертолет загорелся. Майор Марч лопаткой перерубил размозженные ткани и здоровой рукой вытащил отца из вертолета прежде, чем тот взорвался. Потом три дня прятался от патрулей и нес отца на спине, пока их не подобрали.
Якович откинулся на спинку стула и потрогал другую рамку – голограмму хорошенькой женщины с младенцем на руках.
– Я бы все что угодно отдал за своих жену и сына, но родственникам редко приходится идти на большие жертвы. Солдатам приходится. В бою мы сражаемся не за страну, и не за веру, и даже не за родных и близких дома. Мы сражаемся за соседа, собрата по оружию. Они нам ближе любой семьи.
Во рту у меня пересохло.
– Сэр?
– Я в долгу перед Дикки Марчем. В долгу за отца. Дикки Марч мне ближе, чем семья. Если он считает, что за тебя стоит солгать, этого достаточно. Только не думай, что тебя оставили в армии, потому что желторотый офицер повелся на нелепую ложь. Ты остаешься потому, что один глубоко уважаемый мной человек считает тебя на что-то годным.
Остаюсь! Ура!
– Сэр, я стану лучшим солдатом…
– Отставить. Я каждый день слушаю, как обещают исправиться. И судья наверняка тоже. Если хочешь остаться, я занесу это происшествие в твой послужной список. Тебе никто никогда не предложит в армии хорошего места.
Ну, хуже чем курс основной подготовки уж точно не бывает. Я разомлел от счастья.
– …так мы оба опоздаем на церемонию, Уондер, – донесся до меня голос Яковича. – Я сказал «свободен»! – Он махнул рукой.
Я чуть не забыл отдать честь, прежде чем развернуться кругом. Я выпускаюсь! Худшая ошибка моей жизни остается позади!
Церемония особенно удалась, потому что судья остался смотреть. Потом, в столовой, мы ели печенья, пили разведенный виноградный сироп и жали руки чужим родителям. Позже, в Херши, я завел судью в ресторан и пытался угостить бифштексом, но он исхитрился сам оплатить наш счет. Мы оба всплакнули, когда я сажал его на обратный поезд.