Страница:
Он вспоминал это, в то время как находился в комнате из полированного дерева, где Черневог продолжил свой разговор с ним.
— Ты все еще можешь искупить свои грехи передо мной… — произнес он, не скрывая убежденности колдуна. Петр подумал, что он должен отказаться, хотя с каждым разом все больше и больше терял уверенность в себе. Он уже сомневался в том, был ли он прав, был ли в своем уме и, особенно, в том, насколько был правильным его выбор, когда он оставил Сашу одного с Ууламетсом.
— Послушай, — продолжил Черневог через некоторое время. — Разве не глупо бороться со мной, в то время, когда все, что я хочу, это дать тебе все, что хочешь ты? Только слушай меня, и это все, что от тебя требуется.
— Действительно, — ответил Петр, — почему бы нет?
— Но ты должен поверить в меня, — продолжал Черневог, — а ты продолжаешь врать, разве не так? Тебе не следует избегать меня. Да хочешь ли ты жить, дурак?
— Да, — в конце концов выкрикнул Петр, у него путались мысли и его терпенью приходил конец, пока Черневог продолжал настаивать на своем. Он весь сжался, лежа на полу, на том самом месте где упал, и ухватился руками за живот…
А может быть, ему просто казалось, и все это было с ним в Воджводе много лет назад, когда однажды он встретился на узкой темной дорожке с двумя проигравшимися в дым игроками, которые к тому же еще и ограбили его…
Один вымогатель стоит другого, с горечью подумал теперь Петр… Никогда не будет удовлетворен, сколько ему не дай.
— Да, — говорил он, когда Черневог просил его, или: — Нет, — когда тот продолжал настаивать. — Я клянусь! — когда Черневог едва не задушил его. Он согласился со всем, чего бы только ни хотел Черневог, потому что у него не было выбора, если бы Черневог обломал ему руки и ноги, да задушил его, швырнув потом на землю. У него не было ни выбора, ни результатов его желаний, добрых или плохих.
Наконец он почувствовал как в лицо пахнуло холодом, и услышал как Ивешка звала его:
— Петр, Петр, вставай и поторапливайся.
Он попытался встать. Каждое прикосновение вызывало у него боль.
— Ну, пожалуйста, — шептала она, — пожалуйста побыстрей, побыстрей делай то, что я скажу. Сейчас он спит, а ты должен успеть выбраться отсюда.
Он подтянулся, ухватившись за край шатающейся лавки, скрип которой напоминал грозовые раскаты, с трудом разогнул колени и, покачиваясь, встал на ноги. Ивешка пыталась своими слабыми усилиями помочь ему удержать равновесие, проводя его через арку, украшенную резными рыбами, и помогая преодолеть несколько ступеней, но он едва ли мог почувствовать ее прикосновения.
— А где мой меч? — спросил он, ухватившись рукой за дверной проем, а затем еще и за полку, чтобы удержать равновесие. Его сердце подскочило, когда на качнувшейся полке загремела посуда. — Где мой меч? И где он сам?
— Это очень опасно, не делай этого! Я не могу пройти за эту дверь. Он хорошо защищен! Тебе следует просто уйти отсюда…
— Так где же этот проклятый меч? — продолжал настаивать Петр, но она хотела, чтобы он поскорее отошел от этой двери и отправился к Саше и ее отцу, она хотела, просто-напросто, чтобы он не мешал ей.
— Помоги отцу! — сказала она. — Помоги ему там, где у тебя есть такая возможность: ты не сможешь противостоять Черневогу, ты ничего не сможешь с ним сделать здесь, ты не сможешь даже войти туда. Уходи отсюда, прошу тебя! Это все, что ты можешь сделать, Петр!
Он увидел свой меч, стоявший в углу около двери, и сделал в его направлении несколько неуверенных спотыкающихся шагов, поднял меч и прислонился к стене, ощущая, как подгибаются и дрожат его колени.
— Пожалуйста, — продолжала упрашивать Ивешка, гладя его лицо. В ее глазах дрожали слезы. — Пожалуйста! Ведь ты ничем не поможешь мне, а только причинишь боль…
— Но ведь все это обман, — сказал он. — Черт побери, ведь это сплошной обман! — Он замахнулся на нее рукой и почувствовал, как его рука прошла через невесомый холод, который очень напоминал ему Ивешку, которая отпрянула от него, прижимая руки к губам.
— Уходи отсюда! Пожалуйста, прошу тебя.
Неожиданно сзади него от сильного порыва ветра распахнулась дверь и снаружи пахнуло сыростью. Он взглянул на макушки мертвых деревьев, видневшиеся в сумрачном свете дня за перилами крыльца. Волны мелкого, похожего на облака тумана дождя ворвались в комнату. Ветер завывал и раскачивал что-то с такой силой, что звуки его могли разбудить мертвеца.
Петр с тревогой повернул голову, когда увидел искаженное страхом и ужасом лицо Ивешки: ее глаза округлились, а рот был непроизвольно открыт. В этот момент он почувствовал, что ветер за его спиной стих, будто встретил на своем пути какую-то преграду.
Он быстро повернулся, чтобы оказаться лицом к лицу с чудовищной мордой водяного, голова которого раскачивалась над перилами крыльца словно голова змеи, скользкая и блестящая, отсвечивающая чернотой на дожде.
— Так-так, — сказал Гвиур, — идешь туда, идешь сюда. Хозяину явно наплевать на тебя. Да, видно, так оно и есть, на самом деле. Он говорил, что ты должен появиться здесь.
Петр попытался было захлопнуть дверь, но порывами ветра ее отбросило назад, а водяной тут же ринулся к нему как змея, блокируя дверь и хватая своими небольшими, но цепкими лапами его ногу.
— Остановись! — закричала Ивешка. — Кави! Кави, не надо, прекрати это! Останови его, он хочет его убить…
Петр выхватил меч и нанес несколько ударов по голове водяного, в то время как змея тянула его за порог. Он ощутил боль в руке, и она тут же онемела. Все завертелось перед его глазами, смешавшись в сплошном водовороте: и небо, и земля, когда упругие черные кольца обхватили его. Меч выпал из его руки, а все тело, от руки к ребрам, пронзила страшная боль, особенно в тех местах, где Гвиур сжимал его своими кольцами.
— Наконец-то, ты достался мне, — сказал водяной, продолжая обвиваться вокруг Петра.
Затем он неожиданно отскочил от своей жертвы и зашипел:
— Соль! Соль! Какое вероломство!
Сквозь серую стену леса они уже различали высокую ограду огромного дома, который мог быть украшением любого большого города, а вместо этого стоял здесь в запустении, выветрившийся от непогоды и такой же серый, как и окружавшие его деревья.
