- Академик Голубев? Я должна его знать? Что-то не припоминаю.
При чем здесь Эвелина?
- Ну как же, Виктор Голубев, сын Сергея Александровича Голубева. Сима замолчала, не зная, как поделикатнее сказать. - Ведь Сергей Александрович Голубев был настоящим отцом Эвелины, а его сын Виктор - ее сводным братом.
- Да бог с вами, милая! - Маргарита Ильинична
надменно вскинула брови. - С чего вы это взяли? Отец Эвелины - Игорь Борисович Горелов - недавно умер. А я никогда и не слышала ни о каких Голубевых.
- Но разве вы не работали в шестидесятые годы в Челябинске лаборанткой? - предприняла последнюю попытку Сима, надеясь, что женщина просто не
склонна распространяться о семейных тайнах.
- Извините, Серафима Григорьевна, но я никогда в жизни не была
в Челябинске.
ГЛАВА 15
Москва, 1999 год
Станислав заперся в своей комнатке в шикарном особняке Эвелины, лег на узкую жесткую кушетку и, опустив руку, поднял с пола журнал. Долго разглядывал глянцевые порнографические картинки, но почему-то почти не испытывал знакомого возбуждения. Тогда он попытался представлять вместо искусственных синтетически-грудастых блондинок хрупкую нежную Алену, почти наяву увидел ее родинку под девичьей грудью и рывком расстегнул "молнию" черных джинсов.
С тех пор, как Алену увезли в больницу, он не находил себе места. Лишенный возможности тайком подсматривать, как девушка вся в каплях воды выходит из душа, как кутается в большое пушистое полотенце, как расчесывает мокрые волосы, как переодевается перед сном, он чувствовал нарастающее напряжение и тревогу. Казалось, он сойдет с ума, если опять не увидит ее. Первое время помогали порножурналы, но вскоре этого стало недостаточно. Мысленно он раздевал Алену, привязывал ее руки и ноги к спинке кровати черными шелковыми лентами, брал в руки плетку... Затем холодным лезвием остро заточенного ножа проводил по ее коже, чувствуя, как она извивается, пытаясь освободиться, и глядя в ее полные ужаса и страдания глаза... Конец отличался только в деталях. Больше всего ему нравилось мысленно душить ее. Станислав снова и снова переживал ощущение хрупкой нежной шейки в своих тонких, но очень сильных руках, когда, по мере того, как сжимаются его пальцы, шея напрягается, а затем обмякает, становясь безжизненно-податливой.
Станислав был страшно зол на Эвелину за то, что та увезла
Алену. Он ненавидел ее за то, что она пыталась командовать им, держала его в доме, как прислугу, давала дурацкие задания, а потом устраивала скандалы и угрожала психушкой, если он делал что-то не так, как ей хотелось. Конечно, он был благодарен ей за то, что она вытащила его из той неприятной истории, но Станислав считал, что вполне отработал ту услугу. Однако до поры до времени он не выказывал ей своего недовольства, демонстрируя послушание, подчинение и обожание. Впрочем, раньше все так и было. Но он не мог простить ей отъезда Алены и того, как по-хозяйски она вела себя с ним в присутствии девушки. Станислав был хитрым и осторожным и никогда не показывал Эвелине того, что чувствовал. Пусть думает, что он по-прежнему во всем от нее зависит. Если бы он мог, ушел бы из этого дома. Но куда? Отношения с родителями были давно разорваны. Впрочем, он и не считал их своими родителями. Друзей у него никогда не было. Был только один друг. Он жил внутри него самого. С этим другом можно было поговорить, этот друг показывал ему чудесные сцены насилия, транслируя их прямо в мозг и комментируя особенно жестокие сцены. Правда, иногда он начинал издеваться над Станиславом, называя его слюнтяем и хлюпиком, приказывал совершать страшные поступки, чтобы показать свою власть над ним. Однажды
он взял рукой Станислава большой охотничий нож и... Станислав пытался остановить свою руку, но не мог. Или не хотел. В одном они были солидарны: в том немыслимом наслаждении, которое получали от убийства...
* * *
Станислав натянул свитер, черную кожаную куртку и отправился
на Белорусский вокзал. Там он нашел нужную электричку и около часа
ехал в жуткой толчее, болезненно морщась, когда мимо него протискивались толстые тетки с баулами и бесчисленные продавцы всевозможной бесполезной ерунды.
От станции вела утоптанная тропинка к клинике. Станислав
быстро нашел тот самый старинный особняк и вскоре вошел в административное крыло здания.
- Ну что же, молодой человек, очень похвальное стремление, прокомментировал пожилой благообразный главный врач желание Станислава поработать санитаром.
- Дело в том, - скромно произнес молодой человек,
что я учусь на втором курсе медицинского института и мечтаю стать психиатром. Я понимаю, что этому нельзя научиться только по книгам.
Нужно увидеть больных, чтобы сравнить описание симптомов с реальной клинической картиной. Поэтому я и решил поработать в больнице.
- Вы совершенно правы, молодой человек. - Главврач
был определенно впечатлен благородным стремлением юноши.
Насколько я понимаю, днем вы учитесь. Значит, поставим вас в ночной график. Идите оформляйтесь в отдел кадров.
О том, что это была психиатрическая больница, напоминало
только отсутствие дверных ручек да кованые решетки на всех окнах.
В коридорах стояли мягкие кресла и диваны, на стенах висели картины с умиротворяющими пейзажами, пушистые ковровые покрытия заглушали шаги. Двери некоторых кабинетов были приоткрыты, и оттуда слышались голоса. Похоже, шли занятия групповой психотерапией. Станислав немного постоял у одной из комнат. Из беседы психиатра и пятерых пациентов он почти ничего не понял. Зато проснулся его дружок и похвалил Станислава за то, что тот так ловко устроился на работу. Теперь они смогут осуществить все свои планы.
* * *
Приходя на какое-то время в сознание, Алена чувствовала только боль
и не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Пожилая добродушная нянечка кормила ее с ложечки и все время приговаривала: "Умница ты моя, красавица ты моя". Когда Алена забывала глотать еду, вкуса которой давно уже не чувствовала, нянечка вытирала ее подбородок и шею и все шептала: "Куколка ты моя". Алена плакала, не вытирая слез и не отворачиваясь от этого доброго, морщинистого лица.
От этой заботы Алена хотела умереть, она предпочитала лежать в постели, замерзая в мокрой ночной рубашке, истекая слюной и чувствуя, как в голове снова играет струнный оркестр, терзая каждую клеточку мозга, рвущуюся на свободу. Ее купали, расчесывали тусклые безжизненные волосы, делали массаж, одевали во все чистое, кормили, одним словом - ухаживали за ее телом. К ней были внимательны медсестры, врачи, профессор на еженедельном обходе называл ее Аленушка. Алена иногда плакала, узнавая в нем отца или Джонни, но она не могла ничего сказать.
