Страница:
— Нам отпустили все грехи до очередного пуска. Еще одна неудача — и пощады не будет. Сергей всех нас очень выручил. Но он же нас и заложил, заверив, что «процесс познания» заканчивается и в этом году мягкая посадка обязательно будет обеспечена.
Всего за месяц надлежало подготовить этот решающий пуск.
На этот же месяц планировались подряд три пуска по Венере. Подготовка по этой программе шла более уверено, чем по Е-6.
Объяснялось это тем, что система управления аппаратами для Венеры и Марса была полностью в наших руках, мы делили ответственность только с радистами — Рязанским и Богуславским.
Оставались считанные дни до очередного вылета экспедиции на полигон, и предпринимать какие-либо серьезные мероприятия по повышению надежности доработками аппаратуры было поздно.
Мероприятия, придуманные нами в ночь после гибели «Луны-7», были выполнены механиками Морачевского непосредственно на полигоне. Однако для успокоения наши проектанты провели тщательные расчеты возмущений, действующих на участке прилунения до начала торможения. Еще раз проанализировали все температурные режимы приборов. Никаких новых криминалов больше не отыскали.
СП после кремлевского заседания много времени уделял проблеме Н1-Л3 и новому варианту пилотируемого облета Луны с помощью челомеевской «пятисотки». Несколько раз он отлучался в «кремлевку» — больницу на улице Грановского, к которой были прикреплены все «самые главные». Его уже «приговорили» к операции и, по-видимому, торопили. За обедом в нашей столовой он как-то проговорился: «Отправим на Венеру, разделаемся с Луной, и я вас на недельку-другую покину. Очень ко мне медицина пристает». Только после его смерти мы узнали, что отлучки СП в больницу были связаны с кровотечениями из прямой кишки, которые случались у него и в Тюратаме во время командировок.
Договорившись с Рязанским, Пилюгиным, Морачевским, Хрусталевым, я собрал в ОКБ-1 техническое совещание по надежности систем управления при предстоящих пусках к Венере и Е-6, в котором приняли участие руководители и специалисты фирм-смежников.
Собрание получилось многолюдное и шумное. В общем докладе по MB и Е-6 я вынужден был выдвинуть серьезные обвинения в адрес своих друзей.
Основные претензии заключались в том, что аппаратура подавалась к нам на опытный завод в неотработанном до надлежащей надежности виде. Приборы радиокомплекса на MB и Е-6 заменялись в процессе испытаний на заводе и ТП полигона по несколько раз. По MB мы создали макетно-технологический объект, через который пропускали каждый летный комплект. Это позволяло отсеивать приборы, выпущенные с явными дефектами. Тем не менее появлялись новые отказы в процессе испытаний в КИСе завода и на ТП. В целом же положение с надежностью приборов MB лучше, чем по Е-6. На трех последних объектах Е-6 прибор И-100 снимали для замены или ремонта пять раз! Для аппаратуры MB мы ввели на заводе жесткий режим испытаний и тем самым достигли существенного снижения числа отказов при испытаниях на полигоне. К сожалению, по Е-6 мы не могли себе этого позволить. Системы НИИ-885, НИИ-944 и филиала НИИ-923 поступали с таким опозданием, что летные комплекты, не успевая проверить на заводе, грузили в самолеты. Впервые они проходили проверку в комплексе только на полигоне.
Обращаясь к Пилюгину, я пожаловался, что его заместители не чувствуют своей головной роли — ответственности за систему управления Е-6 в целом. Мой длинный доклад изобиловал большим числом обличающих примеров. Как доказательство отсутствия системного подхода и строгого контроля за ошибками в настройке аппаратуры я привел последние три аварии Е-6. «Все три — на совести разработчиков системы управления», — заявил я. Разразилась очень бурная дискуссия.
В совещании участвовали военные представители всех приглашенных организаций. Мои претензии по качеству и надежности грозили остановкой приемки и срывом графиков поставок. Неоднократно получалось так, что после наших претензий военный представитель прекращал приемку у смежников, пока не получал исчерпывающих доказательств в устранении всех замечаний. Таким образом, мы как бы сами себе наступали на хвост. Стоит поднять шум по поводу надежности — срываются сроки поставок и соответственно наши сроки, утвержденные на «самом верху».
