Страница:
В 1958 году Янгель уже испытывал свою «высококипящую» Р-12 – конкурента нашей Р-5М. Дальность Р-12 составляла 2500 км. Ее отделяющаяся головная часть, в отличие от Р-5М, начинялась не «простым» атомным, а термоядерным зарядом с тротиловым эквивалентом в одну мегатонну.
Мы весьма абстрактно представляли разницу в последствиях взрыва между зарядом Р-5М в 80 килотонн и Р-12 в одну мегатонну. Тем не менее, когда зашла речь о малой эффективности Р-5М, ее головную часть срочно переделали, чтобы по мощности заряда она не уступала Р-12. СП откровенно делился с нами мыслями о том, что не понимает, зачем нужна эта азартная погоня за мегатоннами на наших ракетах. Мы тоже считали, что лучше иметь ракету с ядерным зарядом «всего» в одну мегатонну на дальность 14000-15000 км, чем еле-еле вытягивать 8000 км с зарядом в три раза более мощным.
В 1957 году в США вышел справочник по действию ядерного оружия, позволявший любому желающему рассчитать действие поражающих факторов ядерного взрыва в зависимости от тротилового эквивалента. Таким образом, тщательно охраняемые нашими атомщиками секреты стали доступными для всех ракетчиков. Из этого справочника следовало, что заряд в одну мегатонну вполне достаточен, чтобы, угодив в центр Вашингтона, полностью лишить США его столицы. Мы, конечно, возмущались: «Какого черта еще надо?! Давайте ставить заряды Р-12 на „семерку“ и получать любую дальность». Но у высшего руководства Министерства обороны были другие соображения. Работы над усовершенствованием наших термоядерных зарядов велись еще более интенсивно, чем мы работали над ракетами.
Действительно, вскоре обещания, данные Королеву Харитоном и Сахаровым, обрели форму технических решений, по которым мы получили возможность снизить массу головной части на две с половиной тонны. При этом было обещано, что эффективность нового ядерного заряда будет не меньше, чем у штатной «семерки».
Расчеты проектантов после получения директивы на уменьшение массы боевого заряда более чем на тонну сразу дали увеличение дальности на 3500 км. Еще 500-700 км набрали благодаря упрощению и облегчению системы радиоуправления, увеличению заправки кислородом и керосином, повышению точности систем регулирования уровней и систем синхронизации опорожнения всех блоков с целью сокращения гарантийных запасов топлива. Было еще много разного рода непринципиальных изменений в конструкции, направленных на ее облегчение и увеличение запасов топлива за счет увеличения объема баков центрального блока.
Для «семьдесят четвертых» были приняты все меры по устранению опасности возникновения резонансных явлений в контуре упругая конструкция – пульсации давления в камерах сгорания двигателей, которые привели к драматической ситуации при пусках первых лунников. Испытания «семьдесят четвертых» полностью подтвердили эффективность системы демпфирования, разработанной объединенными силами ОКБ-1, НИИ-1 и ОКБ-456. Таким образом, все мероприятия вместе давали возмржность без перебоев в производстве перейти к выпуску ракет с дальностью до 13 000 км. Для гарантии Совет главных решил объявить предельную дальность 12 000 км. Тысячу оставили в «резерве Главного конструктора».
В кабинете СП был большой глобус, на котором очень наглядно, с помощью специального транспортира, можно было измерять расстояние между любыми пунктами на поверхности земного шара. Как-то, после подведения итогов всех расчетов по «семьдесят четвертой», на совещании обсуждалась проблема летных испытаний ракеты на полную дальность. Подойдя к глобусу, Королев показал, что при стрельбе по акватории Тихого океана точки падения приходятся на район Гавайских островов. Участвовавший в совещании Тюлин не упустил случая воспользоваться фронтовым жаргоном: «Это мы американцам можем такой шухер навести, что они будут вспоминать Перл-Харбор как золотые денечки».
Летные испытания 8К74 начались успешно в конце 1959 года. Всего предполагалось пустить восемь ракет, из них по крайней мере три – на предельную дальность. Первые пуски по «Каме» (так называли для секретности район падения головных частей на Камчатке) прошли успешно. Была подтверждена надежность конструкции новой, облегченной почти вдвое, головной части и эффективность мероприятий по повышению точности автономной системы управления.
Однако главным испытанием для «семьдесят четвертых» должна была стать проверка на предельную дальность при стрельбе по акватории Тихого океана. Для фиксации точек падения, радиоконтроля конечного участка траектории и приема телеметрической информации были оборудованы специальные вспомогательные корабли Тихоокеанского флота. Эти корабли шли под военно-морским гидрографическим флагом. Они объявлялись Тихоокеанской гидрографической экспедицией (ТОГЭ), должны были заранее выйти в район расчетных точек падения головных частей и, расположившись относительно точки прицеливания по вершинам треугольника, ждать пуска.
Корабли были оборудованы приемными станциями телеметрии и радиолокаторами для слежения за головными частями, в которые устанавливался приемоответчик «Рубин». До входа в плотные слои атмосферы мог осуществляться радиоконтроль и за второй ступенью ракеты, если еще работал комплект бортовой аппаратуры. Для точной фиксации точки приводнения головная часть снабжалась взрывным зарядом, который при ударе о воду разбрасывал краску.
Корабли ТОГЭ должны были обнаружить на поверхности океана ярко-желтое пятно и, точно определив его координаты, передать сообщение в координационно-вычислительный центр командно-измерительного комплекса. Оттуда эти данные передавались в штаб РВСН и Государственную комиссию.
Корабли ТОГЭ были тихоходными. До района падения – южнее Гавайских островов – им предстояло идти из Петропавловск-Камчатского почти пять суток. Нужно было еще иметь запас «на всякий случай». Фактически корабли прибывали в район падения за несколько суток и болтались в океане, ожидая команды готовности -кодированного предупреждения о дате и точном времени пуска. Если происходила задержка или перенос пуска, экипажам ТОГЭ по радио толком ничего объяснить не могли. Радиообмен с кораблями флота, по мнению специалистов из органов безопасности, мог содержать информацию, перехватив которую, разведка США смогла бы раскрыть цели и задачи пусков, а также назначение кораблей ТОГЭ.
