Страница:
Глава 21
Накануне
С наступлением лета подготовка к войне продолжалась по всей Европе. Позиции дипломатов, речи политических деятелей и желания человечества с каждым днем теряли значение. Передвижения немецких войск, казалось, предвещали, что прелюдией к нападению на Польшу будет разрешение спора с Польшей о Данциге. Чемберлен выказал беспокойство в парламенте 10 июня и подтвердил свое намерение поддержать Польшу, если возникнет угроза ее независимости. Бельгийское правительство, не замечая реальных фактов, в значительной мере под влиянием своего короля, объявило 23 июня, что оно не желает переговоров с представителями штабов Англии и Франции и что Бельгия намерена соблюдать строгий нейтралитет. Ход событий привел к сплочению Англии и Франции, а также к сплочению рядов внутри страны. В течение июля между Парижем и Лондоном шло оживленное движение. Празднества 14 июля дали возможность продемонстрировать англо-французское единство. Французское правительство пригласило меня на этот блестящий спектакль.
Когда я покидал аэродром Бурже после парада, генерал Гамелен предложил мне посетить французский фронт.
«Вы никогда не видали рейнского сектора, – сказал он. – В таком случае приезжайте в августе, мы покажем вам все». В соответствии с этим был составлен план, и 15 августа генерала Спирса и меня встретил его ближайший друг генерал Жорж – командующий армиями во Франции и возможный преемник верховного главнокомандующего. Я был рад встрече с этим в высшей степени приятным и знающим офицером. Мы провели в его обществе десять дней, обсуждая военные проблемы и встречаясь с Гамеленом, который также осматривал некоторые участки этого сектора фронта.
Начав с излучины Рейна у Лотербурга, мы проехали по всему сектору до швейцарской границы. В Англии, как и в 1914 году, беззаботные люди наслаждались отдыхом, играя с детьми на пляжах. Однако здесь, на Рейне, все выглядело иначе. Все временные мосты через реку были отведены на ту или другую сторону. Постоянные мосты сильно охранялись и были заминированы. Надежные офицеры круглые сутки дежурили в ожидании сигнала, чтобы нажать кнопки и взорвать мосты. Вздувшаяся от таяния альпийских снегов большая река неслась угрюмым потоком. Солдаты французских аванпостов сидели, скорчившись в окопчиках среди кустарника. Нам сказали, что вдвоем или втроем мы можем подойти к берегу, но что ни в коем случае нельзя выходить на открытое место, чтобы не стать мишенью. На другом берегу, на расстоянии трехсот ярдов, можно было видеть там и сям немцев, работавших довольно лениво киркой и лопатой на своих укреплениях. Весь прибрежный квартал Страсбурга был уже очищен от гражданского населения. Я стоял некоторое время на страсбургском мосту и смотрел, как проехали одна-две машины. На обеих сторонах долго изучали паспорта и личности проезжающих. Здесь немецкий пост находился немногим больше чем в ста ярдах от французского. Между ними не было никаких сношений. А в Европе царил мир. Между Германией и Францией не было никакого спора. Бурля и крутясь, Рейн несся со скоростью шесть или семь миль в час. Одна-две лодки с мальчиками промчались по течению. Больше я не видел Рейна до тех пор, когда, более чем пять лет спустя, в марте 1945 года я пересек его в маленькой лодке с фельдмаршалом Монтгомери. Впрочем, это было близ Везеля, то есть гораздо севернее.
С другой стороны, Польша означала для России ряд совершенно иных политических и стратегических проблем вековой давности. Их последним крупным столкновением было сражение за Варшаву в 1919 году, когда вторгнувшиеся в Польшу большевистские армии были отброшены Пилсудским при помощи советов генерала Вейгана и английской миссии во главе с лордом д'Аберноном, а затем подверглись преследованию с кровожадной мстительностью. Все эти годы Польша была авангардом антибольшевизма. Левой рукой она поддерживала антисоветские Прибалтийские государства. Однако правой рукой она помогла ограбить Чехословакию в Мюнхене. Советское правительство было уверено, что Польша его ненавидит, а также что Польша не способна противостоять натиску немцев. В такой обстановке перспективы миссии Стрэнга не были блестящими.
Переговоры вращались вокруг вопроса о нежелании Польши и Прибалтийских государств быть спасенными Советами от Германии; здесь не было достигнуто никаких успехов. В передовой статье 13 июня «Правда» уже заявила, что для безопасности СССР жизненно важен действенный нейтралитет Финляндии, Эстонии и Латвии.
«Безопасность таких государств, – писала она, – имеет первостепенное значение для Англии и Франции, как признал даже такой политик, как Черчилль».
