Страница:
Может быть, все же рискнуть и вывести людей поодиночке через провал под бомбой! Но куда он ведет, этот провал? Судя по проникающему откуда-то холодному воздуху, здесь есть выход наружу.
Суровцев крепче сжал проволочную ручку полуразбитой «летучей мыши», вобрал голову в плечи, пригнулся и шагнул под бомбу.
И в эту минуту фонарь погас.
Суровцев мысленно выругался. Хотел уже позвать Савельева со спичками, но удержался, подумав, что не должен и не имеет права подвергать товарища смертельному риску.
Он понимал, конечно, что, если бомба сорвется и произойдет взрыв, вряд ли кто-нибудь в подвале уцелеет. Тем не менее ему казалось, что непосредственная близость к бомбе увеличивает опасность: здесь не было ни одного шанса на спасение.
Продвинул ручку фонаря ближе к локтю, вытянул руку вперед и двинулся в темноту. Сделать удалось только три шага — он это твердо запомнил, — и рука уперлась в какую-то преграду.
Поставив фонарь на землю, Суровцев стал медленно обшаривать невидимое препятствие. Это была стена, частично поврежденная, но все же устоявшая при падении бомбы. Правда, метрах в двух от пола нащупывалось какое-то углубление. Ширина его была как будто достаточной, чтобы туда пролез человек.
Но куда вел этот ход? Может быть, он замыкался обвалом?
Суровцев сунул ладонь в углубление и не ощутил ни малейшего дуновения. Ему стало ясно: никакого выхода отсюда нет. А воздух проникает в подвал сверху, через высокий колодец, который образовался при падении бомбы, пробившей крышу и верхние этажи. И хотя Суровцева окружала тьма, ему показалось, что он снова видит перед собой уродливую громадину, чуть покачивающуюся и ежеминутно грозящую сорваться, разнести в клочья все, что находится вокруг.
Мелькнула утешительная мысль: «Может быть, это дефектная бомба? Может, немецкие рабочие-антифашисты обезвредили ее еще на заводе? Ведь такие случаи бывают, в газетах не раз об этом писали!..»
Суровцев подхватил фонарь, надо было возвращаться.
Он помнил: от бомбы его отделяют всего три шага. Сделал один шаг… второй… И в этот момент услышал оклик встревоженного Савельева:
— Капитан, где ты? Что с фонарем? Опять погас?
Голос звучал совсем близко, — видимо, Савельев стоял у самого пролома.
— Не подходи! — крикнул Суровцев.
— Еще что-то стряслось, капитан? — понизив голос, спросил Савельев.
— Я иду к тебе. Стой на месте и жди!
Он боялся, что Савельев все же шагнет в провал и в темноте толкнет бомбу. Сам сделал еще полшага вперед, поставил фонарь и медленно вытянул руку. Кончики его пальцев нащупали тело бомбы. Он опустился на корточки, взял фонарь, осторожно пробрался под бомбой.
У низкого края разрушенной стены столкнулся с Савельевым.
— Женщина-то та самая… ну, дежурная, — вполголоса сказал Савельев, — кончилась… убита… грудь и голову раздавило…
— Больше убитых нет? — спросил Суровцев.
— Нет. Раненые есть. В темноте не разберешь. Что с фонарем-то? Я сейчас…
— Подожди, отойдем.
Только достигнув противоположной стены, Суровцев велел зажечь спичку. Когда огонек пробежал по широкому краю фитиля и, несколько раз дрогнув, разгорелся невысоким, но ровным пламенем, он сказал:
— Я сейчас вернусь туда, в провал. Еще раз посмотрю: может быть, оттуда есть какой-нибудь выход.
— Вместе пойдем! — нетерпеливо воскликнул Савельев.
— Нет, — категорически заявил Суровцев и добавил первое, что пришло ему в голову: — Вдвоем там не повернуться.
— Но как же ты, с одной рукой!.. Я хоть фонарь буду держать!..
— Нет, — повторил Суровцев, — ты останешься здесь. Это приказ.
Снова шагнув в провал, Суровцев приподнял фонарь, стараясь загородить его своим телом, чтобы из подвала нельзя было увидеть бомбу. Сам же внимательно оглядел ее. Огромный, мышиного цвета, сигарообразный металлический баллон держался на весу лишь потому, что его деформированное хвостовое оперение застряло, зажатое между деревянной балкой и канализационной трубой. На корпусе бомбы были видны вмятины, как на кузове легковой машины, попавшей в аварию.
Суровцев еще раз поднял фонарь, стараясь определить, насколько надежно зажато хвостовое оперение, и, к ужасу своему, обнаружил, что вдоль балки тянутся трещины.
Пол, на котором стоял Суровцев, был твердый, цементный. Если балка не выдержит и бомба упадет, взрыв неизбежен…
«Ну что же ты стоишь?! — мысленно воскликнул Суровцев. — Действуй же, черт тебя побери, действуй!»
Но зрелище готовой сорваться бомбы на какие-то секунды как будто парализовало его. Суровцев сжал зубы, тряхнул головой, чтобы сбросить охватившее его оцепенение. «Действуй! — снова приказал он себе. — От тебя зависит сейчас жизнь десятков людей!»
До того как он стал командиром стрелкового батальона, Суровцев был сапером. Он умел устанавливать и обезвреживать мины любых конструкций, но с неразорвавшейся авиационной бомбой ему иметь дело не приходилось.
И сейчас он лихорадочно пытался восстановить в памяти наставления и инструкции, которые во время учебы в училище вызубривал наизусть, и прежде всего инструкцию по обезвреживанию и уничтожению боеприпасов и авиационных бомб.
Вспомнились почему-то только два требования этой инструкции: «Не трогать!» и «Обезвреживать своими силами лишь в крайнем случае».
Сейчас и был этот самый «крайний случай»…
«Спокойно! — сказал себе Суровцев. — Без паники!»
И вдруг подумал о том, что там, наверху, уже вечер, и если не удастся выбраться отсюда в самое ближайшее время, то наступит комендантский час; тогда уже не останется никакой надежды избежать встречи с патрулем. Эта, казалось бы, нелепая в данной ситуации мысль как-то разом привела Суровцева в состояние собранности и деловой сосредоточенности.
«Единственная возможность обезвредить фугасную бомбу, — размышлял он, — это извлечь из нее взрыватели. Взрыватели, взрыватели!» — настойчиво, точно гипнотизируя себя, повторил Суровцев.
Но почему бомба не взорвалась? Может быть, она снабжена механизмом замедленного действия? Первое свое предположение, что бомба дефектная, он решительно откинул.
