– От снаряда? Он же разбился, нет?
Говард развернул меня, достал из рюкзака карманную голокамеру и прижал ее к скафандру.
– Так мы их запишем.
Он снова нырнул в рюкзак и, вооруженный масс-спектрометром, рванулся через камни к снаряду. Капитан тянул меня за веревку, как тянет хозяина пудель, завидевший белку. Водя датчиком спектрометра по корпусу снаряда, он мычал в такт звукам: «Ва-ааа, ва-ааа».
Пока Говард трудился, я осматривал снаряд. В сорока футах над нами (жалкая толика от общей высоты снаряда) я заметил круглое серебристое отверстие.
– Смотри, Говард, – я протянул руку, – поворотное сопло. Прямо как то, что мы в Питсбурге нашли.
Он перестал мычать и отступил от снаряда. Потом тоже показал.
– Лучше! Присмотрись-ка.
Я прищурился, приложил к шлему ладонь козырьком. Виток царапины пересекал сопло и разрывал его до размеров человеческого тела.
– Слабая часть корпуса прорвалась. Твой билет внутрь, Джейсон.
– Не-а. – Я замотал головой, потом сообразил, что за шлемом этого не видно. Говард потянулся к моему рюкзаку. Я замотал всем телом.
– Говард, я боюсь высоты. А темных узких пространств еще больше.
– Джейсон, если бы я сам мог туда залезть, то полез бы. Такое раз в жизни бывает.
– Ага, или разом жизнь обрывает.
– Зато какой конец!
Еще совсем недавно я распускал сопли, что от меня на войне никакого проку. Пожалуйста, вот меня доставили за сотни тысяч миль, чтобы вышел прок. Как тут отказываться? Но сорок футов голого металла?! Я притворно вздохнул.
– По такому не залезешь.
Это все-таки не откровенный отказ.
Говард выудил из рюкзака два черных резиновых диска с петлями сзади.
– Вот, продень сюда рукавицы.
– Говард, присоски работают на разнице давлений. Здесь же нет атмосферы!
Мысленно я поздравил себя с ловкой отмазкой.
– Это не присоски, а липучки. Временный всетемпературный адгезив. С твоим здешним весом ты как муха по стенке вскарабкаешься.
– Ясно.
Я вздохнул и дрожащими руками прижал к снаряду одну липучку, потом другую. Надавил большим пальцем, высвободил правую липучку, поднял ее вверх, прикрепил. Потом проделал то же самое с левой. Говард был прав: я скользил по снаряду, как сказочный супергерой. Джейсон Уондер, супермен под прикрытием.
– Говард, а что произойдет, когда я доберусь до дырки?
– Сначала залезь внутрь. Потом я тебе объясню, что достать из рюкзака и чего делать.
Видать, вытащу не термос с кофе. Обеденных перерывов тут не планировалось.
Вот я и под самой дырой. Гляжу вниз на Говарда: между нами всего сорок футов, а выглядит он малюсеньким, как фигурка на торте. Я набрал полные легкие воздуха, подтянулся и заглянул в дыру.
Обшивка у снаряда два дюйма в толщину, и такая же темно-синяя, как на поверхности. Я подождал, пока глаза привыкали к темноте. Под обшивкой во все стороны взъерошенной щетиной торчали металлические брусья, отделявшие наружную оболочку от внутренней. Та оставалась цела. Что я прилежно и описал Говарду.
– Герметичный отсек, – сообразил он.
– И что теперь?
– Посмотри: может, дверь какая есть? Или люк?
Я покачал головой.
– Джейсон? Чего замолчал? – В голосе Говарда послышались тревожные нотки.
Всякий, кто трясет головой в микрофон, достоин страшной казни.
– Говард, я ничего не… – В темноте стенка внутреннего корпуса приняла очертания гигантского зонтика. – Постой-ка! Там что-то есть.
– Аварийный люк. Вот ты и внутри.
– Ключи дома забыл.
– Тьфу! – Он задумался. – Погоди! Может, не нужно никаких ключей. Подползи-ка к люку. Если повезет, он откроется на движение. Так, чтобы космонавт, в случае чего, мог всегда вернуться на борт.
И что если этот самый космонавт поджидает меня по ту сторону люка? Мое сердце беспокойно забилось.
Я начал протискивать все сорок фунтов нашего с рюкзаком веса через пробоину, стараясь не повредить скафандр, потом остановился. Разрыв в обшивке был три фута в высоту; я с рюкзаком – четыре фута в толщину. Стянув с плеч рюкзак, я нырнул в темноту, таща рюкзак за собой. Лежа между обшивками, я чувствовал, как завывания снаряда пронзают мое тело до самых костей.
Я помахал рукой перед зонтиком. Ноль реакции.
– Говард? Люк не открывается.
– …се… телом…
– Говард? Ты пропадаешь.
Хотелось услышать: ну ладно, попытался – и хватит; пошли, вернемся в лунный модуль и полетим домой. Но из обрывков его слов было понятно, что Говард говорит вовсе не это. Я по-пластунски пополз к зонтику, как на ученьях лазил под колючей проволокой.
Зонтик пришел в движение. Створки его, вращаясь, ушли в стену, словно открылась камера фотоаппарата.
– Говард, все правильно! Люк распахнулся!
– Дже… плохо… шно… Помехи… корпуса…
Открытый люк зиял чернотой. Он был достаточно велик, чтобы впустить меня или рюкзак – но не обоих сразу. В глубине виднелись контуры второго люка. Воздушный шлюз. Надо будет ползти – либо вперед головой, толкая рюкзак перед собой, либо вперед ногами, подтягивая за собой рюкзак. Если ползти задом, я увижу, закроется ли за мной наружный люк. И буду всегда готов драпануть, если что. Внутренний люк ведь тоже должен открыться на движение, неважно голова это или ноги. Если нужно будет, то и развернусь.
Решено, ползу вперед ногами.
Я влез по плечи, подтаскивая рюкзак с приборами, спасательным оборудованием и пистолетом, и снова попробовал выйти на связь.
– Говард? Я лезу внутрь.
В ответ – только треск в наушниках, наслаивающийся на чем-то странно знакомые завывания снаряда, которые я уже полчаса как слушал.
Лаз был лишь дюймами шире меня в скафандре. Тут руками едва двинуть. Зато так я хотя бы видел свет в конце туннеля – откуда сюда влез. Полз бы головой вперед, перетрусил бы насмерть.
Я протащил рюкзак через наружный люк, и тот захлопнулся наглухо. Я полз дальше, нащупывая дорогу ногами. Вот распахнулся внутренний люк. Я перелез через порог, подтянул поближе рюкзак, начал подниматься на четвереньки и выпустил лямки…
В ту же секунду люк захлопнулся и замуровал меня в темноте.
19
20
21
Говард развернул меня, достал из рюкзака карманную голокамеру и прижал ее к скафандру.
– Так мы их запишем.
