Страница:
— Очень хорошая Катя женщина, — многозначительно сказала мать.
— Верно, — смущенно произнес Сергей.
— А раз так, то подумай, раз неохота прыгать, — потребовала мать. — Она же тебе всегда нравилась. О такой невестке и я мечтаю. А об Иринке забудь.
— Уже забыл… А ведь удалось мне, мам, найти летом убийцу Леши Бунчука.
— Кто же это?!
— Лешин сослуживец, майор Главного управления уголовного розыска. Сбил банду из ментов, грабили, убивали. А Леша его вычислил, ну, тот и заказал Бунчука.
— Расстреляют его?
— Майора? Да его еще до суда один недовольный уголовничек ухлопал. А другой жулик угробил этого. Среди них постоянно кровавая канитель.
Мать пододвигала Сергею конфеты, лимон, смотрела на него сокрушенно.
— Ну какой дьявол тебя в эту службу занес?!
— Мы, мам, наоборот, дьяволов, сатанят изводим. Сама видишь, сколько их расплодилось.
Пожалуй, только перед матерью Кострецов был самим собой. Привыкнув на оперативной работе постоянно менять личины, он пристрастился к калейдоскопу ролей не хуже актера. Но сейчас его глаза-буравчики не ввинчивались в собеседника, преждевременные морщины на переносице разгладились. И кудрявую шевелюру он не лохматил, как всегда, не превращал ее в дымовую завесу, отвлекающую внимание.
— Бываешь ты у Кати? — развивала свою тактику мать.
— А как же! Хромин заходит и я.
— И я, — передразнила она, усмехаясь быстрыми черными глазами. — Заходи к ней почаще, передавай от меня привет.
Она посмотрела на дольки лимона, которые Сергей не положил в чашку.
— Ты, как отец, — не любишь чай с лимоном. Он говорил: «Лимон крепость заварки съедает». Ты, Сережа, сейчас вообще — вылитый папа. И морщинки между бровей. Разбился он на треке в твои годы…
Глаза матери были сухи, Сергей никогда не видел ее плачущей.
— Я сейчас, мам, раскручиваю одного автогонщика-автоугонщика. Он тоже классным водилой был, войну в Афгане прошел. Теперь уголовник-рецидивист.
Она вздохнула.
— Ох, Сережа, сколько же сейчас нечисти среди спортсменов. Прямо набор идет из них в преступники. Да всегда таких среди нас хватает. Тех, что только за деньги стараются.
Мама помолчала, борясь с нахлынувшими чувствами, и тихо добавила:
— Какое счастье, что я твоего отца нашла. Он был идеалист и сорви-голова. Это удача для женщины… Но больше всего он любил скорость. Наверное, больше меня.
Она опустила голову и сдавленно закончила:
— А я… А я вот всегда больше доверяла своим двоим, не моторам…
Сергей увидел, что по щекам матери текут слезы.
«Как же она постарела, — с острой тоской подумал он. — Только внешне по привычке железно держится».
Кострецов не мог ее обнять, он этого не умел. Так же, как и она. Нежности между ними были не приняты.
— Докладывай, — сказал он лейтенанту. — На всех военных советах в императорской армии первым слово давали младшим по чину. Это я из истории знаю.
— Так точно, — весело ответил Гена. — Я к генералу Рузскому пока не ходил, изучал специалистов-преступников по орденам, их почерки.
— Правильно. И много пасется «орденоносцев»?
— Это целое направление промысла. Самая знаменитая банда действовала в восьмидесятые годы. История не менее длинная, чем ты мне про бриллиантщиков рассказывал.
— Излагай, — кивнул, закуривая, Кострецов. — Прогнозы и строятся на уже известных почерках преступников. — Трудились бандиты по всей территории СССР, было их десятка два, а в главарях Тарасенко. Самыми шустрыми были молодые супруги Калинины из Иванова. Действовали привычно: приезжали в очередной город и списывали фамилии ветеранов с досок почета на стендах. А для полной информации шел Калинин под видом московского журналиста в местный совет ветеранов, где ему любезно выкладывали списки подопечных. Потом в горсправке нетрудно было узнать и их адреса. Калинин имел вид и манеры вполне журналистские, гостеприимность ветеранов обеспечивалась очень популярной тогда телепередачей об участниках войны «От всей души».
— Это высокий класс уголовников, — заметил капитан.
— Иногда Калинин, прибывший к очередной жертве за интервью, по-журналистски непринужденно шатаясь по квартире, прихватывал из разных мест ордена. Бывало, работал на пару с супругой — «коллегой журналисткой». Она, например, просила хозяина принести ей стакан воды, тот уходил на кухню, а Калинины драли ордена прямо с висевшего на стуле пиджака. За три года они обработали так девятнадцать городов, совершив тридцать девять краж. Украли свыше пятидесяти орденов Ленина, несколько Золотых Звезд, десятки других орденов и медалей. Ограбили шестерых Героев Советского Союза, семерых Героев Социалистического Труда… Вот ты сказал: высокого они класса. Но дошла эта парочка до того, что между, так сказать, журналистски-орденским делом убила и попадью — за иконы, которые оказались незначительной стоимости.
— Высокий класс — с точки зрения подготовки преступления, дерзости, умения внушить к себе доверие. От обычного-то блатного парашей за версту несет. А нутро у всей этой уголовщины бесклассное, она до крови запросто доходит.
— Погорели Калинины и вся их банда в Москве. По прибытии сюда парочка разжилась в «Мосгорсправке» адресом Героя Советского Союза, вице-адмирала в отставке Георгия Холостякова. Тому было уж восемьдесят. Пошли к нему на разведку как студенты-заочники журфака МГУ. Посидели с ним и его женой, порасспрашивали. В следующий раз решили брать ордена. Заявились опять, вроде б за дополнением к интервью. Но помешал неожиданно явившийся гость. Набрались наглости и на третий раз, причем Калинин прихватил с собой в сумке монтировку. В дом их пустили, но жена вице-адмирала что-то заподозрила. Воровка Калинина попросила традиционный стакан воды, а хозяйка пошла не на кухню, а к входной двери. Калинин кинулся за ней и убил ударом монтировки по голове. Потом так же и Холостякова.
— После убийства попадьи ему уж все нипочем было, — произнес Кострецов. — Такое трудно лишь в первый раз.
— Забрали они китель с орденами, орденские книжки, даже адмиральский вымпел прихватили… Органы на уши встали, когда выяснилось, что Холостяков командовал Новороссийским оборонительным районом, — фронтовой соратник Брежнева! А жена его оказалась бывшей супругой новороссийского героя Цезаря Куникова, которого увековечил Брежнев в своей книжке «Малая земля»…
— И дошло до Андропова, — продолжил капитан.
