Чапек Карел. Рассказы и очерки

   Вот попомни, еще выйдет по-моему: вернутся они, да с каким удовольствием вернутся-то, к нашему старому доброму каменному оружию! Я и приберегаю, коли что найду: старые наконечники для стрел, молоты, кремневые ножи... А он говорит хлам!
   Горечь и возмущение душили старого вождя.
   - И я говорю, - отозвалась старуха, желая отвлечь мужа от печальных мыслей. - Вот и со шкурами то же самое. "Матушка, - говорит мне сноха, - ну зачем их так долго скоблить? Себя пожалейте; попробуйте-ка выделывать шкуру золой, хоть вонять не будет". Нечего меня учить! - набросилась старая Янечкова на отсутствующую сноху. - Я и сама знаю, что надо! Испокон веков шкуры только скоблили, а какие шкуры получались! Ну, конечно, если тебе работать лень... Так и норовят, чтобы поменьше работать! Вот и выдумывают без конца да переиначивают... Выделывать шкуры золой! Слыханное ли дела?
   - Ничего не попишешь, - зевнул старик. - Куда там, наши старинные обычаи - не по них. Толкуют, будто каменное оружие неудобно для руки. Оно отчасти и верно, да только мы не очень-то гонялись за удобствами; зато нынешние - так и смотрят, как бы ручки себе не отбить! Скажи сама, до чего этак дойти можно? Возьми ты нынешних детей. "Отстаньте вы от них, дедушка, пусть играют", - говорит сноха. Ну, хорошо, а что получится?
   - Хоть бы они не устраивали такого содома, - посетовала старая дама. - Что верно, то верно, держать себя не умеют!
   - Вот тебе и нынешнее воспитание, - назидательно произнес Янечек. - А если иной раз скажешь что-нибудь сыну, отвечает: "Вы, батя, этого не понимаете, теперь другие времена, другая эпоха..." Ведь и костяное оружие, говорит, еще не последнее слово; когда-нибудь, говорит, люди придумают еще какойнибудь материал... Ну, знаешь ли, это уж слишком: разве видел кто материал крепче камня, дерева или кости! Ты хоть и глупая баба, а должна признать, что... что... ну, что это переходит все границы!
   Бабка Янечкова опустила руки на колени.
   - Послушай, - сказала она. - Откуда только у них все эти глупости берутся?
   - Говорят, это нынче в моде, - прошамкал беззубым ртом старик. - Да вот, взгляни в ту сторону, там, в четырех днях ходьбы отсюда, стало стойбищем какое-то неведомое бродячее племя, ну, сказать, голь перекатная; будто бы они такое делают... Так и знай - все глупости наша молодежь переняла от них.
   И костяное оружие и прочее. И даже - они его даже покупают у них! - сердито воскликнул дед. - Отдают за это наши славные шкуры! Да когда же это бывало, чтобы чужие с добром приходили? И нечего связываться со всяким неведомым сбродом! И вообще наши предки правильно нам завещали: на любого пришельца надо нападать без всяких там околичностей да отсылать его к праотцам. Так бывало испокон века: убивать без долгих разговоров! "Да что ты, батя, - говорит сын, - теперь другие отношения, теперь вводится товарообмен!" Товарообмен! Да если я кого убью и заберу, что у него было, вот тебе и товар, и ничего я ему за это отдавать не должен - к чему же какой-то товарообмен? "Это не верно, батя, - говорит сын, ведь вы за это платите человеческой жизнью, а ее жалко!" Видала - жалко им человеческой жизни! Вот тебе нынешнее мировоззрение, - расстроенно бормотал старый вождь. - Трусы они, и все тут. Жизни им жалко! Ты вот что мне скажи - как сможет прокормиться такая гибель людей, если они перестанут убивать друг друга? Ведь и теперь уже оленей осталось до чертиков мало! Им, вишь, жалко человеческой жизни; а вот традиций не уважают, предков своих и родителей не чтят... Черт знает что! - крикнул вне себя дед. - Смотрю это раз, вижу - малюет этакий сопляк глинкой бизона на стене пещеры. Я дал ему подзатыльник, а сын говорит: "Оставьте его, бизон ведь как живой вышел!" Это уж слишком, знаешь ли! С каких это пор люди занимались такими пустяками?
