Страница:
Береженого Бог бережет.
Погибать во цвете лет, если у кого нибудь заклинит голову от кучи зеленых бумажек и горстки прозрачного углерода, сильно не хотелось. Не для того Рокотов шел сотни километров по разгромленному Косову, чтобы сгинуть без следа в почти мирной Македонии.
Впереди была еще масса дел. И основное — ядерная боеголовка, медленно, но верно приближающаяся к берегам Невы. Про атомный заряд Влад тоже ничего не сказал. Уж больно фантастической выглядела история о случайном обнаружении им подозрительной фотографии в кармане френча Ясхара и блицдопросе, на котором албанец выдал детали сделки.
Наконец в железные ворота постучали. Так, как и договаривались — сначала три быстрых удара, перерыв, потом еще два, и затем, с расстановкой, снова три. Ристо пошел открывать, а Владислав встал за стеллаж с ящиками гвоздей и поднял ствол «Хеклер-Коха».
Он предпочитал не рисковать понапрасну. Все может случиться. А тридцатикилограммовые коробки, набитые толстенными гвоздями, служили прекрасным укрытием, способным принять на себя сотни пуль без ущерба для прячущегося за ними стрелка.
Вслед за Эленой в ангар стремительно протиснулись двое. Черноглазый парень со спортивной сумкой на плече и толстячок с ярким полиэтиленовым пакетом. Ристо захлопнул дверь.
— Богдан, — коротко представился первый и указал на толстячка, — а это Киро.
— Виделись, — Влад доброжелательно улыбнулся водителю грузовичка с мороженым. — Надеюсь, я, вас не очень напугал.
— Бывает, — Киро махнул рукой. — Хотя на самом деле я чуть не помер от страха.
— Расшаркиваться потом будете, — заявила Элена, — сейчас выбираться надо…
— Как обстановка в городе? — серьезно спросил Рокотов, вновь усаживаясь на ящик и откладывая в сторону пистолет-пулемет.
Его новые друзья разместились полукругом на войлоке и огромном рулоне рубероида.
— Напряженно, — коротко сообщил Богдан. — Фактически город взяли в плотное кольцо. Подняли резервистов, подогнали дополнительные полицейские части. Сейчас идут поиски на южной стороне. Если результата не будет, приступят к планомерному прочесыванию местности и обыскам в каждом доме. Но это — только завтра. Сегодня по городу можно пройти спокойно, патрули все на окраинах.
— Мы тоже вроде на окраине, — напомнил Влад.
— Верно, — пока Богдан описывал обстановку, Киро подтянул на середину свободного пространства ящик и выложил из мешка несколько пакетов с едой. Увенчав изобилие бутылью красного вина, он сделал приглашающий жест рукой, — первые посты в пятистах метрах, за рощицей…
— Перекусите, — сказал толстячок Киро, разворачивая салфетки.
— Давайте на «ты», — Рокотов пододвинулся поближе к импровизированному столику. — Хорошо, Богдан, тогда вопрос — если пойдут обыски, что мы будем делать?
— Есть несколько идей. Во-первых, тебя можно спрятать у меня в доме. Не найдут, ручаюсь головой. Сам увидишь… Во-вторых, можно поговорить с ребятами, кто служил вместе со мной. Прорвать кольцо мы сумеем. И в-третьих, половина полицейских — сербы. Они тебя просто «не увидят», даже если столкнутся нос к носу.
— Мне бы не хотелось афишировать свое присутствие здесь, — задумчиво разъяснил Влад. — Чем меньше народа знает, тем лучше… Честно говоря, если бы не гениальная идея Ристо с Эленой насчет сообщения в полицию о том, что они меня якобы здесь видели, я бы не вылезал, а уходил бы в одиночку.
— Сделанного не исправишь, — спокойно вмешалась Элена. — Ты вылез, и теперь наша обязанность тебе помочь.
— Это точно, — подтвердил Ристо.
— Русские, сербы и македонцы — братья, — немного пафосно выдал Киро, — ты не смотри, что наше правительство так себя ведет. Простые люди все на стороне Сербии. Мы ж почти каждый год в Косово ездили. Так что насмотрелись…[38] Человека, который воевал с шептарами и американцами, любой в своем доме примет и спрячет.
— И все же — это крайне опасно для вас, — Рокотов положил на ломоть хлеба солидный кусок жареного мяса, — надо по максимуму избежать риска.
— Никто попусту рисковать не собирается, — деловито заявил Богдан, — чтобы тебя не подставить. Ты давай ешь…
— Чегой-то ты грустный, — Димон участливо посмотрел на нахохлившегося Вознесенского.
Несмотря на прекрасную погоду, Иван не радовался вступившей в свои полные права весне. На душе было противно. Он устал от бесконечных хождений по милицейско-прокурорским инстанциям, от многочасового ожидания в очередях, от отписок и отговорок, от откровенного нежелания заниматься его делом, от самоуверенной и лживой следовательши. От всего, что было связано с исполнением Закона. Правоохранительная Система раскрылась перед ним во всей красе — с полупьяными оперативниками, с истеричными прокурорами, с жуликоватыми дознавателями, с безграмотностью, лицемерием, фантастическим пренебрежением к человеку, которого эта система была обязана защищать. Всего за месяц Вознесенский из законопослушного человека, верившего в торжество справедливости, превратился в индивидуума, обдумывающего варианты наказания виновных методами самосуда.
— Ага! — Димон наконец понял предмет душевных терзаний приятеля и довольно ухмыльнулся. — Достали… Я тебя предупреждал. Если сейчас отступишь, то потом уж точно ничего не добьешься. С гарантией. Мусоров надо душить, душить и душить. Это архинужно и архиважно. — Димон недавно открыл для себя труды Ленина и теперь цитировал их направо и налево. Ильич со своими бандитскими призывами к расправам над крестьянством и интеллигенцией был бывшему «братку» близок по духу.
— Все без толку, — Вознесенский злобно сверкнул глазами и высыпал в свой кофе пакетик сахару. — Как белка в колесе… Такое впечатление, что они целенаправленно толкают людей на разборки.
— Осторожнее, — Димон понимающе кивнул, — есть такое. Но! Как только ты попытаешься что-нибудь сделать самостоятельно, жди беды. Мусора и прокуроришки только делают вид, что им все по фигу. А в действительности — довольно внимательно наблюдают. Это объяснимо… Видишь ли, преступление раскрыть не всегда легко, если оно совершено в прошлом. А вот подтолкнуть человека к беспределу и схватить его на месте деяния — просто. Так что будь предельно аккуратен. Мусорам выгодно, чтобы ты ввязался в разборку.