— А ты почему так решил? Правильно. Андропов приказал найти убийц во что бы то ни стало.
— Да, то же самое, что в бриллиантовом деле, о котором я тебе рассказывал. Если узнали на самом верху, то точно раскопают и всех переловят. А не заинтересуется высокая шишка сложным делом, останется оно висяком, если более-менее инициативный правильный мент за него не возьмется. Так было, Гена, и так есть. Вот что обидно! Ведь умеем ловить, но на хрен это надо, если начальство не придавит.
— Короче, досталось муровцам. Что только они не отрабатывали. Добрались и до того, что в 1937 году Холостякова арестовал НКВД. Просчитали человека, который на него донес, но тот уже умер.
— А по приказу Андропова должны были стукача из могилы достать и применить спецметоды допроса, — засмеялся капитан.
— Муровцам не до смеха было. Курировал следствие заместитель прокурора Москвы. А Калинины по Союзу тем временем «журналистами» все болтались. Вот тогда-то, Сергей, опера и взялись за то, с чего мы с тобой сейчас начинаем. Начали анализировать все уголовные дела, которые хоть как-то были похожи на это. И вышли на главаря шайки Тарасенко! Оперативно подсмотрели у него в коллекции орденок, который украли Калинины еще в начале своей карьеры у себя в Иванове. К Тарасенко на допросах и применили те самые спецметоды. Раскололся он, взяли банду. Калинину дали вышку, его жене — пятнадцать лет.
— Ты, Гена, неплохо подготовился, — сказал Кострецов. — Надеюсь, почерки и других «орденоносцев» у тебя на учете.
— Загнал все в компьютер.
— Ну, а у меня уже имена имеются. Одно веселое — Неумывайкин, другое тоже звучное — Вахтанг Барадзе. Эдик Неумывайкин, который уж, наверное, седой, — это современниковский барыга-бриллиантщик: по-прежнему проживает в Москве, крутится в театре. А на грузина Вахтанга я совершенно случайно попал. И представь себе — ездит на угнанном из «Современника» красном «пежо»! Все кругом считают этого Барадзе кинорежиссером, но, судя по ухваткам в обращении с женским полом, сдается мне, он только одно у девиц может снимать. Кроме того, есть наколка на главаря автоугонщиков — Гриню Духа. Знаю я по Чистякам этого аса.
— Быстро ты работаешь, — с завистью проговорил Топков. — Да это элементарные оперские подлеты. Освоенный тобой объем работы научней, солиднее. Каждому свое. Я ж «земляной», вот и кручусь, больше прыгаю, чем думаю. Продолжай в том же духе, с генералом Рузским сможешь умно поговорить, — умалил капитан свои достижения, чтобы молоденький опер не расстраивался.
Лейтенанту Гене Кострецов все же не захотел рассказать «банановый» анекдот, задевший его за живое.
Дверь открыл сам хозяин. Был Эдуард Анатольевич приземистым, заплывшим жиром, и седой весь, словно белой плесенью покрыт. Глаза бегали, как у типичного кладовщика, ведающего отделом снабжения и сбыта.
Капитан показал удостоверение.
— Можно задать вам несколько вопросов?
— Где мне их только не задавали, — печально произнес Неумывайкин и пригласил войти.
Прошли в роскошно обставленную гостиную. Сергей, кинув взгляд на антикварную мебель, сел на диван карельской березы. Эдуард Анатольевич взгляд заметил, пробормотал:
— Какое счастье, что нынче не нужно отвечать на вопросы хотя бы о комнатной обстановке.
— Да, теперь и каменная дача органы мало интересует, — усмехнулся Кострецов. — Мир и Россия наконец пережили информационную революцию. Общеизвестно: кто владеет информацией, тот владеет всем. Так что слово ныне дороже кирпичных паЛат. — Истинно, истинно, гражданин капитан, — задвигал глазками Неумывайкин, — вспомнили о библейских временах. Как там в Библии? «Сначала было Слово».
Капитан, налегая на важность информации, подумал, что достаточно намекнул, зачем сюда явился. Поинтересовался уже отвлеченно:
— Библию почитываете?
— Теперь это надо, как раньше «Историю КПСС». Все возвращается в нормальные жизненные расклады… Те же брюлики взять. Зачем их с производства тащить? Иди в магазин и купи, сколько тебе нужно. А раньше-то — дефицит.
Кострецов простецки заулыбался.
— Неужели ничего не осталось, что требуется по-старинному стырить?
— Почему не осталось? Всегда есть. Но воруют-то больше, чтобы не терять квалификации. Профессия есть профессия, — рассудил Неумывайкин, попивая лимонад из стакана, стоявшего на передвижном столике рядом с ним. Кострецову, однако, угоститься не предлагал.
— Значит, и скупщики краденого не переведутся. Тоже не имеют права терять квалификацию, — проговорил Сергей, внезапно остановив взгляд на переносице Эдуарда Анатольевича.
У того клюквенно прилила к лицу кровь, он угрюмо спросил:
— Вы уточнили уже все, что хотели?
— Еще и не начинал.
Неумывайкин глянул презрительно.
— Зря издалека заходите. Я эти ментовские фокусы наизусть знаю. Сначала — об отвлеченном, вроде б оно и главное, а потом, вскользь, об основном. Так что будьте попроще.
Кострецов сказал:
— Вам привет от Далилы Митрофановны.
— Да?! — немного растерянно переспросил бывший театральный администратор. Капитан почувствовал, что Неумывайкину неуютно. Подумал: «Об ограблениях в „Современнике“, конечно, знает. Понимает, что его элементарно можно заподозрить как наводчика. А может быть, он действительно в доле? Возможно, связан и с Духом?.. Нет, насчет Грини вряд ли. Машины не его профиль. Ну а пропавшие драгоценности, ордена?»
Тот, словно бы подслушав размышления опера, грустно проговорил:
— Если в «Современнике» что-то не в порядке с ценностями, обязательно мытарят Неумывайкина.
— Уже беспокоили вас?
— А то как же, гражданин капитан! Но вы поймите! Этот театр был и остался для меня вторым родным домом. Никогда ничего из него не выносил, а вот за то, что туда принес, отбыл долгий срок.
— Это да, — задумчиво произнес Кострецов, — там в свое время вы формировали утонченный вкус богемы, не всегда понимающей прекрасное.
