Страница:
— И чо лесник [63]? — заинтересовался Ортопед.
— Да ничего, дело в гостях было, он пьяный в дым, связали шторой, и все...
— Я тоже раз славно помахался, — сообщил подсевший Горыныч, — у Садиста спросить можете. Когда в больнице работали.
Олег и Даниил действительно отработали год медбратьями в хирургии Первого медицинского института, где и скорешились.
— Мы тогда на спецотделении были, — начал повествование уже просто «браток», без приставки, — ну, где смену пола делают, — Горыныч неожиданно хихикнул. — Там мужик один был, ну, здоровый, я вам скажу, лось, бодибилдингом лет пять увлекался, альпинизмом... Ну, и решил он в бабу превратиться...
— Чего это он? — спросил Денис.
— Ну, транссексуал, с детства это у него — Он и спортом-то занимался, чтобы, типа, комплексы в себе подавить. Так часто бывает... Ну, вот. С Садистом как-то поспорил, чуть до драки не дошло. Олегу-то до всего дело есть...
— Это называется активная жизненная позиция, — сказал Рыбаков.
Ортопед согласно кивнул — он был такой же.
— Схлестнулись они по вопросу, кто лучше — мужик или баба. Оба вопят, врачи сбежались, разнимать стали — Олег тому пижаму порвал, обозвал предателем, кричит, что из-за таких дети школу бросают...
— А при чем тут дети?
— Не знаю, но именно это мужика конкретно зацепило... Вот он через неделю главврачу и настучал, — что Садист в морге с патологоанатомом спирт пьют, а потом на каталках между столов гонки устраивают... Ну, среди жмуров носятся, а те, типа, зрители. Как альтернативная олимпиада... — Горыныч снова хихикнул, видимо, и сам участвовал.
— Какая-то уж совсем альтернативная, — Денис закурил.
— Ну, — Горыныч хмыкнул, — Олега главный врач вызвал, вставил ему, чуть патанатома не выгнал... Садист злобу-то и затаил. Ну, срок операции подошел... А хирурги-то не видят, кого оперируют, им чо на табличке написано, то и делают, сестры привозят в операционную, и все. А тут как раз смена поменялась... Короче, просыпается мужик в палате, все, операция прошла, думает, ща врач придет, ну, наблюдающий, поздравит и все такое... Потом тесты, это ж несколько этапов... Тут сестра входит... — Горыныч затрясся. — И спрашивает, ты чего, мол, мужик... своего не хватило, да?.. Зачем тебе еще и вставка силиконовая? Мало, да?.. Садист, гад, таблички на палатах поменял... — Горыныч от смеха еле говорил, — и того — на увеличение достоинства увезли... Гигантом сделали... Постарались, называется...
Ортопед оглушительно захохотал, Горыныч вытирал слезы.
— А другого мужика, что, в женщину превратили? — не понял Денис.
— Не... — Горыныч не мог успокоиться, — нормально — отбился...
— А ты тут при чем?
— Так мужик-то первый... вскочил и давай по больнице бегать. Садиста ищет... а его нет, я-то ничего не знал, ну по коридору иду со склада, его встретил, спрашиваю... мол, чего такой возбужденный? Недоволен, что ль, лечением?.. Он в крик, где, вопит, этот бритый олимпиец... Я ему, не знал же ведь ничего, и говорю... Что, мол, решил у него прооперироваться? Так это ты зря, Олег на год вперед таких, как ты, расписывает... Пошутил, блин. Садист, сволочь, не предупредил... Ну, мужик мне в рожу... А у меня шприцы были, целый пучок, я колпачки сбил и в него воткнул, иглы еще на складе нацепил... Как, блин, чувствовал... Этот, как дикобраз, по коридору понесся, персонал и больных с ног сбивает... Я пошел, главному доложился, мол, псих этот ваш больной, на людей бросается, надо из дурдома машину вызывать... Главный на отделение позвонил и хвать за сердце. Это ж скандал! Ну я-то не виноват, иди, говорит, постарайся найти этого клиента, успокой и ко мне... Хорошо, говорю, а ежели он опять бросится? Не бить, ни в коем случае! — главный орет... Словами надо! Ну, ладно, только из кабинета выхожу, смотрю — летит, родной, уже костылем вооружился, машет, как вертолет... Я от него по коридору побежал, в морг, там закрыться можно и дверь железная. Не успел, он меня на лестнице достал и как костылем врежет! Я — с копыт! Вскочил, он опять замахивается... Ну, думаю, урод, надо было тебя седуксеном кормить месяцок, успокаивать, жаль, поздно уже... Он опять вдарил... Я ушел от костыля-то, на прием взял, — Горыныч был мастером спорта по самбо в сверхтяжелом весе, — и в окно... Ничего, думаю, второй этаж, газон внизу, не разобьется... А там решетка, забыл, блин! Он отскочил, как мячик, и на меня опять... Я его снова в окно... Так мы раз пять туда-сюда, упрямый попался, ужас... В конце-то он сдавать начал, но костыль не бросает, все ткнуть пытается!.. Обезоружить его надо было, я костыль ухватил и вырвал... Он кирпич схватил, как раз там штабель лежал, ремонт делали, и на меня... Ну я его снизу-то и ткнул... Батюшки! Чо было! У него ж не заросло ничего!
— Не фиг, блин, лезть! — сделал вывод справедливый Ортопед.
— Знаете, почему я от вас дурею? — спросил Денис и тут же сам ответил: — Вы — как жучки древоточцы, вам — что Страдивари, что садовая скамейка, без разницы, — один черт, деревяшка... Нельзя же так, у человека горе, а ты его костылем по больному, ну, во всех смыслах...
— Какой Страдивари? — серьезно поинтересовался Горыныч. — Из армян или мурманский?
Денис откинулся на спинку и проехал на кресле к окну.
— Не хочешь сам поспрошать, чего было? — спросил Антон.
— Не-а, пусть твои с ним разбираются, если уж так приспичило.
— Все-таки странно с барыгой получается.
— А ничего странного... Дружбан барыги девушку порезал, понравилась она ему очень, чего-то не срослось, и вот результат. Дружбана он боялся... Может, потому, что псих и с финкой носится. Ну, и стал выгораживать, подозрение отводить...
— Думаешь?
— А то! Ты, Антоша, голову не загружай этой лабудой. Если начать мудрствовать, то такое наворотишь — фээсбэшникам на зависть. Заговоры, тайны. Будь проще — барыга, понятно, ублюдок, но с ним цацкаться — себе дороже... Считай, потерян он для тебя. Коммерс понимает, что, как только он охрану ментовскую снимет, точно на прогулку на озера уедет, в тот же день, в обществе Эдиссона [64] и бочки с цементом... Ты лучше «крышу» с него сними — и все. Бабок у вас и без него хватит...
— Обидно терять...
— Обидно, досадно, ну да ладно...
— И что, пусть живет? Хоть отрихтуют маленько...
