– Закончив автолюбительские курсы и получив права, Зинаида Валерьевна плохо разбиралась в правилах дорожного движения и почти не умела водить машину. По-соседски попросила меня, чтобы поездил с ней по городу. Когда более-менее освоилась, стала потихоньку ездить сама. Как-то, вернувшись из очередной поездки, пожаловалась, что у «Тойоты» не работают стоп-сигналы. Я проверил – все нормально. В разговоре выяснилось, что у Центрального рынка какой-то омоновец обвинил Зинаиду Валерьевну в том, будто она ездит с неисправными стоп-сигналами, и взял с нее штраф пятьдесят тысяч наличными без выдачи квитанции. Когда обсказала внешность омоновца, я сразу догадался, что оболванил начинающую автолюбительницу Глеб Вараксин. У Глеба был такой излюбленный прием отъема денег у простаков. Останавливал водителя и учинял разнос: почему, мол, стоп-сигналы при торможении не работают? Тот начинал оправдываться, дескать, когда уезжал из дома, работали. «Вылазь из машины, – говорил Глеб. – Я тормозну, а ты своими глазами убедись, что оба красных огня не светят». Вараксинский секрет был элементарно прост. Когда хозяин машины смотрел на сигналы, Глеб нажимал не на тормозную педаль, а на акселератор. Естественно, стоп-огни при этом не включались. Вскоре я встретил Глеба и сказал, если он не вернет полста тысяч моей соседке, то будет иметь дело со мной. Тот заюлил: извини, мол, не знал, что козырная дама на иномарке твоя соседка. Не поднимай волны, без волокиты верну изъятые у нее бабки. И правда вернул. Тут, наверное, они и сознакомились. Шофер, конечно, Вараксин был неплохой, но почему именно его Зинаида Валерьевна порекомендовала Исаевой, не знаю.
– Она действительно его рекомендовала? – уточнил Бирюков.
– Ну. Расхвалила лучше некуда.
– Откуда это вам известно?
– Аза Ильинична у меня спрашивала: правда ли, что Глеб такой хороший?
– И что ей ответили?
Шерстобоев замялся:
– Неловко было опровергать супругу шефа. Покривил душой. Сказал уклончиво, мол, шоферское дело Глеб знает досконально и машину умеет содержать образцово, если, конечно, не закеросинит. После покаялся в душе, что не сказал правду, но так вот получилось… Смалодушничал, Правда, самому Вараксину я в глаза заявил: «Куда ты лезешь, алкаш? В нашем банке сухой закон. Пару раз кирнешь и вылетишь от Исаевой как пробка». Глеб, понятно, запузырился. Дескать, не такой уж горький я пропойца, завяжу с пьянкой и все такое… Ну, через месяц он «развязался», и выгнала его Исаева.
– После этого встречались с ним?
– Ради чего? Никаких общих интересов у нас не было.
– А какие интересы были у Вараксина с Копалкиным?
– С каким Копалкиным? – удивился Шерстобоев.
– С которым Глеб служил в Приднестровье. Потом еще, при встрече в Чечне, обменялся с ним автоматом.
– Про автомат знаю. Когда вернулись домой, в отряде был начальственный шум по этому поводу, но, чтобы не выносить сор из избы, его быстро замяли.
– Куда этот автомат делся?
– Не могу сказать. Я ведь сразу после чеченской командировки уволился из ОМОНа.
– Как вам служилось в Приднестровье?
– На войне как на войне…
– В Бендерах служили?
– Там.
– Рядовым?
– Сержантом. Командиром отделения был.
– А Вараксин?..
– Глеба из Тирасполя ко мне в отделение перевели за месяц до дембеля.
– Почему же Федора Копалкина не знаете? Его койка стояла рядом с койкой Вараксина.
– Вараксин был моим земляком, а прибывшие с ним – кто откуда. В суете перед увольнением толком познакомиться с ними не успел.
– Командиров своих помните?
– Конечно. Взводным был лейтенант Ковальков, ротой командовал капитан Новокшанов… Выше перечислять?
– Не надо. О Пеликанове что-нибудь слышали?
Прежде, чем ответить, Шерстобоев нахмуренно подумал:
– У нас такого не было.
– Со службы домой вместе с Вараксиным ехали?
– Нет. Глеб с другими солдатами отправился на поезде, а я доплатил к воинскому требованию и улетел самолетом.
– Кстати, сестра так и не купила авиабилет до Москвы?
– Она передумала лететь. Дороговато показалось. На железной дороге билеты дешевле. Решила поездом поехать.
– Понятно, – сказал Бирюков и опять спросил: – Тимофей, как по-вашему, что могло послужить причиной «наезда» Вараксина на Зинаиду Валерьевну?
Шерстобоев пожал плечами:
– Сам над этим размышлял, но вразумительного ответа не нашел. Характер у Зинаиды Валерьевны был заносчивый, резкий. Могла что-то нелицеприятное Глебу сказать, а тот в пьяном виде заводился с полоборота. И всегда мстить старался. Если бы Исаева не уехала за границу, Вараксин наверняка бы ей какую-нибудь гадость сделал. Это Михаил Арнольдович заграничной командировкой спас Азу Ильиничну от большой неприятности.
– Что же он о безопасности жены не позаботился?
– Наверное, ничего не знал. Зинаида Валерьевна не посвящала мужа в свои дела. Вершила, что хотела. В этом отношении и Лина удалась в маму. Тоже все свои планы держала в себе.
– От кого же Михаил Арнольдович узнал о ее связи с Надежницким?
– С директором «Фортуны»?
– Да.
– Шефу стало известно, что Лина зачастила в рекламную фирму, а какие и с кем у нее там связи, он поручил разведать мне. Но я ничего не успел узнать.
– Почему?
– Приехал туда, как нарочно, одновременно с Линой. Она, конечно, догадалась, что папа учинил за ней слежку, и устроила дома тарарам. Видимо, после семейного конфликта шеф отменил данное мне задание.
– Кто же ему сказал, что Лина зачастила в «Фортуну»?
– Не знаю.
– Не Исаева?
– Аза Ильинична сплетен не распространяет. У нее на этот счет язык всегда за зубами. Она, можно сказать, основную лямку в банке тянет и собирать постороннюю информацию ей некогда.
– Ярыгин хорошо к ней относился?
– Еще бы! Готов был носить на руках. Сам шеф часто отлучался на международные форумы да на московские симпозиумы. В его отсутствие все дела решала Исаева и ни разу промаха не допустила. Добросовестных сотрудников Михаил Арнольдович ценил. В людях он хорошо разбирался. Кого попало на работу не брал.