Он снова нырнул в рюкзак и, вооруженный масс-спектрометром, рванулся через камни к снаряду. Капитан тянул меня за веревку, как тянет хозяина пудель, завидевший белку. Водя датчиком спектрометра по корпусу снаряда, он мычал в такт звукам: «Ва-ааа, ва-ааа».
Пока Говард трудился, я осматривал снаряд. В сорока футах над нами (жалкая толика от общей высоты снаряда) я заметил круглое серебристое отверстие.
– Смотри, Говард, – я протянул руку, – поворотное сопло. Прямо как то, что мы в Питсбурге нашли.
Он перестал мычать и отступил от снаряда. Потом тоже показал.
– Лучше! Присмотрись-ка.
Я прищурился, приложил к шлему ладонь козырьком. Виток царапины пересекал сопло и разрывал его до размеров человеческого тела.
– Слабая часть корпуса прорвалась. Твой билет внутрь, Джейсон.
– Не-а. – Я замотал головой, потом сообразил, что за шлемом этого не видно. Говард потянулся к моему рюкзаку. Я замотал всем телом.
– Говард, я боюсь высоты. А темных узких пространств еще больше.
– Джейсон, если бы я сам мог туда залезть, то полез бы. Такое раз в жизни бывает.
– Ага, или разом жизнь обрывает.
– Зато какой конец!
Еще совсем недавно я распускал сопли, что от меня на войне никакого проку. Пожалуйста, вот меня доставили за сотни тысяч миль, чтобы вышел прок. Как тут отказываться? Но сорок футов голого металла?! Я притворно вздохнул.
– По такому не залезешь.
Это все-таки не откровенный отказ.
Говард выудил из рюкзака два черных резиновых диска с петлями сзади.
– Вот, продень сюда рукавицы.
– Говард, присоски работают на разнице давлений. Здесь же нет атмосферы!
Мысленно я поздравил себя с ловкой отмазкой.
– Это не присоски, а липучки. Временный всетемпературный адгезив. С твоим здешним весом ты как муха по стенке вскарабкаешься.
– Ясно.
Я вздохнул и дрожащими руками прижал к снаряду одну липучку, потом другую. Надавил большим пальцем, высвободил правую липучку, поднял ее вверх, прикрепил. Потом проделал то же самое с левой. Говард был прав: я скользил по снаряду, как сказочный супергерой. Джейсон Уондер, супермен под прикрытием.
– Говард, а что произойдет, когда я доберусь до дырки?
– Сначала залезь внутрь. Потом я тебе объясню, что достать из рюкзака и чего делать.
Видать, вытащу не термос с кофе. Обеденных перерывов тут не планировалось.
Вот я и под самой дырой. Гляжу вниз на Говарда: между нами всего сорок футов, а выглядит он малюсеньким, как фигурка на торте. Я набрал полные легкие воздуха, подтянулся и заглянул в дыру.
Обшивка у снаряда два дюйма в толщину, и такая же темно-синяя, как на поверхности. Я подождал, пока глаза привыкали к темноте. Под обшивкой во все стороны взъерошенной щетиной торчали металлические брусья, отделявшие наружную оболочку от внутренней. Та оставалась цела. Что я прилежно и описал Говарду.
– Герметичный отсек, – сообразил он.
– И что теперь?
– Посмотри: может, дверь какая есть? Или люк?
Я покачал головой.
– Джейсон? Чего замолчал? – В голосе Говарда послышались тревожные нотки.
Всякий, кто трясет головой в микрофон, достоин страшной казни.
– Говард, я ничего не… – В темноте стенка внутреннего корпуса приняла очертания гигантского зонтика. – Постой-ка! Там что-то есть.
– Аварийный люк. Вот ты и внутри.
– Ключи дома забыл.
– Тьфу! – Он задумался. – Погоди! Может, не нужно никаких ключей. Подползи-ка к люку. Если повезет, он откроется на движение. Так, чтобы космонавт, в случае чего, мог всегда вернуться на борт.
И что если этот самый космонавт поджидает меня по ту сторону люка? Мое сердце беспокойно забилось.
Я начал протискивать все сорок фунтов нашего с рюкзаком веса через пробоину, стараясь не повредить скафандр, потом остановился. Разрыв в обшивке был три фута в высоту; я с рюкзаком – четыре фута в толщину. Стянув с плеч рюкзак, я нырнул в темноту, таща рюкзак за собой. Лежа между обшивками, я чувствовал, как завывания снаряда пронзают мое тело до самых костей.
Я помахал рукой перед зонтиком. Ноль реакции.
– Говард? Люк не открывается.
– …се… телом…
– Говард? Ты пропадаешь.
Хотелось услышать: ну ладно, попытался – и хватит; пошли, вернемся в лунный модуль и полетим домой. Но из обрывков его слов было понятно, что Говард говорит вовсе не это. Я по-пластунски пополз к зонтику, как на ученьях лазил под колючей проволокой.
Зонтик пришел в движение. Створки его, вращаясь, ушли в стену, словно открылась камера фотоаппарата.
– Говард, все правильно! Люк распахнулся!
– Дже… плохо… шно… Помехи… корпуса…
Открытый люк зиял чернотой. Он был достаточно велик, чтобы впустить меня или рюкзак – но не обоих сразу. В глубине виднелись контуры второго люка. Воздушный шлюз. Надо будет ползти – либо вперед головой, толкая рюкзак перед собой, либо вперед ногами, подтягивая за собой рюкзак. Если ползти задом, я увижу, закроется ли за мной наружный люк. И буду всегда готов драпануть, если что. Внутренний люк ведь тоже должен открыться на движение, неважно голова это или ноги. Если нужно будет, то и развернусь.
Решено, ползу вперед ногами.
Я влез по плечи, подтаскивая рюкзак с приборами, спасательным оборудованием и пистолетом, и снова попробовал выйти на связь.
– Говард? Я лезу внутрь.
В ответ – только треск в наушниках, наслаивающийся на чем-то странно знакомые завывания снаряда, которые я уже полчаса как слушал.
Лаз был лишь дюймами шире меня в скафандре. Тут руками едва двинуть. Зато так я хотя бы видел свет в конце туннеля – откуда сюда влез. Полз бы головой вперед, перетрусил бы насмерть.
Я протащил рюкзак через наружный люк, и тот захлопнулся наглухо. Я полз дальше, нащупывая дорогу ногами. Вот распахнулся внутренний люк. Я перелез через порог, подтянул поближе рюкзак, начал подниматься на четвереньки и выпустил лямки…
В ту же секунду люк захлопнулся и замуровал меня в темноте.
19
Стояла кромешная тьма. Слышно было только мое дыхание и безостановочные стенания снаряда. Я налег на люк – он не поддался. Забарабанил по нему с силой, какую считал безопасной для скафандра, – без эффекта. Тщательно ощупал стены вокруг меня – ни кнопок, ни рукояток.