Неумывайкин заговорил серьезно:
— Вот именно! А тут какие-то шакалы обнаглели до предела. Кого они грабили?! Талантливых людей, которые при новой жизни только-только смогли почувствовать возможность заработать, купить что-то дорогое. Ну хотя бы машины, которые на Западе у любого давным-давно как расхожие зажигалки в кармане.
— Не одобряете этих грабителей?
— Если вы с Далилой обо мне говорили, то зачем спрашиваете? Я патриот «Современника»! Все, кто протягивает к нему грязные руки, мои враги.
— Даже если они из одного с вами цеха? Я имею в виду не театральное братство. Я ведь, кроме Далилы, и в МУРе досье на вас посмотрел.
Неумывайкин с достоинством потряс седой головой.
— Там на меня пухлое досье. И пополняется разными слухами.
— А что же еще остается, Эдуард Анатольевич, если после зэковских академий вас черта с два ухватишь?
Рассмеялся Неумывайкин, довольно прищурился.
— А, пришлось-таки признать? Постарел Неумывайкин, стал мудр. Но если начистоту, мне теперь много не надо. Квартира обставлена хорошо, есть машина для выездов. Кое-что отложил на дожитие, как старые зэки говорят. Но и это в деревянный конверт не заберешь. Чего же мне еще? Я один, ни жены, ни детей… Так что сбавил былые обороты. А в тех случайных операциях, о которых стучат в МУР, участвовать не рискую. Да и кому я всерьез нужен?! Может быть, РУОПу? Так я не завязан ни в банды, ни в группы. Дряхлый волк-одиночка. Ну что мои обороты, когда на Москве заправляет международная антикварная мафия! Уголовке я требуюсь? Тоже не особенно. Скоро умру, зачем меня преследовать?
— Все логично, Эдуард Анатольевич. Поэтому я к вам пришел как к патриоту «Современника».
Неумывайкин испытывающе смотрел на него. Потом сморщил свои серо-буро-малиновые щеки и сказал:
— А знаете, капитан, если б вы ко мне не пришли, я, возможно, сам бы наколку в угро или РУОП анонимно кинул по этим делам. Так меня эти вонючки возмутили! Перешерстили театр, да еще и студию Олега Павловича Табакова, нашего старого артиста.
Кострецов, не сбавляя темпа, кинул еще один вопрос:
— Гриню Духа имеете в виду?
— Духа? Не знаю такого. Этот к делам причастен?
— Похоже, занимался угонами.
— Машины? — недоуменно вскинул брови Неумывайкин. — Это не моего класса. Грубо — я не уважаю. Я, капитан, негодую по поводу исчезновения орденов генерала Рузского. Благороднейший человек, театрам помогал, и рвань беспардонная так с его коллекционными вещами поступила!
Эдуард Анатольевич замолчал. Капитан понимал, что сдавать своих такому зубру нелегко, очевидно, никогда не приходилось. Кострецов помог:
— Вы хоть намекните.
Неумывайкин тряхнул седовласой головой, поднял арбузную свою физиономию.
— Стар я, чтобы, как девушка, намекать. Если базарю, то базарю за всю масть, — перешел он от волнения на феню. — Сука эта рваная — Федя Труба! Он, я не сомневаюсь, своих сявок кинул на брюлики актрис, а главное — на ордена. Слыхали о таком фармазоне?
— Нет. Но в оперразработках угро, наверное, фигурирует.
— Должен быть. Срок волок не раз. Специалист по орденам.
Капитан напомнил:
— Класса банды Тарасенко, что в восьмидесятых по Союзу шарила? У того под журналистов работали супруги Калинины.
Эдуард Анатольевич брезгливо скривился.
— Помню это дело. Я ж тогда на зоне был, туда подробнее доходит. Ну кем были эти молодые люди Калинины? Интеллигентные мокрушники. Да и пахан их Тарасенко — гусь лапчатый. Сгорели все, потому как он, бивень, замазанное у себя на коллекции держал. Это вор?! А Федя Труба — профессор, специалист. Сам уж давно на дела почти не ходит, у него учеников целый выводок. Ныне фарт на ордена. Границы открыли, так такие дореволюционные сокровища взад-вперед из России заходили. Тут и именное наградное оружие: золотое, осыпанное драгоценностями… Труба по всему этому товару лекции в МГУ может читать.
— А почему — Труба?
Неумывайкин усмехнулся.
— Как и многие кликухи, эту в насмешку приляпали. Когда повязали Федю впервые, он на киче под следствием по молодой расстроенности все причитал в камере: «Дело — труба». Сейчас он матерый, но конченый человек… Кокаинист. Очень дорогое удовольствие. Теперь Федя больше для его бесперебойности старается.
— Не такой конченый, раз его люди так театры проутюжили.
Неумывайкин презрительно оттопырил губы.
— Все это лебединые песни Феди. Он так дошел, что уж анфаса нет, только профиль остался. Совершенно изможденное, треугольное лицо. А нос спицей у него и так был. Марафет достает и не таких умников. Уходя из квартиры Неумывайкина, Кострецов подумал, что, судя по описанию, которое дал Феде хозяин, тому больше б подошла лисья кличка. Треугольное, «лисье» лицо говорит о хитрости и расчетливости человека и, бывает сочетается с мнительностью и импульсивностью.
«Впрочем, — усмехнулся Кострецов про себя, очень довольный визитом, — и у лис бывает хвост трубой».
Глава 4
— Верно, — смущенно произнес Сергей.
— А раз так, то подумай, раз неохота прыгать, — потребовала мать. — Она же тебе всегда нравилась. О такой невестке и я мечтаю. А об Иринке забудь.
— Уже забыл… А ведь удалось мне, мам, найти летом убийцу Леши Бунчука.
— Кто же это?!
— Лешин сослуживец, майор Главного управления уголовного розыска. Сбил банду из ментов, грабили, убивали. А Леша его вычислил, ну, тот и заказал Бунчука.
— Расстреляют его?
— Майора? Да его еще до суда один недовольный уголовничек ухлопал. А другой жулик угробил этого. Среди них постоянно кровавая канитель.
Мать пододвигала Сергею конфеты, лимон, смотрела на него сокрушенно.
— Ну какой дьявол тебя в эту службу занес?!
— Мы, мам, наоборот, дьяволов, сатанят изводим. Сама видишь, сколько их расплодилось.
Пожалуй, только перед матерью Кострецов был самим собой. Привыкнув на оперативной работе постоянно менять личины, он пристрастился к калейдоскопу ролей не хуже актера. Но сейчас его глаза-буравчики не ввинчивались в собеседника, преждевременные морщины на переносице разгладились. И кудрявую шевелюру он не лохматил, как всегда, не превращал ее в дымовую завесу, отвлекающую внимание.