– Лисичкина давно секретаршей работает?
– Второй год, как школу закончила. Ира в одном классе с Линой училась. Лина и уговорила отца пристроить школьную подругу. Учиться в университете у Лисичкиной возможности нет. Она из бедной семьи. Без отца. Мать, учительница, получает крохи да и те нерегулярно. Шеф жалел ее, словно родную дочь. Постоянно оказывал материальную помощь… Вот, может, от Иры Михаил Арнольдович как раз и узнал о «Фортуне».
– Лисичкина часто встречалась с Линой?
– Насчет встреч не знаю. По телефону в отсутствие шефа частенько щебетали.
– О чем?
– Я не подслушивал.
– Хоть что-то слышали?
– Да так все, о несущественном болтали: о дискотеках, новой моде, кто что купил или собирается купить… Однажды Ира вроде испугалась: «Ой, Линка, я ни за что бы на такое не решилась!» Чем ее напугала Лина, не могу сказать. Поговорите с самой Лисичкиной. Она бесхитростная девка. Расскажет без утайки, если что-то знает.
– Еще о Лине кто может рассказать?
– Из банковских сотрудников – никто. Лина сюда почти не заглядывала. Когда же в университете каникулы наступили, вообще поселилась на даче. Там ее собеседником был Иван Петрович Шляпин. Попробуйте с ним поговорить.
– Можно ему верить?
– Ну, а почему нельзя… Старик рассудительный, бескорыстный. Большую часть жизни провел в шахте, под землей. Неплохо зарабатывал, скопил деньжат. Планировал перед пенсией купить автомашину и с выходом на заслуженный отдых поселиться в сельской местности. Однако машину так и не купил. В советское время очередь не подошла. Теперь все шахтерские сбережения в ничто превратились. Шеф обещал ему ко дню рождения подарить «Жигули», но опять старику не повезло.
– Не для красного словца Ярыгин замахивался на столь щедрый подарок?
– Михаил Арнольдович напрасных обещаний не раздавал. У него слово было законом. Из прибыли банка он и квартиры сотрудникам покупал, и материальную помощь оказывал. Бывало, что и своих собственных денег не жалел.
– Лично вы не обращались к нему за материальной помощью?
– Мне такая помощь не нужна, но одну мою просьбу шеф недавно выполнил… – Шерстобоев замялся. – Понимаете, надумал я продать свою машину «Рено», добавить пару десятков «лимонов» и купить что-нибудь поновее. Спросил шефа, не сможет ли он выдать мне зарплату сразу за год? Михаил Арнольдович без всяких перечислил со своего счета на мой двадцать пять миллионов. Теперь не знаю, что с этими деньгами делать. Присвоить их вроде неловко и возвращать некому…
– Выходит, в месяц Ярыгин платил вам больше двух миллионов?
– С премиальными.
– В ОМОНе меньше получали?
– Конечно. Чтобы сносно жить, приходилось добывать приварок в финансовых пирамидах.
– Пирамиды обычно вместо приварка кукиш с маслом показывают своим клиентам.
– Нет, у меня нормально получалось.
– Поделитесь опытом, как можно шутя разбогатеть, – с улыбкой сказал Бирюков.
Шерстобоев смущенно усмехнулся:
– Там весь секрет заключается в том, чтобы не заигрываться. В первые месяцы возникшие на основе пирамиды фирмы, стремясь привлечь вкладчиков, добросовестно выполняют свои посулы. Этим и надо пользоваться. Как только начинается широкая реклама в газетах и по телевидению, значит, фирма раздулась от денег и вот-вот лопнет. Чтобы не оказаться на бобах, надо немедленно забирать вклад и искать другую, начинающую, пирамиду. Таким вот способом миллион рублей я увеличил в пятнадцать раз. Когда устроился к Михаилу Арнольдовичу, решил больше не рисковать и положил деньги в «Феникс». Здесь надежнее. И проценты хорошие, и в случае чего свои сотрудники в прогаре не останутся.
В конце разговора Бирюков внезапно предложил Шерстобоеву сдать имеющийся у него пистолет на экспертизу. Шерстобоев беспрекословно выложил на стол «Макарова» и разрешение на него. Насупившись, угрюмо сказал:
– Забирайте. Без шефа мне эта обуза ни к чему…
Из кабинета телохранитель ушел подавленным, но без малейших признаков нервозности, обычно свойственной виноватым людям. Тут же приглашенная для беседы секретарша Лисичкина, напротив, как ни силилась, не могла сдержать нервной дрожи. Тонкий голосок ее часто срывался, словно к горлу подкатывал ком, и тогда она, торопливо сглотнув слюну, переходила почти на шепот.
Прошло не меньше двадцати минут, пока девушка чуть-чуть успокоилась и заговорила внятно. О последних днях Лины Ярыгиной Лисичкина знала маловато. Общались школьные подруги только по телефону. Говорили в основном о жизненных пустяках. Собирались встретиться, но так и не встретились. Последний раз разговаривали на прошлой неделе. Лина по радиотелефону звонила с дачи и приглашала приехать к ней на выходные дни. Сказала, что там отличная природа. Рядом речка с чистой водой. Можно хорошо позагорать, накупаться от души и порыбачить славно. Лисичкина собиралась поехать, но внезапно приболела мама. Пришлось поездку отложить.
– Раньше Лина вас не приглашала? – спросил Бирюков.
– Приглашала много раз, – тихо ответила девушка. – Говорила, одной скучно.
– Больше ни на что не жаловалась?
Тонкие дужки бровей над подкрашенными глазами Лисичкиной удивленно дернулись:
– А на что Лине еще было жаловаться?
– Никто ей не угрожал?
– Ни разу об угрозах от Лины не слышала. Да она никого и не боялась.
– Смелая была?
– Не из робкого десятка. Не то, что я, пугливая курица.
– Могла сделать такое, на что вы не решились бы?
– Это вы о чем?
– О том разговоре, когда Лина чем-то вас испугала.
– А-а-а, – смущенно произнесла Лисичкина. – Лина рассказала мне, что скоро типография отпечатает плакат, на котором будет ее крупная фотография в мини-купальничке. Конечно, я ни за что бы не решилась выставиться даже полуобнаженной на всеобщее обозрение. Так откровенно и ляпнула ей. Она засмеялась: «Ирочка, искусство требует жертв». – «Зачем тебе это надо?» – «Хочу стать звездой рекламы, чтобы все меня узнавали. Вот потеха будет, правда?» Вот и весь испуг.
– Михаилу Арнольдовичу об этом рассказали?
