Чапек Карел. Рассказы и очерки

   - Кланяйтесь ему от меня, - проворчал полковник. "Как потрясающе тупы эти полицейские сыщики, - думал он, оставшись наедине со своими мрачными мыслями. - Ну, хоть бы поинтересовался оттисками пальцев или следами, в этом был бы какой-то криминалистический подход. А так идиотски браться за дело! Куда нашей полиции до международных шпионов! Хотел бы я знать, что сейчас делает Врзал..."
   Полковник не удержался от соблазна позвонить Врзалу. После получаса бурных объяснений с телефонистками он, наконец, был соединен с подполковником.
   - Алло! - начал он медовым голосом. - Говорит Гампл. Скажи, пожалуйста, как дела?.. Я знаю, что ты не имеешь права, я только... Если бы ты был так добр и сказал только - удалось ли... О господи, все еще ничего? Я знаю, что трудное дело, но... Еще минуточку, Врзал, прошу тебя. Понимаешь, я бы охотно объявил награду в десять тысяч тому, кто найдет вора. Из моих личных средств, понимаешь? Больше я дать не могу, но за такую услугу... Я знаю, что нельзя, ну а если приватно... Ну ладно, ладно, это будет мое - частное дело, официально этого нельзя, я знаю. Или, может, разделить эту сумму между сыщиками из полиции, а? Разумеется, ты об этом ничего не знаешь... Но если бы ты намекнул этим людям, что, мол, полковник Гампл обещал десять тысяч... Ну, ладно, пусть это сделает твой вахмистр... Пожалуйста! Ну, спасибо, извини!
   Полковнику как-то полегчало после этой беседы и своих щедрых посулов. Ему казалось, что теперь и он как-то участвует в розысках проклятого шпиона, выкравшего документ. Полковник лег на диван и начал представлять себе, как сто, двести, триста сыщиков (все рыжие, все с беличьими зубами и ухмыляющиеся, как Пиштора) обыскивают поезда, останавливают несущиеся к границе автомашины, подстерегают свою добычу за углом и вырастают из-под земли со словами: "Именем закона! Следуйте за мной и храните молчание". Потом полковнику померещилось, что он в академии сдает экзамен по баллистике. Он застонал и проснулся, обливаясь холодным потом. Кто-то звонил у дверей.
   Полковник вскочил, стараясь сообразить, в чем дело. В дверях показались беличьи зубы сыщика Пишторы.
   - Вот и я, - сказал он. - Разрешите доложить, это был он.
   - Кто? - не понимая, спросил полковник.
   - Как кто? Андрлик! - удивился Пиштора и даже перестал ухмыляться. - Больше ведь некому. Пепик-то сидит в Панкраце.
   - А ну вас, с вашим Андрликом, - нетерпеливо сказал полковник.
   Пиштора вытаращил свои блеклые глаза.
   - Но ведь он украл жестянку с макаронами из вашей кладовой, - сказал он обиженным тоном. - Он уже сидит у нас в участке. Я, извиняюсь, пришел только спросить... Андрлик говорит, что там не было макарон, а только бумаги. Врет или как?
   - Молодой человек! - вскричал полковник вне себя. - Где эти бумаги?
   - У меня в кармане, - осклабился сыщик. - Куда я их сунул? - говорил он, роясь в карманах люстринового пиджачка. Ага, вот. Это ваши?
   Полковник вырвал из рук Пишторы драгоценный документ № 139/VII отд. "С" и даже прослезился от радости.
   - Дорогой мой, - бормотал он. - Я готов вам за это отдать... не знаю что. Жена! - закричал он. - Поди сюда! Это господин полицейский комиссар... господин инспектор... э-э-э...
   - Агент Пиштора, - осклабясь, сказал человечек.
   - Он нашел украденный документ, - разливался полковник. Принеси же коньяк и рюмки... Господин Пиштора, я... Вы даже не представляете себе... Если бы вы знали... Выпейте, господин Пиштора!
   - Есть о чем говорить... - ухмылялся Пиштора. - Славный коньячок! А жестянка, мадам, осталась в участке.
   - Черт с ней, с жестянкой! - блаженно шумел полковник. Но, дорогой мой, как вам удалось так быстро найти документы? Ваше здоровье, господии Пиштора!
