Страница:
Когда Карина пересекла порог, она почувствовала почти такую же разницу, как если бы из воздуха переместилась в воду. Здесь, в полумраке первого этажа, была другая плотность мира. Карина с удивлением посмотрела на вошедшего вслед за ней Авельева.
– Чувствуешь, какой воздух? – перейдя на «ты» и легко на словах сократив дистанцию, спросил он. – Эти двери не открывали с прошлого века.
Карина осмотрелась, вдумываясь в смысл его слов. Дом был старым, в нем явно никто не жил, но внутри не было ни пыли, ни грязи, ни мертвого запаха нежилого помещения. Конечно, свежеиспеченным хлебом здесь не пахло, но было похоже на то, что перед их приездом в этих покоях основательно прибрались. Тем временем Авельев пересек зал и остановился у лестницы.
– Пойдем, – он протянул руку Карине.
Вместе они поднялись по отполированным временем мелким и частым ступеням. Лестница заканчивалась площадкой, на стене напротив висела огромная картина, затянутая белой тканью. В этом доме почти все предметы были покрыты светлыми коконами чехлов, а окна плотно завешаны вылинявшими от солнечных лучей портьерами. Под ногами скрипели половицы, по стенам скользили тени. Карина слушала стук собственного сердца, то отстающего, то опережающего звуки их шагов.
Авельев провел ее по нескольким залам и остановился перед дверью. Карина, разглядывая диковинную обстановку, задержалась, и он спокойно ждал, когда она подойдет.
Она поравнялась с ним. Он улыбнулся, протянул руку, чтобы открыть дверь и вдруг одним движением, нежно, сильно и настойчиво привлек ее к себе. Он все-таки поймал тот момент, когда Карина отвлеклась, и от этого услышал то, что хотел – с ее губ сорвался этот нежный стон растерянности и испуга. Авельев почувствовал, как под тонкой одеждой задрожало ее тело, передавая эту дрожь ему и принимая от него обратно. Его пальцы обхватили ее затылок, он развернул ее к себе, склонился над ней. Задержав дыхание, он медлил перед тем, как прикоснуться к ней губами. Наконец осторожным поцелуем тронул ее ключицу. Он сам не смог сдержать стона, когда вдохнул аромат этих волос, шеи, когда увидел нежную пылающую кожу щеки и полуоткрытые губы. Он дотронулся до них дрожащими пальцами и, мучая себя и ее, медленно приник к ним…
Поцелуй, первый, осторожный… Налившиеся, словно дольки сочных плодов, губы. Нежные, боязливые касания. Они оба тянули время и дразнили друг друга. Эта патока движений была сладостной и мучительной. Но вдруг его объятие окрепло, не в силах сдерживаться, он жадно притянул ее к себе, раздвинул ее губы и погрузился в их воспаленную, жаркую и влажную плоть. Острая боль наслаждения захватила обоих…
Фотография в аэропорту
Валериан и отец Исидор
– Чувствуешь, какой воздух? – перейдя на «ты» и легко на словах сократив дистанцию, спросил он. – Эти двери не открывали с прошлого века.
Карина осмотрелась, вдумываясь в смысл его слов. Дом был старым, в нем явно никто не жил, но внутри не было ни пыли, ни грязи, ни мертвого запаха нежилого помещения. Конечно, свежеиспеченным хлебом здесь не пахло, но было похоже на то, что перед их приездом в этих покоях основательно прибрались. Тем временем Авельев пересек зал и остановился у лестницы.
– Пойдем, – он протянул руку Карине.
Вместе они поднялись по отполированным временем мелким и частым ступеням. Лестница заканчивалась площадкой, на стене напротив висела огромная картина, затянутая белой тканью. В этом доме почти все предметы были покрыты светлыми коконами чехлов, а окна плотно завешаны вылинявшими от солнечных лучей портьерами. Под ногами скрипели половицы, по стенам скользили тени. Карина слушала стук собственного сердца, то отстающего, то опережающего звуки их шагов.
Авельев провел ее по нескольким залам и остановился перед дверью. Карина, разглядывая диковинную обстановку, задержалась, и он спокойно ждал, когда она подойдет.
Она поравнялась с ним. Он улыбнулся, протянул руку, чтобы открыть дверь и вдруг одним движением, нежно, сильно и настойчиво привлек ее к себе. Он все-таки поймал тот момент, когда Карина отвлеклась, и от этого услышал то, что хотел – с ее губ сорвался этот нежный стон растерянности и испуга. Авельев почувствовал, как под тонкой одеждой задрожало ее тело, передавая эту дрожь ему и принимая от него обратно. Его пальцы обхватили ее затылок, он развернул ее к себе, склонился над ней. Задержав дыхание, он медлил перед тем, как прикоснуться к ней губами. Наконец осторожным поцелуем тронул ее ключицу. Он сам не смог сдержать стона, когда вдохнул аромат этих волос, шеи, когда увидел нежную пылающую кожу щеки и полуоткрытые губы. Он дотронулся до них дрожащими пальцами и, мучая себя и ее, медленно приник к ним…
Поцелуй, первый, осторожный… Налившиеся, словно дольки сочных плодов, губы. Нежные, боязливые касания. Они оба тянули время и дразнили друг друга. Эта патока движений была сладостной и мучительной. Но вдруг его объятие окрепло, не в силах сдерживаться, он жадно притянул ее к себе, раздвинул ее губы и погрузился в их воспаленную, жаркую и влажную плоть. Острая боль наслаждения захватила обоих…
Фотография в аэропорту
– Внимание, произвел посадку рейс номер 1746 Москва-Париж. Встречающим просьба пройти в левое крыло… Ladies and Gentlemen, flight number 1746…
Майя сидела в переполненном кафе, на втором этаже аэропорта. Вокруг во все стороны сновали пассажиры, их чемоданы сталкивались, дорожные сумки хрустели колесами по замусоренному полу. Обстановка была напряженной. Как ни старалось большинство отъезжающих сохранять невозмутимость, озабоченно перетряхивая багаж, проверяя и перепроверяя паспорта и билеты и всем своим видом подчеркивая заурядность события – подумаешь, девять часов в воздухе, безо всякой опоры под ногами с каким-то совершенно незнакомым человеком за штурвалом – у некоторых получалось неубедительно. Пожилой мужчина в костюме только на первый взгляд расслабленно сидел за столиком в ресторане, коротал время до вылета, в ус не дул и читал газету. На самом деле меньше чем за полчаса он в одиночку разделался с бутылкой красного и, если присмотреться, все те же полчаса держал газету в одном положении, так и не перевернув страницы.
