Страница:
Марго слушала с нарастающим возмущением. Пожалуй, Смитбек был все-таки прав относительно Мориарти.
– Ну что же, – сказала она, – поскольку я ученица доктора Фрока, вряд ли вы примете мою помощь в оформлении выставки. Я могу внести в текст слишком много теоретических бредней.
Она повернулась, быстро вышла из двери и зашагала по коридору.
Мориарти опешил. Он совсем забыл, что Фрок ее научный руководитель. Вприпрыжку он догнал Марго.
– О нет, нет. Я не имел в виду… – замямлил он. – Прошу вас, я просто… Вы знаете, что Фрок и Катберт не ладят. Видимо, это как-то сказалось и на мне.
Вид у него был до того испуганный, что Марго обуздала свой гнев.
– Я не знала, что разногласия между ними настолько резки, – сказала она, позволив Мориарти остановить себя.
– И уже давно. Знаете, после того как Фрок выступил с «эффектом Каллисто», его положение в музее пошатнулось. Теперь он глава отдела только номинально, и Катберт плетет интриги. Разумеется, я знаком только с одной точкой зрения. Право, мне очень жаль. Вы напишете для меня этот текст, да?
– При условии, что вы, – ответила Марго, – выведете меня из этого лабиринта. Мне пора возвращаться на рабочее место.
– Да, конечно. Извините, – сказал Мориарти.
После совершенной бестактности к нему вновь вернулась робость, и, пока они шли на пятый этаж, он не раскрывал рта.
– Расскажите мне еще о вашей выставке, – попыталась приободрить его Марго. – Я немного слышала о чрезвычайно редком артефакте, который будет демонстрироваться.
– Видимо, вы имеете в виду материалы племени котога, – сказал Мориарти. – Лишь одной экспедиции удалось обнаружить какие-то его следы. Статуэтка их мифического зверя Мбвуна… является одним из главных экспонатов. – Он замялся. – Вернее, будет одним из главных экспонатов. Сейчас ее нет на выставке.
– Вот как? – заинтересовалась Марго. – Зачем же тянуть до последней минуты?
– Ситуация не совсем обычная, – ответил Мориарти. – Только послушайте, Марго, это не для всеобщего сведения.
Они свернули в узкий коридор, и Мориарти пошел впереди, говоря вполголоса:
– В последнее время к артефактам котога проявило большой интерес руководство музея. Рикмен, доктор Катберт… даже, видимо, Райт. Возник спор, выставлять ли этот материал. Вы, конечно, слышали россказни о проклятии, тяготеющем над этой статуэткой?
– Почти нет, – ответила Марго.
– Экспедицию, которая обнаружила этот материал, постигла трагедия, – продолжал Мориарти, – и с тех пор к нему никто не приближался. Он до сих пор лежит в тех ящиках, в которых прибыл. Только на прошлой неделе ящики подняли из подвала, где они простояли все эти годы, и перенесли в охраняемую зону. С тех пор никто не имел к ним доступа, и я был не в состоянии подготовить последние стенды.
– А зачем их было переносить? – не отставала Марго.
Они вошли в лифт. Мориарти не отвечал, пока не закрылась дверь.
– Похоже, в эти ящики недавно кто-то совался.
– Их взломали?
Мориарти с удивлением уставился на Марго:
– Я не говорил этого.
Он повернул ключ, и лифт пошел вниз.
10
11
12
13
Комната не походила на типичный музейный кабинет. Беспорядочных стоп бумаг, журналов и книг там не было. Зато полки украшали безделушки со всего света: кукла сказочника из Нью-Мексико, бронзовый тибетский Будда, марионетки из Индонезии. Стены были окрашены в светло-зеленый цвет, пахло сосновым освежителем воздуха.
По краям стола миссис Рикмен правильно и симметрично, как кусты во французском парке, были размещены еще несколько экзотических вещиц: агатовое пресс-папье, костяной нож для бумаг, японская нэцкэ[3]. За столом восседала сама Рикмен, чопорно склонившаяся над рукописью. Смитбек находил, что ее рыжие кудри выглядят на фоне зеленых стен особенно отвратительно.
Постукивание то ускорялось, то замедлялось, когда Рикмен перелистывала страницы. Наконец она перевернула последнюю, аккуратно сложила листы и поместила рукопись в самый центр стола.
– Так, – сказала она с веселой улыбкой, – у меня есть несколько замечаний.
– О, – произнес Смитбек.
– К примеру, раздел о человеческих жертвах, которые приносили ацтеки. Он слишком спорный. – Рикмен грациозно послюнила палец и отыскала нужную страницу. – Вот здесь.
– Да, но ведь на выставке…
– Мистер Смитбек, на выставке эта тема представлена со вкусом. А здесь безвкусно. Слишком картинно.
Она перечеркнула страницу.
– Написано ведь совершенно правдиво, – возразил Смитбек, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.
– Меня интересует акцент, а не правдивость. Описание может быть совершенно точным, но, если придать ему неверный акцент, оно произведет ложное впечатление. Позвольте напомнить вам, что в Нью-Йорке много испанцев.
– Да, но каким образом это может оскорбить…
– Пойдем дальше. Этот раздел о Гилборге надо убрать.
Она провела черту еще по одной странице.
– Но почему…
Рикмен откинулась на спинку кресла.
– Мистер Смитбек, экспедиция Гилборга была вопиюще неудачной. Она искала несуществующий остров. Один из членов экспедиции, как вы старательно подчеркиваете, изнасиловал туземку. Мы сознательно избегали упоминания о Гилборге на выставке. Неужели так уж необходимо документировать неудачи музея?
– Но ведь его коллекции превосходны! – слабо запротестовал журналист.
– Мистер Смитбек, я не уверена, что вы поняли суть этого задания. – Наступила долгая пауза. Постукивание возобновилось. – Неужели вы полагаете, что музей нанял вас и платит вам, чтобы вы документировали неудачи и контроверзы?
– Но ведь неудачи, как и сомнительные случаи, неотделимы от науки. Кто станет читать книгу, в которой…
– Многие корпорации спонсируют музей, и этим корпорациям вполне может не понравиться кое-что в вашей рукописи, – перебила его миссис Рикмен. – И здесь упомянуты весьма темпераментные этнические группы, у которых могут найтись сильные возражения.
