Чапек Карел. Гордубал

   Обвиняемая не хотела дать ключ, уверяя, что ключ утерян. Ящик был взломан, а ключ позднее нашелся на дне ведра с овсом. Свидетелем также найдены в Рыбарах деньги покойного.
   - Кроме того, - Бигл повышает голос, - я позволил себе принести еще кое-что, господин судья. - Бигл разворачивает носовой платок. - Я нашел это вчера, когда у Маньи вывозили навоз. Вещь была брошена в выгребную яму.
   Бигл кладет на судейский стол тонкий, остроконечный металлический предмет, овального сечения, длиной сантиметров пятнадцати.
   - Это что?
   - Это, изволите ли видеть, шило для плетения корзин. Принадлежало семье Манья и исчезло в день убийства.
   Бигл держится невозмутимо, но в душе торжествует и наслаждается всеобщим вниманием. Пять недель он искал это проклятое шило и наконец вот оно.
   - Подсудимый, вам знаком этот предмет?
   - Нет, не знаком.
   Мрачный упорствующий Штепан садится на место.
   Дает показания доктор. Он настаивает на том, что убийство совершено тонким остроконечным предметом овального сечения. Если бы Гордубал был застрелен, пуля осталась бы в теле. Между тем никаких ее следов не обнаружено. Доктор пространно объясняет разницу между колотой и огнестрельной раной. Кроме того, при столь мелком калибре выстрел должен быть произведен почти в упор, так что был бы ожог на коже или во всяком случае рубашка была бы опалена.
   - Могла быть рана нанесена этим предметом?
   - Да, могла. Нельзя сказать с уверенностью, что именно этим, но во всяком случае этот предмет достаточно тонок и остер, чтобы нанести такую рану. Очень, очень подходящая вещица, - оценивает доктор. - Да, смерть наступила мгновенно.
   И импульсивный доктор бегом возвращается на свое место.
   Показания дает тюремный врач. Полана Гордубалова по всем признакам на восьмом месяце беременности.
   - Обвиняемая! - произносит судья. - Можете не вставать. Кто отец ребенка, которого вы ждете?
   - Юрай, - шепчет, опуская глаза, Полана.
   - Со дня приезда Гордубала сегодня исполнилось пять месяцев. От кого же ребенок?
   Полана молчит.
   Старый Манья отказывается от показаний. Штепан сидит, закрыв лицо руками, старик утирает слезы кумачовым платком.
   - Кстати, Манья, знаком вам этот предмет?
   Старый Манья утвердительно кивает.
   - Это же наше шило, мы им плетем корзины. - И он хочет сунуть шило в карман.
   - Нет, нет, старина, шило останется здесь!
   Михал и Дьюла тоже отказываются давать показания. Судья вызывает Марию Яношову.
   - Будете давать показания?
   - Буду.
   - Правда, что ваш брат Штепан подбивал вашего мужа на убийство Юрая Гордубала?
   - Правда, ваша милость. Но мой муж не пойдет на такое дело. Хоть сто пар волов ему дай.
   - Был Штепан в любовной связи с хозяйкой?
   - А как же, сам дома хвалился. Дурной человек Штепан, ваша милость. Нехорошо было обручать с ним малою ребенка. Слава богу, что все расстроилось.
   - А что, свидетельница, очень злился ваш брат, когда Гордубал его выгнал?
   Мария крестится.
   - Ах, господи, ходил как черт, не ел, не пил, даже курить бросил...
   Свидетельницу отпускают, она с плачем оборачивается в дверях.
   - Ах, ваша милость, до чего мне жалко Штепана! Дозволите ли оставить ему малость денег на пропитание?
   - Нет, нет, матушка, не нужны ему деньги. Ступайте себе с богом.
   Суд вызывает свидетеля Яноша.
   - Будете давать показания?
   - Как господа прикажут.
   - Правда ли, что Штепан предлагал вам убить Гордубала?
   Свидетель смущенно хлопает глазами.
   - Верно, намекал мне Штепан о чем-то. Дескать, ты бедняк, Янош, а мог бы разжиться деньгой.