Мне не раз приходилось убеждаться, что в органах государственной безопасности, опекавших ракетную технику, служили вполне разумные люди. Однако они почему-то считали, что если мы объявляем, что суда ТОГЭ многие недели болтаются в тихоокеанских просторах с научными задачами, то американские спецслужбы этому поверят. Это была секретность только для внутреннего употребления.
В отношениях между СССР и США произошло явное потепление после визита Хрущева в Америку, встречи с президентом Эйзенхауэром и выступления в ООН с программой всеобщего разоружения. Это происходило в сентябре 1959 года. Апологетам «холодной войны» такой поворот в международной обстановке был явно не по нутру. Тем более, что Хрущев пригласил Эйзенхауэра в СССР и встреча предполагалась на берегу Байкала весной или летом 1960 года. Чего доброго, в самом деле договорятся о прекращении гонки вооружений и разоружении.
В этой новой обстановке потепления отношений резким диссонансом явилось сообщение ТАСС о предстоящих испытаниях ракет с падением их в районе Тихого океана, в котором безраздельными хозяевами являлись США. Сторонникам «холодной войны» мы, сами того не желая, дали повод для обвинений руководства СССР в коварстве и реальной угрозе безопасности Соединенных Штатов.
Для координации действий во время пусков по акватории штаб флота направил в состав Государственной комиссии своего представителя. На одном из заседаний он рассказал, в какое положение попали корабли ТОГЭ, находящиеся в районе возможного падения, объявленного сообщением ТАСС опасным для судоходства на время пусков. Вокруг трех наших кораблей непрерывно дежурили десятки американских, английских и французских военных судов. Американские военные корабли вели себя крайне нагло, подходили вплотную к нашим безоружным судам, угрожая столкновением. Неожиданно в двух десятках метров от борта наших кораблей появлялись перископы подводных лодок. Всепогодные самолеты-разведчики «Нептун» вели себя особенно нахально. Сообщали о таком случае. В облачную погоду с одного из судов ТОГЭ подняли вертолет для тренировки. В это время из низкой облачности вывалился «Нептун» и пошел бреющим полетом на корабль для фотографирования. Казалось, столкновение с вертолетом неизбежно. Вертолет резко взял вверх и успел уйти так, что «Нептун» прошел между ним и кораблем. При следующем облете моряки погрозили «Нептуну» кулаками. Штурман самолета, хохоча, ответил тем же. Командир корабля при очередном налете «Нептуна» решил ослепить его фотоаппаратуру прожектором. Штурман самолета снова грозил кулаками.
Но как только корабли ТОГЭ получали по радио сведения о четырехчасовой готовности и начинали расходиться на предназначенные для них места – к вершинам треугольника, все окружавшие их военные корабли уходили подальше от греха на 10-15 миль. К удивлению наших моряков, эта эвакуация чужих кораблей начиналась иногда раньше, чем до командования ТОГЭ доходило предупреждение о готовности. Были у американцев какие-то свои каналы получения достоверной информации о действительном положении на нашем старте.
Со времени пусков 1957 года, а конкретно начиная с 19 августа, когда впервые появилось сообщение ТАСС о создании в СССР межконтинентальной ракеты, подобного рода сообщения-коммюнике сочинялись Советом главных. Так повелось, что бы ни случилось в ракетной технике или космонавтике, первую «рыбу» должны были сочинить главные. Эту работу партократы доверили технократам.
Первое сочинение, согласованное с Госкомиссией на полигоне, срочно передавалось в Москву, рецензировалось и правилось в Оборонном отделе ЦК и передавалось в ТАСС для сообщений в печати и по радио. Обычно «самые главные» от этой неблагодарной работы уклонялись. По инициативе Келдыша текст в первой редакции обычно поручали сочинять Ишлинскому. Келдыш любил его величать по-латыни «эль профессоре». Александр Юльевич не обижался. Он привлекал к работе чаще всего Охоцимского и еще кого-либо из интеллектуалов. Когда текст был готов для обсуждения, Королев и Келдыш собирали всех свободных от неотложных дел членов Совета и Госкомиссии. Здесь начинались правки и переделки, которые иногда затягивались на несколько часов. Москва при этом нервничала и торопила. На радио, как правило, сообщения ТАСС в первые ракетно-космические годы доверяли читать только Левитану.
Перед пусками по акватории вдруг выяснилось, что корабли ТОГЭ, направляющиеся к Гавайским островам, хоть и в нейтральные воды, никак нигде не объявлены. Необходимо было срочно опубликовать коммюнике, легализующее их пребывание в районе падения головных частей и остатков второй ступени. Это была обязанность Министерств обороны и иностранных дел.
Однако на Совете главных 30 декабря 1959 года, когда в числе других вопросов обсуждали и ход подготовки к первому пуску «семдесят четвертой» по акватории, Рязанский проявил инициативу и напомнил Королеву, что необходим срочно подготовить коммюнике о предстоящих пусках с целью легализации пребывания ТОГЭв в Тихом океане. Королев вспылил, сказал, что он этим заниматься не будет и Рязанский тоже пусть не суется не в свое дело. СП был явно не в духе и высказался в столь резкой форме, что Михаил покраснел, надулся и замолчал. В это время позвонил по «кремлевке» министр. Он сказал, что коммюнике написано, просил Королева выслушать и согласовать. СП заявил, что этим уже занимается Рязанский, передал ему трубку и, обернувшись к нам, широко улыбнулся – вот, мол, как Михаил наказан за свою инициативу, пусть теперь согласовывает. Коммюнике появилось на следующий день и вызвало невероятный шум в мировой печати и на всех радиоголосах. Сторонники «холодной войны» кричали, что призывы Хрущева к всеобщему разоружению, миру и дружбе – это чистая пропаганда, а вот новые ядерные ракеты – это реальная угроза Соединенным Штатам. Так или иначе, но визит Эйзенхауэра в СССР, о котором Хрущев договорился в сентябре, оказался под вопросом.
Первый пуск на предельную дальность был назначен на 19 января. Однако в районе падения, по докладу командира флотилии, такой сильный туман, что нельзя было рисковать вертолетом для поиска пятна на воде.