— Здесь, — сказал Ууламетс, едва переводя дыханье.
И Саша, ощущая волнение в сердце, с чувствами, навеянными непрошеными мыслями об этом месте и детстве мальчика-Ууламетса, сказал:
— Мы что же, вот так просто и подойдем к нему?
— Пока кто-нибудь не остановит нас, — ответил Ууламетс, и начал преодолевать подъем, склон которого был размыт дождем и покрыт грязью. Он поскользнулся, и Саша не раздумывая поддержал его, совершенно не удивившись, когда старик оттолкнул его, когда они поднялись на самый верх, не впадая от этого в раздражение и не сосредоточивая свое внимание на таком отказе от посторонней помощи. Тишина — вот что сейчас требовалось им обоим: скрытность и внезапность появления.
Это должно было подбодрить Черневога, уверить его в собственной силе и собственной ловкости, убедить в том, что старый Илья Ууламетс уже ни на что не способен, кроме ошибок, и нет никаких причин беспокоиться о столкновении с ним, к которому Черневог так долго готовился. Все, находящееся поблизости, что имело хоть какую-то силу, боялось Черневога, даже лешие.
В это было легко поверить, особенно легко потому, что именно эту мысль Черневог послал им, и она, посланная ими назад, словно эхо, вернулась к нему, имея лишь еле заметные искажения, вполне подходящие для его подозрительного бессердечного нрава:
«Остерегайся Ивешки.
Она не любит тебя. Разве ты мог рассчитывать на это? Она и никогда не любила тебя: она лишь хотела обрести побольше силы для себя самой».
Тем временем, Саша вновь ощутил, как его охватывает слабое сомненье, проникающее откуда-то совсем с другой стороны, похожее скорее на уверенность, что Петр был жив и находился рядом с Черневогом.
Саша даже качнулся, почувствовав жестокий холодный толчок недоверия к Ууламетсу, вспоминая, как тот не пожалел бы никого, даже Ивешку, не говоря уже о Петре или о нем самом, для своих целей, и, следовательно, сейчас не могло быть и речи о спасении Петра.
Тогда Ууламетс вновь схватил его за руку и сказал:
— Следи за собой, следи за собой, малый. Все, что ты чувствуешь сейчас, это все тоже исходит от него. Ты не можешь позволить себе верить в это.
Но несмотря на это у него росла уверенность, что он знает, где был Петр: за ближайшим деревом, в том самом дворе, которого он никогда не видел, а знал лишь только по воспоминаниям Ууламетса. И еще он был уверен, что Ивешка указала путь к Черневогу и приняла в дар его силу, которую Петру было не жаль…
Что же касается Саши Мисарова, то ему предназначалась весьма соблазнительная мысль, шептавшая о том, что если он всего-навсего останется в стороне, если он согласится на это, то тогда Черневог сделает его всесильным и могучим над людьми во всем мире, что всегда презиралось им, не потому что Черневог не принимает его в расчет, он вполне оценил и почувствовал его пребывание рядом с Ууламетсом, но в отличие от последнего, он более расположен к молодым…
Мальчик, который связал себя обещанием с Черневогом, должен стать частью его окружения, его дома, его жизни вместе с Ивешкой, вместе с Петром, вечной жизни, чтобы управлять городами и княжествами, если этого захочется ему…
Или он может умереть, но прежде увидит, как умрет Петр…
— Если Петр там, — тяжело дыша сказал Ууламетс, — то Черневог наверняка не убил его, по крайней мере он не сделает этого до тех пор, пока он не выведет из равновесия тебя. Деревья! Помни о деревьях, малый!
Он не стоил ровным счетом ничего и на самый худой конец мог послужить лишь заложником, а точнее оружием в руках Черневога, точкой раскола между Ууламетсом и Сашей, которые собирались прийти сюда…
Возможно, что Черневог хотел, чтобы он знал об этом, или этого хотел Гвиур. Или, наконец, он оказался столь проницательным, что и сам узнал кое-что, без объяснений всяких колдунов: он теперь был не вполне уверен в том, откуда приходили к нему посещавшие его мысли. Так он размышлял, сидя на том самом месте, куда Гвиур затащил его: в самом грязном месте двора, почти рядом с засохшим деревом… Тут он вспомнил, как прямо здесь Черневог немедленно отобрал у него тот мешочек с солью, который еще Саша дал ему в самом начале их путешествия.
Боже мой, и он не разу не вспомнил об этом. Может быть, в этом и была своего рода удача, которой обрадовался бы любой колдун, но Петр позволил Черневогу забрать ее и выбросить в грязь…
Со смехом. О Боже!
— Покарауль его, — сказал Черневог водяному, и добавил, обращаясь к Петру: — Они все еще идут. Старик обманывает твоего молодого друга, точно так же, он обманывал меня или свою дочь, в конечном счете продолжая удерживать его около себя, пока тот не потеряет рассудок, уверяю тебя. Но ты должен вернуть его.
К тебе, подумал Петр, и отвернулся к мягкому холодному стволу дерева, ожидая почувствовать боль, которая должна была последовать за его отказом.
— Разве ты не обязан ему ничем, чтобы сделать это? — спросил Черневог.
Только не сопротивляйся, продолжал убеждать его Черневог в который уже раз, заверяя его в том, что даст ему все, что только пожелает Петр…
И только Ивешка продолжала держаться. Боже мой, подумать только, она пыталась делать это там, где кровь и плоть готовы были вот-вот отступить, а Черневог, который убил бы его без всякой жалости, все еще продолжал держать его живым…
— Ивешка одумается, — сказал Черневог. — Я полагаю, что тебе это понятно. А разве ты не должен сделать то же самое? Ведь ты должен спасти своего молодого друга, у которого есть такие задатки. Ты можешь достаточно получить в этой жизни, и ты можешь сделать так много добра. От тебя же не требуется ничего.
Петр не удержался и в конце концов заплакал. Черневог же, тем временем, вернулся в дом, оставив Петра изможденного переполнявшими его сомнениями об Ууламетсе и о самом Черневоге. Он свесил голову и попытался собраться с мыслями, не обращая внимания на легкий шорох змеиных колец, то и дело скользящих по дереву и случайно задевавших его ноги. Гвиур прошептал ему с леденящим свистом и шипеньем:
— Теперь, я вижу, ты уже не такой бойкий? И не такой ловкий, в конце-то концов. Как ты разочаровал ты своих друзей, да еще и женщину…
Никого он не разочаровывал, подумал Петр, припоминая Дмитрия, припоминая заявление чуть ли каждого родителя в Воджводе… Каждый из них ожидал, что он окажется неудачником.