Язык лежал во рту куском замерзшей глины и мешал ей выразить свои чувства.
Она уже ничего не хотела, только бы избавиться от этой постоянной мучительной боли, от роя мыслей, в котором невозможно было разобраться. Алена пыталась кричать, но изо рта доносилось только невнятное мычание.
Ей стали сниться странные сны. Кто-то приходил к ней по ночам. Что-то страшное, темное касалось, гладило ее тело, грудь, проводило по шее маленькими влажными руками, и она чувствовала, как эти руки дрожат от нетерпения и наслаждения. Она слышала сдавленный стон, но не видела ничего, кроме размытого белого пятна, мерцающего в темноте.
Она чувствовала запах. Чужой, отвратительный запах с сильным цитрусовым оттенком. Всякий раз, почувствовав этот запах, Алена в ужасе просыпалась. Ей казалось, что кто-то положил на кровать апельсин. Каждый новый вздох приносил ей мучительную боль, как будто мозг набил себе оскомину от постоянного присутствия этого запаха.
"Как странно, - думала Алена, постепенно проваливаясь в пучину своих ночных кошмаров, - я точно знаю, что это ко мне приходит моя смерть. Но почему она пахнет апельсинами?"
"Господи, избавь меня от этих кошмаров, пусть мне приснится Джонни,
а когда я проснусь, пусть все будет хорошо и мы с ним будем вместе..." - каждый день перед сном говорила себе Алена.
К ней уже давно никто не приходил, и сама она никого не ждала. Ей не к кому было возвращаться, у нее никого не осталось в этой жизни. Иногда Алена вспоминала о матери, но причудливая спираль мыслей сразу же уносила ее к Джонни, и она уже не могла вспомнить, по какому поводу думала о матери. Теперь она просто лежала на кровати и покорно ожидала своей участи. Добровольно отказавшись от жизни, она понимала, что этот отказ обоюден.
Неожиданно ей приснился хороший сон. Это было так странно, но все равно это было прекрасно!
Она видела себя совсем маленькой девочкой, гуляющей по парку с матерью и отцом. Ярко светило солнце, на асфальте блестели маленькие лужицы, видимо, только что прошел дождь. Алена крепко держала мать и отца за руки и перед каждой лужей громко визжала: "Оп-ля!", родители поднимали ее высоко в воздух, а она, поджимая маленькие ножки, обутые в красивые лакированные туфельки, захлебывалась от веселого смеха.
А потом, во время очередного прыжка, мама не рассчитала,
и Алена изо всех сил топнула по воде ногами. Они громко смеялись:
и мать, и отец, и Алена, все в капельках брызг на одежде и с ощущением полного счастья. Потом родители посадили ее в маленький паровозик, на котором ей очень хотелось покататься, и она стала махать им рукой из окна. Когда поезд тронулся, она увидела, что мать плачет, а отец, нежно поддерживая ее под руку, продолжал махать Алене. Он кричал ей: "Не бойся, зайчик!" Поезд тронулся, и родители пропали из вида. "Ну вот и попрощались", - мысленно сказала себе Алена и проснулась.
В нескольких сантиметрах от своего лица она увидела склонившегося над ней Станислава. Он был одет в белый врачебный халат и улыбался. Дрожащей рукой он пригладил ей волосы и прошептал сдавленным голосом:
- Я принес тебе гостинец. - Станислав положил на грудь
Алены большой оранжевый апельсин. - Если ты хочешь, я могу почистить.
Алена обреченно закрыла глаза.
* * *
Сима возвращалась из гостей. Спускаясь по эскалатору на станцию "Белорусская"-кольцевая, она развернула купленную в метро бульварную газетку "Мегаполис".
Внезапно взгляд ее уперся в смутно знакомую худую фигуру молодого человека, одетого во все черное. Она не сразу вспомнила его, но, когда мужчина обернулся, Сима узнала в нем Станислава. Похоже, тот никого вокруг себя не замечал, целеустремленно продвигаясь в сторону пригородных поездов. Повинуясь какому-то порыву, Сима двинулась следом. Она не упускала его из виду и одновременно старалась не быть обнаруженной. Поток пассажиров внес их в заполненную до отказа можайскую электричку. Оказавшись зажатой в тамбуре между двумя пьяными мужиками, Сима, недовольно морщась от исходившего от них аромата, осторожно выглянула из-за плеча одного из своих конвоиров. Станислав стоял в метрах трех от нее
и был погружен в свои мысли. Периодически он шевелил губами, и на
лице его отражались разные эмоции. Создавалось впечатление, что он
вел с кем-то диалог.
Поезд приближался к станции, где находилась та самая психиатрическая клиника, где работала ее мать. Станислав зашевелился, пытаясь протиснуться к выходу. "Он едет именно туда, это ясно. Но зачем? - недоумевала Сима. Из-за Алены?"
Перрон был пуст, и, хотя уже практически стемнело, Сима опасалась
следить за Станиславом дальше. Все равно кроме больницы здесь
больше ничего не было. Минут через пять она вышла из-за щита с
расписанием и отправилась по знакомой дорожке, стараясь не бояться
полной темноты и бесшумно двигающегося впереди Эвелининого помощника.
Она не видела, куда он вошел, и направилась к приемному отделению. Молоденький дежурный врач - один на всю небольшую клинику - флиртовал с хорошенькой медсестрой. Двое уже знакомых ей амбалов-санитаров курили в коридорчике, обсуждая достоинства какой-то машины.
- О, Сима, - поприветствовали они ее как старую знакомую. - А ты что здесь забыла?
- Привет, - поздоровалась Сима. - Мне нужно срочно
увидеть Алену, мать велела.
- Да ради бога. Только что на нее смотреть - слова не добьешься.
- Ничего, я попробую. Кстати, а что за парень вошел передо мной? как будто невзначай поинтересовалась Сима. - Посетитель? Поздновато, мне кажется.
- Да нет, не посетитель. Это Стас, наш новый санитар. Он студент мединститута. Ничего парень, только с прибабахом малость и хиловат для нашей работенки.
- Показывай Аленину палату, - с нетерпением произнесла Сима, выхватывая из рук одного из санитаров ключ, который тот протянул ей.
Санитар пожал плечами и неторопливо двинулся по коридору.
- Да скорее же, скорее, - подгоняла его Сима.
Услышав голоса, из кабинета выглянули врач и медсестра.
- Что здесь происходит? - строго спросил врач. - Почему посторонние в больнице?
- Я не посторонняя, - крикнула им Сима, продолжая быстро идти. Скорее, надо спешить.