– Зачем? Лина просила никому пока не говорить. Если бы я разболтала, она порвала бы со мной дружбу навсегда.
– И Михаил Арнольдович не знал о рекламной деятельности Лины?
– По-моему, догадывался. Две недели назад, когда зашла к нему в кабинет с документами на подпись, он спросил: «Ира, не знаешь, что это Лина зачастила в рекламную фирму? Проезжая мимо „Фортуны“, два раза видел ее „Мерседес“, стоявший у входа». Я тогда о рекламном плакате еще не знала и, естественно, ничего сказать не могла. Но Лину предупредила, мол, Михаил Арнольдович заинтересовался, что ее связывает с рекламной фирмой.
– Как Лина отреагировала на это?
– Засмеялась. Потом вздохнула: «Горе мне с родителями. То мамочка контролировала каждый шаг, теперь папа взялся за воспитание. Жуть! И когда только судьба избавит меня от опеки?» Вот и все.
– Отношение Михаила Арнольдовича к вам после этого не изменилось?
– Нисколько. Работаю я старательно. И на машинке умею печатать, и компьютер освоила, и английский язык изучила. При встречах с иностранцами свободно перевожу. Зимой Михаил Арнольдович даже брал меня с собой переводчицей в Америку. Там о нашей делегации газеты писали и фотографии публиковали.
– На компьютере часто приходится работать?
– Каждый день.
– Завещание Ярыгина не вы набирали?
– Какое завещание?.. – удивилась Лисичкина. – Никаких завещаний Михаил Арнольдович мне не поручал. Не представляю, как они оформляются.
– А с нотариальной конторой он часто имел дело?
– Сегодня первый раз попросил соединить с нотариусом.
– В последние дни Ярыгин сильно изменился?
– После гибели Лины до сегодняшнего дня я не видела его.
– А до того?
Лисичкина, прикусив ровными зубками нижнюю губу, пожала плечами и задумалась:
– Кажется, после того разговора, когда Михаил Арнольдович спрашивал меня о рекламной фирме, он стал каким-то грустным, неразговорчивым. Сегодня же, наоборот, показался мне на удивление жизнерадостным. Такое горе, а он, появившись в офисе, улыбался как ни в чем не бывало… Особенно возбужденным пришел от Азы Ильиничны. Нотариуса принял ласково и вот те на… застрелился. – На глазах Лисичкиной навернулись слезы. Видимо, из опасения испортить косметику, она сдержалась и с повышенным возбуждением торопливо заговорила: – Это настолько неожиданно случилось, что трудно поверить. Я до сих пор как будто нахожусь в ужасном сне и не могу проснуться. Лично для меня смерть Михаила Арнольдовича – величайшая потеря. Он для меня столько сделал! Никогда ни в чем не отказывал. Мы с мамой ютимся в старом домике с печным отоплением. Нынче, пока у меня неплохой заработок, решили купить благоустроенную квартиру. Я заговорила с Михаилом Арнольдовичем насчет долгосрочного кредита. Он улыбнулся: «Ира, кредит неудобен тем, что берешь его на время, а отдавать придется навсегда. Не связывайся с долгосрочной кабалой. Дела в нашем банке идут прибыльно. Подобьем годовые итоги и купим тебе хорошую квартиру с полным набором импортной мебели. Потерпи полгодика». После такого обнадеживающего обещания я словно на крыльях стала летать. Теперь же, как у подстреленной птицы, мои крылышки разом подломились, и квартира исчезла в тумане…
Как и телохранитель Шерстобоев, Лисичкина искренне сожалела о смерти Ярыгина и озабочена была тем, кто же теперь станет президентом «Феникса». По ее убеждению, если банк возглавит Исаева, то сохранятся наработанные традиции и стабильность банка. Если же Аза Ильинична откажется от президентства или акционеры пригласят на этот пост человека со стороны, то организованное Ярыгиным дело может рухнуть очень быстро, так как новая метла наверняка начнет мести по-новому.
От разговора с Лисичкиной на душе Бирюкова остался тяжелый осадок. Судя по сумрачным лицам, тягостное настроение было и у остальных участников оперативной группы. Следователь Щепин сосредоточенно перечитывал завещание. Затянувшуюся молчаливую паузу нарушил Костя Веселкин.
– Что, Андрюша, хочешь выучить наизусть? – с невеселой иронией спросил он Щепина.
– Хочу лишний раз убедиться, что с головой у Ярыгина было все в порядке, – ответил тот. – Первый раз встречаю человека, который, задумав самоубийство, не забыл своих обещаний. Сказать бы сейчас секретарше Ире, какой подарок Михаил Арнольдович ей оставил, девочка мигом бы перестала беречь косметику и расплакалась бы навзрыд.
– Что ж не сказал?
– Повременим до полной ясности.
– Отстаиваешь свою версию?
– Для меня, Костик, версия – не догма. Поглядим, какой сюрприз подкинет нам грядущее завтра…
Дома Антон Бирюков появился за полночь, а на другой день рано утром вновь выехал в Новосибирск. На этот раз с Голубевым и Лимакиным.
Глава XXII
– Она действительно его рекомендовала? – уточнил Бирюков.
– Ну. Расхвалила лучше некуда.
– Откуда это вам известно?
– Аза Ильинична у меня спрашивала: правда ли, что Глеб такой хороший?
– И что ей ответили?
Шерстобоев замялся:
– Неловко было опровергать супругу шефа. Покривил душой. Сказал уклончиво, мол, шоферское дело Глеб знает досконально и машину умеет содержать образцово, если, конечно, не закеросинит. После покаялся в душе, что не сказал правду, но так вот получилось… Смалодушничал, Правда, самому Вараксину я в глаза заявил: «Куда ты лезешь, алкаш? В нашем банке сухой закон. Пару раз кирнешь и вылетишь от Исаевой как пробка». Глеб, понятно, запузырился. Дескать, не такой уж горький я пропойца, завяжу с пьянкой и все такое… Ну, через месяц он «развязался», и выгнала его Исаева.
– После этого встречались с ним?
– Ради чего? Никаких общих интересов у нас не было.
– А какие интересы были у Вараксина с Копалкиным?
– С каким Копалкиным? – удивился Шерстобоев.
– С которым Глеб служил в Приднестровье. Потом еще, при встрече в Чечне, обменялся с ним автоматом.
– Про автомат знаю. Когда вернулись домой, в отряде был начальственный шум по этому поводу, но, чтобы не выносить сор из избы, его быстро замяли.
– Куда этот автомат делся?