Они и твое дело закроют — мол, ты опорочил высокое звание потерпевшего, и якобы пресекут преступление. Еще и денежки с тебя попытаются ссосать. За то, что не откроют дело уже на тебя. Знаю, такие варианты проходили…
— Может, в прессе попробовать поднять бучу?
— А смысл? — двухметровый Димон положил на столик руки, которым мог бы позавидовать взрослый самец-орангутанг. Два кулака размером с мусорное ведро каждый. Димон нынче подвизался на ниве журналистики, и Иван никак не мог представить, как бывший браток попадает по клавиатуре компьютера, когда печатает свои статейки. Ибо подобными руками было удобно только сгребать снег на улицах, а не тыкать в маленькие клавиши буквы.
Тягу к творческому труду Димон почувствовал год назад. Он немного отошел от преследования разжиревших бизнесменов, накропал несколько эссе и явился с ними в редакцию крупнейшего питерского таблоида. Заместительница редактора, с которой браток пообщался, почуяла в бритоголовом громиле большой потенциал и предложила ему для затравки написать статью об убийствах на религиозной почве.
Димон засел дома и приготовился к приливу вдохновенья. Он выпил две бутылки водки и просмотрел фильм ужасов с «расчлененкой». Водочка оказалась забористой, и к моменту посещения Музы новоявленный репортер дошел до нужной кондиции. За один вечер статья на целый разворот была написана.
Повествование пришлось редакции по вкусу.
Как и читателям.
На нынешний момент Димон был уже довольно известной личностью в журналистских кругах и раз в неделю выдавал на гора парочку «убойных» материалов. Своим личным успехом он считал высосанную на сто процентов из пальца статью о пытках и убийствах бомжей, совершенных якобы некими таинственными «пыточными бригадами». Редкий читатель мог добраться до финального абзаца без того, чтобы его не стошнило в буквальном смысле на яркую багровую страницу.
Материалы Димона изобиловали подробностями и жаргоном. О последнем у него постоянно происходили споры с литературным редактором, по этому поводу она даже бегала консультироваться к академику Лихачеву, у которого защищала кандидатскую диссертацию. Академик на удивление доброжелательно отнесся к специфическим словечкам и посоветовал своей бывшей аспирантке не останавливать творческий порыв нарождающегося таланта. Пусть пишет, как ему удобно.
Радетельница чистоты русского языка опрометчиво поведала о реакции Лихачева виновнику торжества. Димон воспринял одобрение академика как руководство к действию, перешел все границы дозволенного, обозвал в следующей статье прокурора города «мохнорылым уродом» и съездил в Пушкинский Дом, дабы лично засвидетельствовать почтение престарелому столпу словесности, который был немало удивлен визитом широкоплечего верзилы, втащившего в его кабинет ящик коньяка, долго трясшего руку и кричавшего что-то о том, что теперь «все наезды пусть переключают на Гоблина». Старенький академик не понял, кто такой этот Гоблин. Ну и слава Богу…[39]
Из Пушкинского Дома коротко стриженный верзила убыл так же стремительно, как и появился, оставив в недоумении сотрудников. И с головой ушел в развитие своего таланта.
— Прессу подключать рано. Можно этим все испортить. А это — архивредно, — Димон задумчиво покачал головой. — Америкосов надо как-то взбодрить, чтоб зашевелились… Твоя основная проблема в том, что ты не знаешь ни одного имени тех, кто на тебя навалился.
— Первые двое были ментами.
— Это ты мне говорил… Но вопрос — откуда, из какого отделения? На демонстрации сгоняют ментов со всего города. Иногда даже из области. Искать иголку в стоге сена я тебе не рекомендую. Бесполезно… Если б получить точные данные…
— Ну и что? — Иван пожал плечами. — Это ж менты, их так просто не прихватишь.
— Почему это? — удивился Димон. — Если знать, то можно. Вон, мусоров гасят почти каждый день. Кто денег возьмет, а потом дело не сделает, кто начинает бабки с подследственных вымогать, кто борзеет… Разные случаи. Вон, недавно заместителя начальника РУБОПа подстрелили. Думаешь, братва так обалдела, что стала тухлых ментов замачивать?
— Кто такой тухлый мент?
— А-а! Ну, честный, принципиальный… Не суть. Так вот, этого козла по жизни надо было стереть. Он со своими корешами начал бабки делать на имуществе, что у братвы изымалось. Забирали капусту, тачки, хаты, а потом, еще до окончания следствия, заставляли родственников это все переоформлять. Вон Минин, это другой замначальника, на джипе «мицубиси» попался… Сейчас под статьей ходит. И поделом! Нельзя на беде человека себе карманы набивать… При таком раскладе любой братан показания в ментовке даст. Не западло.
— Ну, в честности ментов я на собственном опыте убедился, — Вознесенский откусил кончик эклера, — но моему делу это не в помощь. Все на точке замерзания.
— Это подозрительно, — серьезно сказал Димон. — Значит, готовится подлянка… Слушай, а на тебя уроды из консульства выйти не пытались?
— Нет.
— Так-так-так… — верзила потеребил пальцами подбородок, — ясненько.
— А почему ты спрашиваешь? — Иван недоуменно уставился на приятеля.
— Анализирую… Странно, что за месяц никаких сдвигов ни в ту, ни в другую сторону. Это не совсем обычно.
Вознесенский не был склонен отмахиваться от слов Димона. Тот как-никак обладал хорошим чутьем и огромным опытом. Как-никак шесть лет он ходил по лезвию бритвы, добывая себе кусок хлеба «разводками», «стрелками» и «терками». На его мнение можно было полагаться. Если говорит, что ситуация ему не нравится, значит, так оно и есть.
— Ты за собой «хвоста» не видел?
— По-моему, нет, — Вознесенский почесал затылок, — но ведь я в этом ничего не понимаю. И специально не приглядывался.
— Придется приглядеться. Что то больно легко тебя в покое оставили… — браток обвел внимательным взглядом зал кафетерия, чуть задержался на маленьком кавказце, что-то оживленно обсуждающем с седым мужчиной в серо-зеленой форме таможенника, и повернулся к Ивану. — Своей цели они не достигли. Это факт. Задача — была тебя проучить, чтобы ты заткнулся, но ты продолжаешь и статьи о Югославии писать, и по телевидению выступать, и прочее. Значит, в самое ближайшее время они попробуют попытку повторить. Теперь уже наверняка… Ну, убить не убьют, но покалечить могут.