   Коли тебе делать нечего, так обтесывай какой-нибудь кремешок, а не малюй бизонов на стенках! На что нам такие глупости?
   Бабка Янечкова строго поджала губы.
   - Кабы бизон только... - пробормотала она через некоторое время.
   - А что? - спросил дед.
   - Ничего, - возразила старуха. - Мне и выговорить-то стыдно... Ты знаешь, - наконец решилась она, - сегодня утром я нашла... в пещере... обломок Мамонтова бивня. Он был вырезан в виде... в виде голой женщины. И грудь, и все - понятно?
   - Да брось ты, - ужаснулся старик. - Кто же это вырезал?
   Янечкова возмущенно пожала плечами:
   - Кто его знает! Видно, кто-то из молодых. Я бросила эту мерзость в огонь, но... а грудь была - вот такая! Тьфу!
   - ...Дальше некуда, - с трудом выдавил из себя дед Янечек. - Да ведь это разврат! Скажи на милость - а все оттого, что они вырезают из кости всякую чепуху! Нам такое бесстыдство и в голову бы не пришло, потому что из кремня этого и не сделаешь... Вот ойо куда ведет! Вот они их изобретения! И ведь будут выдумывать, будут какие-то новшества заводить, пока все к чертям не полетит! Нет, говорю я, - вскричал первобытный старик Янечек в пророческом вдохновении, - долго так не протянется!
   1931
   АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЙ
   Письмо Аристотелю из Стагира, директору лицея в Афинах.
   Дорогой Аристотель, мой великий и любимый учитель!
   Долго, очень долго я не писал вам, но, как вы знаете, я был слишком занят военными делами. В походах на Гирканию, Дрангиану и Гедрозию, в битвах ва Бактрию, во время перехода через Инд поистине не было ни времени, ни желания взяться за перо. Сейчас я уже несколько месяцев нахожусь в Сузах. Но и тут опять пришлось с головой погрузиться в дела правления, пришлось назначать чиновников и ликвидировать интриги и мятежи, так что до сегодняшнего дня не было возможности написать вам о себе. Правда, из официальных сообщений вы в общих чертах знаете о моей деятельности. Но моя преданность вам и вера в ваше влияние на просвещенные умы Эллады снова побуждают меня открыть сердце вам, моему уважаемому учителю и наставнику.
   Вспоминаю, как несколько лет назад (как давно это, кажется, было!) я над гробницей Ахилла сочинял вам восторженное и сумасбродное письмо. Это было накануне моего похода в Персию, и я тогда клялся, что доблестный сын Пелея будет для меня образцом на всю жизнь. Я грезил о геройстве и славе.
   К этому времени за мной уже была победа над Фракией, и я думал, что веду своих македонцев и греков против Дария только затем, чтобы мы увенчали себя лаврами и были достойны своих предков, воспетых божественным Гомером. Могу сказать, что на высоте таких идеалов я был и в Херонее и в Гранике... Но сегодня я уже по-иному, политически, оцениваю значение своих тогдашних действий. Трезво смотря на вещи, надо сказать правду: нашей Македонии, плохо связанной с Грецией, постоянно грозила опасность с севера, со стороны варварской Фракии.
   Фракийцы могли напасть на нашу страну в любой неблагоприятный для нас момент, а греки воспользовались бы этим, чтобы, нарушив договор с нами, отделиться от Македонии, Необходимо было захватить Фракию, чтобы обезопасить наш фланг" в случае измены Греции. Это была чисто политическая необходимость, дорогой Аристотель, но ваш ученик тогда еще не сознавал этого и предавался мечтам об ахилловских подвигах.