– Не могу сказать. Я ведь сразу после чеченской командировки уволился из ОМОНа.
– Как вам служилось в Приднестровье?
– На войне как на войне…
– В Бендерах служили?
– Там.
– Рядовым?
– Сержантом. Командиром отделения был.
– А Вараксин?..
– Глеба из Тирасполя ко мне в отделение перевели за месяц до дембеля.
– Почему же Федора Копалкина не знаете? Его койка стояла рядом с койкой Вараксина.
– Вараксин был моим земляком, а прибывшие с ним – кто откуда. В суете перед увольнением толком познакомиться с ними не успел.
– Командиров своих помните?
– Конечно. Взводным был лейтенант Ковальков, ротой командовал капитан Новокшанов… Выше перечислять?
– Не надо. О Пеликанове что-нибудь слышали?
Прежде, чем ответить, Шерстобоев нахмуренно подумал:
– У нас такого не было.
– Со службы домой вместе с Вараксиным ехали?
– Нет. Глеб с другими солдатами отправился на поезде, а я доплатил к воинскому требованию и улетел самолетом.
– Кстати, сестра так и не купила авиабилет до Москвы?
– Она передумала лететь. Дороговато показалось. На железной дороге билеты дешевле. Решила поездом поехать.
– Понятно, – сказал Бирюков и опять спросил: – Тимофей, как по-вашему, что могло послужить причиной «наезда» Вараксина на Зинаиду Валерьевну?
Шерстобоев пожал плечами:
– Сам над этим размышлял, но вразумительного ответа не нашел. Характер у Зинаиды Валерьевны был заносчивый, резкий. Могла что-то нелицеприятное Глебу сказать, а тот в пьяном виде заводился с полоборота. И всегда мстить старался. Если бы Исаева не уехала за границу, Вараксин наверняка бы ей какую-нибудь гадость сделал. Это Михаил Арнольдович заграничной командировкой спас Азу Ильиничну от большой неприятности.
– Что же он о безопасности жены не позаботился?
– Наверное, ничего не знал. Зинаида Валерьевна не посвящала мужа в свои дела. Вершила, что хотела. В этом отношении и Лина удалась в маму. Тоже все свои планы держала в себе.
– От кого же Михаил Арнольдович узнал о ее связи с Надежницким?
– С директором «Фортуны»?
– Да.
– Шефу стало известно, что Лина зачастила в рекламную фирму, а какие и с кем у нее там связи, он поручил разведать мне. Но я ничего не успел узнать.
– Почему?
– Приехал туда, как нарочно, одновременно с Линой. Она, конечно, догадалась, что папа учинил за ней слежку, и устроила дома тарарам. Видимо, после семейного конфликта шеф отменил данное мне задание.
– Кто же ему сказал, что Лина зачастила в «Фортуну»?
– Не знаю.
– Не Исаева?
– Аза Ильинична сплетен не распространяет. У нее на этот счет язык всегда за зубами. Она, можно сказать, основную лямку в банке тянет и собирать постороннюю информацию ей некогда.
– Ярыгин хорошо к ней относился?
– Еще бы! Готов был носить на руках. Сам шеф часто отлучался на международные форумы да на московские симпозиумы. В его отсутствие все дела решала Исаева и ни разу промаха не допустила. Добросовестных сотрудников Михаил Арнольдович ценил. В людях он хорошо разбирался. Кого попало на работу не брал.
– Лисичкина давно секретаршей работает?
– Второй год, как школу закончила. Ира в одном классе с Линой училась. Лина и уговорила отца пристроить школьную подругу. Учиться в университете у Лисичкиной возможности нет. Она из бедной семьи. Без отца. Мать, учительница, получает крохи да и те нерегулярно. Шеф жалел ее, словно родную дочь. Постоянно оказывал материальную помощь… Вот, может, от Иры Михаил Арнольдович как раз и узнал о «Фортуне».
– Лисичкина часто встречалась с Линой?
– Насчет встреч не знаю. По телефону в отсутствие шефа частенько щебетали.
– О чем?
– Я не подслушивал.
– Хоть что-то слышали?
– Да так все, о несущественном болтали: о дискотеках, новой моде, кто что купил или собирается купить… Однажды Ира вроде испугалась: «Ой, Линка, я ни за что бы на такое не решилась!» Чем ее напугала Лина, не могу сказать. Поговорите с самой Лисичкиной. Она бесхитростная девка. Расскажет без утайки, если что-то знает.
– Еще о Лине кто может рассказать?
– Из банковских сотрудников – никто. Лина сюда почти не заглядывала. Когда же в университете каникулы наступили, вообще поселилась на даче. Там ее собеседником был Иван Петрович Шляпин. Попробуйте с ним поговорить.
– Можно ему верить?
– Ну, а почему нельзя… Старик рассудительный, бескорыстный. Большую часть жизни провел в шахте, под землей. Неплохо зарабатывал, скопил деньжат. Планировал перед пенсией купить автомашину и с выходом на заслуженный отдых поселиться в сельской местности. Однако машину так и не купил. В советское время очередь не подошла. Теперь все шахтерские сбережения в ничто превратились. Шеф обещал ему ко дню рождения подарить «Жигули», но опять старику не повезло.
– Не для красного словца Ярыгин замахивался на столь щедрый подарок?
– Михаил Арнольдович напрасных обещаний не раздавал. У него слово было законом. Из прибыли банка он и квартиры сотрудникам покупал, и материальную помощь оказывал. Бывало, что и своих собственных денег не жалел.
– Лично вы не обращались к нему за материальной помощью?
– Мне такая помощь не нужна, но одну мою просьбу шеф недавно выполнил… – Шерстобоев замялся. – Понимаете, надумал я продать свою машину «Рено», добавить пару десятков «лимонов» и купить что-нибудь поновее. Спросил шефа, не сможет ли он выдать мне зарплату сразу за год? Михаил Арнольдович без всяких перечислил со своего счета на мой двадцать пять миллионов. Теперь не знаю, что с этими деньгами делать. Присвоить их вроде неловко и возвращать некому…
– Выходит, в месяц Ярыгин платил вам больше двух миллионов?
– С премиальными.
– В ОМОНе меньше получали?
– Конечно. Чтобы сносно жить, приходилось добывать приварок в финансовых пирамидах.
– Пирамиды обычно вместо приварка кукиш с маслом показывают своим клиентам.
– Нет, у меня нормально получалось.
– Поделитесь опытом, как можно шутя разбогатеть, – с улыбкой сказал Бирюков.
