Черных Иван. Иду на перехват

   Я неохотно побрел в свое холостяцкое общежитие.
   Дятлов
   Я кружу в зоне, поджидая "противника". Воздух чист и крепок от мороза, на много километров вокруг видны убегающая к горизонту тайга, волнистые, как синие дюны, сопки; лишь самая высокая, Вулкан, островерхая, похожая на конус, выделяется среди них, как великан среди лилипутов. В хорошую погоду она служит нам маяком, но в плохую лучше быть от нее подальше. По названию сопки и наш военный городок именуют Вулканском.
   На душе у меня легко и торжественно. Такое состояние я испытываю каждый раз, когда поднимаюсь ввысь. Нежная синь неба ласкает глаз и радует сердце, в голову лезут слова песни: "Небо, небо, небо...", будто их поет двигатель.
   Небо. Как можно его не любить! Не зря про него поется в песнях, не зря его назвали пятым океаном. То синее и бездонное, без конца и края, то серое и непроглядное, затянутое облаками, то черное и безмолвное, усыпанное звездами. То тихое и ласковое, то гневное и беспощадное. Но я люблю его всяким.
   Еще мальчишкой, лежа на песке или траве, я часами неотрывно наблюдал за тем, как чьи-то невидимые руки собирали на нем облака и строили из них белоснежные сказочные дворцы, к которым не поднимались даже птицы. И столько во всем было тогда для меня таинств и загадок!
   Я хотел раскрыть эти таинства. Когда мне исполнилось восемнадцать, ни уговоры отца, ни слезы матери не поколебали моего решения поступить в летное училище. Четыре месяца назад я окончил его и вот уже нахожусь в боевом полку, учусь сложным полетам. Сегодня предстоит воздушный бой.
   Моим "противником" будет Дятлов - старший лейтенант, командир нашего звена, низкорослый, широкоплечий, с гоголевским носом. Весь он будто вырублен из крепкого и сучковатого дерева: руки длинные с толстыми узловатыми пальцами, ноги короткие, как у медведя. Характер - твердый и невозмутимый. Мне предрекали у него в звене нелегкую жизнь, особенно после одной стычки...
   Мы выполняли маршрутный полет. Дятлов шел впереди меня и ниже; я его не видел, но знал это из переговоров с командным пунктом. Внезапно под нами появились облака. Я за ориентировкой особенно не следил, надеясь на штурмана наведения: он приведет на аэродром. Но расчет командного пункта увлекся наведением другого перехватчика, предоставив меня самому себе. Правда, аэродром был где-то рядом, и я, чтобы не выдать своей оплошности и не отвлекать других от дела, решил пробить облака и визуально восстановить ориентировку - убедиться собственными глазами, где нахожусь.
   Облака оказались не особенно толстыми. Я выскочил из них и увидел слева свой аэродром, а над головой у меня, под самой кромкой облаков, летел перехватчик. Это, несомненно, был Дятлов. Я обогнал его и отвернул вправо.
   - Кто прошел подо мной? - раздался в наушниках строгий голос Дятлова. Я не ответил, ушел подальше, чтобы потеряться из поля зрения, а потом запросил разрешение на снижение. Мне дали "добро", и я как ни в чем не бывало стал строить заход на посадку. В небе помимо нас были другие самолеты, пусть попробует разобраться, кто прошел ниже.
   Так думал я, но Дятлов был не из тех, кого можно легко провести.
   Когда я вылез из самолета, он подошел ко мне, и мы вместе отправились в домик, где летчики ожидали своей очереди.
   - Как слеталось? - спросил командир звена, пристально заглядывая в мои глаза. Я понял, что он догадывается, кто нарушил правила по безопасности полетов. Но доказательств у него никаких, а обвинить только по интуиции не рискнет: он из тех людей, которые зря слова не скажут. Будет думать об этом нарушении месяц, год, подозревать меня, но не упрекнет до тех пор, пока не появятся компрометирующие меня факты.
   Я не торопился с ответом. А Дятлов уже думал об этом случае сосредоточенно, напряженно. Я решил освободить его от душевных мук.
   - Это я пролетел под вами, - сказал я.
