Страница:
Из двенадцати тысяч молодых рабочих и служащих завода половина уже были членами комсомольской организации. Возглавлявший организацию комитет пользовался в массах молодежи большим авторитетом. По сравнению с комсомольской, партийная организация завода была сравнительно малочисленной. Это объяснялось возрастным составом и небольшим стажем работающих. Выход комсомола из-под партийного влияния представлялся старым большевикам явлением опасным. Они ссылались на Троцкого, который заигрывал с молодежью под лозунгом «Молодежь – барометр революции».
Секретарь партийного комитета Аралов был одним из ветеранов завода, работавших здесь еще со времен компании «Юнкерс». Он был выдвинут на ответственный пост партийными организациями цехов, которые видели в нем своего человека, вышедшего из рабочей массы, знающего производство и понимающего нужды рабочих. Аралов уважительно относился к комсомольским инициативам. Основной состав комитета комсомола, в том числе и я, всегда приглашались на заседания парткома и даже готовились к ним заранее, чтобы быть не пассивными слушателями, а участниками обсуждения вопросов, волновавших молодежь.
На одном из таких заседаний парткома Аралов предложил всем членам комитета комсомола и секретарям ведущих цехов вступить в партию. Это, по его словам, должно было обеспечить партийное влияние и контроль за действиями комсомольского актива. Так я стал в 1931 году кандидатом, а в 1932 году членом ВКП(б).
В один из дней начала 1932 года в рабочее время, что было совершенно необычно, последовал вызов в партком. Был собран партийно-комсомольский актив. К нам приехал секретарь районного комитета (тогда это был Фрунзенский райком) – Рубен. Его мы не раз видели на заводе, а я к тому же был у него и в особняке райкома на Зубовском бульваре при приеме в партию. Вместе с Рубеном вошла незнакомая нам женщина. Высокого роста, коротко стриженная, в темном «английском костюме». На вид ей было лет за сорок. Ее внешний облик ассоциировался с представлениями о строгой классной даме – грозе женских гимназии.
Рубен сказал, что мы собраны по его требованию для ознакомления с секретным постановлением Политбюро. Он зачитал короткую выписку из документа, подписанного Сталиным. В постановлении говорилось, что завод № 22 для обороны страны имеет не меньшее значение, чем армейский корпус. Для укрепления руководства завода и обеспечения контроля за его работой со стороны ЦК Политбюро считает необходимым ввести должность парторга ЦК с одновременным возложением на него обязанностей секретаря парткома завода. Парторгом ЦК ВКП(б) на завод № 22 решением Политбюро назначается Ольга Александровна Миткевич.
– Что касается секретаря парткома товарища Аралова, то он переходит на работу в наш райком, – закончил Рубен.
Для Аралова и всех собравшихся сообщение было совершенно неожиданным.
– Есть ли вопросы? – спросил Рубен.
Все были ошарашены и молчали. Вдруг наш комсомольский секретарь Петухов встрепенулся и потребовал:
– Пусть расскажет о себе!
Миткевич (теперь мы поняли, кого привез с собой Рубен) встала и, спокойно переводя внимательный взгляд с одного на другого, начала рассказ.
Родилась в 1889 году, в разорившейся дворянской семье. Принимала участие в революционном движении с 1903 года. В 1905 году вступила в РСДРП (большевиков) и начала нелегальную жизнь подпольщика. Училась в Московском коммерческом институте, а затем окончила химическое отделение Московских высших женских курсов. В 1917 году принимала участие в октябрьских боях в Москве.
Во время борьбы с Деникиным была назначена комиссаром 13-й дивизии 8-й армии. В составе Красной Армии прошла от Воронежа до Грозного. В 1920 году была переброшена Центральным Комитетом с военных фронтов на хозяйственные. Работала в Донбассе, Николаеве и Харькове. Руководила шахтоуправлением, была директором текстильной фабрики в Ярославле. В апреле 1927 года в составе советской делегации принимала участие в первой Тихоокеанской конференции профсоюзов в Кантоне. Длительный срок была в Китае в качестве представителя Исполкома Коминтерна. Участвовала в съезде компартии Китая. В 1930 году ее отозвали из Китая в Москву. Теперь она в аппарате ЦК ВКП(б) – заместитель заведующего орготделом.
– И вот решением Политбюро я направлена к вам на завод. Рассчитываю на вашу помощь, – закончила свое выступление Миткевич.
– Из парткома мы расходились, уверенные в последующих кадровых перестановках. Добровольской я высказал мысль, что женщина, облеченная доверием Сталина, должна выдвигать других женщин.
– – Среди собравшихся сегодня было только две женщины, и тебя Миткевич оделяла особенно внимательным взглядом, – сказал я.
– Миткевич, судя по биографии, будет у нас настоящим комиссаром, – ответила Лариса. – Трудно предсказать, как она использует свой военный опыт. Жаль, что она совсем не обладает женским обаянием героини «Оптимистической трагедии».
Действительно, во внешнем облике Ольги Миткевич и Алисы Коонен, которую мы недавно видели на сцене Камерного театра в роли женщины-комиссара, не было ничего общего.
Кадровые перемены в партийном руководстве Миткевич начала очень скоро. Из аппарата Центрального и Московского комитетов партии и даже института Красной профессуры пришли новые люди, которыми она заменяла секретарей партийных организаций основных цехов. Был обновлен и состав аппарата парткома.
Потом дело дошло и до комсомола. Вместо Пети Петухова вождем заводского комсомола был поставлен Николай Богданов, которого Миткевич извлекла из Московского комитета. Богданов решил, что в основных цехах надо иметь освобожденных секретарей комсомольских ячеек. Он сократил аппарат комитета, обязанности руководства производственным отделом взял на себя, а мне предложил быть освобожденным секретарем самой многочисленной цеховой организации – цеха окончательной сборки (ОС).
С цехом я был хорошо знаком, и молодежный коллектив принял меня доброжелательно.
