Она запрятала его рукопись в глубину шкафа. Пусть пока поспит.
Прыгнув за компьютер, она быстренько вытащила коротенький текст из собственного дневника, очень старую запись, подредактировала, подобессмыслила, напустила туману, втиснула пару красивостей и облегченно откинулась на спинку своего любимого вертлявого рабочего кресла. Начинаем!
- Доктор, здравствуйте! - Вопреки договоренности Алина позвонила Василию Моисеевичу в день визита. - Я...
- Э-э, нет. На воре шапка горит? - усмехнулся доктор.
- Ах, какой умный доктор попался, - с досадой сказала Алина.
- Не выйдет, дорогая. Первый же визит пытаетесь испортить! Нехорошо. Единственное, что я могу вам сего?дня разрешить, - это перенос времени. Мы на полдень договорились? Не успели? Давайте в пять. Ладно? Успеете? Успеете. Закройте все ваши архивные шкафы - и за дело. Не в моих же, в конце концов, интересах ваше творчество. Впрочем, в литературе все есть цитата, сами знаете.
- Доктор, к пяти я только и успею что процитировать, - пожаловалась Алина, потрясенная осведомленностью доктора.
- Ничего страшного. Главное, чтоб поприличнее, с чувством. Или, знаете, напишите мне какую-нибудь сексуальную сцену. По памяти, но без документалистики. Вы еще помните что-нибудь из этой области?
- С трудом, - призналась Алина.
- Чудесно. Вот и напишите, почему это вдруг вы - и с трудом, - посоветовал профессор.
- Хорошо, уважаемый любитель чудесного, - пообещала Алина и положила трубку.
Не верю!
По дороге в клинику Алина купила шоколадное мороженое, которое терпеть не могла. Тут же пошел мелкий дождь, который она очень любила.
"Тьфу ты, - вздохнула Алина, - и никакой, даже мелкой, гадости не могу сама себе сделать. Всеблагая Природа сразу кидается все уравновесить..."
Прикончив мороженое, она подозвала такси. Машина мгновенно остановилась, а водитель даже не назначил цену. "Продолжается", - констатировала Алина, втайне надеявшаяся, что все такси будут заняты, а все водители глубоко корыстны, и она опоздает в клинику, а еще лучше - заблудится.
Но ровно в пять она вошла в кабинет профессора и положила на стол несколько листков. Доктор, посмотрев на листки с хорошо скрытым омерзением, начал читать.
"Григорий, как и предполагалось, не звонит. Золото, а не мужик. Умрет, но счастлив не будет. Ни за что! Не заставите! Почему мне так везет на одиноких гениев!.. А ведь я могла бы рассказать ему об адриатическом розовом триптихе! Он бы понял!.. Сколько ж можно крошить текст восклицательными знаками...
Триптих. В одном адриатическом саду, рядышком, стоят: бутон на длинной ноге - вот-вот лопнет, переполненный соком и жизнью; рядом роза - просто распущенная, чуть вяловатая роза, но еще вполне, вполне... А по другую сторону бутона, на своих отдельных ногах, покачиваются плоды. Толстые, кругло-приплюснутые, набитые розиными детишками, с милыми темно-зелеными хохолками на макушках. Как гиперболизированные шиповники. И так везде: бутоны, цветы, плоды. Все рядом, все соседствует. Кругорозоворот в местной природе. Красота.
Странен мир моих ассоциаций. Сказала красоту, а вспомнила красные трассы за моим темно-синим вечерним окном в октябре 1993 года на Пресне. Почему особо страшные, трагические, умопомрачительные воспоминания суть самые легкие? Может быть, так только у меня? А может, просто разум не в силах задерживаться на огневых точках и со свистом пролетает вроде как по-над минным полем, чтоб не коснуться еще раз? Не знаю.
Да, но и в приятные воспоминания погрузиться - именно погружением, с головой, - я не могу. Там нечего делать. Мужчины... Я не припомню ни одного полового акта, в котором мне хотелось бы поучаствовать еще раз. Меня мои акты не волнуют. Возможно, для такового волнения нужна старость? Настоящая, с сединами, морщинами, суставным хрустом?
Кто знает...
Эти очаровательные итальянские старушки в норковых манто, с низкими голосами, ну те, что отдыхали в январе на Адриатике, - они совсем не походили на воспоминательниц. Живые, искрящиеся, под руку, точнее, за руку со своими холеными буржуазными стариками, они были такими настоящими синьорами, такими настояв?шимися, выдержанными в темных бутылках...
Наши отечественные бабушки на синьор, даже на сударынь, - не тянут. Умирают заживо, кляня скупой пенсионный комитет.
Выходят на митинги, с флагами. Как я устала от невеселых лиц моих соотечественников. И ведь что печально: нет никакой надежды увидеть другие лица окрест. Чтобы увидеть другие, надо покинуть эту окрест?ность и полетать на самолетах иноземных авиакомпаний...
Да где же этот чертов Григорий! Я не могу больше ждать. Ему одному все можно, а он так редко пользуется этим. То есть мной. Хотя и любит.
От Григория всегда идет волна. Он весь убран широко распахнутыми воронками, из которых хлещет эрос. Касаешься его тела - и все. Любовь пошла. Полетела тонкая энергия по изящной параболе ввысь, на небеса. Такой вот мерзавец, этот гений. Солнышко мое, твою мать..."
- Спасибо, сударыня, - сказал доктор и бесстраст?но выписал счет. - Полный бред, осколочные ранения в абсолютно разные места. Но вы явились - все-таки явились, как ни крутились, - строго в назначенный день, поэтому сегодня обойдемся без штрафа. Тем более это действительно ваш собственный текст, а не ворованный из шкафа. И не спрашивайте, откуда я знаю про шкаф!
- Я и не спрашиваю, - отозвалась грустная, пустая Алина: нелегко обмануть врача.
- Отлично. Следующий визит ровно через две недели, но не в пять, а в полдень, как положено. Больше не опаздывайте, я занятой человек. И давайте все-таки поближе к роману. С такой чушью вы не сможете показаться в приличном обществе. От вас отвернутся издатели, переводчики, родные и близкие. И еще раз прошу, требую: никаких подлинных историй, никакой документалистики, никакого прошлого, даже если вспомнится что-то красивое. Розочки на брегах Адриатики - вот максимум так называемой правды. А мужское лицо, чем-то вас обидевшее - ах, не позвонил! - ни в коем случае. Да хоть он вообще бы на Марс улетел. Или женился на антилопе. Что угодно! Забудьте. Поняли? Оштрафую.
Алина взяла счет, кивнула и встала.
Интервью последнего любовника
Omnes vulnerant, ultima necat*
* Все ранят - последний убивает (лат.). - Обычная надпись на средневековых башенных часах.
"Чушь! - обиженно повторяла Алина, топая домой под дождем. - У меня чушь! Сам дурак!"
