Череватенко Алексей. Небо Одессы, 1941-й

   Представьте радость летчика, впервые одержавшего победу.
   - Сбил! Сбил!! - кричу от восторга, и мне хочется, чтобы это услышали все.
   Второй самолет подбил Елохин. Вражескую машину поглотили морские волны неподалеку от Воронцовского маяка.
   Выхожу из атаки и вижу: майор Шестаков врезается в самую гущу вражеских бомбардировщиков. Черные сосульки отрываются от плоскостей "Юнкерсов", падают в воду, вздымая высокие фонтаны. Бомбы рвутся на пирсе и дальше, между портовыми строениями. Иван Королев сорвался в штопор, а два "мессера" пытаются прикончить его. Сердце мое замирает: спасти машину и себя в таком положении шансов мало. Но тут происходит чудо: Иван выравнивает самолет и сам устремляется в атаку. Аи да Ваня! Мастер высшего пилотажа!
   Помощь нам не потребовалась. Справились сами, сбили две машины, сами потерь не понесли. Приземлились, оглядываем друг друга, словно сто лет не виделись. Живы, черт побери! А ведь кое-кто мог бы уже быть гостем Нептуна...
   "Старики", как называли двадцатипятилетних, хвалят молодых - Засалкина и Осечкина. Смело действовали ребята, не растерялись. По оценке Шестакова, никто в грязь лицом не ударил. Похвалу от командира приятно услышать, мне особенно: сбил первого "мессера". Пусть эта скромная победа будет в честь рождения сына, названного по предложению товарищей Виктором. Виктория значит победа! Все мы чувствовали себя в этот день победителями: звонили из штаба армии, поздравляли друзья-зенитчики.
   Меня встречает мой неизменный помощник Алексей Филиппов. Лицо встревоженное. Показывает в сторону соседнего капонира: "скорая помощь"... Спешу туда. На пожухлой траве сидит Иван Королев, бледный, как бумага. Фельдшер Лена Семенова пытается стащить с его ноги сапог. Подбегает доктор Шаньков и решительно разрезает голенище ножницами.
   - Ранен, Ванюша? - задаем бессмысленный вопрос, ведь и без того ясно.
   - Новенькие сапоги угробили, - говорит Королев, морщась от боли. - Ведь только-только получил у интенданта...
   - Ногу жалей, сапоги будут, - ворчит доктор Шаньков.
   Ивану помогли встать, но ехать в санитарной машине он отказался категорически. Держа в одной руке разрезанный сапог и припадая на забинтованную левую ногу, он пошел в окружении товарищей, рассказывая им подробности боя.
   Был ранен и Алексей Алелюхин. Однако опасаясь, как бы его не госпитализировали, он пошел на хитрость. В санитарной части попросил сестру сделать тайком перевязку и молчать. Но кто-то заметил у Алексея на гимнастерке пятна крови. Дошло до Шестакова, и Алелюхина отчитали за попытку скрыть ранение.
   Летчики живо обсуждали результаты боя. В центре внимания был, конечно, Королев. Он проявил все качества отличного летчика; волю к победе, хладнокровие, выдержку.
   Командир полка не совсем доволен, ругает наблюдателей:
   - Близорукие они, что ли? Не замечают противника, опаздывают с информацией. Ведь достаточно было подняться на каких-нибудь пять минут раньше, и бой закончили бы с лучшими результатами.
   Досталось и нам: огонь вели с дальних дистанций, попусту тратили боеприпасы, Не было четкого взаимодействия, самолеты иногда далеко отдалялись один от другого. Отдельно Шестаков отметил мастерство молодых летчиков.
