Страница:
– Ну, поздоровайся с Яном, – захохотал крайне довольный произведенным на гостя эффектом Юрис и тут же крякнул, получив сзади жесткий и весьма ощутимый толчок жениной руки.
– Здравствуйте… Янек, – тихо сказала Рута, и Яну показалось, что от этого мягкого и нежного голоса что-то в его душе перевернулось вверх тормашками и теперь так и останется навсегда.
– Здравствуй, Рута. – Как всегда в минуты волнения предательский голос подвел Коростеля, и слова вышли какими-то хриплыми, точно у него в горле першило.
– Да у тебя, дружок, в горле, кажись, пересохло, – смекнул хозяин и подмигнул жене. – Нацеди-ка нам, дражайшая Гражина, нашего яблочного, того, помнишь?
Жена Юриса улыбнулась и указала Руте, присевшей за стол напротив Коростеля, на широкий коричневый кувшин, стоявший в стороне от всех угощений.
– В доме хозяйка молодая растет, Юрис, она и поухаживает за гостем.
Торговец понимающе хохотнул и сгреб воедино все рюмки.
– Сейчас нас Рута угостит моим любимым, яблочным, может, это винцо тебе что-нибудь и напомнит, Янку, а?
Рута осторожно наполнила рюмки и поставила их перед родителями и Коростелем. Себе она налила половинку, а Бронису, поспешно и с готовностью подставившему свой стакан, улыбнувшись, погрозила пальцем.
– Давай, сынок, за встречу, – с чувством проговорил Юрис и опрокинул рюмку, сразу показавшуюся удивительно миниатюрной и хрупкой рядом с его широким и каким-то поразительно прямоугольным ртом, обрамленным кустистыми усами. Все выпили, и тут-то Коростель неожиданно понял, о каких яблоках только что говорил хозяин. У Паукштисов росли удивительные яблони, плоды которых пахли осенней прелью листопада – не густо и сильно, а легко и сладко. За этими ранетками, собственно говоря, и лазал к ним в сад юный Ян, хотя тогда его привлекал не столько необычный букет, сколько густая сладость яблок и их кажущаяся доступность за невысоким заборчиком. Видимо, старина Паукштис сохранил приязнь к этому сорту и разыскал его на Побережье, потому что никакие привозные саженцы не успели бы прижиться на этой земле песков, нанесенных когда-то неустанным морем.
– С этими яблонями вообще отдельная история, – словно услышал мысли Коростеля Паукштис. – Ты, наверное, думаешь, старина Юрис увез с собой все хозяйство, вплоть даже до деревьев или, скажем, саженцев?
Ян только развел руками, а Рута мило улыбнулась и подложила ему на тарелку закуску. Коростель одними губами поблагодарил ее, и девушка вновь улыбнулась ему в ответ.
– Нет, может быть, из-за этих яблок и осел я в Юре, – почесал затылок дядька Юрис. – Как уехали мы с-под Аукмера, так и помотало по белу светушку, раза три пытались зацепиться – все никак не сподобилось. А тут дом с садом был, зашли мы в него и видим – яблоньки наши, ранетки полосатые, стоят себе, покачиваются на ветру. И знаешь, Ян, закрыл я глаза, стою, вслушиваюсь, и веришь ли – будто дома себя ощутил, под яблоньками этими. Открываю глаза, а их щиплет, проклятых, ровно соринка какая попала, а девоньки мои, Гражина с Рутой, и говорят: остаемся, мол, папаша, тут, хватит уже мотаться по свету, судьбу-кручину испытывать. Так и остались, прижились тут, а все ж вспоминаем порой нашу деревеньку, как да что.
После чего наступило молчание: тетка Гражина стала разливать чай, а Юрис с преувеличенным вниманием стал копаться ложкой у себя в тарелке, в которой, честно говоря, уже были одни мослы да огрызки, совсем негодные в пищу. Рута сидела, опустив глаза, и Ян каким-то шестым чувством ощущал, что она смущена его присутствием.
– Что ж уехали-то? – больше из вежливости спросил он, чтобы хоть как-то нарушить затянувшуюся паузу.
– Тому причин немало, – сокрушенно вздохнул Юрис, и хозяйка, приготовившая чай, села и тоже очень похоже на мужа вздохнула. – Нужно было из нищеты выбираться, и дети начали подрастать… – как-то неопределенно глядя перед собой, молвил хозяин, и Ян в душе ругнул себя за то, что затронул тему, видимо, неприятную Юрису и его жене.
– Ну, вот что, – заявила тетка Гражина. – Бери-ка ты, Рута, чайник и отправляйтесь с молодым человеком в сад. Вот вечер какой чудесный, посидите, поболтайте о своем, молодом. Ты, Янек, надеюсь, нашу Руту еще не позабыл?
– Да вроде бы нет, – неуверенно протянул Коростель и поймал на себе внимательный взгляд Руты. Она послушно собрала на плоскую дощечку розетки с сахаром и вареньем, поставила две крохотные чашки («для разговору»), молочник и нерешительно замерла у двери на садовую веранду. Ян поднялся со стула, виновато улыбнулся: мол, ничего не поделаешь, желание хозяев – закон, и вышел, обойдя посторонившуюся Руту. Она последовала за ним, а Юрис и Гражина еще долго смотрели им вслед – за долгую совместную жизнь они выучились понимать друг друга, не говоря ни слова.
– Ну, как ты живешь, Рута? – спросил Ян в перерыве между второй и третьей чашкой чая (ровно столько понадобилось молодым людям, чтобы преодолеть смущение).
– Живу хорошо, – улыбнулась девушка, подкладывая Яну сливового варенья в маленькую стеклянную розетку. – Ты ведь любишь, чтобы ягоды в варенье были потверже?
– Верно, – удивился Коростель. – Неужели ты это еще помнишь?
– Конечно, – кивнула девушка, – ведь с тех пор прошло не так уж много времени.
– Но ты так изменилась…
– Что ты, Янек, девушки вырастают очень быстро, иногда – за несколько месяцев или даже недель, – пояснила Рута.
– Прямо как эльфы в сказках, – заметил Ян.
– Помнишь Аудру, мельникову дочку? Вот она тогда выросла очень быстро, и в рост, и вширь, все на нее обращали внимание…
– Ах вот в чем дело! – сообразил Ян. – Неужели ты все еще дуешься на меня? И самое главное – за что? Что мы однажды сходили с ней за ягодами? Но ты ведь тогда болела, и мать тебя не отпустила со мной…
– Это не значит, что тебе нужно было идти с Аудрой, – лукаво молвила Рута. – Я, между прочим, тогда очень сильно на тебя разозлилась, ведь ты даже не заглянул ко мне вечером.