Майя не испытывала перед полетами ни радости, ни страха – для нее это был еще один способ перемещаться в пространстве и времени. Кроме того, она всегда засыпала, едва устроившись в кресле, и открывала глаза, только когда лайнер уже катился по земле после приземления. Так что она ни разу не видела неба на высоте одиннадцати тысяч метров и не заглядывалась на «божественные облачка», которыми некоторые пассажиры все умилялись во время полета, пытаясь таким откровенно подхалимским образом наладить приятельские отношения с вечностью и, немедленно забывая о ней, едва шасси самолета касались бетонки.
Майя всегда с интересом наблюдала за тем, как другие скрывают свои страхи. Вон тот тип, который сейчас лежал у колонны на чемоданах, прикрыв нос шляпой, и якобы спокойно дремал, на самом деле явно боролся с дурнотой, представляя себе рев турбин и тряску разгоняющегося лайнера… Хотя, возможно, он был просто пьян.
Майя оккупировала столик в углу и, игнорируя недоброжелательные взгляды официанток, которым явно хотелось согнать ее с насиженного места и усадить за стол как минимум четверых посетителей, флегматично жевала трубочку, высасывая со дна стакана остатки сока и разглядывая пассажиров.
Она целый день в одиночестве кружила по городу. Заглянула в книжный магазин, долго стояла перед полками, заставленными пестрой макулатурой. Наконец, словно заподозрив неладное, к ней двинулся охранник, но, прежде чем он открыл рот, Майя выдернула пухлый томик, быстро расплатилась и на выходе, не глядя, сунула его в мусорный бак. Она так и не поняла, что купила. Какой-то новый роман…
Телефон Зиса был отключен, Карина не отвечала, Филиппыч не подходил, и вдруг Майя поняла, что хочет к морю. Она, как нечаянной счастливой встрече, обрадовалась своему желанию и рванула по полупустой дороге в аэропорт. На трассе, сверкнув голубым боком, ее обогнала шикарная иномарка. Майя прибавила газу, но та уже исчезла за горизонтом. Майя вздохнула и покатила дальше.
В аэропорту, пристроившись в небольшую очередь у кассы, Майя прикидывала – часа два туда, искупаться, поужинать и в ночь обратно. Никто и не заметит. И потом, сами виноваты. Что за манера появилась, чуть что – выключать телефоны. Ладно, Карина, но Зис! А Филиппыч, старый черт, интересно, чем занят? Всю неделю ни до кого толком не дозвониться…
Однако, когда Майя уперлась лбом в пластиковое стекло окошка, оказалось, что не в ее воле улететь сегодня из города. Все самолеты были переполнены, было одно место на ночной рейс, но… тут Майя сунула руку в карман джинсов и поняла – в кармане было пусто. Оценив ситуацию, какой-то потный всклокоченный тип с золотой оправой на длинном влажном носу немедленно оттер ее от кассы и просунулся внутрь.
–Так, мне вот этот самый билет, – он протянул деньги, паспорт и забарабанил пальцами по стойке.
Майя чертыхнулась и отошла от окошка. «Странно… – подумала она, перебирая жалкую наличность. – Куда все подевалось?» Вдруг что-то хрустнуло в нагрудном кармане рубашки. Деньги. Откуда? Только что там ничего не было. Майя дернулась обратно к окошку, но тип в золотых очках помахал перед ее носом билетом.
– Не повезло! – заявил он и с победным видом удалился.
Майя скривилась, осмотрелась. Заметила кафе на втором этаже. Внезапно ей захотелось потолкаться среди отъезжающих. Она поднялась, взяла кофе, сок и засела в своем углу.
Через некоторое время перед ней выросла куча окурков в пепельнице, которую не меняли вредные официантки, а она все сидела, вслушиваясь в разноязычную болтовню, несущуюся со всех сторон. Эта немного чокнутая обстановка действовала на нее умиротворяюще. «Ну и черт с ним. Может, оно и к лучшему…» – лениво думала она и продолжала разглядывать публику.
За соседним столиком заводными синицами стрекотали корейцы. Они метали по столу фотографии, как игральные карты, и так яростно делились впечатлениями, что казалось, вот-вот поколотят друг друга. Однако они только заливались ужасным смехом свободного востока, рассматривая снимки. Внезапно одна фотография спружинила и отлетела прямо под ноги Майе. Веселье немедленно стихло, и все раскосые глаза обратились в ее сторону. Она ногой подтянула к себе бумажный прямоугольник, подобрала его и протянула юноше, у которого смоляные волосы отливали синим, были прострижены, как у ежа, и бодро топорщились во все стороны. Тот расплылся было в благодарной улыбке, но внезапно, переведя взгляд с Майи на снимок, наморщил лоб, приоткрыл от изумления рот, часто-часто заморгал и неуверенной рукой отодвинул его обратно. Майя взглянула на фотографию и не поверила своим глазам. На чужом любительском снимке были изображены площадь, группа детей с воздушными шарами, ларьки, цветы, голуби, газетные киоски и на переднем плане… она, Майя.
Случайно оказаться в прицеле чужой фотокамеры, летом, в каком-нибудь людном месте в центре города теоретически было возможно. Надежды получить собственный портрет, а не изображение на заднем плане величиной со спичечную головку или половину ноги или руки, попавших в кадр, было немного. Вероятность встретиться с собственной фотографией вот таким образом, сидя в переполненном кафе на втором этаже международного аэропорта, была столь ничтожна, что легко приравнивалась к чуду. Майе захотелось выпить. Видимо, корейцам тоже. Они натянуто улыбались Майе, жестами показывая ей, что снимок им не нужен, она может забрать его на память, что их родная страна – лучшая в мире и они будут только рады поскорее убраться из этого края чудес и славянской чертовщины.
Корейцы вскоре ушли, за их стол приземлилась компания украинских спортсменов. Один из них попробовал состроить Майе глазки, но она так безжалостно изучала сквозь него стойку бара, что он громко непечатно ругнулся и вернулся к корешам, распивавшим пиво и уже готовым и петь, и плясать, и лететь куда-то за Босфор.