В кармане затилинькал мобильный.
- Я не дурак, - сообщил ей профессор. - Хотя, конечно, сам.
Отбой.
Алина выключила мобильный и спрятала в сумку, на самое дно, подальше от яснослышащего профессора.
Дождь перестал быть мелким, укрупнился, охладился, и Алина решила зайти в какое-нибудь маленькое теплое кафе. Она вспомнила, что еще не ела сегодня. Платье уже мокрое, очки залиты водой и не пропускают картины мира. В кафе, скорее!
Заведение оказалось сплошь деревянным: лавки, столы, даже приборы. Уютно, как в избушке. Девушки в цветастых фартуках с орнаментом. "Сейчас принесут балалайку, лапти, матрешку и клюкву", - подумала Алина, усаживаясь в дальнем углу.
Но принесли телекамеры. В избяную тишь кафешки вдруг вбежали шумные операторы в спецжилетах со спецкарманами для запасных аккумуляторов, быстро повставляли шнуры в розетки, выставили съемочный свет и закурили, оглядываясь на входную дверь.
Первой вошла долговязая брюнетка с утрированно тонкой талией. Она несла себя скромно-торжественно, покачивала задиком в черных трикотажных брюках и ответственно понимала, как призывно торчат ее моложавые груди под голубой водолазкой.
"Режиссерша? - без интереса прикинула Алина. - Нет. Ассистентша? В любом случае одета и намазана не для кадра: пудры маловато, возраста многовато. Кто же следующий?"
Дверь держали открытой, ожидая кого-то более главного, чем круглоглазая моложавица в натянутом, как на манекене, трикотаже.
В открытую дверь прибоем ворвался запах дождя, прохладной вечерней свежести, легкого французского одеколона - и вошел высокий холеный мужчина в классических полуботинках, с полуулыбкой потомственного интеллигента.
Ударил свет, заработали телекамеры. Брюнетка неторопливо убралась в сторонку, всем видом подчеркивая свою неслучайность, села неподалеку от Алины и принялась собственнически озирать арену. Ее глаза вращались, как те полупрозрачные глобусики в заставках Internet Microsoft: то в себя заглянут, то на людей нацелятся - и так непрерывно.
Мужчина весьма царственно поздоровался с репортерами, с метрдотелем, сел в заготовленное кресло, поправил синий галстук в мелкий красный колокольчик, оглянулся на чернявый манекен с интернет-глазами и собрался было что-то сказать в камеру, на пробу звука, но в этот миг какое-то неожиданное впечатление отвлекло его. Он сначала не понял, отвернулся, потом резко повернулся в сторону Алины, вгляделся - и узнал.
Алине показалось, что у мужчины свело шею, поскольку он застыл с неудобно повернутой головой, а с лица осыпалось светское выражение, приготовленное для съемки.
Главный репортер встрепенулся, подскочил:
- Степан Фомич, может, вам воды?
- Да-да, если можно, - прохрипел Степан Фомич и попытался вернуть голове анатомически оправданное положение. Но шея не слушалась.
Алина поняла, что срывает съемку, и подозвала одну из девушек в вышитом фартучке.
- Скажите, поблизости есть еще что-нибудь, похожее на ваше кафе?
- Да разве вам у нас плохо? - огорченным шепотом залопотала девушка. - Сейчас отснимут этого... Говорили, что не больше пятнадцати минут. Просто это все нужно какому-то заморскому телевидению - нам так объяснили, - поэтому снимают в нашем, так сказать, русском интерьере. Да вам-то вообще не о чем беспокоиться. Здесь вас и не видно, в углу-то.
- Видно, - сказала Алина. - Ладно, пойду сниму с него паралич, а то в самом деле голодной останусь.
Она медленно встала, медленно подошла к мужчине. Он тоже хотел встать, но мешала петличка микрофона на лацкане, проводок зацепился, и он замер в неу?клюжей позе на полдороге.
- Ничего-ничего, Степан Фомич, - утешила Алина, - лучше садитесь обратно, а то проводок оторвется. Он ведь не рассчитан на встречу с привидениями. Здравствуйте.
Мужчина плюхнулся в кресло и с кривой улыбкой сказал:
- З-здравствуйте. Очень рад. Вот - интервью даю. Для канадцев.
- Конечно-конечно, - кивнула Алина. - На каком языке сегодня?
- На обоих, - постукивая зубами, ответил мужчина.
- Прекрасно. Уверена, что вы, как всегда, блеснете на обоих. Желаю успеха. А я тут просто ем, точнее, собираюсь. Не отвлекайтесь, пожалуйста. Я постараюсь не чавкать во время вашей канадской съемки. Счастливо.
Возвращаясь в свой угол, Алина заметила, что у трикотажной брюнетки тоже что-то случилось с анатомией, в частности, куда-то поползли дрессированные груди. Будто захотели спрятаться. Дама, несомненно, все видела и слышала, но как вести себя - решить не успела. Глобусы вдруг остановились Африками к авансцене.
Озадаченные операторы только сейчас заметили, что не выключили камеры и весь сюжет отснят с двух точек и со звуком. Режиссер взглянул на часы и крикнул: "Начинаем!" На перемотку времени не оставалось. Журналист-интервьюер схватил микрофон и забарабанил по-анг?лийски что-то про положение либералов в России и в мире.
Степан Фомич, которому по-английски всегда было легче врать, чем по-русски, с готовностью и даже сча?стьем ухватился за тему - и понеслось. Дама с непо?слушными сиськами чуть успокоилась и дерзко взглянула в угол, где Алина уже вовсю уплетала борщ. Не встретив никакой реакции, дама постаралась вернуть себе первоначальный скромный вид - с аппликацией тотального торжества на торцах и фасаде, - но глаза так и остались слишком круглыми. Интернетик завис.
Интервьюер перешел на французский. В ответ гость программы ворвался во вторую тему, как нож в теплое масло. Он почти пел, рокоча о свободах и равенствах, и владение частной собственностью, воспеваемой им в избушечном кафе, казалось единственно важной функцией любого организма - вплоть до кошачьего, собачьего и муравьиного. Залогом успеха.
Алина перешла к блинам. Заявленные пятнадцать минут давно вышли, и она с озорством подумала, что уже можно бы и чавкнуть. Но воздержалась.
- Что будете пить? - повторила вопрос официантка.
Алина встрепенулась, извинилась и попросила медовухи. Девушка убежала, стараясь не запутаться в проводах.
Дама с глазами тормознула официантку и потребовала мартини.
- У нас такого не бывает, - огорченно сказала девушка в русском фартуке. - Вот через дорогу - европейская кухня, там все-все такое...
- Вот и сбегайте через дорогу, - порекомендовала ей дама, устанавливая груди на места.
- Нам туда нельзя, - жалобно объяснила девушка, - понимаете, никак нельзя. Не наш профиль.