– Ничего себе, – удивился Ян. – Может, скажешь, что и ягоды ты не ела?
– Какие еще ягоды? – теперь в свою очередь удивилась Рута.
– Обыкновенные, из леса, – не без ехидства заметил Ян. – Я же тогда зашел к вам, но мать к тебе не пускала, сказала, что спишь, и тогда я отдал твоему братцу целую миску земляники.
– Бронису? – Зеленые глаза Руты округлились, и она рассмеялась. – И ты доверил этому поросенку целую кучу земляники?
– А что? – начиная понимать, в чем дело, спросил Коростель.
Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, после чего дружно расхохотались.
– Так вот почему ты дулась, – смеялся Ян, втайне от себя любуясь девушкой. Ее радость была такой искренней и неподдельной, что у Яна даже что-то защемило в сердце, чего прежде, надо сказать, с ним никогда не случалось.
– Уж конечно, не из-за Аудры, – ответила Рута, ласково глядя на Яна. – Вернее, не только из-за нее. Я разозлилась, что ты ушел с другой девчонкой и даже не заглянул потом узнать, как мое здоровье. А вдруг бы я умерла?
При этих словах Коростель с удивлением увидел, как за внешне спокойным и каким-то по-домашнему теплым и уютным обликом Руты вдруг проглянула озорная и шумная девчонка, будто приоткрылась маленькая калитка в их безмятежное деревенское детство.
– А ты, оказывается, пришел, – промолвила Рута, похоже, очень довольная тем, что прояснилось мелкое недоразумение, которое произошло так давно и о котором, если честно, Ян давно и думать забыл.
– Брось ты, Рута, – махнул рукой Коростель и занялся вареньем. – Стоит ли после стольких лет думать о таких мелочах!
– Для меня это не мелочи, Янек, – улыбнулась девушка. – Я ведь тебе и письмо посылала, ведь мы тогда даже проститься не смогли. Как только родители устроились в Юре, так я сразу отсюда и написала и отправила с надежным человеком, который ехал в ваши края. А до этого не хотела посылать, боялась, что письмо затеряется в дороге. А к тебе точно оно не попало?
– Нет, а что ты там написала? – улыбнулся Ян.
– А не надо было уезжать, тогда бы и прочитал, – показала ему язык девушка и, спохватившись, быстро прикрыла рот рукой и тихо прыснула, подавляя смех.
– Ты совсем не изменилась, – мягко заметил Ян.
– Вот как? – воскликнула девушка. – А что же ты тогда прямо-таки остолбенел, как только меня увидел? А покраснел как рак? Даже мать с отцом это заметили.
– Вовсе нет, – смущенно пробормотал Коростель. – С чего это ты взяла?
И дальше их разговор уже мало чем отличался от всех остальных разговоров, которые бывают между молодыми и симпатичными людьми, знавшими друг друга в детстве и вдруг обнаружившими, что оба они уже выросли. Но если прежде один из них всегда верховодил в силу того, что он был старше и сильнее, а она была маленькой и глупенькой девочкой, то сейчас обстоятельства резко изменились. Рута уже выросла, выросла в красивую и спокойную в своей красоте девушку, у которой непоседливый и капризный ветер в голове бесшабашной девчонки-подростка сменила задумчивость и рассудительность двадцати мечтательных лет. «Солнце сменило луну», – почему-то подумалось Коростелю, когда он беседовал с Рутой за столиком с остывшим чаем под ветвями, на которых уже появились маленькие зеленые плоды, «тыблоки», как называли эту кислую зелень первых летних яблок мальчишки в их не таком уж и далеком привольном лесном детстве. Ян рассказывал о том, как ночевал в лесу, идя после войны домой, и над ним светила луна, и под ее магическим светом рыба выпрыгивала из воды в озерах, и странными голосами тихо перекликались ночные птицы, и светилась кора напоенных весенними соками черных деревьев. И теперь этот свет, что удивительно, словно проблескивал изредка волшебными искорками в глазах девушки, с которой он когда-то был знаком, а теперь она была такая неизвестная, непривычная, неожиданная в своих словах, жестах, даже молчании. Он рассказывал о своей жизни, о войне и своем немудреном быте, о том многом, что было передумано долгими зимними ночами под снегом и дождем на военном бивуаке и летними утрами, сидя с удочкой на берегу тихой реки, которую все живущие по ее берегам зовут Святой. А Рута в ответ рассказывала Коростелю о том, как они полгода скитались по городам и весям, как вывихнул ногу Бронис, а она простудилась в пути и две недели лежала в забытьи на попечении бабки-знахарки, случайно встретившейся им на лесной дороге. И оба вспоминали свои походы в лес за грибами и ягодой, как ловили бабочек и выпрашивали у швей старые, затупившиеся и проржавевшие иглы для того, чтобы нанизывать на них легкокрылых летуний и больших черных жуков – Рута умела делать красивые «живые» картинки из пойманных насекомых, «сажая» их на засушенные веточки трав и полевые цветы, которые они собирали с Яном во время весенних и летних странствий по лесам и лугам. Им было что вспомнить, и оказалось, что память крепко хранит мельчайшие подробности их детства, и каждый придает немало значения прежним словам, спорам, размолвкам и примирениям. Уже и Гражина несколько раз выглядывала из дома в сад посмотреть, что там поделывает молодежь, и Юрис выходил на веранду подымить трубочкой и заодно послушать детей, как он их про себя называл, а они все говорили, перебивая друг друга, и смеялись над своими воспоминаниями, и задумывались над словами друг друга, и пытливо стремились вызнать, что же делали все это время он и она друг без друга.
– Как ты думаешь, случайно вы встретились с папкой, или это провидение привело тебя сюда? – говорила она и тут же торопилась сравнить его ответы с тем, что в эту минуту думала сама.
– В случайности я не верю, – отвечал Ян, – но провидение не водит людей по базарам и ярмаркам, это я знаю точно.
– Почему же? – улыбалась она.
– Потому что моя нынешняя дорога для меня настолько необычна и неожиданна, что скажи я себе, где я буду в это время год или два назад, я бы ни за что не поверил, – отвечал он, и они тут же, словно по обоюдному молчаливому согласию, переводили тему и говорили обо всем, что только в голову могло прийти.