Злосчастный снимок так и лежал перед ней на пластиковой поверхности стола. «Везет корейцам, – подумала Майя, всматриваясь в глянцевый прямоугольник, – могут сделать вид, что ничего и не было. Оставили фотографию и забыли обо всем. Мало ли что, может, просто показалось». Она вновь и вновь присматривалась к собственному, кстати, весьма удачному изображению. Снимок был сделан сегодня утром. Та же одежда, что и сейчас была на ней, те же кеды, те же вихры…
Майя невидящими глазами уставилась куда-то в стену. Аэропорт гудел, как озабоченный улей. За стенами взлетали самолеты. Солнце висело над полями.
Майя сидела в переполненном кафе, на втором этаже аэропорта. Вокруг во все стороны сновали пассажиры, их чемоданы сталкивались, дорожные сумки хрустели колесами по замусоренному полу. Обстановка была напряженной. Как ни старалось большинство отъезжающих сохранять невозмутимость, озабоченно перетряхивая багаж, проверяя и перепроверяя паспорта и билеты и всем своим видом подчеркивая заурядность события – подумаешь, девять часов в воздухе, безо всякой опоры под ногами с каким-то совершенно незнакомым человеком за штурвалом – у некоторых получалось неубедительно. Пожилой мужчина в костюме только на первый взгляд расслабленно сидел за столиком в ресторане, коротал время до вылета, в ус не дул и читал газету. На самом деле меньше чем за полчаса он в одиночку разделался с бутылкой красного и, если присмотреться, все те же полчаса держал газету в одном положении, так и не перевернув страницы.
Майя не испытывала перед полетами ни радости, ни страха – для нее это был еще один способ перемещаться в пространстве и времени. Кроме того, она всегда засыпала, едва устроившись в кресле, и открывала глаза, только когда лайнер уже катился по земле после приземления. Так что она ни разу не видела неба на высоте одиннадцати тысяч метров и не заглядывалась на «божественные облачка», которыми некоторые пассажиры все умилялись во время полета, пытаясь таким откровенно подхалимским образом наладить приятельские отношения с вечностью и, немедленно забывая о ней, едва шасси самолета касались бетонки.
Майя всегда с интересом наблюдала за тем, как другие скрывают свои страхи. Вон тот тип, который сейчас лежал у колонны на чемоданах, прикрыв нос шляпой, и якобы спокойно дремал, на самом деле явно боролся с дурнотой, представляя себе рев турбин и тряску разгоняющегося лайнера… Хотя, возможно, он был просто пьян.
Майя оккупировала столик в углу и, игнорируя недоброжелательные взгляды официанток, которым явно хотелось согнать ее с насиженного места и усадить за стол как минимум четверых посетителей, флегматично жевала трубочку, высасывая со дна стакана остатки сока и разглядывая пассажиров.
Она целый день в одиночестве кружила по городу. Заглянула в книжный магазин, долго стояла перед полками, заставленными пестрой макулатурой. Наконец, словно заподозрив неладное, к ней двинулся охранник, но, прежде чем он открыл рот, Майя выдернула пухлый томик, быстро расплатилась и на выходе, не глядя, сунула его в мусорный бак. Она так и не поняла, что купила. Какой-то новый роман…
Телефон Зиса был отключен, Карина не отвечала, Филиппыч не подходил, и вдруг Майя поняла, что хочет к морю. Она, как нечаянной счастливой встрече, обрадовалась своему желанию и рванула по полупустой дороге в аэропорт. На трассе, сверкнув голубым боком, ее обогнала шикарная иномарка. Майя прибавила газу, но та уже исчезла за горизонтом. Майя вздохнула и покатила дальше.
В аэропорту, пристроившись в небольшую очередь у кассы, Майя прикидывала – часа два туда, искупаться, поужинать и в ночь обратно. Никто и не заметит. И потом, сами виноваты. Что за манера появилась, чуть что – выключать телефоны. Ладно, Карина, но Зис! А Филиппыч, старый черт, интересно, чем занят? Всю неделю ни до кого толком не дозвониться…
Однако, когда Майя уперлась лбом в пластиковое стекло окошка, оказалось, что не в ее воле улететь сегодня из города. Все самолеты были переполнены, было одно место на ночной рейс, но… тут Майя сунула руку в карман джинсов и поняла – в кармане было пусто. Оценив ситуацию, какой-то потный всклокоченный тип с золотой оправой на длинном влажном носу немедленно оттер ее от кассы и просунулся внутрь.
–Так, мне вот этот самый билет, – он протянул деньги, паспорт и забарабанил пальцами по стойке.
Майя чертыхнулась и отошла от окошка. «Странно… – подумала она, перебирая жалкую наличность. – Куда все подевалось?» Вдруг что-то хрустнуло в нагрудном кармане рубашки. Деньги. Откуда? Только что там ничего не было. Майя дернулась обратно к окошку, но тип в золотых очках помахал перед ее носом билетом.
– Не повезло! – заявил он и с победным видом удалился.
Майя скривилась, осмотрелась. Заметила кафе на втором этаже. Внезапно ей захотелось потолкаться среди отъезжающих. Она поднялась, взяла кофе, сок и засела в своем углу.
Через некоторое время перед ней выросла куча окурков в пепельнице, которую не меняли вредные официантки, а она все сидела, вслушиваясь в разноязычную болтовню, несущуюся со всех сторон. Эта немного чокнутая обстановка действовала на нее умиротворяюще. «Ну и черт с ним. Может, оно и к лучшему…» – лениво думала она и продолжала разглядывать публику.
За соседним столиком заводными синицами стрекотали корейцы. Они метали по столу фотографии, как игральные карты, и так яростно делились впечатлениями, что казалось, вот-вот поколотят друг друга. Однако они только заливались ужасным смехом свободного востока, рассматривая снимки. Внезапно одна фотография спружинила и отлетела прямо под ноги Майе. Веселье немедленно стихло, и все раскосые глаза обратились в ее сторону. Она ногой подтянула к себе бумажный прямоугольник, подобрала его и протянула юноше, у которого смоляные волосы отливали синим, были прострижены, как у ежа, и бодро топорщились во все стороны. Тот расплылся было в благодарной улыбке, но внезапно, переведя взгляд с Майи на снимок, наморщил лоб, приоткрыл от изумления рот, часто-часто заморгал и неуверенной рукой отодвинул его обратно. Майя взглянула на фотографию и не поверила своим глазам. На чужом любительском снимке были изображены площадь, группа детей с воздушными шарами, ларьки, цветы, голуби, газетные киоски и на переднем плане… она, Майя.