Отведя фонарь в сторону, Суровцев вплотную подошел к бомбе, затаив дыхание приложил ухо к ее корпусу. И, вздрогнув, отшатнулся. Ему показалось, что он слышит частое тиканье часового механизма. «Все! — подумал он. — Это конец…»
Снова прижал ухо к металлу и снова услышал едва различимое тиканье…
Переводя дыхание, Суровцев чуть отклонился от бомбы. Но в ушах его все еще раздавалось это чуть слышное постукивание. «Неужели механизм стал работать громче? — подумал он. — Или мне померещилось?» Нет, удары часового маятника звучали по-прежнему…
Догадка пришла внезапно: это же метроном! Обвал каким-то чудом не повредил проводов, тянувшихся сверху к репродуктору, установленному в убежище где-то под потолком. И метроном продолжал стучать. До сих пор его заглушал гул канонады, да и вся обстановка в подвале после того, как произошел обвал, была не такой, чтобы к нему прислушиваться.
Но теперь, в наступившей тишине, весь превратившись в слух, Суровцев понял: это стучит метроном.
«Значит, часового механизма в бомбе нет», — с облегчением подумал он и посмотрел на нее даже с каким-то чувством благодарности.
Но мысль о том, что взрыватели в бомбе все же есть, обязательно есть, снова вернула Суровцева к реальности. Но какие они, какого типа? Механические? Или электрохимические? В последнем случае где-то в корпусе бомбы запрятана стеклянная ампула с серной кислотой…
«Нет, — сказал себе Суровцев, — ампула не выдержала бы сотрясения, разбилась, и бомба уже взорвалась бы. Должны быть взрыватели, но где же они?»
Параграфы инструкций и даже макет немецкой бомбы отчетливо встали перед его глазами. Он вспомнил, что механические взрыватели имеют форму стакана и что на внешней стороне каждого из них должна быть красная стрелка, которая автоматически переводится в боевое положение при отделении бомбы от самолета. «Но, может быть, бомба не взорвалась потому, что не сработал механизм перевода?!» — с новой надеждой подумал Суровцев.
Он опять поднес фонарь к самой бомбе и стал внимательно исследовать ее поверхность.
Первый взрыватель, боковой, погруженный в тело бомбы, отыскал быстро. При дрожащем свете фонаря он рассмотрел его круглую, блестящую, отполированную поверхность с поперечным углублением, как на головке шурупа, окрашенным в красный цвет. Углубление заканчивалось стрелкой, направленной на латинскую букву «F». Это была первая буква немецкого слова «Feuer» — огонь. Взрыватель стоял в боевой позиции.
«Должен быть еще один взрыватель, а может быть, и два», — размышлял Суровцев. Он пригнулся, шагнул прямо под бомбу и поднес фонарь к ее тупому рылу. Все правильно. Второй взрыватель, также стоящий в положении «F», находился возле глубокой вмятины на самом носу бомбы. Третий мог быть только в верхней ее части. Суровцев высоко поднял фонарь, привстал на цыпочки и обошел вокруг бомбы. Третьего взрывателя он не обнаружил.
«Будем считать, что их два, — сказал себе Суровцев. — Задача заключается в том, чтобы эти взрыватели обезвредить…» Он был спокоен и сосредоточен.
И вдруг за его спиной раздался неистовый женский крик:
— Бомба! Бомба!.. Сейчас взорвется!
В подвале разом возник шум, люди заметались…
Суровцев выскочил из провала и что было сил крикнул:
— Молчать! Никому не подходить! Савельев, принять на себя командование! Всем отойти к дальней стене и лечь там! Ясно?
И, переведя дыхание, продолжал уже иным, нарочито спокойным голосом:
— Товарищи! Бомба совершенно безвредная, я сапер и знаю, что говорю. Никакой опасности. Только пару винтиков отвинтить надо… Все должны подчиняться младшему лейтенанту Савельеву. Савельев, приказ понятен?
— Так точно, товарищ капитан! — откликнулся из темноты Савельев.
Суровцев вернулся к бомбе.
Но теперь ему трудно было сосредоточиться. Он знал, что к провалу в стене обращены сейчас десятки глаз, знал, что вряд ли кто-нибудь поверил его успокоительным словам и что люди уверены лишь в одном: их жизнь зависит от его действий.
«Забыть, забыть обо всем! — мысленно внушал себе Суровцев. — Никого вокруг нет. Только я и бомба. Больше сейчас ничего не существует. Я и бомба, которую надо обезвредить…»
Он поднес фонарь к боковому взрывателю. Поблескивающая красным лаком продольная выемка-стрелка упиралась своим острым концом в букву «F», тупым — в «S».
Суровцев не помнил, какое немецкое слово начинается с буквы «S», но знал точно, что повернуть стрелку острием к этой букве значит перевести взрыватель из боевого положения в нейтральное.
Но, может быть, взрыватель установлен на неизвлекаемость? Тогда бомба взорвется при любом изменении его положения!
— Монетка у кого-нибудь есть? — крикнул Суровцев, обернувшись, и тут же вспомнил, что у него была мелочь. — Не надо! — сказал он, поставил фонарь и нащупал в кармане шинели монету…
Где-то наверху раздался глухой взрыв. Суровцев почувствовал, как сюда, вниз, снова докатилась воздушная волна. И в то же мгновение погас фонарь.
Суровцев стоял в темноте. За его спиной замерли люди. Ему казалось, что он слышит их тяжелое дыхание.
Кто-то сзади чиркнул спичкой. Суровцев обернулся и увидел Савельева. Стоя на корточках, тот подносил спичку к фитилю фонаря. Через мгновение вспыхнуло неровное, трепещущее пламя.
— Молодец, — сказал Суровцев, — давай фонарь и отойди.
Савельев не уходил. Он не отрываясь смотрел на бомбу.
— Вот это да-а… — произнес он полушепотом, и трудно было понять, чего больше в его голосе — страха или удивления.
— Тебе сказано — иди назад и ложись у стены. Как все. Ясно? — резко сказал Суровцев.
Он повернулся к бомбе и опять попытался сосредоточиться. И вдруг понял элементарную вещь: он же не может одной рукой держать фонарь и поворачивать монеткой стрелку. Его охватила злоба. Злоба на самого себя, на свою больную руку…
По-прежнему держа фонарь правой рукой, попробовал медленно согнуть и разогнуть левую. Ее пронизала боль от кончиков пальцев до плеча, однако боль эта была ничто по сравнению с радостью от сознания, что кое-как он может действовать а больной рукой.
Он переложил ручку фонаря в левую и, превозмогая боль, снова согнул ее. Теперь фонарь находился на уровне груди, и красная стрелка, стоящая на смертоносном «F», была прекрасно видна.
Сдерживая дыхание, Суровцев поднес монету к продольному углублению на дне взрывателя.
— Капитан, дай я фонарь буду держать! — услышал он за собой голос Савельева.