   После покорения Фракии наше положение изменилось: мы овладели всем западным побережьем Эгейского моря вплоть до Босфора. Но нашему господству на этом море угрожала морская мощь Персии. Достигнув Геллеспонта и Босфора, мы очутились в опасной близости персидской сферы. Борьба между нами и Персией за Эгейское море и свободный проход через Проливы была неизбежна рано или поздно. На счастье, мы нанесли удар раньше, чем Дарий успел приготовиться. Я думал тогда, что иду по стопам Ахилла и, сражаясь во славу Греции, творю материал для новой Илиады. В действительности, как я понимаю это сейчас, дело было просто в необходимости оттеснить персов от Эгейского моря. И я оттеснил их, дорогой учитель, оттеснил так основательно, что занял всю Вифинию, Фригию и Каппадокию, покорил Киликию и дошел до самого Тарса. Малая Азия стала наша. Не только старая Эгейская лужа, но и весь берег Средиземного, или, как мы его называем, Египетского, моря был в наших руках.
   Вы скажете, милый Аристотель, что этим была достигнута моя главная политическая и стратегическая цель - полное вытеснение Персии из греческих вод.
   Однако же в результате покорения Малой Азии сложилась новая обстановка: наши новые береговые границы могли оказаться под угрозой с юга, со стороны Египта или Финикии. Персия могла бы получить от этих стран поддержку и военные материалы для продолжения войны с нами. Следовательно, стало необходимым занять берега Тира и вступить в Египет. Сделав это, мы стали властителями всего средиземноморского побережья, но одновременно возникла новая опасность: базируясь на богатую Месопотамию, Дарий мог бы вторгнуться в Сирию и отрезать наши египетские владения от малоазиатских. Следовало во что бы то ни стало разбить Дария наголову, что мне и удалось под Гавгамелом... Как вы знаете, нам достались Вавилон, Сузы, Персеполь и Пасаргады. Таким образом мы стали господствовать на Персидском заливе.
   Однако, для того чтобы обезопасить нашу новую империю от возможных набегов с севера, необходимо было обезвредить мидян и гиркан. Я сделал это, и наши владения протянулись от Каспийского моря до Персидского залива, но все еще не были защищены с востока. Тогда я со своими македонцами отправился в поход, в земли ареев и дрангианов, опустошил Гедрозию и истребил арахозцев, после чего победоносно вступил в Бактрию. Военную победу я закрепил брачными узами, взяв себе в жены бактрийскую царевну Роксану. Это диктовалось политической необходимостью.
   После того как я завоевал для своих македонцев и греков столь обширные земли на Востоке, мне волей-неволей пришлось искать приязни своих новых подданных - варваров. Средствами к этому были величие и пышность, без которых убогие пастухи Востока не представляют себе мощного властителя.
   Скажу правду: моя старая македонская гвардия была недовольна этим. Им казалось, вероятно, что их полководец отвернулся от своих боевых ветеранов.
   В этой связи я был, к сожалению, вынужден казнить моих старых соратников Филоту, * и Калисфена... * Поплатился жизнью и мой Парменион *. Я очень сожалел об этом, но другого выхода не было, ибо брожение среди македонцев ставило под угрозу мой следующий шаг. Дело в том, что я готовился к походу в Индию. Видите ли, Гедрозия и Арахозия, словно стеной, окружены высокими горами. Но, для того чтобы они стали неприступной крепостью, мне был необходим плацдарм, с которого можно предпринимать вылазки или, наоборот, отступать за крепостную стену. Такой стратегический плацдарм представляет собой Индия вплоть до реки Инд. Военная логика требовала захвата этой территории, а с нею и предмостья па другом берегу Инда. Ни один предусмотрительный политик или полководец не поступил бы иначе. Но, когда мы уже достигли реки Гифазис, мои македонцы стали роптать, говоря, что не пойдут дальше, потому что устали, ослабли от болезней и скучают по родине.
   Пришлось вернуться. Это был ужасный путь для моих ветеранов, но еще ужаснее он был для меня: ведь я собирался дойти до Бенгальского залива, дабы установить для моей родной Македонии естественную границу на востоке. И вот пришлось временно отказаться от этого намерения.
