* * *
Двадцать лет назад Найджел Сэйерс впервые летел на вертолете, впервые видел океан сверху и вблизи. Пилот, желая поразить новичка или руководствуясь одному ему известными наставлениями, вел машину почти над водой. Дрейфующий авианосец скрылся из вида, кругом, куда ни посмотри, вода, блестящая гладь изгибалась к горизонту по плавной дуге, казалось, подымись чуть выше, и сразу станет видно, что земля круглая.«Пилот необыкновенно лопоух», – отметил Найджел, таких красных и оттопыренных ушей он никогда не видел, еще с ним летел человек, который не представился, а лишь буркнул при встрече: «Сидней уже там», – из чего Сэйерсу стало ясно, что на острове его ждут, а сопровождающий, с физиономией внезапно заговорившего хряка, работает с Сиднеем. «Ну и лица вокруг», – Сэйерс дотронулся до ухоженной бородки клинышком.
Внизу показалось рыболовецкое судно с пестрым клочком неизвестного флага на мачте и таким же на корме. Над судном парил альбатрос. «Diomedea exulans», – Сэйерс усмехнулся, выговорил латинские
четко, вслух.
Хряк насторожился:
– В чем дело?
– Стихи! Вспомнил строку, – соврал Найджел.
Хряк, по-прежнему озабоченный, обратился к пилоту:
– Что за рыбачок внизу?
– Не знаю, видно, заплутал, – пилот поправил солнечный светофильтр.
– Здесь не должно быть никаких кораблей. – Хряк высунулся из полуоткрытой дверцы, преодолевая ток мощно отбрасывающего назад воздуха, будто желая испепелить взором наглеца-рыболова: – Передай кораблям сопровождения, чтоб он убрался отсюда. Пусть досмотрят их. Мало ли… – волосы Хряка развевались по ветру.
Пилот послушно связался с ближайшим фрегатом. Хряк исподлобья глянул на Сэйерса, и тот почувствовал неодобрение, враждебность в глазах дружка Сиднея. Люди с лицами, как у Сэйерса, казались здесь лишними, такие лица хороши на задворках телестудий, на съемках фильма, лучше всего в квартале художников, среди лохматых молодых людей – на военном вертолете среди океана таким места нет. Сэйерс отвел взгляд, упрекнул себя за малодушие. Хряк успокоился, лишь увидев фрегат, стремительно приближающийся к рыболовному судну, – картина самая мирная, если бы над надстройками фрегата не взвились дымки.
– Отлично! – Хряк всем телом наклонился к широкому иллюминатору. – Стреляет по курсу рыбачка…
Сэйерс заметил, как зарыскало носом незадачливое судно, сбавило ход и замерло.
– Посмотрим? – уточнил пилот.
– Мы спешим, – веско уронил Хряк, и вертолет понесло от уменьшающихся на глазах кораблей.
И снова кругом вода и стая птиц у горизонта. Хряк перехватил взгляд Сэйерса, сморщил нос и, казалось, едва сдержался, чтобы не высказаться: боже, какая это ерунда, всякие там птахи… Хряк не маскировал своего презрения к Сэйерсу, и Найджел не выдержал:
– Что-то не так?
Хряк не ожидал такой решимости: «Надо же, университетская поганка!» – выдавил улыбку-гримасу, недобро ответил:
– Все так! – Минуту Хряк оценивающе ощупывал взглядом Сэйерса и, решив, что холодность приема может стать излишней, попытался разрядить напряжение.
– Ваши подопечные, – он махнул в сторону птиц. – У меня тоже в детстве была клетка не то с сойкой, не то с галкой, точно, что не с вороной, – Хряк рискнул пошутить.
Сэйерс видел, что Хряк не без труда перечислил всех известных ему птиц. Черт с ним! Сэйерс придал лицу выражение беспечности.
Пилот отер ладонью потную шею, правой рукой ухватил из держателя термос: лопоухий пил жадно, Сэйерс сбоку видел, как ходуном ходит желто-морковный кадык.