   - Покорно благодарю, - учтиво отозвался сыщик. - Ах, господи, это же пустяковое дело. Если где очистят кладовку, значит ясно, что надо взяться за Андрлика или Пепика. Но Пепик сейчас отсиживает два месяца. А ежели, скажем, очистят чердак, то это специальность Писецкого, хромого Тендера, Канера, Зимы или Хоуски.
   - Смотрите-ка! -удивился полковник. - Слушайте, ну, а что, если, к примеру, шпионаж? Прошу еще рюмочку, господин Пиштора.
   - Покорно благодарю. Шпионажа у нас нет. А вот кражи бронзовых дверных ручек - это Ченек и Пинкус. По медным проводам теперь только один мастер - некто Тоушек. Пивными кранами занимаются Ганоусек, Бухта и Шлезингер. У нас все известно наперед. А взломщиков касс по всей республике - двадцать семь человек. Шестеро из них сейчас в тюрьме.
   - Так им и надо! - злорадно сказал полковник. - Выпейте, господин Пиштора.
   - Покорно благодарю, - сказал Пиштора. - Я много не пью. Ваше здоровьице! Воры, знаете, неинтеллигентный народ. Каждый знает только одну специальность и работает на один лад, пока мы его опять не поймаем. Вроде вот как этот Андрлик. "Ах, - сказал он, завидев меня, - господин Пиштора! Пришел не иначе, как насчет той кладовки. Господин Пиштора, ей-богу, не стоящее дело, ведь мне там достались только бумаги в жестянке. Скорей сдохнешь, чем украдешь что-нибудь путное". - "Идем, дурень, - говорю я ему, - получишь теперь не меньше года".
   - Год тюрьмы? - сочувственно спросил полковник. - Не слишком ли строго?
   - Ну, как-никак, кража со взломом, - ухмыльнулся Пиштора. - Премного благодарен, мне пора. Там в одной лавке обчистили витрину, надо заняться этим делом. Ясно, что это работа Клечки или Рудла. Если я вам еще понадоблюсь, пошлите в участок. Спросите только Пиштору.
   - Послушайте, - сказал полковник. - Я бы вам... за вашу услугу... Видите ли, этот документ... он для меня особенно дорог... Вот вам, пожалуйста, возьмите, - быстро закончил он и сунул Пишторе бумажку в пятьдесят крон.
   Пиштора был приятно поражен и даже стал серьезным.
   - Ах, право, не за что! - сказал он, быстро пряча кредитку. - Такой пустяковый случай. Премного благодарен. Если я вам понадоблюсь...
   - Я дал ему пятьдесят крон, - благодушно объявил жене полковник Гампл. - Такому шмендрику хватило бы и двадцати, но... - полковник махнул рукой, - будем великодушны. Ведь документ-то нашелся!
   1928
   ПОЭТ
   Заурядное происшествие: в четыре часа утра на Житной улице автомобиль сбил с ног пьяную старуху и скрылся, развив бешеную скорость. Молодому полицейскому комиссару Мейзлику предстояло отыскать это авто. Как известно, молодые полицейские чиновники относятся к делам очень серьезно.
   - Гм... - сказал Мейзлик полицейскому номер 141. - Итак, вы увидели в трехстах метрах от вас быстро удалявшийся автомобиль, а на земле - распростертое тело. Что вы прежде всего сделали?
   - Прежде всего подбежал к пострадавшей, - начал полицейский, - чтобы оказать ей первую помощь.
   - Сначала надо было заметить номер машины, - проворчал Мейзлик, - а потом уже заниматься этой бабой... Впрочем, и я, вероятно, поступил бы так же, - добавил он, почесывая голову карандашом. - Итак, номер машины вы не заметили. Ну, а другие приметы?
   - По-моему, - неуверенно сказал полицейский номер 141, она была темного цвета. Не то синяя, не то темно-красная. Из глушителя валил дым, и ничего не было видно.
   - О господи! - огорчился Мейзлик. - Ну, как же мне теперь найти машину? Бегать от шофера к шоферу и спрашивать: "Это не вы переехали старуху?" Как тут быть, скажите сами, любезнейший?