   Дятлов не поднял головы.
   - Я знал, - ответил он. - И думал, признаешься ты или нет.
   - Только пусть останется это между нами, - попросил я его.
   - Между нами? - Дятлов резко поднял голову и гневно сверкнул глазами. - А если бы ты в меня вмазал?..
   На другой день командир эскадрильи майор Синицын дал мне такую взбучку, что я пожалел о своей откровенности. Майор устроил мне настоящие экзамены по штурманской подготовке, заставил решать задачи по самолетовождению, рисовать район полета. И я, конечно, пустил "пузыри", засыпался. Комэск дал пять дней на подготовку к повторному зачету.
   - И пока не изучишь, к самолету не подходи, - предупредил он.
   А слов на ветер майор не бросает.
   После нашей "задушевной" беседы подошел Дятлов и спросил, есть ли у меня учебник по самолетовождению. Решил проявить участие.
   - Нет! - резко ответил я.
   - Зайдешь ко мне на квартиру, я дам.
   - Обойдусь!
   - А я тебе не билет в кино предлагаю, - повысил тон Дятлов. - Ясно?
   - Так точно! - Я щелкнул каблуками и демонстративно вытянулся в струнку: - Разрешите идти?
   Он не ответил, круто повернулся и зашагал прочь.
   Вот тогда мне и сказали, что Дятлов этого не простит.
   Вечером я все же зашел на квартиру к своему КЗ - так мы иногда между собой величали командиров звеньев. Дятлов был дома один, за няньку. Он сидел посередине комнаты и что-то стругал, видимо, мастерил игрушку сыну, который терся около его ног, собирал стружки, прикладывал их друг к другу, оттопыривал губы и гудел, представляя то ли самолет, то ли машину.
   Я рассмотрел, что делал Дятлов. Это были волк и журавль. Меня поразила тонкая, я бы сказал, искуснейшая работа. Потом я увидел на комоде ворону и лисицу, кота и повара, волка и ягненка. Комод, сервант, специальные полочки у стен были уставлены резными скульптурками.
   - Ого! - не сдержал я восхищения. - Так сказать, полное собрание сочинений дедушки Крылова. Скульптурные иллюстрации.
   - А у нас и Гагарин есть, - похвастался мальчики юркнул от отца в угол, где стояло что-то под покрывалом. Мальчик сдернул его, и я увидел белую мраморную статую. Да, это был Гагарин - высокий лоб, открытое простое лицо с обаятельной улыбкой...
   - Еще не закончил, - пояснил Дятлов.
   - Так вы, оказывается, не только летчик, а и скульптор!
   - Занимаюсь понемногу...
   - И куда вы думаете ее деть? - кивнул я на статую.
   - Ты как Пал Палыч, отец нашей библиотекарши, - усмехнулся Дятлов. Спросишь еще, сколько дадут за нее.
   - Но не в квартире же ей стоять!
   - Верно, не в квартире... Может быть, в клубе нашем поставим.
   - В библиотеке бюст Чкалова... тоже ваша работа?
   - Моя. - Дятлов снова усмехнулся. - Вот о нем Пал Палыч и спрашивал. Зашел как-то, увидел и:"Батюшки, богатство-то какое. Поди тыщу - не менее стоит". Я ему говорю: "Может, и побольше".Разглядел он все, а потом попросил внука своего поучить. Говорит, мастак он на такие штучки. Внук сын нашей библиотекарши, ему лет четырнадцать. Пусть, говорю, приходит, учится. И он приходил. А потом, когда я отдал бюст в библиотеку, дед в тот же вечер забрал мальчика. Я удивился: почему? А Пал Палыч: "Пустое дело!" И увел. Потом я выяснил, в чем дело. Когда Пал Палыч спросил у дочери, сколько мне "отвалили", она ответила, что ни копейки. Вот он и разочаровался в профессии скульптора. Так-то, брат, - многозначительно подмигнул Дятлов.
   Ушел я от него без злости в душе. Через пять дней сдал экзамен и стал снова летать. Не было на него у меня обиды и теперь. Но все же червячок самолюбия сверлил мозг. "Посмотрим, какой ты в бою, - нашептывал он о Дятлове. - Это тебе не скульптурки выстругивать".