   День ото дня наша жизнь осложнялась. Противник почти круглосуточно вел воздушную разведку, все ощутимее становились потери летного состава. 23 августа в неравном бою над городом погиб Иван Засалкин. Был ранен и выбыл на некоторое время из строя Петр Осечкин. Теперь можно только удивляться, как мы ухитрялись сдерживать бешеный напор врага. И авиация, и пехота фактически дрались на пятачке, зажатые с трех сторон. Причем, пятачок непрерывно сужался. Если к концу июля Приморская армия занимала оборону по реке Днестр, от Тирасполя до Днестровского лимана, то 10 августа передний край проходил по рубежу Коблево - Александрова - станция Буялык - Каролино-Бугаз. Не успеешь подняться с аэродрома, как сразу оказываешься на территории, занятой противником. По дорогам идут автомашины, обозы, кавалерия, пехота. По показаниям пленных, на 7-8 августа гитлеровское командование намечало массированный налет на Одессу, после чего должно было начаться наступление. На десятое августа назначался парад гитлеровских войск.
   Парад был перенесен на 20, потом на 25 августа и еще раз - на 1 сентября. Но он так и не состоялся. Наш полк наносил по войскам врага мощные штурмовые удары, тем самым срывая замыслы противника.
   Большие потери понесли гитлеровцы на переправе возле города Дубоссары. Операцией руководил старший батальонный комиссар Верховец. Она тщательно готовилась и была рассчитана на внезапность. На маршруте мы не встретили самолетов противника, но когда над тихим молдавским городком пошли на снижение, земля словно ощетинилась против нас. Казалось, стрелял каждый куст, каждое деревцо. Белые шапки разрывов сплошь усеяли небо. Тут уж некуда сворачивать, увертываться.
   Под крутым углом бросаем машины на цель. Снова набираем высоту, снова удар. По команде ведущего переходим на штурмовку с бреющего полета. Теперь зенитные снаряды не опасны, они рвутся выше. Еще и еще раз атака и сигнал: "Заканчивай!"
   Курс на базу. Вдруг замечаю, планирует на посадку наш "ястребок". Оглядываюсь вправо, влево: все мои ребята на месте, вижу по номерам машин. Кто же пострадал?
   Тем временем подбитый самолет исчез из виду, видимо, приземлился. Хорошо, если дотянул до своей территории, если не взорвался при посадке... Рельеф здесь сложный, сплошные овраги, балки, холмы...
   Мысль о пострадавшем "ястребке" не дает покоя, наверное, его все заметили. На аэродроме, едва успеваю выключить мотор, мои неизменные помощники Алексей Филиппов Изот Фитисов тут как тут;
   - Товарищ старший лейтенант, а капитана Голубева где оставили?
   Значит, это Николай Голубев... Тяжелая потеря. И хотя понимаешь, что ты здесь ни при чем, на то и война, чувство такое, будто ты лично виноват в случившемся.
   Верховец докладывает командиру полка, голос его звучит устало и глухо. Мы дополняем ведущего: столько-то сожжено танков, автомашин, разбито орудий, уничтожено живой силы... Цифры, разумеется, условные, но главное: полк выполнил задание командования оборонительного района, задержал переброску войск неприятеля на левый берег Днестра.
   Шестаков благодарит за выполнение приказа. Отличившиеся будут представлены к правительственным наградам. Но кто сейчас думает о наградах, капитана Голубева вернуть бы...
   - Череватенко! - подзывает меня майор. - Давай-ка по карте покажи хотя бы приблизительно район, где приземлился Голубев.
   Мы садимся на траву, раскладываем карту. Шестаков, вдруг резко повернувшись, обращается к начальнику штаба:
   - Свяжитесь со штабами пехотных частей. Если Голубев сел на своей территории, они должны знать... Будем надеяться, - это майор уже мне говорит.
   Я иду немного отдохнуть и привести себя в порядок. Ко мне подстраивается комиссар эскадрильи Куница.
   - Семью-то отправил? - спрашивает он.