— Зачем тебе это? Ты лучше по-тихому сообщи кому-нибудь, чеченцам тем же, что барыга, мол, по своей жадности и крысятничеству без крыши остался, — Денис прикурил, — и все, они его сами и разгрузят, и отрихтуют. Слушок пусти, будто он... Ну сколько он скоробчить мог? Вместе с имуществом?
Антон задумался, подняв глаза к потолку.
— Тысяч на девятьсот... Может, лимон с мелочью...
— Тогда два! Вот они эти два лимона и будут у него выбивать, на базаре-то всегда разведут. А у него реально нет. Значит, жадный. Еще неплохо, чтоб узнали, что он дрянью какой-нибудь занимается. Не знаю, что модно сейчас? «Красная ртуть», например... Тогда ему точно кранты, он же вынужден будет пообещать достать, подумает, что обдурит всех. Ну и нормальненько.
— Жестокий ты человек, — усмехнулся Антон.
— Ага, ты мне еще скажи, что я злой и совсем неженственный, — Денис проехал на кресле уже вдоль стола, — ты лучше поясни, чего ты хотел насчет Циолковского? Как я могу помочь?
— Андрюха производство открыть хочет — водка, ликеры, настойки, еще чего-то. Все официально, с ЛИВИЗом договоренность есть, лицензию получил...
— Ну-ну, — Денис вспомнил, что Андрей Королев был любителем послушать дуэт «Чай вдвоем». — Соло «Водочка в одиночку». Исполняет Циолковский.
Антон непонимающе посмотрел на приятеля.
— Ему там налоговая не подпоет? «Отворю потихоньку калитку», а? Хор физзащиты, к примеру? — Денис крутанулся в кресле. — Циолковский же таран, если что не так, он же ЛИВИЗ с лица земли сотрет. А заводик хороший, народ хвалит. И с Вартаном Колорадским, я помню, корешки «не разлей вода». Тот ему быстро пару эшелонов спирта подгонит. И понесется — одну машину в магазин, десять к метро торговать. Циолковский такими темпами через месяц ЛИВИЗ купит, тогда вообще труба: армяно-космический тандем, наш город из Санкт в Спирт-Петербург переименуют. Или нет — в Спирт-Петрогрянц, чтоб Вартану не обидно было.
— Урою, — тихо сказал Антон.
— Как же! Ты еще историю с весами не забыл?
Антон побагровел и стиснул зубы.
Год назад, когда родное государство решило оснастить всех кассовыми аппаратами, Королев «круто договорился» с одной фирмой на Бирме о партии весов, совмещенных с кассами и стоивших неизмеримо дешевле других. Сделка обещала быть выгодной, всем подведомственным коммерсантам было сказано, чтоб те не ломали голову и спокойно ждали поставок. Весы пришли точно в срок, фирма была солидная и не подвела, все было новое, как и договаривались. Но тут обнаружился маленький нюанс, на который Циолковский из-за незначительности вопроса не обратил внимания, — весы мерили в унциях и фунтах, а кассы считали в двенадцатеричной системе. Поначалу никто и не понял, что это такое. Подумали, что приборы какие-то, фирма ошиблась.
Но не туг-то было.
Бригада потеряла двести тысяч долларов. Циолковский срочно вылетел на Бирму, устроил там дикий беспредел и был выкуплен из местной тюрьмы еще за пятьдесят тысяч. Бирманцы не одобрили действий «туриста», демонстративно поджигавшего офисы и автомобили и требовавшего от трех бизнесменов полтора миллиона долларов, называя это странным русским словом «предъява». За неделю, пока Королев был на свободе, он умудрился сговориться там с группой исламских террористов, пытаясь натравить их на несговорчивых коммерсантов. Как ему это удалось, никто не понял, ибо Циолковский, кроме русского, да и то со словарем, языками более не владел. Видимо, использовал рисунки и метод физического убеждения. Террористы не успели помочь Андрею, но очень приглашали в свой тренировочный лагерь в Палестине, восхищенные размахом действий русского «революционера» и его тонким пониманием корней социального неравенства.
— Набодяжит он вам, — заметил Денис, — а что он по существу хотел?
— Помнишь, ты говорил, что у тебя компьютерщик классный есть, с графикой работает?
— Ага, — развеселился Рыбаков, — Циолковскому уже левые акцизные марки понадобились! Не стареет душой ветеран! И быстро-то как! Не успел производство наладить, сразу думает о рационализации! Молодец! Может, ему еще клише для баксов сделать, чтоб два раза не ездить?
— Ему этикетки нужны, — насупился Антон, — он хочет свои фирменные напитки выпускать...
— Ты это кому другому расскажи. Циолковский небось уже вовсю пустую посуду по городу скупает. Ну, фирменные, конечно, будут, тут без базара! «Абсолют», «Смирнов» и далее по списку. Мэйд бай Циолковский, по лицензии Вартана Колорадского... В рекламе не нуждается! Выпил — и в больничку...
— Ну съезди, посмотри на месте, может, нормально все...
— Ладно, только не сейчас, к вечеру ближе. Мне надо к двум часам в центр, приятелю отцовскому помочь, он меня уже совсем звонками достал. К пяти я приеду, ты машину только приготовь, у меня нет своей...
— Тулипу позвоню, он свободен сегодня. А что, ты совсем тачку не хочешь? Вон, братва предлагала недавно, как Садист с Паниковским из камеры вышли, хотели скинуться и подарить. Неудобняк получается, ты их выручил...
— Их мы все выручили, — Денис подъехал к тумбе с телевизором, — вместе, я один ничего бы не смог... А машину пока не хочу. Да и прав у меня нет... Жене купил, и ладно... А братаны мне все «кабана» [65] или «утконоса» [66] всучить хотят. Престижно, говорят...
— Возьми другую, выбор есть...
— Не хочу я. Вон Ксанка ездит, и хорошо.
— На какой хоть машине? А то я не видел ни разу.
— На «Тойоте». «Бычара» по-вашему...
Часы погрузили в серый «Москвич», стараясь не повредить ни обивку салона, ни саму вещь. По дороге в магазин Абрамович горестно рассказывал, что только нужда заставляет его продать семейную реликвию, и он скромно надеется получить за нее тысяч двадцать пять, необходимых для приобретения квартиры сестре жены вместо сгоревшего дотла дома. Денис сочувственно кивал, племянник заявлял о том, что и он приложит все силы, чтобы тете Циле было хорошо, надо будет — продаст свою фирму. Благополучие тетушки важнее.
Подъехав на место, Денис с Левой стали выволакивать «ценность» из машины.
Абрамович суетился вокруг, мешая всем и причитая о разрывающей сердце тоске по виденному в последний раз предмету его многолетней заботы. Денис тихо матерился. Происходящее напоминало еврейский анекдот в плохом исполнении.
Наконец часы занесли в зал. Григорий с Левой стали обозревать стенды, вышедший директор отвел Дениса в сторону.
— Сколько они хотят? — тихо спросил он.
— Двадцать пять, — так же тихо ответил Денис, — а почему шепотом?
