Черри Кэролайн. Угасающее солнце: Шон'джир

   Ньюн сдвинул брови. Глаза его мигнули. Он протянул изящную, золотистую руку и коснулся рукава Дункана. Это был странный жест, акт сострадания — Стэн достаточно изучил мри, чтобы понять это.
   — Не умирай, — серьезно попросил его мри.
   Дункан едва сдержал готовые прорваться рыдания.
   — Мы должны играть в шон'ай, — сказал Ньюн.
   Это было безумием. Дункан хотел было отказаться, потому что руки его дрожали, и он знал, что будет промахиваться: ему показалось, что лучшего способа покончить с собой не придумаешь. Но мягкость Ньюна обещала другое, обещала дружбу, занятие на долгие часы. Игрок не мог думать ни о чем другом, когда играл в шон'ай.
   По соседству с красной звездой, пять дней без прыжка, они играли в шон'ай и говорили друг с другом, незакрытые вуалями. Игру сопровождало песнопение, и руки отбивали ритм — так играть было еще труднее. Но Дункан научился, и теперь, даже засыпая, он чувствовал этот ритм, который завораживал, завладевал всем его разумом; и впервые за много-много ночей он спал глубоким сном, и утром он ел больше, чем, как ему казалось, был способен.
   На шестой день, рядом со звездой, ритм игры стал более быстрым, и Дункан терпел боль от попадания по кости, и научился обходиться без сострадания Ньюна.
   Еще дважды стержень попадал в него: один раз Стэна подвели нервы, а другой — собственная злость. После первого раза он разозлился и бросил стержень, нарушив правила игры. Ньюн вернул ему стержень с такой ловкостью, что Стэн растерялся. Дункан вытерпел боль и понял, что потерять сосредоточенность из-за страха или гнева означало испытать более сильную боль и проиграть игру. Он заставил себя собраться и играл в шон'ай всерьез, пока еще с жезлами, а не с острой сталью, как играют келы.
   — Почему, — спросил он Ньюна, когда у него накопилось достаточно слов, чтобы спрашивать, — играя, вы раните своих братьев?
   — В шон'ай играют, — сказал Ньюн, — чтобы заслужить жизнь, чтобы постичь разум Народа. Кто-то бросает. Кто-то получает. Мы играем, чтобы заслужить жизнь. Мы бросаем. Руки пусты, мы ждем. И мы учимся быть сильными.
   В Игре был порог, за которым лежал страх, и те, кто играл, знали наверняка, что пощады не будет. Об этом можно было на некоторое время забыть, пока темп был под силу, и лишь потом осознать, что это всерьез и что темп увеличивается. Страх поражал нервы, и Игра растворялась в боли.
   «Играй, — посоветовал ему Ньюн, — чтобы заслужить жизнь. Бросай свою жизнь, кел'ен, и лови ее в свои руки."
   Он слушал и понял наконец, почему мри испытывает огромное наслаждение от этой игры.
   И он впервые познал своего рода безумие, которое позволяло мри не только выжить, но и наслаждаться чудовищными ощущениями прыжков, в которых корабль бросал себя с кажущейся беспорядочностью от звезды к звезде.
   Они прыгали еще дважды, и Дункан спокойно ждал, когда прозвенит тревога и начнется растворение. Он наблюдал за мри, зная, о чем думает стоящий перед ним кел'ен… зная, как расслабиться и бросить себя без остатка в ритм Игры, чтобы последовать за кораблем и не бояться.
   Дикий смех охватил его, когда они выходили из второго прыжка: в планетарной разведке его учили, как выжить, но то, как это происходило в Игре, было чем-то совершенно чуждым — беззаботное безумие, в котором и состояло мужество мри.
   Кел'ен.
   Он что-то потерял, нечто, чем дорожил когда-то; и так же, как и тогда, когда он швырнул в забвение все остальное, что прежде принадлежало ему, чувство утраты было смутным и отдаленным.