Мой перевод с общезаводской деятельности на работу в цех ОС совпал с авралом по выпуску первых самолетов ТБ-3. Еще в начале года работа шла напряженная, но ритмичная в соответствии со шпа-ковскими графиками. В конце марта Горбунов собрал совещание, на котором объявил, что только что ему звонил Баранов. По поручению Сталина просит подготовить к воздушному параду 1 Мая несколько ТБ-3. Еще ни один из новых самолетов не дошел до сборочного цеха, а через месяц с небольшим надо пройти над Красной площадью! Такого еще не бывало! Договорились собрать и подготовить к параду три звена – девять машин, десятая – резерв. КОСТР получил задание срочно упростить все, что можно. Выбросить вооружение, убрать боковые бензобаки в крыльях, всякое оборудование для ночных полетов и что-то еще.
Аврал по всему заводу даже для видавших всякую штурмовщину ветеранов был необычный. Пока он докатился до ОС, начальник цеха, всегда очень спокойный и невозмутимый Морозов, тщательно продумал технологию сборки, подготовил бригады замкнутого цикла, распределил ответственных за каждую машину. Когда агрегаты начали поступать в цех ОС, сборщики перешли на круглосуточную работу. За неделю до праздника начались облеты на заводском аэродроме. Все самолеты взлетали и садились без всяких ЧП, хотя для летчиков эти громадины были очень непривычны. Под праздник все десять машин перегнали на Ходынку – Центральный аэродром.
1 Мая колонна нашего завода традиционно возглавляла праздничный поток демонстрантов Фрунзенского района. Мы вступили первьми на освободившуюся от войск брусчатку Красной площади. Над головами рокотали многочисленные би – и полуторопланы – самолеты-разведчики и истребители. Потом прошли несколько эскадрилий ТБ-1. Мы стараемся не спешить. Где же наши ТБ-3? Уже поравнявшись с Мавзолеем, мы неистово орем «Ура», нас приветствует сам Сталин, показывающий на небо. Сверху от Тверской накатывается неслыханный ранее рокот. Очень рискованно на высоте не более 500 метров идут четким строем, по три в звене, девять четырехмоторных гигантов. Я не видел ни Мавзолея, ни трибун, ни тех военных атташе, о которых потом писали газеты.
К горлу подкатил комок восторга. Я кого-то хлопал по плечам, кто-то хлопал меня. Всех нас толкали и просили быстро проходить. Я видел, что спутники по цеховой колонне утирают слезы. Это были нескрываемые слезы восторга. Носовой платок понадобился и мне.
Комсомольцы ОС были инициаторами создания заводской летной школы, планерного и парашютного кружков. При активной поддержке Горбунова на заводском аэродроме с 1931 года начала работать полноправная летная школа. Начальником школы был очень энергичный член комитета комсомола Семен Залманов. Вместе с ним и новым секретарем шумной делегацией комитета комсомола мы прорвались к герою гражданской войны командарму Эйдеману. Он был в те годы председателем могущественного Осоавиахима. Ему подчинялись сотни летных, планерных и парашютных школ. Многие выпускники этих школ пополняли военные авиационные училища, получив хорошую летную подготовку.
У Эйдемана мы выпросили два учебных самолета У-2 (впоследствии знаменитые По-2). Кроме того, он поручил известному летчику-парашютисту Мошковскому шефство над нашим парашютным кружком, а для постоянной работы направил инструктора по парашютному спорту Лямина. Заводская летная школа начала действовать еще в 1930 году. От желающих летать не было отбоя… Инструктором в школе на общественных началах был заводской летчик-испытатель Петр Лозовский.
Школа готовила пилотов без отрыва от производства. Комитет комсомола уделял летной школе особое внимание, всячески поддерживая инициативу начальника школы. Залманов пользовался особым расположением Горбунова, который находил средства на приобретение летного обмундирования, парашютов, учебных самолетов и всего, что требовалось для летной школы. До конца 1933 года школа подготовила более 40 пилотов-спортсменов. Многие из выпускников школы стали профессиональными летчиками.
Одним из выпускников заводской школы был Алексей Годовиков – сын Николая Годовикова, с которым 12 августа 1937 года я навсегда простился перед его полетом на Н-209 через Северный полюс в США. Алексей Годовиков погиб в 1942 году, бросив свой самолет на таран вражеского бомбардировщика Ю-88. Недалеко от улицы академика Королева, на которой я живу, находится улица Годовикова, получившая название в память о летчике Герое Советского Союза А.Н. Годовикове. Он погиб во время войны, когда гибель летчиков воспринималась как неизбежная закономерность.
В мирное время это чрезвычайное происшествие. Не обошлось без трагических событий и в заводской летной школе.
Жарким июльским днем 1931 года при демонстрационном полете, выполняя фигуры высшего пилотажа на истребителе И-4, не вышел из штопора и врезался в землю Петр Лозовский. Гибель летчика – любимца комсомольцев потрясла нас всех. Возникала опасность самому существованию летной школы. К тому времени школа располагала уже и штатными инструкторами Осоавиахима. Горбунов отстоял школу – она продолжала готовить молодых пилотов.
Более доступным и массовым, чем авиационный, был парашютный спорт. Прыжки с парашютом со специальных вышек, а затем и с самолетов стали повальным увлечением. Оказавшись руководителем комсомольской организации цеха ОС, я был обязан личным примером увлечь комсомольские массы цеха в парашютную школу. Занятия в парашютной школе начали под руководством Лямина, имевшего более 500 прыжков, в том числе и затяжных. Изучив технику укладки парашюта и проведя несколько прыжков с вышки, мы прошли облет на У-2 и с нетерпением ожидали начала настоящих прыжков с высоты 800 метров.
Для первых прыжков мы собрались воскресным днем на заводском аэродроме. Лямин сам установил очередность для пяти первых. В его списке я был четвертым. Первым прыгал бортмеханик аэродрома; второй – комсомольская активистка нашего цеха, третьим – ударник – сборщик самолетов.
Первые два прыжка прошли вполне благополучно. На третьем прыжке парашют не раскрылся. Совершенно потрясенные, мы бежали к месту падения нашего товарища. Он лежал в высокой траве на берегу Москвы-реки. Правая рука крепко сжимала кольцо основного парашюта, которое он так и не выдернул. Что помешало выдернуть кольцо? Лямин осторожно освободил кольцо из крепко сжатых, еще теплых пальцев. Мы помогли ему надеть на себя парашют погибшего. Лямин уговорил летчика тут же взлететь и прыгнул, доказав полную исправность парашюта.