— Ты серьезно?
— Куда уж серьезнее.
— И что же мне делать?
— Первое — просечь поляну. Отсмотреть подходы к дому, чужие машины, группы незнакомых людей… Сбить свой график, чтобы не было периодичности. Чужие «глаза» засекаются довольно просто. У тебя, как я помню, с лестницы есть вход в подвал…
— Верно.
— Проверь, закрыт ли он. Если нет — купи замок и закрой сам. — Димон нахмурился и еще раз обернулся на кавказца с таможенником: — Черт, где-то я его видел… Ладно, не суть. Дальше — стрелять они не будут. Сымитируют нападение бакланов[40]. Даже могут ограбить для вида.
— У меня есть газовая пушка.
— Брось, — отмахнулся Димон, — газовик — это туфта… На случай нападения должно быть что-то посерьезнее. Причем такое, что не подходит под статью.
— Молоток?
— Ага! С гвоздями. Чтоб в лоб забить! — хмыкнул верзила. — Нет, не молоток. Слушай сюда. Идешь в обычный хозяйственный магазин и покупаешь…
Несмотря на запредельные цены в заведении, таможенник взял себе перекусить не стесняясь. Все равно платит не он, а этот маленький чеченец. Ему нужен разговор, так пусть соизволит раскошеливаться.
Абу безропотно отдал на кассе триста шестьдесят рублей, заказав себе всего лишь стакан сока. Хотя и тот стоил полтинник.
— Как здоровье? — вежливо поинтересовался Бачараев, глядя на жующего мясо визави. Просто так спросил, чтоб разговор поддержать.
Таможенник что-то промычал и помахал вилкой. Мол, в порядке все со здоровьем.
— Товар жду, — Абу перешел к теме беседы.
— Угу, — таможенник понимающе кивнул, продолжая набивать рот.
— Надо ускорить…
— Что ускорить?
— Растаможку, да? — Бачараев бросил опасливый взгляд через плечо. За соседним столиком в углу расположились какой-то бритоголовый бугай с молодым человеком в светлом деловом костюме. Бугай что-то весомо втолковывал собеседнику, рассекая воздух широченной ладонью.
— И в чем проблема? — нервозность коммерсанта не ускользнула от внимания госслужащего. Значит, с товаром не все в порядке. Соответственно, обычный навар удваивается. А то и утраивается.
Таможенник мысленно улыбнулся.
— Нет проблем, да? Просто ждать не хотим… Товар идет хорошо, а ваши его могут месяц на причале продержать. Зачем деньги терять?
— Что за товар?
— Оливки, — Абу причмокнул пухлыми губами, — из Греции…
«Странно», — подумал таможенник. Оливки, конечно, товар ходовой, но не до такой степени, чтобы доплачивать за растаможивание сверх обычной суммы. Жестяные банки могут простоять на складах и полгода, ничего с ними не случится.
— Смотри у меня, — таможенник погрозил Бачараеву пальцем. — Если это наркота, то я вас прикрывать не буду. Свобода дороже.
— О чем говоришь, да? Какая наркота-шмаркота? — чеченец закатил глаза. — Траву и опий с Кавказа возят, а не из Греции. Зачем сложно делать, если можно просто?
В словах коммерсанта был резон. Действительно, волочь наркотики из-за границы было глупо. Своих навалом. Тем более что Питер был перевалочным пунктом транзита из Азии в Европу, а не наоборот. Пустить груз из Греции в Россию означало пойти против основного потока и испортить бизнес местным кланам.
Внешне невозмутимый таможенник быстро соображал. Если не наркотики, то все равно что-то запрещенное. Или не запрещенное, но то, за что таможня вломит сбор, напрочь исключающий хорошую прибыль. Так и так контрабанда. Иначе Абу не стал бы назначать встречу, лично беседовать и кормить обедом, а прислал бы своего помощника с обычным конвертом с парой сотен баксов.
— Партия большая?
— Двадцать тысяч банок, — сообщил Бачараев, — клиенты уже есть…
— Штука, — решился таможенник, назвав пятикратный гонорар. При умелой торговле можно было снизиться до пятисот. — Но часть сборов все равно придется заплатить через кассу…
— Нет вопросов, — неожиданно легко согласился Абу, — мы можем даже все сборы оплатить, да? Время дороже. Дешево брали, с хорошим наваром отдаем.
Чиновник пожалел, что назвал всего тысячу, а не две. Или даже не три. Судя по настроению чеченского бизнесмена, он был готов заплатить столько, сколько скажут. Но давать обратный ход было уже поздно. Лучше сейчас тысячу и через месяц тысячу, чем ничего. Жадность порождает бедность. С таможенниками, пробовавшими менять условия на ходу, происходили самые неприятные вещи — от обнаружения их с рельсом на ногах во глубине Коркинских озер до ареста в момент получения взятки. Что было страшнее, каждый решал для себя сам. Иногда с чиновниками обходились мягче. Переставали платить, обрывали контакты, предупреждали других бизнесменов — и буквально через полгода служака, через которого шли только легальные грузы, превращался в полуголодное нервное существо в засаленной форме, приезжающее на работу на общественном транспорте, живущее в коммуналке вместе с тещей и парой тройкой сопливых детей и с тоской поглядывающее на сверкающие лаком «паджеро» и «лэндкраузеры» сытых и довольных жизнью сослуживцев.
Бачараев остался доволен. На оплату услуг по быстрой растаможке ему выделили десять тысяч «зеленых» и сказали, что он может взять еще, если потребуется. Тысяча чиновнику, столько же — на официальный сбор. В сухом остатке — восемьдесят стодолларовых купюр, которыми Абу распорядится по собственному усмотрению. Купит хорошей водки, закажет девочек, оплатит ремонт кабинета.
А что придет в Россию под видом оливок, коммерсанта интересовало в последнюю очередь. Община сказала: «надо» — бизнесмен ответил: «есть»! Меньше знаешь — дольше живешь.
Абу облизал пухлые губы, достал бумажник и отсчитал таможеннику его долю. Тот принял деньги не таясь, как само собой разумеющееся.
Путь до дома Богдана занял всего десять минут.