Вертолет несколько раз менял курс, и Сэйерс решил было, что им неизвестно, куда лететь, или ему так казалось – глазу не за что зацепиться, и Найджел совершенно не представлял, где север, где юг, где авианосец и те два корабля, что скрылись за горизонтом пять минут назад.
Неожиданно Сэйерсу пришло в голову, что, если бы фрегат потопил судно с рыбаками, никто и не узнал бы об этом. Неужели так? Найджел примирительно обратился к Хряку:
– У рыбаков приличная радиосвязь?
Хряк проявил неожиданную проницательность:
– Я знаю, что вы имеете в виду. Если б что случилось, их сигналы не прошли бы, мощная заградительная помеха по всему спектру, прорваться невозможно. Мало ли судов исчезает бесследно? Сколько хотите… океан…
Сэйерс кивнул и уже по-другому посмотрел на Хряка: может, и надо, чтобы серьезными и важными делами занимались такие люди. Сзйерс не сомневался: такому, как Хряк, не придет в голову обдумывать, что ожидает семьи рыбаков, погибни их кормильцы, а Сэйерс именно об этом и думал сейчас. Мысли скакали вприпрыжку. Он попытался оценить свою роль в разворачивающемся проекте и не смог, и, как всегда, подвернулось спасительное, скольких уже избавившее от беспокойства оправдание: если б не он, так другой, какая разница…
Пилот наклонился вперед, что-то высматривая. Найджел неожиданно увидел пальмы и зелень, растущие прямо из воды, никакой тверди, хотя бы толщиной с бумажный лист; стволы вылезают из воды – чудо. Краски фантастические, если б не запах смазки работающего двигателя, можно бы было решить, что раннее утро и ему снится тропический рай, теплое море, щебетание южных птиц, а стоит приоткрыть глаза, за окном зима, вали снег, сугробы вдоль тротуаров, и машины, не выключая фар, с трудом пробираются по промерзшим заснеженным улицам.
Вертолет завис над зеленым пятном в океане, и только тогда Сэйерс различил твердь кораллового атолла и волны, набегающие на приподнятый на дюйм-другой берег.
Вертолет круто прянул вверх, и Сэйерс догадался, что Пятно внизу еще не цель их полета. Лопоухий тронул себя за голову, Сэйерс заметил под волосами кровавую бородавку с вишню величиной – неприятно, и всего более оттого, что он настроил себя против пилота без видимых на то причин. Уши не такие! Кадык будто обтянут индюшачьей кожей! Бородавка на темени! Ну и что? Может, летчик мужик что надо, добряк, надежный друг, не трус, как Сэйерс. Найджел давно решил про себя, что трус, хотя не боялся драк и боли; его трусость лежала в плоскости непринятия решений, он плыл по жизни, не пытаясь бороться с несущими невесть куда течениями, подчиняясь их воле, и потому в душе считал себя трусом.
– Красота, – Хряк потянулся, в его устах эти слова прозвучали нелепо, как проповедь доброты из волчьей пасти. Сэйерс промолчал, сейчас он все отчетливее понимал, что с появлением в его жизни Сиднея он все более увязает и выбраться ему никто не поможет.
Вертолет тряхнуло, Хряк уцепился за ствол автомата, утонувшего в крепежной нише. Только сейчас Найджел заметил оружие и отчего-то был уверен: случись что, Хряк, не задумываясь, обстрелял бы палубу «рыболова» сверху.
– Я неважно стреляю, – вяло заметил Хряк, – вы это напрасно все придумываете.
Найджел поежился: «Неужели у меня такое бесхитростное лицо, что Хряк легко прочитал мои мысли, или Хряк вовсе не так примитивен, как можно решить, судя по его смазанным чертам».
Сэйерс тронул пилота за плечо:
– Можно попить?