— Кому было сказано уйти! — не оборачиваясь, сказал Суровцев.
— Никуда я не уйду, — раздалось в ответ. — Дай фонарь, говорю!
По его тону Суровцев понял: Андрей действительно никуда не уйдет.
— Хрен с тобой, держи, если жизнь надоела! — с отчаянием проговорил он, чувствуя, что сейчас выронит фонарь из онемевших пальцев.
Савельев взял фонарь и поднес его к взрывателю.
Суровцев молча вложил в выемку ребро монеты.
Надо было повернуть монету против часовой стрелки, но Суровцев почувствовал, что у него не хватает решимости сделать это движение, которое может оказаться роковым. Он впервые вдруг подумал, что, если произойдет взрыв, все кончено: ему никогда больше не увидеть ни фронта, ни своих бойцов, ни солнца, ни неба, и все те люди, которые находятся позади него, будут вместе с ним погребены в каменной могиле. Погребены только потому, что у него, капитана Суровцева, не хватило опыта, умения, решимости их спасти…
«Действуй же, сволочь!» — зло сказал он себе и, на мгновение зажмурив глаза, плавно повернул монету. Стрелка сделала полукруг и уперлась в букву «S».
Суровцев облегченно вздохнул и в изнеможении опустил руку.
— Порядок? — шепотом спросил Савельев.
— Помолчи! — прошипел Суровцев.
— Теперь все? — опять спросил Савельев.
— Нет, не все. Сюда фонарь. Ниже! Еще ниже. Вот так.
Савельев опустился на корточки, а Суровцев стал на колени и запрокинул голову. Теперь и взрыватель на носу бомбы был хорошо виден. Уже со смутной надеждой, что все обойдется благополучно, он той же монетой перевел красную стрелку нижнего взрывателя с боевого положения в нейтральное. Выпрямился и тихо, почти про себя, произнес: «С этим тоже все…»
— Товарищи! — неожиданно звонко крикнул Савельев, оборачиваясь назад, в темноту. — Опасность миновала, полный порядок!
— Молчи, дурак! — вскипел Суровцев. — Всем оставаться на местах. Работа еще не окончена.
— Ты что, капитан, — тихо спросил Савельев, — на всякий случай, что ли?..
Но Суровцев знал, что говорил. Он помнил, как на занятиях в училище их не раз предупреждали: до тех пор, пока из авиабомбы не удалены взрыватели, она опасна. Следовательно, если из этого огромного баллона, наполненного плавленым тротилом, не будут вывинчены металлические стаканы, несущие в себе взрывчатку особой, повышенной чувствительности, бомба при падении все-таки может взорваться. Но взорваться она может и при попытке вывинтить эти стаканы, разумеется, в том опять же случае, если какой-то из них установлен на неизвлекаемость.
Когда Суровцев снова вложил монету в выемку бокового взрывателя, он заметил, что рука его дрожит от напряжения.
«Нет, так не годится», — сказал он себе, опустил руку с зажатой в пальцах монетой и прислушался. Сверху опять доносилась канонада. Он вытащил из кармана часы и взглянул на них. Было половина седьмого.
Суровцев хорошо помнил, что, когда последний раз смотрел на часы, было без десяти шесть. С тех пор, ему казалось, прошла вечность. Не остановились ли часы?.. Нет, они шли. Секундная стрелка быстро обегала свой маленький круг. Значит, с момента, когда произошел обвал, прошло не более сорока минут!..
«Надо отдохнуть, — подумал он, лишь сейчас почувствовав, что весь взмок, влажная нижняя рубашка прилипла к спине. — Пять минут перерыва. Отдохнуть. Ни о чем не думать».
— В чем дело, товарищ капитан? — спросил Савельев, видя, что Суровцев застыл в бездействии.
— Ничего. Помолчи. Поставь фонарь, — приказал Суровцев и закрыл глаза.
Но как только усилием воли он заставил себя не думать о бомбе, в памяти замелькали вдруг картины недавних боев, госпиталь, снова фронт, лица Пастухова, Звягинцева…
Суровцеву показалось, что видит Веру, склонившуюся над письмом, которое он оставил ей, уходя из госпиталя. Потом и это видение исчезло. Откуда-то издалека всплыло лицо матери, она что-то шептала ему, только он не мог разобрать слов и молил ее: «Громче, мама, громче, я ничего не слышу!..»
Суровцев вздрогнул и открыл глаза. С испугом подумал, не заснул ли он, и посмотрел на часы. Было тридцать три минуты седьмого, то есть прошло всего две-три минуты…
— Приступим! — решительно сказал Суровцев, оборачиваясь к Савельеву. — Подними фонарь!
Опять вложил монету в выемку и попробовал повернуть. Но стакан не поддавался, красная стрелка по-прежнему упиралась своим острием в букву «S».
Он сильнее нажал на монету, однако стрелка даже не шелохнулась. Казалось, что взрыватель намертво врос в тело бомбы.
Суровцев в отчаянии опустил руку…
Вспомнилось, что существует специальный инструмент для вывинчивания взрывателей — его демонстрировали на занятиях в училище: металлический двузубец с массивной, удобной для захвата ручкой. Ничего подобного здесь, под рукой, естественно, не было.
— Зря стараемся, — безнадежно сказал он Савельеву и подумал о том, что напрасно не осмотрел как следует нишу в провале. «Может быть, лаз все-таки существует и можно выбраться наружу, связаться с ближайшим штабом МПВО?.. — И сразу оборвал себя: — Бежать хочешь, друг?! Сам — спастись, а людей оставить наедине с бомбой, беззащитных женщин, детей, стариков?!»
Он повернулся и, шагнув мимо Савельева, обратился к сидевшим в темноте людям:
— Товарищи, мне нужна отвертка… нет, отвертка не годится, нужно что-то вроде стамески… Словом, какой-то инструмент с широким лезвием. Может, есть у кого-нибудь что-то подходящее?
— Дядя Баня! — раздался женский голос. — Ты же здесь водопроводчиком работал, может, у тебя есть?..
— Я инструмент с собой не таскаю, — угрюмо ответил мужчина.
— Послушайте, дядя Ваня, — сказал Суровцев. — Тут же, судя по всему, какая-то котельная была! Может, что-нибудь найдется? Вроде стамески, понимаете?! — Последние слова он произнес почти с мольбой.
Люди в подвале зашумели, задвигались…
— Тихо, не ходить! — прикрикнул Суровцев, опасаясь, что от движения людей произойдет сотрясение перекрытий, в которых застряла бомба. — Сейчас принесут фонарь…
Он обернулся к Савельеву:
— Там, в углу, груда железного лома. Иди пошуруй, только быстро!
Лучик света запрыгал по каменному полу. Суровцев с удовлетворением отметил, что его приказ выполнен: вблизи провала никого нет, все перебрались к противоположной стене.