Она резко толкнула дверь и зажгла свет. Алена, зажмурившись и сжавшись в комок, лежала на кровати. Станислав в белом халате стоял перед ней на коленях и прижимал к ее шее большой охотничий нож. От яркого света он прищурился и не сразу понял, что произошло. Первыми сориентировались амбалы-санитары: они отшвырнули Станислава в сторону, одновременно выбив нож из его руки. Он не сопротивлялся и, безвольной куклой лежа на полу, только тихонько шептал:
- Мы не успели, дружок, мы не успели...
ГЛАВА 16
Париж, 1999 год
Эвелина летела в пустом салоне: мало кто покупал билеты первого класса на рейсы "Эр Франс". Она предвкушала встречу с Мохаммедом и мысленно возвращалась в те дни, которые они провели вместе. Услужливые стюарды принесли ей тосты, черную икру и шампанское.
"Только чуть-чуть, - подумала Эвелина, пригубив золотистый напиток, он ведь не пьет и не выносит запаха алкоголя". В размышлениях время прошло довольно быстро. Эвелина миновала паспортный и таможенный контроль и вышла через зал для VIP пассажиров. Она сразу же увидела Мохаммеда, который привлекал всеобщее внимание огромным букетом роз.
- Ты, как всегда, бесподобен! - восхитилась
Эвелина.
Сминая роскошные цветы и царапая колючими стеблями, он крепко обнял ее.
- Цветы для моего прекраснейшего цветка, - прошептал он, вдыхая аромат ее духов, смешанный с запахом роз.
Мохаммед обожал изъясняться в подобном стиле, и, надо признаться, у него это получалось довольно естественно.
Через минуту носильщик перекладывал чемоданы Эвелины в
огромный багажник шикарного белого "Мерседеса". В какой бы
стране он ни находился, Мохаммед ездил только на белом "Мерседесе".
Это была неотъемлемая часть его образа.
"Наверное, этот автомобиль напоминает ему большого
белого верблюда", - язвительно подумала Эвелина.
Они подъехали к небольшому особняку в пригороде Парижа.
К нему вела тенистая аллея, оканчивающаяся великолепной клумбой у входа. Дверь распахнулась, и навстречу вышел пожилой смуглый мужчина. Он тепло поприветствовал приехавших.
Эвелина вошла в просторный прохладный холл и с интересом
огляделась. Особняк принадлежал Мохаммеду, но ничто здесь не напоминало о том, что его хозяин - араб. Мохаммед как будто прочитал ее мысли:
- В этом доме любит жить моя младшая сестра. Она училась в Сорбонне и так прониклась европейским духом, что не выносит арабского стиля.
Дома ее все раздражает. Она слишком своенравна и постоянно ссорится с родителями. И так часто пропадает в Париже, что мы подозреваем, нет ли у нее здесь бойфренда. Это был бы кошмар для семьи. Здесь и живет наш старый слуга, который присматривает за ней, но я знаю, что он ни за что не донесет на нее родителям. Кстати, она и сейчас здесь.
В этот момент послышались шаги, и Эвелина увидела спускающуюся по лестнице стройную черноволосую девушку, внешне очень похожую на Мохаммеда. Она была одета в демократичные джинсы и рубашку мужского покроя.
Мохаммед обнял ее, и было заметно, что эти двое привязаны друг к другу.
- Суад, это Эвелина, я рассказывал тебе о ней. Эвелина, это и
есть моя сестренка Суад, которая доставляет столько хлопот нашим родителям.
- Не слушайте его, Эвелина, - рассмеялась Суад.
Я вообще никому не причиняю хлопот, только хочу, чтобы меня оставили
в покое. Но в нашей немаленькой семье меня понимает только Мохаммед.
Суад нежно прижалась к плечу брата.
Пожилой слуга провел Эвелину наверх и показал приготовленную для нее комнату. Эвелина поняла, что в этом доме ее встречают как гостью и Мохаммед не хочет, чтобы сестра знала об их отношениях. Хотя, по мнению Эвелины, молодую европеизированную арабку шокировать чем-либо было невозможно. Она заметила дверь, ведущую из спальни в комнату Мохаммеда, и это несколько успокоило ее.
Эвелина открыла чемодан, развесила в шкафу одежду и разложила на туалетном столике свою косметику. С момента ее прибытия в Париж она совсем не была наедине с Мохаммедом, и сложившаяся ситуация не давала ей особой надежды на то, что они проведут это время только вдвоем. Эвелина вздохнула, сбросив деловой костюм, и, с облегчением сняв туфли на высоких каблуках, направилась в ванную. Эвелина очень гордилась ванной в своем собственном доме, но эта просто поразила ее. Ванна, вмонтированная в пол, скорее напоминала бассейн; стены были отделаны прекрасным розовым мрамором. Всюду стояли живые цветы. Эвелина открыла дверцу в стене, выбрала нужный ей температурный режим и, когда ванна наполнилась, спустилась по ступенькам и вошла в теплую воду. Лежа с закрытыми глазами, она так расслабилась, что не увидела, как вошел Мохаммед. Услышав шорох, она открыла глаза и увидела его, развязывающего пояс халата.
- К тебе можно присоединиться? - Не дожидаясь
ответа, он сбросил халат и скользнул в воду. - Разреши мне помыть тебя.
Эвелина с наслаждением закрыла глаза и отдала свое тело
в руки Мохаммеда. Все это напоминало игру: он легкими движениями покрыл
ее тело пеной, затем, не прикасаясь, смыл ее, выжимая губку на ее
кожу. Он намеренно избегал ласк, заставляя Эвелину почти терять сознание
от возбуждения. Оба с трудом сдерживали желание. Она видела, что Мохаммед возбужден едва ли не больше ее. Наконец она взмолилась:
- Я не могу больше.
Оттолкнувшись от края бассейна, Эвелина крепко прижалась
к нему и принялась жадно ласкать его сильное смуглое тело, уже не
сдерживая стоны...
Затем они долго лежали в теплой воде, расслабленно и легко касаясь друг друга.
- Любовь моя, я и забыл, что такое возможно. - Мохаммед привлек ее к себе, и Эвелина благодарно поцеловала его мокрое плечо.
Они выбрались из бассейна, и Эвелина огромным полотенцем стала вытирать его кожу.
- Ты так заботлива, - улыбнулся Мохаммед.
- Я твоя рабыня.
- Ты моя госпожа, - серьезно ответил он.