Пилот, не оборачиваясь, протянул термос, Сэйерс недолго раздумывал, надо ли обтирать горловину, к которой прикасались чужие губы, и, решив, что не надо, принялся жадно пить. Нет, конечно, зеленое пятно внизу не могло служить целью полета, слишком мало, чуть крепче ветер, и волны захлестнут ненадежную твердь. Вертолет, скорее всего, приближался к моту – так островитяне называют достаточно устойчивые участки суши с многолетним растительным покровом. В отличие от скал, песчаных кос и мелких атоллов, моту – надежное убежище для людей. Скорее, их ждет один из тысяч вулканических островков, такие пригоднее всего, припоминал Сэйерс, острова-купола или щиты, платообразные массивы, формой напоминающие громадные караваи. Со стороны океана такие караваи окаймлены коралловыми рифами или рядами террас, сложенных из коралловых известняков.
Сэйерс закрыл глаза от слепящего солнца, а когда открыл их, остров, именно такой, каким он себе представлял его, разрубил линию горизонта пополам.
Пилот поднял машину, похоже выбирая место посадки, впрочем, он садился здесь, скорее всего, не впервые и, набирая высоту, руководствовался тем, о чем не знал Сэйерс.
Остров возвышался над водой на три с половиной – четыре тысячи футов, наветренные склоны гор почти оголены, а ниже валы сочной зелени перекатывались во все стороны по неровностям вздыбленной земли, почти совсем прикрывая ее.
Вертолет пошел вниз почти отвесно, Найджел увидел кусок пляжа – желтый, напоминающий половинку луны, и вагончики в ряд всего в нескольких ярдах от бурунов, вскипающих то тут, то там на блестящих, отлакированных морем скалах.
Вертолет опустился на бетонный квадрат, утопленный в песке, из вагончиков бежали люди, первым Сидней, волосы его растрепались и закрыли половину лица, но Сэйерс сразу узнал его. Найджелу не приходилось видеть Сиднея в шортах и белой рубашке с короткими рукавами. Сидней напоминал мальчика-переростка с чертами лица взрослого человека.
Первым спрыгнул на землю Хряк. Пилот бережно передавал ему опечатанные коробки, и Хряк опускал одну рядом с другой с преувеличенной осторожностью. Сэйерс догадывался, что в коробках лабораторное оборудование, скорее всего бьющееся, он знал, что упаковка надежна, и про себя посмеивался над усердием Хряка: «Все-таки глуп, неужели не ясно, что если коробки выдерживают тряску вертолета, то нечего носиться с ними, будто внутри яйца».
Хряк знал все не хуже Сэйерса, но ему было важно выказать усердие перед Сиднеем, на мнение остальных наплевать, только мнение Сиднея влияло на судьбу Хряка.
Сидней шагал навстречу спрыгнувшему Сэйерсу, раскинув руки, будто для сыновних объятий. Найджел нахлобучил белую панаму, ступил с бетона и неожиданно утонул в глубоком и мягком песке, его шатнуло то ли от неверного шага, то ли от длительного перелета, Сэйерс качнулся, и сильные руки Сиднея подхватили его. Сидней расточал улыбки и тараторил без умолку, будто Сэйерс прилетел на отдых в теплые края и встретил близкого друга.
Трое мужчин и женщина остановились позади Сиднея шагах в пяти, не зная, подойти ли им ближе или обождать, пока Сидней представит их вновь прибывшему.
Сидней положил руку на плечо Сэйерса:
– Найджел Сэйерс! – Слова разнеслись по пляжу и смешались с ревом прибоя.
Сэйерс не верил собственным глазам: таких женщин он давно не встречал, может, для других в ней не было ничего особенного, но Сэйерс предпочитал именно таких признанным красавицам. Загорелая блондинка с выцветшими от солнца бровями и ресницами напоминала бронзовую статую, и еще ему всегда нравилась родинка на щеке; наверняка, если ее поцеловать, на губах останется привкус соли. Женщина насмешливо оглядела Сэйерса, и отчего-то он уверился, что трое других ей уже не интересны; если что-то там и было, то исчерпало себя; Сэйерс поймал себя на ревности: совсем рехнулся, впервые видит человека и… на тебе. Сэйерс все свалил на духоту, он знал, что усталость и жаца обостряют чувственность. Найджел обменялся рукопожатиями с мужчинами, а когда женщина произнесла свое имя, так разволновался, что тут же забыл его, пот катил крупными каплями, Сэйерс стянул панаму и вытер потеки со лба и шеи.