— На футболе вчера был, горло болит...
— А-а, — Денис улыбнулся. Юлий Николаевич был страстным болельщиком. — Ну как?
— Два — ноль. Опять проиграли... Двадцать пять — нереально. На руки — штук пятнадцать, я их за тридцатник могу выставить, да и то сомневаюсь...
— Слушай, Юлик, выстави, как он просит, а продадутся или нет — его проблемы. Мне в этом интереса нет...
— Ладно, сейчас оценщик выйдет, оформит, — пожал плечами директор. Денис оглянулся, но Абрамовича с племянником не увидел.
«Курят на улице», — подумал он.
Вышел оценщик, долго вздыхал, осматривая часы.
— Молодой человек, видите, часть бронзы утрачена...
— Вижу.
— И трещина на постаменте, чтобы потом претензий не было.
— Не будет, — пообещал Денис.
— Сколько Юлий Николаевич ставить сказал?
— Двадцать пять тысяч зеленых на руки.
— Пятьдесят в продаже? Тяжело будет, если только на дурака...
— Пусть будет на дурака, — согласился Денис.
— Давайте паспорт и пойдемте в кабинет...
— Сейчас, минуточку, принесу документ, — Денис направился к выходу.
Но на улице не было ни «Москвича», ни Абрамовича. Денис прошел метров сто туда и обратно от входа — владелец часов будто испарился.
«Что за черт», — подумал Рыбаков и снял трубку телефона-автомата.
— Агата Соломоновна? Денис Рыбаков на проводе, — обычно вежливо представился он, — я в магазине, а Григорий Мульевич делся куда-то, вещь выставлять надо...
— Ой, а он тебя не предупредил?
— Нет.
— Ну что же он! — затараторила мадам Абрамович. — У Гриши паспорт в ОВИРе, мы с папой твоим договорились, что ты или он на свой паспорт пока поставите, потом переоформим...
— Можно было на племянника...
— Да у него тоже в милиции. Вкладыш российского гражданина надо вклеить, вот он и сдал.
— А, ну понятно. Хорошо.
— А с Сашенькой мы все обсудили до его отъезда, — Рыбаков-старший кайфовал на даче, — все нормально, не волнуйся...
— Да я не волнуюсь. Договорились так договорились. Я квитанцию тогда папе отдам, когда вернется...
— Конечно, конечно...
— Хорошо, до свидания, — Денис повесил трубку, нащупал в кармане свой паспорт и вернулся в магазин.
Глава 8
— Да ничего, дело в гостях было, он пьяный в дым, связали шторой, и все...
— Я тоже раз славно помахался, — сообщил подсевший Горыныч, — у Садиста спросить можете. Когда в больнице работали.
Олег и Даниил действительно отработали год медбратьями в хирургии Первого медицинского института, где и скорешились.
— Мы тогда на спецотделении были, — начал повествование уже просто «браток», без приставки, — ну, где смену пола делают, — Горыныч неожиданно хихикнул. — Там мужик один был, ну, здоровый, я вам скажу, лось, бодибилдингом лет пять увлекался, альпинизмом... Ну, и решил он в бабу превратиться...
— Чего это он? — спросил Денис.
— Ну, транссексуал, с детства это у него — Он и спортом-то занимался, чтобы, типа, комплексы в себе подавить. Так часто бывает... Ну, вот. С Садистом как-то поспорил, чуть до драки не дошло. Олегу-то до всего дело есть...
— Это называется активная жизненная позиция, — сказал Рыбаков.
Ортопед согласно кивнул — он был такой же.
— Схлестнулись они по вопросу, кто лучше — мужик или баба. Оба вопят, врачи сбежались, разнимать стали — Олег тому пижаму порвал, обозвал предателем, кричит, что из-за таких дети школу бросают...
— А при чем тут дети?
— Не знаю, но именно это мужика конкретно зацепило... Вот он через неделю главврачу и настучал, — что Садист в морге с патологоанатомом спирт пьют, а потом на каталках между столов гонки устраивают... Ну, среди жмуров носятся, а те, типа, зрители. Как альтернативная олимпиада... — Горыныч снова хихикнул, видимо, и сам участвовал.
— Какая-то уж совсем альтернативная, — Денис закурил.
— Ну, — Горыныч хмыкнул, — Олега главный врач вызвал, вставил ему, чуть патанатома не выгнал... Садист злобу-то и затаил. Ну, срок операции подошел... А хирурги-то не видят, кого оперируют, им чо на табличке написано, то и делают, сестры привозят в операционную, и все. А тут как раз смена поменялась... Короче, просыпается мужик в палате, все, операция прошла, думает, ща врач придет, ну, наблюдающий, поздравит и все такое... Потом тесты, это ж несколько этапов... Тут сестра входит... — Горыныч затрясся. — И спрашивает, ты чего, мол, мужик... своего не хватило, да?.. Зачем тебе еще и вставка силиконовая? Мало, да?.. Садист, гад, таблички на палатах поменял... — Горыныч от смеха еле говорил, — и того — на увеличение достоинства увезли... Гигантом сделали... Постарались, называется...
Ортопед оглушительно захохотал, Горыныч вытирал слезы.
— А другого мужика, что, в женщину превратили? — не понял Денис.
— Не... — Горыныч не мог успокоиться, — нормально — отбился...
— А ты тут при чем?
— Так мужик-то первый... вскочил и давай по больнице бегать. Садиста ищет... а его нет, я-то ничего не знал, ну по коридору иду со склада, его встретил, спрашиваю... мол, чего такой возбужденный? Недоволен, что ль, лечением?.. Он в крик, где, вопит, этот бритый олимпиец... Я ему, не знал же ведь ничего, и говорю... Что, мол, решил у него прооперироваться? Так это ты зря, Олег на год вперед таких, как ты, расписывает... Пошутил, блин. Садист, сволочь, не предупредил... Ну, мужик мне в рожу... А у меня шприцы были, целый пучок, я колпачки сбил и в него воткнул, иглы еще на складе нацепил... Как, блин, чувствовал... Этот, как дикобраз, по коридору понесся, персонал и больных с ног сбивает... Я пошел, главному доложился, мол, псих этот ваш больной, на людей бросается, надо из дурдома машину вызывать... Главный на отделение позвонил и хвать за сердце. Это ж скандал! Ну я-то не виноват, иди, говорит, постарайся найти этого клиента, успокой и ко мне... Хорошо, говорю, а ежели он опять бросится? Не бить, ни в коем случае! — главный орет... Словами надо! Ну, ладно, только из кабинета выхожу, смотрю — летит, родной, уже костылем вооружился, машет, как вертолет... Я от него по коридору побежал, в морг, там закрыться можно и дверь железная. Не успел, он меня на лестнице достал и как костылем врежет! Я — с копыт! Вскочил, он опять замахивается... Ну, думаю, урод, надо было тебя седуксеном кормить месяцок, успокаивать, жаль, поздно уже... Он опять вдарил... Я ушел от костыля-то, на прием взял, — Горыныч был мастером спорта по самбо в сверхтяжелом весе, — и в окно... Ничего, думаю, второй этаж, газон внизу, не разобьется... А там решетка, забыл, блин! Он отскочил, как мячик, и на меня опять... Я его снова в окно... Так мы раз пять туда-сюда, упрямый попался, ужас... В конце-то он сдавать начал, но костыль не бросает, все ткнуть пытается!.. Обезоружить его надо было, я костыль ухватил и вырвал... Он кирпич схватил, как раз там штабель лежал, ремонт делали, и на меня... Ну я его снизу-то и ткнул... Батюшки! Чо было! У него ж не заросло ничего!