Пуск состоялся на следующий день – 20 января. Командир ТОГЭ капитан первого ранга Максюта доложил: «Все нормально». Координаты точки падения из соображения секретности не передавались. Если «все нормально», значит, мы попали в заданный квадрат американцы, конечно, произвели точное определение места падения головной части, но они не знали расчетной точки приводнения. Поэтому они могли ориентироваться только по положению пятна относительно наших трех кораблей. По поведению наших кораблей они ожидали пуска 19 января. Пуск не состоялся из-за тумана, но в Америке успели выпустить сообщение о якобы имевшей место неудаче. Получилось, как в фильме: «При каждой неудаче давать умейте сдачи» – мы запустили 20-го, и за этим последовало коммюнике. Теперь уже поднялся шум по поводу удачи.
Следующий пуск состоялся 24 января. Вот здесь, действительно, была неудача. Рулевая камера бокового блока «В», по-видимому вследствие плохой продувки азотом, взорвалась. Начался пожар на блоке «В», двигатель «погас» и весь пакет развалился на 31-й секунде. Наши корабли продолжали болтаться в море, окруженные американскими эсминцами. Снова в зарубежной печати появилось сообщение о неудаче Советов при очередной попытке пуска. Мы никакого опровержения не публиковали – решили молчать до последнего по программе третьего пуска.
Последний пуск был назначен на воскресенье 31 января. Он считался столь обычным, что все руководители пребывали дома. Подготовка и пуск производилась военным расчетом при минимальном участии специалистов промышленности. Нам в ОКБ о ходе подготовки и пуска с полигона докладывал ведущий конструктор Кашо. На ВЧ-связи в кабинете Королева – Аркадий Осташев, Бродский, Шабаров. В Москве и на полигоне стояла стужа – мороз 23 градуса с ветерком. Меня без труда уговорили следить за последним пуском по району тропических островов в теплом море, не выходя из дома. В 20 часов по телефону Осташев сообщил: «Все в порядке. Даже у Митрофана Ивановича (это Неделин), который находится в своем штабе, замечаний нет, и он всех поздравляет». Через полтора часа Осташев позвонил вторично и спросил, слышу ли я по телефону шум. Я подтвердил, что многоголосый шум и восклицания доходят. «Это нам сообщили, – доложил Осташев, – что все гораздо лучше, чем было. Мы послали нарочного в гастроном и сделали все, как нужно. Предлагаем и вам отметить это событие, не выходя из дому». Я последовал мудрому совету.
В последнем коммюнике по этому поводу было сказано, что задачи испытаний выполнены и район безопасен для судоходства. Корабли ТОГЭ возвращались в Петропавловск-Камчатский. Остальные испытательные пуски «семьдесят четвертых» проводились по Камчатке.
В сентябре 1960 года «семьдесят четвертая» была принята на вооружение. Однако 7 октября 1960 года Неделин написал председателю Государственного комитета по оборонной технике Рудневу о том, что по сообщению ТАСС, в США произведен запуск МБР «Атлас» на дальность 9000 миль (это 14 500 км). Он просил проработать вопрос о возможности пуска ракеты 8К74 с облегченной головной частью в акваторию Тихого океана на 16 000 – 17 000 км при азимуте 45°.
Письмо в виде директивы Руднев переадресовал Королеву. Бушуев проработал вариант головной части с зарядом, предназначавшимся для Р-9, – 1,65 мегатонны вместо 3 штатных мегатонн. Нужная дальность получалась, потому что заряд облегчался на 600 кг. Головная часть, снаряженная краской, была изготовлена, и пуски для устрашения американцев зимой 1961 года состоялись. Задание Неделина было выполнено.
Для пусков Р-7 и Р-7А на полигоне НИИП-5 в Тюратаме было всего два стартовых комплекса: первая и тридцать первая площадки. Боевое дежурство несли ракеты, которые лежали в МИКах, и, таким образом, в случае боевой тревоги готовность к пуску составляла при непрерывной работе 12 – 16 часов.
При строительстве северного полигона в Плесецке было предусмотрено создание четырех стартовых комплексов для «семерок». Всевозможными мероприятиями там довели время готовности до семи-восьми часов. Это было приемлемо для пуска космических объектов, но в дальнейшем стало ясно, что для боевых ракет такое время не годится. Мы это понимали не хуже военных и начали интенсивную разработку новой межконтинентальной боевой ракеты Р-9.
Р-7 – НОСИТЕЛЬ ЛУННЫХ АВТОМАТОВ
Мы весьма абстрактно представляли разницу в последствиях взрыва между зарядом Р-5М в 80 килотонн и Р-12 в одну мегатонну. Тем не менее, когда зашла речь о малой эффективности Р-5М, ее головную часть срочно переделали, чтобы по мощности заряда она не уступала Р-12. СП откровенно делился с нами мыслями о том, что не понимает, зачем нужна эта азартная погоня за мегатоннами на наших ракетах. Мы тоже считали, что лучше иметь ракету с ядерным зарядом «всего» в одну мегатонну на дальность 14000-15000 км, чем еле-еле вытягивать 8000 км с зарядом в три раза более мощным.
В 1957 году в США вышел справочник по действию ядерного оружия, позволявший любому желающему рассчитать действие поражающих факторов ядерного взрыва в зависимости от тротилового эквивалента. Таким образом, тщательно охраняемые нашими атомщиками секреты стали доступными для всех ракетчиков. Из этого справочника следовало, что заряд в одну мегатонну вполне достаточен, чтобы, угодив в центр Вашингтона, полностью лишить США его столицы. Мы, конечно, возмущались: «Какого черта еще надо?! Давайте ставить заряды Р-12 на „семерку“ и получать любую дальность». Но у высшего руководства Министерства обороны были другие соображения. Работы над усовершенствованием наших термоядерных зарядов велись еще более интенсивно, чем мы работали над ракетами.
Действительно, вскоре обещания, данные Королеву Харитоном и Сахаровым, обрели форму технических решений, по которым мы получили возможность снизить массу головной части на две с половиной тонны. При этом было обещано, что эффективность нового ядерного заряда будет не меньше, чем у штатной «семерки».