Случайно оказаться в прицеле чужой фотокамеры, летом, в каком-нибудь людном месте в центре города теоретически было возможно. Надежды получить собственный портрет, а не изображение на заднем плане величиной со спичечную головку или половину ноги или руки, попавших в кадр, было немного. Вероятность встретиться с собственной фотографией вот таким образом, сидя в переполненном кафе на втором этаже международного аэропорта, была столь ничтожна, что легко приравнивалась к чуду. Майе захотелось выпить. Видимо, корейцам тоже. Они натянуто улыбались Майе, жестами показывая ей, что снимок им не нужен, она может забрать его на память, что их родная страна – лучшая в мире и они будут только рады поскорее убраться из этого края чудес и славянской чертовщины.
Корейцы вскоре ушли, за их стол приземлилась компания украинских спортсменов. Один из них попробовал состроить Майе глазки, но она так безжалостно изучала сквозь него стойку бара, что он громко непечатно ругнулся и вернулся к корешам, распивавшим пиво и уже готовым и петь, и плясать, и лететь куда-то за Босфор.
Злосчастный снимок так и лежал перед ней на пластиковой поверхности стола. «Везет корейцам, – подумала Майя, всматриваясь в глянцевый прямоугольник, – могут сделать вид, что ничего и не было. Оставили фотографию и забыли обо всем. Мало ли что, может, просто показалось». Она вновь и вновь присматривалась к собственному, кстати, весьма удачному изображению. Снимок был сделан сегодня утром. Та же одежда, что и сейчас была на ней, те же кеды, те же вихры…
Майя невидящими глазами уставилась куда-то в стену. Аэропорт гудел, как озабоченный улей. За стенами взлетали самолеты. Солнце висело над полями.
Валериан и отец Исидор
Валериан стоял в церкви в углу на коленях, бил себя крестом в лоб и качал в пол поклоны. Храм был тихий, стоял на отшибе деревни, здесь прихожан и днем-то было не много, а сейчас, на закате, в полумраке под сводчатым потолком раскачивалась тень одного старика. И были слышны только его сбивчивый шепот, треск свечей и мышиное шуршание по углам. Резкий телефонный звонок был так некстати. Филиппыч выключил аппарат, сунул его обратно в карман и вновь погрузился в свою сбивчивую и истовую молитву.
Несмотря на то, что Валериан старался от души, опытный взгляд быстро вычислил бы, что ни к какому определенному лику старик своих слов не обращал, бормотал что-то невнятное и явно напряженно вслушивался в происходящее за толстыми стенами церковного придела. Ждал он не зря. Оттуда вскоре донесся удар – что-то тяжелое упало на каменные плиты пола и покатилось, сворачивая гулкий грохот в затихающую спираль. У Филиппыча напряглась спина. После падения за стеной воцарилась тишина. Валериан опять собрал пальцы в кучку и воткнул себе в лоб, живот и оба плеча.
– Мать Пресвятая Богородица, спаси и помилуй души наши грешные… – тихо завыл он, не отрывая взгляда от небольшой неприметной дверки за алтарем.
Прошло несколько минут, и дверь распахнулась. Широким властным шагом, совершенно не сопоставимым со скромными размерами помещения, по залу пролетел Исидор. Полы его черных одежд развевались, на груди горел простой крест. Священник подхватил потрепанный томик молитвенника, за которым вышел в зал, и направился к выходу. Валериан немедленно вскочил с колен и живо поскакал за рослой фигурой.
– Батюшка! Батюшка… – бормотал он, тщетно стараясь догнать и перегнать святого отца.
Однако Исидор, озабоченный своими мыслями, даже ухом не повел, возможно, он так и не заметил бы прыткого старикашку, если бы тот не сообразил, что еще пара шагов – и священник, которого он столько ждал, скроется в проеме двери. Филиппыч прибег к крайним мерам, изловчился, подпрыгнул и изо всех сил вцепился в край черной мантии. Исидор вздрогнул, притормозил и дернул плечом, словно стряхивая невидимую нечисть, налипшую на него сзади. Но эта нечисть держалась насмерть. Батюшка издал неопределенный возмущенный звук и резко обернулся. Филиппыч, как терьер, висящий на его мантии, так и улетел к нему за спину.
– Кто тут над Господом нашим Богом потешается?! – гулко и с возмущением, как старый колокол, пропел Исидор. Насморк еще не оставил его, и он говорил сильно в нос.
– Я… – пискнул из-за его спины Валериан. – То есть не я… Я, святой отец, за советом пришел…
Отцепившись, наконец, от священных одежд, споткнувшись и опрокинув стойку с венчальными свечами, Филиппыч вылез на свет божий. Вернее, под сверкающие очи Исидора. Тот строго осмотрел плешивую голову незнакомца, заглянул в его преданные очи и, не впечатлившись, развернулся на месте, собираясь продолжить прерванный путь к выходу из храма. Однако то, что его не прогнали, Филиппыч расценил как благословение и, семеня и приседая, припустился за царственным Исидором.
– Понимаете, батюшка, странные вещи творятся… Вот что я вам хочу рассказать-то…
Стукнула тяжелая старая входная дверь, Исидор с Филиппычем вышли в синие сумерки, храм опустел. И словно какая-то темная волна пролетела над алтарем. Внезапно задуло пару свечей, бодро коптивших за здравие под иконой святой Богородицы, и что-то со страшным грохотом и эхом опять рухнуло на церковные полы. Исидор, уже отошедший от храма, внезапно остановился и вздрогнул.
– Дунька, нечистая сила, – пробормотал он сквозь зубы. – Целый день кресты роняет, дура.
Он развернулся к храму и Филиппыч опять задохнулся в волне пропахших пылью и ладаном черных складок.
– Святой отец… – жалобно позвал он Исидора.
Но тот, не отрываясь, подозрительно смотрел на молчаливые белые стены своей церкви.