После моего доклада обвинения в резкой форме высказали наши испытатели и ведущие конструкторы. Разговор получился очень полезным.
Пилюгин, выслушивая обвинения в адрес своего нового НИИ, вначале надулся и начал жевать язык, что по обыкновению было признаком гнева или обиды. Но под конец высказал много полезных мыслей о порядке работы на будущее.
— Мы имеем по каждой ракете свой комплексный стенд, через который пропускаем полный летный комплекс раньше, чем его отправляем для установки, — сказал он, — а по Е-6 за три года такой стенд не укомплектовали ни аппаратурой Морачевского, ни автоматикой Исаева, ни радиосистемой Богуславского. Это наша недоработка. Будем исправлять. Такое поручение даю Финогееву и Коврижкину. Правда, если через месяц сядем на Луну, может, стенд и не потребуется.
Когда разъехались все смежники, мы в своем кругу, подводя итоги трудного разговора, решили, что пора брать в свои руки не только руководство испытаниями на полигоне, но обязательно и управление полетом до планеты. По «Востокам» и «Восходам» роль руководителя полетов практически выполнял сам Королев, имея помощниками Феоктистова, Гагарина и всех главных конструкторов, которые посменно дежурят в кабинете Кириллова и переговорной комнате МИКа. Для длительных межпланетных полетов надо переходить на режим штатного профессионального руководителя полета. Пока таким на НИП-10 являлся Богуславский, а в Евпатории на НИП-16 по MB начинал командовать Агаджанов. Своих руководителей мы до сих пор не имели. Мы начали было спорить, как лучше руководить, но быстро остыли, вспомнив с досадой, что со следующего года вся межпланетная автоматическая тематика от нас переходит к Бабакину. Пусть уж он заводит у себя управляющих этими полетами.
Королев сам не улетал, но стремился вытолкнуть на полигон почти всех главных. Шабаров и Осташев уже месяц безвылазно трудились на полигоне и жаловались, что представители многих смежников не решают вопросы до прилета своего главного конструктора.
25 октября вместе с большой группой главных мы вылетели на полигон. Здесь в самом буквальном смысле пыль стояла столбом. Дело в том, что МИК на «двойке» и первый старт не обладали пропускной способностью, которая требовалась планом по количеству пусков на конец 1965 года. Командование полигона с согласия Госкомиссии часть ракет-носителей для подготовки и пуска передало 31-и площадке.
Впервые две четырехступенчатые ракеты-носителя готовились в новом МИКе для пуска с нового старта. К работе подключались новые расчеты военных специалистов. Удвоение стартовых мощностей полигона потребовало и от промышленности увеличения численности участников пусков. Все большее число специалистов и рабочих покидали свои предприятия и отбывали в длительные командировки на полигон. Через день после прилета с Осташевым и Шабаровым мы поехали на 31-ю площадку.
Условия работы здесь были несравненно хуже, чем на нашей «двойке». В новом, еще не обжитом МИКе воздух был насыщен пылью, полы грязные, лабораторные комнаты не обустроены, не было ни стульев, ни столов, люди сидели у пультов на ящиках.
Жилой городок в километре от ТП вмещал уже 4500 человек. В гостиницах в один номер площадью 15 квадратных метров втискивалось до пяти человек. Постельное белье менялось только при смене постояльца, и то не всегда. Чтобы пообедать, надо было простоять в очереди в столовую чуть ли не два часа. Ко мне подошла группа молодых инженеров. Ребята пожаловались:
— Военному начальству — отдельные столики с красивой официанткой в накрахмаленном фартучке, а остальным — неубранные столы с грязной посудой, да еще из всех приборов только алюминиевые ложки. Пока пройдешь из МИКа один километр, простоишь в очереди, пообедаешь, еще один километр обратно — уже и ужинать пора.
Несмотря на все это столь обычное для наших новостроек бытовое неустройство, народ работал героически. Особенно трудная доля выпала на долю монтажников нашего завода. «Рабочий класс», как мы их называли, умел приспосабливаться к неудобствам быстрее и лучше технической интеллигенции. Столовой они не пользовались — бригада организовала питание прямо в рабочем помещении. В номерах гостиниц и на рабочих местах у них чистота и порядок, не в пример инженерному составу.