   Мы вернулись в Сузы. Я мог бы быть доволен, создав для македонцев и греков такую громадную империю. Но, чтобы не полагаться лишь на своих усталых людей, я принял в свое войско тридцать тысяч персов. Это хорошие солдаты, они были нужны мне для обороны восточных границ. И, представьте себе, мои ветераны очень обиделись на меня за это. Они не поняли, что, приобретая для своего народа восточные земли, во сто раз превышающие размеры Македонии, я тем самым становлюсь великим восточным монархом, что мне нужно назначать своих советников и вельмож из числа восточных владык и окружить себя пышностью Востока. Все это естественная политическая необходимость, и я принимаю ее в интересах Великой Македонии.
   Обстоятельства требуют от меня все новых личных жертв, и я несу их, не ропща, мысля лишь о величии и силе своей прославленной империи. Приходится привыкать к варварской роскоши и к пышности восточных обычаев. Я взял себе в жены трех восточных царевен, а ныне, милый Аристотель, даже провозгласил себя богом.
   Да, мой дорогой учитель, богом! Мои верные восточные подданные поклоняются мне и во славу мою приносят жертвы. Это политически необходимо для того, чтобы создать мне должный авторитет у этих горных скотоводов и погонщиков верблюдов. Как давно было время, когда вы учили меня действовать согласно разуму и логике! Но что поделаешь, сам разум говорит, что следует приноравливаться к человеческому неразумию.
   Путь, по которому я иду, может показаться фантастическим. Но сейчас, в ночной тишине моего божественного уединения, обозревая мысленно весь этот путь, я вижу, что никогда не предпринимал ничего, что не было бы обусловлено моим предыдущим шагом.
   И вот слушайте, мой милый Аристотель: ради спокойствия и порядка в империи, в интересах реальной политики было бы целесообразно провозгласить меня богом и в наших западных владениях. Уверенность, что Македония и Эллада приняли принцип моей неограниченной власти, развязала бы мне руки и здесь, на Востоке, дала бы возможность завоевать для Греции естественную границу на китайском побережье. Тем самым я бы навеки обеспечил мощь и безопасность своей Македонии. Как видите, это разумный и трезвый план. Я уже давно не тот фантазер, что произносил клятву над гробницей Ахилла.
   И вот сейчас я прошу вас, моего мудрого друга и наставника, философски обосновать и убедительно мотивировать грекам и македонцам провозглашение меня богом. Делая это, я поступаю как отвечающий за себя политик и государственный муж.
   Таково мое задание. От вас зависит, будете ли вы выполнять его в полном сознании политической важности, целесообразности и патриотического смысла этого дела.
   Приветствую вас, мой дорогой Аристотель!
   Ваш Александр.
   1937
   СМЕРТЬ АРХИМЕДА
   Дело происходило не совсем так, как пишут в учебниках. Да, действительно правда, что Архимед был убит при взятии Сиракуз римлянами, но неправда, что к нему ворвался римский солдат и хотел захватить его в плен и что Архимед, поглощенный черчением геометрических фигур, раздраженно крикнул ему: "Не смей трогать мои круги!"
   Прежде всего Архимеда никак нельзя было назвать рассеянным профессором, который даже не подозревает, что делается вокруг него: наоборот, по характеру он был прирожденным бойцом и изобретал военные машины для обороны Сиракуз. А кроме того, проникший в его дом римский воин вовсе не был пьяным мародером; это был хорошо вышколенный и весьма честолюбивый центурион * Люций, состоявший при штабе и отлично знавший, с кем он имеет дело.
   Он вовсе не собирался увести Архимеда в плен; Люций остановился в дверях, отдал по-воински честь и громко произнес:
   - Приветствую тебя, Архимед!
   Архимед оторвался от вощеной дощечки, на которой он что-то чертил, и спросил:
   - Что такое?