Вечером они собрались в ресторан. Суад еще днем уехала в город, пообещав присоединиться к ним позже. Эвелина знала, как ей нужно сегодня выглядеть, чтобы ему понравиться. Она всегда тонко чувствовала его вкусы и желания. Поэтому она выбрала закрытое темно-синее платье, подол которого был вручную расшит стразами, не забыв надеть колье, подаренное Мохаммедом. Белое золото и бриллианты прекрасно гармонировали с цветом платья. Она была уверена, что ее наряд понравится Мохаммеду. Как истинный мусульманин, он не любил слишком открытые и короткие платья, считая, что его женщина не должна обнажаться для окружающих. К тому же ему будет наверняка приятно увидеть свой подарок.
Эвелина не ошиблась. Когда они вошли в ресторан в сопровождении услужливого метрдотеля, взгляды всех присутствующих были обращены на них. Они выглядели красивой, экзотичной и богатой парой.
Мохаммед часто бывал в этом ресторане, поэтому он даже не заглянул в меню.
- Дорогой, я хочу, чтобы ты сам сделал заказ для меня, - попросила Эвелина. Она знала, что никто лучше него не справился бы с этим.
- С удовольствием. - Перейдя на французский, Мохаммед сделал официанту заказ и попросил принести вино.
Спустя несколько минут появилась Суад. В простом шелковом платье персикового цвета, которое оттеняло ее смуглое лицо, она выглядела превосходно. Суад держала под руку смущающегося долговязого парня, который определенно не привык носить костюм.
- Сюрприз, - громко и наигранно оживленно сказала Суад. - Это Поль, мой друг, мы учились вместе. Поль, это мой брат Мохаммед, а это его подруга Эвелина.
Поль неуклюже поклонился Эвелине и пожал руку Мохаммеду.
Мужчины держались несколько напряженно. Дамы пытались
разрядить обстановку, стараясь выглядеть беззаботными. После ужина
Суад грустно попрощалась с Полем и на глазах у брата поцеловала его. Женщины сели в белый "Мерседес" Мохаммеда. Первое время ехали молча, затем Мохаммед, извинившись перед Эвелиной, перешел на какой-то диалект арабского, которого она почти не понимала, и, обращаясь к
Суад, раздраженно и быстро заговорил. Эвелина различала только отдельные слова: королевская семья, жених, позор. Сначала Суад как будто оправдывалась, но потом замолчала, стараясь сдержать слезы. Эвелина решила не вмешиваться в семейную сцену.
Наконец-то показался особняк. Мохаммед вышел из машины
и, бросив на ходу, что ему нужно сделать некоторые распоряжения на
завтра, удалился. Эвелина и Суад прошли в гостиную.
- Давай выпьем кофе, - предложила Эвелина.
Ей было жаль девушку.
Пока они варили на кухне кофе, Суад расплакалась.
- Понимаешь, я не хочу сидеть дома и каждый год рожать
по ребенку, не хочу закрывать лицо и быть такой, как эти глупые куры,
его жены. Я получила образование. Я хочу быть самостоятельной. Хочу
выйти замуж за того, кого люблю. О, Эвелина, ты не представляешь,
что значит жить в моей стране. Тот мир создан только для мужчин.
Она всхлипывала, по-детски утирая слезы тыльной стороной ладони.
Эвелина не прерывала ее, потому что понимала, что
девушке нужно выговориться. Внезапно дверь распахнулась, и вошел
Мохаммед.
- Что вы тут делаете? - нахмурился он.
Суад выскочила из кухни, а Эвелина спокойно ответила:
- Варим кофе. Хочешь?
Утром Эвелина проснулась в объятиях Мохаммеда. Когда они спустились к завтраку, оказалось, что стол сервирован только на две персоны.
- А где же Суад? - спросила Эвелина.
- Сегодня утром она улетела в Риад, - ответил Мохаммед
тоном, не допускающим дальнейших расспросов. - Я уезжаю сегодня вечером, мне нужно закончить свои дела. Если хочешь, можешь остаться и пожить здесь. Я дам все распоряжения прислуге. К сожалению, бизнес требует моего присутствия дома. Я рассчитывал остаться с тобой подольше, но у меня есть и другие обязательства.
Мохаммед говорил спокойно, и только усиливающийся акцент
выдавал его волнение. Однако его слова ни в коем случае нельзя было воспринять как извинение. Он вообще никогда не извинялся, кроме, конечно, тех случаев, когда это было формальное соблюдение этикета.
Эвелина понимала, что спрашивать о чем-либо бессмысленно. Поэтому она молчала, внимательно глядя на Мохаммеда и стараясь не выдавать своего разочарования. Она никогда не могла привыкнуть к его манере внезапно принимать решения и также внезапно их менять, совершенно не считаясь с желаниями окружающих. Он поступал только так, как считал нужным, не считая необходимым посвящать кого-либо в свои планы. Эвелина допила кофе, приготовленный пожилым слугой-арабом по ее вкусу, и осторожно поставила чашку:
- Как я поняла, это уже не обсуждается. Пожалуй, тогда я перееду в отель поближе к центру, а дня через два, возможно, уеду.
- Нет-нет, - запротестовал Мохаммед, - я бы
предпочел, чтобы ты осталась здесь. Здесь более безопасно, чем
в Париже. У тебя будет водитель, прислуга и все необходимое.
- Нет, все-таки я перееду. - Иногда Эвелина становилась упрямой, особенно когда обижалась. Она ни за что не хотела оставаться в его доме.
Эвелина достала сигареты и демонстративно закурила, хотя знала, что Мохаммед терпеть этого не может.
- Ты опять куришь? - недовольно спросил он.
- Да я, собственно, и не бросала, просто старалась не курить
при тебе.
- А теперь не стараешься?
Эвелина подумала, что, наверное, именно таким тоном он разговаривает со своими женами, когда те делают что-то не так.
- Старалась, пока ты не собрался уезжать, а сейчас мне хочется курить.
Эвелина уже не могла сдержать раздражения. Она бы еще добавила, что она не его жена, чтобы он ею командовал, что она взрослый человек и может делать все, что сочтет нужным, но это было бы уже слишком. Поэтому она погасила сигарету и примирительно сказала:
- Прости, просто огорчилась, что нам надо расставаться.
- Хорошо. - Мохаммед, казалось, был удовлетворен. - Давай сейчас поедем в Париж, походим по магазинам, где-нибудь пообедаем, а потом я оставлю тебя в отеле и поеду в аэропорт.
День они провели в Париже, посещая дорогие магазины. У Эвелины не было особого настроения что-либо выбирать, а Мохаммед явно не хотел покупать подарки семье в ее присутствии, поэтому оба чувствовали себя скованно. Он ощущал ее плохое настроение, понимая его причину, но вел себя как истинный араб, покупая Эвелине прекрасные гарнитуры от Ван Клифа и Арпеля. Ему было легче подарить ей весь ювелирный магазин, чем извиниться и попытаться объяснить свое внезапное решение. При этом ему даже в голову не приходило, что, в отличие от арабских женщин, даже саудовских принцесс, Эвелина равнодушна к украшениям.