   Ньюн молча смотрел на него оценивающим взглядом, и Стэн встретил этот взгляд прямо, все еще не в силах избавиться от мыслей об утрате. Один из дусов, малыш, обнюхал его руку. Стэн отдернул ее, отвернувшись под укоризненным взглядом Ньюна, и пошел в свой угол — поступь его была твердой, хотя чувства отказывались поверить в это.
   Он не был тем, кого отправлял Ставрос.
   Он сел на свое убогое ложе и взглянул на календарь, который он начал выцарапывать и который забросил. Прошлое больше не имело значения; важно было лишь то, что теперь у него будет достаточно времени, чтобы он действительно мог забыть.
   Забыть письменность, забыть человеческую речь, забыть Кесрит. В его прошлом имелись пробелы, да и в настоящем их тоже хватало — взять хотя бы те ужасные и заполненные лихорадкой часы; а иногда его память выкидывала фокусы и почище — Стэн вспоминал какие-то вещи, которые казались слишком странными в этом корабле, в этом долгом путешествии.
   Мрак, о котором говорил Ньюн, начал проглатывать это, ибо в нем не существовало меры, и направления, и причины.
   Тем же самым куском металла, которым делал отметки, Дункан затер их, уничтожив записи.

12

   Дни складывались в месяцы. Дункан проводил их, тщательно соблюдая распорядок, разбирая узлы машин, которые не нуждались в этом, и вновь собирая их — лишь бы быть занятым… играл в шон'ай, если Ньюн соглашался; запоминал бессмысленные цепочки имен и постоянно твердил про себя на хол'эйри слова, которым он недавно научился, занимая руки игрой узлов, которой Ньюн научил его, или на камбузе, или еще каким-нибудь занятием, которое пришло ему в этот момент в голову.
   Он научился обязательной для келов работе по металлу; научился вырезать — сделал из пластика глуповатую фигурку дуса, и сначала не знал, что с ней теперь делать; но потом ему пришла в голову неожиданная мысль.
   — Отдай его госпоже, — сказал он, когда дус, как ему показалось, стал вполне похож на настоящего; и сунул фигурку в руки Ньюна.
   Мри, казалось, расстроился.
   — Я попробую, — пробормотал он со странной серьезностью, и сразу же поднялся, и пошел, как будто просьба Дункана была делом огромной важности.
   Он вернулся не скоро, и устроился на полу, и поставил маленькую фигурку дуса между ними на циновку.
   — Она не приняла, кел Дункан.
   Никакого оправдания отказа госпожи; Ньюн не мог извиняться за приговор Мелеин. Стало ясно, почему Ньюн не хотел даже попытаться взять подарок для нее, и через мгновение лицо Дункана вспыхнуло. Он не одел вуаль, но угрюмо смотрел вниз, на отвергнутую нескладную маленькую фигурку.
   — Ну что ж, — сказал он, пожав плечами.
   — Бу'айна'эйнейн… ты вторгся, — сказал Ньюн.
   «Дерзкий», — перевел Дункан, по-прежнему заливаясь краской.
   — Еще не время, — сказал Ньюн.
   — А когда придет время? — резко спросил Дункан, слыша мягкий вздох мри. Ньюн закрыл лицо вуалью, обидевшись, и поднялся.
   Брошенная маленькая фигурка лежала там два дня, пока Ньюн, коснувшись Стэна, негромко спросил, может ли он взять ее.
   Дункан пожал плечами.
   — Бери, — сказал он, радуясь, что может наконец избавиться от нее.
   Та исчезла в складках внутренней мантии Ньюна. Ньюн поднялся и вышел из каюты. Дусы двинулись следом и вернулись, и, обеспокоенные, вышли снова.
   В главном коридоре проходила незримая граница. Дункан знал места, куда он может пройти внутри корабля, а куда — нет, и не пытался нарушить запрет. Он был отстранен не от работ по кораблю, а, главным образом, от общества Мелеин; Ньюн входил и выходил оттуда, но Стэн не мог.
   Сейчас Дункан, подгоняемый человеческим упрямством, решил посмотреть, куда же Ньюн ушел с фигуркой; шаги Стэна постепенно замедлялись и наконец замерли в коридоре, который он не видел целую вечность: дойдя до его поворота, Дункан даже представить себе не мог, что осмелится зайти так далеко — и теперь, оказавшись здесь, успокоился и задумался.