Шерстобоев смущенно усмехнулся:
– Там весь секрет заключается в том, чтобы не заигрываться. В первые месяцы возникшие на основе пирамиды фирмы, стремясь привлечь вкладчиков, добросовестно выполняют свои посулы. Этим и надо пользоваться. Как только начинается широкая реклама в газетах и по телевидению, значит, фирма раздулась от денег и вот-вот лопнет. Чтобы не оказаться на бобах, надо немедленно забирать вклад и искать другую, начинающую, пирамиду. Таким вот способом миллион рублей я увеличил в пятнадцать раз. Когда устроился к Михаилу Арнольдовичу, решил больше не рисковать и положил деньги в «Феникс». Здесь надежнее. И проценты хорошие, и в случае чего свои сотрудники в прогаре не останутся.
В конце разговора Бирюков внезапно предложил Шерстобоеву сдать имеющийся у него пистолет на экспертизу. Шерстобоев беспрекословно выложил на стол «Макарова» и разрешение на него. Насупившись, угрюмо сказал:
– Забирайте. Без шефа мне эта обуза ни к чему…
Из кабинета телохранитель ушел подавленным, но без малейших признаков нервозности, обычно свойственной виноватым людям. Тут же приглашенная для беседы секретарша Лисичкина, напротив, как ни силилась, не могла сдержать нервной дрожи. Тонкий голосок ее часто срывался, словно к горлу подкатывал ком, и тогда она, торопливо сглотнув слюну, переходила почти на шепот.
Прошло не меньше двадцати минут, пока девушка чуть-чуть успокоилась и заговорила внятно. О последних днях Лины Ярыгиной Лисичкина знала маловато. Общались школьные подруги только по телефону. Говорили в основном о жизненных пустяках. Собирались встретиться, но так и не встретились. Последний раз разговаривали на прошлой неделе. Лина по радиотелефону звонила с дачи и приглашала приехать к ней на выходные дни. Сказала, что там отличная природа. Рядом речка с чистой водой. Можно хорошо позагорать, накупаться от души и порыбачить славно. Лисичкина собиралась поехать, но внезапно приболела мама. Пришлось поездку отложить.
– Раньше Лина вас не приглашала? – спросил Бирюков.
– Приглашала много раз, – тихо ответила девушка. – Говорила, одной скучно.
– Больше ни на что не жаловалась?
Тонкие дужки бровей над подкрашенными глазами Лисичкиной удивленно дернулись:
– А на что Лине еще было жаловаться?
– Никто ей не угрожал?
– Ни разу об угрозах от Лины не слышала. Да она никого и не боялась.
– Смелая была?
– Не из робкого десятка. Не то, что я, пугливая курица.
– Могла сделать такое, на что вы не решились бы?
– Это вы о чем?
– О том разговоре, когда Лина чем-то вас испугала.
– А-а-а, – смущенно произнесла Лисичкина. – Лина рассказала мне, что скоро типография отпечатает плакат, на котором будет ее крупная фотография в мини-купальничке. Конечно, я ни за что бы не решилась выставиться даже полуобнаженной на всеобщее обозрение. Так откровенно и ляпнула ей. Она засмеялась: «Ирочка, искусство требует жертв». – «Зачем тебе это надо?» – «Хочу стать звездой рекламы, чтобы все меня узнавали. Вот потеха будет, правда?» Вот и весь испуг.
– Михаилу Арнольдовичу об этом рассказали?
– Зачем? Лина просила никому пока не говорить. Если бы я разболтала, она порвала бы со мной дружбу навсегда.
– И Михаил Арнольдович не знал о рекламной деятельности Лины?
– По-моему, догадывался. Две недели назад, когда зашла к нему в кабинет с документами на подпись, он спросил: «Ира, не знаешь, что это Лина зачастила в рекламную фирму? Проезжая мимо „Фортуны“, два раза видел ее „Мерседес“, стоявший у входа». Я тогда о рекламном плакате еще не знала и, естественно, ничего сказать не могла. Но Лину предупредила, мол, Михаил Арнольдович заинтересовался, что ее связывает с рекламной фирмой.
– Как Лина отреагировала на это?
– Засмеялась. Потом вздохнула: «Горе мне с родителями. То мамочка контролировала каждый шаг, теперь папа взялся за воспитание. Жуть! И когда только судьба избавит меня от опеки?» Вот и все.
– Отношение Михаила Арнольдовича к вам после этого не изменилось?
– Нисколько. Работаю я старательно. И на машинке умею печатать, и компьютер освоила, и английский язык изучила. При встречах с иностранцами свободно перевожу. Зимой Михаил Арнольдович даже брал меня с собой переводчицей в Америку. Там о нашей делегации газеты писали и фотографии публиковали.
– На компьютере часто приходится работать?
– Каждый день.
– Завещание Ярыгина не вы набирали?
– Какое завещание?.. – удивилась Лисичкина. – Никаких завещаний Михаил Арнольдович мне не поручал. Не представляю, как они оформляются.
– А с нотариальной конторой он часто имел дело?
– Сегодня первый раз попросил соединить с нотариусом.
– В последние дни Ярыгин сильно изменился?
– После гибели Лины до сегодняшнего дня я не видела его.
– А до того?
Лисичкина, прикусив ровными зубками нижнюю губу, пожала плечами и задумалась:
– Кажется, после того разговора, когда Михаил Арнольдович спрашивал меня о рекламной фирме, он стал каким-то грустным, неразговорчивым. Сегодня же, наоборот, показался мне на удивление жизнерадостным. Такое горе, а он, появившись в офисе, улыбался как ни в чем не бывало… Особенно возбужденным пришел от Азы Ильиничны. Нотариуса принял ласково и вот те на… застрелился. – На глазах Лисичкиной навернулись слезы. Видимо, из опасения испортить косметику, она сдержалась и с повышенным возбуждением торопливо заговорила: – Это настолько неожиданно случилось, что трудно поверить. Я до сих пор как будто нахожусь в ужасном сне и не могу проснуться. Лично для меня смерть Михаила Арнольдовича – величайшая потеря. Он для меня столько сделал! Никогда ни в чем не отказывал. Мы с мамой ютимся в старом домике с печным отоплением. Нынче, пока у меня неплохой заработок, решили купить благоустроенную квартиру. Я заговорила с Михаилом Арнольдовичем насчет долгосрочного кредита. Он улыбнулся: «Ира, кредит неудобен тем, что берешь его на время, а отдавать придется навсегда. Не связывайся с долгосрочной кабалой. Дела в нашем банке идут прибыльно. Подобьем годовые итоги и купим тебе хорошую квартиру с полным набором импортной мебели. Потерпи полгодика». После такого обнадеживающего обещания я словно на крыльях стала летать. Теперь же, как у подстреленной птицы, мои крылышки разом подломились, и квартира исчезла в тумане…
Как и телохранитель Шерстобоев, Лисичкина искренне сожалела о смерти Ярыгина и озабочена была тем, кто же теперь станет президентом «Феникса». По ее убеждению, если банк возглавит Исаева, то сохранятся наработанные традиции и стабильность банка. Если же Аза Ильинична откажется от президентства или акционеры пригласят на этот пост человека со стороны, то организованное Ярыгиным дело может рухнуть очень быстро, так как новая метла наверняка начнет мести по-новому.