   В победе я был почти уверен: я моложе, крепче физически, и в училище воздушные бои у меня получались превосходно.
   Внизу показался самолет Дятлова. Он идет с набором высоты, ровно, уверенно. Ложусь на попутно-пересекающийся курс и одним движением ручки бросаю истребитель вниз. Дятлов выдерживает несколько секунд по прямой, но едва я начинаю выравнивать машину для атаки, он резко уходит вправо. Скорость моего истребителя намного больше. Я, чтобы не проскочить мимо Дятлова (тогда он останется у меня в хвосте, и песенка моя будет спета), тяну ручку управления на себя. Истребитель взмывает вверх, меня вдавливает в сиденье. Нет, я не проскочил, но и успеха не добился. За мной осталось преимущество по высоте.
   А Дятлов, воспользовавшись тем, что я фюзеляжем и крыльями своего самолета временно закрыл его от наблюдения, дает крен влево и боевым разворотом стремится зайти мне в хвост. Вовремя разгадываю его замысел. Сваливаю истребитель на крыло и камнем несусь к нему. Он, чтобы не потерять скорость, вынужден из боевого разворота перейти в глубокий вираж. Мы носимся по окружности, как два метеора. У меня по-прежнему скорость больше, больше и радиус виража, но никак не могу добиться успеха. Иду на хитрость: выпускаю тормозные щитки. Но Дятлов - стреляный воробей. Он тоже разгадал мой замысел: едва скорость наших самолетов стала уравниваться, перешел на спираль. Я за ним. Мною овладел азарт охотника.
   Дятлов набирает скорость. Что он задумал? Я начеку и готов упредить его маневр. Одновременно стараюсь не упустить момент и поймать его самолет в прицельное кольцо.
   Витки спирали все увеличиваются в диаметре: Дятлов "отпускает пружину". Вдруг он выравнивает машину и взмывает вверх. И снова глубокий вираж, потом - набор высоты. Нет, и на этот раз я не даю ему возможности оторваться. Мой истребитель будто на привязи. Выше и выше...
   Истребитель начинает плохо слушаться рулей, на большой высоте воздух очень разрежен. А Дятлов все набирает высоту. Я до отказа послал вперед рычаг управления оборотами двигателя. Истребитель дрожит от напряжения. Скоро силы его истощатся, и он пойдет только по горизонту. Что задумал Дятлов? Надо сорвать его замысел, навязать ему свою волю. Чуть увеличить крен и уменьшить радиус спирали, а потом можно выравнивать машину. Истребитель Дятлова сам попадет в прицел. Пусть на секунду, этого вполне хватит, чтобы нажать на кнопку фотопулемета. Увеличиваю перегрузку. Но что это?! Истребитель вдруг заскользил вниз, не слушаясь рулей. Чтобы не сорваться в штопор, я отдаю ручку от себя и вывожу машину из крена. Наконец она снова, хотя и вяло, слушается меня. Ищу взглядом истребитель Дятлова. Его нигде нет. Неужели он успел зайти мне в хвост? Бросаю истребитель вниз, вправо. Но поздно: Дятлов великолепным боевым разворотом выходит из атаки. Нескольких секунд ему хватило, чтобы решить исход боя.
   От обиды я закусил губу. Устремляюсь вслед за Дятловым. У него теперь преимущество и в высоте и в скорости.
   А что, если включить форсаж? Правда, по заданию не требуется. Но ведь это же бой, а в бою все методы хороши.
   В училище нам часто напоминали о том, что нам, молодым летчикам, предстоит многое сделать в обновлении тактики современного воздушного боя. Когда мне после окончания училища предложили остаться летчиком-инструктором, я наотрез отказался. О какой новой тактике может идти речь в училище, где человека впервые знакомят с самолетом, с небом? Курсанта надо научить управлять машиной, а настоящим военным летчиком он станет лишь в боевом полку, где инициатива, дерзость, творчество являются главными слагаемыми летного мастерства...