– Ну что же, – сказала она, – поскольку я ученица доктора Фрока, вряд ли вы примете мою помощь в оформлении выставки. Я могу внести в текст слишком много теоретических бредней.
Она повернулась, быстро вышла из двери и зашагала по коридору.
Мориарти опешил. Он совсем забыл, что Фрок ее научный руководитель. Вприпрыжку он догнал Марго.
– О нет, нет. Я не имел в виду… – замямлил он. – Прошу вас, я просто… Вы знаете, что Фрок и Катберт не ладят. Видимо, это как-то сказалось и на мне.
Вид у него был до того испуганный, что Марго обуздала свой гнев.
– Я не знала, что разногласия между ними настолько резки, – сказала она, позволив Мориарти остановить себя.
– И уже давно. Знаете, после того как Фрок выступил с «эффектом Каллисто», его положение в музее пошатнулось. Теперь он глава отдела только номинально, и Катберт плетет интриги. Разумеется, я знаком только с одной точкой зрения. Право, мне очень жаль. Вы напишете для меня этот текст, да?
– При условии, что вы, – ответила Марго, – выведете меня из этого лабиринта. Мне пора возвращаться на рабочее место.
– Да, конечно. Извините, – сказал Мориарти.
После совершенной бестактности к нему вновь вернулась робость, и, пока они шли на пятый этаж, он не раскрывал рта.
– Расскажите мне еще о вашей выставке, – попыталась приободрить его Марго. – Я немного слышала о чрезвычайно редком артефакте, который будет демонстрироваться.
– Видимо, вы имеете в виду материалы племени котога, – сказал Мориарти. – Лишь одной экспедиции удалось обнаружить какие-то его следы. Статуэтка их мифического зверя Мбвуна… является одним из главных экспонатов. – Он замялся. – Вернее, будет одним из главных экспонатов. Сейчас ее нет на выставке.
– Вот как? – заинтересовалась Марго. – Зачем же тянуть до последней минуты?
– Ситуация не совсем обычная, – ответил Мориарти. – Только послушайте, Марго, это не для всеобщего сведения.
Они свернули в узкий коридор, и Мориарти пошел впереди, говоря вполголоса:
– В последнее время к артефактам котога проявило большой интерес руководство музея. Рикмен, доктор Катберт… даже, видимо, Райт. Возник спор, выставлять ли этот материал. Вы, конечно, слышали россказни о проклятии, тяготеющем над этой статуэткой?
– Почти нет, – ответила Марго.
– Экспедицию, которая обнаружила этот материал, постигла трагедия, – продолжал Мориарти, – и с тех пор к нему никто не приближался. Он до сих пор лежит в тех ящиках, в которых прибыл. Только на прошлой неделе ящики подняли из подвала, где они простояли все эти годы, и перенесли в охраняемую зону. С тех пор никто не имел к ним доступа, и я был не в состоянии подготовить последние стенды.
– А зачем их было переносить? – не отставала Марго.
Они вошли в лифт. Мориарти не отвечал, пока не закрылась дверь.
– Похоже, в эти ящики недавно кто-то совался.
– Их взломали?
Мориарти с удивлением уставился на Марго:
– Я не говорил этого.
Он повернул ключ, и лифт пошел вниз.
10
Д’Агоста очень жалел, что съел два чизбургера с соусом чили. Они не беспокоили его – пока, но присутствие их в желудке было нежелательным.
В прозекторской пахло специфически. Даже воняло. Вся дезинфекция мира не способна заглушить запах смерти. Ядовито-зеленые стены не способствовали улучшению настроения. Как и пустая пока что тележка, неприкаянно, будто незваный гость, стоявшая под яркими лампами.
Мысли лейтенанта прервало появление крупной дамы, за которой следовали двое мужчин. Д’Агоста обратил внимание на ее элегантные очки, на белокурые волосы, выбивающиеся из-под хирургической шапочки. Женщина подошла широким шагом и протянула руку, растянув накрашенные губы в заученной улыбке.
– Доктор Зивич, – представилась она, крепко пожимая ему руку. – Вы, должно быть, д’Агоста. Это мой ассистент, доктор Фред Гросс. – Она указала на невысокого худощавого мужчину. – А это наш фотограф, Делберт Смит.
Делберт кивнул, прижимая к груди фотоаппарат.
– Доктор Зивич, вам, должно быть, часто приходится бывать здесь? – спросил д’Агоста, внезапно ощутив желание поговорить о чем угодно, лишь бы оттянуть неизбежное.
– Это мой второй дом, – ответила Зивич с той же улыбкой. – Моя область деятельности – как бы это выразиться – особая медицинская экспертиза. Для всевозможных организаций. Выполняем свою работу, сообщаем о результатах. Потом я читаю в газетах о том, что, собственно, произошло. – Она задумчиво посмотрела на полицейского. – Вам уже приходилось присутствовать при вскрытиях?
– Да, – ответил д’Агоста. – Не раз.
Чизбургеры в желудке казались свинцовым слитком. Почему он вовремя не вспомнил, что ему предстоит?
– Отлично. – Зивич глянула в свои бумаги. – Согласие родителей есть? Хорошо. Кажется, все в порядке. Фред, начнем с пять-Б.
Она надела три пары латексных перчаток, маску, защитные очки и пластиковый фартук. Д’Агоста сделал то же самое.
Гросс подвез тележку к холодильнику морга и выдвинул контейнер 3-Б. Нечеткий силуэт под пластиком показался д’Агосте слишком коротким, со странной выпуклостью на одном конце. Гросс плавно сдвинул труп с поддоном на тележку, подкатил ее под лампы, проверил привязанную к большому пальцу бирку и закрепил колеса. Под сточную трубку тележки подставил ведро из нержавеющей стали.
Зивич возилась с микрофоном, висящим над трупом.
– Проверка звука, один-два-три… Фред, микрофон совершенно не работает.
Фред нагнулся к катушечному магнитофону:
– Ничего не понимаю, все включено.
Д’Агоста откашлялся:
– Он не включен в сеть.
Наступила короткая пауза.
– Ну что ж, – сказала Зивич, – как удачно, что среди нас есть человек не из научного мира. Мистер д’Агоста, если у вас будут вопросы или замечания, пожалуйста, называйте свою фамилию и четко говорите в сторону микрофона. Хорошо? Все записывается на пленку. Сначала я опишу состояние трупа, а потом начнем резать.