— Бываешь ты у Кати? — развивала свою тактику мать.
— А как же! Хромин заходит и я.
— И я, — передразнила она, усмехаясь быстрыми черными глазами. — Заходи к ней почаще, передавай от меня привет.
Она посмотрела на дольки лимона, которые Сергей не положил в чашку.
— Ты, как отец, — не любишь чай с лимоном. Он говорил: «Лимон крепость заварки съедает». Ты, Сережа, сейчас вообще — вылитый папа. И морщинки между бровей. Разбился он на треке в твои годы…
Глаза матери были сухи, Сергей никогда не видел ее плачущей.
— Я сейчас, мам, раскручиваю одного автогонщика-автоугонщика. Он тоже классным водилой был, войну в Афгане прошел. Теперь уголовник-рецидивист.
Она вздохнула.
— Ох, Сережа, сколько же сейчас нечисти среди спортсменов. Прямо набор идет из них в преступники. Да всегда таких среди нас хватает. Тех, что только за деньги стараются.
Мама помолчала, борясь с нахлынувшими чувствами, и тихо добавила:
— Какое счастье, что я твоего отца нашла. Он был идеалист и сорви-голова. Это удача для женщины… Но больше всего он любил скорость. Наверное, больше меня.
Она опустила голову и сдавленно закончила:
— А я… А я вот всегда больше доверяла своим двоим, не моторам…
Сергей увидел, что по щекам матери текут слезы.
«Как же она постарела, — с острой тоской подумал он. — Только внешне по привычке железно держится».
Кострецов не мог ее обнять, он этого не умел. Так же, как и она. Нежности между ними были не приняты.
* * *
Через несколько дней Кострецов встретился с Геной Топковым, чтобы обменяться новостями.— Докладывай, — сказал он лейтенанту. — На всех военных советах в императорской армии первым слово давали младшим по чину. Это я из истории знаю.
— Так точно, — весело ответил Гена. — Я к генералу Рузскому пока не ходил, изучал специалистов-преступников по орденам, их почерки.
— Правильно. И много пасется «орденоносцев»?
— Это целое направление промысла. Самая знаменитая банда действовала в восьмидесятые годы. История не менее длинная, чем ты мне про бриллиантщиков рассказывал.
— Излагай, — кивнул, закуривая, Кострецов. — Прогнозы и строятся на уже известных почерках преступников. — Трудились бандиты по всей территории СССР, было их десятка два, а в главарях Тарасенко. Самыми шустрыми были молодые супруги Калинины из Иванова. Действовали привычно: приезжали в очередной город и списывали фамилии ветеранов с досок почета на стендах. А для полной информации шел Калинин под видом московского журналиста в местный совет ветеранов, где ему любезно выкладывали списки подопечных. Потом в горсправке нетрудно было узнать и их адреса. Калинин имел вид и манеры вполне журналистские, гостеприимность ветеранов обеспечивалась очень популярной тогда телепередачей об участниках войны «От всей души».
— Это высокий класс уголовников, — заметил капитан.
— Иногда Калинин, прибывший к очередной жертве за интервью, по-журналистски непринужденно шатаясь по квартире, прихватывал из разных мест ордена. Бывало, работал на пару с супругой — «коллегой журналисткой». Она, например, просила хозяина принести ей стакан воды, тот уходил на кухню, а Калинины драли ордена прямо с висевшего на стуле пиджака. За три года они обработали так девятнадцать городов, совершив тридцать девять краж. Украли свыше пятидесяти орденов Ленина, несколько Золотых Звезд, десятки других орденов и медалей. Ограбили шестерых Героев Советского Союза, семерых Героев Социалистического Труда… Вот ты сказал: высокого они класса. Но дошла эта парочка до того, что между, так сказать, журналистски-орденским делом убила и попадью — за иконы, которые оказались незначительной стоимости.
— Высокий класс — с точки зрения подготовки преступления, дерзости, умения внушить к себе доверие. От обычного-то блатного парашей за версту несет. А нутро у всей этой уголовщины бесклассное, она до крови запросто доходит.
— Погорели Калинины и вся их банда в Москве. По прибытии сюда парочка разжилась в «Мосгорсправке» адресом Героя Советского Союза, вице-адмирала в отставке Георгия Холостякова. Тому было уж восемьдесят. Пошли к нему на разведку как студенты-заочники журфака МГУ. Посидели с ним и его женой, порасспрашивали. В следующий раз решили брать ордена. Заявились опять, вроде б за дополнением к интервью. Но помешал неожиданно явившийся гость. Набрались наглости и на третий раз, причем Калинин прихватил с собой в сумке монтировку. В дом их пустили, но жена вице-адмирала что-то заподозрила. Воровка Калинина попросила традиционный стакан воды, а хозяйка пошла не на кухню, а к входной двери. Калинин кинулся за ней и убил ударом монтировки по голове. Потом так же и Холостякова.
— После убийства попадьи ему уж все нипочем было, — произнес Кострецов. — Такое трудно лишь в первый раз.
— Забрали они китель с орденами, орденские книжки, даже адмиральский вымпел прихватили… Органы на уши встали, когда выяснилось, что Холостяков командовал Новороссийским оборонительным районом, — фронтовой соратник Брежнева! А жена его оказалась бывшей супругой новороссийского героя Цезаря Куникова, которого увековечил Брежнев в своей книжке «Малая земля»…
— И дошло до Андропова, — продолжил капитан.
— А ты почему так решил? Правильно. Андропов приказал найти убийц во что бы то ни стало.
— Да, то же самое, что в бриллиантовом деле, о котором я тебе рассказывал. Если узнали на самом верху, то точно раскопают и всех переловят. А не заинтересуется высокая шишка сложным делом, останется оно висяком, если более-менее инициативный правильный мент за него не возьмется. Так было, Гена, и так есть. Вот что обидно! Ведь умеем ловить, но на хрен это надо, если начальство не придавит.
— Короче, досталось муровцам. Что только они не отрабатывали. Добрались и до того, что в 1937 году Холостякова арестовал НКВД. Просчитали человека, который на него донес, но тот уже умер.
— А по приказу Андропова должны были стукача из могилы достать и применить спецметоды допроса, — засмеялся капитан.
— Муровцам не до смеха было. Курировал следствие заместитель прокурора Москвы. А Калинины по Союзу тем временем «журналистами» все болтались. Вот тогда-то, Сергей, опера и взялись за то, с чего мы с тобой сейчас начинаем. Начали анализировать все уголовные дела, которые хоть как-то были похожи на это. И вышли на главаря шайки Тарасенко! Оперативно подсмотрели у него в коллекции орденок, который украли Калинины еще в начале своей карьеры у себя в Иванове. К Тарасенко на допросах и применили те самые спецметоды. Раскололся он, взяли банду. Калинину дали вышку, его жене — пятнадцать лет.