   - Как разжиться?
   - Почем я знаю, ваша милость? Глупые были речи.
   - Он предлагал вам убить Гордубала?
   - Кажись, что нет, ваша милость. Давно дело было, разве все упомнишь! Речь о деньгах шла. Штепан всегда о деньгах. Зачем мне помнить всякие глупости? "Ты, говорит, дурень". А хоть бы и дурень. За дурость людей не тащат на виселицу.
   - А вы не пьяны, свидетель?
   - Чарочку, ваша милость, выпил для храбрости. Боязно говорить с начальством.
   Судебное заседание переносится на следующий день.
   Штепан старается встретиться глазами с Поланой, но вдова Гордубала, точно вырезанное из кости изваяние, не смотрит на Штепана, идет костлявая, некрасивая, неловкая. На Штепана никто даже и не глядит - только на нее. Что Штепан? Черномазый парень. Велика важность - мужчина убил мужчину.
   А вот когда мужа убивает собственная жена, - господи боже ты мой! Что за жизнь, если даже жене верить нельзя? Дома в собственной постели и то не спокоен человек, - зарежут, как скотину на бойне.
   Вдова Гордубала проходит словно между стен ненависти, которые смыкаются за нею, как волны.
   - Эх, нужно было бы Гордубалу пришибить ее топором, как волка, что попался в капкан! Повесить ее! - волнуются бабы.
   - Нет на свете справедливости, если не повесят Полану.
   - А ну вас, бабы! - ворчат мужики. - Вашего брата не вешают. Засадят ее в тюрьму до самой смерти.
   Если бы судили женщины, они бы повесили эту дрянь.
   - Я сама бы накинула ей петлю на шею.
   - Оставь, Марика, не бабье это дело. А вот Штепку, как пить дать, повесят.
   - Вот видишь, Штепку повесят, а ведь он убил чужого человека. Нет, если Полану не повесят, все жены начнут мужей убивать.
   - Да как же ее вешать, она же ребенка носит!
   - Вот еще, ребенка! Черта родит, а не ребенка.
   Суд вызывает свидетеля Симона Фазекаша, по прозвищу Леца. В день убийства он видел Полану со Штепаном. Обвиняемые стояли у ручья.
   - Штепан Манья, вы продолжаете утверждать, что не были в тот день в Кривой и не виделись с Поланой Гордубаловой?
   - Нет, не был, ваша милость.
   - Обвиняемая, разговаривал с вами Манья у ручья?
   - Нет, не разговаривал.
   - А полицейским вы сказали, что да.
   - Они меня заставили.
   Показания дает Юлиана Варваринова, соседка Гордубала.
   - Да, Гордубала я много раз видела. Ходил сам не свой. Полана ему и есть не давала, когда он уволил Штепана. А батраку, бывало, кур пекла, да поросят. Каждую ночь шлялась к нему в конюшню. Смилуйся над ней, боже, - отплевывается соседка, - а только как вернулся Гордубал, бог весть, где она сходилась со своим полюбовником. В конюшню-то больше не таскалась. В последнее время Гордубал все ходил с фонарем, сторожил, видно.
   - Послушайте, свидетельница, вы видели, как Гордубал швырнул Штепана через забор? Был тогда на Штепане пиджак?
   - Не было пиджака, ваша милость, одни штаны да рубаха.
   - Так он и ушел без пиджака?
   - Так, так, ваша милость.
   - Следовательно, пиджак, который сейчас на нем, остался с другими вещами в доме Гордубала? Штепан Манья, когда вы приходили в Кривую за пиджаком?
   Штепан встает, растерянно моргая.
   - Вы унесли пиджак в ту ночь, когда был убит Юрай Гордубал. Можете сесть.
   И прокурор с торжествующим видом отмечает что-то в бумагах.
   - Уведите обоих подсудимых, - распоряжается председатель суда. - Свидетельница Гафья Гордубалова.
   Вводят голубоглазую миловидную девочку. Тишина, ни единого вздоха.