– Понял, – сдержанно ответил д’Агоста.
«Резать». Одно дело, когда труп просто лежит. Но когда его начинают кромсать, снимать ткани – к этому он никак не мог привыкнуть.
– Начинаем? Хорошо. Вскрытие производят доктор Матильда Зивич и доктор Фредерик Гросс, сегодня двадцать седьмое марта, понедельник, время четырнадцать часов пятнадцать минут. С нами находится сержант…
– Лейтенант. Винсент.
– Лейтенант Винсент д’Агоста, из нью-йоркского управления полиции. На операционной тележке…
Фред прочел по бирке:
– «Уильям Говард Бриджмен, номер тридцать три – А сорок пять».
– Снимаю покрывало.
Послышался треск толстого пластика.
Воцарилось недолгое молчание. Д’Агосте неожиданно вспомнилась изувеченная собака, которую он видел утром. «Главное, поменьше думать. Не думай о своем Винни, которому на будущей неделе исполнится восемь».
Доктор Зивич глубоко вздохнула.
– На операционной тележке мальчик, белой расы, возраст примерно десять – двенадцать лет, рост… не могу определить, потому что труп обезглавлен. Может, четыре фута десять дюймов, может, пять футов? Это очень приблизительно. Состояние тела таково, что я не вижу других особенностей. Цвет глаз и черты лица неразличимы из-за обширной травмы головы. Наружных ран или ушибов на ступнях, ногах и гениталиях нет. Фред, протри, пожалуйста, губкой область живота… спасибо. Здесь множественные разрывы, идущие от левой части груди под углом сто девяносто градусов вниз по ребрам, грудине и оканчивающиеся в нижней части живота. Это большая рана, примерно фута два в длину и фут в ширину. Мышцы, видимо, отделены от грудной клетки, тело в значительной степени выпотрошено. Видны грудина и ребра. Сильное кровотечение в области аорты – без очистки и обследования почти ничего не видно. Фред, очисти этот край грудной полости. Внутренние органы обнажены, желудок, толстые и тонкие кишки выходят наружу. Фред, протри губкой шею. В области шеи видны следы повреждений, синяки, возможно смещение позвонков. Теперь переходим к голове… Господи.
В наступившей тишине Фред откашлялся.
– Голова отделена по линии между первым и вторым шейными позвонками. Вся затылочная часть черепа и часть теменной кости снесены или, скорее, продырявлены и вырваны неизвестно каким образом, отчего образовалось отверстие диаметром примерно десять дюймов. Череп пуст. Весь мозг, очевидно, выпал или был извлечен через это отверстие… Мозг, вернее, его остатки находятся в тазу справа от головы, но указаний об их первоначальном положении относительно тела нет.
– Они были найдены разорванными возле трупа, – сказал д’Агоста.
– Спасибо, лейтенант. Но где остальное?
– Там больше ничего не было.
– Чего-то недостает. Вы полностью обследовали место преступления?
– Конечно, – ответил д’Агоста, стараясь не выказать недовольства.
– Мозг сильно поврежден. Фред, подай скальпель номер два и косое зеркало. Продолговатый мозг разорван. Вариолев мост не тронут, но отделен. На мозжечке только поверхностные разрывы. Следов кровотечения немного, что указывает на посмертное повреждение. Средняя часть мозга полностью отделена, рассечена пополам и… смотри-ка, Фред, нет зрительного бугра. И гипофиза. Вот чего недостает.
– А что это такое? – спросил д’Агоста.
Он заставил себя смотреть более пристально. Мозг в тазу из нержавеющей стали казался скорее жидким, чем твердым. Лейтенант отвернулся. «Бейсбол. Думай о бейсболе. Подача, звук удара битой…»
– Таламус и гипоталамус. Регулятор организма.
– Регулятор организма, – повторил д’Агоста.
– Гипоталамус регулирует температуру тела, давление крови, сердцебиение, метаболизм жиров и углеводов, предположительно в нем находятся центры удовольствия и боли. Это очень сложный орган, лейтенант.
Доктор Зивич пристально поглядела на него, ожидая вопроса. Д’Агоста послушно спросил:
– Каким образом он все это делает?
– Посредством гормонов. Выделяет их в мозг и кровь.
– Так, – произнес д’Агоста.
И отступил. Мяч полетел в глубь поля, принимающий попятился, занося руку в рукавице…
– Фред, взгляни-ка, – отрывисто пригласила Зивич.
Гросс нагнулся над тазом.
– Как будто бы… Не пойму…
– Ну-ну, Фред, – терпеливо сказала она.
– Похоже… Здесь как будто выкушена часть.
– Вот именно. Фотограф! – Делберт быстро приблизился. – Сними это. Когда один из моих детей откусывает кусок торта, след остается такой же.
Д’Агоста подался вперед, но не смог разглядеть в серой окровавленной массе ничего особенного.
– Прикус полукруглый, как у человека, но пошире, более зазубренный. Возьмем срезы. Фред, на всякий случай проведем тест на наличие слюнных ферментов. Отнеси это в лабораторию, пусть срочно заморозят и сделают гистологические срезы здесь, здесь и здесь. По пять в каждом месте. Пусть обработают, по крайней мере один, эозинофилом. Один – слюноактивирующим ферментом. И проделайте все, что еще придет вам в голову.
Фред ушел. Зивич продолжала:
– Теперь я рассекаю мозг. Задняя доля повреждена при удалении из черепа. Делай снимок. На поверхности видны параллельные разрывы и разрезы на расстоянии четырех миллиметров друг от друга, глубиной примерно полдюйма. Раздвигаю первый разрез. Делай снимок. Лейтенант, видите, как широкие вначале разрывы ткани сужаются? Что думаете по этому поводу?
– Не знаю, – ответил д’Агоста, поглядев чуть пристальнее.
«Это просто мертвый мозг», – подумал он.
– Может, длинные ногти? Заостренные? Неужели это дело рук убийцы-психопата?
Фред вернулся из лаборатории, и они продолжали работать над мозгом, как показалось, целую вечность. Наконец Зивич велела Фреду положить его в холодильник.
– Теперь я обследую руки, – произнесла она в микрофон. Сняла пластиковый пакет с правой руки и старательно его запечатала. Потом подняла руку, повернула ее и осмотрела ногти. – Под ногтями большого, указательного и безымянного пальцев находится постороннее вещество. Фред, три предметных стекла с лункой.