   Полицейский почтительно и равнодушно пожал плечами.
   - Осмелюсь доложить, у меня записан один свидетель. Но он тоже ничего не знает. Он ждет рядом в комнате.
   - Введите его, - мрачно сказал Мейзлик, тщетно стараясь выудить что-нибудь в куцем протоколе. - Фамилия и местожительство? - машинально обратился он к вошедшему, не поднимая взгляда.
   - Кралик Ян - студент механического факультета, - отчетливо произнес свидетель.
   - Вы были очевидцем того, как сегодня в четыре часа утра неизвестная машина сбила Божену Махачкову?
   - Да. И я должен заявить, что виноват шофер. Судите сами, улица была совершенно пуста, и если бы он сбавил ход на перекрестке...
   - Как далеко вы были от места происшествия? - прервал его Мейзлик.
   - В десяти шагах. Я провожал своего приятеля из... из пивной, и когда мы проходили по Житной улице...
   - А кто такой ваш приятель? - снова прервал Мейзлик. - Он тут у меня не значится.
   - Поэт Ярослав Нерад, - не без гордости ответил свидетель. - Но от него вы ничего не добьетесь.
   - Это почему же? - нахмурился Мейзлик, не желая выпустить из рук даже соломинку.
   - Потому, что он... у него... такая поэтическая натура. Когда произошел несчастный случай, он расплакался, как ребенок, и побежал домой... Итак, мы шли по Житной улице; вдруг откуда-то сзади выскочила машина, мчавшаяся на предельной скорости...
   - Номер машины?
   - Извините, не заметил. Я обратил внимание лишь на бешеную скорость и говорю себе - вот...
   - Какого типа была машина? - прервал его Мейзлик.
   - Четырехтактный двигатель внутреннего сгорания, - деловито ответил студент механик. - Но в марках я, понятно, не разбираюсь.
   - А какого цвета кузов? Кто сидел в машине? Открытая или лимузин?
   - Не знаю, - смущенно ответил свидетель. - Цвет, кажется, черный. Но, в общем, я не заметил, потому что, когда произошло несчастье, я как раз обернулся к приятелю: "Смотри, говорю, каковы мерзавцы: сбили человека и даже не остановились".
   - Гм... - недовольно буркнул Мейзлик. - Это, конечно, естественная реакция, но я бы предпочел, чтобы вы заметили номер машины. Просто удивительно, до чего не наблюдательны люди. Вам ясно, что виноват шофер, вы правильно заключаете, что эти люди мерзавцы, а на номер машины вы - ноль внимания. Рассуждать умеет каждый, а вот по-деловому наблюдать окружающее... Благодарю вас, господин Кралик, я вас больше не задерживаю.
   Через час полицейский номер 141 позвонил у дверей поэта Ярослава Нерада.
   - Дома, - ответила хозяйка квартиры. - Спит.
   Разбуженный поэт испуганно вытаращил заспанные глаза на полицейского. "Что же я такое натворил?" - мелькнуло у него в голове.
   Полицейскому, наконец, удалось объяснить Нераду, зачем его вызывают в полицию.
   - Обязательно надо идти? - недоверчиво осведомился поэт. - Ведь я все равно уже ничего не помню. Ночью я был немного...
   - Под мухой, - понимающе сказал полицейский. - Я знаю многих поэтов. Прошу вас одеться. Я подожду.
   По дороге они разговаривали о кабаках, о жизни вообще, о небесных знамениях и о многих других вещах; только политике были чужды оба. Так, в дружеской и поучительной беседе они дошли до полиции.
   - Вы поэт Ярослав Нерад? - спросил Мейзлик.- Вы были очевидцем того, как неизвестный автомобиль сбил Божену Махачкову?
   - Да, - вздохнул поэт.
   - Можете вы сказать, какая это была машина? Открытая, закрытая, цвет, количество пассажиров, номер?
   Поэт усиленно размышлял.
   - Не знаю, - сказал он. - Я на это не обратил внимания.
   - Припомните какую-нибудь мелочь, подробность, - настаивал Мейзлик.
   - Да что вы! - искренне удивился Нерад. - Я никогда не замечаю подробностей.