   - Не бойся, малышка, подойди сюда, - отечески говорит председатель суда. - Если не хочешь, можешь не давать показания. Ну, как, будешь отвечать?
   Девочка с недоумением глядит на важных господ в мантиях.
   - Хочешь отвечать?
   Гафья послушно кивает:
   - Да.
   - Ходила твоя мать в конюшню, когда там был Штепан?
   - Ходила, каждую ночь.
   - Видела ты их вместе?
   - Видела. Один раз дядя Штепан обнял ее и повалил на солому.
   - Ну, а хозяин, твой отец, бывал когда-нибудь вместе с мамкой?
   - Нет, не бывал, только дядя Штепан.
   - А когда отец вернулся из Америки, мама после того бывала с дядей?
   Гафья отрицательно качает головой.
   - А откуда ты это знаешь?
   - Да ведь хозяин приехал, - говорит девочка серьезно и уверенно. - Дядя Штепан тогда сказал: "Не останусь у вас больше; все, мол, пошло по-иному".
   - Хороший человек был хозяин?
   Гафья неопределенно пожимает плечиками.
   - А Штепан?
   - Да, Штепан был хороший.
   - Была мамка ласкова с хозяином?
   - Нет, не была.
   - А с тобой? Любила тебя?
   - Нет. Не любила. Она только дядю Штепана любила.
   - Хорошо его кормила?
   - Хорошо. Он и мне давал.
   - А ты кого больше всех любишь?
   Девочка смущенно мнется:
   - Дядю Штепу.
   - Расскажи, Гафья, про ту последнюю ночь, когда умер отец. Где ты спала?
   - С мамкой в клети.
   - Не проснулась ли ты среди ночи?
   - Проснулась. Кто-то стукнул в окно, а мамка сидела на постели.
   - А потом что?
   - Потом ничего. Мамка сказала: "Спи, не то побью".
   - И ты заснула?
   - Конечно, заснула.
   - И ничего больше не слышала?
   - Ничего. Только кто-то ходил по двору, да мамки на постели не было.
   - А кто там ходил, не знаешь?
   Графья удивленно открывает рот.
   - Ну, кто! Известно, дядя Штепан, кому еще быть с мамкой!
   В зале стоит тишина, от которой захватывает дыхание.
   - Объявляю перерыв, - поспешно говорит председатель и сам уводит Гафью за руку. - Ты умница, малышка, - бормочет он. Умница и хорошая девочка. Счастье твое, что ты ничего не понимаешь.
   Присяжные шарят по карманам, ищут, что бы подарить Гафье, и толпятся вокруг девочки, гладя ее по голове.
   - Где же Штепан? - спрашивает Гафья серебристым голоском.
   Толстый Гельнай, тяжело дыша, пробирается к ней.
   - Пойдем, малышка, пойдем. Я отведу тебя домой.
   Но коридоры забиты публикой. Гафье суют все подряд, кто яблоко, кто яичко, кто кусок сладкой булки, все растроганно сморкаются в носовые платки, бабы лезут целовать девочку и ревут. Гафья судорожно цепляется за толстый палец Гельная и сама вот-вот расплачется.
   - Смотри, не хнычь, - увещевает девочку Гельнай. - Я тебе конфетку куплю.
   И девочка подпрыгивает от радости.
   Судебное следствие продолжается. Дело - точно хитро завязанный узел, его приходится распутывать сразу несколькими руками.
   Суд выслушивает показания Андрея Пьосы, по прозвищу Гусар, Алексы Воробца и его жены Анны, потом жены соседа Герпака. Все они показывают против Поланы. Боже мой, чего только не знают люди друг о друге! Просто срам! Не приходится богу судить людей, их судят ближние.
   О желании выступить свидетелем заявляет какой-то Миша-пастух.
   - Говорите, свидетель. Можете не присягать.
   - Чего?
   - Можете не присягать. Сколько вам лет?
   - Чего?
   - Сколько вам лет?
   - Не знаю... Да на что мне. Во имя отца и сына и святого духа. Передает вам Юрай Гордубал, что была ему Полана доброй и верной женой.
   - Постойте, Миша, как так передает? Когда это он вам говорил?