От разговора с Лисичкиной на душе Бирюкова остался тяжелый осадок. Судя по сумрачным лицам, тягостное настроение было и у остальных участников оперативной группы. Следователь Щепин сосредоточенно перечитывал завещание. Затянувшуюся молчаливую паузу нарушил Костя Веселкин.
– Что, Андрюша, хочешь выучить наизусть? – с невеселой иронией спросил он Щепина.
– Хочу лишний раз убедиться, что с головой у Ярыгина было все в порядке, – ответил тот. – Первый раз встречаю человека, который, задумав самоубийство, не забыл своих обещаний. Сказать бы сейчас секретарше Ире, какой подарок Михаил Арнольдович ей оставил, девочка мигом бы перестала беречь косметику и расплакалась бы навзрыд.
– Что ж не сказал?
– Повременим до полной ясности.
– Отстаиваешь свою версию?
– Для меня, Костик, версия – не догма. Поглядим, какой сюрприз подкинет нам грядущее завтра…
Дома Антон Бирюков появился за полночь, а на другой день рано утром вновь выехал в Новосибирск. На этот раз с Голубевым и Лимакиным.
Глава XXII
В рекламно-издательском агентстве «Фортуна» Славе Голубеву доводилось бывать два года назад. Тогда фирма располагалась в небольшой обычной квартире жилой пятиэтажки. Теперь же офис агентства полностью занимал двухэтажный кирпичный особняк со светлыми окнами и вытянувшейся узким клином готической крышей. По случаю раннего утра, кроме зевающего охранника, в офисе никого не было. Чтобы не бездельничать в ожидании начала рабочего дня, Голубев отправился на улицу Трудовую, рассчитывая побеседовать с соседями Глеба Вараксина.
Многоквартирный старый дом с большими серыми пятнами отвалившейся штукатурки на когда-то розово покрашенных стенах располагался в самом начале улицы. В замусоренном импортными обертками дворике зеленели кустистые клены с причудливо изогнутыми стволами. У подъезда, в котором находилась вараксинская квартира, на небольшой скамейке под тенью клена сидели трое подростков лет по пятнадцати. Средний, стриженный под рэкетира, залихватски наигрывал на звонкоголосой, похожей на концертино, гармонике. Двое других, тоже коротко стриженные, в открытую дымили сигаретами. Голубев не стал перебивать увлеченное занятие мужающих парней и вошел в затхлый обшарпанный подъезд.
Квартира Вараксина оказалась на первом этаже. Кроме нее на лестничной площадке было еще три квартиры. Слава поочередно обзвонил их настойчивыми звонками, но ни из одной не дождался ответа. Огорченно почесав затылок, он подошел к двери Глеба и решительно надавил кнопку электрозвонка. За дверью тотчас послышались шаркающие шаги, щелкнул замок, и дверь приоткрылась на длину запорной цепочки. Высокий с окладистой бородой старик, озорно прищурясь, спросил:
– Кого тут Бог принес?
Голубев показал служебное удостоверение. Старик, чуть склонив седую, как и борода, голову, заглянул в развернутые корочки:
– В уголовном розыске служишь?
– Так точно, – ответил Слава.
– И зовут тебя Вячеславом Дмитриевичем?
– Совершенно верно.
– Ну что ж, будем знакомы. Окушко Афанасий Иванович, ветеран войны и доблестного труда, – старик снял запорную цепочку и широко распахнул дверь. – Проходи, Дмитрич, желанным моим гостем станешь. Люблю, грешный, поговорить, а последнее время словечком перекинуться не с кем.
– Что-то из ваших соседей никто мне не откликнулся, – входя в длинный коридор, сказал Голубев.
– Так я ж про то и толкую, что все мои соседи съехали на новые квартиры. Только я с внуком остался да на самом верхнем этаже нерасторопная семья последние деньки доживает. Скоро и мы отсюда удочки смотаем. Видишь ли, Дмитрич, в чем дело. Пришедший от времени в негодность наш дом со всеми потрохами купила богатая коммерческая фирма. Планирует разбомбить его до основания и на этом месте воздвигнуть железобетонный небоскреб для своего офиса. По-русски говоря, для конторы. Представляешь, какой размах! Ну, а жильцам коммерсанты предоставляют квартиры в других домах. Кто половчее, те уже новоселье справили. Только мы вот замешкались…
– В этой квартире раньше Вараксин жил? – воспользовавшись паузой, спросил Слава.
– На подселении. Вот эта его комната была. – Окушко указал пальцем правую дверь от входа. – Наши с внуком две комнаты – дальше. Общая кухня – напротив. Был у нас и общий телефон в коридоре. В связи с переселением связисты сняли. Скоро электрики начнут снимать электрическое оборудование. Жильцам категорически запретили это делать из опасения, чтоб не учинили пожар от короткого замыкания. Потому пустые квартиры все до одной замкнуты…
Старик, будто истосковавшись по живой речи, говорил не умолкая. Он провел Голубева в большую комнату, хаотично заваленную коробками и тюками приготовленных для перевозки вещей. Усадив Славу за кухонный столик возле распахнутого настежь окна, сам сел напротив, прислушался краем уха к доносившимся с улицы виртуозным переливам гармоники и восторженно хлопнул ладонью по коленке:
– Ишь, как ловко наяривает диск-жокей! Мой внук Венька играет. Шестнадцатый год парню, а мастеровой до удивления. Любое дело на лету схватывает. Не поверишь, цветные телевизоры ремонтирует не хуже классного мастера. Разберет ящик, покумекает над схемой. Потом отверткой круть-верть, паяльником тык-пык, и телек начинает казать лучше нового. А, скажем, магнитофон или радиоприемник починить – это для него вообще не проблема. Когда телефон висел на стенке в коридоре, присобачил к нему какую-то премудрость. Я, допустим, с кем-то разговариваю, а Венька, если хочешь, спустя время может дословно пересказать мой разговор, хотя при этом не присутствовал. Ну, а что касаемо бизнеса – ухо с глазом! Хочешь верь, хочешь нет, но после дождливой погоды на мытье автомашин огребает до двухсот тысяч за день. Если сухо и машины мыть не надо, кует деньгу на пустых бутылках. Скупает по сто рублей за «Чебурашку», а пиввинкомбинату продает их по тысяче. Усекаешь, какой навар имеет? Девятьсот целковых с каждой бутылочки! В деньгах шкет, можно сказать, купается. Уговорил меня открыть ему счет в Сбербанке. Теперь копит деньжата на японскую автомашину. И все у него ладом выходит, все мигом. Лишь на прошлой неделе купил гармошку и уже, слышишь, какие рулады на ней выкомаривает?..