– Это же ребенок, – сказал д’Агоста. – Вполне естественно, что ногти у него грязные.
– Возможно, лейтенант, – ответила Зивич. И выскребла вещество из-под каждого ногтя на отдельное стекло. – Фред, стереомикроскоп. Хочу поглядеть на это.
Зивич положила стекло на предметный столик и, глядя в объектив, настроила прибор.
– Под ногтем большого пальца, судя по всему, обычная грязь. То же самое и под остальными. Фред, на всякий случай – полный анализ.
На левой руке ничего интересного не было.
– Теперь, – продолжала Зивич, – я осматриваю продольное повреждение на передней части тела. Делберт, сделай снимки здесь, здесь, здесь и там, где, по-твоему, рана будет видна лучше всего. Крупным планом в области проникновения. Похоже, убийца сделал для нас У-образное рассечение, так ведь, лейтенант?
– Да, – ответил д’Агоста, с трудом сглатывая.
Последовала серия быстрых фотовспышек.
– Пинцет, – скомандовала Зивич. – Три рваных разрыва начинаются чуть выше левого соска, углубляются и в конце концов рассекают мышцы. Я открываю и обследую первый разрыв у его начала. Скобку, Фред. Теперь я зондирую рану. Здесь находится неизвестное постороннее вещество. Фред, пергамин. Похоже, это ткань, возможно, от рубашки жертвы. Делай снимок.
Сверкнула вспышка, потом Зивич достала что-то похожее на кусочек окровавленной корпии и положила в пергаминовый конверт. Еще несколько секунд продолжала зондировать молча.
– Вот еще кусочек постороннего вещества глубоко в мышце, примерно в четырех сантиметрах прямо под правым соском. Он зацепился за ребро. Похоже, твердый. Делай снимок. Фред, вставь сюда флажок.
Зивич извлекла инородное тело и подняла, в кончике пинцета был какой-то окровавленный комок.
Д’Агоста подошел:
– Что это? Может, ополоснем и посмотрим?
Зивич посмотрела на него с легкой улыбкой:
– Фред, принеси мензурку с дистиллированной водой.
Когда она опустила туда извлеченный предмет и помешала, вода стала буровато-красной.
– Воду сохрани, потом проверим, что в ней содержится, – сказала Зивич, поднимая к свету свою находку.
– Господи, – сказал д’Агоста. – Коготь.
И непристойно выругался.
Зивич обернулась к своему ассистенту:
– Очаровательный краткий монолог для нашей пленки, не так ли, Фред?
В прозекторской пахло специфически. Даже воняло. Вся дезинфекция мира не способна заглушить запах смерти. Ядовито-зеленые стены не способствовали улучшению настроения. Как и пустая пока что тележка, неприкаянно, будто незваный гость, стоявшая под яркими лампами.
Мысли лейтенанта прервало появление крупной дамы, за которой следовали двое мужчин. Д’Агоста обратил внимание на ее элегантные очки, на белокурые волосы, выбивающиеся из-под хирургической шапочки. Женщина подошла широким шагом и протянула руку, растянув накрашенные губы в заученной улыбке.
– Доктор Зивич, – представилась она, крепко пожимая ему руку. – Вы, должно быть, д’Агоста. Это мой ассистент, доктор Фред Гросс. – Она указала на невысокого худощавого мужчину. – А это наш фотограф, Делберт Смит.
Делберт кивнул, прижимая к груди фотоаппарат.
– Доктор Зивич, вам, должно быть, часто приходится бывать здесь? – спросил д’Агоста, внезапно ощутив желание поговорить о чем угодно, лишь бы оттянуть неизбежное.
– Это мой второй дом, – ответила Зивич с той же улыбкой. – Моя область деятельности – как бы это выразиться – особая медицинская экспертиза. Для всевозможных организаций. Выполняем свою работу, сообщаем о результатах. Потом я читаю в газетах о том, что, собственно, произошло. – Она задумчиво посмотрела на полицейского. – Вам уже приходилось присутствовать при вскрытиях?
– Да, – ответил д’Агоста. – Не раз.
Чизбургеры в желудке казались свинцовым слитком. Почему он вовремя не вспомнил, что ему предстоит?
– Отлично. – Зивич глянула в свои бумаги. – Согласие родителей есть? Хорошо. Кажется, все в порядке. Фред, начнем с пять-Б.
Она надела три пары латексных перчаток, маску, защитные очки и пластиковый фартук. Д’Агоста сделал то же самое.
Гросс подвез тележку к холодильнику морга и выдвинул контейнер 3-Б. Нечеткий силуэт под пластиком показался д’Агосте слишком коротким, со странной выпуклостью на одном конце. Гросс плавно сдвинул труп с поддоном на тележку, подкатил ее под лампы, проверил привязанную к большому пальцу бирку и закрепил колеса. Под сточную трубку тележки подставил ведро из нержавеющей стали.
Зивич возилась с микрофоном, висящим над трупом.
– Проверка звука, один-два-три… Фред, микрофон совершенно не работает.
Фред нагнулся к катушечному магнитофону:
– Ничего не понимаю, все включено.
Д’Агоста откашлялся:
– Он не включен в сеть.
Наступила короткая пауза.
– Ну что ж, – сказала Зивич, – как удачно, что среди нас есть человек не из научного мира. Мистер д’Агоста, если у вас будут вопросы или замечания, пожалуйста, называйте свою фамилию и четко говорите в сторону микрофона. Хорошо? Все записывается на пленку. Сначала я опишу состояние трупа, а потом начнем резать.
– Понял, – сдержанно ответил д’Агоста.
«Резать». Одно дело, когда труп просто лежит. Но когда его начинают кромсать, снимать ткани – к этому он никак не мог привыкнуть.
– Начинаем? Хорошо. Вскрытие производят доктор Матильда Зивич и доктор Фредерик Гросс, сегодня двадцать седьмое марта, понедельник, время четырнадцать часов пятнадцать минут. С нами находится сержант…
– Лейтенант. Винсент.
– Лейтенант Винсент д’Агоста, из нью-йоркского управления полиции. На операционной тележке…
Фред прочел по бирке:
– «Уильям Говард Бриджмен, номер тридцать три – А сорок пять».