Занятия в школе были прерваны. Только через месяц мы снова собрались на заводском аэродроме, продолжение прыжков было разрешено. Лямин решил сделать пристрелочный прыжок, чтобы учесть поправку на свежий ветер. Пока самолет взлетал и добирался до места, выбранного Ляминым, ветер усилился. Мы увидели, что парашютиста сносит в самый дальний угол аэродрома к строившейся Карамышевской плотине. Лямин приводнился на середине реки. Купол парашюта плотно накрыл его и не давал возможности дышать, а летное обмундирование тянуло ко дну.
Несколько заключенных – строителей плотины бросились к воде, один успел даже войти в воду и поплыть. Последовали окрики охраны «назад» и предупредительные выстрелы. Мы добежали до берега одновременно с подплывшим от заводской пристани катером. Пока вытаскивали, доставляли на берег и освобождали Лямина от парашютного снаряжения, прошло минут тридцать. Спасти его не удалось. После этого события парашютная школа практически прекратила свое существование.
Парторг ЦК Ольга Миткевич и директор завода Горбунов часто вместе совершали обходы цехов и проводили производственные активы. Производство ТБ-3 лихорадило – вносилось большое количество изменений конструкции и состава оборудования. Двухколесное шасси заменяли на четырехколесное, меняли материал полуосей шасси, подмоторных рам, двигатели М-17 заменяли на различные модификации более мощных М-34, переделывали остекление «Моссельпрома» – так называли кабину штурмана – носовую часть ТБ-3. Конструкторы ЦАГИ носовую часть называли «морда Архангельского». Решили также убрать и подфюзеляжную выдвижную пулеметную установку, которую в ЦАГИ прозвали «штанами Надашкевича». Маломощный наружный электрогенератор с ветряком заменяли генератором с приводом от авиамотора. Было много всяческих других изменений, в том числе по замечаниям, которые в изобилии поступали из частей ВВС.
На очередной конференции по качеству Горбунов заявил, что заводские самолеты по сравнению с эталоном, который создал ЦАГИ, перетяжелены на 800-900 килограммов. Такую потерю бомбовой нагрузки терпеть нельзя, поэтому в числе прочих мероприятий был объявлен конкурс по снижению веса. Устанавливалась премия в 100 рублей за килограмм, если предложение будет принято. Вскоре КОСТР и другие службы завода были засыпаны потоком предложений. В течение полугода самолетам удалось «похудеть» на 800 с лишним килограммов.
Передача нашей продукции – готорых бомбардировщиков летным частям ВВС осуществлялась на заводском аэродроме довольно буднично. Экипажи воинских частей в течение двух-трех дней проводили техническую приемку трех машин и без особо торжественных проводов разлетались по военным аэродромам. Большинство самолетов уходило на запад – в Киевский и Белорусский округа.
Летом 1933 года Миткевич предложила комсомольскому руководству будни сдачи превратить в праздники передачи могучих самолетов героическим летчикам Военно-Воздушных Сил, благо предстояла сдача нескольких десятков машин Особому Дальневосточному военному округу.
Приемку самолетов возглавлял герой первого легендарного перелета Москва – Нью-Йорк летчик Шестаков. Он командовал на Дальнем Востоке авиационным соединением самолетов ТБ-1. Теперь предстояла замена ТБ-1 на ТБ-3. К приезду дальневосточников 18 машин были дополнительно облетаны и прошли сверхштатные осмотры с устранением всех неполадок, какие только могли отыскать.
Торжества сдачи открыли митингом на летном поле. Шестаков и его экипажи после первого осмотра самолетов были приглашены на веселый пикник с прогулками на лодках по Москве-реке. Несколько дней дальневосточники осваивали новую технику и оформляли приемку. Миткевич представила Шестакову бригаду комсомольцев, которые шефствовали над самолетами для Дальнего Востока. Я, воспользовавшись таким случаем, рассказал, что у нас на заводе хранился вернувшийся из Америки самолет «Страна Советов», весь исписанный автографами американцев. К великому огорчению Шестакова, никто не мог сказать, где же этот самолет теперь. Не только тогда, но и в последующие годы мы бездумно теряли материальные свидетельства, имевшие все возрастающую историческую ценность. Наши музеи истории авиации не могут показать потомкам не только «Страну Советов», но и многие другие советские самолеты, вошедшие в мировую историю авиации.
Торжества передачи самолетов закончились великолепным банкетом на фабрике-кухне. На следующий день ранним утром мы провожали Шестакова и его экипажи. Самолеты взлетали один за другим, строились по три и уходили на восток. ТБ-3 могли одолеть расстояние до Хабаровска с четырьмя промежуточными посадками.
Миткевич сообщила, что получена телеграмма от Шестакова с благодарностью за теплый прием и могучие самолеты.
Сверхнапряженные темпы индустриализации в период 1931-1933 годов требовали вовлечения в промышленность больших людских ресурсов. Они перекачивались из деревни. Это были неквалифицированные и часто малограмотные люди. Несмотря на соцсоревнование, введение званий ударников и стахановцев, моральное и материальное поощрение, трудовая дисциплина и качество продукции оставались низкими.
Одним из жестоких мероприятий по улучшению дисциплины в промышленности был закон 1932 года о браке и прогулах. Этим законом опоздание на работу свыше 20 минут каралось увольнением. За прогул и брак виновные отдавались под суд. К опозданию приравнивался даже перекур во время рабочего дня, если он превышал 20 минут. Нашему заводу такие жестокие законы отнюдь не требовались. Административные мероприятия, увлечение техучебой, эффективные методы стимулирования, активная деятельность общественных организаций поддерживали в рабочем коллективе дух заводского патриотизма. Люди в подавляющем большинстве работали с энтузиазмом.
В первые недели после опубликования закона было много невинно пострадавших от показного усердия при его применении.