Внезапно наверху опять раздался взрыв и снова загрохотали зенитки. Суровцев бросился к бомбе и обхватил ее обеими руками — здоровой и больной, не сознавая бессмысленности своего стремления в случае чего удержать бомбу на весу.
Он слышал, что позади что-то звякнуло. Видимо, Савельев перебирал металлическую рухлядь. Какая-то женщина радостно крикнула:
— Вот стамеска!
— Никакая это не стамеска, а долото! — ответил мужчина, судя по голосу — тот самый дядя Ваня.
— Сюда, давайте сюда! — обрадовался Суровцев, но тут же спохватился: — Стоп! Никому не подходить! Савельев, дай-ка сюда, чего там нашли.
Через минуту Савельев передал ему инструмент. Это и впрямь было долото — старое, покрытое ржавчиной, с деревянной ручкой.
Суровцев попробовал вложить широкое плоское лезвие в углубление на боковом взрывателе. Получилось.
— Мотай отсюда, — тихо сказал он Савельеву, не оборачиваясь.
— Почему? — недоуменно спросил тот.
— Без разговоров! Поставь фонарь и уходи.
— Но почему, капитан?
— Потому, — со злобой, но почти шепотом произнес Суровцев, — что взрыватель может быть установлен на неизвлекаемость. Жить тебе надоело, что ли?
— Не уйду, — упрямо сказал Савельев.
— Младший лейтенант, выполняй приказ. Назад!
— Не… не выполню, товарищ капитан! — с каким-то отчаянием ответил Савельев и добавил, почему-то перейдя на «вы»: — Вам одной рукой не справиться.
— Ну черт с тобой, — в сердцах сказал Суровцев и попробовал повернуть долото.
Но и на этот раз красная стрелка не сдвинулась с места.
«Э-э, будь что будет», — мысленно произнес Суровцев и уже с силой попытался повернуть ручку, но опять безуспешно.
— Держите фонарь, — снова обращаясь к Суровцеву на «вы», сказал Савельев. — Я попробую. Ну… держите!
И Суровцев понял, что иного выхода нет. Может быть, все дело в том, что он просто устал? Молча передал долото Савельеву и взял у него фонарь. Тот вставил лезвие в углубление, спросил:
— Куда поворачивать? Вправо? Влево?
— Влево. Но чуть-чуть! Чтобы только сдвинулась…
Он поднял фонарь на уровень взрывателя и впился глазами в полированную поверхность дна стакана.
Савельев ухватил ручку долота обеими руками, лицо его мгновенно стало мокрым от пота, хотя он еще и не пытался ее повернуть…
Но вот он отступил на полшага, нажал сильнее. И Суровцев увидел, как поблескивающая при свете фонаря выкрашенная красным лаком стрелка чуть отклонилась от буквы «S».
— Стоп! — крикнул Суровцев.
— Что, капитан? Ведь пошла!
— Вижу, что пошла! Но теперь я сам. Все. Уходи. И без разговоров. Обоим погибать ни к чему.
— Уходи сам, если хочешь, а я никуда не уйду, — грубо ответил ему Савельев и поднял фонарь.
Суровцев молча повернулся, снова вложил долото в риску и, в ту же секунду забыв обо всем на свете, как бы слившись воедино с зажатым в руке долотом, плавно повернул его один раз, затем — второй. Взрыва не последовало.
Суровцев знал, что радоваться еще рано. Для того чтобы вывинтить стакан-взрыватель, надо было сделать еще несколько оборотов, и каждый из них, возможно, грозил смертью.
Он повернул еще и еще раз.
Ранее утопленный в теле бомбы, стакан уже на сантиметр возвышался над ее серой, мышиного цвета поверхностью…
Суровцев опять дважды или трижды повернул долото и, почувствовав, что резьба кончилась, бросил инструмент на пол и, обхватив пальцами гладкий латунный стакан, осторожно, бережно вынул его…
Голова у Суровцева кружилась. Он стоял, прижимая к груди взрыватель. Нетяжелый, до половины покрытый резьбой, а в нижней своей части совершенно гладкий, проклятый этот стакан был теперь никому не страшен.
Суровцев отдал его Савельеву:
— Посмотри игрушку.
Оставался еще один взрыватель. Он тоже мог быть установлен на неизвлекаемость. Но чувство опасности у Суровцева уже притупилось, напряжение спало.
— Будем извлекать второй, — как-то равнодушно сказал он.
Присел на корточки и, вставив долото в прорезь, сделал попытку повернуть стакан. У него опять ничего не вышло — одной рукой работать было трудно.
Он вылез из-под бомбы и сам протянул долото Савельеву:
— Давай действуй.
Теперь, сидя на корточках, Суровцев держал фонарь и неотрывно следил за каждым движением Савельева.
— Не спеши… Спокойно. Так… пошла, пошла! Отдохни… теперь отворачивай дальше…
Гладкий полированный стакан медленно вылезал наружу.
— Все, убери долото! — приказал Суровцев и стал вывинчивать стакан пальцами. Через мгновение он уже сжимал взрыватель в руке. Потом поставил его на цементный пол рядом о первым, в отдалении от бомбы.
— Сволочь… — Он глядел на взрыватели и повторял: — Сволочь… Вот сволочь!
Поднялся на затекших ногах и усталым, тусклым голосом сказал в темноту:
— Все, товарищи!
Затем вытащил из кармана часы.
— Наверное, поздно, капитан, — спросил Савельев, — никуда не успеем?
Андрей, видимо, все еще не отдавал себе отчета в том, что выбраться из подвала без посторонней помощи невозможно.
— Без пяти семь, — сказал Суровцев и прислушался. Наверху было тихо.
Он стоял, задумавшись и по-прежнему держа часы на раскрытой ладони. Потом неожиданно протянул их Савельеву:
— Возьми.
— Чего? — недоуменно переспросил Савельев.
— Часы, говорю, возьми.
— Зачем, капитан?
— Бери, говорю! — повторил Суровцев. — Ну… на память.
— Да ты что, капитан! Это ж боевые, дареные!
— Вот и будут дареные.
— Дак там же имя ваше написано!
— Имя, если хочешь, сотри. Рашпилем.
— Ну… спасибо, — улыбнулся Андрей. — Только имя ваше я стирать не буду.
Он взял часы и осторожно опустил их в брючный карман.
— Теперь что будем делать, товарищ капитан?
— Спать, — усталым голосом произнес Суровцев.
— А как же насчет?..
— Не знаю. Хочу спать.
При свете фонаря они отыскали свободное место у стены и легли рядом. Суровцев заснул мгновенно.
Среди ночи бомба сорвалась с перекрытий и с грохотом упала на каменный пол. Но она была уже безопасна.