   Да меня и самого это обстоятельство неотрывно тревожит. Но полеты не оставляют ни минуты свободного времени. Так складывается обстановка, что и на следующий день снова подъем до рассвета, даже позавтракать не успели. Инженер эскадрильи Петр Федоров торопит механиков, заставляет оружейников еще раз проверить оружие. Все готово, остается получить инструктаж от командира полка. Шестаков после вчерашней потери как-то притих, побледнел. Просит вынуть из планшеток карты.
   - В западном секторе обороны фашисты не дают нашим поднять головы. Командир дивизии генерал-майор Воробьев просит помощи. - Он помолчал, оглядывая нас.
   - И вот еще что... Будьте осмотрительны, "мессеров" там чертова тьма... Вопросы есть?
   На подходе к переднему краю встречаем шестерку вражеских истребителей. Странно, они развернулись и ушли. Преследовать их мы не стали, поскольку у нас иная задача. Через несколько минут новая встреча: два "Мессершмитта-110" с бреющего обстреливают дорогу, по которой движется к передовой наш обоз. Пытаемся взять противника в клещи, и он улепетывает. Проходим вдоль линии фронта. Из окопов бойцы приветственно машут нам пилотками.
   Однако поведение вражеских летчиков остается загадкой. Обычно они лезут на рожон, а сегодня почему-то пассивны. По возвращении докладываю командиру полка. Шестаков высказывает предположение: видимо, готовится наступление, поэтому авиация ведет усиленную разведку, не вступая в бой.
   Мне предстояло снова лететь в составе группы под командованием комиссара эскадрильи Куницы. Поэтому я наспех перекусил и прилег в посадке отдохнуть. Незаметно погрузился в сон. Проснулся от громких криков. Гляжу на часы - пора. Семен Андреевич с крыла машет рукой:
   - Поторопись, вылетаем!
   Надеваю парашют, ищу глазами Филиппова. Вижу, он спешит через взлетную полосу, в нарушение всех правил.
   - Командир приказал лететь на вашей машине Григорию Сечину, - говорит он запыхавшись. - А вам отдыхать. Предстоит ночной полет.
   Снимаю парашют, передаю машину:
   - Лети, дружище, ни пуха, ни пера...
   Григорий весело чертыхается.
   Сидим на краю кукурузного поля, шестерка Куницы улетает вслед заходящему солнцу. Конечная их цель - Раздельная, где шли тяжелые наземные бои, где кишмя - кишели "мессеры".
   Летний вечер долог, и хотя огненный шар солнца давно скрылся за верхушками леса, еще совсем светло. Мы нетерпеливо поглядываем на юго-запад. Пора бы возвратиться Кунице... Мысленно мы там, над станцией, вместе с шестеркой. Только бы возвратились, только бы дотянули...
   Вот доносится еле различимый гул. Мы вскакиваем, вытягиваем шеи.
   - Наши! - объявляет Михаил Шилов,
   - Наши, наши! - слышны радостные возгласы.
   На фоне перистых облаков, освещенных золотистым закатом, отчетливо вырисовываются знакомые силуэты. Пересчитываем: кажется, все... Нет, не все.
   - Одного нет, - говорит начальник отдела кадров капитан Нетривайло. Может быть, отстал?
   - А может, сел на вынужденную? - высказывает кто-то предположение.
   Группа между тем делает круг над летным полем, и теперь уже не остается сомнений: одного нет.
   Шестой был сбит над Раздельной.
   Глава VII.
   Пароходы идут на восток
   Многие из нас, если не сказать - все, ждали в ближайшее время решительного перелома в ходе войны. Эта вера особенно окрепла после выступления Сталина по радио 3 июля. Печать сообщала о налетах советской авиации на Берлин и другие промышленные и политические центры государств гитлеровской коалиции. Эти короткие информации становились темой для митингов и собраний.
   Много ходило и всяческих слухов, не подтвержденных никакими достоверными источниками. Люди выдавали желаемое за действительное: будто бы на севере наши высадили большой морской десант, а где-то наша Красная Армия прорвала линию фронта и сейчас воюет на вражеской территории...
