Страница:
С этими словами Трипитака пошел вслед за настоятелем и, остановившись в дверях кельи, увидел, что тот уже разоблачился и сидит там, шумно дыша; нельзя было понять, что он делает: то ли читает псалмы, то ли переписывает законы. Во всяком случае, стол его был завален всякого рода бумагами. Не смея войти внутрь, Танский монах остановился перед дверью и, почтительно склонившись, громко произнес:
– Почтенный настоятель! Ваш ученик приветствует вас и хочет обратиться к вам.
Монах, нисколько не скрывая, что появление непрошеного гостя не радует его, в ответ на приветствие лишь пробормотал:
– Откуда пришел?
– Ваш покорный слуга по повелению китайского императора Великих Танов следует на Запад, чтобы поклониться Будде и попросить у него священные книги – отвечал Трипитака. – Сейчас уже поздно, и мы очень просим пустить нас переночевать. Завтра с рассветом мы двинемся дальше. Будьте милостивы, господин настоятель, приютите нас.
Выслушав его, настоятель только теперь поднялся со своего места.
– Так вы и есть Танский монах Трипитака? – спросил он.
– Ваш покорный слуга перед вами, – отвечал Трипитака.
– Вы говорите, что идете в Индию за священными книгами, – сказал хозяин, – почему же вы избрали такой странный путь?
– Я совсем не знаю здешних мест, – отвечал Трипитака.
– По прямой дороге на Запад, примерно в пяти ли отсюда, – продолжал настоятель, – есть постоялый двор: там можно остановиться на ночлег и поесть. А здесь у нас нет никаких удобств.
– Уважаемый господин настоятель, – сказал Трипитака, ложив почтительно ладони рук. – В старину говорили: «Буддийские и даосские монастыри – это почтовые станции для монахов. Если увидишь горный храм, то знай, что там для тебя найдется три шэна1 риса». Что же побуждает вас отказать нам в приюте?
– Уж очень ты бойкий на язык, бродячий монах! – выйдя из себя, заорал настоятель.
– Что вы хотите этим сказать? – удивился Трипитака.
– Древние люди говорили, – ответил на это настоятель, – «когда тигр входит в город, все закрывают ворота, хотя, может быть, он никого не укусит, но дурная слава уже давно закрепилась за ним».
– Я что-то не совсем понимаю, – произнес Трипитака.
– Сейчас объясню, – оказал настоятель. – Несколько лет назад к нашему монастырю пришли странствующие монахи, которые также расположились у ворот. Я увидел, что они продрогли; одежонка на них была рваная, ноги – босые, голова – непокрытая. Меня охватила жалость, я пригласил. их в келью, усадил на почетное место, распорядился, чтобы их накормили. Более того, я велел дать каждому из них старую одежду и оставил их пожить здесь на несколько дней. Кто мог подумать, что они, позарившись на привольное житье, проживут у нас несколько лет. Ну, и это еще ничего, жили бы себе и жили, так ведь начали творить всякие непотребные дела.
– Что же именно они делали, позвольте вас спросить? – поинтересовался Трипитака.
– А вот послушай, – сказал монах.
Ему хотелось плакать, но, боясь, как бы над ним не посмеялись, он потихоньку вытер слезы рукавом и, пересилив себя, поспешил покинуть монастырь и вернуться к своим ученикам. Увидев, что учитель едва сдерживает гнев и раздражение, Сунь У-кун спросил:
– Уж не побили ли вас здешние монахи, учитель?
– Нет, не побили, – отвечал Трипитака.
– Определенно побили, – вмешался Чжу Ба-цзе. – Ведь вы вот-вот заплачете.
– Может быть, они бранили вас? – снова спросил Сунь У-кун.
– Не бранили, – отвечал Трипитака.
– Почему же у вас такой расстроенный вид? – продолжал Сунь У-кун. – Уж не соскучились ли вы по родине?
– Ученики мои, – вместо ответа сказал Трипитака, – нам здесь будет неудобно.
– Наверное, здесь живут даосы? – рассмеялся Сунь У-кун.
– Даосы живут в монастырях, именуемых «гуань», – сердито отвечал Трипитака, – а в монастырях под названием «сы» живут только буддийские монахи.
– Вы, наверное, не смогли ничего добиться, – сказал Сунь У-кун. – Ведь буддийские монахи одной с нами веры. Недаром говорится: «В буддийской общине все связаны друг с другом». Вы пока побудьте здесь, а я схожу в монастырь и посмотрю, что там делается.
С этими словами наш прекрасный Сунь У-кун потрогал свой посох с золотыми обручами, подтянул штаны и, держа посох наготове, направился прямо в храм Будды. Здесь, тыча пальцем в изображения трех будд, он громко сказал:
– Ведь вы всего-навсего глиняные фигуры, позолоченные сверху. Как же вы смеете не отвечать на обращенную к вам просьбу? Я – Сунь У-кун – сопровождаю Великого Танского монаха. Он идет на Запад поклониться Будде и попросить у него священные книги. Сейчас время позднее, и мы пришли к вам попроситься на ночлег. Немедленно извольте доложить мне ваши имена. Смотрите! Если вздумаете отказать нам в ночлеге, я одним ударом раздроблю ваши позолоченные тела и превращу вас снова в глину.
В этот момент в храм пришел служитель, чтобы возжечь вечерние благовония. Зажигая курительные свечи, он подошел к статуям и воткнул свечи в курильницу. Но тут до него донеслись угрозы Сунь У-куна. От страха служитель рухнул наземь, затем, поднявшись, взглянул на Сунь У-куна, но в ту же минуту снова упал. После этого он вскочил, мигом выкатился из храма и вбежал в келью настоятеля:
– Почтенный отец! Там пришел какой-то монах!
– Ну и бестолковые вы все! – рассердился настоятель. – Мало вас били! Ведь я сказал, чтобы этих монахов устроили под верандой, чего же ты опять лезешь ко мне? Если еще раз явишься, я велю всыпать тебе двадцать палок!