— Они приближаются, — продолжал Гвиур, и слегка подтолкнул его своей головой, пристраивая челюсть около его щеки. — Взгляни, взгляни, прямо на вершине холма.
Саша и Ууламетс. Он смог различить их прямо со своего места, сквозь ветки, под серым в коротких отблесках небом. Он видел, как они оба направлялись прямо к дому, то ли по своей воле, то ли по чужой.
— Теперь ты узнаешь, — сказал Гвиур, наваливаясь нижней челюстью Петру на плечо, и тот почувствовал, как в лицо ему пахнуло речной гнилью.
— Боже мой! — Петр едва не свалился под тяжестью змеи. — Пошел прочь от меня! Саша, черт побери, спасайся, ради Бога!
— Петр? — Слабый сашин голос тем не менее долетел до него на таком расстоянии, и показался ему слабым и испуганным. Он видел, как мальчик бросился со всех ног.
К нему.
Я приношу одни несчастья, подумал Петр, проклиная самого себя…
В поединке между колдунами каждый игрок, кроме него самого, мог мешать кости…
Сын игрока понимал все хитрости игры, когда видел ее.
— Он сейчас в доме! — закричал Петр, и в тот же момент, быстрее, чем он смог отбежать в сторону, кольца водяного плотно обвились вокруг него. — Черневог в доме: хватайте его!
Саша словно застыл, глядя на дом, а Петр чувствовал, как начинают трещать его ребра, а швы на одежде уже лопнули, когда он пытался отделаться от змеи.
Неожиданно, что-то небольшое, крылатое и черное появилось в узком пространстве между лицом Петра и головой Гвиура, устремив свой клюв в глаза водяного.
Яркая вспышка света, от которой стыла кровь и останавливалось сердце, разорвала двор, а за ней последовали раскаты грома.
Саша, растянувшись в грязи, старался добраться до Ууламетса, в то время как горящие остатки бани летели вокруг них.
А в это время он думал, что Ууламетс хочет, чтобы молния ударила мимо Черневога. Вспышки прорывались над их головами, от чего даже поднимались их волосы, а по коже бегали мурашки.
Ууламетс хотел, чтобы молнии обратились к дому, но Саша в последний момент уклонился от этого, проявляя несогласие и идя на компромисс во всем, что касалось имущества Черневога…
Он даже припомнил голоса своих родителей, раздававшиеся из горевшего дома…
— Саша! — Это кричал Петр, в то самое время, когда молнии вновь целились в них, и старик во второй раз пожелал, чтобы они ударили в дом…
Теперь Саша был вместе с ним, объединяя свое желание с желанием старика, неожиданно проникнувшись опасностью, которая угрожала Петру.
Небо раскололось над ними, будто раскололся мир, прорезанный яркой вспышкой. Восточная часть дома, поднимавшаяся вверх словно башня, стала ослепительно белой, а потом в воздух взлетели тучи горящих деревянных обломков.
Огонь охватил обломки башни и прилегающую часть крыши, и, подгоняемый ветром, что входило в намерения Ууламетса, рвался внутрь дома.
— Молнии всегда предпочитают все самое высокое, — пробормотал Ууламетс, а Саша в это время страстно хотел, чтобы завывающий ветер и искры от начинавшегося пожара ринулись в сторону водяного, он желал, тем самым, чтобы Петр был свободен. И он и старик должны были сконцентрировать свое внимание, чтобы очередные молнии летели в направлении Черневога как можно чаще.
Молнии же летели попеременно, то на них, ударяя в грязь, покрывавшую двор, то опять в сторону дома. Саша обхватил себя руками, чтобы хоть как-то защититься от сыплющихся с неба ударов, и при очередной вспышке упал на спину. А когда он встал на колени, а потом поднялся на ноги, он уже ничего не смог разглядеть: ни дерева, ни Петра. Перед его глазами стоял лишь рвущийся на части под ослепительными вспышками окружающий мир, а все звуки в его ушах были поглощены оглушительным ревом. Он стоял ослепший, оглушенный и беспомощный, не понимая что происходит.
— Петр! — закричал он тогда, и Ууламетс, проклиная его за глупость, указал ему на дом, в котором где-то был все еще живой Черневог, и, следовательно, еще не покончивший с ними…
Тем временем, Гвиур корчился от боли, нанося во все стороны удары упругими кольцами, а Петр старался встать из грязи, чувствуя боль в каждой части тела. Он пытался, стоя на коленях, убраться как можно дальше от мерзкого существа, помогая себе одной рукой, в то время как вторая без движений болталась где-то под ним: скорее всего, была сломана, как считал он сам. Он старался лишь двигаться как можно скорее, почти ослепший и оглохший от боли и раскатов грома.
Внезапно здоровой рукой он нащупал что-то твердое, втоптанное в жидкую грязь. Это был промокший тряпичный ком, перевязанный тонкой веревкой: и он узнал, что подложило ему под руку вовремя посланное удачное желание колдуна, в тот самый момент, когда водяной, шипя как раскаленный кусок железа, нанося во все стороны тяжелые удары, вслепую ринулся к нему.
Петр сжал промокший мешочек в руке, перевернулся и сел, поджидая, когда змей приблизится к нему. Он ухватил веревку зубами и торопливо ослабил ее.
Мешочек был развязан, когда Гвиур все еще приближался к Петру, и наконец его холодное дыханье ударило его в лицо.
Тогда он с силой бросил соль, целясь прямо в водяного.
Гвиур завизжал, попятился назад, и Саша уже понял, что случилось, и Ууламетс сам видел это. Он протянул руку, обнял его и пожелал, чтобы и слух и зрение вновь вернулись к нему…
— Малый! — сказал старик в тот момент, когда свет, слепивший глаза, приобрел красный оттенок, а потом стал черным, превращаясь в мглистую дымку. — Он собирается выходить, малый. Сам Черневог собирается выходить, так что забудь о водяном, и будь внимателен!
Саша моргнул, протер слезящиеся глаза и, взглянув в сторону дома, увидел как на крыльце появился светловолосый молодой человек и направился прямо к ним, держа в руках книгу.
— Петр! — позвал Саша, подчиняясь естественному желанию, чтобы Петр был вместе с ними. Но совершенно неожиданно он почувствовал мучительный страх от того, что теряет Петра из вида. Кроме того, ему казалось, что молнии обрели прежнюю силу, а между ними вновь замелькали случайные призраки, холодные и пронзительно кричащие. Теперь молнии были направлены в то место, где находился Петр… Одна из них ударила прямо в дерево, с оглушительным грохотом, так что земля задрожала у них под ногами.