— Ты, Гена, неплохо подготовился, — сказал Кострецов. — Надеюсь, почерки и других «орденоносцев» у тебя на учете.
— Загнал все в компьютер.
— Ну, а у меня уже имена имеются. Одно веселое — Неумывайкин, другое тоже звучное — Вахтанг Барадзе. Эдик Неумывайкин, который уж, наверное, седой, — это современниковский барыга-бриллиантщик: по-прежнему проживает в Москве, крутится в театре. А на грузина Вахтанга я совершенно случайно попал. И представь себе — ездит на угнанном из «Современника» красном «пежо»! Все кругом считают этого Барадзе кинорежиссером, но, судя по ухваткам в обращении с женским полом, сдается мне, он только одно у девиц может снимать. Кроме того, есть наколка на главаря автоугонщиков — Гриню Духа. Знаю я по Чистякам этого аса.
— Быстро ты работаешь, — с завистью проговорил Топков. — Да это элементарные оперские подлеты. Освоенный тобой объем работы научней, солиднее. Каждому свое. Я ж «земляной», вот и кручусь, больше прыгаю, чем думаю. Продолжай в том же духе, с генералом Рузским сможешь умно поговорить, — умалил капитан свои достижения, чтобы молоденький опер не расстраивался.
Лейтенанту Гене Кострецов все же не захотел рассказать «банановый» анекдот, задевший его за живое.
* * *
Об Эдуарде Анатольевиче Неумывайкине Кострецов навел справки в МУРе. Фигурировала эта театральная личность и в современных оперданных. Промышлял он старым и вовсе нетеатральным ремеслом скупщика краденого, значительно расширив в последнее время ассортимент. Был замечен в подозрительном сбыте икон, картин, других вещей, похожих на экспонаты из музеев. Кострецов поехал к Неумывайкину на квартиру.Дверь открыл сам хозяин. Был Эдуард Анатольевич приземистым, заплывшим жиром, и седой весь, словно белой плесенью покрыт. Глаза бегали, как у типичного кладовщика, ведающего отделом снабжения и сбыта.
Капитан показал удостоверение.
— Можно задать вам несколько вопросов?
— Где мне их только не задавали, — печально произнес Неумывайкин и пригласил войти.
Прошли в роскошно обставленную гостиную. Сергей, кинув взгляд на антикварную мебель, сел на диван карельской березы. Эдуард Анатольевич взгляд заметил, пробормотал:
— Какое счастье, что нынче не нужно отвечать на вопросы хотя бы о комнатной обстановке.
— Да, теперь и каменная дача органы мало интересует, — усмехнулся Кострецов. — Мир и Россия наконец пережили информационную революцию. Общеизвестно: кто владеет информацией, тот владеет всем. Так что слово ныне дороже кирпичных паЛат. — Истинно, истинно, гражданин капитан, — задвигал глазками Неумывайкин, — вспомнили о библейских временах. Как там в Библии? «Сначала было Слово».
Капитан, налегая на важность информации, подумал, что достаточно намекнул, зачем сюда явился. Поинтересовался уже отвлеченно:
— Библию почитываете?
— Теперь это надо, как раньше «Историю КПСС». Все возвращается в нормальные жизненные расклады… Те же брюлики взять. Зачем их с производства тащить? Иди в магазин и купи, сколько тебе нужно. А раньше-то — дефицит.
Кострецов простецки заулыбался.
— Неужели ничего не осталось, что требуется по-старинному стырить?
— Почему не осталось? Всегда есть. Но воруют-то больше, чтобы не терять квалификации. Профессия есть профессия, — рассудил Неумывайкин, попивая лимонад из стакана, стоявшего на передвижном столике рядом с ним. Кострецову, однако, угоститься не предлагал.
— Значит, и скупщики краденого не переведутся. Тоже не имеют права терять квалификацию, — проговорил Сергей, внезапно остановив взгляд на переносице Эдуарда Анатольевича.
У того клюквенно прилила к лицу кровь, он угрюмо спросил:
— Вы уточнили уже все, что хотели?
— Еще и не начинал.
Неумывайкин глянул презрительно.
— Зря издалека заходите. Я эти ментовские фокусы наизусть знаю. Сначала — об отвлеченном, вроде б оно и главное, а потом, вскользь, об основном. Так что будьте попроще.
Кострецов сказал:
— Вам привет от Далилы Митрофановны.
— Да?! — немного растерянно переспросил бывший театральный администратор. Капитан почувствовал, что Неумывайкину неуютно. Подумал: «Об ограблениях в „Современнике“, конечно, знает. Понимает, что его элементарно можно заподозрить как наводчика. А может быть, он действительно в доле? Возможно, связан и с Духом?.. Нет, насчет Грини вряд ли. Машины не его профиль. Ну а пропавшие драгоценности, ордена?»
Тот, словно бы подслушав размышления опера, грустно проговорил:
— Если в «Современнике» что-то не в порядке с ценностями, обязательно мытарят Неумывайкина.
— Уже беспокоили вас?
— А то как же, гражданин капитан! Но вы поймите! Этот театр был и остался для меня вторым родным домом. Никогда ничего из него не выносил, а вот за то, что туда принес, отбыл долгий срок.
— Это да, — задумчиво произнес Кострецов, — там в свое время вы формировали утонченный вкус богемы, не всегда понимающей прекрасное.
Неумывайкин заговорил серьезно:
— Вот именно! А тут какие-то шакалы обнаглели до предела. Кого они грабили?! Талантливых людей, которые при новой жизни только-только смогли почувствовать возможность заработать, купить что-то дорогое. Ну хотя бы машины, которые на Западе у любого давным-давно как расхожие зажигалки в кармане.
— Не одобряете этих грабителей?
— Если вы с Далилой обо мне говорили, то зачем спрашиваете? Я патриот «Современника»! Все, кто протягивает к нему грязные руки, мои враги.
— Даже если они из одного с вами цеха? Я имею в виду не театральное братство. Я ведь, кроме Далилы, и в МУРе досье на вас посмотрел.
Неумывайкин с достоинством потряс седой головой.
— Там на меня пухлое досье. И пополняется разными слухами.
— А что же еще остается, Эдуард Анатольевич, если после зэковских академий вас черта с два ухватишь?
Рассмеялся Неумывайкин, довольно прищурился.