Владислав смыл краску с лица, побрился, переоделся в песочные хлопковые штаны, сине-желтую гавайскую рубаху навыпуск, из своих вещей оставил лишь черные кроссовки и заткнул за пояс «Чешску Зброевку». Сунул в карман нож, а за остальным оружием должен был вечером подъехать Киро на своих «Жигулях», в которых был оборудован тайник под охотничье снаряжение. В свободное время мороженщик баловался браконьерством.
Деньги, бриллианты и паспорт кипрского гражданина Рокотов сложил в полиэтиленовый пакет, который сунул подмышку. Мылся и переодевался он в одиночестве в крошечном туалете ангара, так что его новые друзья не видели, что именно русский биолог складывает в пакет. И тактично не интересовались.
Пройдя по обсаженной абрикосовыми деревьями улочке, группа молодежи свернула в тупичок и оказалась перед массивными коваными воротами, за которыми открывался тенистый двор со стоящим по центру двухэтажным коттеджем из белого кирпича.
По дороге им встретилась всего одна женщина, занятая на цветочных грядках. Элена тут же пристала к ней с каким-то вопросом, в разговор вступил Ристо, и Влад, прикрываемый с боков Киро и Богданом, незаметно миновал опасный участок. Женщина оживленно обсудила с Эленой цену на луковицы тюльпанов, не обратив внимания на прошедшую мимо троицу.
У ворот Ристо, Элена и Киро простились с Богданом и Владом, пообещав заскочить вечерком, попить чаю или вина и поговорить. Заодно Киро привезет сумку с оружием.
Во дворе было тихо и сумрачно. С обоих сторон дом окружали несколько кленов, почти закрывавших небо своими огромными кронами. Возле будки у крыльца сидел пес и внимательно наблюдал за вошедшими.
Рокотов остановился.
Что такое охранная собака на Балканах, он хорошо знал. Зверюга весом под центнер, метр в холке и с характером давно не кормленного аллигатора. Короткие уши, густая темная шерсть, черная «маска» на морде, внимательные глаза и клыки сантиметров по пять. Жуткая помесь турецких и кавказских пород овчарок. Почти не лают, никого, кроме хозяина, не признают и норовят вцепиться в горло. При этом бегают со скоростью курьерского поезда. И ничего не боятся.
— Хороший песик, — неуверенно заявил Владислав, опасливо оглядывая неподвижного, как изваяние, пса. — Богдан, а это не чучело?
Македонец запер за собой ворота и обернулся.
— Нет. Это Гром. Мне его в Сербии друзья подарили, четыре года назад. Не бойся, он без команды не бросается.
— Хотелось бы верить…
— Гром, мальчик, иди сюда, — пес наклонил голову влево, но с места не тронулся. — Ну, не барань!
Кобель наклонил голову в другую сторону.
— Вот характер! — Богдан присел на корточки. — Иди ко мне немедленно!
Пес сорвался с места, в три прыжка пересек двор и прижал лобастую голову к груди хозяина. Влада будто не существовало. Пушистый хвост молотил воздух. Гром заурчал, подставляя уши, чтобы их почесали.
— Дай руку, — попросил Богдан.
Влад протянул ладонь. Македонец сунул ее под нос суетящегося пса.
— Свои, Гром, свои… На, понюхай! — Кобель ткнулся носом в ладонь биолога, шумно втянул воздух и снова переключился на хозяина.
— Все, — Богдан поднялся.
— Так быстро?
— А дольше не надо. Гром все прекрасно понимает. У этой породы охранные инстинкты заложены на подсознательном уровне. Практически ничему не следует обучать. Главное — не мешать. Гром сам вырабатывает стратегию защиты дома и меня… Все, место!
Пес затрусил обратно к конуре.
— А как же команды? — спросил Влад.
— Естественно, простой курс подготовки мы с ним прошли. У меня дядька кинолог в полицейском управлении, так что с ним занимались. Но недолго. Занятий пять или шесть, — македонец с нежностью посмотрел на опять застывшего пса, — больше ему не потребовалось. А в остальном он ведет себя так, как ему хочется. Я не мешаю.
— Нормально.
— Давай, проходи в дом…
Жилище у Богдана было под стать хозяину. Ничего лишнего, на первом этаже — огромная гостиная, совмещенная с кухней, которую отделяла от основного помещения барная стойка. Наверх вела винтовая лестница.
— Там спальня, кабинет и комната для гостей, — хозяин ткнул рукой в потолок, — занимай любую.
— Тогда гостевую, — решил Рокотов, не желая обременять македонца. — Ты живешь один?
— Да.
Богдан опустил глаза. Пять лет назад у него были и жена, и двое маленьких дочерей. Двух и четырех лет. Но жизни было угодно распорядиться так, что они оказались в поезде, остановленном для проверки отрядом хорватского народного ополчения. Жена Богдана, сербка по национальности, возвращалась домой от родственников из Сараево. Как усташи оказались в Боснии, потом так и не выяснилось.
Тела родных македонец опознал только через неделю, когда двадцать семь трупов расстрелянных сербов доставили на грузовике в Приеполе[41].
Правительство Боснии и Герцеговины ничем в расследовании помочь не могло. Вернее, не хотело. Убитые сербы не интересовали ни боснийцев, ни сотрудников международных гуманитарных организаций. Если б на их месте были хорваты или албанцы — тогда другое дело. А так — составили акт о нападении «неизвестных», перевели поездную бригаду на другую ветку, подчистили документы и попросили командира отряда усташей вести себя осторожнее. Если и убивать сербов, то желательно незаметно. Или хотя бы прятать трупы, а не оставлять их на насыпи на всеобщее обозрение.
Переживания какого-то там македонца тоже никого не волновали. Не надо было брать в жены сербку!
От горя Богдан чуть не покончил с собой. Но взял себя в руки и спустя три дня после опознания убитых жены и детей уже маршировал по плацу в составе первого взвода третьей роты «Тигров». У многих его товарищей были похожие судьбы.
Он воевал три года, вызываясь на самые опасные задания. Иногда самому Желько Ражнятовичу приходилось запрещать Богдану идти на операцию. Аркан не хотел, чтобы македонец умер от перенапряжения и отсутствия отдыха. Ибо каждый боец для командира «Тигров» был как брат. В случае гибели солдата Желько лично, никому не передоверяя, ехал к родственникам, организовывал похороны и нес гроб. А потом обеспечивал семью всем необходимым.
Влад заметил, как потемнело лицо его нового друга, и сжал губы.
«Черт! Думай, когда задаешь вопросы…»
— Извини, — Рокотов положил руку на плечо македонца, — я ведь не знал.