Вагончики одинаковые, новехонькие, на колесах, дорогие, из тех, прицепив к машинам которые отправляются путешествовать вполне обеспеченные люди.
В вагончиках мужчины жили по двое, а в общем вагоне с салоном отдыха, телевизором и приемопередатчиком жила женщина.
Сидней долго наставлял Сэйерса, пока пилот в одних плавках, не боясь обгореть, бегал по склонам с ружьем в надежде подстрелить живность и побаловать ребят на авиаматке дичью. Хряк пролежал остаток дня на циновке, загорая и поглощая фрукты из плоских плетеных корзин.
Вечером Сидней вместе с Хряком улетели. Сэйерс остался один: Сидней дал Найджелу понять, что тот здесь старший и только Найджел знает все до конца, а другие лишь часть. После истории с аквариумом Сэйерс допускал, что то же самое Сидней сказал другим.
Только сейчас, после разговора с Сиднеем, Найджел понял, что завяз глубже, чем предполагал, отступать некуда, да вряд ли он и смог бы теперь; как и большинство людей, завязших по уши, Сэйерс предпочитал делать вид, что ничего особенного не случилось.
Вертолет поднялся и, хищно наклонив нос по косой, будто заваливаясь в море, исчез. Гул его пропал еще раньше, и, когда точка в закатном небе скрылась из вида, Сэйерс понял: все произошло на самом деле; он уселся на складной стул с плетением, провисшим почти до песка, и ощутил, как жар прогретой за день земли струится по ногам, подымаясь выше и выше.
В центре острова на высоте тысяч футов в облаках тумана проглядывал лес. Лето на исходе – время ураганов; женщина стояла на берегу и всматривалась в тихое море, все и начиналось обычно с тишины, а за горизонтом фронтом в сотни миль мог нестись ураган с дикой горячностью гоночного автомобиля, выливая мощные ливни, поднимая гребни опустошительных валов.
Напарник Сэйерса по вагончику, худощавый лысеющий брюнет по прозвищу Чуди, и впрямь был чудаковат, но беззлобен и принадлежал к редкому типу людей, способных не напрягать ближнего. Чуди не требовал к себе повышенного внимания, не требовал, чтобы с ним натужно общались, и сам любил помолчать, но его молчание не вызывало у другого чувства неловкости и желания непременно раскрыть рот, чтобы сказать хоть что-то. Кривые ноги Чуди покрывала черная жесткая растительность, на груди и на спине волос было так много, что издалека можно было решить, что Чуди забыл стянуть свитер.
– Вы привыкнете, – Чуди попытался ответить на невысказанный вопрос Сэйерса, понимая его растерянность. – Здесь есть свои прелести.
– А… – Сэйерс кивнул и улыбнулся Чуди, улыбаться тому одно удовольствие, в ответ Чуди оскалил лошадиные зубы, безобразие его улыбки могло соперничать только с ее обаянием.
Сэйерс опустил руку, набрал пригоршню песка, высыпал на грудь – песчинки ручьем побежали вниз.
– Здесь нет нелетающих птиц? Вроде маорийского пастушка, бескрылой киви или кагу…
– Не замечал, – Чуди охотно поддержал беседу, – зато летающим птицам здесь раздолье.
Краб – здоровенный пальмовый вор – выскочил из мангровых зарослей так неожиданно, что Сэйерс вздрогнул; могло показаться, что ярко-красный краб тоже перепуган и смотрит в глаза Сэйерсу; пальмовый вор резко изменил направление и скрылся в переплетении корневищ.
– Фунтов на десять? Вкусный? – Сэйерс нахлобучил панаму.
– Отменный! – Чуди подобрал камень и швырнул туда, куда скрылся краб. – Я, правда, не любитель, а вот Эви… Эвелин, – пояснил он, допуская, что Сэйерс еще не запомнил имена поселенцев острова.
– Вы давно здесь? – Сэйерс осекся: давно – недавно, разве ответишь, тут представление о времени наверняка меняется.