– Почтенный отец, – продолжал служитель, – это совсем другой монах, не тот, что был у вас. У него очень свирепый вид и нет спинного хребта.
– А каков он из себя? – заинтересовался настоятель.
– У него круглые глаза, острые уши, – сказал служитель. – А лицо его покрыто волосами, он напоминает бога Грома. В руках у него посох; от злости он скрежещет зубами. Сразу видно, что у него руки чешутся и он ищет повода, что-бы подраться.
– Пойду посмотрю, что за монах, – сказал настоятель.
Не успел он открыть дверь, как тотчас же увидел стремительно приближавшегося к нему Сунь У-куна. Он действительно был безобразен. Все лицо его было не то в буграх, не то во впадинах. Огненные глаза сверкали, лоб склонился как бы в поклоне. Безобразные зубы выдавались вперед и напоминали клешни краба, у которого наружу торчат только кости, а мясо находится внутри.
Увидев Сунь У-куна, настоятель быстро захлопнул дверь своей кельи. Однако Сунь У-кун высадил ее одним ударом и заорал:
– Немедленно подмести и приготовить мне помещение в тысячу цзяней. Я буду здесь ночевать!
Укрывшись во внутреннем помещении, настоятель шепнул служителю:
– Откуда только взялся такой урод? Он и ведет себя так заносчиво для того, чтобы как-то прикрыть свое уродство, У нас здесь всех помещений, вместе с кельями, храмами, башней под колоколами и барабанами и обеими террасами будет не больше трехсот цзяней. А ему для спанья, видите ли, необходимо тысячу цзяней. Где же это мы возьмем их?
– Учитель, – сказал тут прислужник. – Я храбростью не отличаюсь. Уж лучше вы сами разговаривайте с ним.
– Почтенный монах, – дрожащим голосом молвил настоятель. – В нашем бедном монастыре вам будет неудобно, и мы не смеем задерживать вас здесь. Вы лучше поищите для себя ночлег где-нибудь в другом месте.
Тем временем Сунь У-кун превратил свой посох в огромный столб, поставил его посреди дворика и сказал:
– Ну, вот что, монах! Если ты считаешь, что здесь неудобно, выметайся отсюда!
– Да мы с малых лет живем в этом монастыре, – отвечал настоятель. – Он переходил по наследству от дедов к отцам, от отцов к сыновьям. От нас он должен перейти к нашим детям и внукам. А этот монах, не имеющий ни о чем понятия, хочет выселить нас отсюда.
– Почтенный отец, – взмолился слуга. – Прошу вас, не сочтите мои слова за грубость, но лучше переселяйтесь отсюда поживей. Он все равно пробьется сюда силой.
– Не говори глупостей! – рассердился настоятель. – Куда это мы пойдем? Ведь нас тут человек пятьсот, Нам просто некуда переселяться.
– Эй, монах! – услышав это, крикнул Сунь У-кун. – Раз вам некуда переселяться, выходите по одному, я угощу вас своим посохом.
– Ну, выходи, – сказал настоятель, – и прими за меня удары.
– Дорогой отец! – в отчаянии воскликнул слуга. – Как можете вы посылать меня под удары такого посоха?
– Не зря говорится, – сказал на это настоятель: – «Содержишь солдат тысячу дней, а используешь их один день». Как же ты можешь отказываться?
– Да этот посох, если упадет на человека, то придавит его.
– Что и говорить, – отвечал настоятель, – но если этот посох будет стоять во дворе, а ночью, забыв о нем, пойдешь куда-нибудь и натолкнешься на него, в голове наверняка дыра будет.
– Учитель, – сказал тогда слуга. – Вы знаете, как тяжел посох, и все же заставляете меня выходить.
С этими словами он резко повернулся и ушел к себе.
«Вот ведь беда какая, не могу я нарушить запрет, – подумал Сунь У-кун. – Если я убью хоть одного из них, учи тель снова обвинит меня в жестокости. Надо найти какой-нибудь предмет и стукнуть его посохом – пусть посмотрят, что из этого получится».
Оглядевшись вокруг, Сунь У-кун вдруг увидел стоявшую перед входом в жилые помещения статую льва. Взмахнув посохом, он с силой опустил его на статую: раздался страшный грохот, и каменный лев разлетелся на мелкие кусочки. Настоятель, видевший это из окна, от страха залез под кровать. Служитель же спрятался в котел, не переставая бормотать:
– Почтенный отец! Ну и тяжел этот посох! Нам не вынести его удара. Помилуй! Помилуй!
– Не бойтесь, монахи! – сказал тогда Сунь У-кун. – Я не буду вас бить. Скажите мне, сколько живет здесь всего монахов?
– Пятьсот человек, – отвечал дрожащим голосом настоятель, – а помещений всего двести восемьдесят пять.
– Ну, так вот, – продолжал Сунь У-кун. – Сейчас же соберите их всех: пусть приведут себя в порядок, наденут парадное платье и выйдут встретить моего учителя – Танского монаха. Если исполните мой приказ, я не стану вас бить.
– Отец наш, – отвечал настоятель. – Тогда мы не только выйдем ему навстречу, но и внесем его сюда на руках.
– Ну, поворачивайтесь живо! – торопил Сунь У-кун.
– Вот что, – сказал тогда настоятель слуге, – если даже у тебя от страха лопнет печень и разорвется сердце, все равно тебе придется пойти собрать всех монахов и подготовить их к встрече почтенного гостя.
Служителю ничего не оставалось делать, как пойти с риском для жизни созывать монахов. Однако он все же не осмелился выйти прямо в дверь, а выбрался через дыру, в которую лазили собаки. Очутившись перед главным храмом, он начал неистово бить в барабан и ударять в колокол. Монахи всполошились и прибежали к главному храму.
– Что случилось? Почему бьют в барабан? – слышались тревожные голоса. – Ведь еще рано!
– Немедленно переодевайтесь! – сказал слуга. – Выстраивайтесь в ряд и во главе с нашим настоятелем пойдете приветствовать прибывшего сюда почтенного отца – Танского монаха.