— А, пришлось-таки признать? Постарел Неумывайкин, стал мудр. Но если начистоту, мне теперь много не надо. Квартира обставлена хорошо, есть машина для выездов. Кое-что отложил на дожитие, как старые зэки говорят. Но и это в деревянный конверт не заберешь. Чего же мне еще? Я один, ни жены, ни детей… Так что сбавил былые обороты. А в тех случайных операциях, о которых стучат в МУР, участвовать не рискую. Да и кому я всерьез нужен?! Может быть, РУОПу? Так я не завязан ни в банды, ни в группы. Дряхлый волк-одиночка. Ну что мои обороты, когда на Москве заправляет международная антикварная мафия! Уголовке я требуюсь? Тоже не особенно. Скоро умру, зачем меня преследовать?
— Все логично, Эдуард Анатольевич. Поэтому я к вам пришел как к патриоту «Современника».
Неумывайкин испытывающе смотрел на него. Потом сморщил свои серо-буро-малиновые щеки и сказал:
— А знаете, капитан, если б вы ко мне не пришли, я, возможно, сам бы наколку в угро или РУОП анонимно кинул по этим делам. Так меня эти вонючки возмутили! Перешерстили театр, да еще и студию Олега Павловича Табакова, нашего старого артиста.
Кострецов, не сбавляя темпа, кинул еще один вопрос:
— Гриню Духа имеете в виду?
— Духа? Не знаю такого. Этот к делам причастен?
— Похоже, занимался угонами.
— Машины? — недоуменно вскинул брови Неумывайкин. — Это не моего класса. Грубо — я не уважаю. Я, капитан, негодую по поводу исчезновения орденов генерала Рузского. Благороднейший человек, театрам помогал, и рвань беспардонная так с его коллекционными вещами поступила!
Эдуард Анатольевич замолчал. Капитан понимал, что сдавать своих такому зубру нелегко, очевидно, никогда не приходилось. Кострецов помог:
— Вы хоть намекните.
Неумывайкин тряхнул седовласой головой, поднял арбузную свою физиономию.
— Стар я, чтобы, как девушка, намекать. Если базарю, то базарю за всю масть, — перешел он от волнения на феню. — Сука эта рваная — Федя Труба! Он, я не сомневаюсь, своих сявок кинул на брюлики актрис, а главное — на ордена. Слыхали о таком фармазоне?
— Нет. Но в оперразработках угро, наверное, фигурирует.
— Должен быть. Срок волок не раз. Специалист по орденам.
Капитан напомнил:
— Класса банды Тарасенко, что в восьмидесятых по Союзу шарила? У того под журналистов работали супруги Калинины.
Эдуард Анатольевич брезгливо скривился.
— Помню это дело. Я ж тогда на зоне был, туда подробнее доходит. Ну кем были эти молодые люди Калинины? Интеллигентные мокрушники. Да и пахан их Тарасенко — гусь лапчатый. Сгорели все, потому как он, бивень, замазанное у себя на коллекции держал. Это вор?! А Федя Труба — профессор, специалист. Сам уж давно на дела почти не ходит, у него учеников целый выводок. Ныне фарт на ордена. Границы открыли, так такие дореволюционные сокровища взад-вперед из России заходили. Тут и именное наградное оружие: золотое, осыпанное драгоценностями… Труба по всему этому товару лекции в МГУ может читать.
— А почему — Труба?
Неумывайкин усмехнулся.
— Как и многие кликухи, эту в насмешку приляпали. Когда повязали Федю впервые, он на киче под следствием по молодой расстроенности все причитал в камере: «Дело — труба». Сейчас он матерый, но конченый человек… Кокаинист. Очень дорогое удовольствие. Теперь Федя больше для его бесперебойности старается.
— Не такой конченый, раз его люди так театры проутюжили.
Неумывайкин презрительно оттопырил губы.
— Все это лебединые песни Феди. Он так дошел, что уж анфаса нет, только профиль остался. Совершенно изможденное, треугольное лицо. А нос спицей у него и так был. Марафет достает и не таких умников. Уходя из квартиры Неумывайкина, Кострецов подумал, что, судя по описанию, которое дал Феде хозяин, тому больше б подошла лисья кличка. Треугольное, «лисье» лицо говорит о хитрости и расчетливости человека и, бывает сочетается с мнительностью и импульсивностью.
«Впрочем, — усмехнулся Кострецов про себя, очень довольный визитом, — и у лис бывает хвост трубой».
Глава 4
Сыск у опера Кострецова шел полным ходом; не дремали и люди, которых он затягивал в паутину расспросов. Осведомитель Кеша Черч не забыл их разговора во дворе банка, увенчанного легендарными ночевками взломщика Паршина.
Черч, кочующий по подвалам и чердакам, часто зарабатывал себе на выпивку не только информацией для Кострецова. Поставлял Кеша нужные сведения и уголовникам, которые, в отличие от опера, оплачивали ее ценность. Являясь таким образом двойным агентом, Черч изощрился в вылавливании слухов, намеков, наводок. Он болтался среди криминалитета, торговцев, дворников, таксистов и прочего многознающего люда Чистяков. Подстерегал неосторожные слова, замечания, откровения в пивных и самых разных местах, где человека так и подмывает выговориться.
Для уголовной стороны он, например, охотился за информацией о квартирах и машинах новых русских для ограбления или угона. Так же была важна блатным трепотня их «коллег» о разборках, переделе сфер влияния в центровой Москве. Кеша, ходячий банк данных, ориентировался во всем этом, как премудрый пескарь, исплававший окружающие норы до взвихрения ила и донного песка. Поэтому и носители сведений относились к нему с интересом.
В один из вечерков Черч стоял в любимой пивной на Банковском, уверенно примазавшись к паре молодых блатарей, которые, глотая водку с пивом, доходили до нужной ему кондиции. По Кешиным наблюдениям, были ребята из шайки автоугонщиков Грини Духа.
Паренька с тюремными перстнями-наколками на пальцах кликали Веревкой за худобу и высокий рост. Второй, в тельняшке, выглядывающей из распаха шелковой рубахи, прозывался Камбузом, — вероятно, за любовь к морю и величину физиономии.
Кеша когда-то учился в судостроительном институте, работал наладчиком экспериментальной аппаратуры на подводных лодках, плавал при ее испытании. В общем, ему было чем зацепить Камбуза. Тем более что в знак памяти о своем морском прошлом Черч, как всегда, пил только пиво «Адмиралтейское».
Веревка и Камбуз бултыхали водку в кружки с черным портером, и Черч осмелился на замечание:
— «Адмиралтейское» — то для водочки приличней. Смесь тогда даже по цвету на истинного «ерша» походит.