– Говард? Я застрял.
На сей раз даже треска не донеслось. Корпус снаряда был не только непробиваемым, но и непроницаемым для радиоволн.
Рюкзак находился на расстоянии вытянутой руки… по ту сторону люка. В рюкзаке лежали фонарик, пистолет, еда и питье, которые можно принимать через специальный сосок в шлеме, и приборы, которыми я должен был собрать информацию и принести в ракету. С таким же успехом все это могло остаться на Земле.
Меня как будто похоронили заживо. К знакомому вою снаряда присоединился новый звук: более частый, хрипящий. Я даже не сразу сообразил, что это мое пыхтение. Я лежал в гробу, где ни разглядеть ничего, ни пошевелиться. Ужас помутил мой разум.
С огромным трудом я заставил себя думать. Шлем. Зеркальный солнцезащитный щиток можно поднять. Я это сделал и прозрел. Теперь я снова мог ровно дышать.
Здесь, оказывается, есть свет!
Тусклый-тусклый красный свет лился со стен и освещал мой гроб – длинный, круглый, как водопроводная труба. Свет пульсировал в такт завываниям. Я извернулся и глянул через плечо. Труба шла прямо и потом сворачивала, но вовсе не думала расширяться.
У меня был выбор: либо ждать здесь и надеяться, что Говард – или провидение – откроют люк. Ждать, пока не сломается мой генератор кислорода, и я не помру от истощения или обезвоживания. Либо же ползти вглубь снаряда. Так можно найти расширение в трубе, узнать что-нибудь полезное или отыскать выход на волю. А можно нарваться на что-нибудь, что меня укокошит.
Первый вариант отпадал. Никогда я не мог спокойно ждать.
Труба была изрезана длинными узкими щелями. Вентиляционная система? Для чего? Здесь что, есть воздух? Впрочем, был же воздушный шлюз, так что все сходится. А если есть воздух, значит, кто-то им здесь дышал. Или все еще дышит. Как не хватало мне того пистолета из рюкзака!
Я попал ногой во вторую вентиляционную отдушину. Рефлекторно протянул руку к ушибленному месту и наткнулся на выпирающий карман штанины. Ну конечно! Залез в карман и нащупал забытую там ракетницу. Хоть какое-то оружие!
Я протащил ракетницу вдоль тела до головы и выставил ее перед собой. Теперь я готов поджарить любого, кто последует за мной по пятам. Правда, страшнее те, кто окажется передо мной: захотят – ноги мне отгрызут, а я ничего не смогу поделать.
Я полз дальше, стараясь не попасться в отдушины. Ногам вдруг сделалось свободнее. Я припустил с новыми силами – и тут же достиг соединения с трубой покрупнее. Тут я уже развернулся и пополз головой вперед. Дальше встал на четвереньки, потом – пошел утиными шагами.
Я сел на пересечении с новой трубой и, пока вокруг меня мигал красный свет и продолжался вой, принялся обдумывать ситуацию. Я затерян в лабиринте из труб. За воздух можно не бояться: с новыми генераторами кислорода я могу дышать, пока не тресну. Еды у меня нет. Воды тоже. Тело от обезвоживания пока не страдало – о чем мне настойчиво напоминал мочевой пузырь. Из оружия у меня только ракетница семидесятилетней давности – пистолет с одной большой медленной пулей. Я должен был намерить тут всякой всячины, да вот приборы остались в рюкзаке, а рюкзак – в шлюзе-выпускнике. Снаряд огромный. В такой громаде наверняка найдутся еще двери. Главное, ползти дальше, пока не найду другой выход или не додумаюсь, как вылезти из старого.
А покамест, раз уж приборов нет, может хоть образец со стены взять? Я перехватил ракетницу за дуло и, как геолог молотком, стукнул рукояткой по стене. Ракетница беспомощно отскочила, даже следа не оставила. Ну что ж, не судьба. Придется запоминать, что вижу.
Широкая труба (которую я окрестил «Бродвеем»*[5]) скорее приведет, куда нужно – в нее я и пополз. Через двадцать минут ползанья и нытья о переполненном мочевом пузыре «Бродвей» открылся в овальное помещение, примерно с гараж размером. Так, пусть это будет «Таймс-сквер». На стенах «Таймс-сквера» светились зеленые овалы, из стен торчали какие-то фиговины, возможно, рукоятки.
Внезапно волоски на моей шее встали дыбом. Не знаю уж как, только чувствовал я, что не один здесь. Я застыл и прищурился, привыкая к свету.
В другом конце помещения шевельнулась тень.
Я бы перепугался, но торжественность момента переборола страх. По коже поползли мурашки.
С виду тень напоминала банан, причем неспелый – зеленый. Банан пяти футов росту, и может пару – толщиной. Банан без рук, без ног, без лица. Без глаз – только белые шишки на головном конце. Безо рта.
Тень извернулась, изогнулась в вопросительный знак на овальном пьедестале, поднимавшемся из пола. Ее кожа задрожала, от верхушки вопросительного знака к хвостовому концу побежала волна, будто тюбик с пастой выдавливал сам себя. Черная масса засочилась из хвоста на пьедестал.
Вот уже сколько тысяч лет человечество гадало, одиноко ли оно во Вселенной. Бесчисленные поколения мечтали и ждали. И вот сейчас, в этот самый момент, представители двух разумных видов, разделенных космосом, наконец встретились…
…И один из нас сидит на толчке.
Я нервно прочистил горло.
– Говард? Я застрял.
На сей раз даже треска не донеслось. Корпус снаряда был не только непробиваемым, но и непроницаемым для радиоволн.
Рюкзак находился на расстоянии вытянутой руки… по ту сторону люка. В рюкзаке лежали фонарик, пистолет, еда и питье, которые можно принимать через специальный сосок в шлеме, и приборы, которыми я должен был собрать информацию и принести в ракету. С таким же успехом все это могло остаться на Земле.
Меня как будто похоронили заживо. К знакомому вою снаряда присоединился новый звук: более частый, хрипящий. Я даже не сразу сообразил, что это мое пыхтение. Я лежал в гробу, где ни разглядеть ничего, ни пошевелиться. Ужас помутил мой разум.
С огромным трудом я заставил себя думать. Шлем. Зеркальный солнцезащитный щиток можно поднять. Я это сделал и прозрел. Теперь я снова мог ровно дышать.
Здесь, оказывается, есть свет!
Тусклый-тусклый красный свет лился со стен и освещал мой гроб – длинный, круглый, как водопроводная труба. Свет пульсировал в такт завываниям. Я извернулся и глянул через плечо. Труба шла прямо и потом сворачивала, но вовсе не думала расширяться.
У меня был выбор: либо ждать здесь и надеяться, что Говард – или провидение – откроют люк. Ждать, пока не сломается мой генератор кислорода, и я не помру от истощения или обезвоживания. Либо же ползти вглубь снаряда. Так можно найти расширение в трубе, узнать что-нибудь полезное или отыскать выход на волю. А можно нарваться на что-нибудь, что меня укокошит.