При чем здесь Эвелина?
- Ну как же, Виктор Голубев, сын Сергея Александровича Голубева. Сима замолчала, не зная, как поделикатнее сказать. - Ведь Сергей Александрович Голубев был настоящим отцом Эвелины, а его сын Виктор - ее сводным братом.
- Да бог с вами, милая! - Маргарита Ильинична
надменно вскинула брови. - С чего вы это взяли? Отец Эвелины - Игорь Борисович Горелов - недавно умер. А я никогда и не слышала ни о каких Голубевых.
- Но разве вы не работали в шестидесятые годы в Челябинске лаборанткой? - предприняла последнюю попытку Сима, надеясь, что женщина просто не
склонна распространяться о семейных тайнах.
- Извините, Серафима Григорьевна, но я никогда в жизни не была
в Челябинске.
ГЛАВА 15
Москва, 1999 год
Станислав заперся в своей комнатке в шикарном особняке Эвелины, лег на узкую жесткую кушетку и, опустив руку, поднял с пола журнал. Долго разглядывал глянцевые порнографические картинки, но почему-то почти не испытывал знакомого возбуждения. Тогда он попытался представлять вместо искусственных синтетически-грудастых блондинок хрупкую нежную Алену, почти наяву увидел ее родинку под девичьей грудью и рывком расстегнул "молнию" черных джинсов.
С тех пор, как Алену увезли в больницу, он не находил себе места. Лишенный возможности тайком подсматривать, как девушка вся в каплях воды выходит из душа, как кутается в большое пушистое полотенце, как расчесывает мокрые волосы, как переодевается перед сном, он чувствовал нарастающее напряжение и тревогу. Казалось, он сойдет с ума, если опять не увидит ее. Первое время помогали порножурналы, но вскоре этого стало недостаточно. Мысленно он раздевал Алену, привязывал ее руки и ноги к спинке кровати черными шелковыми лентами, брал в руки плетку... Затем холодным лезвием остро заточенного ножа проводил по ее коже, чувствуя, как она извивается, пытаясь освободиться, и глядя в ее полные ужаса и страдания глаза... Конец отличался только в деталях. Больше всего ему нравилось мысленно душить ее. Станислав снова и снова переживал ощущение хрупкой нежной шейки в своих тонких, но очень сильных руках, когда, по мере того, как сжимаются его пальцы, шея напрягается, а затем обмякает, становясь безжизненно-податливой.
Станислав был страшно зол на Эвелину за то, что та увезла
Алену. Он ненавидел ее за то, что она пыталась командовать им, держала его в доме, как прислугу, давала дурацкие задания, а потом устраивала скандалы и угрожала психушкой, если он делал что-то не так, как ей хотелось. Конечно, он был благодарен ей за то, что она вытащила его из той неприятной истории, но Станислав считал, что вполне отработал ту услугу. Однако до поры до времени он не выказывал ей своего недовольства, демонстрируя послушание, подчинение и обожание. Впрочем, раньше все так и было. Но он не мог простить ей отъезда Алены и того, как по-хозяйски она вела себя с ним в присутствии девушки. Станислав был хитрым и осторожным и никогда не показывал Эвелине того, что чувствовал. Пусть думает, что он по-прежнему во всем от нее зависит. Если бы он мог, ушел бы из этого дома. Но куда? Отношения с родителями были давно разорваны. Впрочем, он и не считал их своими родителями. Друзей у него никогда не было. Был только один друг. Он жил внутри него самого. С этим другом можно было поговорить, этот друг показывал ему чудесные сцены насилия, транслируя их прямо в мозг и комментируя особенно жестокие сцены. Правда, иногда он начинал издеваться над Станиславом, называя его слюнтяем и хлюпиком, приказывал совершать страшные поступки, чтобы показать свою власть над ним. Однажды
он взял рукой Станислава большой охотничий нож и... Станислав пытался остановить свою руку, но не мог. Или не хотел. В одном они были солидарны: в том немыслимом наслаждении, которое получали от убийства...
* * *
Станислав натянул свитер, черную кожаную куртку и отправился
на Белорусский вокзал. Там он нашел нужную электричку и около часа
ехал в жуткой толчее, болезненно морщась, когда мимо него протискивались толстые тетки с баулами и бесчисленные продавцы всевозможной бесполезной ерунды.
От станции вела утоптанная тропинка к клинике. Станислав
быстро нашел тот самый старинный особняк и вскоре вошел в административное крыло здания.
- Ну что же, молодой человек, очень похвальное стремление, прокомментировал пожилой благообразный главный врач желание Станислава поработать санитаром.
- Дело в том, - скромно произнес молодой человек,
что я учусь на втором курсе медицинского института и мечтаю стать психиатром. Я понимаю, что этому нельзя научиться только по книгам.
Нужно увидеть больных, чтобы сравнить описание симптомов с реальной клинической картиной. Поэтому я и решил поработать в больнице.
- Вы совершенно правы, молодой человек. - Главврач
был определенно впечатлен благородным стремлением юноши.
Насколько я понимаю, днем вы учитесь. Значит, поставим вас в ночной график. Идите оформляйтесь в отдел кадров.
О том, что это была психиатрическая больница, напоминало
только отсутствие дверных ручек да кованые решетки на всех окнах.
В коридорах стояли мягкие кресла и диваны, на стенах висели картины с умиротворяющими пейзажами, пушистые ковровые покрытия заглушали шаги. Двери некоторых кабинетов были приоткрыты, и оттуда слышались голоса. Похоже, шли занятия групповой психотерапией. Станислав немного постоял у одной из комнат. Из беседы психиатра и пятерых пациентов он почти ничего не понял. Зато проснулся его дружок и похвалил Станислава за то, что тот так ловко устроился на работу. Теперь они смогут осуществить все свои планы.
* * *
Приходя на какое-то время в сознание, Алена чувствовала только боль
и не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Пожилая добродушная нянечка кормила ее с ложечки и все время приговаривала: "Умница ты моя, красавица ты моя". Когда Алена забывала глотать еду, вкуса которой давно уже не чувствовала, нянечка вытирала ее подбородок и шею и все шептала: "Куколка ты моя". Алена плакала, не вытирая слез и не отворачиваясь от этого доброго, морщинистого лица.
От этой заботы Алена хотела умереть, она предпочитала лежать в постели, замерзая в мокрой ночной рубашке, истекая слюной и чувствуя, как в голове снова играет струнный оркестр, терзая каждую клеточку мозга, рвущуюся на свободу. Ее купали, расчесывали тусклые безжизненные волосы, делали массаж, одевали во все чистое, кормили, одним словом - ухаживали за ее телом. К ней были внимательны медсестры, врачи, профессор на еженедельном обходе называл ее Аленушка. Алена иногда плакала, узнавая в нем отца или Джонни, но она не могла ничего сказать.