   Но проходили дни, недели, месяцы, а желаемых перемен на фронтах не наступало. Напротив, положение все ухудшалось. Враг наступал на Москву, создал угрозу блокады Ленинграда, приближался к Киеву. Одесса с трудом сдерживала бешеный напор фашистских дивизий.
   8 августа начальник гарнизона контр-адмирал Гавриил Васильевич Жуков издал приказ о введении в городе осадного положения.
   Наши части в это время отошли на новые рубежи. В южном секторе, на участке 25-й стрелковой дивизии противник по несколько раз в сутки переходил в атаку, и наши войска с огромным трудом отражали их.
   В середине августа жаркие бои проходили в районе села Кагарлык. Неся большие потери, неприятель подбрасывал все новые силы и предпринимал атаку за атакой. Мы с воздуха поддерживали отважных воинов.
   Утром шестерка наших истребителей, ведомая Юрием Рыкачевым, взяла курс на юго-запад: предстояло нанести штурмовой удар по противнику и помочь нашим войскам отбить село. Шестерку сразу же перехватили "Мессершмитты". Завязался жестокий бой. Михаил Твеленев сбил одну вражескую машину, но и сам был ранен осколком снаряда в лицо. Серьезные повреждения получил и истребитель: отказал двигатель, был разбит "фонарь", повреждено шасси. С большим трудом Михаил дотянул до своего аэродрома и посадил самолет на брюхо. Летчика вытащили из кабины полуживого. Он весь был залит кровью...
   Твеленева на пароходе "Абхазия" отправили на восток. Жизнь ему спасли, он потом вернулся в строй, снова воевал, заслужил звание Героя Советского Союза,
   Одесса жила заботами и помыслами участников обороны города. Однажды комиссар полка Николай Андреевич Верховец привез из города листовки, которые получил в горкоме партии. Это было обращение одесситов к воинам, в котором говорилось:
   "Мы, одесские граждане, рабочие и работницы, служащие и интеллигенция, домохозяйки, обращаемся к вам, героическим воинам нашей страны, защищающим Одессу от вражеских извергов, с чувством глубокой признательности и искреннего восхищения вашим мужеством, стойкостью, отвагой... Громите и дальше фашистских разбойников так, как это делаете сейчас!"
   Наша эскадрилья "ночников" получила на этот раз короткую передышку. Командир батальона авиационного обслуживания майор Погодин только что возвратился из порта: провожал свою семью. Ко мне он подошел со словами:
   - Командир полка приказал предоставить вам машину для отправки семьи. Поспешите, товарищ старший лейтенант, сами знаете, положение тяжелое...
   Документы у меня давно подготовлены, ждал только, когда выздоровеет Валентина... Главное - машину дают, остальное уже не так сложно, - думалось мне.
   Однако пришлось добрых два часа потратить на беготню из штаба в штаб, пока отпустили в мое распоряжение шофера Николая Трегуба. Лишь в пятом часу вечера подъезжали мы к Вознесенскому переулку, неподалеку от вокзала. Переступаю порог. Коридор сплошь завален корзинами, чемоданами, узлами. Жена кормит сына, сестра ее Мария еще что-то укладывает в чемодан.
   - Граждане дорогие! - говорю им с отчаяньем. - Кто же будет тащить все это хозяйство? Да с таким багажом и на пароход не пустят!
   Жена умоляюще смотрит на меня:
   - Да ведь малыш... И не на один же день едем, - и заливается слезами.
   И все-таки половину груза пришлось оставить, отобрали самое необходимое. Присели на дорожку по обычаю. И снова жена в слезы.
   - Ну успокойся! Что еще?
   - Тяжко дом оставлять, как ты не понимаешь... Может, обойдется? Неужели город сдадут?
   - Да и не собираемся сдавать! - с жаром убеждаю,
   - Тогда зачем уезжать? - набрасывается она на меня. - Жены Асташкина, Орлова, Пискунова не испугались, ты сам говорил, что они помогают оружейникам набивать патронами ленты. Чем я хуже, я тоже хочу помогать полку!