   Лампы вокруг были выключены, и в воздухе чувствовался слабый запах мускуса, который фильтры не уничтожали полностью. Огромная коричневая тень, и рядом с ней — вторая, сидели в тени перед открытой дверью: дусы — значит, Ньюн здесь, — подумал он.
   Земляне отличались упорством; но и мри тоже было свое собственное упорство, которому научился и Стэн, и которое он уважал в Ньюне.
   Дело было в том, что, позови он мри, тот не отзовется.
   Но и мри можно было заставить.
   Молча, почтительный к барьеру, Дункан подоткнул мантию между колен и, скрестив ноги, опустился на пол — ждать. Дусы, казавшиеся тенями у далекого дверного проема, стояли и нервно втягивали носами воздух, навязывая ему свою неуверенность. Дункан не хотел идти у них на поводу. Он не двигался. Через некоторое время малыш прошел половину пути и лег, глядя на него, опустив голову между массивными лапами. Когда Стэн остался спокоен, дус снова поднялся и прошел оставшуюся половину пути, и, в конце концов, против воли Дункана, подошел и обнюхал его ногу.
   — Яй! — упрекнул его негромко Дункан. Дус улегся и, едва коснувшись Стэна, вздохнул.
   И в дверном проеме появилась более черная тень, посверкивавшая здесь и там металлом.
   Ньюн.
   Мри остановился, ожидая. Дункан поднялся на ноги и настороженно замер рядом с границей.
   В длительных беседах с Ньюном нужды не было — мри уже заметил Стэна, и, поразмыслив, поманил его пальцем.
   Дункан шагнул вперед, в тень, дус — за ним по пятам; Ньюн ожидал его у дверей; и со свойственным землянам благоразумием Стэн хотел было спросить Ньюна, что случилось, почему его пригласили сюда. Но Ньюн, по-прежнему молча, махнул рукой влево, направляя его внимание на каюту, из которой вышел.
   Здесь прежде находилась часть кают экипажа. Тяжелый запах мускуса висел в полумраке, где все было завешено черной тканью. Единственным источником света служило настоящее пламя, отблескивающее искрами на овоиде, который покоился у дальней стены отсека, позади утонувшей в тени стальной решетки. Трубопроводы поднимались по бокам дверного проема, словно колонны, оставляя проход лишь для одного.
   — Входи, — послышался за его спиной негромкий голос Ньюна.
   Стэн ощутил, как рука Ньюна коснулась его между лопаток, и, чувствуя, как его кожа в полумраке покрывается мурашками, помимо своей воли пошел вперед, где дрожало такое опасное на корабле пламя, а фимиам был плотным и приторным. Он и раньше чувствовал этот исходящий от одежды мри аромат, который у него ассоциировался с ними; Дункан считал его естественным для них, хотя в стерильных лабораториях запах не ощущался.
   Дусы дышали позади них — столбы мешали им войти.
   И на несколько мгновений установилась тишина.
   — Ты видел подобное святилище прежде, — сказал Ньюн низким голосом, от которого по коже Стэна еще сильнее побежали мурашки. Повернув голову, Дункан посмотрел на мри; сердце его бешено заколотилось, когда он вспомнил Сил'атен, и предательство, которое совершил. На один ужасный миг ему показалось, что Ньюн все знает; но потом Дункан убедил себя, что мри сам первым позвал его, впервые позволил ему войти сюда.
   — Я помню, — хрипло проговорил Дункан. — Это из-за этого вы держали меня подальше от этой части корабля? А почему вы разрешили мне войти сюда сейчас?
   — Разве я ошибся? Разве ты не хотел этого?
   В голосе Ньюна по-прежнему звучало спокойствие, которое завораживало. Дункан промолчал и взглянул в другую сторону, где за своим экраном покоился пан'ен, на мерцание теплого золотого света на серебре.
   Мри.