Вопрос обсуждался в Москве 15 июня. На следующий день русская печать заявила, что «в кругах советского министерства иностранных дел результаты первых переговоров рассматриваются как не вполне благоприятные». Дискуссии продолжались с перерывами в течение всего июля, и наконец советское правительство предложило, чтобы переговоры продолжались на военной основе с представителями как Франции, так и Англии. В соответствии с этим английское правительство направило 10 августа адмирала Дрэкса с миссией в Москву. У этих офицеров не было письменных полномочий на переговоры. Французскую миссию возглавлял генерал Думенк. Русскую сторону представлял маршал Ворошилов. Теперь мы знаем, что в то же самое время советское правительство дало согласие на поездку в Москву германского представителя для переговоров. Военное совещание вскоре провалилось из-за отказа Польши и Румынии пропустить русские войска. Позиция Польши была такова: «С немцами мы рискуем потерять свободу, а с русскими – нашу душу»[36].
«У нас создалось впечатление, – сказал Сталин, – что правительства Англии и Франции не приняли решения вступить в войну в случае нападения на Польшу, но надеялись, что дипломатическое объединение Англии, Франции и России остановит Гитлера. Мы были уверены, что этого не будет».
«Сколько дивизий, – спросил Сталин, – Франция выставит против Германии после мобилизации?»
Ответом было:
«Около сотни».
Тогда он спросил:
«А сколько дивизий пошлет Англия?» Ему ответили:
«Две и еще две позднее».
«Ах, две и еще две позднее, – повторил Сталин. – А знаете ли вы, – спросил он, – сколько дивизий мы выставим на германском фронте, если мы вступим в войну против Германии?»
Молчание.
«Больше трехсот».
Сталин не сказал мне, с кем или когда произошел этот разговор. Нужно, признать, что это была действительно твердая почва, впрочем, неблагоприятная для сотрудника министерства иностранных дел Стрэнга.
Для того чтобы выторговать более выгодные условия в переговорах, Сталин и Молотов считали необходимым скрывать свои истинные намерения до самой последней минуты. Молотов и его подчиненные проявили изумительные образцы двуличия во всех сношениях с обеими сторонами. Уже 4 августа германский посол Шуленбург мог телеграфировать из Москвы только следующее:
«Из всего отношения Молотова было видно, что советское правительство фактически более склонно к улучшению германо-советских отношений, но что прежнее недоверие к Германии еще не изжито. Мое общее впечатление таково, что советское правительство в настоящее время полно решимости подписать соглашение с Англией и Францией, если они выполнят все советские пожелания. Переговоры, конечно, могли бы продолжаться еще долго, в особенности потому, что недоверие к Англии также сильно… С нашей стороны потребуются значительные усилия, чтобы заставить советское правительство совершить поворот»[37].
Ему не стоило беспокоиться: жребий был брошен.
«Вопрос о военном сотрудничестве с Францией висит в воздухе уже несколько лет, но так и не был разрешен. В прошлом году, когда погибала Чехословакия, мы ждали от Франции сигнала, но он не был дан. Наши войска были наготове… Французское и английское правительства теперь слишком затянули политические и военные переговоры. Ввиду этого не исключена возможность некоторых политических событий…»[38]
На следующий день в Москву прибыл Риббентроп.
Имперский министр иностранных дел вернулся с этого продолжительного совещания очень довольный…».
В тот же день, быстро и без затруднений, было достигнуто соглашение относительно текста советско-германского пакта о ненападении.
«Сам Риббентроп, – говорит Гаусс, – включил в преамбулу довольно далеко идущую фразу относительно установления дружественных германо-советских отношений. Сталин возразил против этого, заметив, что Советское правительство не может внезапно представить своей общественности германо-советскую декларацию о дружбе после того, как нацистское правительство в течение шести лет выливало на советское ушаты грязи. Поэтому данная фраза была исключена из преамбулы».
В секретном протоколе Германия заявила, что не имеет политических интересов в Латвии, Эстонии и Финляндии, но считает, что Литва входит в сферу ее интересов. Была намечена демаркационная линия раздела Польши. В Прибалтийских странах Германия претендовала только на экономические интересы[39]. Пакт о ненападении и секретный протокол были подписаны поздно вечером 23 августа.
Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение – Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным. Сталин, без сомнения, думал, что Гитлер будет менее опасным врагом для России после года войны против западных держав. Гитлер следовал своему методу «поодиночке». Тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, знаменует всю глубину провала английской и французской политики и дипломатии за несколько лет.
В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий, с тем чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи. В умах русских каленым железом запечатлелись катастрофы, которые потерпели их армии в 1914 году, когда они бросились в наступление на немцев, еще не закончив мобилизации. А теперь их границы были значительно восточнее, чем во время Первой войны. Им нужно было силой или обманом оккупировать Прибалтийские государства и большую часть Польши, прежде чем на них нападут. Если их политика и была холодно-расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной.