Чуди дотронулся до залысины и промолчал, при его манере поведения более чем естественный прием, если не хочешь отвечать. Сэйерс сунул руки в карманы: ему еще многое надо будет понять; даже для таких открытых на вид людей, как Чуди, есть свои пределы откровенности, и, наверное, сейчас Чуди думает: «Могли бы прислать кого и поумнее», а, может, и вовсе ни о чем не думает. Сэйерс не без зависти отметил, что такие, как Чуди, всегда поражали его способностью напрочь отключать голову, будто выключали свет в спальной перед сном. Или так казалось? Он уже оплошал сегодня с Хряком, когда решил, что тот колода колодой, а на поверку – Хряк хоть куда, конечно, он не поразит университетскую аудиторию изысканной речью, пересыпанной ссылками на гениев человечества, но на вертолете или на заброшенном острове, где судьба сводит людей лицом к лицу и нужно быстро решать и уметь постоять за себя, такие, как Хряк, предпочтительнее и вовсе не важно, симпатизирует им Сэйерс или нет.
– Кофе на ночь пьете? – Чуди легко распрямился из положения «сидя на корточках» и начал резко выбрасывать ноги в стороны, как каратист.
– Нет, – Сэйерс тоже поднялся.
– И я нет, – Чуди посмотрел в глубь острова: – Может, пройдемся? Оборудование покажу завтра, а сегодня – всякие кусты, цветы. Я таких в жизни не видел, да и вы тоже.
Сэйерс безразлично слушал Чуди. Темнота еще не наступила, и все виделось в ярком, но начинающем тускнеть освещении.
Вернулись уже в темноте. За скалой в трех шагах от вагончиков горел свет.
– Что это? – Сэйерс протянул руку.
– Там аппаратура и бактериальные культуры, ночью кто-нибудь обязательно дежурит.
– Здесь? Дежурит? – изумился Сэйерс и добавил раздраженно: – Глупо!
– Глупо, – охотно согласился Чуди, – но… необходимо.
Сэйерс попытался в темноте различить выражение глаз спутника, ничего не увидел и решил, что, похоже, не понимает простых вещей и не исключено, что никогда не поймет.
Сэйерс остался посидеть у воды, узкий мирок – десяток футов от воды и десяток под воду – шевелился, ехал, сыпал шуршащими, ноющими, свистящими звуками. Сэйерс вытянул ноги, незябко, но уже нет излишнего жара, потная рубаха высохла. «Хорошо, если бы Эвелин подошла сама, – Сэйерс смежил веки, – положила руки мне на голову и поцеловала, кажется, чего проще, но так редко такое в жизни случается, а со мной и совсем не случалось». Сэйерс задремал в кресле под мелодию из лежащего у ног приемника.
Проснулся от яркого света, солнце уже забралось высоко; над ним стояла Эвелин и произносила слова утреннего приветствия. Он проспал всю ночь полусидя, усталость сморила, и все же Эвелин пришла, не тогда, когда он хотел, но все же пришла. Сэйерс увидел в этом добрый знак.
Воскресное приложение газеты «Ивнинг пост»:
Тихоокеанский проект представлял два отдельных проекта, осуществляемых параллельно Гринтаунским институтом и военным ведомством. Институт был только рад получить средства для изучения миграции птиц, а военные были рады найти надежные места для испытания биологического оружия.
По словам одного представителя армии, военные ученые хотели получить уверенность в том, что микроорганизмы и вирусы не будут перенесены перелетными птицами за пределы районов испытаний. Другим военным ученым хотелось выяснить, можно ли использовать морских птиц в качестве носителей биологического оружия, то есть переносчиков смертельных заболеваний в другие страны.
НА ВОЕННОМ ЯЗЫКЕ, РЕЧЬ ШЛА ОБ ИСПОЛЬЗОВАНИИ ПТИЧЬИХ ВЕКТОРОВ ЗАБОЛЕВАНИИ.
Подобный тайный контракт не в традации Гринтаунского института, пользующегося благожелательностью и всеобщей любовью.
В то утро его разбудила Эвелин, в то утро и в последующие, когда над головой Сэйерса летела одна птица, это был одиночный вектор, если летела стая – суммарный.