В самом начале беседы Ян обмолвился, что идет с товарищами по делам, чуть не сказав по привычке «по своим надобностям». Ему показалось, что Рута почувствовала, как многого он не договаривает, но она не настаивала, лишь иногда на минутку замолкала, задумчиво глядя на него, и тогда он начинал разливаться соловьем, мучительно желая рассказать ей все, и чтобы она сказала, что на самом деле ничего страшного, и он не сошел с ума, и такое бывает… Коростель с удивлением отметил, что прежде любопытная и надоедливая почемучка теперь не задавала лишние вопросы касательно его нынешних дел, но малюсенькими, еле ощутимыми паузами, прежде чем продолжить разговор, дает ему, Коростелю, понять, что она прекрасно чувствует: ты не хочешь об этом говорить, ну и давай не будем, если тебе это неловко или неприятно.
Наконец родители позвали их в дом: тетка Гражина испекла любимые у литвинов блины из картофеля – толстые и длинные, как огурцы, с поджаристой корочкой, как большие продолговатые пирожки. Ян помог Руте собрать со стола чашки и блюдца и хотел было уже под благовидной причиной отпроситься в конец сада – чаю он выдул немало, во многом благодаря вкуснейшему варенью из желтых слив и мелких яблочек, сваренных прямо с косточками и хвостиками. Но Рута улыбнулась, жестом остановила его и вдруг подошла к нему близко-близко, так что Ян даже ощутил теплый и сладкий, как будто бы тоже яблочный, запах ее светлых волос.
– Янек, – тихо сказала девушка и как-то робко, неуверенно улыбнулась, заглядывая снизу ему в глаза.
Коростель вдруг ощутил, как сердце у него забилось сильно-сильно и словно бы подкатило к горлу, так что опять перехватило дыхание.
– Обещай мне, пожалуйста, что ты теперь никогда больше не исчезнешь так… так надолго, – быстро пролепетала Рута.
– Конечно… обещаю… Рута, – пробормотал Ян, и в ту же минуту, когда он мучительно соображал, что бы еще прибавить для пущей убедительности, чтобы ее успокоить, девушка неожиданно приподнялась на цыпочки и, быстро положив ему руки на плечи, поцеловала его, да не в щеку, а в губы. Коростель одновременно от неожиданности открыл рот и был награжден крепким и сладчайшим поцелуем молодой и здоровой девушки, на мгновение прильнувшей к нему всем телом. Губы ее, как потом вспоминал Ян, были теплые и мягкие, и запах дыхания девушки неожиданно для теплого летнего дня напомнил Коростелю сладкий аромат крепкого русинского красного борща в морозный зимний день. Ян замер, пораженно глядя на Руту, а девушка уже упорхнула в дверь с блюдцами и чашками, откуда сразу же раздался жестяной грохот и заливистый смех – дочка Юриса с разбегу налетела на пустое ведро из-под воды, которая отстаивалась тут для полива ягоды.
– А где Янку? – послышалось из раскрытой двери добродушное гудение дядьки Юриса.
– Я здесь, – преувеличенно бодрым голосом откликнулся Коростель и, захватив остатки посуды с садового столика, пошел в дом. В саду оживились притихшие было от близости людей пичуги, прошелестел вечерний ветерок, и только в боковом окне дома неподвижно застыла тетка Гражина. Она все видела и теперь молча смотрела на садовый столик, задумчиво теребя краешек расшитого цветами черного платка, наброшенного на острые, худые плечи.
ГЛАВА 8
– Здравствуйте… Янек, – тихо сказала Рута, и Яну показалось, что от этого мягкого и нежного голоса что-то в его душе перевернулось вверх тормашками и теперь так и останется навсегда.
– Здравствуй, Рута. – Как всегда в минуты волнения предательский голос подвел Коростеля, и слова вышли какими-то хриплыми, точно у него в горле першило.
– Да у тебя, дружок, в горле, кажись, пересохло, – смекнул хозяин и подмигнул жене. – Нацеди-ка нам, дражайшая Гражина, нашего яблочного, того, помнишь?
Жена Юриса улыбнулась и указала Руте, присевшей за стол напротив Коростеля, на широкий коричневый кувшин, стоявший в стороне от всех угощений.
– В доме хозяйка молодая растет, Юрис, она и поухаживает за гостем.
Торговец понимающе хохотнул и сгреб воедино все рюмки.
– Сейчас нас Рута угостит моим любимым, яблочным, может, это винцо тебе что-нибудь и напомнит, Янку, а?
Рута осторожно наполнила рюмки и поставила их перед родителями и Коростелем. Себе она налила половинку, а Бронису, поспешно и с готовностью подставившему свой стакан, улыбнувшись, погрозила пальцем.
– Давай, сынок, за встречу, – с чувством проговорил Юрис и опрокинул рюмку, сразу показавшуюся удивительно миниатюрной и хрупкой рядом с его широким и каким-то поразительно прямоугольным ртом, обрамленным кустистыми усами. Все выпили, и тут-то Коростель неожиданно понял, о каких яблоках только что говорил хозяин. У Паукштисов росли удивительные яблони, плоды которых пахли осенней прелью листопада – не густо и сильно, а легко и сладко. За этими ранетками, собственно говоря, и лазал к ним в сад юный Ян, хотя тогда его привлекал не столько необычный букет, сколько густая сладость яблок и их кажущаяся доступность за невысоким заборчиком. Видимо, старина Паукштис сохранил приязнь к этому сорту и разыскал его на Побережье, потому что никакие привозные саженцы не успели бы прижиться на этой земле песков, нанесенных когда-то неустанным морем.
– С этими яблонями вообще отдельная история, – словно услышал мысли Коростеля Паукштис. – Ты, наверное, думаешь, старина Юрис увез с собой все хозяйство, вплоть даже до деревьев или, скажем, саженцев?
Ян только развел руками, а Рута мило улыбнулась и подложила ему на тарелку закуску. Коростель одними губами поблагодарил ее, и девушка вновь улыбнулась ему в ответ.
– Нет, может быть, из-за этих яблок и осел я в Юре, – почесал затылок дядька Юрис. – Как уехали мы с-под Аукмера, так и помотало по белу светушку, раза три пытались зацепиться – все никак не сподобилось. А тут дом с садом был, зашли мы в него и видим – яблоньки наши, ранетки полосатые, стоят себе, покачиваются на ветру. И знаешь, Ян, закрыл я глаза, стою, вслушиваюсь, и веришь ли – будто дома себя ощутил, под яблоньками этими. Открываю глаза, а их щиплет, проклятых, ровно соринка какая попала, а девоньки мои, Гражина с Рутой, и говорят: остаемся, мол, папаша, тут, хватит уже мотаться по свету, судьбу-кручину испытывать. Так и остались, прижились тут, а все ж вспоминаем порой нашу деревеньку, как да что.
После чего наступило молчание: тетка Гражина стала разливать чай, а Юрис с преувеличенным вниманием стал копаться ложкой у себя в тарелке, в которой, честно говоря, уже были одни мослы да огрызки, совсем негодные в пищу. Рута сидела, опустив глаза, и Ян каким-то шестым чувством ощущал, что она смущена его присутствием.