Расчеты проектантов после получения директивы на уменьшение массы боевого заряда более чем на тонну сразу дали увеличение дальности на 3500 км. Еще 500-700 км набрали благодаря упрощению и облегчению системы радиоуправления, увеличению заправки кислородом и керосином, повышению точности систем регулирования уровней и систем синхронизации опорожнения всех блоков с целью сокращения гарантийных запасов топлива. Было еще много разного рода непринципиальных изменений в конструкции, направленных на ее облегчение и увеличение запасов топлива за счет увеличения объема баков центрального блока.
Для «семьдесят четвертых» были приняты все меры по устранению опасности возникновения резонансных явлений в контуре упругая конструкция – пульсации давления в камерах сгорания двигателей, которые привели к драматической ситуации при пусках первых лунников. Испытания «семьдесят четвертых» полностью подтвердили эффективность системы демпфирования, разработанной объединенными силами ОКБ-1, НИИ-1 и ОКБ-456. Таким образом, все мероприятия вместе давали возмржность без перебоев в производстве перейти к выпуску ракет с дальностью до 13 000 км. Для гарантии Совет главных решил объявить предельную дальность 12 000 км. Тысячу оставили в «резерве Главного конструктора».
В кабинете СП был большой глобус, на котором очень наглядно, с помощью специального транспортира, можно было измерять расстояние между любыми пунктами на поверхности земного шара. Как-то, после подведения итогов всех расчетов по «семьдесят четвертой», на совещании обсуждалась проблема летных испытаний ракеты на полную дальность. Подойдя к глобусу, Королев показал, что при стрельбе по акватории Тихого океана точки падения приходятся на район Гавайских островов. Участвовавший в совещании Тюлин не упустил случая воспользоваться фронтовым жаргоном: «Это мы американцам можем такой шухер навести, что они будут вспоминать Перл-Харбор как золотые денечки».
Летные испытания 8К74 начались успешно в конце 1959 года. Всего предполагалось пустить восемь ракет, из них по крайней мере три – на предельную дальность. Первые пуски по «Каме» (так называли для секретности район падения головных частей на Камчатке) прошли успешно. Была подтверждена надежность конструкции новой, облегченной почти вдвое, головной части и эффективность мероприятий по повышению точности автономной системы управления.
Однако главным испытанием для «семьдесят четвертых» должна была стать проверка на предельную дальность при стрельбе по акватории Тихого океана. Для фиксации точек падения, радиоконтроля конечного участка траектории и приема телеметрической информации были оборудованы специальные вспомогательные корабли Тихоокеанского флота. Эти корабли шли под военно-морским гидрографическим флагом. Они объявлялись Тихоокеанской гидрографической экспедицией (ТОГЭ), должны были заранее выйти в район расчетных точек падения головных частей и, расположившись относительно точки прицеливания по вершинам треугольника, ждать пуска.
Корабли были оборудованы приемными станциями телеметрии и радиолокаторами для слежения за головными частями, в которые устанавливался приемоответчик «Рубин». До входа в плотные слои атмосферы мог осуществляться радиоконтроль и за второй ступенью ракеты, если еще работал комплект бортовой аппаратуры. Для точной фиксации точки приводнения головная часть снабжалась взрывным зарядом, который при ударе о воду разбрасывал краску.
Корабли ТОГЭ должны были обнаружить на поверхности океана ярко-желтое пятно и, точно определив его координаты, передать сообщение в координационно-вычислительный центр командно-измерительного комплекса. Оттуда эти данные передавались в штаб РВСН и Государственную комиссию.
Корабли ТОГЭ были тихоходными. До района падения – южнее Гавайских островов – им предстояло идти из Петропавловск-Камчатского почти пять суток. Нужно было еще иметь запас «на всякий случай». Фактически корабли прибывали в район падения за несколько суток и болтались в океане, ожидая команды готовности -кодированного предупреждения о дате и точном времени пуска. Если происходила задержка или перенос пуска, экипажам ТОГЭ по радио толком ничего объяснить не могли. Радиообмен с кораблями флота, по мнению специалистов из органов безопасности, мог содержать информацию, перехватив которую, разведка США смогла бы раскрыть цели и задачи пусков, а также назначение кораблей ТОГЭ.
Мне не раз приходилось убеждаться, что в органах государственной безопасности, опекавших ракетную технику, служили вполне разумные люди. Однако они почему-то считали, что если мы объявляем, что суда ТОГЭ многие недели болтаются в тихоокеанских просторах с научными задачами, то американские спецслужбы этому поверят. Это была секретность только для внутреннего употребления.
В отношениях между СССР и США произошло явное потепление после визита Хрущева в Америку, встречи с президентом Эйзенхауэром и выступления в ООН с программой всеобщего разоружения. Это происходило в сентябре 1959 года. Апологетам «холодной войны» такой поворот в международной обстановке был явно не по нутру. Тем более, что Хрущев пригласил Эйзенхауэра в СССР и встреча предполагалась на берегу Байкала весной или летом 1960 года. Чего доброго, в самом деле договорятся о прекращении гонки вооружений и разоружении.
В этой новой обстановке потепления отношений резким диссонансом явилось сообщение ТАСС о предстоящих испытаниях ракет с падением их в районе Тихого океана, в котором безраздельными хозяевами являлись США. Сторонникам «холодной войны» мы, сами того не желая, дали повод для обвинений руководства СССР в коварстве и реальной угрозе безопасности Соединенных Штатов.
Для координации действий во время пусков по акватории штаб флота направил в состав Государственной комиссии своего представителя. На одном из заседаний он рассказал, в какое положение попали корабли ТОГЭ, находящиеся в районе возможного падения, объявленного сообщением ТАСС опасным для судоходства на время пусков. Вокруг трех наших кораблей непрерывно дежурили десятки американских, английских и французских военных судов. Американские военные корабли вели себя крайне нагло, подходили вплотную к нашим безоружным судам, угрожая столкновением. Неожиданно в двух десятках метров от борта наших кораблей появлялись перископы подводных лодок. Всепогодные самолеты-разведчики «Нептун» вели себя особенно нахально. Сообщали о таком случае. В облачную погоду с одного из судов ТОГЭ подняли вертолет для тренировки. В это время из низкой облачности вывалился «Нептун» и пошел бреющим полетом на корабль для фотографирования. Казалось, столкновение с вертолетом неизбежно. Вертолет резко взял вверх и успел уйти так, что «Нептун» прошел между ним и кораблем. При следующем облете моряки погрозили «Нептуну» кулаками. Штурман самолета, хохоча, ответил тем же. Командир корабля при очередном налете «Нептуна» решил ослепить его фотоаппаратуру прожектором. Штурман самолета снова грозил кулаками.