— Да? — мутно взглянул на него Камбуз. — А мы в чего льем? Я и не ведаю, в натуре, как это чернушка называется.
— Портер, — пояснил Кеша. — Сладковатый он, водочный вкус малость гасит.
— Ничего у меня не гасит, — произнес Веревка, уже начавший от многопития заикаться.
— А у тебя «Адмиралтейское»? — спросил Черча Камбуз. — Я и не знал, что такое имеется.
— Ну как же! — приосанился Кеша. — Мореманы его уважают. Правда, когда я на лодках ходил, такого не было.
— На каких лодках? — осведомился, заикнувшись, Веревка.
— На подводных.
Камбуз спросил, прищурившись:
— Гонишь или в натуре из флотских?
Черч кивнул в сторону зала.
— Зачем мне фуфло двигать? Спроси тут любого. Я и в дальних походах бывал.
— Ну и как? — вежливо поинтересовался Камбуз.
— Как? Да как в танке или на киче: глухо… Много ребят там жизнь сложили.
— Взрывались? — спросил Камбуз.
Веревка расхохотался.
— Ну чего лепишь?! Ты с Великой Отечественной спутал, его тогда и на свете не было.
Кеша, кивнув на дельное замечание, проговорил:
— Разгерметизация бывает, как у космонавтов. Воздух утекает — и каюк. Тогда драят наглухо этот отсек. И из него стучат смертно морзянкой… А что делать? Или им погибать, или всем остальным. Нельзя отдраивать. Помню, накрылись так парни в одном отсеке. Пришвартовались мы, стали их вытаскивать. Все мертвые, а у одного на руке часы все тикают, тикают. Как та последняя их морзянка…
У Черча заблестели глаза. Было с ним такое или не было, но, если Кеша о чем-то рассказывал, он явственно это себе представлял, верил в воображаемое и переживал до самого донышка своей искромсанной души.
Камбуз молча налил ему в кружку водки. Черч смахнул слезу и быстро выпил.
— Закуси, — обстоятельный Камбуз пододвинул к нему тарелку с бутербродами.
Кеша элегантно, хотя с утра не ел, взял бутерброд с семгой, стал не спеша откусывать. Спросил, кивнув на тельняшку Камбуза:
— С чего тельник?
— С телки его! — объяснил Веревка. — Та с начесом любит, на ночь иногда для тепла напяливает. Камбуз ныне утром с бодуна по шконке пошарил да и натянул.
Камбуз посмотрел на дружка с осуждением.
— А-а, — протянул Кеша. — А у меня свой тельник хранится. Весь уже застиранный. На День Военно-морского флота лишь надеваю, — величественно соврал он.
Стали пить все вместе. Мешали водку теперь только с «Адмиралтейским». Болтали на совершенно ненужные Черчу темы.
Когда на улице совсем стемнело, Веревка спохватился:
— О, Камбуз! Нам же проверку надо канать.
Черч насторожился. Затемно «проверять» эти орлы могли только интересные вещи.
Камбуз кивнул и произнес врастяжку:
— Дело на безделье, в натуре, не меняют. Канаем.
Они расплатились и побрели к выходу, подпирая друг друга.
Через минуту Кеша вышел за ними. Ребята свернули за угол в Кривоколенный переулок. Черч осторожно, таясь, потопал вслед. Парни углубились во двор напротив Мясницкой, на территорию, известную с давних пор как «Арарат». Рядом с ней и поныне имелась дверь с вывеской: «Управление Московского коньячного завода „Арарат“. Республика Армения». А в советские времена в подвалах ближайшего дома был розлив в бутылки всякого-разного, вплоть до терпкого портвейна. Сюда, чтобы спозаранку похмелиться, стекались страждущие со всех Чистяков. Черч увидел, как ребята нырнули в сторону араратовских полуподвальных окошек. Там было наставлено много машин, тянулись закутки, темнели входы в подвалы.
Двойной агент Иннокентий Черч проследовал за подручными Духа. Он увидел, что Веревка с Камбузом остановились перед темно-серым «плимутом». Иномарка была новенькой во всех отношениях. Кеша, шмыгавший через проходной «Арарат» по несколько раз в день, своим глазом-ватерпасом ее раньше не замечал.
Парни хозяйски обошли «плимут» с разных сторон. Камбуз даже попинал ногой в отлично накачанные шины.
Черч уверился: эту машину они пришли проверять. Ясно ему было, что не угнать тачку ребятишки решили, она уже украдена. И буквально сегодня поставлена здесь на приколе. Зачем?
«Видно, покупатель этой ночью придет», — сообразил Черч.
Он быстренько побежал звонить оперу Кострецову.
Капитан пришел сюда, чтобы завязать с Барадзе контакт, попытаться наладить с ним приятельские отношения, потому что шестым оперским чувством чуял: ездит Вахтанг на угнанной машине, не подозревая об этом.
Вряд ли, решил опер, такая известная личность сядет на замазанную тачку. Значит, подсунули ее ему под каким-то предлогом. Причем поставщик или даритель наверняка был грузину хорошо знакомым человеком. Но узнать о невидимке от Вахтанга можно было только случайно, мимоходом, по-приятельски. Самарский Серега в отличном «прикиде» для этого случая вполне годился.
Предположение Черча, что угоняли машины от театров ребята Духа, резонно. Но предположение — это еще не доказательство. Требовалось вытянуть за ушко хотя бы этот красный «пежо», чтобы отследить всю цепочку.
Черч, кочующий по подвалам и чердакам, часто зарабатывал себе на выпивку не только информацией для Кострецова. Поставлял Кеша нужные сведения и уголовникам, которые, в отличие от опера, оплачивали ее ценность. Являясь таким образом двойным агентом, Черч изощрился в вылавливании слухов, намеков, наводок. Он болтался среди криминалитета, торговцев, дворников, таксистов и прочего многознающего люда Чистяков. Подстерегал неосторожные слова, замечания, откровения в пивных и самых разных местах, где человека так и подмывает выговориться.
Для уголовной стороны он, например, охотился за информацией о квартирах и машинах новых русских для ограбления или угона. Так же была важна блатным трепотня их «коллег» о разборках, переделе сфер влияния в центровой Москве. Кеша, ходячий банк данных, ориентировался во всем этом, как премудрый пескарь, исплававший окружающие норы до взвихрения ила и донного песка. Поэтому и носители сведений относились к нему с интересом.