Все еще слабый, Зис дотащился до фотостудии. Он, как в коме, пролежал несколько дней. Наконец, в очередной раз открыв глаза после многочасового блуждания по воспаленным тайникам подсознания, он понял, что болезнь немного отпустила. Температура спала, тело еще было влажным и слабым, зато вернулась способность соображать. Первая же мысль, пришедшая в голову, заставила Зиса подняться. Шатаясь, он выбрался из своей норы в углу комнаты, постоял, соображая, как лучше поступить. Дилемма отложить все, уползти обратно или одеться и поехать за ответом была решена в пользу последнего. Зис направился в ванну и, сбросив одежду, впитавшую весь сок его болезни, встал под обжигающие струи.
Примерно через час после этого он переступил порог фотостудии. Конверты, коробки и папки со старыми снимками хранились на полках в шкафу. Несмотря на впечатляющие объемы, в этом лабиринте было довольно просто ориентироваться. Разноцветные закладки направляли поиски по вертикали, подписи на них – по горизонтали. В точке пересечения находилось то, что было нужно Зису. Он выдернул папку. Шагнул с ней к столу. Вытряс из нее пачку фотографий. Разложил под лампой.
Это были снимки с импровизированного торжества, которое несколько лет назад Карина и Антон Вольский устроили после своего развода. Фотографии напоминали репортаж с черной мессы. Церемония бракосочетания была извращена и вывернута наизнанку. Невеста была в черном, жених – в белом… Зис улыбнулся, разглядывая довольные лица хулиганов. Взрослые люди – и нашли время для таких глупостей. Перевернутая вверх ногами и прикрепленная к багажнику голая кукла символизировала конец брака. Вместо того чтобы отправиться в ресторан после ЗАГСа, шайка покатила на кладбище, и там, стоя в сени чьей-то заброшенной могилы, все опрокинули по стопке черной водки.
Зис перебирал снимки и не верил своим глазам. Неужели и правда это были они – такие дурные, счастливые и веселые?… Он покачал головой. Майи на фотографиях не было, она в тот день вызвалась снимать и возить всех на препошлейшем красном лимузине. Поверх своих вечных джинсов она нацепила пачку черного лебедя. Шабаш был вопиющим.
Но Зису сейчас было не до воспоминаний. Очень быстро он нашел то, что искал. Вернее, то, чего надеялся не найти. Как ни странно, но, кувыркаясь в расплавленных потоках бреда и горячки так некстати свалившей его болезни, Зис забыл обо всем, и главным образом – обо всем лишнем. Вынырнув на поверхность, он внезапно осознал очевидный факт: все дымные и призрачные контуры ладоней и лиц появлялись на фотографиях только что умерших людей. Сначала старика-сторожа в Савельевo, потом Меньшиковой. Теперь, если он был прав, знаки смерти должны были быть на снимках Вольского.
И Зис не ошибся. Портрет бывшего мужа Карины был словно пропитан влажным туманом, и на нем сквозь черты одного лица проступали другие. Зис был готов к тому, чтобы это увидеть, но все равно его сердце сжалось. Он все еще не мог разглядеть того, кто так настойчиво стремился нарушить границы всех пространств, но как раз эта полустертость черт становилось отличительной приметой.
Над крышами прокатились первые раскаты грома, к городу приближалась очередная гроза. Где-то на горизонте сверкали зарницы. Зазвонил телефон. Зис встал, чтобы подойти и ответить, как вдруг заметил еще одну фотографию. Джинсы на ногах, черный газ на бедрах, вихры над фотоаппаратом – Майя щелкнула саму себя в отражении зеркальной витрины. Но в этом отражении она была не одна…
Телефон в студии звонил не переставая. Зис, не обращая на него внимания, стоял, склонившись над столом.
Наконец он сдвинулся с места и взял трубку.
– Алло.
В ответ – тишина, треск и звук то ли приближающихся, то ли удаляющихся шагов.
– Алло, – повторил Зис. Его слова упали в тишину, он помолчал и положил трубку.
Ударив по нервам, телефон немедленно зазвонил снова.
– Да! – рявкнул в трубку Зис. – Говорите же!
– Здравствуйте, – произнес чей-то незнакомый голос.
– Привет, – отозвался Зис.
– «…телефонная станция предупреждает вас о неуплате. В недельный срок вы должны погасить задолженность за иногородний звонок. В противном случае, ваш номер будет отключен. По всем вопросам обращайтесь…» – механический голос был без пола, возраста и выражения.
Зис швырнул трубку. Вернулся к столу. Телефон зазвонил вновь. Некоторое время Зис смотрел в стену, но все-таки подошел. Как ни в чем не бывало, запись продолжилась с того же места.
– «…по телефону 7771010. Городская телефонная служба предлагает вам приобрести справочники…»
Зис аккуратно положил трубку и, нагнувшись, вместе с куском штукатурки вырвал телефонный провод из стены.
Когда спустя мгновение телефон зазвонил вновь, на его лице появились признаки ужаса.
Однако это был его мобильный. Звонили из редакции. Зис быстро закончил разговор, обхватил голову руками и опять уставился на фотографию. Рядом с отражением Майи стояла полупрозрачная фигура мужчины. Зис был почти уверен в том, что именно с ним он встречался на днях в заплеванной рюмочной.
Вернувшись из аэропорта в город, Майя не смогла попасть в собственный дом. Вокруг подъезда в жидком свете фонарей стояли жильцы. Дневное освещение сменилось ночным, а здесь продолжали царить ажиотаж и оживление. Этим людям не было никакого дела до собирающейся грозы – они возмущенно трясли в воздухе какими-то бумажками, галдели и перекрикивались. Майя остановилась на безопасном расстоянии, выключила фары и оценила обстановку. Она была угрожающей. Толпа, разгоряченная проблемами, идеями и алкоголем, волновалась перед домом. Майя поняла, что незаметно прошмыгнуть через этот строй не удастся, развернула старый «мерседес», и он, тихо рыча на низких оборотах, скрылся за поворотом.
Лишь двое в толпе переглянулись, проводив глазами грохотнувшую пробитым глушителем машину. Высокий плотный мужчина с потертым портфелем и второй, коротенький и широколицый. Но вскоре и они вернулись к перебранке, продолжая что-то громко доказывать и трясти руками и бумажками.
В стороне от дома ветер трепал край огромного плаката с изображением разверстой пасти неизвестного хищного животного. На самом деле это была сердцевина цветка ириса с Майиной фотографии. Но в смятении приближающейся грозы все – даже реклама на придорожном щите – казалось устрашающим.