Но как только корабли ТОГЭ получали по радио сведения о четырехчасовой готовности и начинали расходиться на предназначенные для них места – к вершинам треугольника, все окружавшие их военные корабли уходили подальше от греха на 10-15 миль. К удивлению наших моряков, эта эвакуация чужих кораблей начиналась иногда раньше, чем до командования ТОГЭ доходило предупреждение о готовности. Были у американцев какие-то свои каналы получения достоверной информации о действительном положении на нашем старте.
Со времени пусков 1957 года, а конкретно начиная с 19 августа, когда впервые появилось сообщение ТАСС о создании в СССР межконтинентальной ракеты, подобного рода сообщения-коммюнике сочинялись Советом главных. Так повелось, что бы ни случилось в ракетной технике или космонавтике, первую «рыбу» должны были сочинить главные. Эту работу партократы доверили технократам.
Первое сочинение, согласованное с Госкомиссией на полигоне, срочно передавалось в Москву, рецензировалось и правилось в Оборонном отделе ЦК и передавалось в ТАСС для сообщений в печати и по радио. Обычно «самые главные» от этой неблагодарной работы уклонялись. По инициативе Келдыша текст в первой редакции обычно поручали сочинять Ишлинскому. Келдыш любил его величать по-латыни «эль профессоре». Александр Юльевич не обижался. Он привлекал к работе чаще всего Охоцимского и еще кого-либо из интеллектуалов. Когда текст был готов для обсуждения, Королев и Келдыш собирали всех свободных от неотложных дел членов Совета и Госкомиссии. Здесь начинались правки и переделки, которые иногда затягивались на несколько часов. Москва при этом нервничала и торопила. На радио, как правило, сообщения ТАСС в первые ракетно-космические годы доверяли читать только Левитану.
Перед пусками по акватории вдруг выяснилось, что корабли ТОГЭ, направляющиеся к Гавайским островам, хоть и в нейтральные воды, никак нигде не объявлены. Необходимо было срочно опубликовать коммюнике, легализующее их пребывание в районе падения головных частей и остатков второй ступени. Это была обязанность Министерств обороны и иностранных дел.
Однако на Совете главных 30 декабря 1959 года, когда в числе других вопросов обсуждали и ход подготовки к первому пуску «семдесят четвертой» по акватории, Рязанский проявил инициативу и напомнил Королеву, что необходим срочно подготовить коммюнике о предстоящих пусках с целью легализации пребывания ТОГЭв в Тихом океане. Королев вспылил, сказал, что он этим заниматься не будет и Рязанский тоже пусть не суется не в свое дело. СП был явно не в духе и высказался в столь резкой форме, что Михаил покраснел, надулся и замолчал. В это время позвонил по «кремлевке» министр. Он сказал, что коммюнике написано, просил Королева выслушать и согласовать. СП заявил, что этим уже занимается Рязанский, передал ему трубку и, обернувшись к нам, широко улыбнулся – вот, мол, как Михаил наказан за свою инициативу, пусть теперь согласовывает. Коммюнике появилось на следующий день и вызвало невероятный шум в мировой печати и на всех радиоголосах. Сторонники «холодной войны» кричали, что призывы Хрущева к всеобщему разоружению, миру и дружбе – это чистая пропаганда, а вот новые ядерные ракеты – это реальная угроза Соединенным Штатам. Так или иначе, но визит Эйзенхауэра в СССР, о котором Хрущев договорился в сентябре, оказался под вопросом.
Первый пуск на предельную дальность был назначен на 19 января. Однако в районе падения, по докладу командира флотилии, такой сильный туман, что нельзя было рисковать вертолетом для поиска пятна на воде.
Пуск состоялся на следующий день – 20 января. Командир ТОГЭ капитан первого ранга Максюта доложил: «Все нормально». Координаты точки падения из соображения секретности не передавались. Если «все нормально», значит, мы попали в заданный квадрат американцы, конечно, произвели точное определение места падения головной части, но они не знали расчетной точки приводнения. Поэтому они могли ориентироваться только по положению пятна относительно наших трех кораблей. По поведению наших кораблей они ожидали пуска 19 января. Пуск не состоялся из-за тумана, но в Америке успели выпустить сообщение о якобы имевшей место неудаче. Получилось, как в фильме: «При каждой неудаче давать умейте сдачи» – мы запустили 20-го, и за этим последовало коммюнике. Теперь уже поднялся шум по поводу удачи.
Следующий пуск состоялся 24 января. Вот здесь, действительно, была неудача. Рулевая камера бокового блока «В», по-видимому вследствие плохой продувки азотом, взорвалась. Начался пожар на блоке «В», двигатель «погас» и весь пакет развалился на 31-й секунде. Наши корабли продолжали болтаться в море, окруженные американскими эсминцами. Снова в зарубежной печати появилось сообщение о неудаче Советов при очередной попытке пуска. Мы никакого опровержения не публиковали – решили молчать до последнего по программе третьего пуска.
Последний пуск был назначен на воскресенье 31 января. Он считался столь обычным, что все руководители пребывали дома. Подготовка и пуск производилась военным расчетом при минимальном участии специалистов промышленности. Нам в ОКБ о ходе подготовки и пуска с полигона докладывал ведущий конструктор Кашо. На ВЧ-связи в кабинете Королева – Аркадий Осташев, Бродский, Шабаров. В Москве и на полигоне стояла стужа – мороз 23 градуса с ветерком. Меня без труда уговорили следить за последним пуском по району тропических островов в теплом море, не выходя из дома. В 20 часов по телефону Осташев сообщил: «Все в порядке. Даже у Митрофана Ивановича (это Неделин), который находится в своем штабе, замечаний нет, и он всех поздравляет». Через полтора часа Осташев позвонил вторично и спросил, слышу ли я по телефону шум. Я подтвердил, что многоголосый шум и восклицания доходят. «Это нам сообщили, – доложил Осташев, – что все гораздо лучше, чем было. Мы послали нарочного в гастроном и сделали все, как нужно. Предлагаем и вам отметить это событие, не выходя из дому». Я последовал мудрому совету.