- А мешать ответственным съемкам - можно? - прошипела дама.
- А... съемки уже закончились... - Вконец расстроенная девушка махнула рукой в сторону группы, уже сворачивавшей технику.
Дама величественно перестала замечать бедную девушку, поднялась и пошла к проинтервьюированному мужчине, с которого уже снимали петличку с микрофоном.
- Превосходно, дорогой, - с чувством заявила она. - Только, по-моему, слишком уж здесь а-ля рюс. Лапти расписные, понимаешь ли.
Вспотевший до костного мозга "дорогой" пробормотал что-то про волю заказчика, быстро попрощался с журналистами, схватил даму под локоть и вылетел из кафе не оглядываясь.
Алина усмехнулась, выпила медовуху, расплатилась и пошла домой. Дождь уже закончился. Вечер установился тихий, приятно-сырой. В такую погоду Алине всегда хорошо работалось. Раньше.
Ровно через две недели.
- Доброе утро, профессор. Сегодня я не опоздаю ни на секунду.
- Ну-ну, - равнодушно обронил он и положил трубку.
В полдень Алина, великолепная в новом зеленом кос?тюме, плюхнулась в глубокое кресло между профессор?ским столом и камином.
- Читайте. Разминка удалась! - объявила она.
- Ну-ну, - повторил Василий Моисеевич. - Костюмчик действительно удачный. Шерсть хорошая, крой английский классический. Вам некуда деньги девать?
- Некуда, - кивнула Алина. - Работать будете?
Доктор с легкой неприязнью посмотрел на свежепринесенные бумаги, полистал, вздохнул и начал читать.
"Вот, собственно, и началось - с интервью. Вам, дорогой читатель, предстоит долгое путешествие с приключениями - и все из-за этого интервью. Хотите?
Я - нет, и не хочу, и боюсь. Но если я не пройду этот путь, я погибну. Навязчивая идея какого-то там счастья - детский лепет по сравнению с ядовитым мор?ским ежом любовного бреда, застрявшим в мозгу. Значит, надо идти - назад? вперед? - и вытаскивать ежа.
Недавно в кафе я случайно встретила Степана Фомича. Он вещал что-то умное перед канадскими телевизионщиками. Его английский все так же блистателен. Его французский завораживает. Профессионализм не спрячешь. Одет был как всегда элегантно, подстрижен аккуратно. Ото всего облика по-прежнему веет неброским богатством, исполненным врожденного вкуса.
Общую картину настоящей роскоши слегка портила самоуверенная дама с чрезвычайно круглыми глазами навыкате. Нервная, ревнивая и на удивление нескладная, как и любая высокомерная женщина.
Я подумала: "Отчего такой контраст? Почему сей блистательный господин покупает второй сорт третьей свежести? Ведь я давно знаю его. Он никогда не брал дешевой колбасы, тухлого пива, мягких огурцов... В любое время суток, при любой погоде он готов был идти искать наилучшее - что бы ни потребовалось ему в ту секунду. Что случилось?"
Нам не удалось поговорить в кафе. Только поздороваться и попрощаться. Но как мне хотелось влезть в его канадское интервью, отобрать у журналиста микрофон и на глубоко русском языке задать выступающему единственный вопрос: "Какого х..?"
Несколько лет назад я называла его своим повелителем... Боже мой! И устно, и письменно, и прилюдно, и наедине. Было даже весело - ловить на себе недоуменные взгляды окружающих, странно реагировавших на мой несовременный стиль любви. Особенно тех окружающих, кто знал меня до него.
Я не только называла его повелителем. Я так жила. Я так чувствовала.
Был у нас, например, такой сюжет. Называется "Карфаген".
(Окончание в Приложении 1)
Доктор не стал дочитывать, кашлянул и поднял глаза на Алину, чуть задремавшую в кресле у камина.
- Вы зря так обрадовались, голубушка, - сообщил доктор. - Что тут, собственно, произошло? Вы встретили на улице, то есть в кафе, мужчину, которого когда-то любили. У него, видите ли, другая женщина. Она вам не понравилась. Вы ударились в волнующие воспоминания. Это все что - сюжет? Пойдите переслушайте танго:
Нахлынули воспоминанья,
Воскресли чары прежних дней,
И пламя прежнего желанья... -
и так далее. Уж куда яснее, элегантнее, короче и приятнее. Ваш текст неплохо скроен, но неладно сшит. А уж материальчик вообще из рук вон. Все изделие расползется вмиг. Одноразовый костюмчик. Знаете, где и для кого продают одноразовые костюмы?
- Где? - машинально переспросила Алина, открывая глаза.
- В магазине ритуальных принадлежностей. Когда родственникам жаль хоронить усопшего в настоящем костюме, ему покупают дешевый одноразовый. Аналогия понятна? - строго уточнил доктор.
- Василий Моисеевич... - начала Алина с неожиданной хитрецой в голосе, - а вы любили когда-нибудь?
- Цитатоград, или град цитат, разошелся не на шутку, - голосом диктора, вещающего про бедствие, подхватил профессор, - побиты всходы, урожай под угрозой полного... неурожая!
- То есть вы считаете, что нечего тревожить усопшего и пусть земля ему будет...
- ...могилой. Просто могилой. С пухом. Бархатом. Знаете, что могила матери Л.И. Брежнева была выстлана алым панбархатом?
- Не знаю. А вы откуда знаете? - полюбопытствовала Алина.
- Очевидец рассказывал.
- А где он теперь?
- Примерно там же, где и вышеупомянутая мать, - вздохнул доктор.
- Аналогия понятна? - неожиданно перехватила инициативу Алина.
- О! Вы только посмотрите на нее! - восхитился профессор. - Барахтается. Ну-ну. Вот вам счет...
Алина с радостью выскочила из кресла, расписалась и только было протянула руку забрать свежеобсужденную рукопись, как вдруг он - цап ее запястье!
- Я оставляю этот человеческий документ у себя. Чтоб вам неповадно было продолжать эту тему, - отчеканил врач.
Алина, грудь колесом, - напомнила, что пишет на компьютере. И нет смысла...
- Есть-есть. Придете домой - начинайте разрушать свой Карфаген. Сначала сотрите из компьютера. Вообще выбросьте этот файл. Откройте другой - и все сначала. А во-он в том сейфе я буду хранить ваши глупости, чтоб потом, когда поумнеете, продать вам.
- Так. И это продать? Два раза одно и то же, получается? - Алина уже почти перестала удивляться рваческим выходкам профессора.
- Два раза. А может, и до трех дойдет, если будете упорствовать. Вы подписали со мной нерасторжимый контракт. И если вы будете упорствовать в своем соплиментализме, я вас просто разорю, - уверенно пообещал профессор. - Выбросьте этого мужика из головы, из творчества, из компьютера, не ходите по его улицам и не здоровайтесь в кафе. Ясно?