— Черневог! — закричал Ууламетс, несмотря на сильный ветер, пытаясь привлечь внимание своего врага и Саши. — Вспомни свое ученье, вспомни, молодой дурак, то, что я говорил тебе о безрассудстве…
Худенький светловолосый мальчик подошел к дому на берегу реки, его замкнутость говорила о том, что у него было гораздо больше силы, чем достаточно для любого молодого колдуна, столь же высокомерного, как и он…
Он очень опасен, подумал Саша. Этот мальчик был глуп, но имел определенный дар…
Ууламетс говорил громко, стараясь перекричать ветер:
— Я преподам тебе еще один урок, парень! Есть способ уничтожить прошлое!
— Сдается мне, что ты потерял остатки ума, старик!
— Но ведь это же так просто, Кави. Разве тебе не хотелось бы узнать конечные результаты? И свести их на нет!
— Так тебе понадобилось прошлое, старик? Я тебе покажу его!
Мысли Черневога метнулись далеко назад, но в них появился не Ууламетс, сидящий с книгой около очага, а Драга. Затем вновь молодой Черневог, в десять-двенадцать лет. А затем уже в шестнадцать, в постели у Драги…
— Любовник Драги! — громко сказал Ууламетс и рассмеялся с сарказмом, от которого Сашу бросило в дрожь. — Бог ты мой, женщина сбегает из моей постели, чтобы соблазнять красивых мальчиков, ни больше, ни меньше! Я должен был бы знать, что вы были очень осторожны. Так значит, это все Драга. Она подбивала тебя к воровству, малый?
В этот момент в завываниях призраков появились паузы.
— Этого не было, — сказал Черневог, — это все Драга.
— Спроси себя самого.
Еще одна пауза.
— Бедный малый, — сказал Ууламетс.
— Бедный малый, — воскликнул Черневог, и Саша пожелал, чтобы внимание Черневога было обращено на них обоих, чтобы он понял, что они оба знали все о Драге, и не только о ней.
— Я убил ее, — сказал Черневог. От скопления молний у всех троих поднимались волосы, и ветер трепал их во все стороны. Черневог выглядел как сумасшедший. — Я убил ее, когда она зашла со мной очень далеко, старик… Я спал с твоей женой, неужели тебя это не заботит?
— Не более, чем ее, — сказал Ууламетс. — Ведь это она использовала тебя, малый. Она же съела тебя живым.
Молнии продолжали бить, продолжали бить то ли в них, то ли в Черневога. Саша чувствовал, как у него шевелятся волосы, а между пальцами рук пляшут искры-молнии…
И он желал, чтобы молнии били по-прежнему в баню, в то место и по тому направлению, которому никто не сопротивлялся, и которого никто не ожидал. Земля вздрагивала от ударов, призраки кричали.
Неожиданно, сквозь клубящийся дым, сзади Черневога появился Петр. Саша увидел его, выдавая его присутствие своей невольной мыслью, и неожиданно решил, что Петр представляет опасность для них, отвлекая его внимание от Ууламетса, ослабляя их собственную защиту, в то время как все больше и больше молний сверкало в воздухе.
Ууламетс, напрягая свою волю, желал сам, когда неожиданно…
Черневог, ослепленный последней яркой вспышкой, повернулся… и тут же получил удар, единственный удар камнем по голове, который нанес ему Петр в тот самый момент, когда Ууламетс сам упал около Саши. Саша, обезумевший, все еще тщетно пытался поднять старика, когда тот скользнул из его рук на землю.
Черневог упал, еще раньше упал Ууламетс, призраки с криками канули в тишину, а Саша стоял на коленях перед Петром, отделенный от него Ууламетсом и Черневогом, все еще ощущая внутри себя память Ууламетса, но уже не ощущая самого источника воспоминаний. В том месте, где до этого постоянно чувствовалось присутствие, теперь была лишь переполнявшая его тишина.
— Что с дедушкой? — спросил Петр, под шум и треск горевшего дома.
— Я думаю, что он умер, — сказал Саша, не двинувшись с места, и увидел что Петр, подняв камень, собирался снести голову Черневогу раз и навсегда.
Может быть, именно сашино желание остановило его, а может быть, это было собственное желание Петра, когда рука его медленно опустилась вниз, и на лице застыли поблескивающие капельки пота.
— Ради Бога, скажите мне, что нам с ним делать?
Память подсказывала, что. Напоминание было таким настойчивым и сильным, что Саша даже вздрогнул: «Желай только добра».
Память же протянула его руку, точно так же, как не раз проделывал с ним Ууламетс, и он осторожно коснулся пальцами лица Черневога, как раз над самыми бровями, и пожелал ему долгого сна без всяких сновидений.
— Петр! — закричала Ивешка откуда-то со стороны дома, где еще полыхал огонь. Саша смог разглядеть ее, когда она уже была на крыльце и торопливо спускалась, держась за перила. Ее лицо и изношенное голубое платье были покрыты копотью и сажей. Петр рванулся было в ее сторону, и споткнулся, с трудом удержавшись на ногах, а Ивешка уже со всех ног бежала к нему, прямо в его объятья, приговаривая: — Саша? Папа?
Память вновь подсказала ему ясно и отчетливо, так что Саша почувствовал, будто Ууламетс еще раз пережил свою смерть: «Сделай, это, малый. Позаботься о моей дочери…"
Память напомнила ему: «Воскрешение всегда стоит чьей-то жизни».
И Саша вновь подумал о том, что старик был намерен убить Петра или его самого: ему было безразлично, как именно это произойдет, он не собирался умирать сам ради нее. Но он проложил для него путь к прошлому Черневога, чтобы он мог победить, только и всего.
И поэтому он не знал, что сказать Ивешке.
Но в конце концов он все-таки сказал, потому что хотел закончить с этим, и не хотел ничего скрывать от нее за приличествующей маской:
— Он передал мне все.
Но он не думал, что Петр должен был хоть что-то понять.
— Помоги мне затушить огонь, — сказа он, пока Ивешка молчала. Она даже не плакала, а просто молча продолжала стоять, бледная и потерянная. Потом она посмотрела ему в глаза, и он встал, продолжая смотреть на нее, чувствуя сколь велики и сколь запутанны охватившие его воспоминания.
Казалось, что они никогда не кончатся.
— Что происходит? — спросил Петр. — Что случилось, черт возьми?
— Огонь, — повторил Саша, обращаясь к Ивешке. — Помоги мне, пожалуйста, Ивешка.
Они нашли мертвого ворона, сжавшийся комочек перьев, недалеко от расщепленного дерева, и длинную-предлинную лужу, тянувшуюся к ручью.
Петр поднял его, разгладил перья, чувствуя неподдельную жалость к этому созданью, которое спасло его, даже если оно и было просто глупой птицей. Он вернулся назад и положил его рядом с Ууламетсом, вокруг которого они уже сложили груду камней, похожую на пирамиду.