В последнем коммюнике по этому поводу было сказано, что задачи испытаний выполнены и район безопасен для судоходства. Корабли ТОГЭ возвращались в Петропавловск-Камчатский. Остальные испытательные пуски «семьдесят четвертых» проводились по Камчатке.
В сентябре 1960 года «семьдесят четвертая» была принята на вооружение. Однако 7 октября 1960 года Неделин написал председателю Государственного комитета по оборонной технике Рудневу о том, что по сообщению ТАСС, в США произведен запуск МБР «Атлас» на дальность 9000 миль (это 14 500 км). Он просил проработать вопрос о возможности пуска ракеты 8К74 с облегченной головной частью в акваторию Тихого океана на 16 000 – 17 000 км при азимуте 45°.
Письмо в виде директивы Руднев переадресовал Королеву. Бушуев проработал вариант головной части с зарядом, предназначавшимся для Р-9, – 1,65 мегатонны вместо 3 штатных мегатонн. Нужная дальность получалась, потому что заряд облегчался на 600 кг. Головная часть, снаряженная краской, была изготовлена, и пуски для устрашения американцев зимой 1961 года состоялись. Задание Неделина было выполнено.
Для пусков Р-7 и Р-7А на полигоне НИИП-5 в Тюратаме было всего два стартовых комплекса: первая и тридцать первая площадки. Боевое дежурство несли ракеты, которые лежали в МИКах, и, таким образом, в случае боевой тревоги готовность к пуску составляла при непрерывной работе 12 – 16 часов.
При строительстве северного полигона в Плесецке было предусмотрено создание четырех стартовых комплексов для «семерок». Всевозможными мероприятиями там довели время готовности до семи-восьми часов. Это было приемлемо для пуска космических объектов, но в дальнейшем стало ясно, что для боевых ракет такое время не годится. Мы это понимали не хуже военных и начали интенсивную разработку новой межконтинентальной боевой ракеты Р-9.
Р-7 – НОСИТЕЛЬ ЛУННЫХ АВТОМАТОВ
Два года, последовавших за спутниковыми успехами 1957 года, по темпам и напряжению были подобны военным.
К началу 1958 года шла параллельная деятельность сразу по пяти основным для нас направлениям. Это были: доводка боевой Р-7 для сдачи на вооружение, модернизация Р-7 с задачей получения дальности полета 12 000 км (Р-7А), превращение Р-7 из двухступенчатой в трех – и даже четырехступенчатую, проектирование «тяжелого спутника» для фоторазведки (будущего «Востока») и, наконец, проекты покорения Луны, Марса и Венеры.
О двух первых направлениях я уже рассказывал. Из оставшихся трех космических задач наиболее привлекательной и приоритетной казалась проблема достижения Луны.
У каждого из возможных направлений были свои сторонники и энтузиасты, противников не было. Создание Р-7 и наращивание ее последующими ступенями открывало такие перспективы, что хотелось делать все как можно скорее, как можно чаще потрясать мир и самим замирать от восторга, слушая голос Левитана: «Внимание! Говорят все радиостанции Советского Союза! Передаем сообщение ТАСС! Сегодня, в соответствии с программой исследования космического пространства и подготовкой к межпланетным полетам…»
Сколь угодно можно критиковать утопические планы построения коммунизма, попрание прав человека и диктатуру коммунистической партии в тоталитарном государстве. Однако невозможно вычеркнуть из истории хрущевской эпохи создание благоприятных условий для развития космонавтики и сопутствующих ей наук. Космонавтики отнюдь не милитаризованной и не только с чисто пропагандистскими целями. В первые послеспутниковые годы были заложены основы для подлинно научных исследований в космосе, представляющих общечеловеческие интересы. Не только мы, непосредственные участники ракетно-космических программ, но и все советские люди испытывали гордость и восхищались тем, что они граждане страны, которая прокладывает человечеству путь во Вселенную.
Я пишу об этом отнюдь не из чувства тоски по «старому доброму времени», а потому что хорошо помню отношение людей самых различных слоев общества к нашим космическим успехам.
Большинство историков объясняют успехи советской космонавтики того периода гениальностью и организаторскими способностями Королева. Нет никаких сомнений в том, что его личность сыграла огромную роль.
Королеву, его ближайшему окружению – главным конструкторам, академическим ученым, группировавшимся вокруг Келдыша, нарождавшимся новым ракетным организациям Янгеля и Челомея создавались все условия для успешной деятельности. Казалось бы, зачем Министерству обороны бросать солдат и офицеров на штурм Луны? Это явно шло в ущерб их основным военным задачам. Тем не менее на всем пространстве от Москвы и солнечного Крыма до Камчатки на десятках измерительных пунктов, в центрах командно-измерительного комплекса, во всех службах полигона самоотверженно трудились тысячи военнослужащих. Военные специалисты выполняли указания Королева не менее ревностно, чем приказы главнокомандующего – Главного маршала артиллерии Неделина.
По существу, наше технократическое сообщество оказалось государством в государстве, что до поры до времени не противоречило партийной доктрине. Высшие партийные руководители понимали, что определенная суверенность и самоуправляемость технократам необходима. Ученым-аграрникам, биологам, художникам и поэтам приходилось куда хуже.
В ту пору, несмотря на многочисленные ошибки, неудачи и тяжелые аварии, технократам – атомщикам, физикам и ракетчикам – все прощалось. О наших успехах шла слава по всему миру. О наших провалах и неудачах знали только непосредственные участники.
Примером тому может быть история покорения Луны. Я был непосредственным участником всех пусков по Луне вплоть до 1966 года. Если собрать воедино и описать всю историю покорения человечеством Луны, от первых наших неудач 1958 года до американских пилотируемых лунных экспедиций, получилась бы очень поучительная и увлекательная книга. Она была бы наполнена научной информацией, трагическими и комическими событиями и увлекательными приключениями не в меньшей мере, чем детективно-фантастический роман.