Язык лежал во рту куском замерзшей глины и мешал ей выразить свои чувства.
Она уже ничего не хотела, только бы избавиться от этой постоянной мучительной боли, от роя мыслей, в котором невозможно было разобраться. Алена пыталась кричать, но изо рта доносилось только невнятное мычание.
Ей стали сниться странные сны. Кто-то приходил к ней по ночам. Что-то страшное, темное касалось, гладило ее тело, грудь, проводило по шее маленькими влажными руками, и она чувствовала, как эти руки дрожат от нетерпения и наслаждения. Она слышала сдавленный стон, но не видела ничего, кроме размытого белого пятна, мерцающего в темноте.
Она чувствовала запах. Чужой, отвратительный запах с сильным цитрусовым оттенком. Всякий раз, почувствовав этот запах, Алена в ужасе просыпалась. Ей казалось, что кто-то положил на кровать апельсин. Каждый новый вздох приносил ей мучительную боль, как будто мозг набил себе оскомину от постоянного присутствия этого запаха.
"Как странно, - думала Алена, постепенно проваливаясь в пучину своих ночных кошмаров, - я точно знаю, что это ко мне приходит моя смерть. Но почему она пахнет апельсинами?"
"Господи, избавь меня от этих кошмаров, пусть мне приснится Джонни,
а когда я проснусь, пусть все будет хорошо и мы с ним будем вместе..." - каждый день перед сном говорила себе Алена.
К ней уже давно никто не приходил, и сама она никого не ждала. Ей не к кому было возвращаться, у нее никого не осталось в этой жизни. Иногда Алена вспоминала о матери, но причудливая спираль мыслей сразу же уносила ее к Джонни, и она уже не могла вспомнить, по какому поводу думала о матери. Теперь она просто лежала на кровати и покорно ожидала своей участи. Добровольно отказавшись от жизни, она понимала, что этот отказ обоюден.
Неожиданно ей приснился хороший сон. Это было так странно, но все равно это было прекрасно!
Она видела себя совсем маленькой девочкой, гуляющей по парку с матерью и отцом. Ярко светило солнце, на асфальте блестели маленькие лужицы, видимо, только что прошел дождь. Алена крепко держала мать и отца за руки и перед каждой лужей громко визжала: "Оп-ля!", родители поднимали ее высоко в воздух, а она, поджимая маленькие ножки, обутые в красивые лакированные туфельки, захлебывалась от веселого смеха.
А потом, во время очередного прыжка, мама не рассчитала,
и Алена изо всех сил топнула по воде ногами. Они громко смеялись:
и мать, и отец, и Алена, все в капельках брызг на одежде и с ощущением полного счастья. Потом родители посадили ее в маленький паровозик, на котором ей очень хотелось покататься, и она стала махать им рукой из окна. Когда поезд тронулся, она увидела, что мать плачет, а отец, нежно поддерживая ее под руку, продолжал махать Алене. Он кричал ей: "Не бойся, зайчик!" Поезд тронулся, и родители пропали из вида. "Ну вот и попрощались", - мысленно сказала себе Алена и проснулась.
В нескольких сантиметрах от своего лица она увидела склонившегося над ней Станислава. Он был одет в белый врачебный халат и улыбался. Дрожащей рукой он пригладил ей волосы и прошептал сдавленным голосом:
- Я принес тебе гостинец. - Станислав положил на грудь
Алены большой оранжевый апельсин. - Если ты хочешь, я могу почистить.
Алена обреченно закрыла глаза.
* * *
Сима возвращалась из гостей. Спускаясь по эскалатору на станцию "Белорусская"-кольцевая, она развернула купленную в метро бульварную газетку "Мегаполис".
Внезапно взгляд ее уперся в смутно знакомую худую фигуру молодого человека, одетого во все черное. Она не сразу вспомнила его, но, когда мужчина обернулся, Сима узнала в нем Станислава. Похоже, тот никого вокруг себя не замечал, целеустремленно продвигаясь в сторону пригородных поездов. Повинуясь какому-то порыву, Сима двинулась следом. Она не упускала его из виду и одновременно старалась не быть обнаруженной. Поток пассажиров внес их в заполненную до отказа можайскую электричку. Оказавшись зажатой в тамбуре между двумя пьяными мужиками, Сима, недовольно морщась от исходившего от них аромата, осторожно выглянула из-за плеча одного из своих конвоиров. Станислав стоял в метрах трех от нее
и был погружен в свои мысли. Периодически он шевелил губами, и на
лице его отражались разные эмоции. Создавалось впечатление, что он
вел с кем-то диалог.
Поезд приближался к станции, где находилась та самая психиатрическая клиника, где работала ее мать. Станислав зашевелился, пытаясь протиснуться к выходу. "Он едет именно туда, это ясно. Но зачем? - недоумевала Сима. Из-за Алены?"
Перрон был пуст, и, хотя уже практически стемнело, Сима опасалась
следить за Станиславом дальше. Все равно кроме больницы здесь
больше ничего не было. Минут через пять она вышла из-за щита с
расписанием и отправилась по знакомой дорожке, стараясь не бояться
полной темноты и бесшумно двигающегося впереди Эвелининого помощника.
Она не видела, куда он вошел, и направилась к приемному отделению. Молоденький дежурный врач - один на всю небольшую клинику - флиртовал с хорошенькой медсестрой. Двое уже знакомых ей амбалов-санитаров курили в коридорчике, обсуждая достоинства какой-то машины.
- О, Сима, - поприветствовали они ее как старую знакомую. - А ты что здесь забыла?
- Привет, - поздоровалась Сима. - Мне нужно срочно
увидеть Алену, мать велела.
- Да ради бога. Только что на нее смотреть - слова не добьешься.
- Ничего, я попробую. Кстати, а что за парень вошел передо мной? как будто невзначай поинтересовалась Сима. - Посетитель? Поздновато, мне кажется.
- Да нет, не посетитель. Это Стас, наш новый санитар. Он студент мединститута. Ничего парень, только с прибабахом малость и хиловат для нашей работенки.
- Показывай Аленину палату, - с нетерпением произнесла Сима, выхватывая из рук одного из санитаров ключ, который тот протянул ей.
Санитар пожал плечами и неторопливо двинулся по коридору.
- Да скорее же, скорее, - подгоняла его Сима.
Услышав голоса, из кабинета выглянули врач и медсестра.
- Что здесь происходит? - строго спросил врач. - Почему посторонние в больнице?
- Я не посторонняя, - крикнула им Сима, продолжая быстро идти. Скорее, надо спешить.