— Ты все еще можешь искупить свои грехи передо мной… — произнес он, не скрывая убежденности колдуна. Петр подумал, что он должен отказаться, хотя с каждым разом все больше и больше терял уверенность в себе. Он уже сомневался в том, был ли он прав, был ли в своем уме и, особенно, в том, насколько был правильным его выбор, когда он оставил Сашу одного с Ууламетсом.
— Послушай, — продолжил Черневог через некоторое время. — Разве не глупо бороться со мной, в то время, когда все, что я хочу, это дать тебе все, что хочешь ты? Только слушай меня, и это все, что от тебя требуется.
— Действительно, — ответил Петр, — почему бы нет?
— Но ты должен поверить в меня, — продолжал Черневог, — а ты продолжаешь врать, разве не так? Тебе не следует избегать меня. Да хочешь ли ты жить, дурак?
— Да, — в конце концов выкрикнул Петр, у него путались мысли и его терпенью приходил конец, пока Черневог продолжал настаивать на своем. Он весь сжался, лежа на полу, на том самом месте где упал, и ухватился руками за живот…
А может быть, ему просто казалось, и все это было с ним в Воджводе много лет назад, когда однажды он встретился на узкой темной дорожке с двумя проигравшимися в дым игроками, которые к тому же еще и ограбили его…
Один вымогатель стоит другого, с горечью подумал теперь Петр… Никогда не будет удовлетворен, сколько ему не дай.
— Да, — говорил он, когда Черневог просил его, или: — Нет, — когда тот продолжал настаивать. — Я клянусь! — когда Черневог едва не задушил его. Он согласился со всем, чего бы только ни хотел Черневог, потому что у него не было выбора, если бы Черневог обломал ему руки и ноги, да задушил его, швырнув потом на землю. У него не было ни выбора, ни результатов его желаний, добрых или плохих.
Наконец он почувствовал как в лицо пахнуло холодом, и услышал как Ивешка звала его:
— Петр, Петр, вставай и поторапливайся.
Он попытался встать. Каждое прикосновение вызывало у него боль.
— Ну, пожалуйста, — шептала она, — пожалуйста побыстрей, побыстрей делай то, что я скажу. Сейчас он спит, а ты должен успеть выбраться отсюда.
Он подтянулся, ухватившись за край шатающейся лавки, скрип которой напоминал грозовые раскаты, с трудом разогнул колени и, покачиваясь, встал на ноги. Ивешка пыталась своими слабыми усилиями помочь ему удержать равновесие, проводя его через арку, украшенную резными рыбами, и помогая преодолеть несколько ступеней, но он едва ли мог почувствовать ее прикосновения.
— А где мой меч? — спросил он, ухватившись рукой за дверной проем, а затем еще и за полку, чтобы удержать равновесие. Его сердце подскочило, когда на качнувшейся полке загремела посуда. — Где мой меч? И где он сам?
— Это очень опасно, не делай этого! Я не могу пройти за эту дверь. Он хорошо защищен! Тебе следует просто уйти отсюда…
— Так где же этот проклятый меч? — продолжал настаивать Петр, но она хотела, чтобы он поскорее отошел от этой двери и отправился к Саше и ее отцу, она хотела, просто-напросто, чтобы он не мешал ей.
— Помоги отцу! — сказала она. — Помоги ему там, где у тебя есть такая возможность: ты не сможешь противостоять Черневогу, ты ничего не сможешь с ним сделать здесь, ты не сможешь даже войти туда. Уходи отсюда, прошу тебя! Это все, что ты можешь сделать, Петр!
Он увидел свой меч, стоявший в углу около двери, и сделал в его направлении несколько неуверенных спотыкающихся шагов, поднял меч и прислонился к стене, ощущая, как подгибаются и дрожат его колени.
— Пожалуйста, — продолжала упрашивать Ивешка, гладя его лицо. В ее глазах дрожали слезы. — Пожалуйста! Ведь ты ничем не поможешь мне, а только причинишь боль…
— Но ведь все это обман, — сказал он. — Черт побери, ведь это сплошной обман! — Он замахнулся на нее рукой и почувствовал, как его рука прошла через невесомый холод, который очень напоминал ему Ивешку, которая отпрянула от него, прижимая руки к губам.
— Уходи отсюда! Пожалуйста, прошу тебя.
Неожиданно сзади него от сильного порыва ветра распахнулась дверь и снаружи пахнуло сыростью. Он взглянул на макушки мертвых деревьев, видневшиеся в сумрачном свете дня за перилами крыльца. Волны мелкого, похожего на облака тумана дождя ворвались в комнату. Ветер завывал и раскачивал что-то с такой силой, что звуки его могли разбудить мертвеца.
Петр с тревогой повернул голову, когда увидел искаженное страхом и ужасом лицо Ивешки: ее глаза округлились, а рот был непроизвольно открыт. В этот момент он почувствовал, что ветер за его спиной стих, будто встретил на своем пути какую-то преграду.
Он быстро повернулся, чтобы оказаться лицом к лицу с чудовищной мордой водяного, голова которого раскачивалась над перилами крыльца словно голова змеи, скользкая и блестящая, отсвечивающая чернотой на дожде.
— Так-так, — сказал Гвиур, — идешь туда, идешь сюда. Хозяину явно наплевать на тебя. Да, видно, так оно и есть, на самом деле. Он говорил, что ты должен появиться здесь.
Петр попытался было захлопнуть дверь, но порывами ветра ее отбросило назад, а водяной тут же ринулся к нему как змея, блокируя дверь и хватая своими небольшими, но цепкими лапами его ногу.
— Остановись! — закричала Ивешка. — Кави! Кави, не надо, прекрати это! Останови его, он хочет его убить…
Петр выхватил меч и нанес несколько ударов по голове водяного, в то время как змея тянула его за порог. Он ощутил боль в руке, и она тут же онемела. Все завертелось перед его глазами, смешавшись в сплошном водовороте: и небо, и земля, когда упругие черные кольца обхватили его. Меч выпал из его руки, а все тело, от руки к ребрам, пронзила страшная боль, особенно в тех местах, где Гвиур сжимал его своими кольцами.
— Наконец-то, ты достался мне, — сказал водяной, продолжая обвиваться вокруг Петра.
Затем он неожиданно отскочил от своей жертвы и зашипел:
— Соль! Соль! Какое вероломство!
Сквозь серую стену леса они уже различали высокую ограду огромного дома, который мог быть украшением любого большого города, а вместо этого стоял здесь в запустении, выветрившийся от непогоды и такой же серый, как и окружавшие его деревья.
— Здесь, — сказал Ууламетс, едва переводя дыханье.