– Снимаю покрывало.
Послышался треск толстого пластика.
Воцарилось недолгое молчание. Д’Агосте неожиданно вспомнилась изувеченная собака, которую он видел утром. «Главное, поменьше думать. Не думай о своем Винни, которому на будущей неделе исполнится восемь».
Доктор Зивич глубоко вздохнула.
– На операционной тележке мальчик, белой расы, возраст примерно десять – двенадцать лет, рост… не могу определить, потому что труп обезглавлен. Может, четыре фута десять дюймов, может, пять футов? Это очень приблизительно. Состояние тела таково, что я не вижу других особенностей. Цвет глаз и черты лица неразличимы из-за обширной травмы головы. Наружных ран или ушибов на ступнях, ногах и гениталиях нет. Фред, протри, пожалуйста, губкой область живота… спасибо. Здесь множественные разрывы, идущие от левой части груди под углом сто девяносто градусов вниз по ребрам, грудине и оканчивающиеся в нижней части живота. Это большая рана, примерно фута два в длину и фут в ширину. Мышцы, видимо, отделены от грудной клетки, тело в значительной степени выпотрошено. Видны грудина и ребра. Сильное кровотечение в области аорты – без очистки и обследования почти ничего не видно. Фред, очисти этот край грудной полости. Внутренние органы обнажены, желудок, толстые и тонкие кишки выходят наружу. Фред, протри губкой шею. В области шеи видны следы повреждений, синяки, возможно смещение позвонков. Теперь переходим к голове… Господи.
В наступившей тишине Фред откашлялся.
– Голова отделена по линии между первым и вторым шейными позвонками. Вся затылочная часть черепа и часть теменной кости снесены или, скорее, продырявлены и вырваны неизвестно каким образом, отчего образовалось отверстие диаметром примерно десять дюймов. Череп пуст. Весь мозг, очевидно, выпал или был извлечен через это отверстие… Мозг, вернее, его остатки находятся в тазу справа от головы, но указаний об их первоначальном положении относительно тела нет.
– Они были найдены разорванными возле трупа, – сказал д’Агоста.
– Спасибо, лейтенант. Но где остальное?
– Там больше ничего не было.
– Чего-то недостает. Вы полностью обследовали место преступления?
– Конечно, – ответил д’Агоста, стараясь не выказать недовольства.
– Мозг сильно поврежден. Фред, подай скальпель номер два и косое зеркало. Продолговатый мозг разорван. Вариолев мост не тронут, но отделен. На мозжечке только поверхностные разрывы. Следов кровотечения немного, что указывает на посмертное повреждение. Средняя часть мозга полностью отделена, рассечена пополам и… смотри-ка, Фред, нет зрительного бугра. И гипофиза. Вот чего недостает.
– А что это такое? – спросил д’Агоста.
Он заставил себя смотреть более пристально. Мозг в тазу из нержавеющей стали казался скорее жидким, чем твердым. Лейтенант отвернулся. «Бейсбол. Думай о бейсболе. Подача, звук удара битой…»
– Таламус и гипоталамус. Регулятор организма.
– Регулятор организма, – повторил д’Агоста.
– Гипоталамус регулирует температуру тела, давление крови, сердцебиение, метаболизм жиров и углеводов, предположительно в нем находятся центры удовольствия и боли. Это очень сложный орган, лейтенант.
Доктор Зивич пристально поглядела на него, ожидая вопроса. Д’Агоста послушно спросил:
– Каким образом он все это делает?
– Посредством гормонов. Выделяет их в мозг и кровь.
– Так, – произнес д’Агоста.
И отступил. Мяч полетел в глубь поля, принимающий попятился, занося руку в рукавице…
– Фред, взгляни-ка, – отрывисто пригласила Зивич.
Гросс нагнулся над тазом.
– Как будто бы… Не пойму…
– Ну-ну, Фред, – терпеливо сказала она.
– Похоже… Здесь как будто выкушена часть.
– Вот именно. Фотограф! – Делберт быстро приблизился. – Сними это. Когда один из моих детей откусывает кусок торта, след остается такой же.
Д’Агоста подался вперед, но не смог разглядеть в серой окровавленной массе ничего особенного.
– Прикус полукруглый, как у человека, но пошире, более зазубренный. Возьмем срезы. Фред, на всякий случай проведем тест на наличие слюнных ферментов. Отнеси это в лабораторию, пусть срочно заморозят и сделают гистологические срезы здесь, здесь и здесь. По пять в каждом месте. Пусть обработают, по крайней мере один, эозинофилом. Один – слюноактивирующим ферментом. И проделайте все, что еще придет вам в голову.
Фред ушел. Зивич продолжала:
– Теперь я рассекаю мозг. Задняя доля повреждена при удалении из черепа. Делай снимок. На поверхности видны параллельные разрывы и разрезы на расстоянии четырех миллиметров друг от друга, глубиной примерно полдюйма. Раздвигаю первый разрез. Делай снимок. Лейтенант, видите, как широкие вначале разрывы ткани сужаются? Что думаете по этому поводу?
– Не знаю, – ответил д’Агоста, поглядев чуть пристальнее.
«Это просто мертвый мозг», – подумал он.
– Может, длинные ногти? Заостренные? Неужели это дело рук убийцы-психопата?
Фред вернулся из лаборатории, и они продолжали работать над мозгом, как показалось, целую вечность. Наконец Зивич велела Фреду положить его в холодильник.
– Теперь я обследую руки, – произнесла она в микрофон. Сняла пластиковый пакет с правой руки и старательно его запечатала. Потом подняла руку, повернула ее и осмотрела ногти. – Под ногтями большого, указательного и безымянного пальцев находится постороннее вещество. Фред, три предметных стекла с лункой.
– Это же ребенок, – сказал д’Агоста. – Вполне естественно, что ногти у него грязные.
– Возможно, лейтенант, – ответила Зивич. И выскребла вещество из-под каждого ногтя на отдельное стекло. – Фред, стереомикроскоп. Хочу поглядеть на это.
Зивич положила стекло на предметный столик и, глядя в объектив, настроила прибор.
– Под ногтем большого пальца, судя по всему, обычная грязь. То же самое и под остальными. Фред, на всякий случай – полный анализ.
На левой руке ничего интересного не было.