«Сколько надо, столько и работаем, — говорил мастер, — вот только вы плохо обеспечиваете нас документацией на подготовку. Много времени уходит на размышления, инструкций нет и спросить не у кого. Но не беспокойтесь — мы свое дело делаем и не подведем». Четвертую ступень — блок «Л» и ракету-носитель в целом действительно они научились готовить спокойно, без подчеркнутого героизма.
На Госкомиссии утвердили расписание: пуски по Венере осуществить 12, 16 и 25 ноября. Пуск Е-6 № 12 по Луне провести с первой площадки 3 декабря. Долго спорили, куда и какие морские суда расставлять для контроля полета. В тот период на корабли претендовал и Янгель, который проводил испытания боевых ракет на максимальную дальность полета. На этот раз вместо «Долинска» в Гвинейский залив отправили «Краснодар». Тихоокеанский бассейн прикрывали два теплохода: «Чажма» и «Сучан».
Пуск ЗМВ-4 № 6 по Венере 12 ноября был первым пуском четырехступенчатой ракеты-носителя с нового старта.
В семь утра у нас еще тянулась часовая готовность, а с янгелевского старта, это всего в четырех километрах, резво взлетела и пошла на «Куру» очередная Р-16. Предрассветная холодная степь на секунды озарилась ярким светом, и по ней прокатился быстро затухающий рев.
Спустившись в новый просторный бункер, я пристроился на ящике рядом с председателем Госкомиссии Тюлиным. Он уже приложился к трубке ВЧ-связи и докладывал в Москву. В далеком Калининграде в НИИ-88 собрались Королев, Мозжорин, Афанасьев, Пашков, Сербии и многие «болельщики» из аппарата ЦК КПСС, ВПК и министерств.
Стреляющий — Кириллов жаловался:
— Бункер просторный, но слепой. Всего два паршивых перископа. Это потому, что их делали для ракетчиков по особому заказу, а в старом бункере стоят отличные перископы со старых подводных лодок.
Подготовка к старту прошла без каких-либо осечек.
Точно по времени ушла наша четырехступенчатая 8К78 с АМСом 3МВ-4 № 4. В бункер стали поступать быстрые доклады:
«Предварительная», «Главная», «Отделение».
Тюлин докладывает в Москву:
— С нового старта все три ступени пошли нормально, мы переезжаем на «двойку».
После бессонной ночи медленно поднимаемся по лестнице и выходим из бункера на холодный ветер. Водитель гонит машину по серой ленте бетона с максимальной скоростью. Мы должны успеть проехать 30 километров до узла связи на «двойке» раньше, чем Москва задаст вопрос: «Что там опять у вас случилось?» Доехали.
Устроившись в теплом кабинете Кириллова, ждем информацию с дальневосточных пунктов. НИП-15 — Уссурийск — успокоил: «После отделения блока „Л“ все параметры в норме». «Чажма» из Тихого океана засекла расчетный по времени запуск четвертой ступени. На короткое время все измерительные пункты затихли — это самые напряженные минуты ожидания. Сотни людей ждут, окажется ли очередная «Венера» на расчетной орбите или останется спутником Земли — новым «Космосом» номер такой-то.
Вдруг доклады посыпались один за другим: все южные пункты засекли прямо с горизонта сильный сигнал. Первый вопрос: «По какой траектории ведете?» Ответ: «Ведем точно по целеуказанию».
Ура! Значит, вывели на трассу к Венере. Информация из Гвинейского залива уже интереса не представляет. Обнимаемся, поздравляем друг друга, Москву и пункты КИКа.
— Рано радуемся, — предупреждаю я, — дорога до Венеры больше трех месяцев, то ли еще будет.
В самом деле, уже через три часа НИП-16 доложил, что пропала телеметрическая информация. Начались эксперименты с подачей на «борт» команд для переключения комплектов на резервные. Вот здесь-то и сказалось преимущество 3МВ перед Е-6. При отказе одного любого прибора радиокомплекса можно по команде с Земли перейти на резервный. После всяческих комбинаций телеметрия появилась и последовал быстрый доклад: «Антенны раскрыты, радиаторы раскрыты, солнечные батареи раскрыты, „ток Солнца“ в норме, сигнал сильный».