Первый вариант отпадал. Никогда я не мог спокойно ждать.
Труба была изрезана длинными узкими щелями. Вентиляционная система? Для чего? Здесь что, есть воздух? Впрочем, был же воздушный шлюз, так что все сходится. А если есть воздух, значит, кто-то им здесь дышал. Или все еще дышит. Как не хватало мне того пистолета из рюкзака!
Я попал ногой во вторую вентиляционную отдушину. Рефлекторно протянул руку к ушибленному месту и наткнулся на выпирающий карман штанины. Ну конечно! Залез в карман и нащупал забытую там ракетницу. Хоть какое-то оружие!
Я протащил ракетницу вдоль тела до головы и выставил ее перед собой. Теперь я готов поджарить любого, кто последует за мной по пятам. Правда, страшнее те, кто окажется передо мной: захотят – ноги мне отгрызут, а я ничего не смогу поделать.
Я полз дальше, стараясь не попасться в отдушины. Ногам вдруг сделалось свободнее. Я припустил с новыми силами – и тут же достиг соединения с трубой покрупнее. Тут я уже развернулся и пополз головой вперед. Дальше встал на четвереньки, потом – пошел утиными шагами.
Я сел на пересечении с новой трубой и, пока вокруг меня мигал красный свет и продолжался вой, принялся обдумывать ситуацию. Я затерян в лабиринте из труб. За воздух можно не бояться: с новыми генераторами кислорода я могу дышать, пока не тресну. Еды у меня нет. Воды тоже. Тело от обезвоживания пока не страдало – о чем мне настойчиво напоминал мочевой пузырь. Из оружия у меня только ракетница семидесятилетней давности – пистолет с одной большой медленной пулей. Я должен был намерить тут всякой всячины, да вот приборы остались в рюкзаке, а рюкзак – в шлюзе-выпускнике. Снаряд огромный. В такой громаде наверняка найдутся еще двери. Главное, ползти дальше, пока не найду другой выход или не додумаюсь, как вылезти из старого.
А покамест, раз уж приборов нет, может хоть образец со стены взять? Я перехватил ракетницу за дуло и, как геолог молотком, стукнул рукояткой по стене. Ракетница беспомощно отскочила, даже следа не оставила. Ну что ж, не судьба. Придется запоминать, что вижу.
Широкая труба (которую я окрестил «Бродвеем»*[5]) скорее приведет, куда нужно – в нее я и пополз. Через двадцать минут ползанья и нытья о переполненном мочевом пузыре «Бродвей» открылся в овальное помещение, примерно с гараж размером. Так, пусть это будет «Таймс-сквер». На стенах «Таймс-сквера» светились зеленые овалы, из стен торчали какие-то фиговины, возможно, рукоятки.
Внезапно волоски на моей шее встали дыбом. Не знаю уж как, только чувствовал я, что не один здесь. Я застыл и прищурился, привыкая к свету.
В другом конце помещения шевельнулась тень.
Я бы перепугался, но торжественность момента переборола страх. По коже поползли мурашки.
С виду тень напоминала банан, причем неспелый – зеленый. Банан пяти футов росту, и может пару – толщиной. Банан без рук, без ног, без лица. Без глаз – только белые шишки на головном конце. Безо рта.
Тень извернулась, изогнулась в вопросительный знак на овальном пьедестале, поднимавшемся из пола. Ее кожа задрожала, от верхушки вопросительного знака к хвостовому концу побежала волна, будто тюбик с пастой выдавливал сам себя. Черная масса засочилась из хвоста на пьедестал.
Вот уже сколько тысяч лет человечество гадало, одиноко ли оно во Вселенной. Бесчисленные поколения мечтали и ждали. И вот сейчас, в этот самый момент, представители двух разумных видов, разделенных космосом, наконец встретились…
…И один из нас сидит на толчке.
Я нервно прочистил горло.
20
Я наставил на банан ракетницу.
– Руки вверх!
Не знаю, зачем я это сказал. Может, думал, что он меня по тону поймет?
Слизняк – одного взгляда на банан хватило, чтобы его так окрестить, – повернул ко мне головной конец. Мы оба замерли. Со стен мигал свет. Сердце отчаянно колотилось. Слизняк медленно покачивал головным концом, как кобра, поднявшаяся из корзины.
Может, он так здоровался. Может, гипнотизировал меня.
Я взвел курок.
Он слез с унитаза и начал опползать меня слева. Двигался он прямо как садовая улитка – но быстро. Я тоже пошел по кругу, целясь дрожащей рукой. Здесь его территория. Почем знать, может, от следующего шага пол подо мной провалится, и я рухну в кипящее масло.
Шлеп.
Я глянул вниз. Ногой я зацепил за черный блестящий пустой футляр, размерами и формой со слизняка, и тот теперь покачивался на полу.
Слизняк рванулся ко мне, я отскочил.
– Не любишь, значит, когда твою одежду трогают?
Из его середины выросла шишка, превратилась в щупальце и поползла к изогнутому металлическому цилиндру рядом со скафандром. Оружие?
– Эй, без шуток.
Я ткнул пистолетом в сторону слизняка и напряг палец на спусковом крючке.
Щупальце остановилось.
– Молодец, – похвалил я его.
Щупальце метнулось дальше.
Я нырнул к цилиндру. Я успел коснуться его быстрее и отбросить вне досягаемости слизняка. Тут же поднялся и встал между инопланетянином и оружием. Навел на слизняка ракетницу, шагнул вперед. Тот отполз. Еще шаг – опять отполз. Здесь не было углов, но одна из овальных стен сужалась. Туда я слизняка и загнал.
Он покачивался из стороны в сторону. Он попался и знал об этом.
Слизняк обмяк и рухнул на пол, как продырявленный шарик.
Я отсчитал десять ударов сердца. Слизняк не двигался. Его кожа потускнела, из хвоста опять поползла черная дрянь.
– Боже! Ты чего, убил себя, что ли?
Я отступил на шаг, слушая свое хрипящее дыхание.
Может, он притворяется? А ну-ка! Я отпустил курок и с размаху хряснул слизняка ракетницей. Он не шевельнулся.
Я придвинулся к нему, спрятал ракетницу в карман и толкнул пришельца носком ботинка. Все равно что желе пихать. Мертвее не бывает.
Говорил ведь Говард, что в снарядах могут быть пилоты-смертники. Такому ничего не стоит проглотить какого-нибудь улиточного яду. Он предпочел умереть за бога и отечество (если они у него, конечно, есть), чем попасть в плен. Наверное, так и должны поступать хорошие солдаты.
– Говард?
Бесполезно. Рация такая же дохлая, как слизняк.
И опять волоски на шее у меня встали дыбом. Снова ощутил, что здесь я не один.
Что-то шикнуло сзади. Я обернулся.