- А про какого-нибудь другого, интересно, можно вспоминать - хотя бы по великим праздникам? - попыталась Алина.
- Нет. О мужиках - нельзя. О душе, о душе подумайте... Идите. Жду вас через две недели в полдень. - Он встал и кивнул на дверь.
О повелитель, как ты мне надоел!
...Видно, так, генерал: чужой промахнется,
а уж свой в своего всегда попадет.
Из стихотворения Булата Окуджавы
"Хам! Рвач! Сноб!" - В дороге Алина с яростью костерила профессора.
Дома она первым делом подбежала к компьютеру и перевела приговоренный файл на дискету. Потом на еще одну.
Настенные часы тысяча восемьсот восемьдесят пятого года рождения прошуршали три. У этого красивого антикварного изделия была пронзительная способность улавливать настроение хозяйки. Иногда часы громко били, иногда хрипели, порой шептали. Сегодня им хотелось спрятаться от людей вообще и от Алины в частности. Часы чувствовали недомогание памяти.
У хороших старинных часов память непереполняемая. В отличие от компьютерной.
Они все хранят, и подчас им очень тяжело. Сегодня часы уловили протест, внутреннюю борьбу и смятение. Алина поняла, что часы все знали о ее разговоре с профессором еще до того, как она вошла в квартиру. И привычная к их проницательности, она помахала рукой стрелкам: "Привет, бродяги!"
Алина сняла зеленый костюм - единственное, что понравилось профессору сегодня, - и запрятала его в недра гардероба.
Побродила по притихшей, затаившейся квартире и вернулась к письменному столу. Пусто. В голове так пусто, в душе так страшно. Ничего не получается. Крокодил не ловится, не растет кокос...
И когда зазвонил телефон, Алина, уверенная, что это опять лезет со своим ясновидением профессор Неведров, устало и тускло ответила:
- Ну что еще?..
- Привет-привет, - весело промурлыкал голос Степана Фомича. - Мур-мяу.
- Привет, - подправила голос Алина. - Как дела?
- Отлично. А у тебя? Чем занимаешься?
- Сижу за компьютером и пишу роман века.
- Как обычно, - удовлетворенно заметил бывший повелитель. - О чем на сей раз?
- Как обычно, - подтвердила Алина.
- Значит, про меня, - сказал Степан Фомич. - Кстати, ты хорошо выглядишь, как я успел заметить в кафе.
- Как обычно, - согласилась Алина. - Ты тоже.
- Ну что ж, я рад. Желаю творческих успехов.
- Спасибо. Счастливо.
- Пока, - чирикнул Степан Фомич.
Трубки повесили одновременно.
"По завершении великой стройки все ударники получили ордена, медали, протезы и другие награды..." - сказала Алина компьютеру и начала ворошить все файлы подряд - в туманной надежде, что она хоть что-нибудь где-нибудь забыла и что есть хотя бы одна строчка, ни сном ни звуком не соединенная со светлым образом негодяя Фомича.
Теперь она не боялась мысленно бранить его негодяем, мерзавцем, скотиной и так далее, поскольку поняла, что лично ему от этого ни холодно ни жарко. Хотя - кто его знает! - ведь позвонил. Ведь встрепенулся же! А сколько лет прошло...
Значит, тоже помнит - и не только тунисских кошек, а и московские зимы, особенно те мглистые февральские ночи, когда впереди не стало света.
Радость выше счастья
...где-то в небе ночном
ждет вопроса ответ.
Из песни Александра Царовцева
...где-то на окраине души
Нарыв разлук взрезают
Божьи ножницы:
"Пиши, пиши..."
Из стихотворения Любови Воропаевой
С тех пор как сочинять книги ей стало очень трудно, Алина почему-то каждое утро просыпалась под какую-нибудь песню, прилетавшую самостоятельно, без спросу.
Сегодня с изумлением Алина прослушала: "...туфли надень-ка. Как тебе не стыдно спать! Славная, милая, смешная енька Нас приглашает танцевать!"
Народы СССР несколько лет сходили с ума от летки-енки в прошлом веке, в начале 60-х. Первый раз в жизни Алина танцевала этот домашний канкан на дне рождения своей тетушки. Алине тогда было года четыре. Она давно уже умела читать и писать, но в названии этого танца она слегка терялась: "летка-енка" - говорили все. Но "летка-енька" - пели все, что было ближе к рифме надень-ка.
Радуясь, что проснулась под пружинистый ритм старинной песенки, Алина весело помахала ногами, спрыгнула на пол и, пританцовывая в такт мелодии, побежала в ванную. И задумалась.
Все-таки: откуда слетело такое ретро? И кстати, с кем бы поболтать о наличии либо отсутствии мягкого знака в разговорном названии песенки - в разрезе историко-литературной правды?
"Да с кем, с кем, - услужливо подколола Алину память. - Сама знаешь, что только с ненаглядным Степаном Фомичом, с помощью его энциклопедических мозгов можно без разбега обсудить любые знаки - как мягкие, так и твердые, причем в разных европейских языках".
"Понятно, - загрустила Алина, наполняя ванну водой с пеной. - И сюда уже пролез, на командный пункт..."
Она вспомнила, что второй раз в жизни она танцевала летку-енку именно с ним. Как-то вечерком, испив чайку, они с Фомичом включили радио, а там - батюшки! - такая историческая музыка! И стали плясать вдвоем, прямо в тапках, а не в туфлях, а в тапках это неудобно и смешно, мигом с ног улетают - ищи потом по всей комнате. Было очень-очень весело.
Лежа по утрам в ванне, Алина обычно обдумывала новый день. Сегодня она решила встретиться со своей подругой-балериной, порекомендовавшей ей, несчастной сочинительнице любовных романов, профессора Неведрова. Она вовсе не хотела корить подругу за это занозистое знакомство. Она просто хотела поболтать с хорошим человеком. Бесплатно.
Подругу, как и многих хороших русских балерин, звали Анна. Увидеться с нею было трудно: гастроли шли почти безостановочно. Но в этот день Алине повезло: Анна на целую неделю вернулась в Москву, чтобы выйти замуж и переехать в новую квартиру.
Из шалости иль из "в одну воронку дважды не попадает" Алина пригласила Анну в то самое кафе а-ля рюс, где борщ и вышитые фартуки.
Пришли, сели.
- О ужас! - воскликнула балерина, изучив меню. - Да мне тут почти ничего нельзя!
- Подумай о запеченной рыбе.
- В кляре???
- Ах да. Тесто.
Подошла девушка - та же самая, что в день интервью. Узнав Алину, она приветливо напомнила:
- А вы хотели уйти тогда! Вот видите - понравилось же!
- Понравилось - не то слово. А можно без меню? Просто отварить большую рыбу, без соли и без гарнира. Две порции.
Ничуть не удивившись, девушка сказала, что можно, и через десять минут принесла блюдо с дымящимся двухкилограммовым сомом на укропном коврике.