   - Послушай, Архимед, - сказал в ответ Люций. - Мы знаем, что без твоих машин Сиракузы не могли бы продержаться даже месяц. А мы возились с ними целых два года. Уверяю тебя, что мы, солдаты, прекрасно это понимаем. Машины замечательные. Могу тебя только поздравить.
   Архимед небрежно отмахнулся.
   - Оставь, пожалуйста, не стоит говорить об этом. Обыкновенные метательные приспособления, игрушки и больше ничего. Серьезного научного значения они не имеют.
   - Но зато имеют военное значение, - возразил Люций. - Вот что, Архимед, я пришел, чтобы предложить тебе работать с нами.
   - С кем это, с нами?
   - С римлянами. Ты ведь должен понимать, что Карфаген * приходит в упадок. С какой стати ты будешь ему помогать? Увидишь теперь, какую мы начнем игру с Карфагеном. Вообще вы, сиракузяне, с самого начала должны были присоединиться к нам.
   - Это почему? - проворчал Архимед. - Случайно по происхождению мы греки. Зачем же нам присоединяться к римлянам?
   - Потому что вы живете на острове Сицилия, а Сицилия нам нужна.
   - Зачем?
   - Затем, что мы хотим овладеть Средиземным морем.
   - А-а!.. - задумчиво протянул Архимед и взглянул на свою дощечку. - А для чего это вам?
   - Кто владеет Средиземным морем, тот владеет всем миром. Кажется, ясно.
   - А вы обязательно должны владеть всем миром?
   - Да. Призвание Рима быть владыкой мира. И он будет владыкой, можешь мне верить.
   - Не спорю, - сказал Архимед и стер что-то на вощеной дощечке. - Но я бы вам не советовал, Люций. Понимаешь ли, быть владыкой мира - слишком хлопотно. Жалко трудов, которые придется на это положить.
   - Не важно. Зато мы будем великой империей.
   - Великой империей! - ворчливо повторил Архимед. - Нарисую я малый круг или большой - все равно это будет только круг, и у него всегда есть граница; жить без границ вы все равно не сможете. Или ты думаешь, что большой круг совершеннее малого? И что ты более великий геометр, если начертишь большой круг?
   - Вы, греки, всегда играете словами, - ответил Люций. - А мы доказываем свою правоту иначе.
   - Чем же?
   - Делом. Например: мы завоевали ваши Сиракузы; следовательно, Сиракузы принадлежат нам. Разве это не ясное доказательство?
   - Ясное, - сказал Архимед и слегка почесал голову заостренной металлической палочкой, которой он чертил на дощечке. - Да, вы завоевали Сиракузы, Только это уже не те Сиракузы, какие были до сих пор. Тех больше не будет. Это был великий и славный город; теперь ему уже великим не быть. Никогда. Конец Сиракузам!
   - Зато великим будет Рим. Он должен быть сильнее всех на земле.
   - Зачем?
   - Чтобы отстоять себя. Чем мы сильнее, тем больше у нас врагов. Поэтому мы должны быть сильнее всех.
   - Что касается силы, - пробормотал Архимед, - тo, видишь ли, Люций, я немного смыслю в физике и скажу тебе кое-что: сила связывает.
   - Что это значит?
   - Вот, видишь ли, есть такой закон. Действующая сила связывает себя. И чем сильнее вы будете, тем больше вам на это потребуется сил, и в конце концов наступит момент...
   - Ну, что ты хотел сказать?
   - Да нет, ничего. Я не пророк, я только физик. Сила связывает. Больше я ничего не знаю.
   - Слушай, Архимед, почему бы тебе все-таки не работать с нами? Ты даже не представляешь себе, какие огромные возможности открылись бы перед тобой в Риме. Ты изготовлял бы самые могучие военные машины на свете...
   - Прости меня, Люций. Я уже не молод, а мне хотелось бы разработать кое-какие из своих замыслов. Как видишь, я и сейчас сижу за чертежом.
   - Но неужели, Архимед, тебя не прельщает воз* можность завоевать вместе с нами мировое господство?.. Ну, что же ты замолчал?