И Саша, ощущая волнение в сердце, с чувствами, навеянными непрошеными мыслями об этом месте и детстве мальчика-Ууламетса, сказал:
— Мы что же, вот так просто и подойдем к нему?
— Пока кто-нибудь не остановит нас, — ответил Ууламетс, и начал преодолевать подъем, склон которого был размыт дождем и покрыт грязью. Он поскользнулся, и Саша не раздумывая поддержал его, совершенно не удивившись, когда старик оттолкнул его, когда они поднялись на самый верх, не впадая от этого в раздражение и не сосредоточивая свое внимание на таком отказе от посторонней помощи. Тишина — вот что сейчас требовалось им обоим: скрытность и внезапность появления.
Это должно было подбодрить Черневога, уверить его в собственной силе и собственной ловкости, убедить в том, что старый Илья Ууламетс уже ни на что не способен, кроме ошибок, и нет никаких причин беспокоиться о столкновении с ним, к которому Черневог так долго готовился. Все, находящееся поблизости, что имело хоть какую-то силу, боялось Черневога, даже лешие.
В это было легко поверить, особенно легко потому, что именно эту мысль Черневог послал им, и она, посланная ими назад, словно эхо, вернулась к нему, имея лишь еле заметные искажения, вполне подходящие для его подозрительного бессердечного нрава:
«Остерегайся Ивешки.
Она не любит тебя. Разве ты мог рассчитывать на это? Она и никогда не любила тебя: она лишь хотела обрести побольше силы для себя самой».
Тем временем, Саша вновь ощутил, как его охватывает слабое сомненье, проникающее откуда-то совсем с другой стороны, похожее скорее на уверенность, что Петр был жив и находился рядом с Черневогом.
Саша даже качнулся, почувствовав жестокий холодный толчок недоверия к Ууламетсу, вспоминая, как тот не пожалел бы никого, даже Ивешку, не говоря уже о Петре или о нем самом, для своих целей, и, следовательно, сейчас не могло быть и речи о спасении Петра.
Тогда Ууламетс вновь схватил его за руку и сказал:
— Следи за собой, следи за собой, малый. Все, что ты чувствуешь сейчас, это все тоже исходит от него. Ты не можешь позволить себе верить в это.
Но несмотря на это у него росла уверенность, что он знает, где был Петр: за ближайшим деревом, в том самом дворе, которого он никогда не видел, а знал лишь только по воспоминаниям Ууламетса. И еще он был уверен, что Ивешка указала путь к Черневогу и приняла в дар его силу, которую Петру было не жаль…
Что же касается Саши Мисарова, то ему предназначалась весьма соблазнительная мысль, шептавшая о том, что если он всего-навсего останется в стороне, если он согласится на это, то тогда Черневог сделает его всесильным и могучим над людьми во всем мире, что всегда презиралось им, не потому что Черневог не принимает его в расчет, он вполне оценил и почувствовал его пребывание рядом с Ууламетсом, но в отличие от последнего, он более расположен к молодым…
Мальчик, который связал себя обещанием с Черневогом, должен стать частью его окружения, его дома, его жизни вместе с Ивешкой, вместе с Петром, вечной жизни, чтобы управлять городами и княжествами, если этого захочется ему…
Или он может умереть, но прежде увидит, как умрет Петр…
— Если Петр там, — тяжело дыша сказал Ууламетс, — то Черневог наверняка не убил его, по крайней мере он не сделает этого до тех пор, пока он не выведет из равновесия тебя. Деревья! Помни о деревьях, малый!
Он не стоил ровным счетом ничего и на самый худой конец мог послужить лишь заложником, а точнее оружием в руках Черневога, точкой раскола между Ууламетсом и Сашей, которые собирались прийти сюда…
Возможно, что Черневог хотел, чтобы он знал об этом, или этого хотел Гвиур. Или, наконец, он оказался столь проницательным, что и сам узнал кое-что, без объяснений всяких колдунов: он теперь был не вполне уверен в том, откуда приходили к нему посещавшие его мысли. Так он размышлял, сидя на том самом месте, куда Гвиур затащил его: в самом грязном месте двора, почти рядом с засохшим деревом… Тут он вспомнил, как прямо здесь Черневог немедленно отобрал у него тот мешочек с солью, который еще Саша дал ему в самом начале их путешествия.
Боже мой, и он не разу не вспомнил об этом. Может быть, в этом и была своего рода удача, которой обрадовался бы любой колдун, но Петр позволил Черневогу забрать ее и выбросить в грязь…
Со смехом. О Боже!
— Покарауль его, — сказал Черневог водяному, и добавил, обращаясь к Петру: — Они все еще идут. Старик обманывает твоего молодого друга, точно так же, он обманывал меня или свою дочь, в конечном счете продолжая удерживать его около себя, пока тот не потеряет рассудок, уверяю тебя. Но ты должен вернуть его.
К тебе, подумал Петр, и отвернулся к мягкому холодному стволу дерева, ожидая почувствовать боль, которая должна была последовать за его отказом.
— Разве ты не обязан ему ничем, чтобы сделать это? — спросил Черневог.
Только не сопротивляйся, продолжал убеждать его Черневог в который уже раз, заверяя его в том, что даст ему все, что только пожелает Петр…
И только Ивешка продолжала держаться. Боже мой, подумать только, она пыталась делать это там, где кровь и плоть готовы были вот-вот отступить, а Черневог, который убил бы его без всякой жалости, все еще продолжал держать его живым…
— Ивешка одумается, — сказал Черневог. — Я полагаю, что тебе это понятно. А разве ты не должен сделать то же самое? Ведь ты должен спасти своего молодого друга, у которого есть такие задатки. Ты можешь достаточно получить в этой жизни, и ты можешь сделать так много добра. От тебя же не требуется ничего.
Петр не удержался и в конце концов заплакал. Черневог же, тем временем, вернулся в дом, оставив Петра изможденного переполнявшими его сомнениями об Ууламетсе и о самом Черневоге. Он свесил голову и попытался собраться с мыслями, не обращая внимания на легкий шорох змеиных колец, то и дело скользящих по дереву и случайно задевавших его ноги. Гвиур прошептал ему с леденящим свистом и шипеньем:
— Теперь, я вижу, ты уже не такой бойкий? И не такой ловкий, в конце-то концов. Как ты разочаровал ты своих друзей, да еще и женщину…
Никого он не разочаровывал, подумал Петр, припоминая Дмитрия, припоминая заявление чуть ли каждого родителя в Воджводе… Каждый из них ожидал, что он окажется неудачником.
— Они приближаются, — продолжал Гвиур, и слегка подтолкнул его своей головой, пристраивая челюсть около его щеки. — Взгляни, взгляни, прямо на вершине холма.