Из лиловой тучи, нависшей над домом, вылетела ослепительная молния. На мгновение она мертвым светом высветила лица собравшихся, темные мостовые и беспокойную воду на реке. Вспышка была такой яркой, что люди замолкли и уставились вверх, но не в небо, а на свой дом. Молния погасла, ударил гром, залаяли собаки, вновь заголосили о своем люди у подъезда. Похоже, никого, кроме псов, эта гроза не волновала. И только двое вышеупомянутых граждан снова переглянулись.
– Святой отец, – пламенно шептал Валериан батюшке. – Я вам говорю, это он – диавол, сатана, люцифер, нечистая сила, антихрист, черт со ступой, асмодей, маммона, геенна огненная…
– Хватит! – взревел батюшка.
Валериан, убалтывая и умасливая святого отца по дороге, каким-то чудом смог добраться с ним до дома и проникнуть внутрь. Теперь Галина накрывала ужин, а Филиппыч все говорил и говорил, вкладывая в уши сельского священника свои мысли о черных и темных делах, творящихся вокруг его доченьки. Исидор, занятый своими заботами и сам еще больной, никак не мог сообразить, как этот старикашка смог привлечь его внимание, пробраться за стол и, ни на секунду не прекращая своего верещания, уминать борщец, ловко запихивая в рот капусту.
Валериана же терзали страх и голод. Он боялся, что святой отец не дослушает его и выгонит взашей, что он не успеет рассказать того, ради чего тащился сюда через весь город, поездка окажется бесполезной, и время уйдет, и он, от которого так много зависит в этой жизни, ничего не сможет сделать. Он рассказывал все и сразу, и батюшка ложки не мог взять в руку из-за потока сознания, который изливал на него похожий на маленькую собачку старик. Но когда за столом, покрытым белой скатертью и уставленным ароматной, вкусной и стремительно остывающей едой, тот помянул ад и сатану, святой отец взорвался. Он метнул ложку в стену и вместе со стулом развернулся в сторону Валериана. Тот застыл насмерть. Галина, сунувшаяся было в комнату, спешно скрылась на кухне. Она, как никто другой, знала, что Исидор в праведном гневе страшен и за словом в карман не лезет.
– Ты что себе позволяешь! – загудел Исидор, поднимаясь со своего места и черной тенью накрывая Валериана. – Ты что в дом мой вломился, кровь мою пьешь и суп мой хлещешь?!
Валериан съежился и сжался, но на пол все не падал, изо всех сил цепляясь лапками за стул.
– Тебя кто прислал, чтоб ты за моим столом всякую нечисть поминал?!
Вот на этот, казалось бы, риторический вопрос у Филиппыча был готов ответ.
– Управдом прислал, – пропищал он. – Пал Семеныч. Вы его друга внучат еще крестили…
– Какого-такого друга?! – разорялся святой отец.
– Ну, этого… как его?… – Валериан был на грани обморока. – Врача… стоматолога… Как его звать-то? Прости Господи, не помню…
Тут он и стал свидетелем чуда. Нависший над ним карательным снарядом батюшка моргнул, отступил и тихо сел на свое место. На кухне упала и разбилась тарелка, видимо выскользнувшая из ослабших Галининых рук. Лоб Исидора разгладился, как море при ясной погоде, он спокойно подвинул к себе свой суп и, едва Валериан попытался открыть рот, простер ладонь в его сторону.
– Помолчи сейчас, дай поем. После поговорим. Валериан мелко и часто закивал, загремел ложкой по тарелке и наморщил лоб, все пытаясь понять, какое такое слово в его мощной речи стало ключевым и так резко переменило ветер в пользу его парусов.
Майя прислушалась. За закрытой дверью фотостудии было тихо. Она достала из кармана ключи. На площадке кто-то перебил половину ламп, и от этого приходилось действовать почти на ощупь. Майя позвенела связкой, и вдруг металлический комок выпал из ее пальцев и медленно-медленно полетел на пол. Или ей показалось, что он летел так медленно и долго. Наконец, раздался удар в пол. И тишина. И стук сердца. Майя прислонилась к дверному косяку…
Прошло несколько минут, прежде чем она достала телефон и набрала Зиса. Вместо ненавистного безразличного женского голоса, который в последние дни только и делал, что предлагал перезвонить, раздались длинные гудки. Если бы Майя прислушалась, она наверняка разобрала бы здесь, на лестничной площадке, тихий, едва слышимый звонок его телефона, доносившегося из-за двери. Но Майя не прислушивалась. Она ждала, когда Зис подойдет. Наконец, щелкнуло соединение.
– Алло? – раздался его хриплый голос.
Майя неожиданно замешкалась, не зная, с чего начать, и неожиданно все свелось к одному вопросу.
– Я заеду к тебе?
Зис замер, Майя застала его врасплох. Он посмотрел на часы, потер лоб, прокашлялся.
Несмотря на то, что Валериан старался от души, опытный взгляд быстро вычислил бы, что ни к какому определенному лику старик своих слов не обращал, бормотал что-то невнятное и явно напряженно вслушивался в происходящее за толстыми стенами церковного придела. Ждал он не зря. Оттуда вскоре донесся удар – что-то тяжелое упало на каменные плиты пола и покатилось, сворачивая гулкий грохот в затихающую спираль. У Филиппыча напряглась спина. После падения за стеной воцарилась тишина. Валериан опять собрал пальцы в кучку и воткнул себе в лоб, живот и оба плеча.
– Мать Пресвятая Богородица, спаси и помилуй души наши грешные… – тихо завыл он, не отрывая взгляда от небольшой неприметной дверки за алтарем.
Прошло несколько минут, и дверь распахнулась. Широким властным шагом, совершенно не сопоставимым со скромными размерами помещения, по залу пролетел Исидор. Полы его черных одежд развевались, на груди горел простой крест. Священник подхватил потрепанный томик молитвенника, за которым вышел в зал, и направился к выходу. Валериан немедленно вскочил с колен и живо поскакал за рослой фигурой.
– Батюшка! Батюшка… – бормотал он, тщетно стараясь догнать и перегнать святого отца.