Комсомолец – слесарь-монтажник винтомоторной группы, звали его Игорем, фамилию не помню, – обладал талантом настоящего изобретателя. Многие из его предложений по технологии сборки и конструкции самолета ТБ-3 уже были реализованы. Последним предложением, которое принесло ему общезаводскую славу и крупную премию, было упрощение сложной системы ручного управления оборотами и мощностью двигателей. На разного рода собраниях это предложение Игоря приводили как пример неисчерпаемых потенциальных возможностей рабочего творчества. В один не прекрасный день начальник цеха огорошил меня сообщением: «Наш знаменитый изобретатель прогулял полдня. Я обязан его уволить, а если дать ход делу, он пойдет под суд. Это твой комсомолец, поэтому предупреждаю». Потрясенный Игорь объяснил мне все очень просто: «Вчера я женился. Отметили это событие. Я просто проспал. Первая ночь, сам понимаешь».
Я решил пойти к директору и выложить все как есть. Горбунов меня выслушал, глядя куда-то в сторону, долго молчал, потом отрубил: «Не мы с тобой закон издавали, не нам его отменять». Не теряя времени, я отправился в партком. Миткевич сказала: «Директор обязан подавать пример выполнения законов, сколь бы жестоки они ни были. Я могу обещать, что Игоря не будут судить. Ты сегодня же соберешь цеховое открытое комсомольское собрание. Игоря надо исключить из комсомола. На этом примере покажи, что закон есть закон для всех. А ему объясни, если месяца через три-четыре, поработав где-нибудь на стройке без нарушений, он захочет вернуться на завод, мы его примем».
Игорь не вернулся. Мы потеряли человека, у которого действительно была искра Божья.
Несмотря на все трудности, к середине 1933 года выпуск ТБ-3 был поставлен на поток.
В августе 1933 года постановлением Президиума ЦИК СССР за освоение строительства специальных тяжелых самолетов и хорошую организацию работ завод был награжден орденом Ленина. В те годы это была великая честь. Орденами Ленина и Красной Звезды были награждены 18 наиболее отличившихся работников, в том числе Горбунов и Годовиков – орденами Красной Звезды, Миткевич – орденом Ленина. По поводу такого события в Филевском парке состоялся большой митинг, на котором выступил начальник ВВС РККА Я.И. Алкснис. В речи Алксниса, а затем в обращении Ворошилова к работникам авиационной промышленности звучали призывы дать самолеты и моторы лучше зарубежных. Самолету ТБ-3 в 1933 году не было равных по грузоподъемности. Но по скорости и потолку он мог быть много лучше, если бы не отставание нашей моторной промышленности.
В августе того же 1933 года впервые стали праздновать День авиации. Этот праздник в полную меру использовался для воодушевления молодежи на новые производственные подвиги. На всех массовых мероприятиях мы говорили, что Страна Советов должна иметь самолеты, которые будут летать «выше всех, быстрее всех и дальше всех». Завод № 22 – лучший завод авиационной промышленности – несет прямую ответственность за выполнение этой задачи.
Завод переживал период подъема. Выезжая на районные и общемосковские слеты и конференции, мы всегда чувствовали особо уважительное отношение к делегатам завода № 22. Постоянная целенаправленная пропаганда делала свое дело. Пришедшие к партийному, руководству в основных цехах новые секретари организаций, это были люди Миткевич, создавали атмосферу единства и постоянного трудового праздничного подъема.
В этот период Горбунов и Миткевич пользовались заслуженным авторитетом. Для нас, комсомольцев, это были учителя-кумиры – образцы для списывания жизни.
Совершенно неожиданно эти кумиры сами нанесли удар по собственному авторитету. Вначале поползли шепотом передаваемые слухи об интимной близости директора и парторга ЦК. В комсомольских кругах авторитет и культ Горбунова были столь велики, что первой была реакция: «Чепуха, сплетни, не может быть. У Горбунова молодая красивая жена, его друг еще по комсомольской работе в Зарайске. Миткевич не столько женщина, сколько партийный комиссар с большим дореволюционным стажем. Она на 14 лет старше.
Если он сходит с ума, то у нее должно хватить воли и здравого смысла, чтобы не давать повода для всяких пересудов».
Но сплетни и слухи подтвердились. Горбунов оставил жене квартиру в заводском поселке на Филях, а сам переселился к Миткевич, которая жила в новом доме правительства «на набережной». Это было совершенно невероятно, тем более что Горбунов был очень щепетилен в вопросах семейственности на производстве. Его младший брат Владимир, будущий участник создания истребителей ЛаГГ – Лавочкин, Горбунов, Гудков – жаловался, что Сергей не принимал его на работу только потому, что опасался обвинений в семейственности.
Этот тугой узел был совершенно неожиданно разрублен – в результате аварии самолета Р-6 Горбунов погиб. Этот тип самолета морально старел. В КОСТРе появилась идея переделать его в транспортно-пассажирскую машину. Опытный вариант был изготовлен заводом в единственном экземпляре. С самолета убрали все вооружение. В фюзеляже разместили восемь кресел для пассажиров. Кабину экипажа остеклили.
Самолет сделал первые пробные полеты в районе нашего аэродрома. Неожиданно пришло распоряжение подготовить его к дальнему перелету, установить дополнительные бензобаки.
5 сентября 1933 года на этом самолете вылетели в Крым Горбунов, начальник Глававиапрома Баранов, начальник управления ГВФ при Совете Министров Гольцман, его заместитель Петров, член президиума Госплана Зарзар и жена Баранова, упросившая мужа взять ее с собой к детям, отдыхавшим в Крыму. Пилотировали самолет шеф-пилот Глававиапрома Дорфман и бортмеханик Плотников. Погода была в тот день нелетная, но Баранов настоял на вылете. В 9 утра перегруженный самолет взял курс на юг. Через 20 минут после вылета в районе подмосковного Подольска самолет потерпел аварию. Все пассажиры и экипаж погибли. По заключению аварийной комиссии, облачность прижимала самолет к самой земле. Приборов и радиооборудования для слепого полета на самолете не было. Дорфман вынужден был вести машину так, чтобы не терять видимость земли. Пролетая над Подольском, самолет колесами оборвал и утащил за собой канатик любительской антенны, укрепленной на высоких шестах. Затем задел элероном левой плоскости за верхушку высокой ветлы. Левая консоль крыла отвалилась, а самолет носовой частью ударился о землю и рассыпался.