Монахи тотчас же привели себя в порядок, выстроились в ряд и приготовились к встрече почетного гостя. Одни из них накинули на себя ризы, другие – надели монашеские балахоны, тот, кто не имел и этого, надел простой халат. Самые бедные, у кого не было даже халатов, заменили их двумя куртками, подогнанными друг к другу.
– Ну и нарядились же вы?! – оглядев их, удивленно сказал Сунь У-кун.
– Почтенный отец! Пожалуйста, не бей нас! Дай слово молвить, – взмолились монахи, увидев свирепую обезьяну. – Эту ткань мы получили в качестве подаяния в городе, но так как у нас здесь нет портных, то пришлось нам самим смастерить себе нечто вроде одеяния.
Сунь У-кун лишь ухмыльнулся. Вместе с ним монахи вышли за ворота монастыря и опустились на колени. Настоятель, земно кланяясь Танскому монаху, громко произнес:
– Почтенный отец! Милости просим войти в наше скромное жилище.
– Ну, учитель, – сказал тут наблюдавший всю эту сцену Чжу Ба-цзе, – ничего вы не умеете делать. Вернулись вы оттуда со слезами и даже слюни распустили. Какой же это тайной обладает наш брат, что заставил встречать нас с поклонами?
– Ты, Дурень, – сказал на это Трипитака, – существо невежественное. Ведь недаром говорят, что черт, и тот боится злого человека.
Видя, что монахи стоят перед ним на коленях и отбивают земные поклоны, Трипитака почувствовал себя очень неловко и, поспешно подойдя к ним, сказал:
– Прошу вас, встаньте!
– Мы готовы стоять перед вами на коленях целый месяц, – отвечали монахи, – только заступитесь за нас, скажите вашему ученику, чтобы он оставил в покое свой посох.
– Смотри, не трогай их! – приказал Трипитака Сунь-У-куну.
– А я и не трогал, – отвечал Сунь У-кун. – Иначе от них ничего бы не осталось.
Лишь после этого монахи осмелились подняться с колен.
Одни из них взяли под уздцы коня и повели его во двор, другие – подхватили вещи, третьи – понесли самого Танского монаха. Некоторые несли Чжу Ба-цзе и Ша-сэна. Вся эта процессия двинулась в монастырские ворота. Войдя во внутренние кельи, они расселись по старшинству, и монахи снова стали воздавать почести Трипитаке.
– Почтенный отец, прошу вас встать и больше не кланяться мне, – сказал Трипитака. – Вы просто убиваете этим меня, скромного монаха. Ведь мы все с вами братья по вере.
– Вы, почтенный отец, являетесь посланцем великой страны, – отвечал на это настоятель, – и наша вина в том, что мы вовремя не вышли встретить вас. Мы, жители горного захолустья, своими темными глазами не смогли распознать в вас высокого гостя и воздать вам надлежащие почести. Разрешите спросить вас, почтенный отец, какую вы вкушаете в пути пищу, – постную или скоромную, и чем бы мы могли угостить вас.
– Пищу мы едим только постную, – отвечал Трипитака.
– А ученики ваши, конечно, предпочитают скоромную? – продолжал настоятель.
– Нет, мы с малых лет едим постную пищу, – сказал Сунь У-кун.
– Бог ты мой! – воскликнул настоятель. – Человек с такой свирепой физиономией тоже питается постной пищей!
Тут один из монахов, который был посмелее, подошел и спросил:
– Сколько же вам, господин, надо сварить пшена, чтобы вы насытились?
– Эй ты, бестолочь! – вступил тут в разговор Чжу Ба-цзе. – Что ты все лезешь с вопросами? Накрывай на стол, чтобы было не меньше одного даня на человека.
Эти слова привели монахов в полное замешательство. Они тут же бросились чистить котлы и разводить огонь. Во всех кельях начали расставлять еду и закуски, зажигали фонари, готовясь чествовать Танского монаха.
Когда трапеза была закончена и монахи убрали со стола посуду, Трипитака поблагодарил настоятеля.
– Мы доставили вашему монастырю много хлопот, – сказал он.
– Что вы, что вы, – возразил настоятель. – Уж вы извините нас за скромное угощение.
– Можно мне с моими учениками расположиться здесь на ночь? – спросил Трипитака.
– Не спешите, учитель, – отвечал настоятель. – Мы найдем для вас место поудобнее. Эй, служитель! – позвал он. – Сколько у нас там народу?
Служитель тотчас же отозвался.
– Пошлите двух человек, пусть дадут корму коню, – приказал настоятель. – Да распорядитесь убрать три комнаты, предназначенные для созерцания[31]. Велите приготовить гостям постели. Только поскорее, учитель хочет отдыхать.
Слуги поспешили в точности выполнить полученный наказ и пригласили Трипитаку пройти в отведенное для него помещение. Что касается учеников Трипитаки, то они, выйдя из кельи, тоже отправились отдыхать. Комнаты, где им предстояло провести ночь, были ярко освещены, на полу лежали четыре камышовых циновки.
Сунь У-кун позвал служителя и велел ему принести сена, затем привязал коня и отпустил служителя.
Трипитака уселся посреди комнаты. По обеим сторонам от него двумя рядами выстроились все пятьсот монахов, готовых служить ему.
– Прошу вас, уважаемые, вернуться в свои кельи, – ска зал, кланяясь им, Трипитака. – Мы сами тут как-нибудь управимся.
Однако монахи не решались уйти. Тогда вперед выступил настоятель и сказал:
– Они разойдутся уже после того, как вы, учитель, ляжете отдыхать! Устройте здесь все как следует.
– Да тут все уже устроено, – произнес Трипитака. – Очень прошу вас, идите отдыхайте.
Лишь после этого монахи решились уйти. Затем Трипитака вышел на улицу по малой нужде. Взглянув на луну, заливавшую все вокруг ярким светом, он позвал учеников.