— Не фиг, блин, лезть! — сделал вывод справедливый Ортопед.
— Знаете, почему я от вас дурею? — спросил Денис и тут же сам ответил: — Вы — как жучки древоточцы, вам — что Страдивари, что садовая скамейка, без разницы, — один черт, деревяшка... Нельзя же так, у человека горе, а ты его костылем по больному, ну, во всех смыслах...
— Какой Страдивари? — серьезно поинтересовался Горыныч. — Из армян или мурманский?
Денис откинулся на спинку и проехал на кресле к окну.
— Не хочешь сам поспрошать, чего было? — спросил Антон.
— Не-а, пусть твои с ним разбираются, если уж так приспичило.
— Все-таки странно с барыгой получается.
— А ничего странного... Дружбан барыги девушку порезал, понравилась она ему очень, чего-то не срослось, и вот результат. Дружбана он боялся... Может, потому, что псих и с финкой носится. Ну, и стал выгораживать, подозрение отводить...
— Думаешь?
— А то! Ты, Антоша, голову не загружай этой лабудой. Если начать мудрствовать, то такое наворотишь — фээсбэшникам на зависть. Заговоры, тайны. Будь проще — барыга, понятно, ублюдок, но с ним цацкаться — себе дороже... Считай, потерян он для тебя. Коммерс понимает, что, как только он охрану ментовскую снимет, точно на прогулку на озера уедет, в тот же день, в обществе Эдиссона [64] и бочки с цементом... Ты лучше «крышу» с него сними — и все. Бабок у вас и без него хватит...
— Обидно терять...
— Обидно, досадно, ну да ладно...
— И что, пусть живет? Хоть отрихтуют маленько...
— Зачем тебе это? Ты лучше по-тихому сообщи кому-нибудь, чеченцам тем же, что барыга, мол, по своей жадности и крысятничеству без крыши остался, — Денис прикурил, — и все, они его сами и разгрузят, и отрихтуют. Слушок пусти, будто он... Ну сколько он скоробчить мог? Вместе с имуществом?
Антон задумался, подняв глаза к потолку.
— Тысяч на девятьсот... Может, лимон с мелочью...
— Тогда два! Вот они эти два лимона и будут у него выбивать, на базаре-то всегда разведут. А у него реально нет. Значит, жадный. Еще неплохо, чтоб узнали, что он дрянью какой-нибудь занимается. Не знаю, что модно сейчас? «Красная ртуть», например... Тогда ему точно кранты, он же вынужден будет пообещать достать, подумает, что обдурит всех. Ну и нормальненько.
— Жестокий ты человек, — усмехнулся Антон.
— Ага, ты мне еще скажи, что я злой и совсем неженственный, — Денис проехал на кресле уже вдоль стола, — ты лучше поясни, чего ты хотел насчет Циолковского? Как я могу помочь?
— Андрюха производство открыть хочет — водка, ликеры, настойки, еще чего-то. Все официально, с ЛИВИЗом договоренность есть, лицензию получил...
— Ну-ну, — Денис вспомнил, что Андрей Королев был любителем послушать дуэт «Чай вдвоем». — Соло «Водочка в одиночку». Исполняет Циолковский.
Антон непонимающе посмотрел на приятеля.
— Ему там налоговая не подпоет? «Отворю потихоньку калитку», а? Хор физзащиты, к примеру? — Денис крутанулся в кресле. — Циолковский же таран, если что не так, он же ЛИВИЗ с лица земли сотрет. А заводик хороший, народ хвалит. И с Вартаном Колорадским, я помню, корешки «не разлей вода». Тот ему быстро пару эшелонов спирта подгонит. И понесется — одну машину в магазин, десять к метро торговать. Циолковский такими темпами через месяц ЛИВИЗ купит, тогда вообще труба: армяно-космический тандем, наш город из Санкт в Спирт-Петербург переименуют. Или нет — в Спирт-Петрогрянц, чтоб Вартану не обидно было.
— Урою, — тихо сказал Антон.
— Как же! Ты еще историю с весами не забыл?
Антон побагровел и стиснул зубы.
Год назад, когда родное государство решило оснастить всех кассовыми аппаратами, Королев «круто договорился» с одной фирмой на Бирме о партии весов, совмещенных с кассами и стоивших неизмеримо дешевле других. Сделка обещала быть выгодной, всем подведомственным коммерсантам было сказано, чтоб те не ломали голову и спокойно ждали поставок. Весы пришли точно в срок, фирма была солидная и не подвела, все было новое, как и договаривались. Но тут обнаружился маленький нюанс, на который Циолковский из-за незначительности вопроса не обратил внимания, — весы мерили в унциях и фунтах, а кассы считали в двенадцатеричной системе. Поначалу никто и не понял, что это такое. Подумали, что приборы какие-то, фирма ошиблась.
Но не туг-то было.
Бригада потеряла двести тысяч долларов. Циолковский срочно вылетел на Бирму, устроил там дикий беспредел и был выкуплен из местной тюрьмы еще за пятьдесят тысяч. Бирманцы не одобрили действий «туриста», демонстративно поджигавшего офисы и автомобили и требовавшего от трех бизнесменов полтора миллиона долларов, называя это странным русским словом «предъява». За неделю, пока Королев был на свободе, он умудрился сговориться там с группой исламских террористов, пытаясь натравить их на несговорчивых коммерсантов. Как ему это удалось, никто не понял, ибо Циолковский, кроме русского, да и то со словарем, языками более не владел. Видимо, использовал рисунки и метод физического убеждения. Террористы не успели помочь Андрею, но очень приглашали в свой тренировочный лагерь в Палестине, восхищенные размахом действий русского «революционера» и его тонким пониманием корней социального неравенства.
— Набодяжит он вам, — заметил Денис, — а что он по существу хотел?
— Помнишь, ты говорил, что у тебя компьютерщик классный есть, с графикой работает?
— Ага, — развеселился Рыбаков, — Циолковскому уже левые акцизные марки понадобились! Не стареет душой ветеран! И быстро-то как! Не успел производство наладить, сразу думает о рационализации! Молодец! Может, ему еще клише для баксов сделать, чтоб два раза не ездить?
— Ему этикетки нужны, — насупился Антон, — он хочет свои фирменные напитки выпускать...