Секретарь партийного комитета Аралов был одним из ветеранов завода, работавших здесь еще со времен компании «Юнкерс». Он был выдвинут на ответственный пост партийными организациями цехов, которые видели в нем своего человека, вышедшего из рабочей массы, знающего производство и понимающего нужды рабочих. Аралов уважительно относился к комсомольским инициативам. Основной состав комитета комсомола, в том числе и я, всегда приглашались на заседания парткома и даже готовились к ним заранее, чтобы быть не пассивными слушателями, а участниками обсуждения вопросов, волновавших молодежь.
На одном из таких заседаний парткома Аралов предложил всем членам комитета комсомола и секретарям ведущих цехов вступить в партию. Это, по его словам, должно было обеспечить партийное влияние и контроль за действиями комсомольского актива. Так я стал в 1931 году кандидатом, а в 1932 году членом ВКП(б).
В один из дней начала 1932 года в рабочее время, что было совершенно необычно, последовал вызов в партком. Был собран партийно-комсомольский актив. К нам приехал секретарь районного комитета (тогда это был Фрунзенский райком) – Рубен. Его мы не раз видели на заводе, а я к тому же был у него и в особняке райкома на Зубовском бульваре при приеме в партию. Вместе с Рубеном вошла незнакомая нам женщина. Высокого роста, коротко стриженная, в темном «английском костюме». На вид ей было лет за сорок. Ее внешний облик ассоциировался с представлениями о строгой классной даме – грозе женских гимназии.
Рубен сказал, что мы собраны по его требованию для ознакомления с секретным постановлением Политбюро. Он зачитал короткую выписку из документа, подписанного Сталиным. В постановлении говорилось, что завод № 22 для обороны страны имеет не меньшее значение, чем армейский корпус. Для укрепления руководства завода и обеспечения контроля за его работой со стороны ЦК Политбюро считает необходимым ввести должность парторга ЦК с одновременным возложением на него обязанностей секретаря парткома завода. Парторгом ЦК ВКП(б) на завод № 22 решением Политбюро назначается Ольга Александровна Миткевич.
– Что касается секретаря парткома товарища Аралова, то он переходит на работу в наш райком, – закончил Рубен.
Для Аралова и всех собравшихся сообщение было совершенно неожиданным.
– Есть ли вопросы? – спросил Рубен.
Все были ошарашены и молчали. Вдруг наш комсомольский секретарь Петухов встрепенулся и потребовал:
– Пусть расскажет о себе!
Миткевич (теперь мы поняли, кого привез с собой Рубен) встала и, спокойно переводя внимательный взгляд с одного на другого, начала рассказ.
Родилась в 1889 году, в разорившейся дворянской семье. Принимала участие в революционном движении с 1903 года. В 1905 году вступила в РСДРП (большевиков) и начала нелегальную жизнь подпольщика. Училась в Московском коммерческом институте, а затем окончила химическое отделение Московских высших женских курсов. В 1917 году принимала участие в октябрьских боях в Москве.
Во время борьбы с Деникиным была назначена комиссаром 13-й дивизии 8-й армии. В составе Красной Армии прошла от Воронежа до Грозного. В 1920 году была переброшена Центральным Комитетом с военных фронтов на хозяйственные. Работала в Донбассе, Николаеве и Харькове. Руководила шахтоуправлением, была директором текстильной фабрики в Ярославле. В апреле 1927 года в составе советской делегации принимала участие в первой Тихоокеанской конференции профсоюзов в Кантоне. Длительный срок была в Китае в качестве представителя Исполкома Коминтерна. Участвовала в съезде компартии Китая. В 1930 году ее отозвали из Китая в Москву. Теперь она в аппарате ЦК ВКП(б) – заместитель заведующего орготделом.
– И вот решением Политбюро я направлена к вам на завод. Рассчитываю на вашу помощь, – закончила свое выступление Миткевич.
– Из парткома мы расходились, уверенные в последующих кадровых перестановках. Добровольской я высказал мысль, что женщина, облеченная доверием Сталина, должна выдвигать других женщин.
– – Среди собравшихся сегодня было только две женщины, и тебя Миткевич оделяла особенно внимательным взглядом, – сказал я.
– Миткевич, судя по биографии, будет у нас настоящим комиссаром, – ответила Лариса. – Трудно предсказать, как она использует свой военный опыт. Жаль, что она совсем не обладает женским обаянием героини «Оптимистической трагедии».
Действительно, во внешнем облике Ольги Миткевич и Алисы Коонен, которую мы недавно видели на сцене Камерного театра в роли женщины-комиссара, не было ничего общего.
Кадровые перемены в партийном руководстве Миткевич начала очень скоро. Из аппарата Центрального и Московского комитетов партии и даже института Красной профессуры пришли новые люди, которыми она заменяла секретарей партийных организаций основных цехов. Был обновлен и состав аппарата парткома.
Потом дело дошло и до комсомола. Вместо Пети Петухова вождем заводского комсомола был поставлен Николай Богданов, которого Миткевич извлекла из Московского комитета. Богданов решил, что в основных цехах надо иметь освобожденных секретарей комсомольских ячеек. Он сократил аппарат комитета, обязанности руководства производственным отделом взял на себя, а мне предложил быть освобожденным секретарем самой многочисленной цеховой организации – цеха окончательной сборки (ОС).
С цехом я был хорошо знаком, и молодежный коллектив принял меня доброжелательно.
Мой перевод с общезаводской деятельности на работу в цех ОС совпал с авралом по выпуску первых самолетов ТБ-3. Еще в начале года работа шла напряженная, но ритмичная в соответствии со шпа-ковскими графиками. В конце марта Горбунов собрал совещание, на котором объявил, что только что ему звонил Баранов. По поручению Сталина просит подготовить к воздушному параду 1 Мая несколько ТБ-3. Еще ни один из новых самолетов не дошел до сборочного цеха, а через месяц с небольшим надо пройти над Красной площадью! Такого еще не бывало! Договорились собрать и подготовить к параду три звена – девять машин, десятая – резерв. КОСТР получил задание срочно упростить все, что можно. Выбросить вооружение, убрать боковые бензобаки в крыльях, всякое оборудование для ночных полетов и что-то еще.