   - Что же вы вообще заметили, скажите, пожалуйста? - иронически осведомился Мейзлик.
   - Так, общее настроение, - неопределенно ответил поэт. Эту, знаете ли, безлюдную улицу... длинную... предрассветную... И женская фигура на земле... Постойте! - вдруг вскочил поэт. - Ведь я написал об этом стихи, когда пришел домой.
   Он начал рыться в карманах, извлекая оттуда счета, конверты, измятые клочки бумаги.
   - Это не то, и это не то... Ага, вот оно, кажется. - И он погрузился в чтение строчек, написанных на вывернутом наизнанку конверте.
   - Покажите мне, - вкрадчиво предложил Мейзлик.
   - Право, это не из лучших моих стихов, - скромничал поэт. - Но, если хотите, я прочту.
   Закатив глаза, он начал декламировать нараспев:
   Дома в строю темнели сквозь ажур,
   Рассвет уже играл на мандолине.
   Краснела дева.
   В дальний Сингапур
   Вы уносились в гоночной машине.
   Повержен в пыль надломленный тюльпан.
   Умолкла страсть. Безволие... Забвенье.
   О шея лебедя!
   О грудь!
   О барабан и эти палочки
   Трагедии знаменье!
   - Вот и все, - сказал поэт.
   - Извините, что же все это значит? - спросил Мейзлик. - О чем тут, собственно, речь?
   - Как о чем? О происшествии с машиной, - удивился поэт. Разве вам непонятно?
   - Не совсем, - критически изрек Мейзлик. - Как-то из всего этого я не могу установить, что "июля пятнадцатого дня, в четыре часа утра, на Житной улице автомобиль номер такой-то сбил с ног шестидесятилетнюю нищенку Божену Махачкову, бывшую в нетрезвом виде. Пострадавшая отправлена в городскую больницу и находится в тяжелом состоянии". Обо всех этих фактах в ваших стихах, насколько я мог заметить, нет ни слова. Да-с.
   - Все это внешние факты, сырая действительность, - сказал поэт, теребя себя за нос. - А поэзия - это внутренняя реальность. Поэзия - это свободные сюрреалистические образы, рожденные в подсознании поэта, понимаете? Это те зрительные и слуховые ассоциации, которыми должен проникнуться читатель. И тогда он поймет, - укоризненно закончил Нерад.
   - Скажите пожалуйста! - воскликнул Мейзлик. - Ну, ладно, дайте мне этот ваш опус. Спасибо. Итак, что же тут говорится? Гм... "Дома в строю темнели сквозь ажур..." Почему в строю? Объясните-ка это.
   - Житная улица, - безмятежно сказал поэт. - Два ряда домов. Понимаете?
   - А почему это не обозначает Национальный проспект? скептически осведомился Мейзлик.
   - Потому, что Национальный проспект не такой прямой, последовал уверенный ответ.
   - Так, дальше: "Рассвет уже играл на мандолине..." Допустим. "Краснела дева..." Извиняюсь, откуда же здесь дева?
   - Заря, - лаконически пояснил поэт.
   - Ах, прошу прощения. "В дальний Сингапур вы уносились в гоночной машине"?
   - Так, видимо, был воспринят мной тот автомобиль, - объяснил поэт.
   - Он был гоночный?
   - Не знаю. Это лишь значит, что он бешено мчался. Словно спешил на край света.
   - Ага, так. В Сингапур, например? Но почему именно в Сингапур, боже мой?
   Поэт пожал плечами.
   - Не знаю, может быть, потому, что там живут малайцы.
   - А какое отношение имеют к этому малайцы? А?
   Поэт замялся.
   - Вероятно, машина была коричневого цвета, - задумчиво произнес он. - Что-то коричневое там непременно было. Иначе откуда взялся бы Сингапур?
   - Так, - сказал Мейзлик. - Другие свидетели говорили, что авто было синее, темно-красное и черное. Кому же верить?
   - Мне, - сказал поэт. - Мой цвет приятнее для глаза.
   - "Повержен в пыль надломленный тюльпан", - читал далее Мейзлик. - "Надломленный тюльпан" - это, стало быть, пьяная побирушка?