Впереди было 107 суток полета. 27 февраля 1966 года «Венера-2» — так официально она была объявлена в очередном сообщении ТАСС — в 5 часов 52 минуты по московскому времени прошла на расстоянии 24 тысяч километров от поверхности Венеры.
16 ноября почти все события, описанные выше, повторились. К Венере ушел аппарат ЗМВ-3 № 1 под названием «Венера-3».
1 марта 1966 года, через сто пять суток, «Венера-3» доставила на поверхность загадочной планеты вымпел с гербом Советского Союза.
23 ноября 1965 года, дублируя 3МВ-4 № 4, мы осуществили запуск 3ВМ-4 № 6. Но везение уже прекратилось. Авария двигательной установки третьей ступени превратила очередную «Венеру» в спутник Земли. Он был назван «Космос-96».
Пуск по Венере 23 ноября 1965 года был последним в межпланетной программе королевского ОКБ-1. С 1966 года все работы по автоматическим аппаратам для исследования Марса и Венеры надлежало передать Бабакину в ОКБ имени Лавочкина.
По этим ближайшим к Земле планетам за пять лет мы осуществили 19 пусков. Из них только один закончился успехом — доставкой вымпела СССР на поверхность Венеры 1 марта 1966 года.
На пути к планетам был проведен широкий комплекс научных исследований, накоплен богатый экспериментальный материал по всем системам, получен богатейший опыт конструирования межпланетных автоматов. Ради этой программы в Крыму был создан самый мощный в стране центр дальней космической связи и управления полетом. Сотни специалистов прошли курсы наук, которые не читались ни в одном университете, по которым не было ни одного учебника.
Сам процесс получения такого опыта, «процесс познания», как его назвал Королев, доставался дорогой ценой.
Космонавтика проходила младенческий период, когда все познавалось на ощупь, методом проб и ошибок, непосредственно в космосе. Космические аппараты устанавливались на еще неотработанные ракеты-носители. Казалось, что многими пусками мы быстро достигнем цели, а скрупулезная наземная отработка потребует времени и средств, которых нам не дадут. И в самом деле, нас не ограничивали в средствах для заказа десятков ракет-носителей или изготовления десятков космических аппаратов. Но стоило запросить гораздо меньше миллионов на строительство лабораторий для термовакуумных, вибрационных, электромагнитных («безэховых») и для всякого рода других испытаний или на приобретение специальных стендов и измерительных приборов, как мы наталкивались на стену непонимания.
Двигателисты Глушко, Исаев, Конопатов давно поняли, что обеспечить надежную работу двигательных установок в полете можно только после многочисленных экспериментов, сотен огневых стендовых испытаний на различных режимах с тщательным анализом результатов каждого. Несмотря на это, аварии по вине двигателей в полете время от времени появлялись. Они происходили не по вине конструктора, который что-то упустил при испытаниях, а большей частью в результате технологических недостатков производства, появляющихся уже после всей многомесячной отработки.
Экспериментальные двигатели, как правило, испытывались на стендах задолго до изготовления первых штатных. Экспериментальные установки для отработки систем космических аппаратов, если и изготавливались, то с таким опозданием, что возникало искушение отправить аппарат на полигон, а может быть, даже запустить в космос, не дожидаясь результатов наземной отработки.
Время работы по жестким нормативам и многоступенчатым программам обеспечения надежности еще не наступило. Потребовались пять-семь лет не только на создание лабораторно-экспериментальных баз, но и на перестройку сознания всего инженерного корпуса.
28 ноября, еще не отдышавшись от трех венерианских пусков, Государственная комиссия на полигоне обсуждала вопрос о пуске Е-6. Начали с ближайшей даты — 30 ноября. Всем так хотелось поскорее из холодных и ветреных казахстанских степей улететь в еще теплый Крым либо домой. Но, как ни уплотняли график, по сроку сдвинулись на 3 декабря. Перед этим пуском на полигон вылетели Королев и Келдыш.
Для традиционной встречи на аэродром выехали я, Шабаров, Кириллов и Самохин. С последним я должен познакомить читателя особо.