Погибать во цвете лет, если у кого нибудь заклинит голову от кучи зеленых бумажек и горстки прозрачного углерода, сильно не хотелось. Не для того Рокотов шел сотни километров по разгромленному Косову, чтобы сгинуть без следа в почти мирной Македонии.
Впереди была еще масса дел. И основное — ядерная боеголовка, медленно, но верно приближающаяся к берегам Невы. Про атомный заряд Влад тоже ничего не сказал. Уж больно фантастической выглядела история о случайном обнаружении им подозрительной фотографии в кармане френча Ясхара и блицдопросе, на котором албанец выдал детали сделки.
Наконец в железные ворота постучали. Так, как и договаривались — сначала три быстрых удара, перерыв, потом еще два, и затем, с расстановкой, снова три. Ристо пошел открывать, а Владислав встал за стеллаж с ящиками гвоздей и поднял ствол «Хеклер-Коха».
Он предпочитал не рисковать понапрасну. Все может случиться. А тридцатикилограммовые коробки, набитые толстенными гвоздями, служили прекрасным укрытием, способным принять на себя сотни пуль без ущерба для прячущегося за ними стрелка.
Вслед за Эленой в ангар стремительно протиснулись двое. Черноглазый парень со спортивной сумкой на плече и толстячок с ярким полиэтиленовым пакетом. Ристо захлопнул дверь.
— Богдан, — коротко представился первый и указал на толстячка, — а это Киро.
— Виделись, — Влад доброжелательно улыбнулся водителю грузовичка с мороженым. — Надеюсь, я, вас не очень напугал.
— Бывает, — Киро махнул рукой. — Хотя на самом деле я чуть не помер от страха.
— Расшаркиваться потом будете, — заявила Элена, — сейчас выбираться надо…
— Как обстановка в городе? — серьезно спросил Рокотов, вновь усаживаясь на ящик и откладывая в сторону пистолет-пулемет.
Его новые друзья разместились полукругом на войлоке и огромном рулоне рубероида.
— Напряженно, — коротко сообщил Богдан. — Фактически город взяли в плотное кольцо. Подняли резервистов, подогнали дополнительные полицейские части. Сейчас идут поиски на южной стороне. Если результата не будет, приступят к планомерному прочесыванию местности и обыскам в каждом доме. Но это — только завтра. Сегодня по городу можно пройти спокойно, патрули все на окраинах.
— Мы тоже вроде на окраине, — напомнил Влад.
— Верно, — пока Богдан описывал обстановку, Киро подтянул на середину свободного пространства ящик и выложил из мешка несколько пакетов с едой. Увенчав изобилие бутылью красного вина, он сделал приглашающий жест рукой, — первые посты в пятистах метрах, за рощицей…
— Перекусите, — сказал толстячок Киро, разворачивая салфетки.
— Давайте на «ты», — Рокотов пододвинулся поближе к импровизированному столику. — Хорошо, Богдан, тогда вопрос — если пойдут обыски, что мы будем делать?
— Есть несколько идей. Во-первых, тебя можно спрятать у меня в доме. Не найдут, ручаюсь головой. Сам увидишь… Во-вторых, можно поговорить с ребятами, кто служил вместе со мной. Прорвать кольцо мы сумеем. И в-третьих, половина полицейских — сербы. Они тебя просто «не увидят», даже если столкнутся нос к носу.
— Мне бы не хотелось афишировать свое присутствие здесь, — задумчиво разъяснил Влад. — Чем меньше народа знает, тем лучше… Честно говоря, если бы не гениальная идея Ристо с Эленой насчет сообщения в полицию о том, что они меня якобы здесь видели, я бы не вылезал, а уходил бы в одиночку.
— Сделанного не исправишь, — спокойно вмешалась Элена. — Ты вылез, и теперь наша обязанность тебе помочь.
— Это точно, — подтвердил Ристо.
— Русские, сербы и македонцы — братья, — немного пафосно выдал Киро, — ты не смотри, что наше правительство так себя ведет. Простые люди все на стороне Сербии. Мы ж почти каждый год в Косово ездили. Так что насмотрелись…[38] Человека, который воевал с шептарами и американцами, любой в своем доме примет и спрячет.
— И все же — это крайне опасно для вас, — Рокотов положил на ломоть хлеба солидный кусок жареного мяса, — надо по максимуму избежать риска.
— Никто попусту рисковать не собирается, — деловито заявил Богдан, — чтобы тебя не подставить. Ты давай ешь…
— Чегой-то ты грустный, — Димон участливо посмотрел на нахохлившегося Вознесенского.
Несмотря на прекрасную погоду, Иван не радовался вступившей в свои полные права весне. На душе было противно. Он устал от бесконечных хождений по милицейско-прокурорским инстанциям, от многочасового ожидания в очередях, от отписок и отговорок, от откровенного нежелания заниматься его делом, от самоуверенной и лживой следовательши. От всего, что было связано с исполнением Закона. Правоохранительная Система раскрылась перед ним во всей красе — с полупьяными оперативниками, с истеричными прокурорами, с жуликоватыми дознавателями, с безграмотностью, лицемерием, фантастическим пренебрежением к человеку, которого эта система была обязана защищать. Всего за месяц Вознесенский из законопослушного человека, верившего в торжество справедливости, превратился в индивидуума, обдумывающего варианты наказания виновных методами самосуда.
— Ага! — Димон наконец понял предмет душевных терзаний приятеля и довольно ухмыльнулся. — Достали… Я тебя предупреждал. Если сейчас отступишь, то потом уж точно ничего не добьешься. С гарантией. Мусоров надо душить, душить и душить. Это архинужно и архиважно. — Димон недавно открыл для себя труды Ленина и теперь цитировал их направо и налево. Ильич со своими бандитскими призывами к расправам над крестьянством и интеллигенцией был бывшему «братку» близок по духу.
— Все без толку, — Вознесенский злобно сверкнул глазами и высыпал в свой кофе пакетик сахару. — Как белка в колесе… Такое впечатление, что они целенаправленно толкают людей на разборки.
— Осторожнее, — Димон понимающе кивнул, — есть такое. Но! Как только ты попытаешься что-нибудь сделать самостоятельно, жди беды. Мусора и прокуроришки только делают вид, что им все по фигу. А в действительности — довольно внимательно наблюдают. Это объяснимо… Видишь ли, преступление раскрыть не всегда легко, если оно совершено в прошлом. А вот подтолкнуть человека к беспределу и схватить его на месте деяния — просто. Так что будь предельно аккуратен. Мусорам выгодно, чтобы ты ввязался в разборку.