Зловещее известие поразило весь мир, как взорвавшаяся бомба. 22 августа советское агентство ТАСС сообщило, что Риббентроп летит в Москву для подписания пакта о ненападении с Советским Союзом. Какие бы чувства ни испытывало английское правительство, чувства страха не было. Не теряя времени, оно заявило, что «такое событие ни в коей мере не отразится на его обязательствах, которые оно твердо решило выполнить». Теперь ничто не могло предотвратить или отсрочить столкновение.
«С самого начала мы должны быть полны решимости сражаться с западными державами… Конфликт с Польшей должен произойти рано или поздно. Я уже принял такое решение весной, но думал сначала выступить против Запада, а потом уже против Востока… Нам нет нужды бояться блокады. Восток будет снабжать нас зерном, скотом, углем… Я боюсь только одного – что в последнюю минуту какая-нибудь свинья предложит посредничество…
Политическая цель идет дальше. Заложена основа для сокрушения гегемонии Англии. После того как я провел политическую подготовку, та же задача стоит перед солдатами»[40].
Были отданы приказы о сосредоточении основных частей береговой и противовоздушной обороны и о защите уязвимых пунктов. Правительствам доминионов и властям колоний были посланы телеграммы с предупреждением, что в очень недалеком будущем может оказаться необходимым принять предупредительные меры. 23 августа военно-морское министерство получило разрешение кабинета реквизировать 25 торговых судов для переоборудования их во вспомогательные крейсера, а также 35 траулеров, которые нужно было снабдить прибором «Асдик». Было призвано 6 тысяч человек из запаса для службы в заморских гарнизонах. Были одобрены меры по противовоздушной обороне радарных станций и полное развертывание сил противовоздушной обороны. Был проведен призыв 24 тысяч резервистов военно-воздушных сил и всех вспомогательных частей ВВС, включая эскадрильи аэростатов. Во всех строевых частях были отменены отпуска. Военно-морское министерство опубликовало предупреждения торговому флоту. Было принято много других мер.
Премьер-министр решил написать Гитлеру об этих подготовительных шагах.
«Вашему превосходительству, вероятно, уже известно о некоторых мероприятиях, принятых правительством Его Величества и обнародованных в печати и по радио сегодня вечером.
По мнению правительства Его Величества, эти меры стали необходимыми ввиду сообщений из Германии о передвижении войск. Они необходимы также потому, что сообщение о германо-советском соглашении, видимо, воспринято в некоторых кругах Берлина как указание на то, что вмешательство Великобритании на стороне Польши больше не является обстоятельством, с которым нужно считаться. Трудно себе представить большую ошибку. Каким бы ни оказался характер германо-советского соглашения, оно не может изменить обязательства Великобритании в отношении Польши. Правительство Его Величества неоднократно и ясно заявляло публично о своей решимости выполнить это обязательство.
Утверждали, что если бы правительство Его Величества точнее разъяснило свою позицию в 1914 году, то великая катастрофа якобы была бы предотвращена. Независимо от того, насколько справедливо такое утверждение, правительство Его Величества твердо решило не допускать в данном случае подобного трагического недоразумения. Оно решило и готово, если возникнет такая необходимость, употребить немедленно все силы, находящиеся в его распоряжении. Если военные действия начнутся, невозможно будет предсказать их конец. Было бы опасным заблуждением предполагать, что если война начнется, то она закончится быстро даже в случае успеха на каком-нибудь одном из фронтов, на которых она будет вестись.
Сознаюсь, что в настоящий момент я не вижу никакого другого пути к предотвращению бедствия, которое вовлечет Европу в войну. Ввиду серьезных последствий для человечества, которые могут явиться результатом действий его правителей, я верю, что ваше превосходительство с величайшей осмотрительностью взвесит все изложенные мною соображения»[41].
Ответ Гитлера, где пространно говорилось о «неслыханном великодушии», в духе которого Германия готова разрешить вопрос о Данциге и Польском коридоре, содержал следующую наглую ложь:
«Данное Англией Польше безоговорочное заверение о помощи этой стране при любых обстоятельствах, независимо от причин столкновения, могло быть истолковано в Польше только как стимул развязать под прикрытием такого обещания ужасающий террор против полутора миллионов немцев, проживающих в Польше»[42].