Дверь (если это можно назвать дверью), через которую я вошел, кишела слизнями. Они ползли ко мне, как черви из разложившегося карпа.
Я отпрыгнул, подобрав с пола оружие слизняка. Некоторые из слизней тоже были вооружены: держали цилиндры в щупальцах, которые, похоже, могли расти откуда угодно. Тот, кто был ближе, направил на меня пистолет (я уже думал об этих штуковинах как о пистолетах) и напряг щупальца вокруг кольца у начала цилиндра. Так вот он, спусковой крючок! Я вскинул свой цилиндр и сжал кольцо.
Что-то выстрелило из моего оружия и попало в слизняка. Тот шмякнулся на пол, будто сто фунтов коровьей печенки.
Позади него буйствовали не меньше сорока слизней. Они рассредоточились и наставили на меня пистолеты.
Я подхватил с пола своего слизняка и отступил в туннель. Слизни не стреляли. Двое с изогнутым, заостренным как сабли, оружием кинулись ко мне. Это уже не шутки. Если они прорежут скафандр, мне не вернуться к лунному модулю. А то еще и задохнусь в их атмосфере.
Срезав слизней из новообретенного оружия, прежде чем они успели ко мне подобраться, я подхватил их тела и кинул одно на другое, соорудив зеленую слизкую баррикаду. Слизняка я перебросил себе на плечо, как мешок с мукой, и по-спортивному пустился по трубе, умудряясь и не зацепиться о вентиляционные отдушины, и труп пришельца не потерять. Завернул за угол и нарвался на слизнячий пост, но с сорока слизнями позади меня выбора не оставалось: я пригнул голову и, паля во все стороны, протаранил заставу. Так и бежал: позади слизни, на плече покойник, то тут, то там засады, будто инопланетяне через стены ходят. Я прорывался, пыхтел, ловил воздух ртом; пот лил с меня ручьями. Хуже того, я начал сбавлять темп, а цилиндр перестал стрелять. Патроны, что ли, кончились, или сломал я его – не знаю.
Тут я понял, что больше за мной никто не бежит, и впереди тоже никто вроде не поджидает. На очередном пересечении туннелей я скинул слизняка и присел передохнуть, спиной к стене, крутя глазами во все стороны одновременно.
Куда подевались слизни? Я насчитал как минимум сорок, убил ну может десять. А где остальные? Свет все так же пульсировал со стен, тревожный вой все так же продолжался.
Тревога! Ну конечно! Вот что значили свет и вой! Сигнал, который говорит: «Покинуть корабль! Мотайте отсюда!».
Все сходится! Слизняк предпочел смерть плену. И дружки его скорее взорвут этот снаряд, и меня вместе с ним, к чертовой матери, чем позволят себя захватить. Неудивительно, что они за мной гнаться перестали.
Сколько у меня времени?
На полу узкого туннеля, уходящего вбок, белелось что-то прямоугольное. Я подполз, присмотрелся. Книжка. «Как выжить в Тихом океане?».
Мои скитания привели меня обратно, на пересечение «Бродвея» с туннелем, к люку наружу. Брошюрка, должно быть, выпала из кармана, когда я вытягивал ракетницу.
Свет замигал чаще, вой поднялся на октаву. Снаряд отсчитывал последние мгновения перед взрывом.
Я вглядывался в туннель. Там, в конце, люк, заточивший меня здесь. Если он открывается на движения снаружи, чтобы впустить незадачливого слизня-космонавта, то, может быть, сейчас, когда корабль вот-вот разнесет на куски, он откроется на движения внутри. Или, может, откроется, унюхав слизняка. План, прямо скажем, шаткий, но другого нет. Я подобрал слизняка и, толкая его перед собой, как кучу тряпья, пополз по туннелю.
Я и в прошлый-то раз долго полз, а сейчас туннелю конца и края не было. А свет и вой уже почти сливались.
Наконец я увидел люк. Закрытый. Я собрался с духом и подтолкнул к нему слизняка. Ничего. Я помотал слизняком туда-сюда, словно куклой. Люк не шелохнулся.
Сколько еще до взрыва? Минуты? Секунды?
Если бы я сразу согласился на работу в Голливуде, может быть, Аарон Гродт и не отдал бы меня полицейским. Лежал бы я сейчас у бассейна под искусственным солнцем, созерцал бы полунагую Крисси и балдел.
Почувствую ли я что-нибудь, когда эта хреновина взорвется? Или же испарюсь прежде, чем нервные окончания донесут в мозг болевой сигнал?
Я потер слизняком о люк. Ничего.
В фильме герой отстрелил бы у двери замок и сбежал.
А что, это мысль! Из кармана у меня все еще торчала ракетница. Я достал ее, отполз от люка, заслонился слизняком, зажмурился и нажал на спусковой крючок.
Ни черта.
Я озверело вцепился в спусковой крючок, аж рука затряслась. Фигушки! Моя последняя надежда разбилась о непригодную ракетницу. В глазах защипало от слез. Погибну ни за грош.
Я открыл глаза. В пульсирующем красном свете на меня смотрела ракетница. С опущенным курком над большим пальцем.
Можно хоть до посинения давить на спусковой крючок, но с невзведенным курком ракетница стрелять не будет. Дрожащими пальцами я взвел курок.
Даже если ракетница выстрелит, поможет ли это? Что если ракета срикошетит и прорвет мне скафандр?
Я не знал молитв, поэтому просто попросил: «ну пожалуйста».
Я легонько увеличивал давление на спусковой крючок, пока пружина вдруг не высвободилась. Курок пополз вперед – медленно, будто сквозь патоку. Затем он стукнул по патрону.
– Руки вверх!
Не знаю, зачем я это сказал. Может, думал, что он меня по тону поймет?
Слизняк – одного взгляда на банан хватило, чтобы его так окрестить, – повернул ко мне головной конец. Мы оба замерли. Со стен мигал свет. Сердце отчаянно колотилось. Слизняк медленно покачивал головным концом, как кобра, поднявшаяся из корзины.
Может, он так здоровался. Может, гипнотизировал меня.
Я взвел курок.
Он слез с унитаза и начал опползать меня слева. Двигался он прямо как садовая улитка – но быстро. Я тоже пошел по кругу, целясь дрожащей рукой. Здесь его территория. Почем знать, может, от следующего шага пол подо мной провалится, и я рухну в кипящее масло.
Шлеп.
Я глянул вниз. Ногой я зацепил за черный блестящий пустой футляр, размерами и формой со слизняка, и тот теперь покачивался на полу.
Слизняк рванулся ко мне, я отскочил.
– Не любишь, значит, когда твою одежду трогают?
Из его середины выросла шишка, превратилась в щупальце и поползла к изогнутому металлическому цилиндру рядом со скафандром. Оружие?
– Эй, без шуток.
Я ткнул пистолетом в сторону слизняка и напряг палец на спусковом крючке.
Щупальце остановилось.