…Откопали их только под утро.
Суровцев крепче сжал проволочную ручку полуразбитой «летучей мыши», вобрал голову в плечи, пригнулся и шагнул под бомбу.
И в эту минуту фонарь погас.
Суровцев мысленно выругался. Хотел уже позвать Савельева со спичками, но удержался, подумав, что не должен и не имеет права подвергать товарища смертельному риску.
Он понимал, конечно, что, если бомба сорвется и произойдет взрыв, вряд ли кто-нибудь в подвале уцелеет. Тем не менее ему казалось, что непосредственная близость к бомбе увеличивает опасность: здесь не было ни одного шанса на спасение.
Продвинул ручку фонаря ближе к локтю, вытянул руку вперед и двинулся в темноту. Сделать удалось только три шага — он это твердо запомнил, — и рука уперлась в какую-то преграду.
Поставив фонарь на землю, Суровцев стал медленно обшаривать невидимое препятствие. Это была стена, частично поврежденная, но все же устоявшая при падении бомбы. Правда, метрах в двух от пола нащупывалось какое-то углубление. Ширина его была как будто достаточной, чтобы туда пролез человек.
Но куда вел этот ход? Может быть, он замыкался обвалом?
Суровцев сунул ладонь в углубление и не ощутил ни малейшего дуновения. Ему стало ясно: никакого выхода отсюда нет. А воздух проникает в подвал сверху, через высокий колодец, который образовался при падении бомбы, пробившей крышу и верхние этажи. И хотя Суровцева окружала тьма, ему показалось, что он снова видит перед собой уродливую громадину, чуть покачивающуюся и ежеминутно грозящую сорваться, разнести в клочья все, что находится вокруг.
Мелькнула утешительная мысль: «Может быть, это дефектная бомба? Может, немецкие рабочие-антифашисты обезвредили ее еще на заводе? Ведь такие случаи бывают, в газетах не раз об этом писали!..»
Суровцев подхватил фонарь, надо было возвращаться.
Он помнил: от бомбы его отделяют всего три шага. Сделал один шаг… второй… И в этот момент услышал оклик встревоженного Савельева:
— Капитан, где ты? Что с фонарем? Опять погас?
Голос звучал совсем близко, — видимо, Савельев стоял у самого пролома.
— Не подходи! — крикнул Суровцев.
— Еще что-то стряслось, капитан? — понизив голос, спросил Савельев.
— Я иду к тебе. Стой на месте и жди!
Он боялся, что Савельев все же шагнет в провал и в темноте толкнет бомбу. Сам сделал еще полшага вперед, поставил фонарь и медленно вытянул руку. Кончики его пальцев нащупали тело бомбы. Он опустился на корточки, взял фонарь, осторожно пробрался под бомбой.
У низкого края разрушенной стены столкнулся с Савельевым.
— Женщина-то та самая… ну, дежурная, — вполголоса сказал Савельев, — кончилась… убита… грудь и голову раздавило…
— Больше убитых нет? — спросил Суровцев.
— Нет. Раненые есть. В темноте не разберешь. Что с фонарем-то? Я сейчас…
— Подожди, отойдем.
Только достигнув противоположной стены, Суровцев велел зажечь спичку. Когда огонек пробежал по широкому краю фитиля и, несколько раз дрогнув, разгорелся невысоким, но ровным пламенем, он сказал:
— Я сейчас вернусь туда, в провал. Еще раз посмотрю: может быть, оттуда есть какой-нибудь выход.
— Вместе пойдем! — нетерпеливо воскликнул Савельев.
— Нет, — категорически заявил Суровцев и добавил первое, что пришло ему в голову: — Вдвоем там не повернуться.
— Но как же ты, с одной рукой!.. Я хоть фонарь буду держать!..
— Нет, — повторил Суровцев, — ты останешься здесь. Это приказ.
Снова шагнув в провал, Суровцев приподнял фонарь, стараясь загородить его своим телом, чтобы из подвала нельзя было увидеть бомбу. Сам же внимательно оглядел ее. Огромный, мышиного цвета, сигарообразный металлический баллон держался на весу лишь потому, что его деформированное хвостовое оперение застряло, зажатое между деревянной балкой и канализационной трубой. На корпусе бомбы были видны вмятины, как на кузове легковой машины, попавшей в аварию.
Суровцев еще раз поднял фонарь, стараясь определить, насколько надежно зажато хвостовое оперение, и, к ужасу своему, обнаружил, что вдоль балки тянутся трещины.
Пол, на котором стоял Суровцев, был твердый, цементный. Если балка не выдержит и бомба упадет, взрыв неизбежен…
«Ну что же ты стоишь?! — мысленно воскликнул Суровцев. — Действуй же, черт тебя побери, действуй!»
Но зрелище готовой сорваться бомбы на какие-то секунды как будто парализовало его. Суровцев сжал зубы, тряхнул головой, чтобы сбросить охватившее его оцепенение. «Действуй! — снова приказал он себе. — От тебя зависит сейчас жизнь десятков людей!»
До того как он стал командиром стрелкового батальона, Суровцев был сапером. Он умел устанавливать и обезвреживать мины любых конструкций, но с неразорвавшейся авиационной бомбой ему иметь дело не приходилось.
И сейчас он лихорадочно пытался восстановить в памяти наставления и инструкции, которые во время учебы в училище вызубривал наизусть, и прежде всего инструкцию по обезвреживанию и уничтожению боеприпасов и авиационных бомб.
Вспомнились почему-то только два требования этой инструкции: «Не трогать!» и «Обезвреживать своими силами лишь в крайнем случае».
Сейчас и был этот самый «крайний случай»…
«Спокойно! — сказал себе Суровцев. — Без паники!»
И вдруг подумал о том, что там, наверху, уже вечер, и если не удастся выбраться отсюда в самое ближайшее время, то наступит комендантский час; тогда уже не останется никакой надежды избежать встречи с патрулем. Эта, казалось бы, нелепая в данной ситуации мысль как-то разом привела Суровцева в состояние собранности и деловой сосредоточенности.
«Единственная возможность обезвредить фугасную бомбу, — размышлял он, — это извлечь из нее взрыватели. Взрыватели, взрыватели!» — настойчиво, точно гипнотизируя себя, повторил Суровцев.
Но почему бомба не взорвалась? Может быть, она снабжена механизмом замедленного действия? Первое свое предположение, что бомба дефектная, он решительно откинул.