– Что ж уехали-то? – больше из вежливости спросил он, чтобы хоть как-то нарушить затянувшуюся паузу.
– Тому причин немало, – сокрушенно вздохнул Юрис, и хозяйка, приготовившая чай, села и тоже очень похоже на мужа вздохнула. – Нужно было из нищеты выбираться, и дети начали подрастать… – как-то неопределенно глядя перед собой, молвил хозяин, и Ян в душе ругнул себя за то, что затронул тему, видимо, неприятную Юрису и его жене.
– Ну, вот что, – заявила тетка Гражина. – Бери-ка ты, Рута, чайник и отправляйтесь с молодым человеком в сад. Вот вечер какой чудесный, посидите, поболтайте о своем, молодом. Ты, Янек, надеюсь, нашу Руту еще не позабыл?
– Да вроде бы нет, – неуверенно протянул Коростель и поймал на себе внимательный взгляд Руты. Она послушно собрала на плоскую дощечку розетки с сахаром и вареньем, поставила две крохотные чашки («для разговору»), молочник и нерешительно замерла у двери на садовую веранду. Ян поднялся со стула, виновато улыбнулся: мол, ничего не поделаешь, желание хозяев – закон, и вышел, обойдя посторонившуюся Руту. Она последовала за ним, а Юрис и Гражина еще долго смотрели им вслед – за долгую совместную жизнь они выучились понимать друг друга, не говоря ни слова.
– Ну, как ты живешь, Рута? – спросил Ян в перерыве между второй и третьей чашкой чая (ровно столько понадобилось молодым людям, чтобы преодолеть смущение).
– Живу хорошо, – улыбнулась девушка, подкладывая Яну сливового варенья в маленькую стеклянную розетку. – Ты ведь любишь, чтобы ягоды в варенье были потверже?
– Верно, – удивился Коростель. – Неужели ты это еще помнишь?
– Конечно, – кивнула девушка, – ведь с тех пор прошло не так уж много времени.
– Но ты так изменилась…
– Что ты, Янек, девушки вырастают очень быстро, иногда – за несколько месяцев или даже недель, – пояснила Рута.
– Прямо как эльфы в сказках, – заметил Ян.
– Помнишь Аудру, мельникову дочку? Вот она тогда выросла очень быстро, и в рост, и вширь, все на нее обращали внимание…
– Ах вот в чем дело! – сообразил Ян. – Неужели ты все еще дуешься на меня? И самое главное – за что? Что мы однажды сходили с ней за ягодами? Но ты ведь тогда болела, и мать тебя не отпустила со мной…
– Это не значит, что тебе нужно было идти с Аудрой, – лукаво молвила Рута. – Я, между прочим, тогда очень сильно на тебя разозлилась, ведь ты даже не заглянул ко мне вечером.
– Ничего себе, – удивился Ян. – Может, скажешь, что и ягоды ты не ела?
– Какие еще ягоды? – теперь в свою очередь удивилась Рута.
– Обыкновенные, из леса, – не без ехидства заметил Ян. – Я же тогда зашел к вам, но мать к тебе не пускала, сказала, что спишь, и тогда я отдал твоему братцу целую миску земляники.
– Бронису? – Зеленые глаза Руты округлились, и она рассмеялась. – И ты доверил этому поросенку целую кучу земляники?
– А что? – начиная понимать, в чем дело, спросил Коростель.
Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, после чего дружно расхохотались.
– Так вот почему ты дулась, – смеялся Ян, втайне от себя любуясь девушкой. Ее радость была такой искренней и неподдельной, что у Яна даже что-то защемило в сердце, чего прежде, надо сказать, с ним никогда не случалось.
– Уж конечно, не из-за Аудры, – ответила Рута, ласково глядя на Яна. – Вернее, не только из-за нее. Я разозлилась, что ты ушел с другой девчонкой и даже не заглянул потом узнать, как мое здоровье. А вдруг бы я умерла?
При этих словах Коростель с удивлением увидел, как за внешне спокойным и каким-то по-домашнему теплым и уютным обликом Руты вдруг проглянула озорная и шумная девчонка, будто приоткрылась маленькая калитка в их безмятежное деревенское детство.
– А ты, оказывается, пришел, – промолвила Рута, похоже, очень довольная тем, что прояснилось мелкое недоразумение, которое произошло так давно и о котором, если честно, Ян давно и думать забыл.
– Брось ты, Рута, – махнул рукой Коростель и занялся вареньем. – Стоит ли после стольких лет думать о таких мелочах!
– Для меня это не мелочи, Янек, – улыбнулась девушка. – Я ведь тебе и письмо посылала, ведь мы тогда даже проститься не смогли. Как только родители устроились в Юре, так я сразу отсюда и написала и отправила с надежным человеком, который ехал в ваши края. А до этого не хотела посылать, боялась, что письмо затеряется в дороге. А к тебе точно оно не попало?
– Нет, а что ты там написала? – улыбнулся Ян.
– А не надо было уезжать, тогда бы и прочитал, – показала ему язык девушка и, спохватившись, быстро прикрыла рот рукой и тихо прыснула, подавляя смех.
– Ты совсем не изменилась, – мягко заметил Ян.
– Вот как? – воскликнула девушка. – А что же ты тогда прямо-таки остолбенел, как только меня увидел? А покраснел как рак? Даже мать с отцом это заметили.
– Вовсе нет, – смущенно пробормотал Коростель. – С чего это ты взяла?