Она резко толкнула дверь и зажгла свет. Алена, зажмурившись и сжавшись в комок, лежала на кровати. Станислав в белом халате стоял перед ней на коленях и прижимал к ее шее большой охотничий нож. От яркого света он прищурился и не сразу понял, что произошло. Первыми сориентировались амбалы-санитары: они отшвырнули Станислава в сторону, одновременно выбив нож из его руки. Он не сопротивлялся и, безвольной куклой лежа на полу, только тихонько шептал:
- Мы не успели, дружок, мы не успели...
ГЛАВА 16
Париж, 1999 год
Эвелина летела в пустом салоне: мало кто покупал билеты первого класса на рейсы "Эр Франс". Она предвкушала встречу с Мохаммедом и мысленно возвращалась в те дни, которые они провели вместе. Услужливые стюарды принесли ей тосты, черную икру и шампанское.
"Только чуть-чуть, - подумала Эвелина, пригубив золотистый напиток, он ведь не пьет и не выносит запаха алкоголя". В размышлениях время прошло довольно быстро. Эвелина миновала паспортный и таможенный контроль и вышла через зал для VIP пассажиров. Она сразу же увидела Мохаммеда, который привлекал всеобщее внимание огромным букетом роз.
- Ты, как всегда, бесподобен! - восхитилась
Эвелина.
Сминая роскошные цветы и царапая колючими стеблями, он крепко обнял ее.
- Цветы для моего прекраснейшего цветка, - прошептал он, вдыхая аромат ее духов, смешанный с запахом роз.
Мохаммед обожал изъясняться в подобном стиле, и, надо признаться, у него это получалось довольно естественно.
Через минуту носильщик перекладывал чемоданы Эвелины в
огромный багажник шикарного белого "Мерседеса". В какой бы
стране он ни находился, Мохаммед ездил только на белом "Мерседесе".
Это была неотъемлемая часть его образа.
"Наверное, этот автомобиль напоминает ему большого
белого верблюда", - язвительно подумала Эвелина.
Они подъехали к небольшому особняку в пригороде Парижа.
К нему вела тенистая аллея, оканчивающаяся великолепной клумбой у входа. Дверь распахнулась, и навстречу вышел пожилой смуглый мужчина. Он тепло поприветствовал приехавших.
Эвелина вошла в просторный прохладный холл и с интересом
огляделась. Особняк принадлежал Мохаммеду, но ничто здесь не напоминало о том, что его хозяин - араб. Мохаммед как будто прочитал ее мысли:
- В этом доме любит жить моя младшая сестра. Она училась в Сорбонне и так прониклась европейским духом, что не выносит арабского стиля.
Дома ее все раздражает. Она слишком своенравна и постоянно ссорится с родителями. И так часто пропадает в Париже, что мы подозреваем, нет ли у нее здесь бойфренда. Это был бы кошмар для семьи. Здесь и живет наш старый слуга, который присматривает за ней, но я знаю, что он ни за что не донесет на нее родителям. Кстати, она и сейчас здесь.
В этот момент послышались шаги, и Эвелина увидела спускающуюся по лестнице стройную черноволосую девушку, внешне очень похожую на Мохаммеда. Она была одета в демократичные джинсы и рубашку мужского покроя.
Мохаммед обнял ее, и было заметно, что эти двое привязаны друг к другу.
- Суад, это Эвелина, я рассказывал тебе о ней. Эвелина, это и
есть моя сестренка Суад, которая доставляет столько хлопот нашим родителям.
- Не слушайте его, Эвелина, - рассмеялась Суад.
Я вообще никому не причиняю хлопот, только хочу, чтобы меня оставили
в покое. Но в нашей немаленькой семье меня понимает только Мохаммед.
Суад нежно прижалась к плечу брата.
Пожилой слуга провел Эвелину наверх и показал приготовленную для нее комнату. Эвелина поняла, что в этом доме ее встречают как гостью и Мохаммед не хочет, чтобы сестра знала об их отношениях. Хотя, по мнению Эвелины, молодую европеизированную арабку шокировать чем-либо было невозможно. Она заметила дверь, ведущую из спальни в комнату Мохаммеда, и это несколько успокоило ее.
Эвелина открыла чемодан, развесила в шкафу одежду и разложила на туалетном столике свою косметику. С момента ее прибытия в Париж она совсем не была наедине с Мохаммедом, и сложившаяся ситуация не давала ей особой надежды на то, что они проведут это время только вдвоем. Эвелина вздохнула, сбросив деловой костюм, и, с облегчением сняв туфли на высоких каблуках, направилась в ванную. Эвелина очень гордилась ванной в своем собственном доме, но эта просто поразила ее. Ванна, вмонтированная в пол, скорее напоминала бассейн; стены были отделаны прекрасным розовым мрамором. Всюду стояли живые цветы. Эвелина открыла дверцу в стене, выбрала нужный ей температурный режим и, когда ванна наполнилась, спустилась по ступенькам и вошла в теплую воду. Лежа с закрытыми глазами, она так расслабилась, что не увидела, как вошел Мохаммед. Услышав шорох, она открыла глаза и увидела его, развязывающего пояс халата.
- К тебе можно присоединиться? - Не дожидаясь
ответа, он сбросил халат и скользнул в воду. - Разреши мне помыть тебя.
Эвелина с наслаждением закрыла глаза и отдала свое тело
в руки Мохаммеда. Все это напоминало игру: он легкими движениями покрыл
ее тело пеной, затем, не прикасаясь, смыл ее, выжимая губку на ее
кожу. Он намеренно избегал ласк, заставляя Эвелину почти терять сознание
от возбуждения. Оба с трудом сдерживали желание. Она видела, что Мохаммед возбужден едва ли не больше ее. Наконец она взмолилась:
- Я не могу больше.
Оттолкнувшись от края бассейна, Эвелина крепко прижалась
к нему и принялась жадно ласкать его сильное смуглое тело, уже не
сдерживая стоны...
Затем они долго лежали в теплой воде, расслабленно и легко касаясь друг друга.
- Любовь моя, я и забыл, что такое возможно. - Мохаммед привлек ее к себе, и Эвелина благодарно поцеловала его мокрое плечо.
Они выбрались из бассейна, и Эвелина огромным полотенцем стала вытирать его кожу.
- Ты так заботлива, - улыбнулся Мохаммед.
- Я твоя рабыня.
- Ты моя госпожа, - серьезно ответил он.
Вечером они собрались в ресторан. Суад еще днем уехала в город, пообещав присоединиться к ним позже. Эвелина знала, как ей нужно сегодня выглядеть, чтобы ему понравиться. Она всегда тонко чувствовала его вкусы и желания. Поэтому она выбрала закрытое темно-синее платье, подол которого был вручную расшит стразами, не забыв надеть колье, подаренное Мохаммедом. Белое золото и бриллианты прекрасно гармонировали с цветом платья. Она была уверена, что ее наряд понравится Мохаммеду. Как истинный мусульманин, он не любил слишком открытые и короткие платья, считая, что его женщина не должна обнажаться для окружающих. К тому же ему будет наверняка приятно увидеть свой подарок.