   Теперь в этом отсеке не звучало эхо голосов землян, его прежних хозяев; здесь не осталось ничего, что бы напоминало о грубоватых шутках и простых человеческих радостях, которые некогда царили здесь. В отсеке находился пан'ен. Здесь, в этой цитадели мри, была заключена эпоха, и память о том, что Стэн совершил и в чем не мог признаться им.
   — В каждом эдуне Народа, — сказал Ньюн, — было святилище, и в каждом святилище хранились Пана. Ты видишь экран. Вот та черта, которую не может преступить нога кела. То, что покоится за ним, келов не касается. Это символ истины, кел Дункан. Пойми это и запомни.
   — Почему ты впустил меня сюда?
   — Ты кел'ен. Даже самый ничтожный из кел'ейнов волен войти во внешние святилища. Но кел'ен, который дотронется до пан'ена… который пересечет черту и попадет в святилище Сенов… он приговорен, кел Дункан. Ты помнишь стража святилища?
   Кости и черная одежда, жалкие остатки смертного внутри гробницы — воспоминание было настолько ясным, что его бросило в холод.
   — Много кел'ейнов, — сказал Ньюн, — отдали свои жизни, чтобы охранять Пана; другие, которые несли его, умерли за такую честь, храня секрет этого места, подчиняясь приказам госпожи. Но тебе это не ведомо.
   Сердце Дункана забилось сильнее. Он осторожно взглянул на мри.
   — Нет, — сказал он; и ему вдруг страстно захотелось убежать прочь.
   Но рука Ньюна уже легла на его плечо, подтолкнув Стэна к экрану; там мри преклонил колени, и Дункан опустился рядом с ним. Темный экран дробил сияние и форму пан'ена на ромбоидальные осколки. Позади беспокойно ворчали отставшие дусы.
   Наступила тишина. Дункан неслышно выдохнул, поняв наконец, что бояться нечего.
   Ньюн долго сидел неподвижно, положив руки на колени и глядя на экран. Дункан не осмеливался повернуть голову, чтобы взглянуть в его лицо.
   — Ты узнаешь это место? — в конце концов спросил его Ньюн, по-прежнему оставаясь неподвижным.
   — Нет, — ответил Дункан. — Тех слов, что ты дал мне, недостаточно, чтобы спросить. Что это место значит для тебя?
   — Основателем касты Келов был Сэй'эн.
   — «…Подаривший законы, — подхватил Дункан песнопение вслед за умолкнувшим Ньюном, — в помощь Матери Сайрин. И закон Келов один: служить госпоже…"
   — Это Кел'ис-джир, — сказал Ньюн. — У каждой главной песни есть основная часть, которую изучают в первую очередь; затем каждое из основных слов расширяется в другую песню. В и'атрэн-э Сэй'эна двадцать одно основное слово, каждое из которых дает начало другой песне. Это один ответ на твой вопрос: здесь кел'ейны разучивают главные песни. Здесь встречаются три касты, хотя каждая из них держится особняком. Здесь, в непосредственной близости от Пана, лежат умершие. Здесь мы внимаем присутствию Сэй'эна и иных, которые были даны Народу, и помним, что мы — их дети. — Наступила долгая тишина. — Сэй'эн не был твоим отцом. Но склонил тебя к закону Келов, и ты можешь приходить сюда, и никто не прогонит тебя. Я могу научить тебя закону Келов. Но всему, что касается Пана — нет. Лишь госпожа может изучать их, когда пожелает. Таков закон: каждая каста учит лишь тому, что знает лучше всего. Келы — это Рука Народа. Мы — Лицо Народа, которое видят чужие, и поэтому мы носим вуали. Нам неведома высшая мудрость, и мы не читаем письмена: мы лицо, что Повернуто Вовне, и у нас нет ничего, чтобы чужие не могли изучить нас.
   Это объясняло многое.
   — Все чужие — враги? — спросил Дункан.
   — Этого Келы не знают. Жизни Келов составляют жизнь Народа. Регулы наняли нас. В песнях поется, что мы служим наемниками, и эти песни очень старые, гораздо старше нашей службы у регулов. Это все, что мне известно.