   - Чего?
   - Когда он вам говорил это?
   - А, когда... Не помню. Дождик был тот раз. Он мне и говорит: скажи им, Миша, они тебе поверят.
   - Бог, с вами, папаша, и для этого вы пришли из Кривой?
   - Чего?
   - Ну идите, идите с богом, больше вы не нужны,
   - А! Ну, спасибо. Славу богу.
   Показания дает стекольщик Фаркаш.
   - Алмаз этот купил у меня Штепан Манья.
   - Вы узнаете его?
   - Как не узнать. Вот он, с желтинкой.
   - Встаньте, обвиняемый Манья. Признаете ли вы, что покупали алмаз у свидетеля? Не признаете? Можете сесть. Запирательством вы себе не поможете.
   Показания дают Баранова, Грыцова, жена Федора Бобала. Эх, Полана, сраму-то сколько! Все тычут в тебя пальцами, обличают твой блуд, каждая баба бросает камень в тебя, неверную жену. О Штепане все забыли. Зря ты стараешься, не скроешь руками огромный живот, не спрячешь своего греха.
   Штепан убивал, а ты грешила. Глядите на бесстыдницу: головы не склонит, слезы не уронит, не ударится оземь! Словно хочет сказать всем: болтайте, болтайте, мне-то что.
   - Подсудимая, имеете ли вы что-нибудь прибавить к свидетельским показаниям Марты Бобаловой?
   - Нет.
   И села, как изваяние, не склонив головы, не покраснев от стыда.
   Больше свидетелей нет? Отлично. Объявляется перерыв судебного заседания до завтрашнего дня.
   - Но как толково отвечала маленькая Гафья, а, коллега? Эдакий ребенок и все видел! Ужасно, ужасно. А все-таки ее рассказ - как чистый ручеек. Такая простота, точно и не было ничего дурного. Зато вся деревня против Поланы. Все зло в ней. Ну, и Штепан, разумеется, виновен, но что Штепан - случайная фигура. Да, да, коллега, деревня понимает, что здесь дело перешло в область этики. Можно сказать, что деревня Кривая мстит за попранную мораль.
   Здесь не просто измена, - деревня снисходительна к изменам. А Полана повинна не только в супружеской измене, здесь нечто худшее.
   - А что именно?
   - Она возбудила против себя общественное негодование, ненависть всей деревни.
   Будь проклята Полана! Все видели, как она сидит, высоко подняв голову? И сраму не боится! Даже еще усмехнулась, когда Бобалова сказала, что бабы хотели ей выбить окна за разврат. Да, да, вскинула голову еще выше и усмехнулась, точно гордится этим.
   Да что вы говорите, сосед! Жаль, я не видел! Да хоть хороша ли собой? Хороша? Боже упаси. Говорю вам, околдовала она Штепана, отвела ему глаза. Тощая, а глаза, как уголья. Ох, и злая баба, говорю вам.
   А девочка-то ихняя, подумайте! Как картинка! Мы все плакали, глядя на нее. Бедная сиротка! Вы подумайте, эта женщина и ребенка не стеснялась. Блудила на глазах у собственной дочери. Ведьма, ведьма, говорю вам... Надо и мне, сосед, на нее поглядеть.
   Пустите нас, люди добрые, дайте пройти, и мы хотим видеть ее, срамницу. Ничего, ничего, потеснимся, набьемся, как в церкви на пасху, только пустите. Эй, люди, не напирайте, вонь от ваших тулупов такая, что задохнутся почтенные судьи. Прочь от дверей!
   - Вот она, глядите. Та, тощая, что сидит так прямо. Кто бы подумал, что это она? Баба, как все бабы. А где Штепан? Вон, одни плечи видны. А этот, что встал, высокий, в мантии, это сам прокурор.
   Тише, тише, дайте послушать.