— Ты это кому другому расскажи. Циолковский небось уже вовсю пустую посуду по городу скупает. Ну, фирменные, конечно, будут, тут без базара! «Абсолют», «Смирнов» и далее по списку. Мэйд бай Циолковский, по лицензии Вартана Колорадского... В рекламе не нуждается! Выпил — и в больничку...
— Ну съезди, посмотри на месте, может, нормально все...
— Ладно, только не сейчас, к вечеру ближе. Мне надо к двум часам в центр, приятелю отцовскому помочь, он меня уже совсем звонками достал. К пяти я приеду, ты машину только приготовь, у меня нет своей...
— Тулипу позвоню, он свободен сегодня. А что, ты совсем тачку не хочешь? Вон, братва предлагала недавно, как Садист с Паниковским из камеры вышли, хотели скинуться и подарить. Неудобняк получается, ты их выручил...
— Их мы все выручили, — Денис подъехал к тумбе с телевизором, — вместе, я один ничего бы не смог... А машину пока не хочу. Да и прав у меня нет... Жене купил, и ладно... А братаны мне все «кабана» [65] или «утконоса» [66] всучить хотят. Престижно, говорят...
— Возьми другую, выбор есть...
— Не хочу я. Вон Ксанка ездит, и хорошо.
— На какой хоть машине? А то я не видел ни разу.
— На «Тойоте». «Бычара» по-вашему...
* * *
К Абрамовичу Денис опоздал минут на десять. Того почему-то дома не оказалось, и жена, Агата Соломоновна, попросила чуток подождать — Григорий Мульевич пошел в гараж. Через полчаса он явился со своим племянником Левой и сообщил, что решил не терять времени и сразу ехать выставлять часы в магазин. Денис согласился.Часы погрузили в серый «Москвич», стараясь не повредить ни обивку салона, ни саму вещь. По дороге в магазин Абрамович горестно рассказывал, что только нужда заставляет его продать семейную реликвию, и он скромно надеется получить за нее тысяч двадцать пять, необходимых для приобретения квартиры сестре жены вместо сгоревшего дотла дома. Денис сочувственно кивал, племянник заявлял о том, что и он приложит все силы, чтобы тете Циле было хорошо, надо будет — продаст свою фирму. Благополучие тетушки важнее.
Подъехав на место, Денис с Левой стали выволакивать «ценность» из машины.
Абрамович суетился вокруг, мешая всем и причитая о разрывающей сердце тоске по виденному в последний раз предмету его многолетней заботы. Денис тихо матерился. Происходящее напоминало еврейский анекдот в плохом исполнении.
Наконец часы занесли в зал. Григорий с Левой стали обозревать стенды, вышедший директор отвел Дениса в сторону.
— Сколько они хотят? — тихо спросил он.
— Двадцать пять, — так же тихо ответил Денис, — а почему шепотом?
— На футболе вчера был, горло болит...
— А-а, — Денис улыбнулся. Юлий Николаевич был страстным болельщиком. — Ну как?
— Два — ноль. Опять проиграли... Двадцать пять — нереально. На руки — штук пятнадцать, я их за тридцатник могу выставить, да и то сомневаюсь...
— Слушай, Юлик, выстави, как он просит, а продадутся или нет — его проблемы. Мне в этом интереса нет...
— Ладно, сейчас оценщик выйдет, оформит, — пожал плечами директор. Денис оглянулся, но Абрамовича с племянником не увидел.
«Курят на улице», — подумал он.
Вышел оценщик, долго вздыхал, осматривая часы.
— Молодой человек, видите, часть бронзы утрачена...
— Вижу.
— И трещина на постаменте, чтобы потом претензий не было.
— Не будет, — пообещал Денис.
— Сколько Юлий Николаевич ставить сказал?
— Двадцать пять тысяч зеленых на руки.
— Пятьдесят в продаже? Тяжело будет, если только на дурака...
— Пусть будет на дурака, — согласился Денис.
— Давайте паспорт и пойдемте в кабинет...
— Сейчас, минуточку, принесу документ, — Денис направился к выходу.
Но на улице не было ни «Москвича», ни Абрамовича. Денис прошел метров сто туда и обратно от входа — владелец часов будто испарился.
«Что за черт», — подумал Рыбаков и снял трубку телефона-автомата.
— Агата Соломоновна? Денис Рыбаков на проводе, — обычно вежливо представился он, — я в магазине, а Григорий Мульевич делся куда-то, вещь выставлять надо...
— Ой, а он тебя не предупредил?
— Нет.
— Ну что же он! — затараторила мадам Абрамович. — У Гриши паспорт в ОВИРе, мы с папой твоим договорились, что ты или он на свой паспорт пока поставите, потом переоформим...
— Можно было на племянника...
— Да у него тоже в милиции. Вкладыш российского гражданина надо вклеить, вот он и сдал.
— А, ну понятно. Хорошо.
— А с Сашенькой мы все обсудили до его отъезда, — Рыбаков-старший кайфовал на даче, — все нормально, не волнуйся...
— Да я не волнуюсь. Договорились так договорились. Я квитанцию тогда папе отдам, когда вернется...
— Конечно, конечно...
— Хорошо, до свидания, — Денис повесил трубку, нащупал в кармане свой паспорт и вернулся в магазин.
Глава 8
А кто не вьет? Нет, ты скажи!
Тулип важно восседал в новеньком черном «шевроле-субурбане».
— А куда тебе, Сережа, такой танк? — Денис похлопал ладонью по полутораметровому капоту.
— Нормально, классная тачка. На дороге — улет...
— Ты бы наклейку сзади сделал «Мы ни перед кем не тормозим» и звезды на капоте, как у истребителя по числу побед. Или лучше «Хаммера» возьми...
— Не, я катался на «Хаммере», не то. Прием слабый, скорость... комфорт не очень... багажника нет.
Сергей Александров был товарищем домовитым и рассудительным. Кличку Тулип он получил за эпохальную бойню со всем составом участковых инспекторов своего участка.
Возвращался он как-то домой на свою Малую Ладожскую улицу, проходил по двору мимо мусорных баков, и тут вдруг два каких-то придурка — прыг да хвать за рукава! Сережа воспринял это как наглый гоп-стоп и меланхолично забросил тела за бачки. Оттуда внезапно вывалились еще человек десять и стали кидаться на мирного жителя. Александров разозлился и начал громить силы противника. Волны нападавших то накатывали, то откатывали, унося раненых. На гоп-стоп по массовости исполнения это явно не походило, что и неудивительно — двенадцать участковых в штатском, собравшихся в одном месте, думали, что проводят задержание матерого уголовника.
К счастью, пистолеты были сданы на какую-то очередную проверку состояния оружия и биться приходилось вручную. Не привыкшие к таким «махаловкам» участковые чувствовали себя неуютно. К приезду патруля на ногах оставалось трое, включая Александрова. На него наставили автоматы и приказали сдаться.
— Ни за что! — закричал гордый Тулип.
— Матвеев! — предупредил старший наряда. — Мы будем стрелять!