Однако Исидор, озабоченный своими мыслями, даже ухом не повел, возможно, он так и не заметил бы прыткого старикашку, если бы тот не сообразил, что еще пара шагов – и священник, которого он столько ждал, скроется в проеме двери. Филиппыч прибег к крайним мерам, изловчился, подпрыгнул и изо всех сил вцепился в край черной мантии. Исидор вздрогнул, притормозил и дернул плечом, словно стряхивая невидимую нечисть, налипшую на него сзади. Но эта нечисть держалась насмерть. Батюшка издал неопределенный возмущенный звук и резко обернулся. Филиппыч, как терьер, висящий на его мантии, так и улетел к нему за спину.
– Кто тут над Господом нашим Богом потешается?! – гулко и с возмущением, как старый колокол, пропел Исидор. Насморк еще не оставил его, и он говорил сильно в нос.
– Я… – пискнул из-за его спины Валериан. – То есть не я… Я, святой отец, за советом пришел…
Отцепившись, наконец, от священных одежд, споткнувшись и опрокинув стойку с венчальными свечами, Филиппыч вылез на свет божий. Вернее, под сверкающие очи Исидора. Тот строго осмотрел плешивую голову незнакомца, заглянул в его преданные очи и, не впечатлившись, развернулся на месте, собираясь продолжить прерванный путь к выходу из храма. Однако то, что его не прогнали, Филиппыч расценил как благословение и, семеня и приседая, припустился за царственным Исидором.
– Понимаете, батюшка, странные вещи творятся… Вот что я вам хочу рассказать-то…
Стукнула тяжелая старая входная дверь, Исидор с Филиппычем вышли в синие сумерки, храм опустел. И словно какая-то темная волна пролетела над алтарем. Внезапно задуло пару свечей, бодро коптивших за здравие под иконой святой Богородицы, и что-то со страшным грохотом и эхом опять рухнуло на церковные полы. Исидор, уже отошедший от храма, внезапно остановился и вздрогнул.
– Дунька, нечистая сила, – пробормотал он сквозь зубы. – Целый день кресты роняет, дура.
Он развернулся к храму и Филиппыч опять задохнулся в волне пропахших пылью и ладаном черных складок.
– Святой отец… – жалобно позвал он Исидора.
Но тот, не отрываясь, подозрительно смотрел на молчаливые белые стены своей церкви.
Все еще слабый, Зис дотащился до фотостудии. Он, как в коме, пролежал несколько дней. Наконец, в очередной раз открыв глаза после многочасового блуждания по воспаленным тайникам подсознания, он понял, что болезнь немного отпустила. Температура спала, тело еще было влажным и слабым, зато вернулась способность соображать. Первая же мысль, пришедшая в голову, заставила Зиса подняться. Шатаясь, он выбрался из своей норы в углу комнаты, постоял, соображая, как лучше поступить. Дилемма отложить все, уползти обратно или одеться и поехать за ответом была решена в пользу последнего. Зис направился в ванну и, сбросив одежду, впитавшую весь сок его болезни, встал под обжигающие струи.
Примерно через час после этого он переступил порог фотостудии. Конверты, коробки и папки со старыми снимками хранились на полках в шкафу. Несмотря на впечатляющие объемы, в этом лабиринте было довольно просто ориентироваться. Разноцветные закладки направляли поиски по вертикали, подписи на них – по горизонтали. В точке пересечения находилось то, что было нужно Зису. Он выдернул папку. Шагнул с ней к столу. Вытряс из нее пачку фотографий. Разложил под лампой.
Это были снимки с импровизированного торжества, которое несколько лет назад Карина и Антон Вольский устроили после своего развода. Фотографии напоминали репортаж с черной мессы. Церемония бракосочетания была извращена и вывернута наизнанку. Невеста была в черном, жених – в белом… Зис улыбнулся, разглядывая довольные лица хулиганов. Взрослые люди – и нашли время для таких глупостей. Перевернутая вверх ногами и прикрепленная к багажнику голая кукла символизировала конец брака. Вместо того чтобы отправиться в ресторан после ЗАГСа, шайка покатила на кладбище, и там, стоя в сени чьей-то заброшенной могилы, все опрокинули по стопке черной водки.
Зис перебирал снимки и не верил своим глазам. Неужели и правда это были они – такие дурные, счастливые и веселые?… Он покачал головой. Майи на фотографиях не было, она в тот день вызвалась снимать и возить всех на препошлейшем красном лимузине. Поверх своих вечных джинсов она нацепила пачку черного лебедя. Шабаш был вопиющим.
Но Зису сейчас было не до воспоминаний. Очень быстро он нашел то, что искал. Вернее, то, чего надеялся не найти. Как ни странно, но, кувыркаясь в расплавленных потоках бреда и горячки так некстати свалившей его болезни, Зис забыл обо всем, и главным образом – обо всем лишнем. Вынырнув на поверхность, он внезапно осознал очевидный факт: все дымные и призрачные контуры ладоней и лиц появлялись на фотографиях только что умерших людей. Сначала старика-сторожа в Савельевo, потом Меньшиковой. Теперь, если он был прав, знаки смерти должны были быть на снимках Вольского.
И Зис не ошибся. Портрет бывшего мужа Карины был словно пропитан влажным туманом, и на нем сквозь черты одного лица проступали другие. Зис был готов к тому, чтобы это увидеть, но все равно его сердце сжалось. Он все еще не мог разглядеть того, кто так настойчиво стремился нарушить границы всех пространств, но как раз эта полустертость черт становилось отличительной приметой.
Над крышами прокатились первые раскаты грома, к городу приближалась очередная гроза. Где-то на горизонте сверкали зарницы. Зазвонил телефон. Зис встал, чтобы подойти и ответить, как вдруг заметил еще одну фотографию. Джинсы на ногах, черный газ на бедрах, вихры над фотоаппаратом – Майя щелкнула саму себя в отражении зеркальной витрины. Но в этом отражении она была не одна…
Телефон в студии звонил не переставая. Зис, не обращая на него внимания, стоял, склонившись над столом.
Наконец он сдвинулся с места и взял трубку.
– Алло.
В ответ – тишина, треск и звук то ли приближающихся, то ли удаляющихся шагов.
– Алло, – повторил Зис. Его слова упали в тишину, он помолчал и положил трубку.
Ударив по нервам, телефон немедленно зазвонил снова.
– Да! – рявкнул в трубку Зис. – Говорите же!
– Здравствуйте, – произнес чей-то незнакомый голос.
– Привет, – отозвался Зис.