   - Господа присяжные заседатели! Резюмируя все обстоятельства этого дела, кои удалось установить в результате блестящей работы полицейских органов (Бигл в зале подталкивает Гельная), а равным образом благодаря показаниям свидетелей, я, со своей стороны, считаю долгом поблагодарить тех и других. За всю свою долголетнюю судебную практику я еще не встречал процесса, в котором свидетель,ские показания были проникнуты таким глубоким, таким горячим участием к делу торжества справедливости. Вся деревня, весь народ из Кривой - мужчины, женщины и дети - выступали здесь перед нами не только как свидетели, но и как обличители этой .распутной женщины перед богом и людьми. Не я, представитель закона, но сам народ обвиняет ее. За преступление вы будете судить по букве закона. Но по совести народной судите за этот грех.
   Твердо уверенный в себе, прокурор на мгновение заколебался. "Что такое я говорю о грехе? Судим мы душу человека или поступки его? Да, поступки, но разве не в душе рождаются они?.. Берегись, заведешь свою речь в тупик, говори проще, дело ведь такое ясное..."
   - Уважаемые господа присяжные заседатели!
   Случай, в котором вам предстоит разобраться, вполне ясен, ужасающе ясен в своей простоте. Перед нами три фигуры. Первая - это крестьянин Юрай Гордубал, - простак, добрая душа и, видимо, слегка тугодум. Он живет в Америке, тяжелым трудом зарабатывает пять-шесть долларов в день, из них четыре посылает домой жене, чтобы ей лучше жилось. - Голос прокурора приобретает резкие гортанные интонации. - И этими, кровавым потом заработанными деньгами его жена платит батраку-любовнику, не брезгающему быть на содержании у стареющей хозяйки. На что только не пойдет ради денег Штепан Манья! Разрушить семью эмигранта, оторвать мать от ребенка, а потом по наущению своей любовницы убить спящего хозяина - на все идет Манья ради пачки долларов. Какое злодейство, какой грех корыстолюбия! (Прокурор слегка колеблется. Не то, не то! Преступление и грех - разные вещи. Это же судебный процесс, а не суд божий.)
   - Вторая фигура - жена Гордубала. Вот она перед вами холодная, жестокая, расчетливая. Между нею и молодым работником не может быть любви, даже греховной любви, только блуд, только разврат, грех и грех... Она содержит его как игрушку своей похоти, она балует его, забыв о собственной дочери.
   Бог воздал ей за это: в блуде своем она зачала ребенка. И вот возвращается муж из Америки. Точно сам всевышний посылает его - наказать прелюбодеяние в своем доме. Но Юрай Гордубал - добряк.
   Я думаю, никто из нас, присутствующих здесь мужчин, не стерпел бы того, что молча сносил этот многотерпеливый и бесхарактерный супруг. Видимо, дороже всего ему было спокойствие в доме. С возвращением Гордубала прекратился приток долларов.
   Хозяйке нечем теперь содержать молодого дармоеда, и Штепан Манья оставляет служение греху. И что же?
   Недогадливый добряк Гордубал, явно под давлением жены, сам предлагает ему руку своей дочери. Сулит ему и дом и деньги, лишь бы тот вернулся... - Прокурор чувствует в горле спазму отвращения. - Но и этого мало. Штепан, видимо, шантажирует Гордубала, грозит ему чем-то, и тогда даже этот многотерпеливый человек не выдерживает. Он выгоняет наглого приживальщика. С этого момента Гордубалом овладевают опасения за свою жизнь. Он пытается найти работу где-нибудь подальше, за горами, ночью он бродит с фонарем, осматривая двор. Но злодейский план уже составлен. Старый муж слишком мешает сластолюбивой жене и алчному батраку. Разврат и корыстолюбие объединилось против него. Гордубал выбивается из сил, он не может больше сторожить дом, не может защищаться. И наутро его находят с пронзенным сердцем. Убит! Убит во сне!
   И это конец? Прокурор сам удивляется. Разве он не подготовил блестящее, убедительное заключение?
   Но оно как-то вылетело из головы, и вот - конец.
   Прокурор садится, сам не зная, как это вышло, и вопросительно глядит на председателя суда. Тот одобрительно кивает. Присяжные шушукаются, шмыгают носом, двое откровенно утирают слезы. Прокурор глубоко вздыхает.