– Теперь, – продолжала Зивич, – я осматриваю продольное повреждение на передней части тела. Делберт, сделай снимки здесь, здесь, здесь и там, где, по-твоему, рана будет видна лучше всего. Крупным планом в области проникновения. Похоже, убийца сделал для нас У-образное рассечение, так ведь, лейтенант?
– Да, – ответил д’Агоста, с трудом сглатывая.
Последовала серия быстрых фотовспышек.
– Пинцет, – скомандовала Зивич. – Три рваных разрыва начинаются чуть выше левого соска, углубляются и в конце концов рассекают мышцы. Я открываю и обследую первый разрыв у его начала. Скобку, Фред. Теперь я зондирую рану. Здесь находится неизвестное постороннее вещество. Фред, пергамин. Похоже, это ткань, возможно, от рубашки жертвы. Делай снимок.
Сверкнула вспышка, потом Зивич достала что-то похожее на кусочек окровавленной корпии и положила в пергаминовый конверт. Еще несколько секунд продолжала зондировать молча.
– Вот еще кусочек постороннего вещества глубоко в мышце, примерно в четырех сантиметрах прямо под правым соском. Он зацепился за ребро. Похоже, твердый. Делай снимок. Фред, вставь сюда флажок.
Зивич извлекла инородное тело и подняла, в кончике пинцета был какой-то окровавленный комок.
Д’Агоста подошел:
– Что это? Может, ополоснем и посмотрим?
Зивич посмотрела на него с легкой улыбкой:
– Фред, принеси мензурку с дистиллированной водой.
Когда она опустила туда извлеченный предмет и помешала, вода стала буровато-красной.
– Воду сохрани, потом проверим, что в ней содержится, – сказала Зивич, поднимая к свету свою находку.
– Господи, – сказал д’Агоста. – Коготь.
И непристойно выругался.
Зивич обернулась к своему ассистенту:
– Очаровательный краткий монолог для нашей пленки, не так ли, Фред?
11
Бросив книги с бумагами на диван, Марго взглянула на часы, стоящие на телевизоре. Четверть одиннадцатого. Потрясла головой. Какой жуткий, несуразный день. Потратила столько времени и написала всего три абзаца диссертации. Да еще нужно работать над текстом для Мориарти. Она вздохнула, жалея, что согласилась.
Неоновый свет вывески винного магазина на другой стороне улицы проникал в единственное окно гостиной Марго, создавая в комнате голубую светотень. Она включила небольшую лампочку под потолком и прислонилась к двери, озирая беспорядок. Обычно она бывала аккуратной до педантизма. Но теперь, после того как целую неделю ей было не до уборки, всюду валялись книги, письма с выражениями соболезнования, юридические документы, обувь и свитера. Пустые картонные коробки из китайского ресторана внизу были свалены в мойке. Старая пишущая машинка стояла на полу, рядом с ней веером разбросаны листы бумаги.
Неприглядный район – еще не облагороженная северная часть Амстердам-авеню – давал ее отцу лишний довод для уговоров вернуться домой, в Бостон. «Мошка, не годится жить в этом месте такой девушке, как ты, – сказал он, называя ее детским прозвищем. – И в музее не годится работать. Сидеть там изо дня в день среди чучел и заспиртованных тварей – что это за жизнь? Возвращайся, будешь работать в моей фирме. Купим тебе дом в Беверли или Марблхеде. Там ты будешь счастливее, Мошка. Я уверен».
Увидев, что огонек на автоответчике мигает, Марго нажала кнопку прослушивания.
«Это Джейн, – зазвучало первое сообщение. – Я сегодня вернулась в город и только что узнала. Послушай, я очень, очень сожалею о смерти твоего отца. Позвоню попозже, хорошо? Хочется поговорить с тобой. Пока».
Марго подождала. Зазвучал другой голос: «Марго, это твоя мать». Потом раздался щелчок.
Марго на миг зажмурилась, испустила глубокий вздох. Звонить Джейн она пока не будет. И матери тоже, по крайней мере до завтра. Она знала, что скажет мать: «Ты должна вернуться домой, в фирму своего отца. Он хотел именно этого. Это твой долг перед нами обоими».
Подобрав под себя ноги, Марго села на пол к машинке и стала просматривать записки хранителя, каталожные данные и распечатки, которые дал ей Мориарти. Он сказал, что текст нужен послезавтра. А очередная глава диссертации должна быть готова к следующему понедельнику.
Еще минуту-другую Марго глядела на бумаги, собираясь с мыслями. Затем начала печатать. Но тут же бросила и уставилась в темноту. Ей вспомнилось, как отец готовил омлеты – единственное, что он умел стряпать, – по утрам в воскресенья. «“Эй, Мошка, – всякий раз говорил он. – Недурно для старого экс-холостяка, правда?»
Снаружи гасли огни, потому что магазины закрывались. Марго поглядела на светящиеся вывески, на заставленные витрины. Пожалуй, отец был прав: в бедности хорошего мало.
Бедность. Девушка тряхнула головой, вспомнив, как в последний раз слышала это слово и какое лицо было у матери, когда она его произносила. Они вдвоем сидели в прохладном темном кабинете отцовского поверенного, вникая во все сложные причины, по которым коэффициент задолженности и недостатки планирования приведут к ликвидации фирмы, если кто-то из членов семьи не возглавит ее, чтобы удержать на плаву.
Марго подумала о родителях тех двух мальчиков. Они тоже, наверное, возлагали большие надежды на детей. Теперь им никогда не познать разочарования. Или счастья. Потом мысли ее перенеслись к Прайну. И крови на его туфлях.
Марго поднялась, включила другие лампы. Пора ужинать. Завтра она запрется в кабинете и закончит главу. Поработает над текстом для Мориарти. Принятие решения надо отложить хотя бы на день. Она пообещала себе, что окончательно все решит к встрече с Фроком на будущей неделе.
Телефон зазвонил. Она машинально сняла трубку.
– Алло. – Послушала несколько секунд. – О! Привет, мама.
Неоновый свет вывески винного магазина на другой стороне улицы проникал в единственное окно гостиной Марго, создавая в комнате голубую светотень. Она включила небольшую лампочку под потолком и прислонилась к двери, озирая беспорядок. Обычно она бывала аккуратной до педантизма. Но теперь, после того как целую неделю ей было не до уборки, всюду валялись книги, письма с выражениями соболезнования, юридические документы, обувь и свитера. Пустые картонные коробки из китайского ресторана внизу были свалены в мойке. Старая пишущая машинка стояла на полу, рядом с ней веером разбросаны листы бумаги.