– «…телефонная станция предупреждает вас о неуплате. В недельный срок вы должны погасить задолженность за иногородний звонок. В противном случае, ваш номер будет отключен. По всем вопросам обращайтесь…» – механический голос был без пола, возраста и выражения.
Зис швырнул трубку. Вернулся к столу. Телефон зазвонил вновь. Некоторое время Зис смотрел в стену, но все-таки подошел. Как ни в чем не бывало, запись продолжилась с того же места.
– «…по телефону 7771010. Городская телефонная служба предлагает вам приобрести справочники…»
Зис аккуратно положил трубку и, нагнувшись, вместе с куском штукатурки вырвал телефонный провод из стены.
Когда спустя мгновение телефон зазвонил вновь, на его лице появились признаки ужаса.
Однако это был его мобильный. Звонили из редакции. Зис быстро закончил разговор, обхватил голову руками и опять уставился на фотографию. Рядом с отражением Майи стояла полупрозрачная фигура мужчины. Зис был почти уверен в том, что именно с ним он встречался на днях в заплеванной рюмочной.
Лишь двое в толпе переглянулись, проводив глазами грохотнувшую пробитым глушителем машину. Высокий плотный мужчина с потертым портфелем и второй, коротенький и широколицый. Но вскоре и они вернулись к перебранке, продолжая что-то громко доказывать и трясти руками и бумажками.
В стороне от дома ветер трепал край огромного плаката с изображением разверстой пасти неизвестного хищного животного. На самом деле это была сердцевина цветка ириса с Майиной фотографии. Но в смятении приближающейся грозы все – даже реклама на придорожном щите – казалось устрашающим.
Из лиловой тучи, нависшей над домом, вылетела ослепительная молния. На мгновение она мертвым светом высветила лица собравшихся, темные мостовые и беспокойную воду на реке. Вспышка была такой яркой, что люди замолкли и уставились вверх, но не в небо, а на свой дом. Молния погасла, ударил гром, залаяли собаки, вновь заголосили о своем люди у подъезда. Похоже, никого, кроме псов, эта гроза не волновала. И только двое вышеупомянутых граждан снова переглянулись.
– Святой отец, – пламенно шептал Валериан батюшке. – Я вам говорю, это он – диавол, сатана, люцифер, нечистая сила, антихрист, черт со ступой, асмодей, маммона, геенна огненная…
– Хватит! – взревел батюшка.
Валериан, убалтывая и умасливая святого отца по дороге, каким-то чудом смог добраться с ним до дома и проникнуть внутрь. Теперь Галина накрывала ужин, а Филиппыч все говорил и говорил, вкладывая в уши сельского священника свои мысли о черных и темных делах, творящихся вокруг его доченьки. Исидор, занятый своими заботами и сам еще больной, никак не мог сообразить, как этот старикашка смог привлечь его внимание, пробраться за стол и, ни на секунду не прекращая своего верещания, уминать борщец, ловко запихивая в рот капусту.
Валериана же терзали страх и голод. Он боялся, что святой отец не дослушает его и выгонит взашей, что он не успеет рассказать того, ради чего тащился сюда через весь город, поездка окажется бесполезной, и время уйдет, и он, от которого так много зависит в этой жизни, ничего не сможет сделать. Он рассказывал все и сразу, и батюшка ложки не мог взять в руку из-за потока сознания, который изливал на него похожий на маленькую собачку старик. Но когда за столом, покрытым белой скатертью и уставленным ароматной, вкусной и стремительно остывающей едой, тот помянул ад и сатану, святой отец взорвался. Он метнул ложку в стену и вместе со стулом развернулся в сторону Валериана. Тот застыл насмерть. Галина, сунувшаяся было в комнату, спешно скрылась на кухне. Она, как никто другой, знала, что Исидор в праведном гневе страшен и за словом в карман не лезет.
– Ты что себе позволяешь! – загудел Исидор, поднимаясь со своего места и черной тенью накрывая Валериана. – Ты что в дом мой вломился, кровь мою пьешь и суп мой хлещешь?!
Валериан съежился и сжался, но на пол все не падал, изо всех сил цепляясь лапками за стул.
– Тебя кто прислал, чтоб ты за моим столом всякую нечисть поминал?!
Вот на этот, казалось бы, риторический вопрос у Филиппыча был готов ответ.
– Управдом прислал, – пропищал он. – Пал Семеныч. Вы его друга внучат еще крестили…
– Какого-такого друга?! – разорялся святой отец.
– Ну, этого… как его?… – Валериан был на грани обморока. – Врача… стоматолога… Как его звать-то? Прости Господи, не помню…
Тут он и стал свидетелем чуда. Нависший над ним карательным снарядом батюшка моргнул, отступил и тихо сел на свое место. На кухне упала и разбилась тарелка, видимо выскользнувшая из ослабших Галининых рук. Лоб Исидора разгладился, как море при ясной погоде, он спокойно подвинул к себе свой суп и, едва Валериан попытался открыть рот, простер ладонь в его сторону.
– Помолчи сейчас, дай поем. После поговорим. Валериан мелко и часто закивал, загремел ложкой по тарелке и наморщил лоб, все пытаясь понять, какое такое слово в его мощной речи стало ключевым и так резко переменило ветер в пользу его парусов.
Майя прислушалась. За закрытой дверью фотостудии было тихо. Она достала из кармана ключи. На площадке кто-то перебил половину ламп, и от этого приходилось действовать почти на ощупь. Майя позвенела связкой, и вдруг металлический комок выпал из ее пальцев и медленно-медленно полетел на пол. Или ей показалось, что он летел так медленно и долго. Наконец, раздался удар в пол. И тишина. И стук сердца. Майя прислонилась к дверному косяку…
Прошло несколько минут, прежде чем она достала телефон и набрала Зиса. Вместо ненавистного безразличного женского голоса, который в последние дни только и делал, что предлагал перезвонить, раздались длинные гудки. Если бы Майя прислушалась, она наверняка разобрала бы здесь, на лестничной площадке, тихий, едва слышимый звонок его телефона, доносившегося из-за двери. Но Майя не прислушивалась. Она ждала, когда Зис подойдет. Наконец, щелкнуло соединение.
– Алло? – раздался его хриплый голос.
Майя неожиданно замешкалась, не зная, с чего начать, и неожиданно все свелось к одному вопросу.
– Я заеду к тебе?
Зис замер, Майя застала его врасплох. Он посмотрел на часы, потер лоб, прокашлялся.