   Встает адвокат Маньи, человек мощного телосложения, знаменитый юрист.
   - Господин прокурор в конце своей сильной речи упомянул о сердце Юрая Гордубала. Да позволят мне господа присяжные заседатели призвать это сердце к делу оправдания моего подзащитного...
   И пошло, и пошло... Мол, даже обвинение признает разногласие в мнениях судебной экспертизы.
   Проколото сердце Юрая Гордубала или прострелено?
   Где подлинное орудие преступления: это ничтожное шило из хозяйства Маньи или огнестрельное оружие Неведомого убийцы? Я, со своей стороны, предпочел бы поверить отзыву выдающегося научного авторитета, который с полнейшей определенностью заявляет о наличии огнестрельной раны из оружия мелкого калибра. Итак, господа, если Юрай Гордубал был застрелен, то вполне очевидно, что убийца - не Штепан Манья...
   И так далее. Шаг за шагом, помахивая толстой рукой, знаменитый адвокат разбивает доводы обвинения.
   - Нет ни единого доказательства виновности моего подзащитного. Весь обвинительный акт - сплошное умозаключение. Не апеллируя даже к чувствам уважаемых господ присяжных, я осмеливаюсь выразить уверенность, что на основе обвинительного акта и материалов судебного следствия господа присяжные не могут признать Штепана Манью виновным.
   И знаменитый юрист с победоносным видом тяжело опускается в кресло.
   Точно черт из коробочки, выскакивает новая черная фигурка, - молодой смазливый адвокат Поланы Гордубаловой.
   - ...Нет ни одного прямого доказательства соучастия моей подзащитной в убийстве Юрая Гордубала. Все доказательства лишь догадки, выведенные путем умозаключения из второстепенных моментов дела, из гипотетической связи, надуманной обвинением. Господа присяжные заседатели! Вся эта гипотеза построена на предположении, что Полана Гордубалова была заинтересована в смерти мужа или что она была ему неверна. Я мог бы здесь сказать: если супружеская измена-достаточное основание для убийства, скольких мужей и жен из присутствующих здесь, скольких людей в деревне и в городе не было бы сейчас в живых? Итак, подобную аргументацию мы лучше оставим в стороне. Спрашивается - откуда мы знаем о прелюбодеянии Поланы Гордубаловой? Правда, здесь перед нами продефилировала вся деревня и показала против обвиняемой. Но подумайте, господа, кто из нас уверен в своих ближних и соседях! Кто из вас знает, что говорят о нем окружающие? Быть может, говорят вещи похуже, чем об этой несчастной женщине. Самое безупречное поведение не убережет вас от кривотолков и унизительной клеветы. Обвинение не упустило ни одного свидетеля, которому бы хотелось очернить беззащитную женщину...
   - Протестую против оскорбления свидетелей! - восклицает прокурор.
   - Да, да, это неуместно, - замечает председатель суда. Прошу вас, господин защитник, воздержаться от таких выпадов.
   Смазливый господинчик быстро и учтиво кланяется:
   - Пожалуйста. Итак, суд выслушал всех, свидетелей, пожелавших выступить против Поланы Гордубаловой. Но суд забыл еще об одном свидетеле, я бы сказал, свидетеле главном. Этот свидетель - убитый Юрай Гордубал! - Смазливый господин взмахивает в воздухе бумагой. - Господа присяжные заседатели!
   За десять дней до смерти крестьянин деревни Кривой Юрай Гордубал подписал вот это свое завещание. Он словно предчувствовал, что потребуется его вмешательство, и велел написать в завещании следующие слова. - Молодой защитник читает высоким патетическим голосом: - "Все свое имущество, движимое и недвижимое, завещаю жене моей Полане Гордубаловой, урожденной Дурколовой, за любовь ее и верность супружескую". Вот. не угодно ли! "За любовь ее и верность супружескую"! Таково завещание Юрая Гордубала, таково его показание в этом деле. Слышали вы сегодня слова пастуха Миши? "Передает вам хозяин Гордубал, что Полана была ему доброй и верной женой"? Признаюсь, я сам был потрясен этими словами, они прозвучали, как голос с того света. А вот перед вами эти слова, здесь, на бумаге.