   И я снова долго и терпеливо уговариваю ее, положив руку на плечо. Дескать, все правильно, была бы ты мне боевой помощницей и никуда бы не уезжала, но ведь о Викторе, о сыне нашем нужно подумать!
   Валентина покорно соглашается, но снова и снова оттягивает время. Нет отца, ушел в свои мастерские, он остается с предприятием, но нужно же попрощаться... Может, последний раз видимся, - глаза моей Валентины снова наливаются слезами, и это становится нестерпимым.
   Наконец, Коля Трегуб решительно произносит:
   - Больше ждать нельзя!
   - Да, да, - подхватываю я, - можем опоздать! Отец напишет...
   Очутившись на Пушкинской, в бесконечном потоке машин, лошадей, тележек, обо всем говорим уже в прошедшем времени. Что было, чему радовались, того уж нет. Дома, цветы на клумбах, каштаны, платаны, бирюзовое море - все расплывалось, теряло свои конкретные очертания.
   Подъезжаем к порту, и Мария испуганно восклицает:
   - Боже! Сколько народу? Да разве сможет корабль всех вместить?
   Да, действительно, город стал кочевым. Трудно протиснуться в этом потоке. Громыхают повозки, нагруженные скарбом, стреляют выхлопными трубами грузовики, кричат дети. Зной, пыль, запах гари. Грустным, укоризненным взглядом провожают нас стоящие вдоль дороги старухи. И мне кажется, что упрекают именно меня. И хочется крикнуть: я остаюсь и буду до последнего вздоха защищать город, защищать вас!
   В порт мы все же успели вовремя. Однако, когда я стал наводить справки, оказалось, что теплоход "Ленин", на котором должна была отплывать моя семья, снялся с якоря полчаса тому назад. Я растерянно переступал с ноги на ногу, и дежурный стал объяснять, что "Ленин" ушел раньше, так как погрузка была закончена досрочно, а оставаться в порту небезопасно: фашистские самолеты не дают покоя.
   Опоздавших комендант порта распорядился отправить на танкере "Ворошилов". Мы воспрянули духом: танкер уходит сегодня и приблизительно через час начнется посадка. Не успели спустить трап, как на берегу началось нечто невообразимое. Сотни людей с чемоданами и узлами, словно подгоняемые вихрем, ринулись через проходные ворота к пирсу. Вскоре, однако, установился относительный порядок. Шаг за шагом продвигалась очередь. Но когда мы почти уже подошли к трапу, надрывно завыли сирены. Воздушная тревога! И все поспешили в укрытия. Мы спрятались за высокой каменной стеной. Самолеты появились со стороны города. Послышался свист летящих бомб, внезапно земля вздрогнула, к небу взметнулись оранжевые столбы. Когда утих грохот и немного посветлело, я увидел небо, густо усеянное хлопьями разрывов зенитных снарядов. "Юнкерсы" вразброд уходили в сторону Лузановки. Четыре наших "ястребка" наседали сверху, ведя по противнику интенсивный пушечный и пулеметный огонь.
   Объявили отбой, и люди снова прихлынули к трапу. Наконец мы на палубе. Отыскали уголок между горами канатов и ящиков, сложили скарб. Можно немного отдышаться. Палубы, узкие коридорчики, корма буквально впритык заполнены людьми, Всеми овладело нетерпение: почему стоим, чего ждем, надо сниматься с якоря, ведь стервятники могут снова налететь... Разговоры о хлебе, воде, бомбежке.
   Но вот переполненный корабль внезапно замирает и в наступившей тишине разносится:
   - Провожающим оставить танкер!
   Я прощаюсь, на душе пустота, ни грусти, ни отчаяния, какое-то отупение охватывает все мое существо. Боль придет там, на берегу.