25 августа английское правительство объявило о заключении официального договора с Польшей в подтверждение уже данной гарантии. Таким шагом надеялись дать наилучшие шансы на урегулирование спора между Германией и Польшей путем прямых переговоров в свете того факта, что в случае провала переговоров Англия поддержала бы Польшу. Геринг заявил в Нюрнберге:
«В тот день, когда Англия дала официальную гарантию Польше, фюрер позвонил мне по телефону и сказал, что он отменил намеченное вторжение в Польшу. Я спросил, отменено ли оно временно или окончательно. Он сказал: “Нет, мне придется посмотреть, нельзя ли устранить возможность вмешательства Англии”»[43].
В самом деле, Гитлер отложил день нападения с 25 августа на 1 сентября и вступил в непосредственные переговоры с Польшей, как хотелось Чемберлену.
Его целью было, впрочем, не достигнуть соглашения с Польшей, но дать правительству Его Величества все возможности уклониться от выполнения его гарантий. Однако английское правительство так же, как парламент и народ, думало совсем о другом. Любопытная черта характера жителей Британских островов, которые ненавидят муштру и не подвергались вторжению почти тысячу лет, заключается в том, что по мере роста и приближения опасности они постепенно перестают нервничать. Когда опасность непосредственно близка, они приходят в ярость, а когда она становится смертельной, они делаются бесстрашными. Подобные привычки не раз ставили их в очень тяжелое положение.
31 августа Гитлер отдал свою «Директиву № 1 о ведении войны».
«1. Теперь, когда исчерпаны все политические возможности урегулировать мирными средствами положение на восточной границе, которое нетерпимо для Германии, я принял решение урегулировать его силой.
2. Нападение на Польшу должно быть произведено в соответствии с подготовкой к “Белому плану” – с изменениями, вытекающими, поскольку дело касается армии, из того факта, что она тем временем уже почти закончила свои приготовления. Распределение задач и оперативные цели остаются без изменений.
Дата наступления – 1 сентября 1939 г. Час атаки 04:45 (вписано красным карандашом).
Когда я покидал аэродром Бурже после парада, генерал Гамелен предложил мне посетить французский фронт.
«Вы никогда не видали рейнского сектора, – сказал он. – В таком случае приезжайте в августе, мы покажем вам все». В соответствии с этим был составлен план, и 15 августа генерала Спирса и меня встретил его ближайший друг генерал Жорж – командующий армиями во Франции и возможный преемник верховного главнокомандующего. Я был рад встрече с этим в высшей степени приятным и знающим офицером. Мы провели в его обществе десять дней, обсуждая военные проблемы и встречаясь с Гамеленом, который также осматривал некоторые участки этого сектора фронта.
Начав с излучины Рейна у Лотербурга, мы проехали по всему сектору до швейцарской границы. В Англии, как и в 1914 году, беззаботные люди наслаждались отдыхом, играя с детьми на пляжах. Однако здесь, на Рейне, все выглядело иначе. Все временные мосты через реку были отведены на ту или другую сторону. Постоянные мосты сильно охранялись и были заминированы. Надежные офицеры круглые сутки дежурили в ожидании сигнала, чтобы нажать кнопки и взорвать мосты. Вздувшаяся от таяния альпийских снегов большая река неслась угрюмым потоком. Солдаты французских аванпостов сидели, скорчившись в окопчиках среди кустарника. Нам сказали, что вдвоем или втроем мы можем подойти к берегу, но что ни в коем случае нельзя выходить на открытое место, чтобы не стать мишенью. На другом берегу, на расстоянии трехсот ярдов, можно было видеть там и сям немцев, работавших довольно лениво киркой и лопатой на своих укреплениях. Весь прибрежный квартал Страсбурга был уже очищен от гражданского населения. Я стоял некоторое время на страсбургском мосту и смотрел, как проехали одна-две машины. На обеих сторонах долго изучали паспорта и личности проезжающих. Здесь немецкий пост находился немногим больше чем в ста ярдах от французского. Между ними не было никаких сношений. А в Европе царил мир. Между Германией и Францией не было никакого спора. Бурля и крутясь, Рейн несся со скоростью шесть или семь миль в час. Одна-две лодки с мальчиками промчались по течению. Больше я не видел Рейна до тех пор, когда, более чем пять лет спустя, в марте 1945 года я пересек его в маленькой лодке с фельдмаршалом Монтгомери. Впрочем, это было близ Везеля, то есть гораздо севернее.