Отведя фонарь в сторону, Суровцев вплотную подошел к бомбе, затаив дыхание приложил ухо к ее корпусу. И, вздрогнув, отшатнулся. Ему показалось, что он слышит частое тиканье часового механизма. «Все! — подумал он. — Это конец…»
Снова прижал ухо к металлу и снова услышал едва различимое тиканье…
Переводя дыхание, Суровцев чуть отклонился от бомбы. Но в ушах его все еще раздавалось это чуть слышное постукивание. «Неужели механизм стал работать громче? — подумал он. — Или мне померещилось?» Нет, удары часового маятника звучали по-прежнему…
Догадка пришла внезапно: это же метроном! Обвал каким-то чудом не повредил проводов, тянувшихся сверху к репродуктору, установленному в убежище где-то под потолком. И метроном продолжал стучать. До сих пор его заглушал гул канонады, да и вся обстановка в подвале после того, как произошел обвал, была не такой, чтобы к нему прислушиваться.
Но теперь, в наступившей тишине, весь превратившись в слух, Суровцев понял: это стучит метроном.
«Значит, часового механизма в бомбе нет», — с облегчением подумал он и посмотрел на нее даже с каким-то чувством благодарности.
Но мысль о том, что взрыватели в бомбе все же есть, обязательно есть, снова вернула Суровцева к реальности. Но какие они, какого типа? Механические? Или электрохимические? В последнем случае где-то в корпусе бомбы запрятана стеклянная ампула с серной кислотой…
«Нет, — сказал себе Суровцев, — ампула не выдержала бы сотрясения, разбилась, и бомба уже взорвалась бы. Должны быть взрыватели, но где же они?»
Параграфы инструкций и даже макет немецкой бомбы отчетливо встали перед его глазами. Он вспомнил, что механические взрыватели имеют форму стакана и что на внешней стороне каждого из них должна быть красная стрелка, которая автоматически переводится в боевое положение при отделении бомбы от самолета. «Но, может быть, бомба не взорвалась потому, что не сработал механизм перевода?!» — с новой надеждой подумал Суровцев.
Он опять поднес фонарь к самой бомбе и стал внимательно исследовать ее поверхность.
Первый взрыватель, боковой, погруженный в тело бомбы, отыскал быстро. При дрожащем свете фонаря он рассмотрел его круглую, блестящую, отполированную поверхность с поперечным углублением, как на головке шурупа, окрашенным в красный цвет. Углубление заканчивалось стрелкой, направленной на латинскую букву «F». Это была первая буква немецкого слова «Feuer» — огонь. Взрыватель стоял в боевой позиции.
«Должен быть еще один взрыватель, а может быть, и два», — размышлял Суровцев. Он пригнулся, шагнул прямо под бомбу и поднес фонарь к ее тупому рылу. Все правильно. Второй взрыватель, также стоящий в положении «F», находился возле глубокой вмятины на самом носу бомбы. Третий мог быть только в верхней ее части. Суровцев высоко поднял фонарь, привстал на цыпочки и обошел вокруг бомбы. Третьего взрывателя он не обнаружил.
«Будем считать, что их два, — сказал себе Суровцев. — Задача заключается в том, чтобы эти взрыватели обезвредить…» Он был спокоен и сосредоточен.
И вдруг за его спиной раздался неистовый женский крик:
— Бомба! Бомба!.. Сейчас взорвется!
В подвале разом возник шум, люди заметались…
Суровцев выскочил из провала и что было сил крикнул:
— Молчать! Никому не подходить! Савельев, принять на себя командование! Всем отойти к дальней стене и лечь там! Ясно?
И, переведя дыхание, продолжал уже иным, нарочито спокойным голосом:
— Товарищи! Бомба совершенно безвредная, я сапер и знаю, что говорю. Никакой опасности. Только пару винтиков отвинтить надо… Все должны подчиняться младшему лейтенанту Савельеву. Савельев, приказ понятен?
— Так точно, товарищ капитан! — откликнулся из темноты Савельев.
Суровцев вернулся к бомбе.
Но теперь ему трудно было сосредоточиться. Он знал, что к провалу в стене обращены сейчас десятки глаз, знал, что вряд ли кто-нибудь поверил его успокоительным словам и что люди уверены лишь в одном: их жизнь зависит от его действий.
«Забыть, забыть обо всем! — мысленно внушал себе Суровцев. — Никого вокруг нет. Только я и бомба. Больше сейчас ничего не существует. Я и бомба, которую надо обезвредить…»
Он поднес фонарь к боковому взрывателю. Поблескивающая красным лаком продольная выемка-стрелка упиралась своим острым концом в букву «F», тупым — в «S».
Суровцев не помнил, какое немецкое слово начинается с буквы «S», но знал точно, что повернуть стрелку острием к этой букве значит перевести взрыватель из боевого положения в нейтральное.
Но, может быть, взрыватель установлен на неизвлекаемость? Тогда бомба взорвется при любом изменении его положения!
— Монетка у кого-нибудь есть? — крикнул Суровцев, обернувшись, и тут же вспомнил, что у него была мелочь. — Не надо! — сказал он, поставил фонарь и нащупал в кармане шинели монету…
Где-то наверху раздался глухой взрыв. Суровцев почувствовал, как сюда, вниз, снова докатилась воздушная волна. И в то же мгновение погас фонарь.
Суровцев стоял в темноте. За его спиной замерли люди. Ему казалось, что он слышит их тяжелое дыхание.
Кто-то сзади чиркнул спичкой. Суровцев обернулся и увидел Савельева. Стоя на корточках, тот подносил спичку к фитилю фонаря. Через мгновение вспыхнуло неровное, трепещущее пламя.
— Молодец, — сказал Суровцев, — давай фонарь и отойди.
Савельев не уходил. Он не отрываясь смотрел на бомбу.
— Вот это да-а… — произнес он полушепотом, и трудно было понять, чего больше в его голосе — страха или удивления.
— Тебе сказано — иди назад и ложись у стены. Как все. Ясно? — резко сказал Суровцев.
Он повернулся к бомбе и опять попытался сосредоточиться. И вдруг понял элементарную вещь: он же не может одной рукой держать фонарь и поворачивать монеткой стрелку. Его охватила злоба. Злоба на самого себя, на свою больную руку…
По-прежнему держа фонарь правой рукой, попробовал медленно согнуть и разогнуть левую. Ее пронизала боль от кончиков пальцев до плеча, однако боль эта была ничто по сравнению с радостью от сознания, что кое-как он может действовать а больной рукой.
Он переложил ручку фонаря в левую и, превозмогая боль, снова согнул ее. Теперь фонарь находился на уровне груди, и красная стрелка, стоящая на смертоносном «F», была прекрасно видна.
Сдерживая дыхание, Суровцев поднес монету к продольному углублению на дне взрывателя.
— Капитан, дай я фонарь буду держать! — услышал он за собой голос Савельева.
— Кому было сказано уйти! — не оборачиваясь, сказал Суровцев.
— Никуда я не уйду, — раздалось в ответ. — Дай фонарь, говорю!