   - Прости, - сказал Архимед, склонившись над своей дощечкой. - Что ты сказал?
   - Я сказал, что такой человек, как ты, мог бы участвовать в завоевании мирового господства.
   - Гм, мировое господство... - задумчиво произнес Архимед.- Ты не сердись, но у меня здесь дело поважнее. Нечто более прочное. Такое, что действительно переживет нас с тобой.
   - Что это?
   - Осторожно, не сотри моих кругов. Это способы вычисления площади любого сектора круга...
   Несколько позже было официально объявлено, что известный ученый Архимед погиб в результате несчастного случая.
   1935
   МАРФА И МАРИЯ
   В продолжение пути, пришел Он в одно селение; здесь женщина, именем Марфа, приняла его в дом свой; у ней была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слова Его.
   Марфа же заботилась о большом угощении, и подошедши сказала: Господи! Или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? Скажи ей, чтобы помогла мне.
   И Иисус сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! Ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее.
   (Евангелие от Луки, 10, 38-42)
   И в тот же вечер вошла Марфа к соседке своей Тамар, жене Якуба Грюнфельда, которая лежала после родов; и, видя, что огонь в очаге угасает, подложила поленьев и присела к очагу, чтобы раздуть огонь.
   И когда взвилось живое пламя, смотрела Марфа в огонь и молчала.
   И тогда сказала госпожа Тамар:
   - Хороший вы человек, Марфочка. Так вы обо всех хлопочете - я даже не знаю, чем отплатить вам.
   Но Марфа ничего не ответила и не отвела глаз от огня.
   Тут спросила госпожа Тамар, сказав:
   - Правда ли, Марфочка, что нынче был у вас рабби из Назарета?
   И ответила Марфа:
   - Был.
   И сложила госпожа Тамар руки и молвила:
   - То-то вам радость, Марфа; я знаю, к нам бы Он не пришел, но вы этого заслуживаете, вы ведь такая хорошая хозяйка...
   Тогда склонилась Марфа к огню, проворно помешала дрова и сказала:
   - Знаете, госпожа Тамар, лучше бы этого не было. Разве могло мне прийти в голову, что именно сегодня, накануне праздника... Ладно, думаю, сначала постираю. Сами знаете, сколько за нашей Марией стирки! Так вот, бросаю я грязное белье в кучу, и вдруг: "Добрый день, девушки!" - стоит Он на пороге! Я как закричу: "Мария, Мария, пойди сюда!" - чтобы она помогла мне поскорей убрать грязное белье, а Марка примчалась растрепанная и, как увидела Его, закричала, будто умалишенная: "Учитель, Учитель, вы пришли к нам?" И - бац, она уже на коленях перед Ним, рыдает и руки Ему целует... Мне так было стыдно за нее, госпожа Тамар! Что мог подумать Учитель, такая сумасшедшая истеричка, а тут еще везде грязные тряпки валяются... Я еле выговорила: "Садитесь, Учитель", и давай белье собирать; а Мария дергает Его за руку и всхлипывает: "Учитель, говорите же, скажите нам что-нибудь, раббони..." Подумайте только, госпожа Тамар, она называет Его "раббони"! И везде был беспорядок, сами знаете, как во время стирки, даже пол не подметен... Что Он только о нас подумал!
   - Ну, Марфочка, ничего, - утешала ее госпожа Тамар. Мужчины и не заметят небольшого беспорядка. Я их знаю.
   - Пусть так, - возразила Марфа с жестким огоньком в глазах. - Но порядок должен быть. Понимаете, госпожа Грюнфельд, вот когда Учитель обедал у того мытаря, так Мария ухитрилась омыть Ему ноги слезами и вытереть собственными волосами, Скажу вам, госпожа Тамар, - я бы не решилась сделать нечто подобное, но очень хотела бы, чтоб у Него под ногами был хоть чистый пол. Вот это - да. И расстелить перед Ним наш красивый коврик, знаете, тот, из Дамаска. А не грязное белье. Умывать Ему ноги слезами да волосами утирать - это Марка умеет, а вот причесаться, когда Он пришел, или пол подтереть - нет ее! Ей бы только бухнуться Ему в ноги да глаза вот такие сделать - мол, говори, раббони!