* * *
В том, что я узнал во время поездки, примечательным было полное примирение с положением обороняющегося, которое довлело над принимавшими меня французами и которое непреодолимо овладевало и мной. Беседуя с этими весьма компетентными французскими офицерами, вы чувствовали, что немцы сильнее, что у Франции уже больше нет достаточной энергии, чтобы предпринять большое наступление. Она будет бороться за свое существование – вот и все. Перед французами была укрепленная линия Зигфрида со всей возросшей огневой мощью современного оружия. В глубине души я также испытывал ужас при воспоминаниях о наступлении на Сомме и в Пашендейльских болотах. Немцы были, конечно, гораздо сильнее, чем в дни Мюнхена. Нам ничего не было известно о глубокой тревоге, терзавшей их верховное командование. Мы позволили себе дойти до такого физического и психологического состояния, что ни одно ответственное лицо – до того времени на мне не лежало никакой ответственности – не могло предполагать истинного положения вещей, а именно что только сорок две наполовину вооруженные и наполовину обученные дивизии охраняли весь длинный фронт от Северного моря до Швейцарии. Во время Мюнхена их было тринадцать.* * *
Все эти последние недели я больше всего опасался, что, несмотря на нашу гарантию, правительство Его Величества откажется воевать с Германией, если последняя нападет на Польшу. Нет никаких сомнений, что в то время Чемберлен уже решился на такой шаг, как ни тяжел он был для него. Однако тогда я знал его еще не так хорошо, как узнал через год. Я боялся, что Гитлер попытается прибегнуть к блефу, угрожая каким-нибудь новым средством или секретным оружием, и что такая угроза собьет с толку или поставит в тупик наш обремененный заботами кабинет. Время от времени профессор Линдеман беседовал со мной об атомной энергии. Я поэтому просил его сообщить мне, в каком положении находится это дело. После беседы я написал следующее письмо Кингсли Буду, о довольно тесных отношениях с которым я уже упоминал:Черчилль – министру авиацииПримечательно, насколько правильным оказался такой прогноз. И не немцы нашли путь. В действительности они пошли по ложному следу и фактически отказались от попыток создать атомную бомбу, отдав предпочтение ракетам и беспилотным самолетам в тот самый момент, когда президент Рузвельт и я принимали решения и заключали памятные соглашения о массовом производстве атомных бомб.
5 августа 1939 года
Несколько недель назад одна из воскресных газет расписала в ярких красках огромное количество энергии, которое можно высвободить из урана с помощью недавно открытых цепных процессов, возникающих при расщеплении нейтронами атома такого типа. На первый взгляд это может предвещать появление новых взрывчатых веществ большой разрушительной силы. Ввиду этого необходимо отдать себе отчет, что это открытие, каков бы ни был его научный интерес и дальнейшее возможное практическое значение, не угрожает привести в ближайшие годы к результатам, которые можно было бы практически использовать в широком масштабе.
Судя по некоторым данным, можно предполагать, что при обострении международного напряжения будут намеренно распускаться слухи о применении этого процесса для создания какого-то нового страшного секретного взрывчатого вещества, способного смести Лондон с лица земли. «Пятая колонна», без сомнения, попытается путем такой угрозы убедить нас пойти на новую капитуляцию. Поэтому совершенно необходимо заявить о подлинном положении дела.
Во-первых, лучшие специалисты считают, что лишь небольшая составная часть урана играет действенную роль в этих процессах и что для получения крупных результатов ее нужно будет извлечь. Это – дело многих лет.
Во-вторых, цепная реакция возникает лишь в том случае, если масса урана большая. Как только освобождаемая энергия начнет нарастать, уран взорвется с незначительной силой, прежде чем удастся достигнуть действительно сильного эффекта[35]. Возможно, это будет не хуже наших нынешних взрывчатых веществ, но вряд ли даст что-либо значительно более опасное.
В-третьих, такие опыты невозможно производить в небольших масштабах. Если бы они были успешно проведены в больших масштабах (то есть с такими результатами, которыми можно было бы нам угрожать, если мы не поддадимся на шантаж), то их невозможно было бы сохранить в тайне.
В-четвертых, Берлин сейчас располагает лишь сравнительно небольшими запасами урана на территориях, ранее принадлежащих Чехословакии.
По всем этим причинам явно нет оснований опасаться, что это новое открытие дало нацистам какое-то зловещее новое секретное взрывчатое вещество для уничтожения их противников. Глухие намеки будут, несомненно, делаться, и будут упорно распространяться устрашающие слухи. Однако нужно надеяться, что они никого не обманут.