   Включаю форсаж. Самолет вздрагивает, словно позади разорвался снаряд, и торопливо набирает скорость. Внимательно обшариваю небосвод взглядом. Вот и серебристая "птичка" - самолет Дятлова. Включенный на мгновение форсаж помог мне быстро настигнуть его. Ловлю "птичку" в кольцо прицела и нажимаю на гашетку.
   На душе стало легче...
   Из истребителя выхожу мокрый, по лицу, шее и спине скатываются капельки пота. Но и Дятлову не лучше: он идет ко мне, вытираясь платком.
   - Лучше поздно, чем никогда, - бросает он с усмешкой.
   Инна
   В субботу на построении командир полка объявил, что вечером состоится коллективная поездка в Нижнереченский театр. Наш Вулканск расположен от города в сорока километрах, и бываем мы там нечасто.
   - Поедем? - спросил я Геннадия.
   - Надо с жинкой посоветоваться, - ответил Геннадий, почесав затылок, словно перед ним была трудноразрешимая задача. - Та вот еще, - хлопнул он рукой по учебнику, с которым не расставался ни дома, ни на службе, - к занятиям надо готовиться... - Ну как хочешь, а мы с Юркой поедем, - сказал я и пошел разыскивать Лаптева. Геннадий поплелся следом.
   Юрку мы отыскали в классе тактики.
   - Едем? - спросил я.
   - Что за вопрос, - ответил он. - Только вот беда - смуглянке я обещал сегодня прийти.
   - Пригласи ее, - посоветовал я.
   - Оно, конечно, можно, - чмокнул Юрка толстыми губами. - Но там и без нее девочки будут... Ничего, не обидится, - наконец решил он. - Ты Инну пригласишь?
   - Разумеется.
   С Инной я познакомился в Нижнереченске, когда ехал к месту своего назначения. Мы вместе летели из Москвы. Но обратил на нее внимание я еще в Домодедовском аэропорту, во время регистрации билетов. Девушку провожал мужчина лет тридцати пяти в модном пальто и черной каракулевой папахе. Он ни на минуту не покидал ее и был чрезмерно внимателен и услужлив. Мне она сразу понравилась: лицо симпатичное, серьезное, большие серые глаза, умные, с небольшой грустинкой.
   В самолете мы оказались в разных салонах. Я несколько раз поднимался со своего места, проходил мимо нее в надежде завязать разговор, но девушка либо спала, либо о чем-то думала, закрыв глаза. На коленях у нее лежал журнал "Советская медицина", и я заключил, что она молодой врач, недавно закончила медицинский институт и летит на Дальний Восток по назначению.
   Остановившись около пилотской кабины, я закурил и стал наблюдать за незнакомкой. У нее были густые темно-русые волосы, прямой тонкий нос, лицо чуть бледноватое с едва заметной ямочкой около губ. Одета она была не броско, но со вкусом: белоснежная кашмилоновая кофта, черная юбочка и белые с высокими голенищами сапожки; шубка и шапочка у нее тоже были белые, она оставила их в гардеробе.
   В Хабаровском аэропорту, пока я получал свой чемодан, симпатичная незнакомка куда-то исчезла Я не надеялся больше встретиться с ней. Но в Нижнереченске, на остановке такси, обернувшись на голос "Вы последний?", я снова увидел ее.
   - Да, - ответил я, обрадовавшись. - Вы можете поехать со мной, быстро сообразил я пригласить ее. - Ведь вам до гостиницы?
   Она удивленно и несколько холодно посмотрела на меня. О том, что ей надо именно в гостиницу, не трудно было догадаться: будь у нее в городе знакомые или родственники, они непременно встретили бы ее.
   Девушка не ответила. Но когда подошло такси, она взялась за чемоданы. Я помог ей уложить их в багажник.
   Дорогой после некоторого молчания она спросила:
   - Почему вы решили, что я еду в гостиницу?
   - У меня бабушка была цыганкой, - обернувшись, с улыбкой ответил я.
   - Ну и что же? - В ее глазах не было больше холодности. Она посмотрела на меня с некоторым интересом.
   - Да ничего. Наследственность. Или медицина отрицает способность человека угадывать судьбу людей?