   И Ньюн, сделав почтительный жест, поднялся. Дункан собрался с силами и последовал за ним во внешний коридор, где ждали дусы. Животные излучали удовольствие. Дункан старался не обращать на это внимания, пытаясь сохранить ясность своих чувств… и в страхе сознавая… что все его усилия сводятся на нет мри и дусами.
   В холле Келов они разделили чашку соя. Ньюн, казалось, пребывал в довольно приподнятом настроении; глаза его, что еще недавно напоминали мертвое янтарное стекло, казались необычайно выразительными.
   Словно, подумал Дункан, то, что он отправился искать святилище, Ньюну понравилось. Дункану вдруг пришла в голову мысль, что долгое молчание могло нагнать тоску не только на него самого, но и, вполне возможно, на Ньюна, вынужденного делить кров с существом куда более чуждым мри, чем дусы, которые понимали Ньюна гораздо хуже… с существом, которое Мелеин не одобряла.
   Они спокойно поговорили о предстоящим вскоре прыжке и о том, что необходимо было сделать завтра. И в прошлом, и в будущем существовало немало дел, о которых они не упоминали. Дункан много о чем хотел бы расспросить Ньюна, воспользовавшись разговорчивостью мри — как расспросил бы другого землянина… и вопросы эти касались, главным образом, прошлого — чтобы лучше узнать собеседника: «Какова была жизнь на Кесрит, когда там находились лишь регулы и мри? Откуда ты? Каких женщин ты знал? Чего хотел от жизни?» Но Кесрит надо было забыть — как и многое другое, что касалось его собственных воспоминаний… земных… запрещенных. Прошлого больше нет; будущее наполняли неясные образы… кел'ена они не касаются, он не должен интересоваться ими, смотреть на них, запоминать… как и то, что находится за экраном.
   Дункан допил сой, отставил чашку в сторону, где устроился дус — тот сразу потянул к ней свой нос.
   — Я хочу сыграть с тобой в круге, — сказал Ньюн.
   Игра… так продолжалось уже день за днем… каждый день одно и то же. Однообразие потихоньку начинало сводить с ума. И сегодня, все еще под впечатлением от посещения святилища, Дункан закусил губу и, решив усложнить себе жизнь, ответил по-другому.
   — С оружием, — сказал он.
   Глаза Ньюна испуганно мигнули. Он задумался, потом вытащил из-за пояса ав-тлен — длинный, в две ладони, нож. Ньюн положил его перед собой; потом слева, чуть в стороне, легли пистолет и тяжелые шнуры — кэй'ислэй, которые свешивались с его пояса и были изукрашены орнаментом больше, чем оружие. И из внутреннего кармана своего пояса мри извлек два небольших, с рукоятками, клинка — ас'сеи, которыми Келы играли в шон'ай. Все это лежало теперь на циновке между Дунканом и Ньюном: пистолет — слева, а ин'ейн, древнее оружие, справа.
   — Здесь нет ав-кела, — сказал Ньюн. — Но он здесь не нужен.
   Меч кела: Дункану был знаком этот острый, как бритва, трехфутовый клинок; он еще недавно вернул его мри, и теперь меч лежал, завернутый в ткань, рядом с убогим ложем Ньюна.
   — Ты можешь брать их, — сказал Ньюн; и, когда Дункан поднял изящные лезвия ас'сеев, добавил: — Осторожнее. Со всем этим оружием, кел Дункан, обращайся очень осторожно. Что касается… — он махнул рукой на пистолет, — здесь я могу не опасаться за тебя. Но кел'ен, который сразу же, с детства, начинает играть в Игру со сталью, гибнет. Ты же едва-едва можешь играть с жезлами.
   Знакомый липкий холодок страха заставил тело Дункана покрыться мурашками, когда землянин взял в руки это неприметное оружие; то был не панический ужас — Дункан давно уже научился справляться с ним, когда начинал Игру… лишь пронзительная мысль о том, что это смертоносное оружие было куда более чуждым, более затрагивающим личность и требующим куда большего, чем Стэн мог себе представить до сих пор. Он прикинул мастерство Ньюна и рефлексы мри, которые даже на первый взгляд казались на смертоносную частичку быстрее человеческих, и внезапно испугался, что не готов к подобному испытанию, и что именно такого признания ждет от него Ньюн.