* * *
Английское и французское правительства предприняли новые попытки договориться с Советской Россией. Было решено направить в Москву специального представителя. Иден, который установил полезный контакт со Сталиным несколько лет назад, вызвался поехать. Это великодушное предложение было отклонено премьер-министром. Вместо Идена эта важнейшая миссия была возложена 12 июня на Стрэнга – способного чиновника, не имевшего, однако, никакого веса и влияния вне министерства иностранных дел. Это было новой ошибкой. Назначение столь второстепенного лица было фактически оскорбительным. Вряд ли Стрэнг мог проникнуть через верхний покров советского организма. Во всяком случае было уже слишком поздно. Много воды утекло с тех пор, как Майский был послан повидаться со мной в Чартуэлле в августе 1938 года. Позади был Мюнхен. Армии Гитлера имели еще год для подготовки. Его военные заводы, подкрепленные заводами «Шкода», работали на полную мощность. Советское правительство было очень заинтересовано в Чехословакии, но Чехословакии уже не было, Бенеш жил в изгнании. В Праге правил немецкий гаулейтер.С другой стороны, Польша означала для России ряд совершенно иных политических и стратегических проблем вековой давности. Их последним крупным столкновением было сражение за Варшаву в 1919 году, когда вторгнувшиеся в Польшу большевистские армии были отброшены Пилсудским при помощи советов генерала Вейгана и английской миссии во главе с лордом д'Аберноном, а затем подверглись преследованию с кровожадной мстительностью. Все эти годы Польша была авангардом антибольшевизма. Левой рукой она поддерживала антисоветские Прибалтийские государства. Однако правой рукой она помогла ограбить Чехословакию в Мюнхене. Советское правительство было уверено, что Польша его ненавидит, а также что Польша не способна противостоять натиску немцев. В такой обстановке перспективы миссии Стрэнга не были блестящими.
Переговоры вращались вокруг вопроса о нежелании Польши и Прибалтийских государств быть спасенными Советами от Германии; здесь не было достигнуто никаких успехов. В передовой статье 13 июня «Правда» уже заявила, что для безопасности СССР жизненно важен действенный нейтралитет Финляндии, Эстонии и Латвии.
«Безопасность таких государств, – писала она, – имеет первостепенное значение для Англии и Франции, как признал даже такой политик, как Черчилль».
Вопрос обсуждался в Москве 15 июня. На следующий день русская печать заявила, что «в кругах советского министерства иностранных дел результаты первых переговоров рассматриваются как не вполне благоприятные». Дискуссии продолжались с перерывами в течение всего июля, и наконец советское правительство предложило, чтобы переговоры продолжались на военной основе с представителями как Франции, так и Англии. В соответствии с этим английское правительство направило 10 августа адмирала Дрэкса с миссией в Москву. У этих офицеров не было письменных полномочий на переговоры. Французскую миссию возглавлял генерал Думенк. Русскую сторону представлял маршал Ворошилов. Теперь мы знаем, что в то же самое время советское правительство дало согласие на поездку в Москву германского представителя для переговоров. Военное совещание вскоре провалилось из-за отказа Польши и Румынии пропустить русские войска. Позиция Польши была такова: «С немцами мы рискуем потерять свободу, а с русскими – нашу душу»[36].
* * *
Глубокой ночью в Кремле в августе 1942 года Сталин познакомил меня с одним аспектом советской позиции.«У нас создалось впечатление, – сказал Сталин, – что правительства Англии и Франции не приняли решения вступить в войну в случае нападения на Польшу, но надеялись, что дипломатическое объединение Англии, Франции и России остановит Гитлера. Мы были уверены, что этого не будет».
«Сколько дивизий, – спросил Сталин, – Франция выставит против Германии после мобилизации?»
Ответом было:
«Около сотни».
Тогда он спросил:
«А сколько дивизий пошлет Англия?» Ему ответили:
«Две и еще две позднее».
«Ах, две и еще две позднее, – повторил Сталин. – А знаете ли вы, – спросил он, – сколько дивизий мы выставим на германском фронте, если мы вступим в войну против Германии?»
Молчание.
«Больше трехсот».
Сталин не сказал мне, с кем или когда произошел этот разговор. Нужно, признать, что это была действительно твердая почва, впрочем, неблагоприятная для сотрудника министерства иностранных дел Стрэнга.
Для того чтобы выторговать более выгодные условия в переговорах, Сталин и Молотов считали необходимым скрывать свои истинные намерения до самой последней минуты. Молотов и его подчиненные проявили изумительные образцы двуличия во всех сношениях с обеими сторонами. Уже 4 августа германский посол Шуленбург мог телеграфировать из Москвы только следующее:
«Из всего отношения Молотова было видно, что советское правительство фактически более склонно к улучшению германо-советских отношений, но что прежнее недоверие к Германии еще не изжито. Мое общее впечатление таково, что советское правительство в настоящее время полно решимости подписать соглашение с Англией и Францией, если они выполнят все советские пожелания. Переговоры, конечно, могли бы продолжаться еще долго, в особенности потому, что недоверие к Англии также сильно… С нашей стороны потребуются значительные усилия, чтобы заставить советское правительство совершить поворот»[37].
Ему не стоило беспокоиться: жребий был брошен.