   Перегруженный, скрипящий и стонущий танкер медленно отходит.
   Глава VIII.
   Что такое героизм
   Наши корабли, несмотря на грозную опасность, регулярно совершали рейсы Одесса - Большая земля и обратно. Теплоходы "Армения", "Грузия" увозили раненых, "Ташкент" подвозил войска, продовольствие, боеприпасы, оружие для осажденного города. Это были переходы, полные смертельного риска, но Родина требовала: "Моряк, чем можешь, помоги Одессе!"
   Мы тревожились за судьбу близких и родных. Еще свежа была в нашей памяти трагедия "Кубани", следовавшей в Новороссийск с тремя тысячами женщин, стариков и детей на борту и разбитой в районе Евпатории. Издеваясь над беззащитными людьми, гитлеровцы долго кружили над мирным судном, сбрасывая бомбы и обстреливая корабль из пулеметов. На помощь пострадавшим пришли пароходы "Пестель" и "Чатыр-Даг" и подобрали оставшихся в живых. Буксир дотянул израненную "Кубань" в Севастополь.
   После этого случая летчики должны были встречать и сопровождать, сколько позволял запас горючего И-16, транспортные суда. Эти обязанности в основном выполняла первая эскадрилья Михаила Асташкина. Опытный, заслуженный воздушный боец Михаил Егорович пользовался авторитетом среди личного состава. В эскадрилье был налажен отличный порядок, и может быть, поэтому меньше было потерь, о чем не однажды напоминал нам на разборах командир полка. Однако на войне никто не застрахован от неожиданностей. Как-то возвратился Асташкин с задания - сопровождал тройкой корабли - и мы узнаем: наш неуязвимый Миша ранен в ногу. К счастью, кость не была задета, но летать ему пока запретили. Доктор Шаньков настаивал, что самое меньшее неделю Асташкин должен отлежаться.
   Вернуться в строй пришлось досрочно: Виктор Климов, заместитель командира первой эскадрильи получил тяжелое ранение и был срочно отправлен в тыл, врачи опасались за его жизнь. Шестакову пришлось скрепя сердце уступить Асташкину.
   Рана, правда, не зажила как следует, но капитан уже с небывалым подъемом готовился к вылету на боевое задание. Мы с Мишей Шиловым в то утро отдыхали после ночных полетов и после завтрака решили навестить старого друга. Идем полевой тропкой, навстречу техник Петр Романюк. Улыбается во всю ширь, завидя нас. Комедия, говорит, с нашим Егорычем.
   - В чем дело? - спрашиваем.
   - Да попросил он побрить ему голову. А я успел только до половины обработать, как тут тревога: вылетать на Дальник. Ну, комэск вырвался из моих рук, обтер полотенцем голову и был таков!
   Романюк давился от хохота, рассказывая об этой комичной ситуации;
   - Пошли, пошли, сами посмотрите, он скоро должен вернуться...
   Прошло минут тридцать, и тройка Асташкина приземлилась.
   Жаль, не было кинооператора запечатлеть для истории этот момент. Все, кто был на аэродроме, хохотали до слез. Вид у Михаила действительно вызывал улыбку: левая часть головы блестела, как полированная кастрюля, а на правой чернела пышная шевелюра. Но это еще не все. Правая нога Асташкина была обута в сапог, левая, забинтованная, красовалась в тапочке. А на груди комэска серебрился под солнцем орден Красного Знамени.
   В окружении свиты капитан направился к землянке, где располагался штаб эскадрильи, чтобы доложить о выполнении задания.
   Завидев Асташкина, комиссар не мог удержаться от смеха.
   - Ну и ну, Михаил Егорович, - сказал Верховец, протягивая обе руки навстречу комэску и прижимая его к себе. - Комедия да и только! Воображаю, что сказали бы гитлеровские солдаты, увидев тебя такого: большевики-де посылают в бой летчиков, предварительно обрив им половину головы, и выдают один сапог!..