   - Вот как? - удивленно сказала она. - Что выскажете обо мне еще?
   - Могу сказать, что вас хорошо встретят, будут уважать, но вы здесь не приживетесь. Дальневосточный климат не для вас.
   Девушка усмехнулась:
   - Вот теперь вы ошибаетесь. Либо из-за слабой наследственности, либо из-за того, что были неприлежным учеником у бабушки...
   В гостинице мы заполнили листки прибывающих. Вечером ужинали в ресторане за одним столом. Утром она поехала в горздрав за назначением, а я, пожелав ей хорошо устроиться, - в Вулканск.
   В первую же субботу после этого мы с Юркой разыскали ее. Инна устроилась работать в городской больнице, ей дали комнату.
   Втроем мы бродили по городу, смотрели кино, а вечером пошли в Дом офицеров на танцы.
   Наше знакомство продолжалось, но мир ее для меня был загадкой, такой же трудной и интересной, как когда-то небо. Чтобы разгадать небо, нужны были сила, упорство и дерзость, здесь же требовалось что-то другое. Рядом с Инной я чувствовал себя скованно и неуверенно: Инна красива, начитанна, хорошо разбирается в живописи и музыке. У меня же обо всем этом знания не выходят за пределы школьных. В военном же училище нас учили другому. Внешностью я тоже не выделяюсь: среднего роста, чернявый, что и позволило мне выдать себя за внука цыганки, хотя в роду нашем таковых не было. Мешало мне стать на равную ногу с ней и то обстоятельство, что Инна была старше меня на два года. Юрка не раз подтрунивал надо мной:
   - Тоже мне перехватчик! Такая цель, такие идеальные условия, а он никак на рубеж атаки не выйдет. Поверь, чтобы добиться победы над девушкой, тоже нужна дерзость. Придется тебе провозные дать.
   - Обойдусь без инструктора.
   - После пожалеешь. Женщины любят смелых и напористых.
   - Не ставь ты Инну в один ряд со своими знакомыми.
   - Святая наивность, - усмехался Юрка. - Робость мужчины перед женщиной делает его ее рабом.
   Юрка любит похвастаться своим опытом по этой части, щегольнуть фразой. Но я прощаю ему эту слабость: он хороший товарищ и насмешничает беззлобно.
   Отъезд в театр был назначен на пять вечера. В половине пятого мы с Юркой зашли за Геннадием с Дусей. Они были уже в сборе. Дуся сияла, как перед венцом: она впервые ехала в театр. Геннадий же хмурился, молчал, а пока надевал шинель и закрывал на ключ дверь, не раз тяжело вздохнул. Наверное, жалеет о затраченном времени. Вот человек, прямо-таки фанатик. За что возьмется или что ему поручат - в лепешку расшибется, а добьется своего. И откуда у него такое упорство, такая старческая расчетливость? Ему, как и нам, двадцать три года, но в выходной мы никак не можем усидеть за учебником, он же просиживает часами.
   На наши холостяцкие развлечения он смотрит неодобрительно, словно пора его юности давно миновала и холостяком он никогда не был.
   К автобусу, который поджидал нас около клуба, мы пришли одними из первых. На задней скамейке сидели лишь старший лейтенант Кочетков да его ведомый лейтенант Винницкий. Мы с Юркой сели с ними рядом, а Геннадий с Дусей впереди нас.
   Потом появился Дятлов со своей женой, такой же невысокой и угловатой, как и он сам, за ними - еще пара и еще. Автобус быстро заполнился. Свободной оставалась первая скамейка. На ней будет сидеть старший - майор Синицын.
   Ровно в пять к автобусу подъехал командирский газик. Мельников вошел вовнутрь и окинул нас взглядом. На нем папаха, парадная, стального цвета, шинель, из-под которой видны темно-синие брюки с острыми, как ножи, складками. Несмотря на полноту, он выглядит подтянуто.
   По внешнему виду командира можно было безошибочно заключить, что этот человек любит во всем чистоту, аккуратность, порядок. В первый день приезда мы обратили внимание на ровные, очищенные от снега и посыпанные песком дорожки. Вокруг штаба и казарм - покрашенная изгородь, всюду около дверей щетки для обуви. Такого у нас не было даже в училище.