Саша и Ууламетс. Он смог различить их прямо со своего места, сквозь ветки, под серым в коротких отблесках небом. Он видел, как они оба направлялись прямо к дому, то ли по своей воле, то ли по чужой.
— Теперь ты узнаешь, — сказал Гвиур, наваливаясь нижней челюстью Петру на плечо, и тот почувствовал, как в лицо ему пахнуло речной гнилью.
— Боже мой! — Петр едва не свалился под тяжестью змеи. — Пошел прочь от меня! Саша, черт побери, спасайся, ради Бога!
— Петр? — Слабый сашин голос тем не менее долетел до него на таком расстоянии, и показался ему слабым и испуганным. Он видел, как мальчик бросился со всех ног.
К нему.
Я приношу одни несчастья, подумал Петр, проклиная самого себя…
В поединке между колдунами каждый игрок, кроме него самого, мог мешать кости…
Сын игрока понимал все хитрости игры, когда видел ее.
— Он сейчас в доме! — закричал Петр, и в тот же момент, быстрее, чем он смог отбежать в сторону, кольца водяного плотно обвились вокруг него. — Черневог в доме: хватайте его!
Саша словно застыл, глядя на дом, а Петр чувствовал, как начинают трещать его ребра, а швы на одежде уже лопнули, когда он пытался отделаться от змеи.
Неожиданно, что-то небольшое, крылатое и черное появилось в узком пространстве между лицом Петра и головой Гвиура, устремив свой клюв в глаза водяного.
Яркая вспышка света, от которой стыла кровь и останавливалось сердце, разорвала двор, а за ней последовали раскаты грома.
Саша, растянувшись в грязи, старался добраться до Ууламетса, в то время как горящие остатки бани летели вокруг них.
А в это время он думал, что Ууламетс хочет, чтобы молния ударила мимо Черневога. Вспышки прорывались над их головами, от чего даже поднимались их волосы, а по коже бегали мурашки.
Ууламетс хотел, чтобы молнии обратились к дому, но Саша в последний момент уклонился от этого, проявляя несогласие и идя на компромисс во всем, что касалось имущества Черневога…
Он даже припомнил голоса своих родителей, раздававшиеся из горевшего дома…
— Саша! — Это кричал Петр, в то самое время, когда молнии вновь целились в них, и старик во второй раз пожелал, чтобы они ударили в дом…
Теперь Саша был вместе с ним, объединяя свое желание с желанием старика, неожиданно проникнувшись опасностью, которая угрожала Петру.
Небо раскололось над ними, будто раскололся мир, прорезанный яркой вспышкой. Восточная часть дома, поднимавшаяся вверх словно башня, стала ослепительно белой, а потом в воздух взлетели тучи горящих деревянных обломков.
Огонь охватил обломки башни и прилегающую часть крыши, и, подгоняемый ветром, что входило в намерения Ууламетса, рвался внутрь дома.
— Молнии всегда предпочитают все самое высокое, — пробормотал Ууламетс, а Саша в это время страстно хотел, чтобы завывающий ветер и искры от начинавшегося пожара ринулись в сторону водяного, он желал, тем самым, чтобы Петр был свободен. И он и старик должны были сконцентрировать свое внимание, чтобы очередные молнии летели в направлении Черневога как можно чаще.
Молнии же летели попеременно, то на них, ударяя в грязь, покрывавшую двор, то опять в сторону дома. Саша обхватил себя руками, чтобы хоть как-то защититься от сыплющихся с неба ударов, и при очередной вспышке упал на спину. А когда он встал на колени, а потом поднялся на ноги, он уже ничего не смог разглядеть: ни дерева, ни Петра. Перед его глазами стоял лишь рвущийся на части под ослепительными вспышками окружающий мир, а все звуки в его ушах были поглощены оглушительным ревом. Он стоял ослепший, оглушенный и беспомощный, не понимая что происходит.
— Петр! — закричал он тогда, и Ууламетс, проклиная его за глупость, указал ему на дом, в котором где-то был все еще живой Черневог, и, следовательно, еще не покончивший с ними…
Тем временем, Гвиур корчился от боли, нанося во все стороны удары упругими кольцами, а Петр старался встать из грязи, чувствуя боль в каждой части тела. Он пытался, стоя на коленях, убраться как можно дальше от мерзкого существа, помогая себе одной рукой, в то время как вторая без движений болталась где-то под ним: скорее всего, была сломана, как считал он сам. Он старался лишь двигаться как можно скорее, почти ослепший и оглохший от боли и раскатов грома.
Внезапно здоровой рукой он нащупал что-то твердое, втоптанное в жидкую грязь. Это был промокший тряпичный ком, перевязанный тонкой веревкой: и он узнал, что подложило ему под руку вовремя посланное удачное желание колдуна, в тот самый момент, когда водяной, шипя как раскаленный кусок железа, нанося во все стороны тяжелые удары, вслепую ринулся к нему.
Петр сжал промокший мешочек в руке, перевернулся и сел, поджидая, когда змей приблизится к нему. Он ухватил веревку зубами и торопливо ослабил ее.
Мешочек был развязан, когда Гвиур все еще приближался к Петру, и наконец его холодное дыханье ударило его в лицо.
Тогда он с силой бросил соль, целясь прямо в водяного.
Гвиур завизжал, попятился назад, и Саша уже понял, что случилось, и Ууламетс сам видел это. Он протянул руку, обнял его и пожелал, чтобы и слух и зрение вновь вернулись к нему…
— Малый! — сказал старик в тот момент, когда свет, слепивший глаза, приобрел красный оттенок, а потом стал черным, превращаясь в мглистую дымку. — Он собирается выходить, малый. Сам Черневог собирается выходить, так что забудь о водяном, и будь внимателен!
Саша моргнул, протер слезящиеся глаза и, взглянув в сторону дома, увидел как на крыльце появился светловолосый молодой человек и направился прямо к ним, держа в руках книгу.
— Петр! — позвал Саша, подчиняясь естественному желанию, чтобы Петр был вместе с ними. Но совершенно неожиданно он почувствовал мучительный страх от того, что теряет Петра из вида. Кроме того, ему казалось, что молнии обрели прежнюю силу, а между ними вновь замелькали случайные призраки, холодные и пронзительно кричащие. Теперь молнии были направлены в то место, где находился Петр… Одна из них ударила прямо в дерево, с оглушительным грохотом, так что земля задрожала у них под ногами.