   — Мне кажется, — сказал Дункан, — что не так уж и много кел'ейнов погибло, пытаясь научиться играть сталью.
   — Такая смерть почетна.
   Стэн взглянул в открытое лицо мри, ища хотя бы тень насмешки, и не нашел ничего.
   — Ты принадлежишь к расе, — медленно заговорил Ньюн, — которая воюет числом. Мы — нет. Оружие, извергающее огонь, захен'ейн — вот чему вы отдаете предпочтение. Вы не понимаете нас, я вижу это. И много, много раз, Дункан, пытались мы подступиться к землянам, думая, что вам знакомо понятие чести. Что ж, может быть, и знакомо. Но вы не выходили сражаться в поединках. Земляне никогда так не поступают? Или причина не в этом, Дункан?
   Дункан не нашел, что можно ответить Ньюну — в вопросах мри прозвучала такая невыразимая печаль, такая бесконечная растерянность, словно получи его Народ ответы на эти вопросы, все было бы иначе.
   — Мне очень жаль, — сказал Дункан, понимая, что этого ничтожно мало.
   — Что ты решил? Ты будешь играть?
   Горечь не исчезла. Внезапный страх Дункана по-прежнему чувствовался в воздухе. Стэн посмотрел вниз, на изящные клинки, которые осторожно держал в руках, стараясь, по возможности, правильно выполнить захват.
   Ньюн протянул тонкие пальцы, осторожно поправил Стэна, и так же осторожно убрал руку. Мри отодвинулся на положенное расстояние.
   — Бросаем по одному клинку, Дункан.
   Стэн заколебался.
   — Это нехорошо, — сказал Ньюн. — Бросай.
   Клинок рванулся вперед. Ньюн легко перехватил его и вернул обратно.
   Дункан поймать не смог. Клинок поразил Стэна в грудь и упал на его колени. Стэн потер место удара — над сердцем — и подумал, что, несмотря на одежду, из раны должна идти кровь.
   Дункан бросил вновь. Ньюн вернул бросок. Неловко поймав клинок за рукоятку, Стэн бросил снова… возврат… вперед… назад… вперед… назад… и внезапно в его мозгу мелькнула мысль, что это оружие, и Дункан замер, и клинок поразил его снова — на этот раз в ребра. Трясущейся рукой Стэн поднял клинок с колен. Бросок.
   Ньюн поймал клинок и, не вернув, стиснул его в руке.
   — Я хочу играть дальше, — сказал Дункан.
   — Потом, — Ньюн протянул руку за вторым клинком. Дункан отдал его, и мри засунул ас'сеи обратно за пояс.
   — Мои раны не слишком серьезные.
   Спокойные янтарные глаза мри скользнули по дрожащим рукам Дункана, по его открытому лицу.
   — Теперь ты знаешь, что на самом деле можно пораниться. Так случается с каждым, кел Дункан. Задумайся над этим. У тебя доброе сердце. У тебя добрые намерения. Твоя душа неспокойна. Мы еще будем играть — и с жезлами, и с клинками. Я научу тебя всему, что знаю сам. Но не надо пытаться изучить все в один день. Позволь мне взглянуть на твои раны. Я тщательно готовил броски, но мог и ошибиться.
   Нахмурившись, Дункан приподнял мантию, обнаружив две маленьких ранки — одну над сердцем, другую — меж ребер; ранки были неглубокими, крови не было.
   — Мне кажется, это скорее всего моя ошибка, — признал он. Ньюн внимательно посмотрел на него.
   — Да, это так. Ты не умеешь сдерживать себя. Когда мы играем с жезлами, мне до сих пор приходится соблюдать осторожность.
   Стэн с возмущением взглянул на мри.
   — Немного, — уступил Ньюн. — Но я знаю твой предел, а ты не знаешь моего.
   На скулах Дункана заходили желваки.
   — Как сказать на хол'эйри «высокомерный»?
   Ньюн улыбнулся.