Прыгнув за компьютер, она быстренько вытащила коротенький текст из собственного дневника, очень старую запись, подредактировала, подобессмыслила, напустила туману, втиснула пару красивостей и облегченно откинулась на спинку своего любимого вертлявого рабочего кресла. Начинаем!
- Доктор, здравствуйте! - Вопреки договоренности Алина позвонила Василию Моисеевичу в день визита. - Я...
- Э-э, нет. На воре шапка горит? - усмехнулся доктор.
- Ах, какой умный доктор попался, - с досадой сказала Алина.
- Не выйдет, дорогая. Первый же визит пытаетесь испортить! Нехорошо. Единственное, что я могу вам сего?дня разрешить, - это перенос времени. Мы на полдень договорились? Не успели? Давайте в пять. Ладно? Успеете? Успеете. Закройте все ваши архивные шкафы - и за дело. Не в моих же, в конце концов, интересах ваше творчество. Впрочем, в литературе все есть цитата, сами знаете.
- Доктор, к пяти я только и успею что процитировать, - пожаловалась Алина, потрясенная осведомленностью доктора.
- Ничего страшного. Главное, чтоб поприличнее, с чувством. Или, знаете, напишите мне какую-нибудь сексуальную сцену. По памяти, но без документалистики. Вы еще помните что-нибудь из этой области?
- С трудом, - призналась Алина.
- Чудесно. Вот и напишите, почему это вдруг вы - и с трудом, - посоветовал профессор.
- Хорошо, уважаемый любитель чудесного, - пообещала Алина и положила трубку.
Не верю!
По дороге в клинику Алина купила шоколадное мороженое, которое терпеть не могла. Тут же пошел мелкий дождь, который она очень любила.
"Тьфу ты, - вздохнула Алина, - и никакой, даже мелкой, гадости не могу сама себе сделать. Всеблагая Природа сразу кидается все уравновесить..."
Прикончив мороженое, она подозвала такси. Машина мгновенно остановилась, а водитель даже не назначил цену. "Продолжается", - констатировала Алина, втайне надеявшаяся, что все такси будут заняты, а все водители глубоко корыстны, и она опоздает в клинику, а еще лучше - заблудится.
Но ровно в пять она вошла в кабинет профессора и положила на стол несколько листков. Доктор, посмотрев на листки с хорошо скрытым омерзением, начал читать.
"Григорий, как и предполагалось, не звонит. Золото, а не мужик. Умрет, но счастлив не будет. Ни за что! Не заставите! Почему мне так везет на одиноких гениев!.. А ведь я могла бы рассказать ему об адриатическом розовом триптихе! Он бы понял!.. Сколько ж можно крошить текст восклицательными знаками...
Триптих. В одном адриатическом саду, рядышком, стоят: бутон на длинной ноге - вот-вот лопнет, переполненный соком и жизнью; рядом роза - просто распущенная, чуть вяловатая роза, но еще вполне, вполне... А по другую сторону бутона, на своих отдельных ногах, покачиваются плоды. Толстые, кругло-приплюснутые, набитые розиными детишками, с милыми темно-зелеными хохолками на макушках. Как гиперболизированные шиповники. И так везде: бутоны, цветы, плоды. Все рядом, все соседствует. Кругорозоворот в местной природе. Красота.
Странен мир моих ассоциаций. Сказала красоту, а вспомнила красные трассы за моим темно-синим вечерним окном в октябре 1993 года на Пресне. Почему особо страшные, трагические, умопомрачительные воспоминания суть самые легкие? Может быть, так только у меня? А может, просто разум не в силах задерживаться на огневых точках и со свистом пролетает вроде как по-над минным полем, чтоб не коснуться еще раз? Не знаю.
Да, но и в приятные воспоминания погрузиться - именно погружением, с головой, - я не могу. Там нечего делать. Мужчины... Я не припомню ни одного полового акта, в котором мне хотелось бы поучаствовать еще раз. Меня мои акты не волнуют. Возможно, для такового волнения нужна старость? Настоящая, с сединами, морщинами, суставным хрустом?
Кто знает...
Эти очаровательные итальянские старушки в норковых манто, с низкими голосами, ну те, что отдыхали в январе на Адриатике, - они совсем не походили на воспоминательниц. Живые, искрящиеся, под руку, точнее, за руку со своими холеными буржуазными стариками, они были такими настоящими синьорами, такими настояв?шимися, выдержанными в темных бутылках...
Наши отечественные бабушки на синьор, даже на сударынь, - не тянут. Умирают заживо, кляня скупой пенсионный комитет.
Выходят на митинги, с флагами. Как я устала от невеселых лиц моих соотечественников. И ведь что печально: нет никакой надежды увидеть другие лица окрест. Чтобы увидеть другие, надо покинуть эту окрест?ность и полетать на самолетах иноземных авиакомпаний...
Да где же этот чертов Григорий! Я не могу больше ждать. Ему одному все можно, а он так редко пользуется этим. То есть мной. Хотя и любит.
От Григория всегда идет волна. Он весь убран широко распахнутыми воронками, из которых хлещет эрос. Касаешься его тела - и все. Любовь пошла. Полетела тонкая энергия по изящной параболе ввысь, на небеса. Такой вот мерзавец, этот гений. Солнышко мое, твою мать..."
- Спасибо, сударыня, - сказал доктор и бесстраст?но выписал счет. - Полный бред, осколочные ранения в абсолютно разные места. Но вы явились - все-таки явились, как ни крутились, - строго в назначенный день, поэтому сегодня обойдемся без штрафа. Тем более это действительно ваш собственный текст, а не ворованный из шкафа. И не спрашивайте, откуда я знаю про шкаф!
- Я и не спрашиваю, - отозвалась грустная, пустая Алина: нелегко обмануть врача.
- Отлично. Следующий визит ровно через две недели, но не в пять, а в полдень, как положено. Больше не опаздывайте, я занятой человек. И давайте все-таки поближе к роману. С такой чушью вы не сможете показаться в приличном обществе. От вас отвернутся издатели, переводчики, родные и близкие. И еще раз прошу, требую: никаких подлинных историй, никакой документалистики, никакого прошлого, даже если вспомнится что-то красивое. Розочки на брегах Адриатики - вот максимум так называемой правды. А мужское лицо, чем-то вас обидевшее - ах, не позвонил! - ни в коем случае. Да хоть он вообще бы на Марс улетел. Или женился на антилопе. Что угодно! Забудьте. Поняли? Оштрафую.
Алина взяла счет, кивнула и встала.
Интервью последнего любовника
Omnes vulnerant, ultima necat*
* Все ранят - последний убивает (лат.). - Обычная надпись на средневековых башенных часах.
"Чушь! - обиженно повторяла Алина, топая домой под дождем. - У меня чушь! Сам дурак!"
В кармане затилинькал мобильный.