Они и твое дело закроют — мол, ты опорочил высокое звание потерпевшего, и якобы пресекут преступление. Еще и денежки с тебя попытаются ссосать. За то, что не откроют дело уже на тебя. Знаю, такие варианты проходили…
— Может, в прессе попробовать поднять бучу?
— А смысл? — двухметровый Димон положил на столик руки, которым мог бы позавидовать взрослый самец-орангутанг. Два кулака размером с мусорное ведро каждый. Димон нынче подвизался на ниве журналистики, и Иван никак не мог представить, как бывший браток попадает по клавиатуре компьютера, когда печатает свои статейки. Ибо подобными руками было удобно только сгребать снег на улицах, а не тыкать в маленькие клавиши буквы.
Тягу к творческому труду Димон почувствовал год назад. Он немного отошел от преследования разжиревших бизнесменов, накропал несколько эссе и явился с ними в редакцию крупнейшего питерского таблоида. Заместительница редактора, с которой браток пообщался, почуяла в бритоголовом громиле большой потенциал и предложила ему для затравки написать статью об убийствах на религиозной почве.
Димон засел дома и приготовился к приливу вдохновенья. Он выпил две бутылки водки и просмотрел фильм ужасов с «расчлененкой». Водочка оказалась забористой, и к моменту посещения Музы новоявленный репортер дошел до нужной кондиции. За один вечер статья на целый разворот была написана.
Повествование пришлось редакции по вкусу.
Как и читателям.
На нынешний момент Димон был уже довольно известной личностью в журналистских кругах и раз в неделю выдавал на гора парочку «убойных» материалов. Своим личным успехом он считал высосанную на сто процентов из пальца статью о пытках и убийствах бомжей, совершенных якобы некими таинственными «пыточными бригадами». Редкий читатель мог добраться до финального абзаца без того, чтобы его не стошнило в буквальном смысле на яркую багровую страницу.
Материалы Димона изобиловали подробностями и жаргоном. О последнем у него постоянно происходили споры с литературным редактором, по этому поводу она даже бегала консультироваться к академику Лихачеву, у которого защищала кандидатскую диссертацию. Академик на удивление доброжелательно отнесся к специфическим словечкам и посоветовал своей бывшей аспирантке не останавливать творческий порыв нарождающегося таланта. Пусть пишет, как ему удобно.
Радетельница чистоты русского языка опрометчиво поведала о реакции Лихачева виновнику торжества. Димон воспринял одобрение академика как руководство к действию, перешел все границы дозволенного, обозвал в следующей статье прокурора города «мохнорылым уродом» и съездил в Пушкинский Дом, дабы лично засвидетельствовать почтение престарелому столпу словесности, который был немало удивлен визитом широкоплечего верзилы, втащившего в его кабинет ящик коньяка, долго трясшего руку и кричавшего что-то о том, что теперь «все наезды пусть переключают на Гоблина». Старенький академик не понял, кто такой этот Гоблин. Ну и слава Богу…[39]
Из Пушкинского Дома коротко стриженный верзила убыл так же стремительно, как и появился, оставив в недоумении сотрудников. И с головой ушел в развитие своего таланта.
— Прессу подключать рано. Можно этим все испортить. А это — архивредно, — Димон задумчиво покачал головой. — Америкосов надо как-то взбодрить, чтоб зашевелились… Твоя основная проблема в том, что ты не знаешь ни одного имени тех, кто на тебя навалился.
— Первые двое были ментами.
— Это ты мне говорил… Но вопрос — откуда, из какого отделения? На демонстрации сгоняют ментов со всего города. Иногда даже из области. Искать иголку в стоге сена я тебе не рекомендую. Бесполезно… Если б получить точные данные…
— Ну и что? — Иван пожал плечами. — Это ж менты, их так просто не прихватишь.
— Почему это? — удивился Димон. — Если знать, то можно. Вон, мусоров гасят почти каждый день. Кто денег возьмет, а потом дело не сделает, кто начинает бабки с подследственных вымогать, кто борзеет… Разные случаи. Вон, недавно заместителя начальника РУБОПа подстрелили. Думаешь, братва так обалдела, что стала тухлых ментов замачивать?
— Кто такой тухлый мент?
— А-а! Ну, честный, принципиальный… Не суть. Так вот, этого козла по жизни надо было стереть. Он со своими корешами начал бабки делать на имуществе, что у братвы изымалось. Забирали капусту, тачки, хаты, а потом, еще до окончания следствия, заставляли родственников это все переоформлять. Вон Минин, это другой замначальника, на джипе «мицубиси» попался… Сейчас под статьей ходит. И поделом! Нельзя на беде человека себе карманы набивать… При таком раскладе любой братан показания в ментовке даст. Не западло.
— Ну, в честности ментов я на собственном опыте убедился, — Вознесенский откусил кончик эклера, — но моему делу это не в помощь. Все на точке замерзания.
— Это подозрительно, — серьезно сказал Димон. — Значит, готовится подлянка… Слушай, а на тебя уроды из консульства выйти не пытались?
— Нет.
— Так-так-так… — верзила потеребил пальцами подбородок, — ясненько.
— А почему ты спрашиваешь? — Иван недоуменно уставился на приятеля.
— Анализирую… Странно, что за месяц никаких сдвигов ни в ту, ни в другую сторону. Это не совсем обычно.
Вознесенский не был склонен отмахиваться от слов Димона. Тот как-никак обладал хорошим чутьем и огромным опытом. Как-никак шесть лет он ходил по лезвию бритвы, добывая себе кусок хлеба «разводками», «стрелками» и «терками». На его мнение можно было полагаться. Если говорит, что ситуация ему не нравится, значит, так оно и есть.
— Ты за собой «хвоста» не видел?
— По-моему, нет, — Вознесенский почесал затылок, — но ведь я в этом ничего не понимаю. И специально не приглядывался.
— Придется приглядеться. Что то больно легко тебя в покое оставили… — браток обвел внимательным взглядом зал кафетерия, чуть задержался на маленьком кавказце, что-то оживленно обсуждающем с седым мужчиной в серо-зеленой форме таможенника, и повернулся к Ивану. — Своей цели они не достигли. Это факт. Задача — была тебя проучить, чтобы ты заткнулся, но ты продолжаешь и статьи о Югославии писать, и по телевидению выступать, и прочее. Значит, в самое ближайшее время они попробуют попытку повторить. Теперь уже наверняка… Ну, убить не убьют, но покалечить могут.