— Черневог! — закричал Ууламетс, несмотря на сильный ветер, пытаясь привлечь внимание своего врага и Саши. — Вспомни свое ученье, вспомни, молодой дурак, то, что я говорил тебе о безрассудстве…
Худенький светловолосый мальчик подошел к дому на берегу реки, его замкнутость говорила о том, что у него было гораздо больше силы, чем достаточно для любого молодого колдуна, столь же высокомерного, как и он…
Он очень опасен, подумал Саша. Этот мальчик был глуп, но имел определенный дар…
Ууламетс говорил громко, стараясь перекричать ветер:
— Я преподам тебе еще один урок, парень! Есть способ уничтожить прошлое!
— Сдается мне, что ты потерял остатки ума, старик!
— Но ведь это же так просто, Кави. Разве тебе не хотелось бы узнать конечные результаты? И свести их на нет!
— Так тебе понадобилось прошлое, старик? Я тебе покажу его!
Мысли Черневога метнулись далеко назад, но в них появился не Ууламетс, сидящий с книгой около очага, а Драга. Затем вновь молодой Черневог, в десять-двенадцать лет. А затем уже в шестнадцать, в постели у Драги…
— Любовник Драги! — громко сказал Ууламетс и рассмеялся с сарказмом, от которого Сашу бросило в дрожь. — Бог ты мой, женщина сбегает из моей постели, чтобы соблазнять красивых мальчиков, ни больше, ни меньше! Я должен был бы знать, что вы были очень осторожны. Так значит, это все Драга. Она подбивала тебя к воровству, малый?
В этот момент в завываниях призраков появились паузы.
— Этого не было, — сказал Черневог, — это все Драга.
— Спроси себя самого.
Еще одна пауза.
— Бедный малый, — сказал Ууламетс.
— Бедный малый, — воскликнул Черневог, и Саша пожелал, чтобы внимание Черневога было обращено на них обоих, чтобы он понял, что они оба знали все о Драге, и не только о ней.
— Я убил ее, — сказал Черневог. От скопления молний у всех троих поднимались волосы, и ветер трепал их во все стороны. Черневог выглядел как сумасшедший. — Я убил ее, когда она зашла со мной очень далеко, старик… Я спал с твоей женой, неужели тебя это не заботит?
— Не более, чем ее, — сказал Ууламетс. — Ведь это она использовала тебя, малый. Она же съела тебя живым.
Молнии продолжали бить, продолжали бить то ли в них, то ли в Черневога. Саша чувствовал, как у него шевелятся волосы, а между пальцами рук пляшут искры-молнии…
И он желал, чтобы молнии били по-прежнему в баню, в то место и по тому направлению, которому никто не сопротивлялся, и которого никто не ожидал. Земля вздрагивала от ударов, призраки кричали.
Неожиданно, сквозь клубящийся дым, сзади Черневога появился Петр. Саша увидел его, выдавая его присутствие своей невольной мыслью, и неожиданно решил, что Петр представляет опасность для них, отвлекая его внимание от Ууламетса, ослабляя их собственную защиту, в то время как все больше и больше молний сверкало в воздухе.
Ууламетс, напрягая свою волю, желал сам, когда неожиданно…
Черневог, ослепленный последней яркой вспышкой, повернулся… и тут же получил удар, единственный удар камнем по голове, который нанес ему Петр в тот самый момент, когда Ууламетс сам упал около Саши. Саша, обезумевший, все еще тщетно пытался поднять старика, когда тот скользнул из его рук на землю.
Черневог упал, еще раньше упал Ууламетс, призраки с криками канули в тишину, а Саша стоял на коленях перед Петром, отделенный от него Ууламетсом и Черневогом, все еще ощущая внутри себя память Ууламетса, но уже не ощущая самого источника воспоминаний. В том месте, где до этого постоянно чувствовалось присутствие, теперь была лишь переполнявшая его тишина.
— Что с дедушкой? — спросил Петр, под шум и треск горевшего дома.
— Я думаю, что он умер, — сказал Саша, не двинувшись с места, и увидел что Петр, подняв камень, собирался снести голову Черневогу раз и навсегда.
Может быть, именно сашино желание остановило его, а может быть, это было собственное желание Петра, когда рука его медленно опустилась вниз, и на лице застыли поблескивающие капельки пота.
— Ради Бога, скажите мне, что нам с ним делать?
Память подсказывала, что. Напоминание было таким настойчивым и сильным, что Саша даже вздрогнул: «Желай только добра».
Память же протянула его руку, точно так же, как не раз проделывал с ним Ууламетс, и он осторожно коснулся пальцами лица Черневога, как раз над самыми бровями, и пожелал ему долгого сна без всяких сновидений.
— Петр! — закричала Ивешка откуда-то со стороны дома, где еще полыхал огонь. Саша смог разглядеть ее, когда она уже была на крыльце и торопливо спускалась, держась за перила. Ее лицо и изношенное голубое платье были покрыты копотью и сажей. Петр рванулся было в ее сторону, и споткнулся, с трудом удержавшись на ногах, а Ивешка уже со всех ног бежала к нему, прямо в его объятья, приговаривая: — Саша? Папа?
Память вновь подсказала ему ясно и отчетливо, так что Саша почувствовал, будто Ууламетс еще раз пережил свою смерть: «Сделай, это, малый. Позаботься о моей дочери…"
Память напомнила ему: «Воскрешение всегда стоит чьей-то жизни».
И Саша вновь подумал о том, что старик был намерен убить Петра или его самого: ему было безразлично, как именно это произойдет, он не собирался умирать сам ради нее. Но он проложил для него путь к прошлому Черневога, чтобы он мог победить, только и всего.
И поэтому он не знал, что сказать Ивешке.
Но в конце концов он все-таки сказал, потому что хотел закончить с этим, и не хотел ничего скрывать от нее за приличествующей маской:
— Он передал мне все.
Но он не думал, что Петр должен был хоть что-то понять.
— Помоги мне затушить огонь, — сказа он, пока Ивешка молчала. Она даже не плакала, а просто молча продолжала стоять, бледная и потерянная. Потом она посмотрела ему в глаза, и он встал, продолжая смотреть на нее, чувствуя сколь велики и сколь запутанны охватившие его воспоминания.
Казалось, что они никогда не кончатся.
— Что происходит? — спросил Петр. — Что случилось, черт возьми?
— Огонь, — повторил Саша, обращаясь к Ивешке. — Помоги мне, пожалуйста, Ивешка.
Они нашли мертвого ворона, сжавшийся комочек перьев, недалеко от расщепленного дерева, и длинную-предлинную лужу, тянувшуюся к ручью.
Петр поднял его, разгладил перья, чувствуя неподдельную жалость к этому созданью, которое спасло его, даже если оно и было просто глупой птицей. Он вернулся назад и положил его рядом с Ууламетсом, вокруг которого они уже сложили груду камней, похожую на пирамиду.