   — Кэ'эни-нла. Но ко мне это не относится, кел Дункан. Будь это действительно так, у тебя было бы куда больше двух ран; ставить партнера в затруднительное положение — вот это высокомерие. Усложнять Игру больше, чем это тебе по силам — глупо. А ты не глупец, кел Дункан.
   Прошло несколько мгновений, прежде чем Дункан смог подыскать достойный ответ. Дусы сильно встревожились.
   — Если я могу разозлить тебя, кел Дункан, — заговорил Ньюн, когда Стэн уже открыл было рот, чтобы ответить, — твоя защита снова не выдержит. И причина тому — твоя злость. Я хочу, чтобы ты думал о чем-либо еще, кроме Игры. Так говорили мне мои наставники… часто, потому что я сам совершал подобные ошибки. Мне это стоило куда больше двух шрамов.
   Глядя на кел'ена, Дункан с удивлением подумал, что впервые за долгое время узнал что-то о Ньюне как о личности, а не как о мри. Стэн вспомнил о веселье, сиявшем в янтарных глазах, и понял, что ему предлагали разделить эту радость, и Ньюн, вместо того, чтобы рассердиться, лишь вернул его бросок — как мужчина поступил бы с мужчиной, который не был его врагом.
   — Завтра я снова попробую играть с ас'сеями, — сказал Дункан.
   Лицо Ньюна осталось спокойным, но в утвердительном жесте мри промелькнуло удовольствие.
   — Хорошо. — Кел'ен протянул руку, чтобы отогнать не в меру любопытного дуса, который подошел к ним: казалось, животных привлекал любой спокойный разговор, и они стремились подойти как можно ближе, чтобы коснуться людей.
   Но дус — это был малыш — зарычал на поднятую руку, и Ньюн быстро отдернул ее. Отпихнув мри, зверь устроился между ними. Немного погодя он снова зашевелился, придвигая свое тело поближе к Дункану.
   — Он иногда делает так, — пробормотал встревоженный Дункан. Сердце Стэна внезапно заколотилось — дус коснулся его. Массивная голова ткнулась в колени землянина, и зверь, вздохнув, обрушил на него волну тепла и знакомое убаюкивающее урчание. Дункан на миг растворился в этом теплом дрожащем звуке, но потом вздрогнул, и дус притих. Стэн тряхнул головой и увидел, что сидящий напротив Ньюн обнимает рукой плечо большого дуса.
   — Этот бессовестный дус предпочитает ци'мри, — сказал Ньюн.
   Дункан подумал, что мри рассердился — ведь дус зарычал на него. Стэн еще некоторое время терпел прикосновение дуса, зная, как мри привязан к этим животным и боясь обидеть его проявлением своего недовольства; но вторжение в его собственные чувства стало невыносимым. Внезапная судорога охватила Дункана.
   — Уходи от меня, — отрывисто бросил он, боясь пошевелиться, чтобы не огорчить зверя еще сильнее.
   Ньюн, нахмурившись, осторожно отстранился от большего дуса и протянул руку к лежащему рядом с Дунканом малышу. Тот издал странный печальный звук и, тяжело дыша, придвинулся еще ближе к Дункану. Ньюн, на котором уже не было вуали, снял зейдх, прикрывавшую его волосы — непривычная фамильярность — наклонился и сильно тряхнул ею рядом со зверем. Дункан почувствовал, как дус ощетинился и стал чужим. Он попробовал сам коснуться зверя рукой, но тот внезапно отпрянул и затрусил в другой конец каюты, покачивая массивной головой и раздраженно сопя, словно его вынудили отступить.
   — Ци'мри, — предположил Ньюн, по-прежнему сидя на коленях. — Дус чувствует нечто, чего не в силах постичь. Я ему не нужен, ты не подпускаешь его к себе. Это может плохо кончиться, Дункан. Может быть, тебя не устраивает то, что он тебе предлагает. Но если ты в конце концов не примешь этого, может случиться непоправимое. Я не могу с этим справиться. Если дус не получит то, что ему хочется, им овладеет безумие. Они могут выбирать. Мы — нет.