— Ты серьезно?
— Куда уж серьезнее.
— И что же мне делать?
— Первое — просечь поляну. Отсмотреть подходы к дому, чужие машины, группы незнакомых людей… Сбить свой график, чтобы не было периодичности. Чужие «глаза» засекаются довольно просто. У тебя, как я помню, с лестницы есть вход в подвал…
— Верно.
— Проверь, закрыт ли он. Если нет — купи замок и закрой сам. — Димон нахмурился и еще раз обернулся на кавказца с таможенником: — Черт, где-то я его видел… Ладно, не суть. Дальше — стрелять они не будут. Сымитируют нападение бакланов[40]. Даже могут ограбить для вида.
— У меня есть газовая пушка.
— Брось, — отмахнулся Димон, — газовик — это туфта… На случай нападения должно быть что-то посерьезнее. Причем такое, что не подходит под статью.
— Молоток?
— Ага! С гвоздями. Чтоб в лоб забить! — хмыкнул верзила. — Нет, не молоток. Слушай сюда. Идешь в обычный хозяйственный магазин и покупаешь…
Несмотря на запредельные цены в заведении, таможенник взял себе перекусить не стесняясь. Все равно платит не он, а этот маленький чеченец. Ему нужен разговор, так пусть соизволит раскошеливаться.
Абу безропотно отдал на кассе триста шестьдесят рублей, заказав себе всего лишь стакан сока. Хотя и тот стоил полтинник.
— Как здоровье? — вежливо поинтересовался Бачараев, глядя на жующего мясо визави. Просто так спросил, чтоб разговор поддержать.
Таможенник что-то промычал и помахал вилкой. Мол, в порядке все со здоровьем.
— Товар жду, — Абу перешел к теме беседы.
— Угу, — таможенник понимающе кивнул, продолжая набивать рот.
— Надо ускорить…
— Что ускорить?
— Растаможку, да? — Бачараев бросил опасливый взгляд через плечо. За соседним столиком в углу расположились какой-то бритоголовый бугай с молодым человеком в светлом деловом костюме. Бугай что-то весомо втолковывал собеседнику, рассекая воздух широченной ладонью.
— И в чем проблема? — нервозность коммерсанта не ускользнула от внимания госслужащего. Значит, с товаром не все в порядке. Соответственно, обычный навар удваивается. А то и утраивается.
Таможенник мысленно улыбнулся.
— Нет проблем, да? Просто ждать не хотим… Товар идет хорошо, а ваши его могут месяц на причале продержать. Зачем деньги терять?
— Что за товар?
— Оливки, — Абу причмокнул пухлыми губами, — из Греции…
«Странно», — подумал таможенник. Оливки, конечно, товар ходовой, но не до такой степени, чтобы доплачивать за растаможивание сверх обычной суммы. Жестяные банки могут простоять на складах и полгода, ничего с ними не случится.
— Смотри у меня, — таможенник погрозил Бачараеву пальцем. — Если это наркота, то я вас прикрывать не буду. Свобода дороже.
— О чем говоришь, да? Какая наркота-шмаркота? — чеченец закатил глаза. — Траву и опий с Кавказа возят, а не из Греции. Зачем сложно делать, если можно просто?
В словах коммерсанта был резон. Действительно, волочь наркотики из-за границы было глупо. Своих навалом. Тем более что Питер был перевалочным пунктом транзита из Азии в Европу, а не наоборот. Пустить груз из Греции в Россию означало пойти против основного потока и испортить бизнес местным кланам.
Внешне невозмутимый таможенник быстро соображал. Если не наркотики, то все равно что-то запрещенное. Или не запрещенное, но то, за что таможня вломит сбор, напрочь исключающий хорошую прибыль. Так и так контрабанда. Иначе Абу не стал бы назначать встречу, лично беседовать и кормить обедом, а прислал бы своего помощника с обычным конвертом с парой сотен баксов.
— Партия большая?
— Двадцать тысяч банок, — сообщил Бачараев, — клиенты уже есть…
— Штука, — решился таможенник, назвав пятикратный гонорар. При умелой торговле можно было снизиться до пятисот. — Но часть сборов все равно придется заплатить через кассу…
— Нет вопросов, — неожиданно легко согласился Абу, — мы можем даже все сборы оплатить, да? Время дороже. Дешево брали, с хорошим наваром отдаем.
Чиновник пожалел, что назвал всего тысячу, а не две. Или даже не три. Судя по настроению чеченского бизнесмена, он был готов заплатить столько, сколько скажут. Но давать обратный ход было уже поздно. Лучше сейчас тысячу и через месяц тысячу, чем ничего. Жадность порождает бедность. С таможенниками, пробовавшими менять условия на ходу, происходили самые неприятные вещи — от обнаружения их с рельсом на ногах во глубине Коркинских озер до ареста в момент получения взятки. Что было страшнее, каждый решал для себя сам. Иногда с чиновниками обходились мягче. Переставали платить, обрывали контакты, предупреждали других бизнесменов — и буквально через полгода служака, через которого шли только легальные грузы, превращался в полуголодное нервное существо в засаленной форме, приезжающее на работу на общественном транспорте, живущее в коммуналке вместе с тещей и парой тройкой сопливых детей и с тоской поглядывающее на сверкающие лаком «паджеро» и «лэндкраузеры» сытых и довольных жизнью сослуживцев.
Бачараев остался доволен. На оплату услуг по быстрой растаможке ему выделили десять тысяч «зеленых» и сказали, что он может взять еще, если потребуется. Тысяча чиновнику, столько же — на официальный сбор. В сухом остатке — восемьдесят стодолларовых купюр, которыми Абу распорядится по собственному усмотрению. Купит хорошей водки, закажет девочек, оплатит ремонт кабинета.
А что придет в Россию под видом оливок, коммерсанта интересовало в последнюю очередь. Община сказала: «надо» — бизнесмен ответил: «есть»! Меньше знаешь — дольше живешь.
Абу облизал пухлые губы, достал бумажник и отсчитал таможеннику его долю. Тот принял деньги не таясь, как само собой разумеющееся.
Путь до дома Богдана занял всего десять минут.