* * *
Вечером 19 августа Сталин сообщил Политбюро о своем намерении подписать пакт с Германией. 22 августа союзнические миссии лишь вечером смогли разыскать маршала Ворошилова. Вечером он сказал главе французской миссии:«Вопрос о военном сотрудничестве с Францией висит в воздухе уже несколько лет, но так и не был разрешен. В прошлом году, когда погибала Чехословакия, мы ждали от Франции сигнала, но он не был дан. Наши войска были наготове… Французское и английское правительства теперь слишком затянули политические и военные переговоры. Ввиду этого не исключена возможность некоторых политических событий…»[38]
На следующий день в Москву прибыл Риббентроп.
* * *
Из материалов Нюрнбергского процесса и из документов, захваченных и недавно опубликованных Соединенными Штатами, нам теперь известны подробности этой незабываемой сделки. По словам главного помощника Риббентропа Гаусса, который летал с ним в Москву, «днем 22 августа состоялась первая беседа между Риббентропом и Сталиным…Имперский министр иностранных дел вернулся с этого продолжительного совещания очень довольный…».
В тот же день, быстро и без затруднений, было достигнуто соглашение относительно текста советско-германского пакта о ненападении.
«Сам Риббентроп, – говорит Гаусс, – включил в преамбулу довольно далеко идущую фразу относительно установления дружественных германо-советских отношений. Сталин возразил против этого, заметив, что Советское правительство не может внезапно представить своей общественности германо-советскую декларацию о дружбе после того, как нацистское правительство в течение шести лет выливало на советское ушаты грязи. Поэтому данная фраза была исключена из преамбулы».
В секретном протоколе Германия заявила, что не имеет политических интересов в Латвии, Эстонии и Финляндии, но считает, что Литва входит в сферу ее интересов. Была намечена демаркационная линия раздела Польши. В Прибалтийских странах Германия претендовала только на экономические интересы[39]. Пакт о ненападении и секретный протокол были подписаны поздно вечером 23 августа.
* * *
Несмотря на все, что было беспристрастно рассказано в данной и предыдущей главах, только тоталитарный деспотизм в обеих странах мог решиться на такой одиозный противоестественный акт.Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение – Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным. Сталин, без сомнения, думал, что Гитлер будет менее опасным врагом для России после года войны против западных держав. Гитлер следовал своему методу «поодиночке». Тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, знаменует всю глубину провала английской и французской политики и дипломатии за несколько лет.
В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий, с тем чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи. В умах русских каленым железом запечатлелись катастрофы, которые потерпели их армии в 1914 году, когда они бросились в наступление на немцев, еще не закончив мобилизации. А теперь их границы были значительно восточнее, чем во время Первой войны. Им нужно было силой или обманом оккупировать Прибалтийские государства и большую часть Польши, прежде чем на них нападут. Если их политика и была холодно-расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной.
Зловещее известие поразило весь мир, как взорвавшаяся бомба. 22 августа советское агентство ТАСС сообщило, что Риббентроп летит в Москву для подписания пакта о ненападении с Советским Союзом. Какие бы чувства ни испытывало английское правительство, чувства страха не было. Не теряя времени, оно заявило, что «такое событие ни в коей мере не отразится на его обязательствах, которые оно твердо решило выполнить». Теперь ничто не могло предотвратить или отсрочить столкновение.
* * *
На основании секретных переговоров Гитлер был уверен, что пакт с русскими будет подписан 23 августа. Еще до возвращения Риббентропа из Москвы и до опубликования сообщения он обратился к своим высшим военачальникам со следующими словами:«С самого начала мы должны быть полны решимости сражаться с западными державами… Конфликт с Польшей должен произойти рано или поздно. Я уже принял такое решение весной, но думал сначала выступить против Запада, а потом уже против Востока… Нам нет нужды бояться блокады. Восток будет снабжать нас зерном, скотом, углем… Я боюсь только одного – что в последнюю минуту какая-нибудь свинья предложит посредничество…
Политическая цель идет дальше. Заложена основа для сокрушения гегемонии Англии. После того как я провел политическую подготовку, та же задача стоит перед солдатами»[40].
* * *
По получении известия о заключении германо-советского пакта английское правительство сразу же приняло меры предосторожности.Были отданы приказы о сосредоточении основных частей береговой и противовоздушной обороны и о защите уязвимых пунктов. Правительствам доминионов и властям колоний были посланы телеграммы с предупреждением, что в очень недалеком будущем может оказаться необходимым принять предупредительные меры. 23 августа военно-морское министерство получило разрешение кабинета реквизировать 25 торговых судов для переоборудования их во вспомогательные крейсера, а также 35 траулеров, которые нужно было снабдить прибором «Асдик». Было призвано 6 тысяч человек из запаса для службы в заморских гарнизонах. Были одобрены меры по противовоздушной обороне радарных станций и полное развертывание сил противовоздушной обороны. Был проведен призыв 24 тысяч резервистов военно-воздушных сил и всех вспомогательных частей ВВС, включая эскадрильи аэростатов. Во всех строевых частях были отменены отпуска. Военно-морское министерство опубликовало предупреждения торговому флоту. Было принято много других мер.