И дальше их разговор уже мало чем отличался от всех остальных разговоров, которые бывают между молодыми и симпатичными людьми, знавшими друг друга в детстве и вдруг обнаружившими, что оба они уже выросли. Но если прежде один из них всегда верховодил в силу того, что он был старше и сильнее, а она была маленькой и глупенькой девочкой, то сейчас обстоятельства резко изменились. Рута уже выросла, выросла в красивую и спокойную в своей красоте девушку, у которой непоседливый и капризный ветер в голове бесшабашной девчонки-подростка сменила задумчивость и рассудительность двадцати мечтательных лет. «Солнце сменило луну», – почему-то подумалось Коростелю, когда он беседовал с Рутой за столиком с остывшим чаем под ветвями, на которых уже появились маленькие зеленые плоды, «тыблоки», как называли эту кислую зелень первых летних яблок мальчишки в их не таком уж и далеком привольном лесном детстве. Ян рассказывал о том, как ночевал в лесу, идя после войны домой, и над ним светила луна, и под ее магическим светом рыба выпрыгивала из воды в озерах, и странными голосами тихо перекликались ночные птицы, и светилась кора напоенных весенними соками черных деревьев. И теперь этот свет, что удивительно, словно проблескивал изредка волшебными искорками в глазах девушки, с которой он когда-то был знаком, а теперь она была такая неизвестная, непривычная, неожиданная в своих словах, жестах, даже молчании. Он рассказывал о своей жизни, о войне и своем немудреном быте, о том многом, что было передумано долгими зимними ночами под снегом и дождем на военном бивуаке и летними утрами, сидя с удочкой на берегу тихой реки, которую все живущие по ее берегам зовут Святой. А Рута в ответ рассказывала Коростелю о том, как они полгода скитались по городам и весям, как вывихнул ногу Бронис, а она простудилась в пути и две недели лежала в забытьи на попечении бабки-знахарки, случайно встретившейся им на лесной дороге. И оба вспоминали свои походы в лес за грибами и ягодой, как ловили бабочек и выпрашивали у швей старые, затупившиеся и проржавевшие иглы для того, чтобы нанизывать на них легкокрылых летуний и больших черных жуков – Рута умела делать красивые «живые» картинки из пойманных насекомых, «сажая» их на засушенные веточки трав и полевые цветы, которые они собирали с Яном во время весенних и летних странствий по лесам и лугам. Им было что вспомнить, и оказалось, что память крепко хранит мельчайшие подробности их детства, и каждый придает немало значения прежним словам, спорам, размолвкам и примирениям. Уже и Гражина несколько раз выглядывала из дома в сад посмотреть, что там поделывает молодежь, и Юрис выходил на веранду подымить трубочкой и заодно послушать детей, как он их про себя называл, а они все говорили, перебивая друг друга, и смеялись над своими воспоминаниями, и задумывались над словами друг друга, и пытливо стремились вызнать, что же делали все это время он и она друг без друга.
– Как ты думаешь, случайно вы встретились с папкой, или это провидение привело тебя сюда? – говорила она и тут же торопилась сравнить его ответы с тем, что в эту минуту думала сама.
– В случайности я не верю, – отвечал Ян, – но провидение не водит людей по базарам и ярмаркам, это я знаю точно.
– Почему же? – улыбалась она.
– Потому что моя нынешняя дорога для меня настолько необычна и неожиданна, что скажи я себе, где я буду в это время год или два назад, я бы ни за что не поверил, – отвечал он, и они тут же, словно по обоюдному молчаливому согласию, переводили тему и говорили обо всем, что только в голову могло прийти.
В самом начале беседы Ян обмолвился, что идет с товарищами по делам, чуть не сказав по привычке «по своим надобностям». Ему показалось, что Рута почувствовала, как многого он не договаривает, но она не настаивала, лишь иногда на минутку замолкала, задумчиво глядя на него, и тогда он начинал разливаться соловьем, мучительно желая рассказать ей все, и чтобы она сказала, что на самом деле ничего страшного, и он не сошел с ума, и такое бывает… Коростель с удивлением отметил, что прежде любопытная и надоедливая почемучка теперь не задавала лишние вопросы касательно его нынешних дел, но малюсенькими, еле ощутимыми паузами, прежде чем продолжить разговор, дает ему, Коростелю, понять, что она прекрасно чувствует: ты не хочешь об этом говорить, ну и давай не будем, если тебе это неловко или неприятно.
Наконец родители позвали их в дом: тетка Гражина испекла любимые у литвинов блины из картофеля – толстые и длинные, как огурцы, с поджаристой корочкой, как большие продолговатые пирожки. Ян помог Руте собрать со стола чашки и блюдца и хотел было уже под благовидной причиной отпроситься в конец сада – чаю он выдул немало, во многом благодаря вкуснейшему варенью из желтых слив и мелких яблочек, сваренных прямо с косточками и хвостиками. Но Рута улыбнулась, жестом остановила его и вдруг подошла к нему близко-близко, так что Ян даже ощутил теплый и сладкий, как будто бы тоже яблочный, запах ее светлых волос.
– Янек, – тихо сказала девушка и как-то робко, неуверенно улыбнулась, заглядывая снизу ему в глаза.
Коростель вдруг ощутил, как сердце у него забилось сильно-сильно и словно бы подкатило к горлу, так что опять перехватило дыхание.
– Обещай мне, пожалуйста, что ты теперь никогда больше не исчезнешь так… так надолго, – быстро пролепетала Рута.
– Конечно… обещаю… Рута, – пробормотал Ян, и в ту же минуту, когда он мучительно соображал, что бы еще прибавить для пущей убедительности, чтобы ее успокоить, девушка неожиданно приподнялась на цыпочки и, быстро положив ему руки на плечи, поцеловала его, да не в щеку, а в губы. Коростель одновременно от неожиданности открыл рот и был награжден крепким и сладчайшим поцелуем молодой и здоровой девушки, на мгновение прильнувшей к нему всем телом. Губы ее, как потом вспоминал Ян, были теплые и мягкие, и запах дыхания девушки неожиданно для теплого летнего дня напомнил Коростелю сладкий аромат крепкого русинского красного борща в морозный зимний день. Ян замер, пораженно глядя на Руту, а девушка уже упорхнула в дверь с блюдцами и чашками, откуда сразу же раздался жестяной грохот и заливистый смех – дочка Юриса с разбегу налетела на пустое ведро из-под воды, которая отстаивалась тут для полива ягоды.
– А где Янку? – послышалось из раскрытой двери добродушное гудение дядьки Юриса.
– Я здесь, – преувеличенно бодрым голосом откликнулся Коростель и, захватив остатки посуды с садового столика, пошел в дом. В саду оживились притихшие было от близости людей пичуги, прошелестел вечерний ветерок, и только в боковом окне дома неподвижно застыла тетка Гражина. Она все видела и теперь молча смотрела на садовый столик, задумчиво теребя краешек расшитого цветами черного платка, наброшенного на острые, худые плечи.
ГЛАВА 8
СИЛА ДРЕВЕС
Хлебосолы Паукштисы были отменные, и Яну даже пришлось тайком ослабить ремень на штанах – уж больно сытные были картофельные блины. Уже порядком отвыкший от домашней пищи, Коростель быстро наелся и отяжелел. Когда пришла пора прощаться, Руте срочно понадобилось забежать к знакомым, и Ян вызвался проводить девушку, а Юрис и Гражина взяли с Коростеля обещание непременно зайти к ним утром, прежде чем он с товарищами покинет морской форпост. Хозяин многозначительно намекнул, что его жена позаботится о том, чтобы их вещевые мешки не были пусты, и от себя пообещал доброго яблочного вина, которое он упорно называл сидром. Коростель сердечно поблагодарил гостеприимных земляков, и они с Рутой отправились в город.