- Я не дурак, - сообщил ей профессор. - Хотя, конечно, сам.
Отбой.
Алина выключила мобильный и спрятала в сумку, на самое дно, подальше от яснослышащего профессора.
Дождь перестал быть мелким, укрупнился, охладился, и Алина решила зайти в какое-нибудь маленькое теплое кафе. Она вспомнила, что еще не ела сегодня. Платье уже мокрое, очки залиты водой и не пропускают картины мира. В кафе, скорее!
Заведение оказалось сплошь деревянным: лавки, столы, даже приборы. Уютно, как в избушке. Девушки в цветастых фартуках с орнаментом. "Сейчас принесут балалайку, лапти, матрешку и клюкву", - подумала Алина, усаживаясь в дальнем углу.
Но принесли телекамеры. В избяную тишь кафешки вдруг вбежали шумные операторы в спецжилетах со спецкарманами для запасных аккумуляторов, быстро повставляли шнуры в розетки, выставили съемочный свет и закурили, оглядываясь на входную дверь.
Первой вошла долговязая брюнетка с утрированно тонкой талией. Она несла себя скромно-торжественно, покачивала задиком в черных трикотажных брюках и ответственно понимала, как призывно торчат ее моложавые груди под голубой водолазкой.
"Режиссерша? - без интереса прикинула Алина. - Нет. Ассистентша? В любом случае одета и намазана не для кадра: пудры маловато, возраста многовато. Кто же следующий?"
Дверь держали открытой, ожидая кого-то более главного, чем круглоглазая моложавица в натянутом, как на манекене, трикотаже.
В открытую дверь прибоем ворвался запах дождя, прохладной вечерней свежести, легкого французского одеколона - и вошел высокий холеный мужчина в классических полуботинках, с полуулыбкой потомственного интеллигента.
Ударил свет, заработали телекамеры. Брюнетка неторопливо убралась в сторонку, всем видом подчеркивая свою неслучайность, села неподалеку от Алины и принялась собственнически озирать арену. Ее глаза вращались, как те полупрозрачные глобусики в заставках Internet Microsoft: то в себя заглянут, то на людей нацелятся - и так непрерывно.
Мужчина весьма царственно поздоровался с репортерами, с метрдотелем, сел в заготовленное кресло, поправил синий галстук в мелкий красный колокольчик, оглянулся на чернявый манекен с интернет-глазами и собрался было что-то сказать в камеру, на пробу звука, но в этот миг какое-то неожиданное впечатление отвлекло его. Он сначала не понял, отвернулся, потом резко повернулся в сторону Алины, вгляделся - и узнал.
Алине показалось, что у мужчины свело шею, поскольку он застыл с неудобно повернутой головой, а с лица осыпалось светское выражение, приготовленное для съемки.
Главный репортер встрепенулся, подскочил:
- Степан Фомич, может, вам воды?
- Да-да, если можно, - прохрипел Степан Фомич и попытался вернуть голове анатомически оправданное положение. Но шея не слушалась.
Алина поняла, что срывает съемку, и подозвала одну из девушек в вышитом фартучке.
- Скажите, поблизости есть еще что-нибудь, похожее на ваше кафе?
- Да разве вам у нас плохо? - огорченным шепотом залопотала девушка. - Сейчас отснимут этого... Говорили, что не больше пятнадцати минут. Просто это все нужно какому-то заморскому телевидению - нам так объяснили, - поэтому снимают в нашем, так сказать, русском интерьере. Да вам-то вообще не о чем беспокоиться. Здесь вас и не видно, в углу-то.
- Видно, - сказала Алина. - Ладно, пойду сниму с него паралич, а то в самом деле голодной останусь.
Она медленно встала, медленно подошла к мужчине. Он тоже хотел встать, но мешала петличка микрофона на лацкане, проводок зацепился, и он замер в неу?клюжей позе на полдороге.
- Ничего-ничего, Степан Фомич, - утешила Алина, - лучше садитесь обратно, а то проводок оторвется. Он ведь не рассчитан на встречу с привидениями. Здравствуйте.
Мужчина плюхнулся в кресло и с кривой улыбкой сказал:
- З-здравствуйте. Очень рад. Вот - интервью даю. Для канадцев.
- Конечно-конечно, - кивнула Алина. - На каком языке сегодня?
- На обоих, - постукивая зубами, ответил мужчина.
- Прекрасно. Уверена, что вы, как всегда, блеснете на обоих. Желаю успеха. А я тут просто ем, точнее, собираюсь. Не отвлекайтесь, пожалуйста. Я постараюсь не чавкать во время вашей канадской съемки. Счастливо.
Возвращаясь в свой угол, Алина заметила, что у трикотажной брюнетки тоже что-то случилось с анатомией, в частности, куда-то поползли дрессированные груди. Будто захотели спрятаться. Дама, несомненно, все видела и слышала, но как вести себя - решить не успела. Глобусы вдруг остановились Африками к авансцене.
Озадаченные операторы только сейчас заметили, что не выключили камеры и весь сюжет отснят с двух точек и со звуком. Режиссер взглянул на часы и крикнул: "Начинаем!" На перемотку времени не оставалось. Журналист-интервьюер схватил микрофон и забарабанил по-анг?лийски что-то про положение либералов в России и в мире.
Степан Фомич, которому по-английски всегда было легче врать, чем по-русски, с готовностью и даже сча?стьем ухватился за тему - и понеслось. Дама с непо?слушными сиськами чуть успокоилась и дерзко взглянула в угол, где Алина уже вовсю уплетала борщ. Не встретив никакой реакции, дама постаралась вернуть себе первоначальный скромный вид - с аппликацией тотального торжества на торцах и фасаде, - но глаза так и остались слишком круглыми. Интернетик завис.
Интервьюер перешел на французский. В ответ гость программы ворвался во вторую тему, как нож в теплое масло. Он почти пел, рокоча о свободах и равенствах, и владение частной собственностью, воспеваемой им в избушечном кафе, казалось единственно важной функцией любого организма - вплоть до кошачьего, собачьего и муравьиного. Залогом успеха.
Алина перешла к блинам. Заявленные пятнадцать минут давно вышли, и она с озорством подумала, что уже можно бы и чавкнуть. Но воздержалась.
- Что будете пить? - повторила вопрос официантка.
Алина встрепенулась, извинилась и попросила медовухи. Девушка убежала, стараясь не запутаться в проводах.
Дама с глазами тормознула официантку и потребовала мартини.
- У нас такого не бывает, - огорченно сказала девушка в русском фартуке. - Вот через дорогу - европейская кухня, там все-все такое...
- Вот и сбегайте через дорогу, - порекомендовала ей дама, устанавливая груди на места.
- Нам туда нельзя, - жалобно объяснила девушка, - понимаете, никак нельзя. Не наш профиль.
- А мешать ответственным съемкам - можно? - прошипела дама.