Премьер-министр решил написать Гитлеру об этих подготовительных шагах.
«Вашему превосходительству, вероятно, уже известно о некоторых мероприятиях, принятых правительством Его Величества и обнародованных в печати и по радио сегодня вечером.
По мнению правительства Его Величества, эти меры стали необходимыми ввиду сообщений из Германии о передвижении войск. Они необходимы также потому, что сообщение о германо-советском соглашении, видимо, воспринято в некоторых кругах Берлина как указание на то, что вмешательство Великобритании на стороне Польши больше не является обстоятельством, с которым нужно считаться. Трудно себе представить большую ошибку. Каким бы ни оказался характер германо-советского соглашения, оно не может изменить обязательства Великобритании в отношении Польши. Правительство Его Величества неоднократно и ясно заявляло публично о своей решимости выполнить это обязательство.
Утверждали, что если бы правительство Его Величества точнее разъяснило свою позицию в 1914 году, то великая катастрофа якобы была бы предотвращена. Независимо от того, насколько справедливо такое утверждение, правительство Его Величества твердо решило не допускать в данном случае подобного трагического недоразумения. Оно решило и готово, если возникнет такая необходимость, употребить немедленно все силы, находящиеся в его распоряжении. Если военные действия начнутся, невозможно будет предсказать их конец. Было бы опасным заблуждением предполагать, что если война начнется, то она закончится быстро даже в случае успеха на каком-нибудь одном из фронтов, на которых она будет вестись.
Сознаюсь, что в настоящий момент я не вижу никакого другого пути к предотвращению бедствия, которое вовлечет Европу в войну. Ввиду серьезных последствий для человечества, которые могут явиться результатом действий его правителей, я верю, что ваше превосходительство с величайшей осмотрительностью взвесит все изложенные мною соображения»[41].
Ответ Гитлера, где пространно говорилось о «неслыханном великодушии», в духе которого Германия готова разрешить вопрос о Данциге и Польском коридоре, содержал следующую наглую ложь:
«Данное Англией Польше безоговорочное заверение о помощи этой стране при любых обстоятельствах, независимо от причин столкновения, могло быть истолковано в Польше только как стимул развязать под прикрытием такого обещания ужасающий террор против полутора миллионов немцев, проживающих в Польше»[42].
25 августа английское правительство объявило о заключении официального договора с Польшей в подтверждение уже данной гарантии. Таким шагом надеялись дать наилучшие шансы на урегулирование спора между Германией и Польшей путем прямых переговоров в свете того факта, что в случае провала переговоров Англия поддержала бы Польшу. Геринг заявил в Нюрнберге:
«В тот день, когда Англия дала официальную гарантию Польше, фюрер позвонил мне по телефону и сказал, что он отменил намеченное вторжение в Польшу. Я спросил, отменено ли оно временно или окончательно. Он сказал: “Нет, мне придется посмотреть, нельзя ли устранить возможность вмешательства Англии”»[43].
В самом деле, Гитлер отложил день нападения с 25 августа на 1 сентября и вступил в непосредственные переговоры с Польшей, как хотелось Чемберлену.
Его целью было, впрочем, не достигнуть соглашения с Польшей, но дать правительству Его Величества все возможности уклониться от выполнения его гарантий. Однако английское правительство так же, как парламент и народ, думало совсем о другом. Любопытная черта характера жителей Британских островов, которые ненавидят муштру и не подвергались вторжению почти тысячу лет, заключается в том, что по мере роста и приближения опасности они постепенно перестают нервничать. Когда опасность непосредственно близка, они приходят в ярость, а когда она становится смертельной, они делаются бесстрашными. Подобные привычки не раз ставили их в очень тяжелое положение.
31 августа Гитлер отдал свою «Директиву № 1 о ведении войны».
«1. Теперь, когда исчерпаны все политические возможности урегулировать мирными средствами положение на восточной границе, которое нетерпимо для Германии, я принял решение урегулировать его силой.
2. Нападение на Польшу должно быть произведено в соответствии с подготовкой к “Белому плану” – с изменениями, вытекающими, поскольку дело касается армии, из того факта, что она тем временем уже почти закончила свои приготовления. Распределение задач и оперативные цели остаются без изменений.
Дата наступления – 1 сентября 1939 г. Час атаки 04:45 (вписано красным карандашом).