Сунь У-кун, Чжу Ба-цзе и Ша-сэн вышли и встали рядом со своим учителем. Трипитака же, пораженный сиянием луны, которая, словно огромный светильник, заливала бездонный, сверкающий перламутром небосвод и озаряла ярким светом всю вселенную, предался воспоминаниям и не мог удержаться, чтобы не сочинить экспромтом оду на старинный манер.
Стихи гласили:
– Учитель! Блеск луны вызвал у вас воспоминания о родине, но вы совсем не знаете открытых астрономами законов, установленных природой для небесных тел. Когда наступает тридцатый день месяца, блеск луны, являющийся мужским началом, исчезает, и вода, являющаяся женским началом, заливает ее диск. Поэтому луна темнеет, и от нее нет никакого излучения света. Это называется – последний день лунного месяца. В этот момент луна соединяется с солнцем, и в промежутке между последним ее днем и первым днем новолуния она под действием солнечных лучей зачинает. В третий день месяца появляется первое положительное начало. В восьмой день зарождается второе положительное начало. И после этого на небе появляется серп луны. На пятнадцатый день все три положительных начала проявляются в полной мере и луна всплывает на небо в своем полном блеске. На шестнадцатый день зарождается первый признак отрицательного начала, а на двадцать второй день – второе отрицательное начало, и тогда луна снова принимает форму серпа. На тридцатый день все три отрицательных начала собираются вместе, и тогда луна полностью исчезает. Эти изменения луны испокон веков предопределены небом. Если мы сумеем воспитать в себе свои внутренние чувства до такого же совершенства, какое бывает на шестнадцатый день, в полнолуние, тогда мы без труда увидим Будду и свободно вернемся на родину.
Вдруг стоявший рядом Ша-сэн произнес:
– Хотя брат мой и прав, однако он сказал лишь о том, что первая фаза луны находится под влиянием положительного начала, а последняя – отрицательного и что это объясняется сочетанием элементов воды и металла. Но он совсем не упомянул о том, что:
Но тут к нему подошел Чжу Ба-цзе и, взяв его за руку, сказал:
– Да не слушайте вы, учитель, всю эту ерунду. Вы же не выспитесь. А что касается луны, то:
– Мне кажется, что вам не следовало бы этого делать, учитель, – сказал Сунь У-кун. – С малых лет вы отрешились от мирской суеты и стали монахом. Разве есть какая-нибудь книга из священного писания, которую вы не читали? Танский император велел вам отправиться на Запад, поклониться Будде и попросить у него священные книги учения Большой колесницы. Однако сейчас эту миссию вы еще не выполнили, Будду не видали и священных книг не получили. Какой же из псалмов собираетесь вы читать?
– С тех пор как я покинул Чанъань, – сказал на это Трипитака, – я каждый день вынужден переносить тяготы пути. И я боюсь, что забыл даже те священные псалмы, которые изучал в детстве. К счастью, сегодня у меня свободный вечер, и я хотел бы вспомнить то, что знал раньше.
– Ну, в таком случае мы отправимся спать, – сказал Сунь У-кун.
После этого все трое учеников улеглись на одной циновке и уснули. Трипитака затворил дверь, высоко поднял серебряную лампу, раскрыл священную книгу и стал читать. По истине это было время,
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ,
Итак, Трипитака не пошел спать, а остался в зале и при свете лампы стал поочередно читать то Лянхуай шуйчань, то сутру Павлина. Так он просидел за чтением до третьей ночной стражи. Наконец он спрятал книгу и только было собрался пойти к своей постели, как вдруг услышал за дверью какой-то странный шум, – казалось, воет ветер. Боясь, как бы не погас огонь, Трипитака поспешил заслонить свечу рукавом своей рясы. Пламя то ярко вспыхивало, то угасало. Трипитака почувствовал легкий трепет. Вдруг его охватила глубокая усталость, и, уронив голову на столик, он уснул. Однако разум его оставался совершенно ясным. Трипитака отчетливо слышал, как за окном воет ветер. О, что это был за ветер!
– Учитель!
Трипитака вскочил и, еще не совсем очнувшись от сна, выглянул за дверь. Там стоял человек. С его волос и одежды ручьями текла вода, из глаз лились слезы.
– Почтенный настоятель! Ваш ученик приветствует вас и хочет обратиться к вам.
Монах, нисколько не скрывая, что появление непрошеного гостя не радует его, в ответ на приветствие лишь пробормотал:
– Откуда пришел?
– Ваш покорный слуга по повелению китайского императора Великих Танов следует на Запад, чтобы поклониться Будде и попросить у него священные книги – отвечал Трипитака. – Сейчас уже поздно, и мы очень просим пустить нас переночевать. Завтра с рассветом мы двинемся дальше. Будьте милостивы, господин настоятель, приютите нас.
Выслушав его, настоятель только теперь поднялся со своего места.
– Так вы и есть Танский монах Трипитака? – спросил он.
– Ваш покорный слуга перед вами, – отвечал Трипитака.
– Вы говорите, что идете в Индию за священными книгами, – сказал хозяин, – почему же вы избрали такой странный путь?
– Я совсем не знаю здешних мест, – отвечал Трипитака.
– По прямой дороге на Запад, примерно в пяти ли отсюда, – продолжал настоятель, – есть постоялый двор: там можно остановиться на ночлег и поесть. А здесь у нас нет никаких удобств.
– Уважаемый господин настоятель, – сказал Трипитака, ложив почтительно ладони рук. – В старину говорили: «Буддийские и даосские монастыри – это почтовые станции для монахов. Если увидишь горный храм, то знай, что там для тебя найдется три шэна1 риса». Что же побуждает вас отказать нам в приюте?
– Уж очень ты бойкий на язык, бродячий монах! – выйдя из себя, заорал настоятель.
– Что вы хотите этим сказать? – удивился Трипитака.
– Древние люди говорили, – ответил на это настоятель, – «когда тигр входит в город, все закрывают ворота, хотя, может быть, он никого не укусит, но дурная слава уже давно закрепилась за ним».
– Я что-то не совсем понимаю, – произнес Трипитака.