Владислав смыл краску с лица, побрился, переоделся в песочные хлопковые штаны, сине-желтую гавайскую рубаху навыпуск, из своих вещей оставил лишь черные кроссовки и заткнул за пояс «Чешску Зброевку». Сунул в карман нож, а за остальным оружием должен был вечером подъехать Киро на своих «Жигулях», в которых был оборудован тайник под охотничье снаряжение. В свободное время мороженщик баловался браконьерством.
Деньги, бриллианты и паспорт кипрского гражданина Рокотов сложил в полиэтиленовый пакет, который сунул подмышку. Мылся и переодевался он в одиночестве в крошечном туалете ангара, так что его новые друзья не видели, что именно русский биолог складывает в пакет. И тактично не интересовались.
Пройдя по обсаженной абрикосовыми деревьями улочке, группа молодежи свернула в тупичок и оказалась перед массивными коваными воротами, за которыми открывался тенистый двор со стоящим по центру двухэтажным коттеджем из белого кирпича.
По дороге им встретилась всего одна женщина, занятая на цветочных грядках. Элена тут же пристала к ней с каким-то вопросом, в разговор вступил Ристо, и Влад, прикрываемый с боков Киро и Богданом, незаметно миновал опасный участок. Женщина оживленно обсудила с Эленой цену на луковицы тюльпанов, не обратив внимания на прошедшую мимо троицу.
У ворот Ристо, Элена и Киро простились с Богданом и Владом, пообещав заскочить вечерком, попить чаю или вина и поговорить. Заодно Киро привезет сумку с оружием.
Во дворе было тихо и сумрачно. С обоих сторон дом окружали несколько кленов, почти закрывавших небо своими огромными кронами. Возле будки у крыльца сидел пес и внимательно наблюдал за вошедшими.
Рокотов остановился.
Что такое охранная собака на Балканах, он хорошо знал. Зверюга весом под центнер, метр в холке и с характером давно не кормленного аллигатора. Короткие уши, густая темная шерсть, черная «маска» на морде, внимательные глаза и клыки сантиметров по пять. Жуткая помесь турецких и кавказских пород овчарок. Почти не лают, никого, кроме хозяина, не признают и норовят вцепиться в горло. При этом бегают со скоростью курьерского поезда. И ничего не боятся.
— Хороший песик, — неуверенно заявил Владислав, опасливо оглядывая неподвижного, как изваяние, пса. — Богдан, а это не чучело?
Македонец запер за собой ворота и обернулся.
— Нет. Это Гром. Мне его в Сербии друзья подарили, четыре года назад. Не бойся, он без команды не бросается.
— Хотелось бы верить…
— Гром, мальчик, иди сюда, — пес наклонил голову влево, но с места не тронулся. — Ну, не барань!
Кобель наклонил голову в другую сторону.
— Вот характер! — Богдан присел на корточки. — Иди ко мне немедленно!
Пес сорвался с места, в три прыжка пересек двор и прижал лобастую голову к груди хозяина. Влада будто не существовало. Пушистый хвост молотил воздух. Гром заурчал, подставляя уши, чтобы их почесали.
— Дай руку, — попросил Богдан.
Влад протянул ладонь. Македонец сунул ее под нос суетящегося пса.
— Свои, Гром, свои… На, понюхай! — Кобель ткнулся носом в ладонь биолога, шумно втянул воздух и снова переключился на хозяина.
— Все, — Богдан поднялся.
— Так быстро?
— А дольше не надо. Гром все прекрасно понимает. У этой породы охранные инстинкты заложены на подсознательном уровне. Практически ничему не следует обучать. Главное — не мешать. Гром сам вырабатывает стратегию защиты дома и меня… Все, место!
Пес затрусил обратно к конуре.
— А как же команды? — спросил Влад.
— Естественно, простой курс подготовки мы с ним прошли. У меня дядька кинолог в полицейском управлении, так что с ним занимались. Но недолго. Занятий пять или шесть, — македонец с нежностью посмотрел на опять застывшего пса, — больше ему не потребовалось. А в остальном он ведет себя так, как ему хочется. Я не мешаю.
— Нормально.
— Давай, проходи в дом…
Жилище у Богдана было под стать хозяину. Ничего лишнего, на первом этаже — огромная гостиная, совмещенная с кухней, которую отделяла от основного помещения барная стойка. Наверх вела винтовая лестница.
— Там спальня, кабинет и комната для гостей, — хозяин ткнул рукой в потолок, — занимай любую.
— Тогда гостевую, — решил Рокотов, не желая обременять македонца. — Ты живешь один?
— Да.
Богдан опустил глаза. Пять лет назад у него были и жена, и двое маленьких дочерей. Двух и четырех лет. Но жизни было угодно распорядиться так, что они оказались в поезде, остановленном для проверки отрядом хорватского народного ополчения. Жена Богдана, сербка по национальности, возвращалась домой от родственников из Сараево. Как усташи оказались в Боснии, потом так и не выяснилось.
Тела родных македонец опознал только через неделю, когда двадцать семь трупов расстрелянных сербов доставили на грузовике в Приеполе[41].
Правительство Боснии и Герцеговины ничем в расследовании помочь не могло. Вернее, не хотело. Убитые сербы не интересовали ни боснийцев, ни сотрудников международных гуманитарных организаций. Если б на их месте были хорваты или албанцы — тогда другое дело. А так — составили акт о нападении «неизвестных», перевели поездную бригаду на другую ветку, подчистили документы и попросили командира отряда усташей вести себя осторожнее. Если и убивать сербов, то желательно незаметно. Или хотя бы прятать трупы, а не оставлять их на насыпи на всеобщее обозрение.
Переживания какого-то там македонца тоже никого не волновали. Не надо было брать в жены сербку!
От горя Богдан чуть не покончил с собой. Но взял себя в руки и спустя три дня после опознания убитых жены и детей уже маршировал по плацу в составе первого взвода третьей роты «Тигров». У многих его товарищей были похожие судьбы.
Он воевал три года, вызываясь на самые опасные задания. Иногда самому Желько Ражнятовичу приходилось запрещать Богдану идти на операцию. Аркан не хотел, чтобы македонец умер от перенапряжения и отсутствия отдыха. Ибо каждый боец для командира «Тигров» был как брат. В случае гибели солдата Желько лично, никому не передоверяя, ехал к родственникам, организовывал похороны и нес гроб. А потом обеспечивал семью всем необходимым.
Влад заметил, как потемнело лицо его нового друга, и сжал губы.
«Черт! Думай, когда задаешь вопросы…»
— Извини, — Рокотов положил руку на плечо македонца, — я ведь не знал.