Михаил Иванович Самохин — генерал-полковник авиации, Герой Советского Союза, кавалер многих боевых орденов. Уйдя в отставку с действительной военной службы по возрасту, он принял предложение Королева стать заместителем начальника ОКБ-1. Масштабы организационных проблем на полигоне в связи со строительством сборочного завода для H1 резко возрастали. Огромная нагрузка ложилась на наш воздушный транспорт. Нужен был сильный организатор для руководства хозяйственной деятельностью экспедиций промышленности, автотранспортом и нашим авиационным отрядом, который разрастался так бурно, что Внуковский аэропорт вынужден был отвести ему отдельную площадь, назвав ее «Внуково-3».
Снова должен отметить, что Королев не ошибся в выборе руководителя для очень хлопотливой сферы деятельности.
Бывший «донской казак» и кавалерист Самохин после гражданской войны не демобилизовался, а поступил в школу морских летчиков. В авиации он преуспел больше, чем в кавалерии. Вместе со строительством «первого в мире пролетарского военно-воздушного флота» Самохин продвигался по ступенькам военной службы. Рядовой летчик, затем командир эскадрильи, командир авиационного полка, он в начале Великой Отечественной войны уже командовал авиацией Балтийского флота, участвовал в обороне Ленинграда и закончил войну под Кенигсбергом.
Последней должностью Самохина был ответственный пост заместителя командующего Войсками ПВО страны. В то время первым заместителем командующего Войсками ПВО страны был легендарный летчик генерал-полковник Байдуков.
Когда я рассказал Самохину, что с Байдуковым познакомился еще в 1936 году, в бытность его летчиком-испытателем на 22-м заводе, он ко мне очень расположился. Вскоре, выпив «на брудершафт», мы с ним перешли на «ты».
Энергии и желания оказывать нам всяческую помощь, пользуясь высоким генеральским чином и связями в Министерстве обороны, Самохину было не занимать. Он быстро познакомился со всеми главными и ведущими специалистами. Обладая общительным характером, незаурядными организаторскими способностями, неисчерпаемым запасом остросюжетных рассказов из истории своей военной службы, Самохин завоевал всеобщие симпатии. Вскоре его присутствие на полигоне для решения массы организационных, хозяйственных, транспортных и бытовых проблем стало совершенно необходимым.
К нему непосредственно обращался министр, если требовался самолет, главные конструкторы звонили по поводу перевозки срочных грузов и бронирования мест в гостиницах, новички, еще не имевшие транспорта, просили «закрепить» машину, все вместе хвалили за богатое меню в столовых и ворчали, если пропадала горячая вода. Но главной заботой Самохина являлось наблюдение за новым строительством.
Военное командование полигона вынуждено было считаться с тем, что промышленность представлена в Тюратаме генерал-полковником, в то время как начальником всего полигона в те годы являлся генерал-майор. Чтобы не ставить офицеров и генералов полигона в неудобное положение, Самохин одевался в генеральскую форму только по торжественным случаям или, как в этот раз, для встречи высоких гостей.
Перед выездом Самохин сообщил нам, что Королев прямо с аэродрома до начала всяких заседаний хочет проехать на новое строительство большого МИКа H1. Самохин предупредил также военных строителей о предстоящем визите и просил подъехать на стройку Бармина.
Бармин обычно прилетал перед пусками на несколько дней раньше остальных главных. Он знакомился с готовностью стартовой системы, выслушивал своего почти постоянного представителя на наших площадках полигона Бориса Хлебникова. Теперь у Бармина прибавилось много новых забот и на других площадках. Началось строительство сразу двух стартовых сооружений для ракеты Н1. Постановлением правительства Бармин был назначен головным главным конструктором по созданию стартовых сооружений для ракеты еще невиданных размеров. Новые старты, созданные по проекту Бармина для челомеевской «пятисотки» — «Протона», были тоже весьма сложными. Но ни в какое сравнение с масштабами стартов для Н1 они не шли. Многие десятки организаций уже включились в создание систем, окружающих будущий старт Н1. Все это множество систем предстояло объединить в единую большую систему, за которую он, Бармин, — головной и главный ответчик.
На аэродром для встречи обычно приезжал начальник полигона вместе со своим начальником штаба. Так уж повелось, что встречающих собиралось не меньше, чем прилетающих, в тех случаях, когда летели вместе главные конструкторы, Главный теоретик космонавтики и председатель Государственной комиссии.