Аврал по всему заводу даже для видавших всякую штурмовщину ветеранов был необычный. Пока он докатился до ОС, начальник цеха, всегда очень спокойный и невозмутимый Морозов, тщательно продумал технологию сборки, подготовил бригады замкнутого цикла, распределил ответственных за каждую машину. Когда агрегаты начали поступать в цех ОС, сборщики перешли на круглосуточную работу. За неделю до праздника начались облеты на заводском аэродроме. Все самолеты взлетали и садились без всяких ЧП, хотя для летчиков эти громадины были очень непривычны. Под праздник все десять машин перегнали на Ходынку – Центральный аэродром.
1 Мая колонна нашего завода традиционно возглавляла праздничный поток демонстрантов Фрунзенского района. Мы вступили первьми на освободившуюся от войск брусчатку Красной площади. Над головами рокотали многочисленные би – и полуторопланы – самолеты-разведчики и истребители. Потом прошли несколько эскадрилий ТБ-1. Мы стараемся не спешить. Где же наши ТБ-3? Уже поравнявшись с Мавзолеем, мы неистово орем «Ура», нас приветствует сам Сталин, показывающий на небо. Сверху от Тверской накатывается неслыханный ранее рокот. Очень рискованно на высоте не более 500 метров идут четким строем, по три в звене, девять четырехмоторных гигантов. Я не видел ни Мавзолея, ни трибун, ни тех военных атташе, о которых потом писали газеты.
К горлу подкатил комок восторга. Я кого-то хлопал по плечам, кто-то хлопал меня. Всех нас толкали и просили быстро проходить. Я видел, что спутники по цеховой колонне утирают слезы. Это были нескрываемые слезы восторга. Носовой платок понадобился и мне.
Комсомольцы ОС были инициаторами создания заводской летной школы, планерного и парашютного кружков. При активной поддержке Горбунова на заводском аэродроме с 1931 года начала работать полноправная летная школа. Начальником школы был очень энергичный член комитета комсомола Семен Залманов. Вместе с ним и новым секретарем шумной делегацией комитета комсомола мы прорвались к герою гражданской войны командарму Эйдеману. Он был в те годы председателем могущественного Осоавиахима. Ему подчинялись сотни летных, планерных и парашютных школ. Многие выпускники этих школ пополняли военные авиационные училища, получив хорошую летную подготовку.
У Эйдемана мы выпросили два учебных самолета У-2 (впоследствии знаменитые По-2). Кроме того, он поручил известному летчику-парашютисту Мошковскому шефство над нашим парашютным кружком, а для постоянной работы направил инструктора по парашютному спорту Лямина. Заводская летная школа начала действовать еще в 1930 году. От желающих летать не было отбоя… Инструктором в школе на общественных началах был заводской летчик-испытатель Петр Лозовский.
Школа готовила пилотов без отрыва от производства. Комитет комсомола уделял летной школе особое внимание, всячески поддерживая инициативу начальника школы. Залманов пользовался особым расположением Горбунова, который находил средства на приобретение летного обмундирования, парашютов, учебных самолетов и всего, что требовалось для летной школы. До конца 1933 года школа подготовила более 40 пилотов-спортсменов. Многие из выпускников школы стали профессиональными летчиками.
Одним из выпускников заводской школы был Алексей Годовиков – сын Николая Годовикова, с которым 12 августа 1937 года я навсегда простился перед его полетом на Н-209 через Северный полюс в США. Алексей Годовиков погиб в 1942 году, бросив свой самолет на таран вражеского бомбардировщика Ю-88. Недалеко от улицы академика Королева, на которой я живу, находится улица Годовикова, получившая название в память о летчике Герое Советского Союза А.Н. Годовикове. Он погиб во время войны, когда гибель летчиков воспринималась как неизбежная закономерность.
В мирное время это чрезвычайное происшествие. Не обошлось без трагических событий и в заводской летной школе.
Жарким июльским днем 1931 года при демонстрационном полете, выполняя фигуры высшего пилотажа на истребителе И-4, не вышел из штопора и врезался в землю Петр Лозовский. Гибель летчика – любимца комсомольцев потрясла нас всех. Возникала опасность самому существованию летной школы. К тому времени школа располагала уже и штатными инструкторами Осоавиахима. Горбунов отстоял школу – она продолжала готовить молодых пилотов.
Более доступным и массовым, чем авиационный, был парашютный спорт. Прыжки с парашютом со специальных вышек, а затем и с самолетов стали повальным увлечением. Оказавшись руководителем комсомольской организации цеха ОС, я был обязан личным примером увлечь комсомольские массы цеха в парашютную школу. Занятия в парашютной школе начали под руководством Лямина, имевшего более 500 прыжков, в том числе и затяжных. Изучив технику укладки парашюта и проведя несколько прыжков с вышки, мы прошли облет на У-2 и с нетерпением ожидали начала настоящих прыжков с высоты 800 метров.
Для первых прыжков мы собрались воскресным днем на заводском аэродроме. Лямин сам установил очередность для пяти первых. В его списке я был четвертым. Первым прыгал бортмеханик аэродрома; второй – комсомольская активистка нашего цеха, третьим – ударник – сборщик самолетов.
Первые два прыжка прошли вполне благополучно. На третьем прыжке парашют не раскрылся. Совершенно потрясенные, мы бежали к месту падения нашего товарища. Он лежал в высокой траве на берегу Москвы-реки. Правая рука крепко сжимала кольцо основного парашюта, которое он так и не выдернул. Что помешало выдернуть кольцо? Лямин осторожно освободил кольцо из крепко сжатых, еще теплых пальцев. Мы помогли ему надеть на себя парашют погибшего. Лямин уговорил летчика тут же взлететь и прыгнул, доказав полную исправность парашюта.