Только за год, с 23 сентября 1958 года по 4 октября 1959 года, мы предприняли семь пусков по Луне. Из этих семи один был частично удачным – это когда мы объявили о создании искусственной планеты «Мечта» – и только два полностью выполнили положенные им задачи. В последующие годы, вплоть до 1966, только в одном из четырнадцати пусков по Луне мы добились успеха. Итого: за девять лет – 21 пуск по Луне. Из них только в трех полный успех!
Но какая же это была адская, увлекательная и азартная работа!
Для достижения Луны автоматическим аппаратом, начиненным аппаратурой, двух ступеней Р-7 уже не хватало. Третья, чисто космическая ступень, была необходима для разгона посылаемого к Луне аппарата до второй космической скорости 11,2 км/с. Эта ступень была названа блок «Е». Требовался двигатель для этой ступени. Мишин, окрыленный успехами по созданию рулевых двигателей для Р-7 силами ОКБ-1 на нашем заводе, уговорил Королева не обращаться за помощью к Глушко. Отдел нашего главного специалиста по двигателям Мельникова обладал неплохой стендовой базой и достаточным кадровым составом для разработки самого двигателя – камеры сгорания с высотным соплом. Но требовался турбонасосный агрегат, опыта создания которого у нас не было. Времени на обучение тоже не было. Выручила авиационная промышленность. Я уже говорил, что она попала в немилость к Хрущеву. Высвобождались не только производственные мощности заводов, но и конструкторские бюро искали интересную работу. Очень энергичный, инициативный и талантливый Семен Ариевич Косберг – главный конструктор Воронежского КБ опытных реактивных авиационных двигателей и агрегатов – предложил свои услуги Королеву. Невысокого роста, полный, но очень подвижный, быстро и выразительно жестикулировавший, всегда пребывавший в оптимистическом настроении Косберг, сын кузнеца, имевший типично еврейскую внешность, с первой же встречи понравился Королеву. Я еще раз убедился в уникальной способности Королева быстро разбираться в людях, чувствовать их внутреннюю сущность с первой встречи.
Сразу началась совместная и очень плодотворная работа. Косберг взялся за разработку и изготовление двигателей третьих ступеней для Р-7 на кислородно-керосиновом топливе. Для первого лунника Мишин настаивал на разделении работы: мы брали на себя камеру сгорания, а Косберг – турбонасос, газогенератор и арматуру. Так бы и договорились полюбовно, но при каком-то дележе обязанностей и ответственности Мишин вспылил и неосторожно сказал Косбергу: «Ну и упрямый же ты еврей». Тот вспыхнул, выскочил из кабинета Мишина и влетел к Королеву, в кабинет напротив. Королеву Косберг заявил, что с антисемитом он работать не будет, и, выбежав из кабинета, скомандовал своему заместителю Конопатову: «Уезжаем!»
Королев вызвал к себе Мишина. Какой уж был между ними разговор, не знаю. Но Косберга по команде Королева перехватили и вернули. Последовали объяснения, после которых мир был восстановлен.
Кипучая деятельность Косберга трагически оборвалась в 1965 году. В связи с ликвидацией совнархозов и восстановлением министерств КБ Косберга решили из авиации перевести в MOM. Косберг вылетел в Москву, чтобы отбиться от МОМа, но ничего не получилось. Он был сильно расстроен событиями в Москве и улетел обратно в Воронеж. При возвращении с аэродрома по обледенелой дороге Косберг попал в автомобильную аварию и с тяжелыми травмами был доставлен в больницу. Вскоре его не стало. Королев, имевший твердые заверения медиков, что жизнь Косберга вне опасности, был потрясен.
После гибели Косберга руководителем КБ стал Александр Конопатов. КБ все-таки было переведено в Министерство общего машиностроения. Теперь Воронежское КБ – одно из основных и ведущих по созданию кислородно-водородных ЖРД. Там были разработаны двигатели для второй – водородной – ступени ракеты «Энергия», третьих ступеней «Протона» и «Союза».
При создании двигателя третьей ступени блока «Е» с тягой почти пять тонн была еще одна трудная задача. Надо было получить полную уверенность, что зажигание и запуск будут надежно обеспечены в космосе. До сих пор двигатели мы умели запускать только на Земле, и то с осечками, под контролем глаза и всяческой автоматики. На стенде научились надежно запускать первый двигатель блока «Е», но твердой уверенности, что он сразу запустится в космосе, не было.
К началу 1958 года шла параллельная деятельность сразу по пяти основным для нас направлениям. Это были: доводка боевой Р-7 для сдачи на вооружение, модернизация Р-7 с задачей получения дальности полета 12 000 км (Р-7А), превращение Р-7 из двухступенчатой в трех – и даже четырехступенчатую, проектирование «тяжелого спутника» для фоторазведки (будущего «Востока») и, наконец, проекты покорения Луны, Марса и Венеры.
О двух первых направлениях я уже рассказывал. Из оставшихся трех космических задач наиболее привлекательной и приоритетной казалась проблема достижения Луны.
У каждого из возможных направлений были свои сторонники и энтузиасты, противников не было. Создание Р-7 и наращивание ее последующими ступенями открывало такие перспективы, что хотелось делать все как можно скорее, как можно чаще потрясать мир и самим замирать от восторга, слушая голос Левитана: «Внимание! Говорят все радиостанции Советского Союза! Передаем сообщение ТАСС! Сегодня, в соответствии с программой исследования космического пространства и подготовкой к межпланетным полетам…»
Сколь угодно можно критиковать утопические планы построения коммунизма, попрание прав человека и диктатуру коммунистической партии в тоталитарном государстве. Однако невозможно вычеркнуть из истории хрущевской эпохи создание благоприятных условий для развития космонавтики и сопутствующих ей наук. Космонавтики отнюдь не милитаризованной и не только с чисто пропагандистскими целями. В первые послеспутниковые годы были заложены основы для подлинно научных исследований в космосе, представляющих общечеловеческие интересы. Не только мы, непосредственные участники ракетно-космических программ, но и все советские люди испытывали гордость и восхищались тем, что они граждане страны, которая прокладывает человечеству путь во Вселенную.
Я пишу об этом отнюдь не из чувства тоски по «старому доброму времени», а потому что хорошо помню отношение людей самых различных слоев общества к нашим космическим успехам.