— Я не Матвеев, — ответствовал Сергей и добавил: — А вы — не стрелки!
— Точно, это Сережа Александров из пятой квартиры, — радостно сообщила бабулька со второго этажа, с удовольствием наблюдавшая за ходом сражения.
— Сереженька, что они хотят? — спросила другая старушка. — Может, на телевидение позвонить? Чай, не тридцать седьмой год на дворе!
Тулипа любили за то, что он за два дня вывел в округе всех хулиганов и постоянно помогал многочисленным пожилым обитательницам дома — то продукты поднесет, то денежек подбросит, гвоздь где забить — Сережа никогда не отказывал. Где живешь, надо со всеми дружить.
Автоматы опустились. Ситуация была идиотская. Если приедут телевизионщики, то сегодня же вечером будет объявлено, что дюжина тупорылых ментов и два экипажа ППС нападают на граждан на улицах, естественно, по пьяни и, естественно, по скудоумию. Старший наряда стиснул зубы.
Скудоумие действительно присутствовало — ведущий «диверсионной группы» участковых перепутал Малую Ладожскую с Большой и вывел «ударное подразделение» в чужой двор. Хотя все были трезвые. Старший патруля прислонился к машине.
— Вызывай скорую, кретин. Коммандос хреновы! Как объяснять будем?
Тулип величественно удалился в свой подъезд.
— Группа хулиганов успела скрыться, — вздохнул околоточный Сусанин.
Ортопед с Пыхом увязались за Денисом на ревизию заводика Циолковского. Они были свободны — только поздно вечером надо было заехать «обкашлять» одну проблему с сибиряками. Ортопед накануне разжился очередной патриотической книжкой, и ему не терпелось блеснуть эрудицией. Тулип бросал «Субурбан» из ряда в ряд, сверхмощная машина со свистом рассекала теплый осенний воздух, окружающие автомобили разлетались, как вальдшнепы из кустов после выстрела.
Тулип довольно скалился.
— В России всегда было сильно развито национальное самосознание, — многозначительно начал Ортопед, — идеи соборности превалируют над индивидуализмом, насаждаемым Западом...
От обилия умных слов сидящему рядом с Ортопедом Пыху стало плохо.
— Мишель, ты язык не сломаешь? — протянул Денис. — Ты еще скажи «споспешествование»...
Ортопед сбился с мысли.
— Какая соборность? Кончилась она, Мишель, с приходом Петра, и все...
— Как это кончилась?
— А так, совсем. Сначала истории с Лжедмитриями, потом Петр и — капец соборности.
— А русское сознание?
— Какое? — Денис был несколько зол, но не на братков, а на дурацкую историю с часами Абрамовича.
— Русское, ну, российское...
— Миша, да нет никаких русских. Мы даже название своей страны правильно произнести не можем — все базарим: Россия, Россия, а надо — Русия, с ударением на первый слог. Опять в луже — польские бояре на свой манер слово переделали при Иване Грозном и нам подсунули.
— А народа русского тоже нет? — Ортопед навис сзади.
— Нет, конечно. Их и было-то на реке Рось не так много. Ну, тысяч восемь. Новгородцы их в двенадцатом веке выгнали, больно гадостный народец попался, потом они в районе нынешнего Гамбурга обосновались, но их тоже скоро попросили оттуда за сволочной характер. А последних росичей в устье Гвадалквивира вырезали, в начале четырнадцатого века.
— А мы кто?
— А черт нас знает. Метисы какие-то. Намешали племен, кочевников всяких, вот мы и получились. Со своей дурной наследственностью и физической выносливостью — Тупиковая ветка, типа кроманьонцев. Лет через пятьсот генофонд стабилизируется, там и посмотрим.
— А культура?
— Какая культура?! Жуткая смесь совершенно разных стилей! Исконно русскую культуру, считай, давно на какие-то жалкие подделки заменили, черт-те что копируем, сами разобраться не можем! — Денис сегодня был настроен высказывать парадоксальные теории. Его за это часто называли «поперечиной». — Хотя и у нас свои задвиги! Особенно в литературе. Ни в одной стране мира писателя «совестью нации» не назовут. Какая, к черту, совесть? Пишут из денег, все к кормушке лезут, поближе к правителям. А у нас с Пушкина понеслось... Достоевского, стопроцентного маньяка, выразителем русской души назвали! Да его квадратно-гнездовым надо было, чтоб ручонки к бумаге не тянул! А так, если это буквально воспринимать, получается, что наша нация склонна к коллективной шизофрении. Что, в общем, вполне вероятно, если по истории судить... Банду психов сделали, а не нацию! Вот, Мишель, в чем корень зла, не в евреях и не в кавказцах! В том, что из народа ненормальных делают, управлять так удобнее. Со школы вбивают — Достоевский гений, Толстой — зеркало русской души, Есенин — певец деревни, Маяковского, ах, затравили! А надо, если по-честному — Достоевский, увы, маниакально-депрессивным психозом страдал. Толстой — развратник был еще тот, от него девки прятались, когда он деревни свои обходил, Есенин — наркуша, Маяк вообще выдал! Знаете, как он умер? Перед смертью штаны снял, в зад записку пихнул — «Жил грешно и умер смешно!» — голову в печку засунул и застрелился. Вот так-то! Но об этом никто никогда не расскажет... Как же, образ поэта! Но ведь я не говорю о том, что всех забыть надо — совсем нет, просто человек — существо многоплановое, нельзя из одних гениев делать, а других забывать. Все мы люди, и все имеем право на самые разные поступки. Вот и все.
— Я чо-то не понял, — заявил Пых. — А что, действительно со стороны мы как психи смотримся?
— А то! Границы открыли, теперь весь мир не знает, куда от нас деваться. Вас взять, к примеру... Вы как из тура возвращаетесь, так вслед пачка ориентировок из Интерпола летит. Мне вообще непонятно, на фиг вы за границу ездите? Нажраться и помахаться и у нас можно. Вон, поехали за город, то же самое, и дешевле, стволы через таможню переть не надо. Благодать!
Ортопед с Пыхом задумались.
Приходилось признать, что Денис был прав — действительно, поездки за границу так и проходили, многие страны уже в визах отказывали. Правда, особо отличившимся.
Подъехали к месту.
Как и предполагал Денис, разговора не вышло. Циолковский был невменяем, мог только гукать, радостно указывать на штабеля ящиков с пустыми бутылками из-под фирменной водки и все норовил упасть. Ориентированность предприятия была видна невооруженным глазом — бочки с левым спиртом перегораживали проходы и безмолвно свидетельствовали о том, что дружба с Вартаном все так же нерушима. Циолковский крепил интернациональные связи.
Пых ошалело побродил по территории и сообщил, что, видимо, Королев решил «на живца» поймать здесь ОБЭП [67] в полном составе и, судя по здоровенному котловану за ангаром, их замочить и закопать. Рядом с ямой стоял экскаватор.
— Примитивно мыслишь, Коля, — сказал Денис. — Может, он космодром строил?