   Потом, когда мы увидели Мельникова, поняли, откуда это идет. Костюм на нем был без единой складочки, словно только что из ателье, лицо выбрито до синевы. Таким мы видели его всегда. Таким он стоял перед нами и теперь.
   - Все в сборе? - спросил он.
   - Синицына нет еще, - ответил за всех Дятлов.
   Мельников глянул на часы.
   - Начальство задерживается, - сказал он как-то равнодушно. Трудно было понять, осуждает он майора или оправдывает. Он остановил взгляд на первом сиденье и о чем-то задумался.
   Кстати, к задумчивости полковника мы привыкли, как и к его отутюженному костюму. Иногда он так задумывался, что становился рассеянным. Рассказывали такой случай. Однажды Мельников после полетов сел в автобус (газик его был в ремонте). Сел на переднее сиденье и задумался. Рядом оставалось свободное место. Пришел комэск третьей, подполковник Макелян, и спросил:
   - Разрешите сесть, товарищ полковник?
   - Разрешаю, - ответил Мельников. - Доложите, как шасси.
   Автобус задрожал от хохота. Летчики решили, что Мельников сострил. Но когда они увидели его недоуменный взгляд, поняли, в чем дело. Смех оборвался.
   - Фу ты черт, - выругался Мельников, - совсем зарапортовался. Садись, садись, старина.
   И он услужливо подвинулся к стенке. Видимо, из-за рассеянности при всем его летном таланте и командирском авторитете он выше командира полка не дослужился. Правда, говорили, что рассеянным и задумчивым он стал лет десять назад, когда по его вине произошла катастрофа, но, как бы там ни было, летал он отменно. В небе и на КП, когда руководил полетами, рассеянным его никто не видел.
   В автобусе воцарилась тишина. Все с интересом наблюдали за Мельниковым и чего-то ждали. Мне стало жаль командира, хотелось как-то оградить его от очередной оплошности. Но полковник не нуждался в моей помощи. Он поднял голову, еще раз глянул на часы и повернулся к шоферу. Я понял, какое решение он принял. В это время в автобус вошли Синицыны. Мельников пропустил их, не сказав ни слова, вышел.
   Жена Синицына, круглолицая красивая брюнетка, извинилась за опоздание. Комэск сел с ней рядом молча. Лицо его было холодно и непроницаемо, и не потому, что испортил настроение полковник: такое выражение было присуще ему, как задумчивость Мельникову.
   Синицына командир полка не особенно жалует, несмотря на то, что в их характерах много общего: оба немногословны, открыты, несколько суховаты, знают себе цену. Последнее, пожалуй, и лежало между ними водоразделом. Мельников отличный практик, но не особенно силен в теории. Синицын же наоборот: летает хуже, зато знаний у него - палата. Разборы полетов и постановка задач у нас - это сущие академические занятия. Поэтому не случайно какой-то остряк окрестил нашу эскадрилью академией.
   Синицын махнул шоферу рукой, и автобус тронулся.
   - Ты уверен, что Инна придет? - обернулся ко мне Геннадий. Он Инну еще не видел, а Юрка так расписал ее, что у него разгорелось любопытство.
   Я пожал плечами. Если бы я был уверен в ней! Каждый раз, когда я ехал на свидание, я думал о том, что рано или поздно нашим встречам придет конец. У меня не выходил из памяти мужчина в каракулевой папахе, провожавший Инну в аэропорту. Разговора о нем мы не заводили: Инна не из тех, у кого легко все выведать...
   К театру мы подъехали в начале седьмого. Инна должна прийти через двадцать минут. Мороз был невелик, и мы решили подождать ее у центрального входа. Но вскоре у Дуси стали мерзнуть ноги, и они с Геннадием ушли.
   Юрка не пропускал взглядом ни одну хорошенькую женщину. В их адрес сыпались то комплименты, то убийственные остроты. И если бы те, к кому они относились, слышали, что он болтает, ему бы несдобровать.