– Молодец, – похвалил я его.
Щупальце метнулось дальше.
Я нырнул к цилиндру. Я успел коснуться его быстрее и отбросить вне досягаемости слизняка. Тут же поднялся и встал между инопланетянином и оружием. Навел на слизняка ракетницу, шагнул вперед. Тот отполз. Еще шаг – опять отполз. Здесь не было углов, но одна из овальных стен сужалась. Туда я слизняка и загнал.
Он покачивался из стороны в сторону. Он попался и знал об этом.
Слизняк обмяк и рухнул на пол, как продырявленный шарик.
Я отсчитал десять ударов сердца. Слизняк не двигался. Его кожа потускнела, из хвоста опять поползла черная дрянь.
– Боже! Ты чего, убил себя, что ли?
Я отступил на шаг, слушая свое хрипящее дыхание.
Может, он притворяется? А ну-ка! Я отпустил курок и с размаху хряснул слизняка ракетницей. Он не шевельнулся.
Я придвинулся к нему, спрятал ракетницу в карман и толкнул пришельца носком ботинка. Все равно что желе пихать. Мертвее не бывает.
Говорил ведь Говард, что в снарядах могут быть пилоты-смертники. Такому ничего не стоит проглотить какого-нибудь улиточного яду. Он предпочел умереть за бога и отечество (если они у него, конечно, есть), чем попасть в плен. Наверное, так и должны поступать хорошие солдаты.
– Говард?
Бесполезно. Рация такая же дохлая, как слизняк.
И опять волоски на шее у меня встали дыбом. Снова ощутил, что здесь я не один.
Что-то шикнуло сзади. Я обернулся.
Дверь (если это можно назвать дверью), через которую я вошел, кишела слизнями. Они ползли ко мне, как черви из разложившегося карпа.
Я отпрыгнул, подобрав с пола оружие слизняка. Некоторые из слизней тоже были вооружены: держали цилиндры в щупальцах, которые, похоже, могли расти откуда угодно. Тот, кто был ближе, направил на меня пистолет (я уже думал об этих штуковинах как о пистолетах) и напряг щупальца вокруг кольца у начала цилиндра. Так вот он, спусковой крючок! Я вскинул свой цилиндр и сжал кольцо.
Что-то выстрелило из моего оружия и попало в слизняка. Тот шмякнулся на пол, будто сто фунтов коровьей печенки.
Позади него буйствовали не меньше сорока слизней. Они рассредоточились и наставили на меня пистолеты.
Я подхватил с пола своего слизняка и отступил в туннель. Слизни не стреляли. Двое с изогнутым, заостренным как сабли, оружием кинулись ко мне. Это уже не шутки. Если они прорежут скафандр, мне не вернуться к лунному модулю. А то еще и задохнусь в их атмосфере.
Срезав слизней из новообретенного оружия, прежде чем они успели ко мне подобраться, я подхватил их тела и кинул одно на другое, соорудив зеленую слизкую баррикаду. Слизняка я перебросил себе на плечо, как мешок с мукой, и по-спортивному пустился по трубе, умудряясь и не зацепиться о вентиляционные отдушины, и труп пришельца не потерять. Завернул за угол и нарвался на слизнячий пост, но с сорока слизнями позади меня выбора не оставалось: я пригнул голову и, паля во все стороны, протаранил заставу. Так и бежал: позади слизни, на плече покойник, то тут, то там засады, будто инопланетяне через стены ходят. Я прорывался, пыхтел, ловил воздух ртом; пот лил с меня ручьями. Хуже того, я начал сбавлять темп, а цилиндр перестал стрелять. Патроны, что ли, кончились, или сломал я его – не знаю.
Тут я понял, что больше за мной никто не бежит, и впереди тоже никто вроде не поджидает. На очередном пересечении туннелей я скинул слизняка и присел передохнуть, спиной к стене, крутя глазами во все стороны одновременно.
Куда подевались слизни? Я насчитал как минимум сорок, убил ну может десять. А где остальные? Свет все так же пульсировал со стен, тревожный вой все так же продолжался.
Тревога! Ну конечно! Вот что значили свет и вой! Сигнал, который говорит: «Покинуть корабль! Мотайте отсюда!».
Все сходится! Слизняк предпочел смерть плену. И дружки его скорее взорвут этот снаряд, и меня вместе с ним, к чертовой матери, чем позволят себя захватить. Неудивительно, что они за мной гнаться перестали.
Сколько у меня времени?
На полу узкого туннеля, уходящего вбок, белелось что-то прямоугольное. Я подполз, присмотрелся. Книжка. «Как выжить в Тихом океане?».
Мои скитания привели меня обратно, на пересечение «Бродвея» с туннелем, к люку наружу. Брошюрка, должно быть, выпала из кармана, когда я вытягивал ракетницу.
Свет замигал чаще, вой поднялся на октаву. Снаряд отсчитывал последние мгновения перед взрывом.
Я вглядывался в туннель. Там, в конце, люк, заточивший меня здесь. Если он открывается на движения снаружи, чтобы впустить незадачливого слизня-космонавта, то, может быть, сейчас, когда корабль вот-вот разнесет на куски, он откроется на движения внутри. Или, может, откроется, унюхав слизняка. План, прямо скажем, шаткий, но другого нет. Я подобрал слизняка и, толкая его перед собой, как кучу тряпья, пополз по туннелю.
Я и в прошлый-то раз долго полз, а сейчас туннелю конца и края не было. А свет и вой уже почти сливались.
Наконец я увидел люк. Закрытый. Я собрался с духом и подтолкнул к нему слизняка. Ничего. Я помотал слизняком туда-сюда, словно куклой. Люк не шелохнулся.
Сколько еще до взрыва? Минуты? Секунды?
Если бы я сразу согласился на работу в Голливуде, может быть, Аарон Гродт и не отдал бы меня полицейским. Лежал бы я сейчас у бассейна под искусственным солнцем, созерцал бы полунагую Крисси и балдел.
Почувствую ли я что-нибудь, когда эта хреновина взорвется? Или же испарюсь прежде, чем нервные окончания донесут в мозг болевой сигнал?
Я потер слизняком о люк. Ничего.
В фильме герой отстрелил бы у двери замок и сбежал.
А что, это мысль! Из кармана у меня все еще торчала ракетница. Я достал ее, отполз от люка, заслонился слизняком, зажмурился и нажал на спусковой крючок.
Ни черта.
Я озверело вцепился в спусковой крючок, аж рука затряслась. Фигушки! Моя последняя надежда разбилась о непригодную ракетницу. В глазах защипало от слез. Погибну ни за грош.
Я открыл глаза. В пульсирующем красном свете на меня смотрела ракетница. С опущенным курком над большим пальцем.
Можно хоть до посинения давить на спусковой крючок, но с невзведенным курком ракетница стрелять не будет. Дрожащими пальцами я взвел курок.