   - Не мог же я так о ней написать! - с досадой сказал поэт. - Это была женщина, вот и все. Понятно?
   - Ага! А это что: "О шея лебедя, о грудь, о барабан!" Свободные ассоциации?
   - Покажите, - сказал, наклоняясь, поэт. - Гм... "О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки"... Что бы все это значило?
   - Вот и я то же самое спрашиваю, - не без язвительности заметил полицейский чиновник.
   - Постойте, - размышлял Нерад. - Что-нибудь подсказало мне эти образы... Скажите, вам не кажется, - что двойка похожа на лебединую шею? Взгляните.
   И он написал карандашом "2".
   - Ага! - уже не без интереса воскликнул Мейзлик. - Ну, а это: "о грудь"?
   - Да ведь это цифра три, она состоит из двух округлостей, не так ли?
   - Остаются барабан и палочки! - взволнованно воскликнул полицейский чиновник.
   - Барабан и палочки... - размышлял Нерад.- Барабан и палочки... Наверное, это пятерка, а? Смотрите, - он написал цифру 5. - Нижний кружок словно барабан, а над ним палочки.
   - Так, - сказал Мейзлик, выписывая на листке цифру "235". - Вы уверены, что номер авто был двести тридцать пять?
   - Номер? Я не заметил никакого номера, - решительно возразил Нерад. - Но что-то такое там было, иначе бы я так не написал. По-моему, это самое удачное место? Как вы думаете?
   Через два дня Мейзлик зашел к Нераду. На этот раз поэт не спал. У него сидела какая-то девица, и он тщетно пытался найти стул, чтобы усадить полицейского чиновника.
   - Я на минутку, - сказал Мейзлик. - Зашел только сказать вам, что это действительно было авто номер двести тридцать пять.
   - Какое авто? - испугался поэт.
   - "О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки!" - одним духом выпалил Мейзлик. - И насчет Сингапура правильно. Авто было коричневое.
   - Ага! - вспомнил поэт. - Вот видите, что значит внутренняя реальность. Хотите, я прочту вам два-три моих стихотворения? Теперь-то вы их поймете.
   - В другой раз! - поспешил ответить полицейский чиновник. - Когда у меня опять будет такой случай, ладно?
   1928
   ГИБЕЛЬ ДВОРЯНСКОГО РОДА ВОТИЦКИХ
   В один прекрасный день в кабинет полицейского чиновника д-ра Мейзлика вошел озабоченный человечек в золотых очках.
   - Архивариус Дивишек, - представился он. - Господин Мейзлик, я к вам за советом... как к выдающемуся криминалисту. Мне говорили, что вы умеете... что вы особенно хорошо разбираетесь в сложных случаях. А это чрезвычайно загадочная история, - заключил он убежденно.
   - Рассказывайте же, в чем дело, - сказал Мейзлик, взяв в руки блокнот и карандаш.
   - Надо выяснить, - воскликнул архивариус, - кто убил высокородного Петра Берковца, при каких обстоятельствах умер его брат Индржих и что произошло с супругой высокородного Петра Катержиной.
   - Берковец Петр? - задумался Мейзлик. - Что-то не припомню, чтобы к нам поступал акт о его смерти. Вы хотите официально поставить нас в известность об этом?
   - Да нет же! - возразил архивариус. - Я к вам только за советом, понимаете? Видимо, у них там произошло нечто ужасное.
   - Когда произошло? - пришел ему на помощь Мейзлик. Прежде всего прошу сообщить точную дату.
   - Ну, дата ясна: тысяча четыреста шестьдесят пятый год, отозвался Дивишек, укоризненно воззрившись на полицейского следователя. - Это вы должны бы знать, сударь. Дело было в царствование блаженной памяти короля Иржи из Подебрад *.
   - Ах, так!.. - сказал Мейзлик и отложил блокнот и карандаш. - Вот что, мой друг, - продолжал он с подчеркнутой приветливостью. - Ваш случай больше относится к компетенции доктора Кноблоха *, нашего полицейского врача. Я его приглашу сюда, ладно?
   Архивариус приуныл.