   - Да-да, что-то вроде психической атаки! - ничуть не смутился Асташкин.
   Верховец поздравил комэска с успешным выполнением боевого задания: Михаил сбил "Мессершмитта".
   Фельдшер сменил ему повязку на ноге, и Асташкин попытался все-таки натянуть сапог. Лицо его покрылось испариной от боли, и он, махнув рукой, снова надел растоптанный шлепанец.
   Закончился этот день печальным событием; в воздушном бою был ранен командир звена лейтенант Верянский. Крошечный осколок попал в глаз, кровь заливала лицо, но Верянский не вышел из боя, продолжая прикрывать командира. Приземлился он последним, с трудом выбрался из кабины, прижимая к глазу платок. И только тут техник поднял тревогу.
   Лейтенанта отправили в госпиталь, однако все попытки врачей спасти глаз остались безуспешными. Уезжать на Большую землю он отказался, и, хотя знал, что летать уже не сможет, настоял на том, чтобы вернуться в родной полк. Его назначили адъютантом первой эскадрильи. Летчик, которому уже не летать, а только провожать тоскливым взглядом своих товарищей... Но Верянский не падал духом, шутил, подсмеивался над своим видом:
   - Пират, вот я кто теперь... - на глазу он носил черную повязку.
   А через несколько дней после ранения Верянского нас постигла новая беда: возвращаясь на базу после штурмовки в западном секторе обороны, первая эскадрилья была атакована из-за облаков "Мессершмиттами". Удар пришелся по Пискунову, который шел замыкающим. Машина загорелась и стала стремительно падать. Николай Алексеевич не выбросился с парашютом, очевидно, был тяжело ранен.
   Так полк потерял замечательного воздушного бойца, комиссара первой эскадрильи.
   Произошло это в полдень восьмого августа. А девятого в воздушном бою под хутором Карповка был сбит лейтенант Андрей Ольховский. На следующий день неподалеку от Дофиновки эскадрилья потеряла старшего лейтенанта Ивана Семенова.
   Потери не только тяжело отражались на моральном состоянии личного состава, они затрудняли выполнение задач, поставленных командованием оборонительного района. Пополнения не было, и летчикам приходилось нести двойную и тройную нагрузку. Особенно ощутимы были потери в нашей, четвертой эскадрилье. Хоть мы и числились ночниками, но летали и днем после ночных полетов. Единственная привилегия: командир разрешит поспать во второй половине дня. Просыпаешься после захода солнца, наскоро поешь и бегом в кабину самолета, пока не раздастся сигнал на вылет. Сидишь, прислушиваешься напряженно. Вот со стороны Днестра доносится характерный гул: завывает и словно захлебывается. Это "Хейнкель". А если легкий звон с переливами - то "Юнкерс". Прислушавшись, пытаюсь разгадать, куда направляется гитлеровский разбойник. Южный небосклон, откуда доносится монотонное завывание, вдруг озаряется яркими вспышками. Это противник навешивает "фонари". Они почти тотчас гаснут. Сразу после этого дружно ухают зенитки. Гул отдаляется и вскоре совсем замирает.
   Техник Алексей Филиппов всю ночь дежурит на аэродроме. Выбравшись из кустов, где у него оборудована постель, он вглядывается в ту сторону, что и я, и говорит:
   - Там капитан Елохин работает...
   - Знаю, знаю!
   Комэск в паре с лейтенантом Михаилом Таракановым ходил сейчас над городом, видимо, они и отогнали "Хейнкеля". Аггей Александрович - мастер ночного воздушного боя, у него необычайно остро развито ощущение пространства, он отлично ориентируется в темноте. Совсем недавно, патрулируя над Одессой в два часа ночи да еще и при низкой облачности, капитан сбил вражеский бомбардировщик. Самолет упал на городском кладбище. Мы горячо поздравляли комэска: это была первая победа ночью, Может, и сегодня нашему дорогому Аггею повезет?