* * *
В подъезде своего дома Рори Инч достал из почтового ящика конверт точно такой же, как тот, что вручил ему Экклз. Первый конверт Рори уже уничтожил, над одной из уличных урн, а слайд сжег: запах горящего слайда напомнил запахи детства, когда мальчишки утаскивали с заднего двора фотоателье испорченную или отбракованную пленку, набивали ею пустые коробки, консервные банки, а лучше всего картонные трубки и устраивали шумные представления с пламенем и грохотом.В прихожей толстяк Инч разулся, тяжело опустившись на стул, вытащил тапочки и решил, что ни в коем случае нельзя, чтобы Сандра увидела их, если она приедет к нему; невозможно симпатизировать человеку, пользующемуся такими тапочками: во-первых, размер будто на слона, во-вторых, состояние – похоже, их носили еще до войны за независимость. Рори запихнул тапочки в пластиковый пакет для мусора и в носках прошел в комнату.
В гостиной Рори повесил на стену экран, установил проектор, не торопясь вставил слайд и нажал кнопку включения. На экране засветилось имя – НАЙДЖЕЛ САЙРЕС. Рори уничтожил второй слайд, можно было и не прибегать к проектору, но дома он любил все делать обстоятельно, не лишая себя удовольствия.
Завтра он узнает адрес, и тогда разрозненное сведется воедино: лицо, имя и место проживания, более ничего специалисту класса Рори Инча не потребуется.
Принцип разнесения сведений во времени и пространстве, столь любимый Тревором Экклзом, проводился на практике неукоснительно.
Рори принял душ, отлежался и, готовясь к встрече с Сандрой, надел пиджак, который скрадывал его брюхо удачнее всего. Рори долго решал, повязать ли галстук, и уговорил себя, что сейчас это необязательно. Неожиданно пришло в голову, что Найджел Сэйерс, скорее всего, ровесник, а если и старше, то на год-другой.
Теперь, что бы ни делал Рори, он всегда должен помнить: работа началась и результатов ожидает Тревор Экклз.
Рори приехал к ресторану, месту работы Сандры Петере, вовремя, она тут же вышла. Рори отметил, что его с иголочки машина произвела на нее впечатление. Рори знал одно местечко, там Сандре непременно понравится; удачно выбрались из города и покатили по широкой дороге, вьющейся через поля и перелески, тонущие в темноте; в разные стороны сбегали с холмов и взбирались на поросшие колки линии электропередач.
Машина легко преодолевала подъемы и плавно скатывалась со спусков. В зеркале заднего обзора показался тупой нос трейлера с рекламой по радиатору – трех-зубцовой короной со звездочками, сияющими поверх зубцов, и надписью внизу. В свете фар несущихся навстречу машин надпись ярко вспыхивала.
– Не могу понять, что там написано, – Сандра старалась не смотреть на живот Рори, с трудом помещающийся под рулем.
Рори бросил взгляд на приближающийся трейлер, на тупую морду в блестящей окантовке:
– Написано: Дрейн кинг, фирма из Охайо, не помню, что они производят.
Сандра поправила ремень:
– Я думала, надпись в зеркале заднего обзора должна быть перевернута, а получается все как надо, слева направо, читай, будто в книге.
Рори усмехнулся:
– Рекламщики – хитрецы, переворачивают надпись на капоте так, чтоб такие, как мы, и другие, кто поедет впереди, читали ее без труда, а подойди к радиатору, надпись как раз перевернута.
Трейлер, обдав машину Рори дымным выхлопом из смрадно попыхивающей трубы, вырвался вперед и скрылся за поворотом.
Инч не любил, когда его обгоняли, обычное вроде бы дело, а словно нагрубили.
– Нам спешить некуда, – начал было Рори и смешался: двусмысленно вышло, он-то как раз и не знал, есть ли им куда спешить или нет и как у Сандры со временем.
– Вы хорошо водите, – пискнула Сандра.
Рори промолчал. А кто же плохо водит? Таких и нет почти. Он все же вежливо улыбнулся: видно, ей не о чем говорить, не знает, как подобраться к разговору, нащупывает, надо бы помочь ей, она славная.