   - Как жаль! - сказал он. - Мне так рекомендовали вас! Видите ли, я пишу исторический труд об эпохе короля Иржи Подебрада и вот споткнулся, - да, именно споткнулся! - на таком случае, что не знаю, как и быть.
   "Безвредный", - подумал Мейзлик.
   - Друг мой, - быстро сказал он, - боюсь, что не смогу вам помочь. В истории я очень слаб, надо сознаться.
   - Это упущение с вашей стороны, - строго заметил Дивишек. - Историю вам надо бы знать. Но если даже вы непосредственно не знакомы с соответствующими историческими источниками, сударь, я изложу вам все известные обстоятельства этого дела. К сожалению, их немного. Прежде всего имеется письмо высокородного Ладислава Пхача из Олешной высокородному Яну Боршовскому из Черчан. Это письмо вам, конечно, известно?
   - Простите, нет, - сокрушенно признался Мейзлик тоном неуспевающего ученика.
   - Что вы говорите! - возмутился Дивишек. - Ведь это письмо еще семнадцать лет назад опубликовал историк Шебек в своих "Извлечениях". Хоть это вам следовало бы знать. Но только, - добавил он, поправив очки, - ни Шебек, ни Пекарж *, ни даже Новотный *, в общем, никто не уделил письму должного внимания. А ведь именно это письмо, о котором вам следовало бы знать, навело меня на след.
   - Ага, - сказал Мейзлик. - Что же дальше?
   - Итак, прежде всего о письме, - продолжал архивариус. У меня, к сожалению, нет с собой полного текста, но нам важны только несколько фраз, которые относятся к данному делу. Дворянин Ладислав Пхач сообщает в нем дворянину Боршовскому, что его, то есть Боршовского, дядя, высокородный Ешек Скалицкий из Скалице, не ожидается при дворе в Праге, в этом, то есть в тысяча четыреста шестьдесят пятом году, поскольку, как пишет автор письма, "после тех недостойных деямий в Вотице Веленевой его милость король лично повелел, чтобы высокородный Ешек Скалицкий ко двору королевскому более не являлся, а предался молитвам и покаянию за свою вспыльчивость и уповал на правосудие божие". Теперь вы понимаете? - втолковывал архивариус Мейзлику. - Мы бы сказали, что его милость король тем самым наложил опалу на высокородного Ешека и сослал его в собственную сего дворянина вотчину. Не кажется ли это вам странным, сударь?
   - Пока что нет, - сказал Мейзлик, выводя карандашом на бумаге замысловатые спирали.
   - Ага! - торжествующе воскликнул Дивишек. - Вот видите, и Шебек тоже не нашел в этом ничего особенного. А ведь очень странно, сударь, то обстоятельство, что его королевская милость не вызвал дворянина Ешека - каковы бы ни были проступки последнего - на обычный светский суд, а предоставил его правосудию божьему. Король ясно дал этим понять, - почтительно произнес архивариус, - что проступки эти такого свойства, что сам государь изымает их из ведения светского правосудия. Если бы вы побольше енали о его королевской милости Иржи Подебраде, вы бы сразу поняли, что это исключительный случай, ибо блаженной памяти король всегда неукоснительно придерживался строгого соблюдения законов.
   - Может быть, он побаивался дворянина Ешека? - заметил Мейзлик. - Во времена его правления это случалось...
   Архивариус возмущенно вскочил.
   - Что вы говорите, сударь! Чтобы король Иржи боялся кого-нибудь! Да еще простого дворянина!
   - Значит, у Ешека была протекция, - заметил Мейзлик. Сами знаете, даже у нас...
   - Никакой протекции! - вскричал Дивишек, покраснев. - О протекции может идти речь, когда мы говорим о правлении короля Владислава *, а при Иржи Подебраде... Нет, сударь, при нем протекция не помогала! Он бы вас выгнал. - Архивариус немного успокоился. - Нет, никакой протекции быть не могло! Очевидно, сами недостойные деяния были таковы, что его королевская милость препоручил виновного божьему правосудию.
   - Что же это были за деяния? - вздохнул Мейзлик.
   Архивариус удивился.
   - Именно это вы и должны установить. Ведь вы криминалист. Для этого я к вам и пришел.
   - Ради бога... - запротестовал Мейзлик, но посетитель не дал ему договорить.