   Свидетельство единственного человека, который действительно знал Полану. Батрак Манья хвастался сестре, что состоит в связи с хозяйкой. Вот о чем болтал батрак, а вот (щелчок по завещанию) слова ее мужа перед всевышним. Решайте сами, господа, кому верить...
   Молодой адвокат задумчиво наклоняет голову.
   - Итак, если отпадает версия о прелюбодеянии моей подзащитной, отпадают тем самым какие бы то ни было побуждения избавиться от мужа. Но ведь она на восьмом месяце беременности, - возразят мне. Ах, господа, можно привести свидетельства многих медицинских авторитетов, указывающих, насколько ошибочно бывает определение сроков беременности. - И шустрый господинчик перечисляет целый ряд авторитетов и ученых мнений.
   Прожженный адвокат Штепана покачивает головой. Эх! подпортил дело. Присяжные не любят ученых аргументов. Но с этим завещанием - ловко придумано.
   - Представьте себе, господа присяжные заседатели, что вы судите эту женщину, и ребенок Юрая Гордубала, живое доказательство ее верности и любви супружеской, появится на свет в тюрьме, будет записан, как ребенок блудницы... Именем всего, что нам свято, предостерегаю вас, господа присяжные заседатели, от судебной ошибки, которая погубит еще неродившееся дитя!
   Смазливый господинчик садится и утирает пот надушенным платком.
   - Поздравляю, коллега, - гудит ему на ухо матерый судейский волк. - Неплохо, неплохо.
   А прокурор уже поднимается для реплики. Лицо его побагровело, руки дрожат.
   - Ребенок так ребенок! - восклицает он хрипло. - Коллега защитник! Здесь говорил ребенок Юрая Гордубала - Гафья. Ее слова, надо полагать, вы не назовете (удар кулаком по столу) клеветой!
   Надеюсь! (Смазливый адвокат кланяется, пожав плечами.) Впрочем, приношу вам благодарность за завещание Юрая Гордубала. Это единственное, чего нам не хватало здесь, - прокурор выпрямляется во весь рост, - чтобы дорисовать весь облик этой женщины, облик поистине демонический, которая, уже обдумав план убийства своего туповатого и бесхарактерного добряка мужа, изобретает еще этот последний утонченный штрих в свою защиту. Заставить несчастного завещать ей одной все свое имущество, да еще выдать ей нечто вроде морального алиби! "За любовь ее и верность супружескую"! И добряк послушно подписывает это. Готово! Теперь уже ни единого геллера не останется на долю маленькой Гафьи, все попало в руки развратницы - на любовника, на потребу ее греховных страстей...
   Прокурор задыхается от гнева. Поистине это уже не процесс, а суд божий, где клеймят грехи человеческие. Слышно, как тяжело и напряженно дышит богобоязненный люд в зале.
   - ...И вот упал всепроникающий луч на дело Юрая Гордубала. Та циничная, бесчувственная, своекорыстная воля, которая заставила неграмотного Юрая поставить три креста под этим ужасным обличающим завещанием, та же самая страшная воля, господа, направила руку убийцы - Штепана Маньи.
   Этот ничтожный деревенский альфонс был не только орудием разврата, он стал и орудием преступления.
   Но виновник всего - эта женщина! - кричит прокурор, уставив указующий перст на Полану. - Она уличена этим завещанием! Только дьявол мог изобрести такое адское издевательство. "За любовь ее и верность супружескую"... Иезавель Гордубалова, признаетесь вы наконец, что убили Юрая Гордубала!
   Полана поднимается бледная до синевы, обезображенная беременностью. Ее зубы беззвучно шевелятся.
   - Молчите, хозяйка, молчите! Я сам все скажу, - внезапно раздается хриплый, прерывистый голос.
   Штепан Манья стоит, скривившись от душевного напряжения.
   - Уважа... уважаемые судьи! - заикается подсудимый, и вдруг неудержимые рыданья сотрясают его.