Самохин получил ВЧ-грамму, в которой был перечислен весь состав пассажиров. В этом списке я отметил отсутствие Глушко и Кузнецова, но были Исаев и Пилюгин.
Первый день декабря выдался необычно теплым и тихим. Все прилетевшие с удовольствием разминались, спустившись на землю Тюратама. Королев и Тюлин тут же объявили, что заседание Госкомиссии назначается на 17 часов на второй площадке, а сейчас они едут на стройку Н1. Оказалось, что почти все прилетевшие и встречавшие желают тоже посмотреть на стройку века, благо это по дороге ко второй площадке.
На всех наших больших стройках хорошие подъездные дороги появляются только после окончания строительства. Новостройки для Н1 исключения не представляли. Подъехать на легковых машинах по дороге, разбитой сотнями грузовиков, непосредственно к строительству было непросто.
Контуры нового огромного сборочного цеха уже были обозначены железобетонными колоннами. Общая площадь главного корпуса составляла 30 тысяч квадратных метров. Строились сразу главный корпус, вспомогательные служебные помещения и в полутора километрах новый городок с гостиницами, казармами, столовыми и прочими службами в расчете на шесть — семь тысяч человек.
Военные начальники строительства не упустили случая пожаловаться приехавшим, что на стройке работает всего пять тысяч солдат строительных батальонов, а чтобы закончить все объекты через год, — так приказано министром обороны — надо удвоить численность. Однако приказы не были подкреплены реальной помощью.
Из соображений безопасности два старта для Н1 строились в десяти километрах от большого сборочного завода. Общий объем строительно-монтажных работ на стартах был не меньше.
Подъехавший со стороны стартов Бармин добавил, что масштабы строительства сейчас превосходят во много раз то, что творилось при создании полигона, а темпы во столько же раз ниже. Заметил, что Министерство обороны, которое отвечает за строительство, в нем не заинтересовано.
— Американцы для «Сатурна-5» тоже еще старт не достроили, -сказал Бармин, — но ведь там Флорида, а у нас на носу тюратамская зима.
Королев, Бармин, Тюлин и Келдыш тут же договорились, что по возвращении в Москву после «посадки на Луну» сделают соответствующее представление Смирнову и в ЦК КПСС.
Вечером на Госкомиссии обсудили и утвердили дату и время старта — 3 декабря 13 часов 46 минут 14 секунд. В этом случае расчетное время посадки — 6 декабря 23 часа 57 минут.
Баллистики просчитали с точностью до секунды зоны видимости для НИП-10, время активного полета всех ступеней и блоков ракеты, расстояния до Луны при построении лунной вертикали, высоты начала и конца торможения.
Все события, привязанные по времени, докладывали так, словно ни у кого не было сомнений, что полет безотказно пойдет по этому расписанию. С такой же скрупулезной точностью проектанты доложили весовую сводку, начиная с общего веса четвертой ступени до АЛСа Е-6 № 12. Оказалось, что все наши труды имели целью мягко опустить на поверхность Луны всего 104,5 килограмма. Именно этой сотне с небольшим килограммов предстояло обеспечить очередной впечатляющий успех советской космонавтики.
Королев потребовал, чтобы были доложены данные по заправкам горючим и окислителем исаевского КТДУ и время его работы. Было еще много вопросов, на которые сразу давались точные ответы. Сказывался большой опыт предыдущих пусков.
Затем состоялись традиционные доклады всех главных конструкторов о реализованных мероприятиях и заверения в безусловной надежности системы, за которую каждый из них отвечает.
Далее все пошло штатно.
В бункере я отвоевал место у гостевого перископа. Самые волнующие секунды старта обычно идут без телеметрических докладов. Опытным глазом ситуация определяется быстрее, чем по мониторам.
Зажигание, беспорядочный огонь и дым предварительной — и факел главной ступени!
Откинулись стартовые стрелы, ревущая ракета плавно вышла из клубящегося пламени и быстро скрылась в серой пелене низкой облачности. Фактическое время старта отличалось от расчетного всего на 0,3 секунды.
Всего за месяц надлежало подготовить этот решающий пуск.