Даже если ракетница выстрелит, поможет ли это? Что если ракета срикошетит и прорвет мне скафандр?
Я не знал молитв, поэтому просто попросил: «ну пожалуйста».
Я легонько увеличивал давление на спусковой крючок, пока пружина вдруг не высвободилась. Курок пополз вперед – медленно, будто сквозь патоку. Затем он стукнул по патрону.
21
Время замерло. Потом ракетница вспыхнула, отдача ударила мне в руку, и сигнальная ракета долбанула в самый центр люка. Тому хоть бы хны. Ракета отскочила от него, устремилась мне навстречу (я уткнулся носом в пол), пролетела над моим шлемом, бухнулась о стенку и понеслась обратно к люку.
И тут створки слегка приоткрылись. Ракета вынырнула через отверстие и, не сдерживаемая земным притяжением, понеслась прочь, пока не потухла вдали.
Я уставился на стенку, о которую стукнулась ракета. Так вот она, кнопка – с самого начала была здесь!
Черное небо за открытым люком было для меня желаннее любого солнечного дня на Земле. Ракета не только врезала по кнопке – она либо пробила наружный люк, либо сломала контролирующий его механизм. Как бы то ни было, двери по обе стороны воздушного шлюза оказались отворены, и сжатый воздух внутри корабля от безвоздушного пространства снаружи отделяли лишь я со слизняком.
Нас выбросило из корабля, как пробку из-под шампанского. Мы вылетели в вакуум на сорок футов от лунной поверхности; сначала слизняк, следом я, вопящий и махающий руками, как Супермен в погоне за кабачком-переростком.
Мы падали по дуге. Внизу, аккурат в конце дуги, спиной к нам, наклонился Говард, собирая в мешок лунные камни. Тень слизняка промелькнула над капитаном, и тот начал оборачиваться, но слишком поздно.
– Говард! Берегись!
Слизняк шмякнулся о Говарда и распластал его по Луне. Я же, вспомнив о прыжках в бассейн, кувыркнулся в воздухе, приземлился ногами на слизняка и отскочил на десять ярдов. Несмотря на эту подушку и на то, что весил я не больше чемодана, я подвернул лодыжку при втором падении.
Я лежал на спине, не живой и не мертвый; ждал, что вот-вот прорвется скафандр. Надо мной по черному лунному небу раскинулся Млечный Путь. Лопатки вибрировали от воя. Я перекатился на живот и поднялся на четвереньки. Говард валялся, раскинув руки, оглушенный не пойманным мной «кабачком». Сам «кабачок» лежал рядом.
Я подполз к ним.
– Говард?
Молчание. Он не шевельнулся, а в золотистом солнцезащитном щитке виднелось только мое отражение.
Что за черт? Корпус снаряда нас уже не отделяет – но вдруг от удара у кого-то из нас сломалась рация? Если звук передается через камни, то и через шлемы должен. Я прижался своим шлемом к его.
– Говард?
– Джейсон? Что случилось? Чем меня ударило? – Его отдаленный голос будто доносился из аквариума. Впрочем, почему будто?
– Снаряд заминирован! – прокричал я. – Надо линять отсюда! Ты как, справишься?
Он сел. Я поставил его на ноги, показав на лунный модуль.
– Беги!
Но Говард уже тянулся к слизняку.
– Что…
– Шевелись, чтоб тебя! – Я подтолкнул его и подхватил слизняка. – Беги, ну!
Давно ли я влез в снаряд? Долго ли нам осталось?
Слизняк болтался у меня подмышкой; каждый шаг отдавал болью в ногу. Впереди Говард, освоивший лунную походку, скакал по пятнадцать футов на шаг. Я каждым рывком покрывал тридцать футов. Да, уж чего у Луны не отнять: улепетывать на ней гораздо лучше, чем на Земле.
Далеко ли бежать? Сильный ли будет взрыв? Как узнать, что мы в безопасности? Я оглянулся: мы ускакали от снаряда на сто ярдов. Вой затихал.
И вдруг он слился в сплошной стон. Я припустил, поймал в прыжке Говарда, увлек его за камень – и в то же мгновение меня ослепила вспышка. Впопыхах я забыл опустить солнцезащитный щиток.
Казалось, звук взрыва сотрясает всю Луну, хотя как только меня оторвало от камней, грохот исчез. Я упал на Говарда. Обломки неслись над нами, отскакивали от прикрывавшего нас камня, бесшумно переворачивались в безвоздушном пространстве. Я лежал на Говарде, пока вокруг долгие минуты градом рушились мелкие осколки.
Наконец море Изобилия успокоилось. Я прижался к шлему Говарда.
– Ого-го! – только и сказал он.
Мы начали подниматься, и кусочки снаряда посыпались с нас в лунную пыль. Слизняк валялся у наших ног, в целости и сохранности. Говард склонился над ним.
– Так это и есть…
– Снаряд ими кишмя кишел. Кто пытался застрелить меня, кто порубить на куски. Там было темно и жутко.
– Ух, как я тебе завидую!
Ненормальный. Я вздохнул и вышел из нашего укрытия. На месте снаряда осталась воронка, вокруг которой камни раскидало ярдов на сто. Повсюду на бледно-серой поверхности Луны маковыми зернами чернели остатки снаряда. По ту сторону нашего укрытия лежал расколотый камень величиной с арбуз. То же самое запросто могло случиться с моей головой. Или Говарда.
Радиус взрыва покрывал как минимум две трети мили. Мы уцелели только потому, что спрятались за камень. Я начал было хвалить себя за сообразительность, пока не осознал, что не только не добыл разведданных, но еще, небось, и спровоцировал взрыв самой крупной добычи за всю историю разведки.
Говард похлопал меня по плечу и коснулся шлемом.
– Надо унести инопланетянина в ракету.
Я расцвел. Все-таки кое-что я приволок. Наш первый пленник в войне со слизнями. Пусть он и заледенел насквозь, и затвердел, как огурец.
И следующая мысль – ракета! Мецгер и ракета всего в полумиле от взрыва. Рывком я повернулся в их направлении, да только каменные громады загораживали вид.
– Мецгер!
Тишина. И не поймешь, работают ли наши рации. Мецгер ведь не знал о взрыве. Он ничего не сделал, чтобы смягчить удар.
Сердце тревожно застучало. Я разбежался и прыгнул на десятифутовый булыжник, чуть не перелетев его, с трудом ловя равновесие.
Вон она, ракета, на горизонте. Может отсюда рация сработает?
– Мецгер! – прокричал я.
Ничего.
Вот тогда-то я заметил что-то странное с ракетой. Может, я просто под новым углом на нее гляжу? Я присмотрелся – и сердце екнуло в груди. Одна из четырех опор модуля отвалилась. Сам модуль накренился, как лихо заломленная шапка. Тарелка-антенна, прежде смотревшая вверх, теперь болталась на проводах.