Неприглядный район – еще не облагороженная северная часть Амстердам-авеню – давал ее отцу лишний довод для уговоров вернуться домой, в Бостон. «Мошка, не годится жить в этом месте такой девушке, как ты, – сказал он, называя ее детским прозвищем. – И в музее не годится работать. Сидеть там изо дня в день среди чучел и заспиртованных тварей – что это за жизнь? Возвращайся, будешь работать в моей фирме. Купим тебе дом в Беверли или Марблхеде. Там ты будешь счастливее, Мошка. Я уверен».
Увидев, что огонек на автоответчике мигает, Марго нажала кнопку прослушивания.
«Это Джейн, – зазвучало первое сообщение. – Я сегодня вернулась в город и только что узнала. Послушай, я очень, очень сожалею о смерти твоего отца. Позвоню попозже, хорошо? Хочется поговорить с тобой. Пока».
Марго подождала. Зазвучал другой голос: «Марго, это твоя мать». Потом раздался щелчок.
Марго на миг зажмурилась, испустила глубокий вздох. Звонить Джейн она пока не будет. И матери тоже, по крайней мере до завтра. Она знала, что скажет мать: «Ты должна вернуться домой, в фирму своего отца. Он хотел именно этого. Это твой долг перед нами обоими».
Подобрав под себя ноги, Марго села на пол к машинке и стала просматривать записки хранителя, каталожные данные и распечатки, которые дал ей Мориарти. Он сказал, что текст нужен послезавтра. А очередная глава диссертации должна быть готова к следующему понедельнику.
Еще минуту-другую Марго глядела на бумаги, собираясь с мыслями. Затем начала печатать. Но тут же бросила и уставилась в темноту. Ей вспомнилось, как отец готовил омлеты – единственное, что он умел стряпать, – по утрам в воскресенья. «“Эй, Мошка, – всякий раз говорил он. – Недурно для старого экс-холостяка, правда?»
Снаружи гасли огни, потому что магазины закрывались. Марго поглядела на светящиеся вывески, на заставленные витрины. Пожалуй, отец был прав: в бедности хорошего мало.
Бедность. Девушка тряхнула головой, вспомнив, как в последний раз слышала это слово и какое лицо было у матери, когда она его произносила. Они вдвоем сидели в прохладном темном кабинете отцовского поверенного, вникая во все сложные причины, по которым коэффициент задолженности и недостатки планирования приведут к ликвидации фирмы, если кто-то из членов семьи не возглавит ее, чтобы удержать на плаву.
Марго подумала о родителях тех двух мальчиков. Они тоже, наверное, возлагали большие надежды на детей. Теперь им никогда не познать разочарования. Или счастья. Потом мысли ее перенеслись к Прайну. И крови на его туфлях.
Марго поднялась, включила другие лампы. Пора ужинать. Завтра она запрется в кабинете и закончит главу. Поработает над текстом для Мориарти. Принятие решения надо отложить хотя бы на день. Она пообещала себе, что окончательно все решит к встрече с Фроком на будущей неделе.
Телефон зазвонил. Она машинально сняла трубку.
– Алло. – Послушала несколько секунд. – О! Привет, мама.
12
К пяти часам мартовское солнце уже садилось. Толпа посетителей Музея естественной истории начинала редеть. Туристы, школьники и их родители потянулись по мраморным лестницам к выходу. Вскоре голоса и топот в сводчатых коридорах затихли. Выставочные стенды один за другим потемнели, и когда ночь вступила в свои права, лишь немногочисленные светильники отбрасывали причудливые тени на мраморные полы.
Одинокий охранник в стандартной черно-синей форме брел по коридору, совершая обход. Беззаботно помахивая ключами на длинной цепочке, он что-то напевал. Смена только что началась. Интерес к экспонатам у него давным-давно угас.
«В дрожь бросает от всего этого, – думал он. – Поглядеть хотя бы вон на ту харю. Дрянная туземная поделка. Кому только, черт возьми, охота платить деньги, чтобы смотреть на этот хлам? К тому же над половиной его тяготеет проклятие».
Маска злобно пялилась на него из темной витрины. Охранник поспешил к ближайшему контрольному пункту, где повернул ключ в коробке.
Коробка зафиксировала время: 22.23. Когда он свернул в другой коридор, у него возникло впечатление – отнюдь не впервые, – что кто-то невидимый ступает в такт его гулким шагам.
Он подошел к следующему контрольному пункту и повернул ключ. Коробка, щелкнув, зафиксировала: 22.34.
Путь до следующего пункта занял у него всего четыре минуты. Это давало ему шесть минут, чтобы выкурить косячок.
Охранник свернул на лестницу, запер за собой дверь и пристально поглядел в темный подвал, откуда другая дверь вела во внутренний двор. Рука его потянулась к выключателю, но он вовремя спохватился. Привлекать внимание ни к чему. Осторожно спускаясь, он крепко держался за металлический поручень. По подвалу шел вдоль стены, пока не коснулся длинной горизонтальной дверной ручки. Толкнул ее, и в лицо ему хлынул холодный ночной воздух. Охранник закрепил открытую дверь, зажег сигарету и, высунув голову наружу, с наслаждением втянул в себя горьковатый дым. Легкий шум уличного движения доносился будто с другой планеты. Он с облегчением ощутил, как от марихуаны у него поднимается настроение – это поможет пережить еще одну долгую ночь. Докурив, он щелчком выбросил окурок в темноту, провел рукой по коротко стриженным волосам, потянулся.
Поднявшись до середины лестницы, охранник услышал, как внизу захлопнулась дверь. Остановился, ощутив внезапный озноб. Неужели он оставил дверь открытой? Нет. Черт, что, если кто-то видел, как он курил марихуану? Впрочем, чего бояться? Унюхать ничего невозможно, а огонек в темноте выглядел просто сигаретным.
В воздухе появился странный гнилостный запах, не имеющий никакого отношения к травке. Но нигде не мелькнуло ни лучика света, металлические ступени не издали ни звука под чьими-нибудь шагами. Охранник стал подниматься к верхней площадке.