   - И Он говорил? - нетерпеливо спросила госпожа Тамар.
   - Говорил, - медленно произнесла Марфа. - Улыбался и говорил - для Марии. Я-то, сами понимаете, больше думала о том, как бы поскорее убрать белье да подать Ему хоть козьего молока с куском хлеба... Вид у Него утомленный - наверное, устал с дороги; у меня так и вертелось на языке: я, мол, вам подушки принесу, Учитель, отдохните немного, вздремните, мы будем тихие, как мышки, даже дышать перестанем... Но понимаете, госпожа Тамар, кому захочется перебивать Его речи! И вот я ходила на цыпочках, чтобы Мария догадалась быть потише, да куда там! "Говорите еще, Учитель, прошу, прошу вас, еще что-нибудь!" А Он, добрый такой, все улыбался и говорил...
   - Ах, как бы я хотела слышать, что Он говорил! - вздохнула госпожа Тамар.
   - Я тоже, - сухо ответила Марфа. - Но кто-то ведь должен был остудить молоко, чтобы подать Ему холодное. И должен же был кто-то достать немного меду для хлеба. Потом забежать к Эфраиму - я ведь обещала Эфраимихе доглядеть за ее детишками, когда она уйдет на базар... Да, госпожа Тамар, старая дева вроде меня тоже может кое для чего пригодиться. Господи, хоть бы наш брат Лазарь был дома! А он, как увидел утром, что я собираюсь стирать, так и говорит: "Ладно, девушки, я исчезаю; только ты, Марфа, не пропусти, если мимо пройдет этот продавец кореньев из Ливана, купи мне грудного чаю". Ведь наш Лазарь все грудью хворает, госпожа Тамар, и ему все хуже да хуже. И вот я все дум ала - хорошо бы Лазарь вернулся, пока Учитель здесь! Я верю, госпожа Тамар, Он исцелил бы нашего Лазаря; и как услышу шаги у дома, так и выбегаю на порог, кричу каждому: "Господин Ашер, господин Леви, господин Иссахар, скажите Лазарю, если встретите, пусть сейчас же идет домой!" Да еще надо было смотреть, не покажется ли продавец кореньев - прямо не знала, за что раньше приняться...
   - Это мне известно, - произнесла госпожа Грюнфельд. Семья доставляет много хлопот.
   - Что хлопоты, - молвила Марфа. - Но знаете, госпожа Грюнфельд, каждому ведь хочется послушать слово Божие. Я всего лишь глупая женщина, ну, вроде прислуги... И я себе думаю: должен же кто-то все это делать, должен же кто-то стряпать, и стирать, и чинить тряпки, и мыть полы, и раз уж у нашей Марки не такой характер... Она уже не так прекрасна, как раньше, госпожа Тамар; но была она такая красавица, что... что я просто не могла не служить ей, понимаете? А все почему-то думают, что я злая... но вы-то знаете, госпожа Грюнфельд, злая и несчастная женщина не может хорошо готовить, а я ведь неплохая повариха; что ж, раз Мария красивая - пусть Марфа вкусно стряпает, разве я не права? Но, госпожа Тамар, вы, верно, и это знаете: иной раз на минутку, на одну только минутку сложишь руки на коленях, и тогда странные такие мысли приходят в голову: а вдруг кто-нибудь тебе что-нибудь скажет или посмотрит на тебя так.., так, словно бы говоря: "Доченька, это ты ведь любовь свою нам отдаешь, и всю себя нам жертвуешь, телом своим полы трешь, и всю эту чистоту чистотой души своей сохраняешь; и входим мы в твой дом, словно дом этот - ты сама, Марфа, и ты по-своему много любила..." - О, это так, - сказала госпожа Грюнфельд. - И если бы у вас было шестеро детей, Марфочка, как вот у меня, тогда вы поняли бы это еще лучше.