Девушка не подавала виду о том, что произошло в саду, но упорно выспрашивала Яна о том, куда он идет, с кем и зачем. Не ожидавший такого напора и живейшего интереса с ее стороны Ян поначалу отнекивался и отшучивался, однако затем искренняя симпатия к девушке и в немалой степени выпитое вино развязали ему язык, и он в общих чертах рассказал Руте о том, куда он идет с друидами, благоразумно опуская, впрочем, наиболее невероятные подробности их путешествия. Рута слушала внимательно, не перебивая, а в тех местах, где Коростель особенно путался, стараясь оградить девушку от магической неразберихи и примеров удивительного волшебства, которое открыли в его нынешней жизни друиды, качала головой и принималась выспрашивать его, дергая за ниточки его повествования с других сторон. Коростелю почему-то даже начало казаться, что Рута поверила бы всему, что с ним произошло за эту весну и лето, но он боялся породить в ее душе страх и смятение от того, что такой привычный ей мир в уютном доме с заботливыми родителями в ярком и шумном приморском городе окажется всего лишь внешней оболочкой, тоненькой, хотя и яркой кожицей, под которой скрывается странный и на вид не очень-то и съедобный плод, который откуда ни возьмись вдруг вылез из земли на огороде, заслонив собой привычную зелень лета. С другой стороны, Коростель вдруг почувствовал, что тот кусок жизни между их детскими играми и его нынешним странным бытием словно испарился и будто бы совсем не было того времени, когда Ян мерз в походах и месил промокшими ногами дорожную грязь лихой военной годины, а семья Паукштисов скиталась в поисках своей новой родины. Они шли по темным прохладным улицам, говоря и споря, советуясь и перебивая друг друга, обрывая на ходу листья тополей и любуясь каштанами и кленами, которыми зарос приморский город. Уже несколько раз они доходили до конца квартала торговцев, где стоял дом Паукштисов, и возвращались, провожая друг друга и пока еще только где-то в глубине души не желая расставания и одновременно не желая признаться в этом друг другу. И когда пришло время уходить, Ян все еще стоял у дверей дома, отныне открытого для него, а в дверях словно застыл, не желая таять, образ Руты, прощально машущей ему рукой. В доме было темно, очевидно, девушка не желала беспокоить родителей, зажигая свет, – свечи в доме Паукштисов были хорошего воска, массивные, основательные, как и сам хозяин, и давали яркое освещение. Но у Яна сейчас было как никогда удивительно светло на душе и от нахлынувших воспоминаний, и от новой яви, и от вкуса робкого поцелуя на губах. В кармане его лежал вышитый зеленый платочек, подаренный Рутой, и пальцы его поминутно касались мягкой ткани и рубчатой вышивки по краям этого маленького скромного подарка, ставшего вдруг для Яна таким дорогим. «Удивительное дело, – думал он, идя вдоль купеческих домов под ветвями раскидистых яблонь и высоких слив. – Ведь еще вчера она была для меня просто детским воспоминанием, девчонкой с ободранными коленками и серыми глазищами, круглыми, как у рассерженной кошки, которые всегда так возмущенно смотрели на меня, когда мы ссорились или мне хотелось ее позлить. Но теперь… теперь это что-то другое, новое. Она удивительно повзрослела, стала чужой, незнакомой мне; в ней словно какая-то тайна, и я ума не приложу, что мне теперь со всем этим делать». У него было какое-то странное чувство, что они сейчас встретились не для того, чтобы завтра расстаться, и даже удивительные обстоятельства и мрачные превратности его пути с друидами сами собой отошли на второй план, и неизвестно, что теперь важнее – сражаться с Птицеловом и его приспешниками и искать пропавших отца с матерью или забыть обо всех чудесах и смутных прозрениях и остаться в этом городе, под этими яблонями и грушами, чтобы не расставаться с удивительными серыми глазами, такими внимательными и понимающими. Наняться в услужение к торговцам, тихонько сколачивать деньгу, обзавестись новым домом, хозяйством, может быть, даже жениться…
«О чем это я? – вдруг подумал Ян и даже остановился от неожиданности. Улица привела его на рыночную площадь, от которой до постоялого двора, где остановился отряд Травника, было уже рукой подать. – Вроде и весна уже отгорела, не так будоражит кровь, а ты, похоже, брат, не можешь забыть эту девчонку? Но ты ведь даже не думал о ней вчера, не думал и не вспоминал! Что же изменилось сегодня, за один день, даже не день – один вечер? Ты что, может быть, влюбился? А может, если честнее, – ты просто устал, вымотался от того страха и смятения, в котором ты пребываешь уже давно, идя с друидами, самыми близкими сейчас для тебя людьми на свете? И тебя потянуло к домашнему теплу, свету свечей за окном, блинчикам да чаю с вареньем? Остынь, приятель, проспись, и завтра ты все будешь воспринимать совсем по-другому, спокойнее, взвешеннее, без этого оглушительного сердцебиения, которое уже целый час не можешь умерить в своей груди…» Ян огляделся в сгустившейся темноте и решительно направился к стоящему поблизости фонтанчику с питьевой водой. Он склонился над тоненькой струйкой воды, которая едва теплилась, неслышно выбиваясь чахлым ручейком в широкую и круглую каменную чашу, и стал пить, пока у него не заломило зубы от холода, потому что вода, несмотря на теплый летний вечер, была холодной и даже студеной, как в горном роднике. Потом, решившись, он сложил лодочкой ладони, набрал воды побольше и плеснул себе на лицо, шею, грудь. Он ожидал, что холодная влага отрезвит и охладит его, но и она не принесла ожидаемого облегчения. Ян еще не знал, что нет иных средств от сердечного томления, чем работа и дорога, долгие и изнурительные, вбирающие в себя все твое существо. Однако вода освежила его, и, смыв пот и придорожную пыль, которой в выходные дни на улицах и бульварах даже такого ухоженного города, как Юра, скапливалось немало, Ян поспешил на постоялый двор, где, он был уверен, его уже заждались спутники.
Встретивший его в дверях Травник как-то рассеянно указал ему в глубь комнаты, проходи, мол, а сам еще некоторое время стоял в раскрытых дверях, вглядываясь в ночную темноту, окутавшую рыночную площадь. Он был в комнате один, и это удивило Яна.
– А где все остальные? – спросил он, с улыбкой потянувшись к кувшину с квасом, стоявшему на столе. Однако улыбка сразу стерлась с лица Коростеля, когда он увидел озабоченное лицо друида. – Что-нибудь случилось? Куда все подевались?