   Вот из автобуса вышла Инна. На ней, как и при первой нашей встрече, была белая нейлоновая шубка, белая шапочка и белые, на меху, сапожки.
   Мы пошли ей навстречу.
   - Здравствуйте, снегурочка. - Юрка первый протянул ей руку. - Вы все хорошеете? Дальневосточный климат вам на пользу.
   - Вам тоже обижаться не следует: все поправляетесь, - ответила с улыбкой Инна.
   - Откуда? Одни кости остались. - Юрка щелкнул ногтями по ровным белым зубам.
   Мы вошли в вестибюль. Геннадий с Дусей поджидали нас. Я представил им Инну.
   До начала спектакля оставалось полчаса, и мы отправились в буфет.
   Геннадий с интересом рассматривал Инну. Несколько раз он переводил взгляд на Дусю, наверное, для сравнения. Пожалуй, Дуся была красивее: у нее черные с синеватым отливом глаза, такие же черные густые волосы, заплетенные в косы и уложенные на затылке валиком, тонкие, почти сросшиеся у переносицы брови. И все же, несмотря на красоту, ей не хватало той непосредственности, с которой держалась Инна.
   Публика медленно заполняла зал. В основном это была молодежь. Юрка успел кого-то присмотреть и улизнул от нас.
   - Пойду, закажу по телефону номер в гостинице, - сказал он.
   Прозвенел звонок. Мы заняли свои места, а Лаптев все не появлялся. Дуся забеспокоилась.
   - Вдруг он ненароком билет потерял и его не пускают? - высказала она свои предположения.
   Инна мельком взглянула на меня, и по этому взгляду я понял, что она тоже догадалась, куда исчез Юрка.
   - Ничего он не потерял, - сухо ответил Геннадий. Он досадовал на Дусину несообразительность. - Вон сколько свободных мест, сел где-нибудь сзади.
   Я давно не был в театре: в училище нас редко пускали в увольнение, из Вулканска тоже не всегда вырвешься в город - то полеты, то дорогу заметет и чувствовал себя теперь особенно хорошо. Глядя на сцену (шла пьеса "Барабанщица"), я полностью ушел в мир героев спектакля. Порою мне казалось, что мы с Инной являемся непосредственными участниками событий, разыгрываемых актерами. Инну я ставил на место Нилы Снижко, советской разведчицы, и, когда отвлекался от сцены, задумывался, а как бы действительно поступила она, окажись в подобной ситуации? Наверное, так же, не посчиталась бы с личным благополучием, с любовью. Ведь поехала же она из Москвы сюда, в медвежий угол. У настоящего человека личное всегда на втором плане. Есть вещи более важные, чем личное счастье.
   А я разве не пожертвовал бы своей любовью, если мне сейчас приказали бы вылететь на ответственное задание и, может быть, не вернуться?
   Перед тем как зачислить нас в училище, с нами, будущими курсантами, беседовал начальник училища генерал Соколов, тот самый генерал, которому понравилась Юркина находчивость. Мы знали его еще до поступления в училище по книгам и газетам как героя. Каждое его слово было для нас откровением.
   - Все вы, - говорил генерал, - решили стать летчиками-истребителями. А задумывались ли вы над тем, что представляет собой летная профессия, чего она требует от вас?.. Красивая форма, симпатия девушек, романтика... Ведь так думают некоторые из вас? Главное ли это? Конечно, нет. Главное: летчик - это человек, способный на самопожертвование. Да, да. Я не оговорился, способный на самопожертвование. Авиация потребует от вас многого: оставить в любое время семью или любимую, жить в жарком Туркестане или на Крайнем Севере, не спать, может быть, несколько ночей подряд - словом, делать все то, что вам прикажут. Полеты - тоже не прогулка, не развлечение. Полеты это труд, тяжелый и опасный. Огромные перегрузки, нервное напряжение, подчинение привычек и желаний разуму, приказу. Вы можете спросить: во имя чего такие лишения, что получите вы взамен? Я отвечаю: во имя самого дорогого - во имя жизни на земле. В ваших руках будет судьба соотечественников, а может быть, - всего человечества. Взамен же вы получите их любовь. Тем, кому этого мало, лучше в авиацию не идти.