– Всю жизнь на колесах, мальчишкой снились только автомобили, другим – всякие там сказки, злодеи да чародеи, волшебные принцессы, а мне – машины и непременно бирки с ценами на лобовом стекле, просыпался в поту и думал, что никогда у меня не будет таких сумм, ни половины их, ни четверти, ни хоть сколько-нибудь.
Рори завел машину на стоянку перед одноэтажным строением под плоской крышей. Внизу протекала река, и задним фасадом, повернутым к узкому мосту через реку, домина оказался четырехэтажным.
Рори уверенно шел по коридорам, здоровался иногда с обслугой в форме, и Сандра досадовала: наверное, бывает здесь часто и не один. Захотелось надерзить, вспылить, но взрослой женщине глупо кривляться, как подростку, да, может, и выдумки все это. Раздражение прошло внезапно и бесследно, сели за уютный стол, их быстро обслужили.
Рори проголодался и ел жадно. Сандра старалась не смотреть на него, поглядывая по сторонам. Рори спохватился – вцепился в вилку, как дитя в соску, отодвинул тарелку, начал, извиняясь:
– Я всегда был толстым, любил поесть… «Все жрешь!» – кричал отец, его раздражало, деньги трудно зарабатывались, а я как прорва…
Оба, не сговариваясь, посмотрели на дымящуюся перед Рори гору мяса и рассмеялись.
– Спасибо, что согласилась поехать, – Рори дотронулся до руки Сандры.
– А другие не соглашаются?
– Соглашаются, да все не те, что надо.
– А я что надо?
– Выходит, так.
Сандра придвинула к Рори тарелку:
– Ешь, хочется же, я вижу.
Рори расправился с мясом, не заставляя себя упрашивать, запил и откинулся на спинку нарочито грубо сколоченного стула:
– Однажды я украл у отца деньги, припрятанные им на выпивку, чтоб пригласить свою первую девчонку, уж и не помню куда. Вот отметина, – он дотронулся до подбородка, – отец засек меня и запустил вилкой с размаху, как видишь, попал. Когда хлынула кровь, он перепугался больше всех и, топая ногами на мать, орал, что его упекут. Я тогда здорово озлился: даже пустив мне кровь, он думал не обо мне, а о себе. «Как же так?» – не мог понять я. Только через годы смекнул, что иначе и не бывает. Или мне не везло? Мать остановила кровь льдом, все успокоилось, отец подошел ко мне и, утешая себя за смятение, выказанное на моих глазах, заявил, глядя мне в лицо: «Вор!» Я плюнул ему в рожу, он отвесил мне затрещину и снова ухватился за вилку, и тогда я возненавидел его, да так люто, что от жара, прихлынувшего к голове, пот хлынул из-под волос, отец решил, что я перетрусил, положил вилку и добил руганью, но уже без рукоприкладства.
– А потом? – рука Сандры уже давно лежала на его руке, и, может, оттого Рори впервые за эти годы покинуло ощущение опасности, будто вытекло все до капли.
– А потом… я ушел из дому, мытарился, бродяжничал, пробавлялся всякой всячиной и не видел отца лет пятнадцать, только изредка встречался с матерью, она знала, где я обретаюсь, однажды позвонила и проплакала в трубку, что отец умирает и хочет проститься со мной; поверишь, ненависть и тогда меня корежила, а все же просьба матери что-то перевернула, в глотке запершило, и страсть как не хотелось, чтоб хоть свой, хоть чужой заглянул мне в глаза. Я поехал в больницу, отец лежал желтый, высохший, словно бестелесный, покрыт поверх простыней, а жизнь живал бычиной почище меня; я смотрел и удивлялся, как это время отутюжило такого здоровяка, прокатало в плоть чуть толще бумажного листа, а отец смотрел на меня вот такого, как я есть, – Рори огладил живот, – и удивлялся, что это он сделал меня из ничего, и не мог взять в толк, что такая гора мяса и мышц – крохотная его частичка и что я при всей своей силище ничем не могу ему помочь.