– Сейчас объясню, – оказал настоятель. – Несколько лет назад к нашему монастырю пришли странствующие монахи, которые также расположились у ворот. Я увидел, что они продрогли; одежонка на них была рваная, ноги – босые, голова – непокрытая. Меня охватила жалость, я пригласил. их в келью, усадил на почетное место, распорядился, чтобы их накормили. Более того, я велел дать каждому из них старую одежду и оставил их пожить здесь на несколько дней. Кто мог подумать, что они, позарившись на привольное житье, проживут у нас несколько лет. Ну, и это еще ничего, жили бы себе и жили, так ведь начали творить всякие непотребные дела.
– Что же именно они делали, позвольте вас спросить? – поинтересовался Трипитака.
– А вот послушай, – сказал монах.
Выслушав все это, Трипитака с горечью подумал: «И монахи, оказывается, бывают беспутными!»
Вдоль стен они слонялись от безделья,
Камнями разбивали черепицу
И, сняв ворота, путь перекрывали,
Чтоб грабежом удобней поживиться.
Из стен они выдергивали гвозди,
Зимой, ломая двери и решетки,
Их для костров своих они рубили,
Хоругви наши рвали на обмотки.
Елей в коптилки лили из лампады,
И, выменяв на редьку благовонья,
Они азартным играм предавались,
Воруя и с похмелья и спросонья!
Ему хотелось плакать, но, боясь, как бы над ним не посмеялись, он потихоньку вытер слезы рукавом и, пересилив себя, поспешил покинуть монастырь и вернуться к своим ученикам. Увидев, что учитель едва сдерживает гнев и раздражение, Сунь У-кун спросил:
– Уж не побили ли вас здешние монахи, учитель?
– Нет, не побили, – отвечал Трипитака.
– Определенно побили, – вмешался Чжу Ба-цзе. – Ведь вы вот-вот заплачете.
– Может быть, они бранили вас? – снова спросил Сунь У-кун.
– Не бранили, – отвечал Трипитака.
– Почему же у вас такой расстроенный вид? – продолжал Сунь У-кун. – Уж не соскучились ли вы по родине?
– Ученики мои, – вместо ответа сказал Трипитака, – нам здесь будет неудобно.
– Наверное, здесь живут даосы? – рассмеялся Сунь У-кун.
– Даосы живут в монастырях, именуемых «гуань», – сердито отвечал Трипитака, – а в монастырях под названием «сы» живут только буддийские монахи.
– Вы, наверное, не смогли ничего добиться, – сказал Сунь У-кун. – Ведь буддийские монахи одной с нами веры. Недаром говорится: «В буддийской общине все связаны друг с другом». Вы пока побудьте здесь, а я схожу в монастырь и посмотрю, что там делается.
С этими словами наш прекрасный Сунь У-кун потрогал свой посох с золотыми обручами, подтянул штаны и, держа посох наготове, направился прямо в храм Будды. Здесь, тыча пальцем в изображения трех будд, он громко сказал:
– Ведь вы всего-навсего глиняные фигуры, позолоченные сверху. Как же вы смеете не отвечать на обращенную к вам просьбу? Я – Сунь У-кун – сопровождаю Великого Танского монаха. Он идет на Запад поклониться Будде и попросить у него священные книги. Сейчас время позднее, и мы пришли к вам попроситься на ночлег. Немедленно извольте доложить мне ваши имена. Смотрите! Если вздумаете отказать нам в ночлеге, я одним ударом раздроблю ваши позолоченные тела и превращу вас снова в глину.
В этот момент в храм пришел служитель, чтобы возжечь вечерние благовония. Зажигая курительные свечи, он подошел к статуям и воткнул свечи в курильницу. Но тут до него донеслись угрозы Сунь У-куна. От страха служитель рухнул наземь, затем, поднявшись, взглянул на Сунь У-куна, но в ту же минуту снова упал. После этого он вскочил, мигом выкатился из храма и вбежал в келью настоятеля:
– Почтенный отец! Там пришел какой-то монах!
– Ну и бестолковые вы все! – рассердился настоятель. – Мало вас били! Ведь я сказал, чтобы этих монахов устроили под верандой, чего же ты опять лезешь ко мне? Если еще раз явишься, я велю всыпать тебе двадцать палок!
– Почтенный отец, – продолжал служитель, – это совсем другой монах, не тот, что был у вас. У него очень свирепый вид и нет спинного хребта.
– А каков он из себя? – заинтересовался настоятель.
– У него круглые глаза, острые уши, – сказал служитель. – А лицо его покрыто волосами, он напоминает бога Грома. В руках у него посох; от злости он скрежещет зубами. Сразу видно, что у него руки чешутся и он ищет повода, что-бы подраться.
– Пойду посмотрю, что за монах, – сказал настоятель.
Не успел он открыть дверь, как тотчас же увидел стремительно приближавшегося к нему Сунь У-куна. Он действительно был безобразен. Все лицо его было не то в буграх, не то во впадинах. Огненные глаза сверкали, лоб склонился как бы в поклоне. Безобразные зубы выдавались вперед и напоминали клешни краба, у которого наружу торчат только кости, а мясо находится внутри.
Увидев Сунь У-куна, настоятель быстро захлопнул дверь своей кельи. Однако Сунь У-кун высадил ее одним ударом и заорал:
– Немедленно подмести и приготовить мне помещение в тысячу цзяней. Я буду здесь ночевать!
Укрывшись во внутреннем помещении, настоятель шепнул служителю:
– Откуда только взялся такой урод? Он и ведет себя так заносчиво для того, чтобы как-то прикрыть свое уродство, У нас здесь всех помещений, вместе с кельями, храмами, башней под колоколами и барабанами и обеими террасами будет не больше трехсот цзяней. А ему для спанья, видите ли, необходимо тысячу цзяней. Где же это мы возьмем их?
– Учитель, – сказал тут прислужник. – Я храбростью не отличаюсь. Уж лучше вы сами разговаривайте с ним.