На обратном пути неутомимый Ортопед вновь пристал к Рыбакову.
— А вот Петр, что-то я не соображу. Он ведь Россию реформировал, промышленность поднимал...
— Видишь ли, Мишель, — Денис отвлекся от сервисной книжки «субурбэна», которую увлеченно листал, — Петр Первый — это самая крупная победа западной дипломатии. До него наших пробить было сложно. Петр получил образование в Европе. В самом этом факте ничего плохого нет, если бы не одно «т» — Петра мягко сориентировали отказаться от движения на Юг и переключили на Запад и Север, в болота и тундру. Вбили в башку всякую дрянь. Тогда Персия и прочие страны были зоной интересов Европы, русских туда ну никак нельзя было пускать. Иначе, если б Петр не послушался, ты бы сейчас в Индию ездил, как на дачу, она бы нашей триста лет уже была бы. Более того, у нас до Петра какое-то подобие парламента стало образовываться, но пришла эта оглобля — и все, боярским собраниям хана... Петра короновали — тут и понеслось. Ввел палочную дисциплину, ужесточил крепостное право и привязал рабочих к фабрикам, как рабов. До него было значительно разумнее и свободнее. А этот пресловутый рост производства — фикция чистой воды, очковтирательство. Вначале действительно работали лучше, ну, за счет телесных наказаний за опоздания или брак, а потом — швах! Рост производства в сравнении считать надо, а эти данные в учебниках не приводятся. На самом деле, через пять лет после смерти Петра каждая страна в Европе уже производила в десятки раз больше стали, чем мы. Вся эта Петрова система ни к чему хорошему не привела, нам до сих пор икается. Наши помещики, которые стали «типа фабрикантами», вместо вложения денег в производство начали театры открывать, произведения искусства закупать за границей, библиотеки безумные создавать, придурки. Из любовниц своих актрисулек сделали. Ну и получается — вместо развития капитализма и роста занятости — все деньги из России на Запад уходили, а наши ублюдки и рады — европейских архитекторов приглашают, даже мрамор в Италии для дворцов закупали. Прям как сейчас — то же самое, толпа идиотов полстраны за бесценок продала, там на аукционах сидят, дерьмо всякое покупают. А людям все это зачем, если жрать нечего? Ну на фиг нам эти безумные музеи? Сотни миллиардов долларов вбуханы, а толку? Девяносто процентов населения говорить правильно не умеет, несвязуха сплошная, книг не читают, пишут с ошибками... Какая культура? Оно им надо? А ты их в музей. Да он лучше стакан засадит, клеем занюхает и с соседями о Люське из вендиспансера потреплется... Культура, блин! Вот до чего Петр и остальные довели.
— А куда тебе, Сережа, такой танк? — Денис похлопал ладонью по полутораметровому капоту.
— Нормально, классная тачка. На дороге — улет...
— Ты бы наклейку сзади сделал «Мы ни перед кем не тормозим» и звезды на капоте, как у истребителя по числу побед. Или лучше «Хаммера» возьми...
— Не, я катался на «Хаммере», не то. Прием слабый, скорость... комфорт не очень... багажника нет.
Сергей Александров был товарищем домовитым и рассудительным. Кличку Тулип он получил за эпохальную бойню со всем составом участковых инспекторов своего участка.
Возвращался он как-то домой на свою Малую Ладожскую улицу, проходил по двору мимо мусорных баков, и тут вдруг два каких-то придурка — прыг да хвать за рукава! Сережа воспринял это как наглый гоп-стоп и меланхолично забросил тела за бачки. Оттуда внезапно вывалились еще человек десять и стали кидаться на мирного жителя. Александров разозлился и начал громить силы противника. Волны нападавших то накатывали, то откатывали, унося раненых. На гоп-стоп по массовости исполнения это явно не походило, что и неудивительно — двенадцать участковых в штатском, собравшихся в одном месте, думали, что проводят задержание матерого уголовника.
К счастью, пистолеты были сданы на какую-то очередную проверку состояния оружия и биться приходилось вручную. Не привыкшие к таким «махаловкам» участковые чувствовали себя неуютно. К приезду патруля на ногах оставалось трое, включая Александрова. На него наставили автоматы и приказали сдаться.
— Ни за что! — закричал гордый Тулип.
— Матвеев! — предупредил старший наряда. — Мы будем стрелять!
— Я не Матвеев, — ответствовал Сергей и добавил: — А вы — не стрелки!
— Точно, это Сережа Александров из пятой квартиры, — радостно сообщила бабулька со второго этажа, с удовольствием наблюдавшая за ходом сражения.
— Сереженька, что они хотят? — спросила другая старушка. — Может, на телевидение позвонить? Чай, не тридцать седьмой год на дворе!
Тулипа любили за то, что он за два дня вывел в округе всех хулиганов и постоянно помогал многочисленным пожилым обитательницам дома — то продукты поднесет, то денежек подбросит, гвоздь где забить — Сережа никогда не отказывал. Где живешь, надо со всеми дружить.
Автоматы опустились. Ситуация была идиотская. Если приедут телевизионщики, то сегодня же вечером будет объявлено, что дюжина тупорылых ментов и два экипажа ППС нападают на граждан на улицах, естественно, по пьяни и, естественно, по скудоумию. Старший наряда стиснул зубы.
Скудоумие действительно присутствовало — ведущий «диверсионной группы» участковых перепутал Малую Ладожскую с Большой и вывел «ударное подразделение» в чужой двор. Хотя все были трезвые. Старший патруля прислонился к машине.
— Вызывай скорую, кретин. Коммандос хреновы! Как объяснять будем?
Тулип величественно удалился в свой подъезд.
— Группа хулиганов успела скрыться, — вздохнул околоточный Сусанин.
Ортопед с Пыхом увязались за Денисом на ревизию заводика Циолковского. Они были свободны — только поздно вечером надо было заехать «обкашлять» одну проблему с сибиряками. Ортопед накануне разжился очередной патриотической книжкой, и ему не терпелось блеснуть эрудицией. Тулип бросал «Субурбан» из ряда в ряд, сверхмощная машина со свистом рассекала теплый осенний воздух, окружающие автомобили разлетались, как вальдшнепы из кустов после выстрела.
Тулип довольно скалился.
— В России всегда было сильно развито национальное самосознание, — многозначительно начал Ортопед, — идеи соборности превалируют над индивидуализмом, насаждаемым Западом...
От обилия умных слов сидящему рядом с Ортопедом Пыху стало плохо.
— Мишель, ты язык не сломаешь? — протянул Денис. — Ты еще скажи «споспешествование»...
Ортопед сбился с мысли.
— Какая соборность? Кончилась она, Мишель, с приходом Петра, и все...
— Как это кончилась?
— А так, совсем. Сначала истории с Лжедмитриями, потом Петр и — капец соборности.
— А русское сознание?
— Какое? — Денис был несколько зол, но не на братков, а на дурацкую историю с часами Абрамовича.
— Русское, ну, российское...