- А... съемки уже закончились... - Вконец расстроенная девушка махнула рукой в сторону группы, уже сворачивавшей технику.
Дама величественно перестала замечать бедную девушку, поднялась и пошла к проинтервьюированному мужчине, с которого уже снимали петличку с микрофоном.
- Превосходно, дорогой, - с чувством заявила она. - Только, по-моему, слишком уж здесь а-ля рюс. Лапти расписные, понимаешь ли.
Вспотевший до костного мозга "дорогой" пробормотал что-то про волю заказчика, быстро попрощался с журналистами, схватил даму под локоть и вылетел из кафе не оглядываясь.
Алина усмехнулась, выпила медовуху, расплатилась и пошла домой. Дождь уже закончился. Вечер установился тихий, приятно-сырой. В такую погоду Алине всегда хорошо работалось. Раньше.
Ровно через две недели.
- Доброе утро, профессор. Сегодня я не опоздаю ни на секунду.
- Ну-ну, - равнодушно обронил он и положил трубку.
В полдень Алина, великолепная в новом зеленом кос?тюме, плюхнулась в глубокое кресло между профессор?ским столом и камином.
- Читайте. Разминка удалась! - объявила она.
- Ну-ну, - повторил Василий Моисеевич. - Костюмчик действительно удачный. Шерсть хорошая, крой английский классический. Вам некуда деньги девать?
- Некуда, - кивнула Алина. - Работать будете?
Доктор с легкой неприязнью посмотрел на свежепринесенные бумаги, полистал, вздохнул и начал читать.
"Вот, собственно, и началось - с интервью. Вам, дорогой читатель, предстоит долгое путешествие с приключениями - и все из-за этого интервью. Хотите?
Я - нет, и не хочу, и боюсь. Но если я не пройду этот путь, я погибну. Навязчивая идея какого-то там счастья - детский лепет по сравнению с ядовитым мор?ским ежом любовного бреда, застрявшим в мозгу. Значит, надо идти - назад? вперед? - и вытаскивать ежа.
Недавно в кафе я случайно встретила Степана Фомича. Он вещал что-то умное перед канадскими телевизионщиками. Его английский все так же блистателен. Его французский завораживает. Профессионализм не спрячешь. Одет был как всегда элегантно, подстрижен аккуратно. Ото всего облика по-прежнему веет неброским богатством, исполненным врожденного вкуса.
Общую картину настоящей роскоши слегка портила самоуверенная дама с чрезвычайно круглыми глазами навыкате. Нервная, ревнивая и на удивление нескладная, как и любая высокомерная женщина.
Я подумала: "Отчего такой контраст? Почему сей блистательный господин покупает второй сорт третьей свежести? Ведь я давно знаю его. Он никогда не брал дешевой колбасы, тухлого пива, мягких огурцов... В любое время суток, при любой погоде он готов был идти искать наилучшее - что бы ни потребовалось ему в ту секунду. Что случилось?"
Нам не удалось поговорить в кафе. Только поздороваться и попрощаться. Но как мне хотелось влезть в его канадское интервью, отобрать у журналиста микрофон и на глубоко русском языке задать выступающему единственный вопрос: "Какого х..?"
Несколько лет назад я называла его своим повелителем... Боже мой! И устно, и письменно, и прилюдно, и наедине. Было даже весело - ловить на себе недоуменные взгляды окружающих, странно реагировавших на мой несовременный стиль любви. Особенно тех окружающих, кто знал меня до него.
Я не только называла его повелителем. Я так жила. Я так чувствовала.
Был у нас, например, такой сюжет. Называется "Карфаген".
(Окончание в Приложении 1)
Доктор не стал дочитывать, кашлянул и поднял глаза на Алину, чуть задремавшую в кресле у камина.
- Вы зря так обрадовались, голубушка, - сообщил доктор. - Что тут, собственно, произошло? Вы встретили на улице, то есть в кафе, мужчину, которого когда-то любили. У него, видите ли, другая женщина. Она вам не понравилась. Вы ударились в волнующие воспоминания. Это все что - сюжет? Пойдите переслушайте танго:
Нахлынули воспоминанья,
Воскресли чары прежних дней,
И пламя прежнего желанья... -
и так далее. Уж куда яснее, элегантнее, короче и приятнее. Ваш текст неплохо скроен, но неладно сшит. А уж материальчик вообще из рук вон. Все изделие расползется вмиг. Одноразовый костюмчик. Знаете, где и для кого продают одноразовые костюмы?
- Где? - машинально переспросила Алина, открывая глаза.
- В магазине ритуальных принадлежностей. Когда родственникам жаль хоронить усопшего в настоящем костюме, ему покупают дешевый одноразовый. Аналогия понятна? - строго уточнил доктор.
- Василий Моисеевич... - начала Алина с неожиданной хитрецой в голосе, - а вы любили когда-нибудь?
- Цитатоград, или град цитат, разошелся не на шутку, - голосом диктора, вещающего про бедствие, подхватил профессор, - побиты всходы, урожай под угрозой полного... неурожая!
- То есть вы считаете, что нечего тревожить усопшего и пусть земля ему будет...
- ...могилой. Просто могилой. С пухом. Бархатом. Знаете, что могила матери Л.И. Брежнева была выстлана алым панбархатом?
- Не знаю. А вы откуда знаете? - полюбопытствовала Алина.
- Очевидец рассказывал.
- А где он теперь?
- Примерно там же, где и вышеупомянутая мать, - вздохнул доктор.
- Аналогия понятна? - неожиданно перехватила инициативу Алина.
- О! Вы только посмотрите на нее! - восхитился профессор. - Барахтается. Ну-ну. Вот вам счет...
Алина с радостью выскочила из кресла, расписалась и только было протянула руку забрать свежеобсужденную рукопись, как вдруг он - цап ее запястье!
- Я оставляю этот человеческий документ у себя. Чтоб вам неповадно было продолжать эту тему, - отчеканил врач.
Алина, грудь колесом, - напомнила, что пишет на компьютере. И нет смысла...
- Есть-есть. Придете домой - начинайте разрушать свой Карфаген. Сначала сотрите из компьютера. Вообще выбросьте этот файл. Откройте другой - и все сначала. А во-он в том сейфе я буду хранить ваши глупости, чтоб потом, когда поумнеете, продать вам.
- Так. И это продать? Два раза одно и то же, получается? - Алина уже почти перестала удивляться рваческим выходкам профессора.
- Два раза. А может, и до трех дойдет, если будете упорствовать. Вы подписали со мной нерасторжимый контракт. И если вы будете упорствовать в своем соплиментализме, я вас просто разорю, - уверенно пообещал профессор. - Выбросьте этого мужика из головы, из творчества, из компьютера, не ходите по его улицам и не здоровайтесь в кафе. Ясно?
- А про какого-нибудь другого, интересно, можно вспоминать - хотя бы по великим праздникам? - попыталась Алина.