   - Прежде всего вы должны познакомиться с фактами, - сказал он наставительно. - Итак, обратив внимание на туманное указание письма, я поехал, в Вотице искать следы упомянутых недостойных деяний. Там, однако, о них не сохранилось никаких записей. Зато в местной церкви я обнаружил могильную плиту дворянина Петра Берковца, и эта плита, сударь, датирована как раз тысяча четыреста шестьдесят пятым годом! А Петр Берковец был, видите ли, зятем дворянина Ешека Скалицкого, он женился на его дочери Катержине. Вот фотография с этого камня. Вы не замечаете ничего особенного?
   - Нет, - сказал Мейзлик, осмотрев снимок с обеих сторон; на могильной плите была высечена статуя рыцаря со скрещенными на груди руками. Вокруг него шла надпись готическим шрифтом. - Постойте-ка, вот тут, в углу, отпечатки пальцев!..
   - Это, наверное, мои, - сказал архивариус. - Но обратите внимание на надпись!
   - "Anno Domini MCCCCLXV", - с трудом разобрал Мейзлик. "Год от рождества Христова тысяча четыреста шестьдесят пятый". Это дата смерти того дворянина, не так ли?
   - Разумеется. А больше вы ничего не замечаете? Некоторые буквы явно чуть покрупнее других. Вот поглядите. - Ион быстро написал карандашом "Anno DOminiMCcCcLXV". Мастер нарочно сделал буквы О, С и С побольше. Это криптограмма, понимаете? Напишите-ка эти буквы подряд - ОСС. Вам ничего не приходит в голову?
   - ОСС, ОСС, - бормотал Мейзлик. - Это может быть... ага, это сокращение слова "occisis" - "убит", а?
   - Да! - торжествующе вскричал архивариус. - Мастер, сделавший могильную плиту, хотел сообщить потомству, что высокородный Петр Берковец из Вотице Веленовой был злодейски умерщвлен. Вот что!
   - А убийца - его тесть, тот самый Ешек Скалицкий! - провозгласил Мейзлик по внезапному историческому наитию.
   - Чушь! - пренебрежительно отмахнулся Дивишек. - Если бы высокородный Ешек убил высокородного Берковца, его милость король предал бы убийцу уголовному суду. Но слушайте дальше, сударь. Рядом с этой надгробной плитой лежит другая, под ней покоится Henricus Berkovec de Wotice Welenowa, то есть брат высокородного Петра. И на этой плите высечена та же дата: тысяча четыреста шестьдесят пятый год, только без всякой криптограммы. Рыцарь Индржих 1 изображен на ней с мечом в руке. Мастер, видимо, хотел дать понять, что покойный пал в честном бою. А теперь объясните мне, пожалуйста, какова связь между этими двумя смертями.
   - Может быть, тот факт, что Индржих умер в том же году, просто чистая случайность? - неуверенно предположил Мейзлик.
   - Случайность! - рассердился архивариус. - Сударь, мы, историки, не признаем никаких случайностей. Куда бы мы докатились, если бы допустили случайности! Не-ет, тут должна быть причинная связь! Но я еще не изложил вам все факты! Через год, в тысяча четыреста шестьдесят шестом году, почил
   1 Чешское имя Индржих соответствует немецкому Генрих. (Прим. ред.)
   в бозе высокородный Ешек из Скалице, и - обратите внимание! - его вотчины Скалице и Градек перешли по наследству к его двоюродному брату, уже известному нам дворянину Яну Боршовскому из Черчан.
   Вы понимаете, что это означает? Это означает, что дочери покойного, Катержины, которую, как известно каждому младенцу, в тысяча четыреста шестьдесят четвертом году взял себе в жены высокородный Петр Берковец, тоже уже не было в живых. Но могильной плиты с именем высокородной Катержины нигде нет! Разрешите спросить вас, разве тот факт, что после смерти высокородного Петра мы не находим никаких следов и его супруги, это тоже случайность? Что? И это вы называете случайностью? Почему же нет могильной плиты? Случайно? Или дело тут именно в тех самых недостойных деяниях, из-за которых его милость король препоручил высокородного Ешека правосудию божьему?