– Афанасий Иванович, я пришел поговорить о Вараксине, – еле вклинился Слава.
– Наговоримся и о нем! – ободряюще воскликнул Окушко. – Потерпи минуту, дай, доскажу про внука. Очень развитой и энергичный парень. Словом, новое поколение. Атомное! Денег имеет море, но спиртное не пьет, табак не курит и дурманящую гадость, как другие, не употребляет. Живет со светлой головой. Потому, видать, и в школе не на плохом счету. Восьмой класс отщелкал на «четыре» и «пять», без единой троечки. Иностранные языки охотно штудирует. На школьных занятиях немецкий изучает, а от себя по-английски лопочет: окей, вери-гуд, Голливуд и так далее…
– Родителей у него нету, что ли? – стараясь перехватить инициативу разговора, спросил Голубев.
– Есть! Живут в доме за оперным театром. Богато живут, коммерцией занимаются, а вот сыну этой вольности не позволяют. Потому шкет из родительского дома эмигрировал ко мне. Со мной у него лучше получается, чем с родителями. Но я тоже в его воспитании мух не ловлю. Контролирую, чтобы не сбился с пути и не закосил в дурную сторону, где лишением свободы пахнет; Постоянно жучу наглядными примерами, за которыми, как говорится, далеко ходить не надо. До Глеба Вараксина в той комнате жила легкомысленная бабенка Капитолина Шутова. Капой обычно ее называли. И вот эта преподобная Капа имела невесть от кого прижитого сынишку Степу. Сообразительный был мальчуган до той поры, пока не перенял пример от мамы. Сначала табачок стал покуривать, потом винцо попивать и докатился до наркотиков. Если б ты знал, какой притон тут организовался!.. Жить с подобными соседями стало невозможно. К нашему облегчению, вскоре Степа засыпался на грабеже и получил три года колонии. Едва освободившись, схлопотал новый срок. И пошло-поехало! Парень до такой степени привык к зэковской житухе, что больше двух-трех месяцев на воле жить уже не мог. При последнем его освобождении Капа оставила сыну комнату и с каким-то черномазым хахалем укатила в город Грозный, где, как известно, не прекращаются военные действия. По дошедшим слухам, там загульная женщина вскоре погибла. Степа продержался один недолго. Нынче в январе за компанию с китайскими спекулянтами опиумом сел на пять лет. Вот в это время его комнату нахрапом захватил Глеб Вараксин…
– Что о нем можете рассказать? – быстро вставил вопрос Слава.
Окушко вздохнул:
– Характером Глебушка был, как говорится, рубаха-парень, но умом – дурнее паровоза. Вселившись в комнату, с месяц продержался трезво, пока шоферил у какой-то начальницы из коммерческого банка. А потом загудел хлеще Степы Шутова.
– С кем Вараксин в это время общался?
– Всякая шпана вокруг него ошивалась. С работы, понятно, Глеба вытурили. Тут уж он, можно сказать, ни единого дня не просыхал, и смерть свою принял от чрезмерного перепоя.
– Чтобы выпивать, надо иметь деньги…
– Понятно, за красивые глаза ни один чудак бутылку не подаст. А деньжата у Вараксина, хотя и небольшие, но периодически водились. Стало быть, кто-то финансировал его в период безработности.
– Может, собутыльники?..
– Куда там! У собутыльников в кармане сидела вошь на аркане. Чтобы ты лучше представлял эту компанию, покажу короткое письмишко, – старик приложил ко лбу указательный палец и, словно вспомнив, вытащил из-под кухонного столика потрепанный ученический ранец. Порывшись в нем, отыскал сложенный вдвое измятый тетрадный листок и подал его Голубеву: – Вот, прочитай-ка, что один собутыльник пишет другому.
Многоквартирный старый дом с большими серыми пятнами отвалившейся штукатурки на когда-то розово покрашенных стенах располагался в самом начале улицы. В замусоренном импортными обертками дворике зеленели кустистые клены с причудливо изогнутыми стволами. У подъезда, в котором находилась вараксинская квартира, на небольшой скамейке под тенью клена сидели трое подростков лет по пятнадцати. Средний, стриженный под рэкетира, залихватски наигрывал на звонкоголосой, похожей на концертино, гармонике. Двое других, тоже коротко стриженные, в открытую дымили сигаретами. Голубев не стал перебивать увлеченное занятие мужающих парней и вошел в затхлый обшарпанный подъезд.
Квартира Вараксина оказалась на первом этаже. Кроме нее на лестничной площадке было еще три квартиры. Слава поочередно обзвонил их настойчивыми звонками, но ни из одной не дождался ответа. Огорченно почесав затылок, он подошел к двери Глеба и решительно надавил кнопку электрозвонка. За дверью тотчас послышались шаркающие шаги, щелкнул замок, и дверь приоткрылась на длину запорной цепочки. Высокий с окладистой бородой старик, озорно прищурясь, спросил:
– Кого тут Бог принес?
Голубев показал служебное удостоверение. Старик, чуть склонив седую, как и борода, голову, заглянул в развернутые корочки:
– В уголовном розыске служишь?
– Так точно, – ответил Слава.
– И зовут тебя Вячеславом Дмитриевичем?
– Совершенно верно.
– Ну что ж, будем знакомы. Окушко Афанасий Иванович, ветеран войны и доблестного труда, – старик снял запорную цепочку и широко распахнул дверь. – Проходи, Дмитрич, желанным моим гостем станешь. Люблю, грешный, поговорить, а последнее время словечком перекинуться не с кем.
– Что-то из ваших соседей никто мне не откликнулся, – входя в длинный коридор, сказал Голубев.