- Нет. О мужиках - нельзя. О душе, о душе подумайте... Идите. Жду вас через две недели в полдень. - Он встал и кивнул на дверь.
О повелитель, как ты мне надоел!
...Видно, так, генерал: чужой промахнется,
а уж свой в своего всегда попадет.
Из стихотворения Булата Окуджавы
"Хам! Рвач! Сноб!" - В дороге Алина с яростью костерила профессора.
Дома она первым делом подбежала к компьютеру и перевела приговоренный файл на дискету. Потом на еще одну.
Настенные часы тысяча восемьсот восемьдесят пятого года рождения прошуршали три. У этого красивого антикварного изделия была пронзительная способность улавливать настроение хозяйки. Иногда часы громко били, иногда хрипели, порой шептали. Сегодня им хотелось спрятаться от людей вообще и от Алины в частности. Часы чувствовали недомогание памяти.
У хороших старинных часов память непереполняемая. В отличие от компьютерной.
Они все хранят, и подчас им очень тяжело. Сегодня часы уловили протест, внутреннюю борьбу и смятение. Алина поняла, что часы все знали о ее разговоре с профессором еще до того, как она вошла в квартиру. И привычная к их проницательности, она помахала рукой стрелкам: "Привет, бродяги!"
Алина сняла зеленый костюм - единственное, что понравилось профессору сегодня, - и запрятала его в недра гардероба.
Побродила по притихшей, затаившейся квартире и вернулась к письменному столу. Пусто. В голове так пусто, в душе так страшно. Ничего не получается. Крокодил не ловится, не растет кокос...
И когда зазвонил телефон, Алина, уверенная, что это опять лезет со своим ясновидением профессор Неведров, устало и тускло ответила:
- Ну что еще?..
- Привет-привет, - весело промурлыкал голос Степана Фомича. - Мур-мяу.
- Привет, - подправила голос Алина. - Как дела?
- Отлично. А у тебя? Чем занимаешься?
- Сижу за компьютером и пишу роман века.
- Как обычно, - удовлетворенно заметил бывший повелитель. - О чем на сей раз?
- Как обычно, - подтвердила Алина.
- Значит, про меня, - сказал Степан Фомич. - Кстати, ты хорошо выглядишь, как я успел заметить в кафе.
- Как обычно, - согласилась Алина. - Ты тоже.
- Ну что ж, я рад. Желаю творческих успехов.
- Спасибо. Счастливо.
- Пока, - чирикнул Степан Фомич.
Трубки повесили одновременно.
"По завершении великой стройки все ударники получили ордена, медали, протезы и другие награды..." - сказала Алина компьютеру и начала ворошить все файлы подряд - в туманной надежде, что она хоть что-нибудь где-нибудь забыла и что есть хотя бы одна строчка, ни сном ни звуком не соединенная со светлым образом негодяя Фомича.
Теперь она не боялась мысленно бранить его негодяем, мерзавцем, скотиной и так далее, поскольку поняла, что лично ему от этого ни холодно ни жарко. Хотя - кто его знает! - ведь позвонил. Ведь встрепенулся же! А сколько лет прошло...
Значит, тоже помнит - и не только тунисских кошек, а и московские зимы, особенно те мглистые февральские ночи, когда впереди не стало света.
Радость выше счастья
...где-то в небе ночном
ждет вопроса ответ.
Из песни Александра Царовцева
...где-то на окраине души
Нарыв разлук взрезают
Божьи ножницы:
"Пиши, пиши..."
Из стихотворения Любови Воропаевой
С тех пор как сочинять книги ей стало очень трудно, Алина почему-то каждое утро просыпалась под какую-нибудь песню, прилетавшую самостоятельно, без спросу.
Сегодня с изумлением Алина прослушала: "...туфли надень-ка. Как тебе не стыдно спать! Славная, милая, смешная енька Нас приглашает танцевать!"
Народы СССР несколько лет сходили с ума от летки-енки в прошлом веке, в начале 60-х. Первый раз в жизни Алина танцевала этот домашний канкан на дне рождения своей тетушки. Алине тогда было года четыре. Она давно уже умела читать и писать, но в названии этого танца она слегка терялась: "летка-енка" - говорили все. Но "летка-енька" - пели все, что было ближе к рифме надень-ка.
Радуясь, что проснулась под пружинистый ритм старинной песенки, Алина весело помахала ногами, спрыгнула на пол и, пританцовывая в такт мелодии, побежала в ванную. И задумалась.
Все-таки: откуда слетело такое ретро? И кстати, с кем бы поболтать о наличии либо отсутствии мягкого знака в разговорном названии песенки - в разрезе историко-литературной правды?
"Да с кем, с кем, - услужливо подколола Алину память. - Сама знаешь, что только с ненаглядным Степаном Фомичом, с помощью его энциклопедических мозгов можно без разбега обсудить любые знаки - как мягкие, так и твердые, причем в разных европейских языках".
"Понятно, - загрустила Алина, наполняя ванну водой с пеной. - И сюда уже пролез, на командный пункт..."
Она вспомнила, что второй раз в жизни она танцевала летку-енку именно с ним. Как-то вечерком, испив чайку, они с Фомичом включили радио, а там - батюшки! - такая историческая музыка! И стали плясать вдвоем, прямо в тапках, а не в туфлях, а в тапках это неудобно и смешно, мигом с ног улетают - ищи потом по всей комнате. Было очень-очень весело.
Лежа по утрам в ванне, Алина обычно обдумывала новый день. Сегодня она решила встретиться со своей подругой-балериной, порекомендовавшей ей, несчастной сочинительнице любовных романов, профессора Неведрова. Она вовсе не хотела корить подругу за это занозистое знакомство. Она просто хотела поболтать с хорошим человеком. Бесплатно.
Подругу, как и многих хороших русских балерин, звали Анна. Увидеться с нею было трудно: гастроли шли почти безостановочно. Но в этот день Алине повезло: Анна на целую неделю вернулась в Москву, чтобы выйти замуж и переехать в новую квартиру.
Из шалости иль из "в одну воронку дважды не попадает" Алина пригласила Анну в то самое кафе а-ля рюс, где борщ и вышитые фартуки.
Пришли, сели.
- О ужас! - воскликнула балерина, изучив меню. - Да мне тут почти ничего нельзя!
- Подумай о запеченной рыбе.
- В кляре???
- Ах да. Тесто.
Подошла девушка - та же самая, что в день интервью. Узнав Алину, она приветливо напомнила:
- А вы хотели уйти тогда! Вот видите - понравилось же!
- Понравилось - не то слово. А можно без меню? Просто отварить большую рыбу, без соли и без гарнира. Две порции.
Ничуть не удивившись, девушка сказала, что можно, и через десять минут принесла блюдо с дымящимся двухкилограммовым сомом на укропном коврике.