– Почтенный монах, – дрожащим голосом молвил настоятель. – В нашем бедном монастыре вам будет неудобно, и мы не смеем задерживать вас здесь. Вы лучше поищите для себя ночлег где-нибудь в другом месте.
Тем временем Сунь У-кун превратил свой посох в огромный столб, поставил его посреди дворика и сказал:
– Ну, вот что, монах! Если ты считаешь, что здесь неудобно, выметайся отсюда!
– Да мы с малых лет живем в этом монастыре, – отвечал настоятель. – Он переходил по наследству от дедов к отцам, от отцов к сыновьям. От нас он должен перейти к нашим детям и внукам. А этот монах, не имеющий ни о чем понятия, хочет выселить нас отсюда.
– Почтенный отец, – взмолился слуга. – Прошу вас, не сочтите мои слова за грубость, но лучше переселяйтесь отсюда поживей. Он все равно пробьется сюда силой.
– Не говори глупостей! – рассердился настоятель. – Куда это мы пойдем? Ведь нас тут человек пятьсот, Нам просто некуда переселяться.
– Эй, монах! – услышав это, крикнул Сунь У-кун. – Раз вам некуда переселяться, выходите по одному, я угощу вас своим посохом.
– Ну, выходи, – сказал настоятель, – и прими за меня удары.
– Дорогой отец! – в отчаянии воскликнул слуга. – Как можете вы посылать меня под удары такого посоха?
– Не зря говорится, – сказал на это настоятель: – «Содержишь солдат тысячу дней, а используешь их один день». Как же ты можешь отказываться?
– Да этот посох, если упадет на человека, то придавит его.
– Что и говорить, – отвечал настоятель, – но если этот посох будет стоять во дворе, а ночью, забыв о нем, пойдешь куда-нибудь и натолкнешься на него, в голове наверняка дыра будет.
– Учитель, – сказал тогда слуга. – Вы знаете, как тяжел посох, и все же заставляете меня выходить.
С этими словами он резко повернулся и ушел к себе.
«Вот ведь беда какая, не могу я нарушить запрет, – подумал Сунь У-кун. – Если я убью хоть одного из них, учи тель снова обвинит меня в жестокости. Надо найти какой-нибудь предмет и стукнуть его посохом – пусть посмотрят, что из этого получится».
Оглядевшись вокруг, Сунь У-кун вдруг увидел стоявшую перед входом в жилые помещения статую льва. Взмахнув посохом, он с силой опустил его на статую: раздался страшный грохот, и каменный лев разлетелся на мелкие кусочки. Настоятель, видевший это из окна, от страха залез под кровать. Служитель же спрятался в котел, не переставая бормотать:
– Почтенный отец! Ну и тяжел этот посох! Нам не вынести его удара. Помилуй! Помилуй!
– Не бойтесь, монахи! – сказал тогда Сунь У-кун. – Я не буду вас бить. Скажите мне, сколько живет здесь всего монахов?
– Пятьсот человек, – отвечал дрожащим голосом настоятель, – а помещений всего двести восемьдесят пять.
– Ну, так вот, – продолжал Сунь У-кун. – Сейчас же соберите их всех: пусть приведут себя в порядок, наденут парадное платье и выйдут встретить моего учителя – Танского монаха. Если исполните мой приказ, я не стану вас бить.
– Отец наш, – отвечал настоятель. – Тогда мы не только выйдем ему навстречу, но и внесем его сюда на руках.
– Ну, поворачивайтесь живо! – торопил Сунь У-кун.
– Вот что, – сказал тогда настоятель слуге, – если даже у тебя от страха лопнет печень и разорвется сердце, все равно тебе придется пойти собрать всех монахов и подготовить их к встрече почтенного гостя.
Служителю ничего не оставалось делать, как пойти с риском для жизни созывать монахов. Однако он все же не осмелился выйти прямо в дверь, а выбрался через дыру, в которую лазили собаки. Очутившись перед главным храмом, он начал неистово бить в барабан и ударять в колокол. Монахи всполошились и прибежали к главному храму.
– Что случилось? Почему бьют в барабан? – слышались тревожные голоса. – Ведь еще рано!
– Немедленно переодевайтесь! – сказал слуга. – Выстраивайтесь в ряд и во главе с нашим настоятелем пойдете приветствовать прибывшего сюда почтенного отца – Танского монаха.
Монахи тотчас же привели себя в порядок, выстроились в ряд и приготовились к встрече почетного гостя. Одни из них накинули на себя ризы, другие – надели монашеские балахоны, тот, кто не имел и этого, надел простой халат. Самые бедные, у кого не было даже халатов, заменили их двумя куртками, подогнанными друг к другу.
– Ну и нарядились же вы?! – оглядев их, удивленно сказал Сунь У-кун.
– Почтенный отец! Пожалуйста, не бей нас! Дай слово молвить, – взмолились монахи, увидев свирепую обезьяну. – Эту ткань мы получили в качестве подаяния в городе, но так как у нас здесь нет портных, то пришлось нам самим смастерить себе нечто вроде одеяния.
Сунь У-кун лишь ухмыльнулся. Вместе с ним монахи вышли за ворота монастыря и опустились на колени. Настоятель, земно кланяясь Танскому монаху, громко произнес:
– Почтенный отец! Милости просим войти в наше скромное жилище.
– Ну, учитель, – сказал тут наблюдавший всю эту сцену Чжу Ба-цзе, – ничего вы не умеете делать. Вернулись вы оттуда со слезами и даже слюни распустили. Какой же это тайной обладает наш брат, что заставил встречать нас с поклонами?
– Ты, Дурень, – сказал на это Трипитака, – существо невежественное. Ведь недаром говорят, что черт, и тот боится злого человека.
Видя, что монахи стоят перед ним на коленях и отбивают земные поклоны, Трипитака почувствовал себя очень неловко и, поспешно подойдя к ним, сказал:
– Прошу вас, встаньте!
– Мы готовы стоять перед вами на коленях целый месяц, – отвечали монахи, – только заступитесь за нас, скажите вашему ученику, чтобы он оставил в покое свой посох.