По его тону Суровцев понял: Андрей действительно никуда не уйдет.
— Хрен с тобой, держи, если жизнь надоела! — с отчаянием проговорил он, чувствуя, что сейчас выронит фонарь из онемевших пальцев.
Савельев взял фонарь и поднес его к взрывателю.
Суровцев молча вложил в выемку ребро монеты.
Надо было повернуть монету против часовой стрелки, но Суровцев почувствовал, что у него не хватает решимости сделать это движение, которое может оказаться роковым. Он впервые вдруг подумал, что, если произойдет взрыв, все кончено: ему никогда больше не увидеть ни фронта, ни своих бойцов, ни солнца, ни неба, и все те люди, которые находятся позади него, будут вместе с ним погребены в каменной могиле. Погребены только потому, что у него, капитана Суровцева, не хватило опыта, умения, решимости их спасти…
«Действуй же, сволочь!» — зло сказал он себе и, на мгновение зажмурив глаза, плавно повернул монету. Стрелка сделала полукруг и уперлась в букву «S».
Суровцев облегченно вздохнул и в изнеможении опустил руку.
— Порядок? — шепотом спросил Савельев.
— Помолчи! — прошипел Суровцев.
— Теперь все? — опять спросил Савельев.
— Нет, не все. Сюда фонарь. Ниже! Еще ниже. Вот так.
Савельев опустился на корточки, а Суровцев стал на колени и запрокинул голову. Теперь и взрыватель на носу бомбы был хорошо виден. Уже со смутной надеждой, что все обойдется благополучно, он той же монетой перевел красную стрелку нижнего взрывателя с боевого положения в нейтральное. Выпрямился и тихо, почти про себя, произнес: «С этим тоже все…»
— Товарищи! — неожиданно звонко крикнул Савельев, оборачиваясь назад, в темноту. — Опасность миновала, полный порядок!
— Молчи, дурак! — вскипел Суровцев. — Всем оставаться на местах. Работа еще не окончена.
— Ты что, капитан, — тихо спросил Савельев, — на всякий случай, что ли?..
Но Суровцев знал, что говорил. Он помнил, как на занятиях в училище их не раз предупреждали: до тех пор, пока из авиабомбы не удалены взрыватели, она опасна. Следовательно, если из этого огромного баллона, наполненного плавленым тротилом, не будут вывинчены металлические стаканы, несущие в себе взрывчатку особой, повышенной чувствительности, бомба при падении все-таки может взорваться. Но взорваться она может и при попытке вывинтить эти стаканы, разумеется, в том опять же случае, если какой-то из них установлен на неизвлекаемость.
Когда Суровцев снова вложил монету в выемку бокового взрывателя, он заметил, что рука его дрожит от напряжения.
«Нет, так не годится», — сказал он себе, опустил руку с зажатой в пальцах монетой и прислушался. Сверху опять доносилась канонада. Он вытащил из кармана часы и взглянул на них. Было половина седьмого.
Суровцев хорошо помнил, что, когда последний раз смотрел на часы, было без десяти шесть. С тех пор, ему казалось, прошла вечность. Не остановились ли часы?.. Нет, они шли. Секундная стрелка быстро обегала свой маленький круг. Значит, с момента, когда произошел обвал, прошло не более сорока минут!..
«Надо отдохнуть, — подумал он, лишь сейчас почувствовав, что весь взмок, влажная нижняя рубашка прилипла к спине. — Пять минут перерыва. Отдохнуть. Ни о чем не думать».
— В чем дело, товарищ капитан? — спросил Савельев, видя, что Суровцев застыл в бездействии.
— Ничего. Помолчи. Поставь фонарь, — приказал Суровцев и закрыл глаза.
Но как только усилием воли он заставил себя не думать о бомбе, в памяти замелькали вдруг картины недавних боев, госпиталь, снова фронт, лица Пастухова, Звягинцева…
Суровцеву показалось, что видит Веру, склонившуюся над письмом, которое он оставил ей, уходя из госпиталя. Потом и это видение исчезло. Откуда-то издалека всплыло лицо матери, она что-то шептала ему, только он не мог разобрать слов и молил ее: «Громче, мама, громче, я ничего не слышу!..»
Суровцев вздрогнул и открыл глаза. С испугом подумал, не заснул ли он, и посмотрел на часы. Было тридцать три минуты седьмого, то есть прошло всего две-три минуты…
— Приступим! — решительно сказал Суровцев, оборачиваясь к Савельеву. — Подними фонарь!
Опять вложил монету в выемку и попробовал повернуть. Но стакан не поддавался, красная стрелка по-прежнему упиралась своим острием в букву «S».
Он сильнее нажал на монету, однако стрелка даже не шелохнулась. Казалось, что взрыватель намертво врос в тело бомбы.
Суровцев в отчаянии опустил руку…
Вспомнилось, что существует специальный инструмент для вывинчивания взрывателей — его демонстрировали на занятиях в училище: металлический двузубец с массивной, удобной для захвата ручкой. Ничего подобного здесь, под рукой, естественно, не было.
— Зря стараемся, — безнадежно сказал он Савельеву и подумал о том, что напрасно не осмотрел как следует нишу в провале. «Может быть, лаз все-таки существует и можно выбраться наружу, связаться с ближайшим штабом МПВО?.. — И сразу оборвал себя: — Бежать хочешь, друг?! Сам — спастись, а людей оставить наедине с бомбой, беззащитных женщин, детей, стариков?!»
Он повернулся и, шагнув мимо Савельева, обратился к сидевшим в темноте людям:
— Товарищи, мне нужна отвертка… нет, отвертка не годится, нужно что-то вроде стамески… Словом, какой-то инструмент с широким лезвием. Может, есть у кого-нибудь что-то подходящее?
— Дядя Баня! — раздался женский голос. — Ты же здесь водопроводчиком работал, может, у тебя есть?..
— Я инструмент с собой не таскаю, — угрюмо ответил мужчина.
— Послушайте, дядя Ваня, — сказал Суровцев. — Тут же, судя по всему, какая-то котельная была! Может, что-нибудь найдется? Вроде стамески, понимаете?! — Последние слова он произнес почти с мольбой.
Люди в подвале зашумели, задвигались…
— Тихо, не ходить! — прикрикнул Суровцев, опасаясь, что от движения людей произойдет сотрясение перекрытий, в которых застряла бомба. — Сейчас принесут фонарь…
Он обернулся к Савельеву:
— Там, в углу, груда железного лома. Иди пошуруй, только быстро!
Лучик света запрыгал по каменному полу. Суровцев с удовлетворением отметил, что его приказ выполнен: вблизи провала никого нет, все перебрались к противоположной стене.