В один из вечерков Черч стоял в любимой пивной на Банковском, уверенно примазавшись к паре молодых блатарей, которые, глотая водку с пивом, доходили до нужной ему кондиции. По Кешиным наблюдениям, были ребята из шайки автоугонщиков Грини Духа.
Паренька с тюремными перстнями-наколками на пальцах кликали Веревкой за худобу и высокий рост. Второй, в тельняшке, выглядывающей из распаха шелковой рубахи, прозывался Камбузом, — вероятно, за любовь к морю и величину физиономии.
Кеша когда-то учился в судостроительном институте, работал наладчиком экспериментальной аппаратуры на подводных лодках, плавал при ее испытании. В общем, ему было чем зацепить Камбуза. Тем более что в знак памяти о своем морском прошлом Черч, как всегда, пил только пиво «Адмиралтейское».
Веревка и Камбуз бултыхали водку в кружки с черным портером, и Черч осмелился на замечание:
— «Адмиралтейское» — то для водочки приличней. Смесь тогда даже по цвету на истинного «ерша» походит.
— Да? — мутно взглянул на него Камбуз. — А мы в чего льем? Я и не ведаю, в натуре, как это чернушка называется.
— Портер, — пояснил Кеша. — Сладковатый он, водочный вкус малость гасит.
— Ничего у меня не гасит, — произнес Веревка, уже начавший от многопития заикаться.
— А у тебя «Адмиралтейское»? — спросил Черча Камбуз. — Я и не знал, что такое имеется.
— Ну как же! — приосанился Кеша. — Мореманы его уважают. Правда, когда я на лодках ходил, такого не было.
— На каких лодках? — осведомился, заикнувшись, Веревка.
— На подводных.
Камбуз спросил, прищурившись:
— Гонишь или в натуре из флотских?
Черч кивнул в сторону зала.
— Зачем мне фуфло двигать? Спроси тут любого. Я и в дальних походах бывал.
— Ну и как? — вежливо поинтересовался Камбуз.
— Как? Да как в танке или на киче: глухо… Много ребят там жизнь сложили.
— Взрывались? — спросил Камбуз.
Веревка расхохотался.
— Ну чего лепишь?! Ты с Великой Отечественной спутал, его тогда и на свете не было.
Кеша, кивнув на дельное замечание, проговорил:
— Разгерметизация бывает, как у космонавтов. Воздух утекает — и каюк. Тогда драят наглухо этот отсек. И из него стучат смертно морзянкой… А что делать? Или им погибать, или всем остальным. Нельзя отдраивать. Помню, накрылись так парни в одном отсеке. Пришвартовались мы, стали их вытаскивать. Все мертвые, а у одного на руке часы все тикают, тикают. Как та последняя их морзянка…
У Черча заблестели глаза. Было с ним такое или не было, но, если Кеша о чем-то рассказывал, он явственно это себе представлял, верил в воображаемое и переживал до самого донышка своей искромсанной души.
Камбуз молча налил ему в кружку водки. Черч смахнул слезу и быстро выпил.
— Закуси, — обстоятельный Камбуз пододвинул к нему тарелку с бутербродами.
Кеша элегантно, хотя с утра не ел, взял бутерброд с семгой, стал не спеша откусывать. Спросил, кивнув на тельняшку Камбуза:
— С чего тельник?
— С телки его! — объяснил Веревка. — Та с начесом любит, на ночь иногда для тепла напяливает. Камбуз ныне утром с бодуна по шконке пошарил да и натянул.
Камбуз посмотрел на дружка с осуждением.
— А-а, — протянул Кеша. — А у меня свой тельник хранится. Весь уже застиранный. На День Военно-морского флота лишь надеваю, — величественно соврал он.
Стали пить все вместе. Мешали водку теперь только с «Адмиралтейским». Болтали на совершенно ненужные Черчу темы.
Когда на улице совсем стемнело, Веревка спохватился:
— О, Камбуз! Нам же проверку надо канать.
Черч насторожился. Затемно «проверять» эти орлы могли только интересные вещи.
Камбуз кивнул и произнес врастяжку:
— Дело на безделье, в натуре, не меняют. Канаем.
Они расплатились и побрели к выходу, подпирая друг друга.
Через минуту Кеша вышел за ними. Ребята свернули за угол в Кривоколенный переулок. Черч осторожно, таясь, потопал вслед. Парни углубились во двор напротив Мясницкой, на территорию, известную с давних пор как «Арарат». Рядом с ней и поныне имелась дверь с вывеской: «Управление Московского коньячного завода „Арарат“. Республика Армения». А в советские времена в подвалах ближайшего дома был розлив в бутылки всякого-разного, вплоть до терпкого портвейна. Сюда, чтобы спозаранку похмелиться, стекались страждущие со всех Чистяков. Черч увидел, как ребята нырнули в сторону араратовских полуподвальных окошек. Там было наставлено много машин, тянулись закутки, темнели входы в подвалы.
Двойной агент Иннокентий Черч проследовал за подручными Духа. Он увидел, что Веревка с Камбузом остановились перед темно-серым «плимутом». Иномарка была новенькой во всех отношениях. Кеша, шмыгавший через проходной «Арарат» по несколько раз в день, своим глазом-ватерпасом ее раньше не замечал.
Парни хозяйски обошли «плимут» с разных сторон. Камбуз даже попинал ногой в отлично накачанные шины.
Черч уверился: эту машину они пришли проверять. Ясно ему было, что не угнать тачку ребятишки решили, она уже украдена. И буквально сегодня поставлена здесь на приколе. Зачем?
«Видно, покупатель этой ночью придет», — сообразил Черч.
Он быстренько побежал звонить оперу Кострецову.
* * *
Кеше не суждено было дозвониться капитану. Кострецов сидел в это время в баре казино «Серебряный век» неподалеку от Вахтанга Барадзе, прибывшего на своем красном «пежо».Капитан пришел сюда, чтобы завязать с Барадзе контакт, попытаться наладить с ним приятельские отношения, потому что шестым оперским чувством чуял: ездит Вахтанг на угнанной машине, не подозревая об этом.
Вряд ли, решил опер, такая известная личность сядет на замазанную тачку. Значит, подсунули ее ему под каким-то предлогом. Причем поставщик или даритель наверняка был грузину хорошо знакомым человеком. Но узнать о невидимке от Вахтанга можно было только случайно, мимоходом, по-приятельски. Самарский Серега в отличном «прикиде» для этого случая вполне годился.
Предположение Черча, что угоняли машины от театров ребята Духа, резонно. Но предположение — это еще не доказательство. Требовалось вытянуть за ушко хотя бы этот красный «пежо», чтобы отследить всю цепочку.