Травник некоторое время молчал, перекладывая в один из своих заветных мешочков какие-то серые и коричневые семена, горкой лежащие перед ним.
– Пока нет. А ты где был, Ян?
Ян замялся. Только теперь он понял, что основательно припозднился, хотя, с другой стороны, свое дело он выполнил: продукты были куплены, а поутру еще ожидались и гостинцы от Паукштисов.
– Я встретил в городе земляка, он тут торгует мясом. Пригласил в гости. Ты разве не слышал, когда я уходил?
– Видно, крепко спал, – кивнул Травник. – А ведь кто-то обещал разбудить, когда проснется?
– Пожалел, – улыбнулся Ян. – Уж больно ты сладко храпел, и потом уговорились же сегодня отдыхать в городе!
– Верно, – согласился друид. – И как в гостях – понравилось?
– Здорово, – с жаром начал Коростель и вдруг осекся, чувствуя, что его щеки и шею начинает заливать предательская краска смущения. – А где все-таки остальные, Симеон?
– Прежде ответь мне, откуда ты знаком с правнучкой Верховной Друидессы Круга всей Балтии и Полянии? – пристально глядя Коростелю в глаза, спросил Травник.
– Какой такой Друидессы? – опешил Коростель.
– Той, что была найдена мертвой несколько лет назад в полянской деревне, в которую она неизвестно зачем заехала одна, – пояснил друид, машинально раскладывая семена по цвету и величине.
– Я не понимаю, о ком ты говоришь, – быстро-быстро замотал головой Ян, как он всегда делал, когда попадал в какие-нибудь недоразумения.
– Я говорю о ее правнучке, девушке по имени Эгле, которая всегда носит с собой большого черного ужа с серебряным ошейником, – с нажимом добавил Травник, но тут же его голос смягчился. – Вы ведь знакомы, верно?
– Верно, – удивленно протянул Ян. – Только я не знал, что она – правнучка самой… этой друидессы. Мы случайно встретились в лесу, на меня ни с того ни с сего напал уж, а тут она из кустов. Вот так и разговорились… А что, вы ее все знаете?
– Будет лучше, если ты будешь мне все же рассказывать о своих встречах с необычными людьми в необычных обстоятельствах, даже если это и симпатичные девушки, – усмехнулся Симеон. – Разумеется, не со всеми, а только умеющими насылать дождь, ветер или маленькое землетрясение.
– А она, эта Эгле, она что – умеет все это… насылать?
Вид у Яна был настолько пораженный, что друид улыбнулся и похлопал его по плечу.
– Не все, конечно… С другой стороны, мы и сами не знаем ее способностей, хотя, думаю, прабабка научила ее многому…
– А откуда ты знаешь, что я с ней знаком? – спросил Ян, подозрительно глядя на друида.
– Успокойся, Ян, никто за тобой не подглядывает. Просто Эгле здесь побывала.
– Она искала меня? – сухо осведомился Ян.
– И тебя тоже, хотя и мне есть о чем поговорить с этой девицей, – заметил Травник. – Они пришли с рынка вместе с Мартом и рассказали, как повстречались, а ты их бросил. Между прочим, их связывает, если ты заметил, старая дружба.
– Во-первых, я их не бросил, а просто оставил вдвоем, потому что заметил, что их связывает, как ты правильно сказал, Симеон, старая дружба. И это уже будет во-вторых. Я с Эгле виделся два раза в жизни, и неизвестно, будет ли еще третий раз.
Девушка не подавала виду о том, что произошло в саду, но упорно выспрашивала Яна о том, куда он идет, с кем и зачем. Не ожидавший такого напора и живейшего интереса с ее стороны Ян поначалу отнекивался и отшучивался, однако затем искренняя симпатия к девушке и в немалой степени выпитое вино развязали ему язык, и он в общих чертах рассказал Руте о том, куда он идет с друидами, благоразумно опуская, впрочем, наиболее невероятные подробности их путешествия. Рута слушала внимательно, не перебивая, а в тех местах, где Коростель особенно путался, стараясь оградить девушку от магической неразберихи и примеров удивительного волшебства, которое открыли в его нынешней жизни друиды, качала головой и принималась выспрашивать его, дергая за ниточки его повествования с других сторон. Коростелю почему-то даже начало казаться, что Рута поверила бы всему, что с ним произошло за эту весну и лето, но он боялся породить в ее душе страх и смятение от того, что такой привычный ей мир в уютном доме с заботливыми родителями в ярком и шумном приморском городе окажется всего лишь внешней оболочкой, тоненькой, хотя и яркой кожицей, под которой скрывается странный и на вид не очень-то и съедобный плод, который откуда ни возьмись вдруг вылез из земли на огороде, заслонив собой привычную зелень лета. С другой стороны, Коростель вдруг почувствовал, что тот кусок жизни между их детскими играми и его нынешним странным бытием словно испарился и будто бы совсем не было того времени, когда Ян мерз в походах и месил промокшими ногами дорожную грязь лихой военной годины, а семья Паукштисов скиталась в поисках своей новой родины. Они шли по темным прохладным улицам, говоря и споря, советуясь и перебивая друг друга, обрывая на ходу листья тополей и любуясь каштанами и кленами, которыми зарос приморский город. Уже несколько раз они доходили до конца квартала торговцев, где стоял дом Паукштисов, и возвращались, провожая друг друга и пока еще только где-то в глубине души не желая расставания и одновременно не желая признаться в этом друг другу. И когда пришло время уходить, Ян все еще стоял у дверей дома, отныне открытого для него, а в дверях словно застыл, не желая таять, образ Руты, прощально машущей ему рукой. В доме было темно, очевидно, девушка не желала беспокоить родителей, зажигая свет, – свечи в доме Паукштисов были хорошего воска, массивные, основательные, как и сам хозяин, и давали яркое освещение. Но у Яна сейчас было как никогда удивительно светло на душе и от нахлынувших воспоминаний, и от новой яви, и от вкуса робкого поцелуя на губах. В кармане его лежал вышитый зеленый платочек, подаренный Рутой, и пальцы его поминутно касались мягкой ткани и рубчатой вышивки по краям этого маленького скромного подарка, ставшего вдруг для Яна таким дорогим. «Удивительное дело, – думал он, идя вдоль купеческих домов под ветвями раскидистых яблонь и высоких слив. – Ведь еще вчера она была для меня просто детским воспоминанием, девчонкой с ободранными коленками и серыми глазищами, круглыми, как у рассерженной кошки, которые всегда так возмущенно смотрели на меня, когда мы ссорились или мне хотелось ее позлить. Но теперь… теперь это что-то другое, новое. Она удивительно повзрослела, стала чужой, незнакомой мне; в ней словно какая-то тайна, и я ума не приложу, что мне теперь со всем этим делать». У него было какое-то странное чувство, что они сейчас встретились не для того, чтобы завтра расстаться, и даже удивительные обстоятельства и мрачные превратности его пути с друидами сами собой отошли на второй план, и неизвестно, что теперь важнее – сражаться с Птицеловом и его приспешниками и искать пропавших отца с матерью или забыть обо всех чудесах и смутных прозрениях и остаться в этом городе, под этими яблонями и грушами, чтобы не расставаться с удивительными серыми глазами, такими внимательными и понимающими. Наняться в услужение к торговцам, тихонько сколачивать деньгу, обзавестись новым домом, хозяйством, может быть, даже жениться…