Внезапно наверху опять раздался взрыв и снова загрохотали зенитки. Суровцев бросился к бомбе и обхватил ее обеими руками — здоровой и больной, не сознавая бессмысленности своего стремления в случае чего удержать бомбу на весу.
Он слышал, что позади что-то звякнуло. Видимо, Савельев перебирал металлическую рухлядь. Какая-то женщина радостно крикнула:
— Вот стамеска!
— Никакая это не стамеска, а долото! — ответил мужчина, судя по голосу — тот самый дядя Ваня.
— Сюда, давайте сюда! — обрадовался Суровцев, но тут же спохватился: — Стоп! Никому не подходить! Савельев, дай-ка сюда, чего там нашли.
Через минуту Савельев передал ему инструмент. Это и впрямь было долото — старое, покрытое ржавчиной, с деревянной ручкой.
Суровцев попробовал вложить широкое плоское лезвие в углубление на боковом взрывателе. Получилось.
— Мотай отсюда, — тихо сказал он Савельеву, не оборачиваясь.
— Почему? — недоуменно спросил тот.
— Без разговоров! Поставь фонарь и уходи.
— Но почему, капитан?
— Потому, — со злобой, но почти шепотом произнес Суровцев, — что взрыватель может быть установлен на неизвлекаемость. Жить тебе надоело, что ли?
— Не уйду, — упрямо сказал Савельев.
— Младший лейтенант, выполняй приказ. Назад!
— Не… не выполню, товарищ капитан! — с каким-то отчаянием ответил Савельев и добавил, почему-то перейдя на «вы»: — Вам одной рукой не справиться.
— Ну черт с тобой, — в сердцах сказал Суровцев и попробовал повернуть долото.
Но и на этот раз красная стрелка не сдвинулась с места.
«Э-э, будь что будет», — мысленно произнес Суровцев и уже с силой попытался повернуть ручку, но опять безуспешно.
— Держите фонарь, — снова обращаясь к Суровцеву на «вы», сказал Савельев. — Я попробую. Ну… держите!
И Суровцев понял, что иного выхода нет. Может быть, все дело в том, что он просто устал? Молча передал долото Савельеву и взял у него фонарь. Тот вставил лезвие в углубление, спросил:
— Куда поворачивать? Вправо? Влево?
— Влево. Но чуть-чуть! Чтобы только сдвинулась…
Он поднял фонарь на уровень взрывателя и впился глазами в полированную поверхность дна стакана.
Савельев ухватил ручку долота обеими руками, лицо его мгновенно стало мокрым от пота, хотя он еще и не пытался ее повернуть…
Но вот он отступил на полшага, нажал сильнее. И Суровцев увидел, как поблескивающая при свете фонаря выкрашенная красным лаком стрелка чуть отклонилась от буквы «S».
— Стоп! — крикнул Суровцев.
— Что, капитан? Ведь пошла!
— Вижу, что пошла! Но теперь я сам. Все. Уходи. И без разговоров. Обоим погибать ни к чему.
— Уходи сам, если хочешь, а я никуда не уйду, — грубо ответил ему Савельев и поднял фонарь.
Суровцев молча повернулся, снова вложил долото в риску и, в ту же секунду забыв обо всем на свете, как бы слившись воедино с зажатым в руке долотом, плавно повернул его один раз, затем — второй. Взрыва не последовало.
Суровцев знал, что радоваться еще рано. Для того чтобы вывинтить стакан-взрыватель, надо было сделать еще несколько оборотов, и каждый из них, возможно, грозил смертью.
Он повернул еще и еще раз.
Ранее утопленный в теле бомбы, стакан уже на сантиметр возвышался над ее серой, мышиного цвета поверхностью…
Суровцев опять дважды или трижды повернул долото и, почувствовав, что резьба кончилась, бросил инструмент на пол и, обхватив пальцами гладкий латунный стакан, осторожно, бережно вынул его…
Голова у Суровцева кружилась. Он стоял, прижимая к груди взрыватель. Нетяжелый, до половины покрытый резьбой, а в нижней своей части совершенно гладкий, проклятый этот стакан был теперь никому не страшен.
Суровцев отдал его Савельеву:
— Посмотри игрушку.
Оставался еще один взрыватель. Он тоже мог быть установлен на неизвлекаемость. Но чувство опасности у Суровцева уже притупилось, напряжение спало.
— Будем извлекать второй, — как-то равнодушно сказал он.
Присел на корточки и, вставив долото в прорезь, сделал попытку повернуть стакан. У него опять ничего не вышло — одной рукой работать было трудно.
Он вылез из-под бомбы и сам протянул долото Савельеву:
— Давай действуй.
Теперь, сидя на корточках, Суровцев держал фонарь и неотрывно следил за каждым движением Савельева.
— Не спеши… Спокойно. Так… пошла, пошла! Отдохни… теперь отворачивай дальше…
Гладкий полированный стакан медленно вылезал наружу.
— Все, убери долото! — приказал Суровцев и стал вывинчивать стакан пальцами. Через мгновение он уже сжимал взрыватель в руке. Потом поставил его на цементный пол рядом о первым, в отдалении от бомбы.
— Сволочь… — Он глядел на взрыватели и повторял: — Сволочь… Вот сволочь!
Поднялся на затекших ногах и усталым, тусклым голосом сказал в темноту:
— Все, товарищи!
Затем вытащил из кармана часы.
— Наверное, поздно, капитан, — спросил Савельев, — никуда не успеем?
Андрей, видимо, все еще не отдавал себе отчета в том, что выбраться из подвала без посторонней помощи невозможно.
— Без пяти семь, — сказал Суровцев и прислушался. Наверху было тихо.
Он стоял, задумавшись и по-прежнему держа часы на раскрытой ладони. Потом неожиданно протянул их Савельеву:
— Возьми.
— Чего? — недоуменно переспросил Савельев.
— Часы, говорю, возьми.
— Зачем, капитан?
— Бери, говорю! — повторил Суровцев. — Ну… на память.
— Да ты что, капитан! Это ж боевые, дареные!
— Вот и будут дареные.
— Дак там же имя ваше написано!
— Имя, если хочешь, сотри. Рашпилем.
— Ну… спасибо, — улыбнулся Андрей. — Только имя ваше я стирать не буду.
Он взял часы и осторожно опустил их в брючный карман.
— Теперь что будем делать, товарищ капитан?
— Спать, — усталым голосом произнес Суровцев.
— А как же насчет?..
— Не знаю. Хочу спать.
При свете фонаря они отыскали свободное место у стены и легли рядом. Суровцев заснул мгновенно.
Среди ночи бомба сорвалась с перекрытий и с грохотом упала на каменный пол. Но она была уже безопасна.
…Откопали их только под утро.
12
В грохоте вражеских бомб и снарядов, в огне пожарищ встречал Ленинград приближающуюся двадцать четвертую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.