Большинство историков объясняют успехи советской космонавтики того периода гениальностью и организаторскими способностями Королева. Нет никаких сомнений в том, что его личность сыграла огромную роль.
Королеву, его ближайшему окружению – главным конструкторам, академическим ученым, группировавшимся вокруг Келдыша, нарождавшимся новым ракетным организациям Янгеля и Челомея создавались все условия для успешной деятельности. Казалось бы, зачем Министерству обороны бросать солдат и офицеров на штурм Луны? Это явно шло в ущерб их основным военным задачам. Тем не менее на всем пространстве от Москвы и солнечного Крыма до Камчатки на десятках измерительных пунктов, в центрах командно-измерительного комплекса, во всех службах полигона самоотверженно трудились тысячи военнослужащих. Военные специалисты выполняли указания Королева не менее ревностно, чем приказы главнокомандующего – Главного маршала артиллерии Неделина.
По существу, наше технократическое сообщество оказалось государством в государстве, что до поры до времени не противоречило партийной доктрине. Высшие партийные руководители понимали, что определенная суверенность и самоуправляемость технократам необходима. Ученым-аграрникам, биологам, художникам и поэтам приходилось куда хуже.
В ту пору, несмотря на многочисленные ошибки, неудачи и тяжелые аварии, технократам – атомщикам, физикам и ракетчикам – все прощалось. О наших успехах шла слава по всему миру. О наших провалах и неудачах знали только непосредственные участники.
Примером тому может быть история покорения Луны. Я был непосредственным участником всех пусков по Луне вплоть до 1966 года. Если собрать воедино и описать всю историю покорения человечеством Луны, от первых наших неудач 1958 года до американских пилотируемых лунных экспедиций, получилась бы очень поучительная и увлекательная книга. Она была бы наполнена научной информацией, трагическими и комическими событиями и увлекательными приключениями не в меньшей мере, чем детективно-фантастический роман.
Только за год, с 23 сентября 1958 года по 4 октября 1959 года, мы предприняли семь пусков по Луне. Из этих семи один был частично удачным – это когда мы объявили о создании искусственной планеты «Мечта» – и только два полностью выполнили положенные им задачи. В последующие годы, вплоть до 1966, только в одном из четырнадцати пусков по Луне мы добились успеха. Итого: за девять лет – 21 пуск по Луне. Из них только в трех полный успех!
Но какая же это была адская, увлекательная и азартная работа!
Для достижения Луны автоматическим аппаратом, начиненным аппаратурой, двух ступеней Р-7 уже не хватало. Третья, чисто космическая ступень, была необходима для разгона посылаемого к Луне аппарата до второй космической скорости 11,2 км/с. Эта ступень была названа блок «Е». Требовался двигатель для этой ступени. Мишин, окрыленный успехами по созданию рулевых двигателей для Р-7 силами ОКБ-1 на нашем заводе, уговорил Королева не обращаться за помощью к Глушко. Отдел нашего главного специалиста по двигателям Мельникова обладал неплохой стендовой базой и достаточным кадровым составом для разработки самого двигателя – камеры сгорания с высотным соплом. Но требовался турбонасосный агрегат, опыта создания которого у нас не было. Времени на обучение тоже не было. Выручила авиационная промышленность. Я уже говорил, что она попала в немилость к Хрущеву. Высвобождались не только производственные мощности заводов, но и конструкторские бюро искали интересную работу. Очень энергичный, инициативный и талантливый Семен Ариевич Косберг – главный конструктор Воронежского КБ опытных реактивных авиационных двигателей и агрегатов – предложил свои услуги Королеву. Невысокого роста, полный, но очень подвижный, быстро и выразительно жестикулировавший, всегда пребывавший в оптимистическом настроении Косберг, сын кузнеца, имевший типично еврейскую внешность, с первой же встречи понравился Королеву. Я еще раз убедился в уникальной способности Королева быстро разбираться в людях, чувствовать их внутреннюю сущность с первой встречи.
Сразу началась совместная и очень плодотворная работа. Косберг взялся за разработку и изготовление двигателей третьих ступеней для Р-7 на кислородно-керосиновом топливе. Для первого лунника Мишин настаивал на разделении работы: мы брали на себя камеру сгорания, а Косберг – турбонасос, газогенератор и арматуру. Так бы и договорились полюбовно, но при каком-то дележе обязанностей и ответственности Мишин вспылил и неосторожно сказал Косбергу: «Ну и упрямый же ты еврей». Тот вспыхнул, выскочил из кабинета Мишина и влетел к Королеву, в кабинет напротив. Королеву Косберг заявил, что с антисемитом он работать не будет, и, выбежав из кабинета, скомандовал своему заместителю Конопатову: «Уезжаем!»
Королев вызвал к себе Мишина. Какой уж был между ними разговор, не знаю. Но Косберга по команде Королева перехватили и вернули. Последовали объяснения, после которых мир был восстановлен.
Кипучая деятельность Косберга трагически оборвалась в 1965 году. В связи с ликвидацией совнархозов и восстановлением министерств КБ Косберга решили из авиации перевести в MOM. Косберг вылетел в Москву, чтобы отбиться от МОМа, но ничего не получилось. Он был сильно расстроен событиями в Москве и улетел обратно в Воронеж. При возвращении с аэродрома по обледенелой дороге Косберг попал в автомобильную аварию и с тяжелыми травмами был доставлен в больницу. Вскоре его не стало. Королев, имевший твердые заверения медиков, что жизнь Косберга вне опасности, был потрясен.
После гибели Косберга руководителем КБ стал Александр Конопатов. КБ все-таки было переведено в Министерство общего машиностроения. Теперь Воронежское КБ – одно из основных и ведущих по созданию кислородно-водородных ЖРД. Там были разработаны двигатели для второй – водородной – ступени ракеты «Энергия», третьих ступеней «Протона» и «Союза».
При создании двигателя третьей ступени блока «Е» с тягой почти пять тонн была еще одна трудная задача. Надо было получить полную уверенность, что зажигание и запуск будут надежно обеспечены в космосе. До сих пор двигатели мы умели запускать только на Земле, и то с осечками, под контролем глаза и всяческой автоматики. На стенде научились надежно запускать первый двигатель блока «Е», но твердой уверенности, что он сразу запустится в космосе, не было.