«О чем это я? – вдруг подумал Ян и даже остановился от неожиданности. Улица привела его на рыночную площадь, от которой до постоялого двора, где остановился отряд Травника, было уже рукой подать. – Вроде и весна уже отгорела, не так будоражит кровь, а ты, похоже, брат, не можешь забыть эту девчонку? Но ты ведь даже не думал о ней вчера, не думал и не вспоминал! Что же изменилось сегодня, за один день, даже не день – один вечер? Ты что, может быть, влюбился? А может, если честнее, – ты просто устал, вымотался от того страха и смятения, в котором ты пребываешь уже давно, идя с друидами, самыми близкими сейчас для тебя людьми на свете? И тебя потянуло к домашнему теплу, свету свечей за окном, блинчикам да чаю с вареньем? Остынь, приятель, проспись, и завтра ты все будешь воспринимать совсем по-другому, спокойнее, взвешеннее, без этого оглушительного сердцебиения, которое уже целый час не можешь умерить в своей груди…» Ян огляделся в сгустившейся темноте и решительно направился к стоящему поблизости фонтанчику с питьевой водой. Он склонился над тоненькой струйкой воды, которая едва теплилась, неслышно выбиваясь чахлым ручейком в широкую и круглую каменную чашу, и стал пить, пока у него не заломило зубы от холода, потому что вода, несмотря на теплый летний вечер, была холодной и даже студеной, как в горном роднике. Потом, решившись, он сложил лодочкой ладони, набрал воды побольше и плеснул себе на лицо, шею, грудь. Он ожидал, что холодная влага отрезвит и охладит его, но и она не принесла ожидаемого облегчения. Ян еще не знал, что нет иных средств от сердечного томления, чем работа и дорога, долгие и изнурительные, вбирающие в себя все твое существо. Однако вода освежила его, и, смыв пот и придорожную пыль, которой в выходные дни на улицах и бульварах даже такого ухоженного города, как Юра, скапливалось немало, Ян поспешил на постоялый двор, где, он был уверен, его уже заждались спутники.
Встретивший его в дверях Травник как-то рассеянно указал ему в глубь комнаты, проходи, мол, а сам еще некоторое время стоял в раскрытых дверях, вглядываясь в ночную темноту, окутавшую рыночную площадь. Он был в комнате один, и это удивило Яна.
– А где все остальные? – спросил он, с улыбкой потянувшись к кувшину с квасом, стоявшему на столе. Однако улыбка сразу стерлась с лица Коростеля, когда он увидел озабоченное лицо друида. – Что-нибудь случилось? Куда все подевались?
Травник некоторое время молчал, перекладывая в один из своих заветных мешочков какие-то серые и коричневые семена, горкой лежащие перед ним.
– Пока нет. А ты где был, Ян?
Ян замялся. Только теперь он понял, что основательно припозднился, хотя, с другой стороны, свое дело он выполнил: продукты были куплены, а поутру еще ожидались и гостинцы от Паукштисов.
– Я встретил в городе земляка, он тут торгует мясом. Пригласил в гости. Ты разве не слышал, когда я уходил?
– Видно, крепко спал, – кивнул Травник. – А ведь кто-то обещал разбудить, когда проснется?
– Пожалел, – улыбнулся Ян. – Уж больно ты сладко храпел, и потом уговорились же сегодня отдыхать в городе!
– Верно, – согласился друид. – И как в гостях – понравилось?
– Здорово, – с жаром начал Коростель и вдруг осекся, чувствуя, что его щеки и шею начинает заливать предательская краска смущения. – А где все-таки остальные, Симеон?
– Прежде ответь мне, откуда ты знаком с правнучкой Верховной Друидессы Круга всей Балтии и Полянии? – пристально глядя Коростелю в глаза, спросил Травник.
– Какой такой Друидессы? – опешил Коростель.
– Той, что была найдена мертвой несколько лет назад в полянской деревне, в которую она неизвестно зачем заехала одна, – пояснил друид, машинально раскладывая семена по цвету и величине.
– Я не понимаю, о ком ты говоришь, – быстро-быстро замотал головой Ян, как он всегда делал, когда попадал в какие-нибудь недоразумения.
– Я говорю о ее правнучке, девушке по имени Эгле, которая всегда носит с собой большого черного ужа с серебряным ошейником, – с нажимом добавил Травник, но тут же его голос смягчился. – Вы ведь знакомы, верно?
– Верно, – удивленно протянул Ян. – Только я не знал, что она – правнучка самой… этой друидессы. Мы случайно встретились в лесу, на меня ни с того ни с сего напал уж, а тут она из кустов. Вот так и разговорились… А что, вы ее все знаете?
– Будет лучше, если ты будешь мне все же рассказывать о своих встречах с необычными людьми в необычных обстоятельствах, даже если это и симпатичные девушки, – усмехнулся Симеон. – Разумеется, не со всеми, а только умеющими насылать дождь, ветер или маленькое землетрясение.
– А она, эта Эгле, она что – умеет все это… насылать?
Вид у Яна был настолько пораженный, что друид улыбнулся и похлопал его по плечу.
– Не все, конечно… С другой стороны, мы и сами не знаем ее способностей, хотя, думаю, прабабка научила ее многому…
– А откуда ты знаешь, что я с ней знаком? – спросил Ян, подозрительно глядя на друида.
– Успокойся, Ян, никто за тобой не подглядывает. Просто Эгле здесь побывала.
– Она искала меня? – сухо осведомился Ян.
– И тебя тоже, хотя и мне есть о чем поговорить с этой девицей, – заметил Травник. – Они пришли с рынка вместе с Мартом и рассказали, как повстречались, а ты их бросил. Между прочим, их связывает, если ты заметил, старая дружба.
– Во-первых, я их не бросил, а просто оставил вдвоем, потому что заметил, что их связывает, как ты правильно сказал, Симеон, старая дружба. И это уже будет во-вторых. Я с Эгле виделся два раза в жизни, и неизвестно, будет ли еще третий раз.