Эвелина не ошиблась. Когда они вошли в ресторан в сопровождении услужливого метрдотеля, взгляды всех присутствующих были обращены на них. Они выглядели красивой, экзотичной и богатой парой.
Мохаммед часто бывал в этом ресторане, поэтому он даже не заглянул в меню.
- Дорогой, я хочу, чтобы ты сам сделал заказ для меня, - попросила Эвелина. Она знала, что никто лучше него не справился бы с этим.
- С удовольствием. - Перейдя на французский, Мохаммед сделал официанту заказ и попросил принести вино.
Спустя несколько минут появилась Суад. В простом шелковом платье персикового цвета, которое оттеняло ее смуглое лицо, она выглядела превосходно. Суад держала под руку смущающегося долговязого парня, который определенно не привык носить костюм.
- Сюрприз, - громко и наигранно оживленно сказала Суад. - Это Поль, мой друг, мы учились вместе. Поль, это мой брат Мохаммед, а это его подруга Эвелина.
Поль неуклюже поклонился Эвелине и пожал руку Мохаммеду.
Мужчины держались несколько напряженно. Дамы пытались
разрядить обстановку, стараясь выглядеть беззаботными. После ужина
Суад грустно попрощалась с Полем и на глазах у брата поцеловала его. Женщины сели в белый "Мерседес" Мохаммеда. Первое время ехали молча, затем Мохаммед, извинившись перед Эвелиной, перешел на какой-то диалект арабского, которого она почти не понимала, и, обращаясь к
Суад, раздраженно и быстро заговорил. Эвелина различала только отдельные слова: королевская семья, жених, позор. Сначала Суад как будто оправдывалась, но потом замолчала, стараясь сдержать слезы. Эвелина решила не вмешиваться в семейную сцену.
Наконец-то показался особняк. Мохаммед вышел из машины
и, бросив на ходу, что ему нужно сделать некоторые распоряжения на
завтра, удалился. Эвелина и Суад прошли в гостиную.
- Давай выпьем кофе, - предложила Эвелина.
Ей было жаль девушку.
Пока они варили на кухне кофе, Суад расплакалась.
- Понимаешь, я не хочу сидеть дома и каждый год рожать
по ребенку, не хочу закрывать лицо и быть такой, как эти глупые куры,
его жены. Я получила образование. Я хочу быть самостоятельной. Хочу
выйти замуж за того, кого люблю. О, Эвелина, ты не представляешь,
что значит жить в моей стране. Тот мир создан только для мужчин.
Она всхлипывала, по-детски утирая слезы тыльной стороной ладони.
Эвелина не прерывала ее, потому что понимала, что
девушке нужно выговориться. Внезапно дверь распахнулась, и вошел
Мохаммед.
- Что вы тут делаете? - нахмурился он.
Суад выскочила из кухни, а Эвелина спокойно ответила:
- Варим кофе. Хочешь?
Утром Эвелина проснулась в объятиях Мохаммеда. Когда они спустились к завтраку, оказалось, что стол сервирован только на две персоны.
- А где же Суад? - спросила Эвелина.
- Сегодня утром она улетела в Риад, - ответил Мохаммед
тоном, не допускающим дальнейших расспросов. - Я уезжаю сегодня вечером, мне нужно закончить свои дела. Если хочешь, можешь остаться и пожить здесь. Я дам все распоряжения прислуге. К сожалению, бизнес требует моего присутствия дома. Я рассчитывал остаться с тобой подольше, но у меня есть и другие обязательства.
Мохаммед говорил спокойно, и только усиливающийся акцент
выдавал его волнение. Однако его слова ни в коем случае нельзя было воспринять как извинение. Он вообще никогда не извинялся, кроме, конечно, тех случаев, когда это было формальное соблюдение этикета.
Эвелина понимала, что спрашивать о чем-либо бессмысленно. Поэтому она молчала, внимательно глядя на Мохаммеда и стараясь не выдавать своего разочарования. Она никогда не могла привыкнуть к его манере внезапно принимать решения и также внезапно их менять, совершенно не считаясь с желаниями окружающих. Он поступал только так, как считал нужным, не считая необходимым посвящать кого-либо в свои планы. Эвелина допила кофе, приготовленный пожилым слугой-арабом по ее вкусу, и осторожно поставила чашку:
- Как я поняла, это уже не обсуждается. Пожалуй, тогда я перееду в отель поближе к центру, а дня через два, возможно, уеду.
- Нет-нет, - запротестовал Мохаммед, - я бы
предпочел, чтобы ты осталась здесь. Здесь более безопасно, чем
в Париже. У тебя будет водитель, прислуга и все необходимое.
- Нет, все-таки я перееду. - Иногда Эвелина становилась упрямой, особенно когда обижалась. Она ни за что не хотела оставаться в его доме.
Эвелина достала сигареты и демонстративно закурила, хотя знала, что Мохаммед терпеть этого не может.
- Ты опять куришь? - недовольно спросил он.
- Да я, собственно, и не бросала, просто старалась не курить
при тебе.
- А теперь не стараешься?
Эвелина подумала, что, наверное, именно таким тоном он разговаривает со своими женами, когда те делают что-то не так.
- Старалась, пока ты не собрался уезжать, а сейчас мне хочется курить.
Эвелина уже не могла сдержать раздражения. Она бы еще добавила, что она не его жена, чтобы он ею командовал, что она взрослый человек и может делать все, что сочтет нужным, но это было бы уже слишком. Поэтому она погасила сигарету и примирительно сказала:
- Прости, просто огорчилась, что нам надо расставаться.
- Хорошо. - Мохаммед, казалось, был удовлетворен. - Давай сейчас поедем в Париж, походим по магазинам, где-нибудь пообедаем, а потом я оставлю тебя в отеле и поеду в аэропорт.
День они провели в Париже, посещая дорогие магазины. У Эвелины не было особого настроения что-либо выбирать, а Мохаммед явно не хотел покупать подарки семье в ее присутствии, поэтому оба чувствовали себя скованно. Он ощущал ее плохое настроение, понимая его причину, но вел себя как истинный араб, покупая Эвелине прекрасные гарнитуры от Ван Клифа и Арпеля. Ему было легче подарить ей весь ювелирный магазин, чем извиниться и попытаться объяснить свое внезапное решение. При этом ему даже в голову не приходило, что, в отличие от арабских женщин, даже саудовских принцесс, Эвелина равнодушна к украшениям.