— Миша, да нет никаких русских. Мы даже название своей страны правильно произнести не можем — все базарим: Россия, Россия, а надо — Русия, с ударением на первый слог. Опять в луже — польские бояре на свой манер слово переделали при Иване Грозном и нам подсунули.
— А народа русского тоже нет? — Ортопед навис сзади.
— Нет, конечно. Их и было-то на реке Рось не так много. Ну, тысяч восемь. Новгородцы их в двенадцатом веке выгнали, больно гадостный народец попался, потом они в районе нынешнего Гамбурга обосновались, но их тоже скоро попросили оттуда за сволочной характер. А последних росичей в устье Гвадалквивира вырезали, в начале четырнадцатого века.
— А мы кто?
— А черт нас знает. Метисы какие-то. Намешали племен, кочевников всяких, вот мы и получились. Со своей дурной наследственностью и физической выносливостью — Тупиковая ветка, типа кроманьонцев. Лет через пятьсот генофонд стабилизируется, там и посмотрим.
— А культура?
— Какая культура?! Жуткая смесь совершенно разных стилей! Исконно русскую культуру, считай, давно на какие-то жалкие подделки заменили, черт-те что копируем, сами разобраться не можем! — Денис сегодня был настроен высказывать парадоксальные теории. Его за это часто называли «поперечиной». — Хотя и у нас свои задвиги! Особенно в литературе. Ни в одной стране мира писателя «совестью нации» не назовут. Какая, к черту, совесть? Пишут из денег, все к кормушке лезут, поближе к правителям. А у нас с Пушкина понеслось... Достоевского, стопроцентного маньяка, выразителем русской души назвали! Да его квадратно-гнездовым надо было, чтоб ручонки к бумаге не тянул! А так, если это буквально воспринимать, получается, что наша нация склонна к коллективной шизофрении. Что, в общем, вполне вероятно, если по истории судить... Банду психов сделали, а не нацию! Вот, Мишель, в чем корень зла, не в евреях и не в кавказцах! В том, что из народа ненормальных делают, управлять так удобнее. Со школы вбивают — Достоевский гений, Толстой — зеркало русской души, Есенин — певец деревни, Маяковского, ах, затравили! А надо, если по-честному — Достоевский, увы, маниакально-депрессивным психозом страдал. Толстой — развратник был еще тот, от него девки прятались, когда он деревни свои обходил, Есенин — наркуша, Маяк вообще выдал! Знаете, как он умер? Перед смертью штаны снял, в зад записку пихнул — «Жил грешно и умер смешно!» — голову в печку засунул и застрелился. Вот так-то! Но об этом никто никогда не расскажет... Как же, образ поэта! Но ведь я не говорю о том, что всех забыть надо — совсем нет, просто человек — существо многоплановое, нельзя из одних гениев делать, а других забывать. Все мы люди, и все имеем право на самые разные поступки. Вот и все.
— Я чо-то не понял, — заявил Пых. — А что, действительно со стороны мы как психи смотримся?
— А то! Границы открыли, теперь весь мир не знает, куда от нас деваться. Вас взять, к примеру... Вы как из тура возвращаетесь, так вслед пачка ориентировок из Интерпола летит. Мне вообще непонятно, на фиг вы за границу ездите? Нажраться и помахаться и у нас можно. Вон, поехали за город, то же самое, и дешевле, стволы через таможню переть не надо. Благодать!
Ортопед с Пыхом задумались.
Приходилось признать, что Денис был прав — действительно, поездки за границу так и проходили, многие страны уже в визах отказывали. Правда, особо отличившимся.
Подъехали к месту.
Как и предполагал Денис, разговора не вышло. Циолковский был невменяем, мог только гукать, радостно указывать на штабеля ящиков с пустыми бутылками из-под фирменной водки и все норовил упасть. Ориентированность предприятия была видна невооруженным глазом — бочки с левым спиртом перегораживали проходы и безмолвно свидетельствовали о том, что дружба с Вартаном все так же нерушима. Циолковский крепил интернациональные связи.
Пых ошалело побродил по территории и сообщил, что, видимо, Королев решил «на живца» поймать здесь ОБЭП [67] в полном составе и, судя по здоровенному котловану за ангаром, их замочить и закопать. Рядом с ямой стоял экскаватор.
— Примитивно мыслишь, Коля, — сказал Денис. — Может, он космодром строил?
На обратном пути неутомимый Ортопед вновь пристал к Рыбакову.
— А вот Петр, что-то я не соображу. Он ведь Россию реформировал, промышленность поднимал...
— Видишь ли, Мишель, — Денис отвлекся от сервисной книжки «субурбэна», которую увлеченно листал, — Петр Первый — это самая крупная победа западной дипломатии. До него наших пробить было сложно. Петр получил образование в Европе. В самом этом факте ничего плохого нет, если бы не одно «т» — Петра мягко сориентировали отказаться от движения на Юг и переключили на Запад и Север, в болота и тундру. Вбили в башку всякую дрянь. Тогда Персия и прочие страны были зоной интересов Европы, русских туда ну никак нельзя было пускать. Иначе, если б Петр не послушался, ты бы сейчас в Индию ездил, как на дачу, она бы нашей триста лет уже была бы. Более того, у нас до Петра какое-то подобие парламента стало образовываться, но пришла эта оглобля — и все, боярским собраниям хана... Петра короновали — тут и понеслось. Ввел палочную дисциплину, ужесточил крепостное право и привязал рабочих к фабрикам, как рабов. До него было значительно разумнее и свободнее. А этот пресловутый рост производства — фикция чистой воды, очковтирательство. Вначале действительно работали лучше, ну, за счет телесных наказаний за опоздания или брак, а потом — швах! Рост производства в сравнении считать надо, а эти данные в учебниках не приводятся. На самом деле, через пять лет после смерти Петра каждая страна в Европе уже производила в десятки раз больше стали, чем мы. Вся эта Петрова система ни к чему хорошему не привела, нам до сих пор икается. Наши помещики, которые стали «типа фабрикантами», вместо вложения денег в производство начали театры открывать, произведения искусства закупать за границей, библиотеки безумные создавать, придурки. Из любовниц своих актрисулек сделали. Ну и получается — вместо развития капитализма и роста занятости — все деньги из России на Запад уходили, а наши ублюдки и рады — европейских архитекторов приглашают, даже мрамор в Италии для дворцов закупали. Прям как сейчас — то же самое, толпа идиотов полстраны за бесценок продала, там на аукционах сидят, дерьмо всякое покупают. А людям все это зачем, если жрать нечего? Ну на фиг нам эти безумные музеи? Сотни миллиардов долларов вбуханы, а толку? Девяносто процентов населения говорить правильно не умеет, несвязуха сплошная, книг не читают, пишут с ошибками... Какая культура? Оно им надо? А ты их в музей. Да он лучше стакан засадит, клеем занюхает и с соседями о Люське из вендиспансера потреплется... Культура, блин! Вот до чего Петр и остальные довели.