– Смотри, не трогай их! – приказал Трипитака Сунь-У-куну.
– А я и не трогал, – отвечал Сунь У-кун. – Иначе от них ничего бы не осталось.
Лишь после этого монахи осмелились подняться с колен.
Одни из них взяли под уздцы коня и повели его во двор, другие – подхватили вещи, третьи – понесли самого Танского монаха. Некоторые несли Чжу Ба-цзе и Ша-сэна. Вся эта процессия двинулась в монастырские ворота. Войдя во внутренние кельи, они расселись по старшинству, и монахи снова стали воздавать почести Трипитаке.
– Почтенный отец, прошу вас встать и больше не кланяться мне, – сказал Трипитака. – Вы просто убиваете этим меня, скромного монаха. Ведь мы все с вами братья по вере.
– Вы, почтенный отец, являетесь посланцем великой страны, – отвечал на это настоятель, – и наша вина в том, что мы вовремя не вышли встретить вас. Мы, жители горного захолустья, своими темными глазами не смогли распознать в вас высокого гостя и воздать вам надлежащие почести. Разрешите спросить вас, почтенный отец, какую вы вкушаете в пути пищу, – постную или скоромную, и чем бы мы могли угостить вас.
– Пищу мы едим только постную, – отвечал Трипитака.
– А ученики ваши, конечно, предпочитают скоромную? – продолжал настоятель.
– Нет, мы с малых лет едим постную пищу, – сказал Сунь У-кун.
– Бог ты мой! – воскликнул настоятель. – Человек с такой свирепой физиономией тоже питается постной пищей!
Тут один из монахов, который был посмелее, подошел и спросил:
– Сколько же вам, господин, надо сварить пшена, чтобы вы насытились?
– Эй ты, бестолочь! – вступил тут в разговор Чжу Ба-цзе. – Что ты все лезешь с вопросами? Накрывай на стол, чтобы было не меньше одного даня на человека.
Эти слова привели монахов в полное замешательство. Они тут же бросились чистить котлы и разводить огонь. Во всех кельях начали расставлять еду и закуски, зажигали фонари, готовясь чествовать Танского монаха.
Когда трапеза была закончена и монахи убрали со стола посуду, Трипитака поблагодарил настоятеля.
– Мы доставили вашему монастырю много хлопот, – сказал он.
– Что вы, что вы, – возразил настоятель. – Уж вы извините нас за скромное угощение.
– Можно мне с моими учениками расположиться здесь на ночь? – спросил Трипитака.
– Не спешите, учитель, – отвечал настоятель. – Мы найдем для вас место поудобнее. Эй, служитель! – позвал он. – Сколько у нас там народу?
Служитель тотчас же отозвался.
– Пошлите двух человек, пусть дадут корму коню, – приказал настоятель. – Да распорядитесь убрать три комнаты, предназначенные для созерцания[31]. Велите приготовить гостям постели. Только поскорее, учитель хочет отдыхать.
Слуги поспешили в точности выполнить полученный наказ и пригласили Трипитаку пройти в отведенное для него помещение. Что касается учеников Трипитаки, то они, выйдя из кельи, тоже отправились отдыхать. Комнаты, где им предстояло провести ночь, были ярко освещены, на полу лежали четыре камышовых циновки.
Сунь У-кун позвал служителя и велел ему принести сена, затем привязал коня и отпустил служителя.
Трипитака уселся посреди комнаты. По обеим сторонам от него двумя рядами выстроились все пятьсот монахов, готовых служить ему.
– Прошу вас, уважаемые, вернуться в свои кельи, – ска зал, кланяясь им, Трипитака. – Мы сами тут как-нибудь управимся.
Однако монахи не решались уйти. Тогда вперед выступил настоятель и сказал:
– Они разойдутся уже после того, как вы, учитель, ляжете отдыхать! Устройте здесь все как следует.
– Да тут все уже устроено, – произнес Трипитака. – Очень прошу вас, идите отдыхайте.
Лишь после этого монахи решились уйти. Затем Трипитака вышел на улицу по малой нужде. Взглянув на луну, заливавшую все вокруг ярким светом, он позвал учеников.
Сунь У-кун, Чжу Ба-цзе и Ша-сэн вышли и встали рядом со своим учителем. Трипитака же, пораженный сиянием луны, которая, словно огромный светильник, заливала бездонный, сверкающий перламутром небосвод и озаряла ярким светом всю вселенную, предался воспоминаниям и не мог удержаться, чтобы не сочинить экспромтом оду на старинный манер.
Стихи гласили:
Когда Трипитака начал читать, Сунь У-кун подошел к нему и сказал:
Зеркально ясен чистый свет луны,
Земля ж покрыта трепетною тенью,
А дивные дворцы – озарены;
Б прозрачном небе – зеркала круженье,
Иль это блюдо блещет серебром,
На десять тысяч ли страна в сиянье,
Ночь – всплеск волны на море мировом;
Нет равных ей по силе обаянья
Там – в сини – диск подвешен ледяной.
В гостинице, в селенье позабытом,
Усталый путник с думою одной
Сел под окном, холодным и раскрытым;
Вот старец одинокий задремал,
И вдруг пред ним в чудесном сновиденье
Сад ханьских императоров предстал,
Старик от седины своей – в смущенье,
И к башням Цинь идет тогда Юй Лян:
Он, летописец Цинь, был и поэтом.
Уж в винной чаше плавает луна.
Не дремлет Юань Хун, носясь по свету.
Поет о снеге каждое окно,
Но стужа не страшит – вы снова юны…
В монастыре спокойно и темно,
И холодны, как лед, трепещут струны…
Мы эту ночь проводим без тревог,
Но где конец и странствий и дорог?