Достигнув ее, он ощутил за спиной стремительное движение. Обернулся, и резкий толчок в грудь швырнул его к стене. Последнее, что он видел, – это как его собственные внутренности скользят вниз по ступеням. В следующий миг он перестал удивляться, откуда вдруг взялась кровь.
Одинокий охранник в стандартной черно-синей форме брел по коридору, совершая обход. Беззаботно помахивая ключами на длинной цепочке, он что-то напевал. Смена только что началась. Интерес к экспонатам у него давным-давно угас.
«В дрожь бросает от всего этого, – думал он. – Поглядеть хотя бы вон на ту харю. Дрянная туземная поделка. Кому только, черт возьми, охота платить деньги, чтобы смотреть на этот хлам? К тому же над половиной его тяготеет проклятие».
Маска злобно пялилась на него из темной витрины. Охранник поспешил к ближайшему контрольному пункту, где повернул ключ в коробке.
Коробка зафиксировала время: 22.23. Когда он свернул в другой коридор, у него возникло впечатление – отнюдь не впервые, – что кто-то невидимый ступает в такт его гулким шагам.
Он подошел к следующему контрольному пункту и повернул ключ. Коробка, щелкнув, зафиксировала: 22.34.
Путь до следующего пункта занял у него всего четыре минуты. Это давало ему шесть минут, чтобы выкурить косячок.
Охранник свернул на лестницу, запер за собой дверь и пристально поглядел в темный подвал, откуда другая дверь вела во внутренний двор. Рука его потянулась к выключателю, но он вовремя спохватился. Привлекать внимание ни к чему. Осторожно спускаясь, он крепко держался за металлический поручень. По подвалу шел вдоль стены, пока не коснулся длинной горизонтальной дверной ручки. Толкнул ее, и в лицо ему хлынул холодный ночной воздух. Охранник закрепил открытую дверь, зажег сигарету и, высунув голову наружу, с наслаждением втянул в себя горьковатый дым. Легкий шум уличного движения доносился будто с другой планеты. Он с облегчением ощутил, как от марихуаны у него поднимается настроение – это поможет пережить еще одну долгую ночь. Докурив, он щелчком выбросил окурок в темноту, провел рукой по коротко стриженным волосам, потянулся.
Поднявшись до середины лестницы, охранник услышал, как внизу захлопнулась дверь. Остановился, ощутив внезапный озноб. Неужели он оставил дверь открытой? Нет. Черт, что, если кто-то видел, как он курил марихуану? Впрочем, чего бояться? Унюхать ничего невозможно, а огонек в темноте выглядел просто сигаретным.
В воздухе появился странный гнилостный запах, не имеющий никакого отношения к травке. Но нигде не мелькнуло ни лучика света, металлические ступени не издали ни звука под чьими-нибудь шагами. Охранник стал подниматься к верхней площадке.
Достигнув ее, он ощутил за спиной стремительное движение. Обернулся, и резкий толчок в грудь швырнул его к стене. Последнее, что он видел, – это как его собственные внутренности скользят вниз по ступеням. В следующий миг он перестал удивляться, откуда вдруг взялась кровь.
13
Вторник
Смитбек сидел в кресле, глядя на четкий силуэт Лавинии Рикмен, читавшей за столом его измятую рукопись. Ярко-красные ногти барабанили по полированной столешнице. Журналист понимал, что ритм постукивания не предвещает ничего хорошего. За окном серело очень хмурое утро.Комната не походила на типичный музейный кабинет. Беспорядочных стоп бумаг, журналов и книг там не было. Зато полки украшали безделушки со всего света: кукла сказочника из Нью-Мексико, бронзовый тибетский Будда, марионетки из Индонезии. Стены были окрашены в светло-зеленый цвет, пахло сосновым освежителем воздуха.
По краям стола миссис Рикмен правильно и симметрично, как кусты во французском парке, были размещены еще несколько экзотических вещиц: агатовое пресс-папье, костяной нож для бумаг, японская нэцкэ[3]. За столом восседала сама Рикмен, чопорно склонившаяся над рукописью. Смитбек находил, что ее рыжие кудри выглядят на фоне зеленых стен особенно отвратительно.
Постукивание то ускорялось, то замедлялось, когда Рикмен перелистывала страницы. Наконец она перевернула последнюю, аккуратно сложила листы и поместила рукопись в самый центр стола.
– Так, – сказала она с веселой улыбкой, – у меня есть несколько замечаний.
– О, – произнес Смитбек.
– К примеру, раздел о человеческих жертвах, которые приносили ацтеки. Он слишком спорный. – Рикмен грациозно послюнила палец и отыскала нужную страницу. – Вот здесь.
– Да, но ведь на выставке…
– Мистер Смитбек, на выставке эта тема представлена со вкусом. А здесь безвкусно. Слишком картинно.
Она перечеркнула страницу.
– Написано ведь совершенно правдиво, – возразил Смитбек, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.
– Меня интересует акцент, а не правдивость. Описание может быть совершенно точным, но, если придать ему неверный акцент, оно произведет ложное впечатление. Позвольте напомнить вам, что в Нью-Йорке много испанцев.
– Да, но каким образом это может оскорбить…
– Пойдем дальше. Этот раздел о Гилборге надо убрать.
Она провела черту еще по одной странице.
– Но почему…
Рикмен откинулась на спинку кресла.
– Мистер Смитбек, экспедиция Гилборга была вопиюще неудачной. Она искала несуществующий остров. Один из членов экспедиции, как вы старательно подчеркиваете, изнасиловал туземку. Мы сознательно избегали упоминания о Гилборге на выставке. Неужели так уж необходимо документировать неудачи музея?
– Но ведь его коллекции превосходны! – слабо запротестовал журналист.
– Мистер Смитбек, я не уверена, что вы поняли суть этого задания. – Наступила долгая пауза. Постукивание возобновилось. – Неужели вы полагаете, что музей нанял вас и платит вам, чтобы вы документировали неудачи и контроверзы?
– Но ведь неудачи, как и сомнительные случаи, неотделимы от науки. Кто станет читать книгу, в которой…
– Многие корпорации спонсируют музей, и этим корпорациям вполне может не понравиться кое-что в вашей рукописи, – перебила его миссис Рикмен. – И здесь упомянуты весьма темпераментные этнические группы, у которых могут найтись сильные возражения.