Занятия в школе были прерваны. Только через месяц мы снова собрались на заводском аэродроме, продолжение прыжков было разрешено. Лямин решил сделать пристрелочный прыжок, чтобы учесть поправку на свежий ветер. Пока самолет взлетал и добирался до места, выбранного Ляминым, ветер усилился. Мы увидели, что парашютиста сносит в самый дальний угол аэродрома к строившейся Карамышевской плотине. Лямин приводнился на середине реки. Купол парашюта плотно накрыл его и не давал возможности дышать, а летное обмундирование тянуло ко дну.
Несколько заключенных – строителей плотины бросились к воде, один успел даже войти в воду и поплыть. Последовали окрики охраны «назад» и предупредительные выстрелы. Мы добежали до берега одновременно с подплывшим от заводской пристани катером. Пока вытаскивали, доставляли на берег и освобождали Лямина от парашютного снаряжения, прошло минут тридцать. Спасти его не удалось. После этого события парашютная школа практически прекратила свое существование.
Парторг ЦК Ольга Миткевич и директор завода Горбунов часто вместе совершали обходы цехов и проводили производственные активы. Производство ТБ-3 лихорадило – вносилось большое количество изменений конструкции и состава оборудования. Двухколесное шасси заменяли на четырехколесное, меняли материал полуосей шасси, подмоторных рам, двигатели М-17 заменяли на различные модификации более мощных М-34, переделывали остекление «Моссельпрома» – так называли кабину штурмана – носовую часть ТБ-3. Конструкторы ЦАГИ носовую часть называли «морда Архангельского». Решили также убрать и подфюзеляжную выдвижную пулеметную установку, которую в ЦАГИ прозвали «штанами Надашкевича». Маломощный наружный электрогенератор с ветряком заменяли генератором с приводом от авиамотора. Было много всяческих других изменений, в том числе по замечаниям, которые в изобилии поступали из частей ВВС.
На очередной конференции по качеству Горбунов заявил, что заводские самолеты по сравнению с эталоном, который создал ЦАГИ, перетяжелены на 800-900 килограммов. Такую потерю бомбовой нагрузки терпеть нельзя, поэтому в числе прочих мероприятий был объявлен конкурс по снижению веса. Устанавливалась премия в 100 рублей за килограмм, если предложение будет принято. Вскоре КОСТР и другие службы завода были засыпаны потоком предложений. В течение полугода самолетам удалось «похудеть» на 800 с лишним килограммов.
Передача нашей продукции – готорых бомбардировщиков летным частям ВВС осуществлялась на заводском аэродроме довольно буднично. Экипажи воинских частей в течение двух-трех дней проводили техническую приемку трех машин и без особо торжественных проводов разлетались по военным аэродромам. Большинство самолетов уходило на запад – в Киевский и Белорусский округа.
Летом 1933 года Миткевич предложила комсомольскому руководству будни сдачи превратить в праздники передачи могучих самолетов героическим летчикам Военно-Воздушных Сил, благо предстояла сдача нескольких десятков машин Особому Дальневосточному военному округу.
Приемку самолетов возглавлял герой первого легендарного перелета Москва – Нью-Йорк летчик Шестаков. Он командовал на Дальнем Востоке авиационным соединением самолетов ТБ-1. Теперь предстояла замена ТБ-1 на ТБ-3. К приезду дальневосточников 18 машин были дополнительно облетаны и прошли сверхштатные осмотры с устранением всех неполадок, какие только могли отыскать.
Торжества сдачи открыли митингом на летном поле. Шестаков и его экипажи после первого осмотра самолетов были приглашены на веселый пикник с прогулками на лодках по Москве-реке. Несколько дней дальневосточники осваивали новую технику и оформляли приемку. Миткевич представила Шестакову бригаду комсомольцев, которые шефствовали над самолетами для Дальнего Востока. Я, воспользовавшись таким случаем, рассказал, что у нас на заводе хранился вернувшийся из Америки самолет «Страна Советов», весь исписанный автографами американцев. К великому огорчению Шестакова, никто не мог сказать, где же этот самолет теперь. Не только тогда, но и в последующие годы мы бездумно теряли материальные свидетельства, имевшие все возрастающую историческую ценность. Наши музеи истории авиации не могут показать потомкам не только «Страну Советов», но и многие другие советские самолеты, вошедшие в мировую историю авиации.
Торжества передачи самолетов закончились великолепным банкетом на фабрике-кухне. На следующий день ранним утром мы провожали Шестакова и его экипажи. Самолеты взлетали один за другим, строились по три и уходили на восток. ТБ-3 могли одолеть расстояние до Хабаровска с четырьмя промежуточными посадками.
Миткевич сообщила, что получена телеграмма от Шестакова с благодарностью за теплый прием и могучие самолеты.
Сверхнапряженные темпы индустриализации в период 1931-1933 годов требовали вовлечения в промышленность больших людских ресурсов. Они перекачивались из деревни. Это были неквалифицированные и часто малограмотные люди. Несмотря на соцсоревнование, введение званий ударников и стахановцев, моральное и материальное поощрение, трудовая дисциплина и качество продукции оставались низкими.
Одним из жестоких мероприятий по улучшению дисциплины в промышленности был закон 1932 года о браке и прогулах. Этим законом опоздание на работу свыше 20 минут каралось увольнением. За прогул и брак виновные отдавались под суд. К опозданию приравнивался даже перекур во время рабочего дня, если он превышал 20 минут. Нашему заводу такие жестокие законы отнюдь не требовались. Административные мероприятия, увлечение техучебой, эффективные методы стимулирования, активная деятельность общественных организаций поддерживали в рабочем коллективе дух заводского патриотизма. Люди в подавляющем большинстве работали с энтузиазмом.
В первые недели после опубликования закона было много невинно пострадавших от показного усердия при его применении.