– Учитель! Блеск луны вызвал у вас воспоминания о родине, но вы совсем не знаете открытых астрономами законов, установленных природой для небесных тел. Когда наступает тридцатый день месяца, блеск луны, являющийся мужским началом, исчезает, и вода, являющаяся женским началом, заливает ее диск. Поэтому луна темнеет, и от нее нет никакого излучения света. Это называется – последний день лунного месяца. В этот момент луна соединяется с солнцем, и в промежутке между последним ее днем и первым днем новолуния она под действием солнечных лучей зачинает. В третий день месяца появляется первое положительное начало. В восьмой день зарождается второе положительное начало. И после этого на небе появляется серп луны. На пятнадцатый день все три положительных начала проявляются в полной мере и луна всплывает на небо в своем полном блеске. На шестнадцатый день зарождается первый признак отрицательного начала, а на двадцать второй день – второе отрицательное начало, и тогда луна снова принимает форму серпа. На тридцатый день все три отрицательных начала собираются вместе, и тогда луна полностью исчезает. Эти изменения луны испокон веков предопределены небом. Если мы сумеем воспитать в себе свои внутренние чувства до такого же совершенства, какое бывает на шестнадцатый день, в полнолуние, тогда мы без труда увидим Будду и свободно вернемся на родину.
Выслушав это, Трипитака сразу как бы прозрел и понял истинный смысл сказанных Сунь У-куном слов. Это доставило ему огромную радость, и он искренне поблагодарил своего ученика.
Пусть меняет облик свой луна –
Ночью мир наш ею озарен,
Каждому испытывать дано
Будды всеобъемлющий закон
Кто в святом горниле закален,
Кто большую силу обретет,
Тот достигнет западных небес –
Недоступных грешникам высот!
Вдруг стоявший рядом Ша-сэн произнес:
– Хотя брат мой и прав, однако он сказал лишь о том, что первая фаза луны находится под влиянием положительного начала, а последняя – отрицательного и что это объясняется сочетанием элементов воды и металла. Но он совсем не упомянул о том, что:
Услышав это, Трипитака снова почувствовал себя невежественным человеком. Поистине можно было сказать, что познание одной истины раскрыло перед ним тысячи других и показало неверность утверждения, что человек, еще не родившийся, уже бессмертен.
Пусть связаны тесно огонь и вода –
Их разные судьбы по жизни вели,
Но пламени сила и сила воды
Зависят от матери общей – земли!
Когда же и тело, и мысль, и душа,
В гармонию слившись, познают покой,
Тогда уж не будут соперничать вновь.
Речная вода и луна над рекой!
Но тут к нему подошел Чжу Ба-цзе и, взяв его за руку, сказал:
– Да не слушайте вы, учитель, всю эту ерунду. Вы же не выспитесь. А что касается луны, то:
– Хватит! – прервал Трипитака. – Ученики мои, – сказал он, – нам предстоит тяжелый путь. Вы отдыхайте, а я почитаю псалом.
После ущерба луны –
Полнолуние следом.
Этот порядок и мне,
Без сомнения, ведом.
Жизнь у меня не всегда
Весела, беззаботна,
Так же и вы не всегда
Угощаете гостя охотно.
Чашку возьмете – слюна
Померещится в чашке!
Знаю, удел для себя
Приготовлю я тяжкий.
Все же другие себе
Уготовят блаженство.
Вам путешествие даст
Высоту совершенства.
Вам вознестись к небесам
И при жизни уж надо,
Преодолев без труда
Три последних разряда.
– Мне кажется, что вам не следовало бы этого делать, учитель, – сказал Сунь У-кун. – С малых лет вы отрешились от мирской суеты и стали монахом. Разве есть какая-нибудь книга из священного писания, которую вы не читали? Танский император велел вам отправиться на Запад, поклониться Будде и попросить у него священные книги учения Большой колесницы. Однако сейчас эту миссию вы еще не выполнили, Будду не видали и священных книг не получили. Какой же из псалмов собираетесь вы читать?
– С тех пор как я покинул Чанъань, – сказал на это Трипитака, – я каждый день вынужден переносить тяготы пути. И я боюсь, что забыл даже те священные псалмы, которые изучал в детстве. К счастью, сегодня у меня свободный вечер, и я хотел бы вспомнить то, что знал раньше.
– Ну, в таком случае мы отправимся спать, – сказал Сунь У-кун.
После этого все трое учеников улеглись на одной циновке и уснули. Трипитака затворил дверь, высоко поднял серебряную лампу, раскрыл священную книгу и стал читать. По истине это было время,
Если вы хотите узнать, как Трипитака покинул монастырь, прочитайте следующую главу.
Когда раздалась
На башне дробь барабана –
Вестник ночного сна,
Стихли в жилищах люди –
Устали за день они,
И в камышах прибрежных –
Спокойствие, тишина,
И на рыбачьих лодках
Уже не горят огни…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ,
повествующая о том, как умерший государь ночью посетил Танского монаха и как Сунь У-кун, применив волшебную силу, заманил в храм наследного принца
И вот после одного из таких бешеных порывов ветра Трипитаке вдруг послышалось, что кто-то у двери храма тихонько позвал его:
В неистовстве он гнал сухие листья,
Была свирепость в одичалом свисте,
И звезды робко меркли в небесах,
Он на земле кружил и пыль и прах;
Он рвал и разгонял по небу тучи,
И тучею вставал песок летучий.
Вдруг вихрь стихал – смолкал последний звук,
Лишь бормотал все жалобней бамбук;
Когда же вновь взлетал он с силой темной, –
Вставал на реках буйно вал огромный,
И ветер птиц от гнезд родимых гнал,
И гомон их, и крик не умолкал.
Метались рыбы, и пугались звери;
Вихрь окна в храме вырывал и двери;
Рождал он в духах, злых и добрых, гнев.
Светильники дымились, догорев.
Шатались колокольни и ограды,
И разбивались вдребезги лампады.
И были вазы ветром снесены:
Осколки их валялись у стены.
Разорваны хоругви были в клочья,
Угасло пламя. Мрак настал, как ночью.
Курильницы попадали ничком,
И пепел жертвенный развеялся кругом.
– Учитель!
Трипитака вскочил и, еще не совсем очнувшись от сна, выглянул за дверь. Там стоял человек. С его волос и одежды ручьями текла вода, из глаз лились слезы.