– Так я ж про то и толкую, что все мои соседи съехали на новые квартиры. Только я с внуком остался да на самом верхнем этаже нерасторопная семья последние деньки доживает. Скоро и мы отсюда удочки смотаем. Видишь ли, Дмитрич, в чем дело. Пришедший от времени в негодность наш дом со всеми потрохами купила богатая коммерческая фирма. Планирует разбомбить его до основания и на этом месте воздвигнуть железобетонный небоскреб для своего офиса. По-русски говоря, для конторы. Представляешь, какой размах! Ну, а жильцам коммерсанты предоставляют квартиры в других домах. Кто половчее, те уже новоселье справили. Только мы вот замешкались…
– В этой квартире раньше Вараксин жил? – воспользовавшись паузой, спросил Слава.
– На подселении. Вот эта его комната была. – Окушко указал пальцем правую дверь от входа. – Наши с внуком две комнаты – дальше. Общая кухня – напротив. Был у нас и общий телефон в коридоре. В связи с переселением связисты сняли. Скоро электрики начнут снимать электрическое оборудование. Жильцам категорически запретили это делать из опасения, чтоб не учинили пожар от короткого замыкания. Потому пустые квартиры все до одной замкнуты…
Старик, будто истосковавшись по живой речи, говорил не умолкая. Он провел Голубева в большую комнату, хаотично заваленную коробками и тюками приготовленных для перевозки вещей. Усадив Славу за кухонный столик возле распахнутого настежь окна, сам сел напротив, прислушался краем уха к доносившимся с улицы виртуозным переливам гармоники и восторженно хлопнул ладонью по коленке:
– Ишь, как ловко наяривает диск-жокей! Мой внук Венька играет. Шестнадцатый год парню, а мастеровой до удивления. Любое дело на лету схватывает. Не поверишь, цветные телевизоры ремонтирует не хуже классного мастера. Разберет ящик, покумекает над схемой. Потом отверткой круть-верть, паяльником тык-пык, и телек начинает казать лучше нового. А, скажем, магнитофон или радиоприемник починить – это для него вообще не проблема. Когда телефон висел на стенке в коридоре, присобачил к нему какую-то премудрость. Я, допустим, с кем-то разговариваю, а Венька, если хочешь, спустя время может дословно пересказать мой разговор, хотя при этом не присутствовал. Ну, а что касаемо бизнеса – ухо с глазом! Хочешь верь, хочешь нет, но после дождливой погоды на мытье автомашин огребает до двухсот тысяч за день. Если сухо и машины мыть не надо, кует деньгу на пустых бутылках. Скупает по сто рублей за «Чебурашку», а пиввинкомбинату продает их по тысяче. Усекаешь, какой навар имеет? Девятьсот целковых с каждой бутылочки! В деньгах шкет, можно сказать, купается. Уговорил меня открыть ему счет в Сбербанке. Теперь копит деньжата на японскую автомашину. И все у него ладом выходит, все мигом. Лишь на прошлой неделе купил гармошку и уже, слышишь, какие рулады на ней выкомаривает?..
– Афанасий Иванович, я пришел поговорить о Вараксине, – еле вклинился Слава.
– Наговоримся и о нем! – ободряюще воскликнул Окушко. – Потерпи минуту, дай, доскажу про внука. Очень развитой и энергичный парень. Словом, новое поколение. Атомное! Денег имеет море, но спиртное не пьет, табак не курит и дурманящую гадость, как другие, не употребляет. Живет со светлой головой. Потому, видать, и в школе не на плохом счету. Восьмой класс отщелкал на «четыре» и «пять», без единой троечки. Иностранные языки охотно штудирует. На школьных занятиях немецкий изучает, а от себя по-английски лопочет: окей, вери-гуд, Голливуд и так далее…
– Родителей у него нету, что ли? – стараясь перехватить инициативу разговора, спросил Голубев.
– Есть! Живут в доме за оперным театром. Богато живут, коммерцией занимаются, а вот сыну этой вольности не позволяют. Потому шкет из родительского дома эмигрировал ко мне. Со мной у него лучше получается, чем с родителями. Но я тоже в его воспитании мух не ловлю. Контролирую, чтобы не сбился с пути и не закосил в дурную сторону, где лишением свободы пахнет; Постоянно жучу наглядными примерами, за которыми, как говорится, далеко ходить не надо. До Глеба Вараксина в той комнате жила легкомысленная бабенка Капитолина Шутова. Капой обычно ее называли. И вот эта преподобная Капа имела невесть от кого прижитого сынишку Степу. Сообразительный был мальчуган до той поры, пока не перенял пример от мамы. Сначала табачок стал покуривать, потом винцо попивать и докатился до наркотиков. Если б ты знал, какой притон тут организовался!.. Жить с подобными соседями стало невозможно. К нашему облегчению, вскоре Степа засыпался на грабеже и получил три года колонии. Едва освободившись, схлопотал новый срок. И пошло-поехало! Парень до такой степени привык к зэковской житухе, что больше двух-трех месяцев на воле жить уже не мог. При последнем его освобождении Капа оставила сыну комнату и с каким-то черномазым хахалем укатила в город Грозный, где, как известно, не прекращаются военные действия. По дошедшим слухам, там загульная женщина вскоре погибла. Степа продержался один недолго. Нынче в январе за компанию с китайскими спекулянтами опиумом сел на пять лет. Вот в это время его комнату нахрапом захватил Глеб Вараксин…
– Что о нем можете рассказать? – быстро вставил вопрос Слава.
Окушко вздохнул:
– Характером Глебушка был, как говорится, рубаха-парень, но умом – дурнее паровоза. Вселившись в комнату, с месяц продержался трезво, пока шоферил у какой-то начальницы из коммерческого банка. А потом загудел хлеще Степы Шутова.
– С кем Вараксин в это время общался?
– Всякая шпана вокруг него ошивалась. С работы, понятно, Глеба вытурили. Тут уж он, можно сказать, ни единого дня не просыхал, и смерть свою принял от чрезмерного перепоя.
– Чтобы выпивать, надо иметь деньги…
– Понятно, за красивые глаза ни один чудак бутылку не подаст. А деньжата у Вараксина, хотя и небольшие, но периодически водились. Стало быть, кто-то финансировал его в период безработности.
– Может, собутыльники?..
– Куда там! У собутыльников в кармане сидела вошь на аркане. Чтобы ты лучше представлял эту компанию, покажу короткое письмишко, – старик приложил ко лбу указательный палец и, словно вспомнив, вытащил из-под кухонного столика потрепанный ученический ранец. Порывшись в нем, отыскал сложенный вдвое измятый тетрадный листок и подал его Голубеву: – Вот, прочитай-ка, что один собутыльник пишет другому.