Обреченно я спрыгнул с камня и подобрал слизняка. Ракета наша, хоть и примитивная, а веревками назад обломки не примотаешь. Такая никуда не полетит – а, судя по словам Говарда, только ее и успели реконструировать. Больше таких ракет нет, слать за нами с Земли нечего. Нас с Говардом ожидает верная медленная смерть. Было даже почти неважно, выжил ли Мецгер.
И тут створки слегка приоткрылись. Ракета вынырнула через отверстие и, не сдерживаемая земным притяжением, понеслась прочь, пока не потухла вдали.
Я уставился на стенку, о которую стукнулась ракета. Так вот она, кнопка – с самого начала была здесь!
Черное небо за открытым люком было для меня желаннее любого солнечного дня на Земле. Ракета не только врезала по кнопке – она либо пробила наружный люк, либо сломала контролирующий его механизм. Как бы то ни было, двери по обе стороны воздушного шлюза оказались отворены, и сжатый воздух внутри корабля от безвоздушного пространства снаружи отделяли лишь я со слизняком.
Нас выбросило из корабля, как пробку из-под шампанского. Мы вылетели в вакуум на сорок футов от лунной поверхности; сначала слизняк, следом я, вопящий и махающий руками, как Супермен в погоне за кабачком-переростком.
Мы падали по дуге. Внизу, аккурат в конце дуги, спиной к нам, наклонился Говард, собирая в мешок лунные камни. Тень слизняка промелькнула над капитаном, и тот начал оборачиваться, но слишком поздно.
– Говард! Берегись!
Слизняк шмякнулся о Говарда и распластал его по Луне. Я же, вспомнив о прыжках в бассейн, кувыркнулся в воздухе, приземлился ногами на слизняка и отскочил на десять ярдов. Несмотря на эту подушку и на то, что весил я не больше чемодана, я подвернул лодыжку при втором падении.
Я лежал на спине, не живой и не мертвый; ждал, что вот-вот прорвется скафандр. Надо мной по черному лунному небу раскинулся Млечный Путь. Лопатки вибрировали от воя. Я перекатился на живот и поднялся на четвереньки. Говард валялся, раскинув руки, оглушенный не пойманным мной «кабачком». Сам «кабачок» лежал рядом.
Я подполз к ним.
– Говард?
Молчание. Он не шевельнулся, а в золотистом солнцезащитном щитке виднелось только мое отражение.
Что за черт? Корпус снаряда нас уже не отделяет – но вдруг от удара у кого-то из нас сломалась рация? Если звук передается через камни, то и через шлемы должен. Я прижался своим шлемом к его.
– Говард?
– Джейсон? Что случилось? Чем меня ударило? – Его отдаленный голос будто доносился из аквариума. Впрочем, почему будто?
– Снаряд заминирован! – прокричал я. – Надо линять отсюда! Ты как, справишься?
Он сел. Я поставил его на ноги, показав на лунный модуль.
– Беги!
Но Говард уже тянулся к слизняку.
– Что…
– Шевелись, чтоб тебя! – Я подтолкнул его и подхватил слизняка. – Беги, ну!
Давно ли я влез в снаряд? Долго ли нам осталось?
Слизняк болтался у меня подмышкой; каждый шаг отдавал болью в ногу. Впереди Говард, освоивший лунную походку, скакал по пятнадцать футов на шаг. Я каждым рывком покрывал тридцать футов. Да, уж чего у Луны не отнять: улепетывать на ней гораздо лучше, чем на Земле.
Далеко ли бежать? Сильный ли будет взрыв? Как узнать, что мы в безопасности? Я оглянулся: мы ускакали от снаряда на сто ярдов. Вой затихал.
И вдруг он слился в сплошной стон. Я припустил, поймал в прыжке Говарда, увлек его за камень – и в то же мгновение меня ослепила вспышка. Впопыхах я забыл опустить солнцезащитный щиток.
Казалось, звук взрыва сотрясает всю Луну, хотя как только меня оторвало от камней, грохот исчез. Я упал на Говарда. Обломки неслись над нами, отскакивали от прикрывавшего нас камня, бесшумно переворачивались в безвоздушном пространстве. Я лежал на Говарде, пока вокруг долгие минуты градом рушились мелкие осколки.
Наконец море Изобилия успокоилось. Я прижался к шлему Говарда.
– Ого-го! – только и сказал он.
Мы начали подниматься, и кусочки снаряда посыпались с нас в лунную пыль. Слизняк валялся у наших ног, в целости и сохранности. Говард склонился над ним.
– Так это и есть…
– Снаряд ими кишмя кишел. Кто пытался застрелить меня, кто порубить на куски. Там было темно и жутко.
– Ух, как я тебе завидую!
Ненормальный. Я вздохнул и вышел из нашего укрытия. На месте снаряда осталась воронка, вокруг которой камни раскидало ярдов на сто. Повсюду на бледно-серой поверхности Луны маковыми зернами чернели остатки снаряда. По ту сторону нашего укрытия лежал расколотый камень величиной с арбуз. То же самое запросто могло случиться с моей головой. Или Говарда.
Радиус взрыва покрывал как минимум две трети мили. Мы уцелели только потому, что спрятались за камень. Я начал было хвалить себя за сообразительность, пока не осознал, что не только не добыл разведданных, но еще, небось, и спровоцировал взрыв самой крупной добычи за всю историю разведки.
Говард похлопал меня по плечу и коснулся шлемом.
– Надо унести инопланетянина в ракету.
Я расцвел. Все-таки кое-что я приволок. Наш первый пленник в войне со слизнями. Пусть он и заледенел насквозь, и затвердел, как огурец.
И следующая мысль – ракета! Мецгер и ракета всего в полумиле от взрыва. Рывком я повернулся в их направлении, да только каменные громады загораживали вид.
– Мецгер!
Тишина. И не поймешь, работают ли наши рации. Мецгер ведь не знал о взрыве. Он ничего не сделал, чтобы смягчить удар.
Сердце тревожно застучало. Я разбежался и прыгнул на десятифутовый булыжник, чуть не перелетев его, с трудом ловя равновесие.
Вон она, ракета, на горизонте. Может отсюда рация сработает?
– Мецгер! – прокричал я.
Ничего.
Вот тогда-то я заметил что-то странное с ракетой. Может, я просто под новым углом на нее гляжу? Я присмотрелся – и сердце екнуло в груди. Одна из четырех опор модуля отвалилась. Сам модуль накренился, как лихо заломленная шапка. Тарелка-антенна, прежде смотревшая вверх, теперь болталась на проводах.
Обреченно я спрыгнул с камня и подобрал слизняка. Ракета наша, хоть и примитивная, а веревками назад обломки не примотаешь. Такая никуда не полетит – а, судя по словам Говарда, только ее и успели реконструировать. Больше таких ракет нет, слать за нами с Земли нечего. Нас с Говардом ожидает верная медленная смерть. Было даже почти неважно, выжил ли Мецгер.