Комсомолец – слесарь-монтажник винтомоторной группы, звали его Игорем, фамилию не помню, – обладал талантом настоящего изобретателя. Многие из его предложений по технологии сборки и конструкции самолета ТБ-3 уже были реализованы. Последним предложением, которое принесло ему общезаводскую славу и крупную премию, было упрощение сложной системы ручного управления оборотами и мощностью двигателей. На разного рода собраниях это предложение Игоря приводили как пример неисчерпаемых потенциальных возможностей рабочего творчества. В один не прекрасный день начальник цеха огорошил меня сообщением: «Наш знаменитый изобретатель прогулял полдня. Я обязан его уволить, а если дать ход делу, он пойдет под суд. Это твой комсомолец, поэтому предупреждаю». Потрясенный Игорь объяснил мне все очень просто: «Вчера я женился. Отметили это событие. Я просто проспал. Первая ночь, сам понимаешь».
Я решил пойти к директору и выложить все как есть. Горбунов меня выслушал, глядя куда-то в сторону, долго молчал, потом отрубил: «Не мы с тобой закон издавали, не нам его отменять». Не теряя времени, я отправился в партком. Миткевич сказала: «Директор обязан подавать пример выполнения законов, сколь бы жестоки они ни были. Я могу обещать, что Игоря не будут судить. Ты сегодня же соберешь цеховое открытое комсомольское собрание. Игоря надо исключить из комсомола. На этом примере покажи, что закон есть закон для всех. А ему объясни, если месяца через три-четыре, поработав где-нибудь на стройке без нарушений, он захочет вернуться на завод, мы его примем».
Игорь не вернулся. Мы потеряли человека, у которого действительно была искра Божья.
Несмотря на все трудности, к середине 1933 года выпуск ТБ-3 был поставлен на поток.
В августе 1933 года постановлением Президиума ЦИК СССР за освоение строительства специальных тяжелых самолетов и хорошую организацию работ завод был награжден орденом Ленина. В те годы это была великая честь. Орденами Ленина и Красной Звезды были награждены 18 наиболее отличившихся работников, в том числе Горбунов и Годовиков – орденами Красной Звезды, Миткевич – орденом Ленина. По поводу такого события в Филевском парке состоялся большой митинг, на котором выступил начальник ВВС РККА Я.И. Алкснис. В речи Алксниса, а затем в обращении Ворошилова к работникам авиационной промышленности звучали призывы дать самолеты и моторы лучше зарубежных. Самолету ТБ-3 в 1933 году не было равных по грузоподъемности. Но по скорости и потолку он мог быть много лучше, если бы не отставание нашей моторной промышленности.
В августе того же 1933 года впервые стали праздновать День авиации. Этот праздник в полную меру использовался для воодушевления молодежи на новые производственные подвиги. На всех массовых мероприятиях мы говорили, что Страна Советов должна иметь самолеты, которые будут летать «выше всех, быстрее всех и дальше всех». Завод № 22 – лучший завод авиационной промышленности – несет прямую ответственность за выполнение этой задачи.
Завод переживал период подъема. Выезжая на районные и общемосковские слеты и конференции, мы всегда чувствовали особо уважительное отношение к делегатам завода № 22. Постоянная целенаправленная пропаганда делала свое дело. Пришедшие к партийному, руководству в основных цехах новые секретари организаций, это были люди Миткевич, создавали атмосферу единства и постоянного трудового праздничного подъема.
В этот период Горбунов и Миткевич пользовались заслуженным авторитетом. Для нас, комсомольцев, это были учителя-кумиры – образцы для списывания жизни.
Совершенно неожиданно эти кумиры сами нанесли удар по собственному авторитету. Вначале поползли шепотом передаваемые слухи об интимной близости директора и парторга ЦК. В комсомольских кругах авторитет и культ Горбунова были столь велики, что первой была реакция: «Чепуха, сплетни, не может быть. У Горбунова молодая красивая жена, его друг еще по комсомольской работе в Зарайске. Миткевич не столько женщина, сколько партийный комиссар с большим дореволюционным стажем. Она на 14 лет старше.
Если он сходит с ума, то у нее должно хватить воли и здравого смысла, чтобы не давать повода для всяких пересудов».
Но сплетни и слухи подтвердились. Горбунов оставил жене квартиру в заводском поселке на Филях, а сам переселился к Миткевич, которая жила в новом доме правительства «на набережной». Это было совершенно невероятно, тем более что Горбунов был очень щепетилен в вопросах семейственности на производстве. Его младший брат Владимир, будущий участник создания истребителей ЛаГГ – Лавочкин, Горбунов, Гудков – жаловался, что Сергей не принимал его на работу только потому, что опасался обвинений в семейственности.
Этот тугой узел был совершенно неожиданно разрублен – в результате аварии самолета Р-6 Горбунов погиб. Этот тип самолета морально старел. В КОСТРе появилась идея переделать его в транспортно-пассажирскую машину. Опытный вариант был изготовлен заводом в единственном экземпляре. С самолета убрали все вооружение. В фюзеляже разместили восемь кресел для пассажиров. Кабину экипажа остеклили.
Самолет сделал первые пробные полеты в районе нашего аэродрома. Неожиданно пришло распоряжение подготовить его к дальнему перелету, установить дополнительные бензобаки.
5 сентября 1933 года на этом самолете вылетели в Крым Горбунов, начальник Глававиапрома Баранов, начальник управления ГВФ при Совете Министров Гольцман, его заместитель Петров, член президиума Госплана Зарзар и жена Баранова, упросившая мужа взять ее с собой к детям, отдыхавшим в Крыму. Пилотировали самолет шеф-пилот Глававиапрома Дорфман и бортмеханик Плотников. Погода была в тот день нелетная, но Баранов настоял на вылете. В 9 утра перегруженный самолет взял курс на юг. Через 20 минут после вылета в районе подмосковного Подольска самолет потерпел аварию. Все пассажиры и экипаж погибли. По заключению аварийной комиссии, облачность прижимала самолет к самой земле. Приборов и радиооборудования для слепого полета на самолете не было. Дорфман вынужден был вести машину так, чтобы не терять видимость земли. Пролетая над Подольском, самолет колесами оборвал и утащил за собой канатик любительской антенны, укрепленной на высоких шестах. Затем задел элероном левой плоскости за верхушку высокой ветлы. Левая консоль крыла отвалилась, а самолет носовой частью ударился о землю и рассыпался.