На этот же месяц планировались подряд три пуска по Венере. Подготовка по этой программе шла более уверено, чем по Е-6.
Объяснялось это тем, что система управления аппаратами для Венеры и Марса была полностью в наших руках, мы делили ответственность только с радистами — Рязанским и Богуславским.
Оставались считанные дни до очередного вылета экспедиции на полигон, и предпринимать какие-либо серьезные мероприятия по повышению надежности доработками аппаратуры было поздно.
Мероприятия, придуманные нами в ночь после гибели «Луны-7», были выполнены механиками Морачевского непосредственно на полигоне. Однако для успокоения наши проектанты провели тщательные расчеты возмущений, действующих на участке прилунения до начала торможения. Еще раз проанализировали все температурные режимы приборов. Никаких новых криминалов больше не отыскали.
СП после кремлевского заседания много времени уделял проблеме Н1-Л3 и новому варианту пилотируемого облета Луны с помощью челомеевской «пятисотки». Несколько раз он отлучался в «кремлевку» — больницу на улице Грановского, к которой были прикреплены все «самые главные». Его уже «приговорили» к операции и, по-видимому, торопили. За обедом в нашей столовой он как-то проговорился: «Отправим на Венеру, разделаемся с Луной, и я вас на недельку-другую покину. Очень ко мне медицина пристает». Только после его смерти мы узнали, что отлучки СП в больницу были связаны с кровотечениями из прямой кишки, которые случались у него и в Тюратаме во время командировок.
Договорившись с Рязанским, Пилюгиным, Морачевским, Хрусталевым, я собрал в ОКБ-1 техническое совещание по надежности систем управления при предстоящих пусках к Венере и Е-6, в котором приняли участие руководители и специалисты фирм-смежников.
Собрание получилось многолюдное и шумное. В общем докладе по MB и Е-6 я вынужден был выдвинуть серьезные обвинения в адрес своих друзей.
Основные претензии заключались в том, что аппаратура подавалась к нам на опытный завод в неотработанном до надлежащей надежности виде. Приборы радиокомплекса на MB и Е-6 заменялись в процессе испытаний на заводе и ТП полигона по несколько раз. По MB мы создали макетно-технологический объект, через который пропускали каждый летный комплект. Это позволяло отсеивать приборы, выпущенные с явными дефектами. Тем не менее появлялись новые отказы в процессе испытаний в КИСе завода и на ТП. В целом же положение с надежностью приборов MB лучше, чем по Е-6. На трех последних объектах Е-6 прибор И-100 снимали для замены или ремонта пять раз! Для аппаратуры MB мы ввели на заводе жесткий режим испытаний и тем самым достигли существенного снижения числа отказов при испытаниях на полигоне. К сожалению, по Е-6 мы не могли себе этого позволить. Системы НИИ-885, НИИ-944 и филиала НИИ-923 поступали с таким опозданием, что летные комплекты, не успевая проверить на заводе, грузили в самолеты. Впервые они проходили проверку в комплексе только на полигоне.
Обращаясь к Пилюгину, я пожаловался, что его заместители не чувствуют своей головной роли — ответственности за систему управления Е-6 в целом. Мой длинный доклад изобиловал большим числом обличающих примеров. Как доказательство отсутствия системного подхода и строгого контроля за ошибками в настройке аппаратуры я привел последние три аварии Е-6. «Все три — на совести разработчиков системы управления», — заявил я. Разразилась очень бурная дискуссия.
В совещании участвовали военные представители всех приглашенных организаций. Мои претензии по качеству и надежности грозили остановкой приемки и срывом графиков поставок. Неоднократно получалось так, что после наших претензий военный представитель прекращал приемку у смежников, пока не получал исчерпывающих доказательств в устранении всех замечаний. Таким образом, мы как бы сами себе наступали на хвост. Стоит поднять шум по поводу надежности — срываются сроки поставок и соответственно наши сроки, утвержденные на «самом верху».
После моего доклада обвинения в резкой форме высказали наши испытатели и ведущие конструкторы. Разговор получился очень полезным.
Пилюгин, выслушивая обвинения в адрес своего нового НИИ, вначале надулся и начал жевать язык, что по обыкновению было признаком гнева или обиды. Но под конец высказал много полезных мыслей о порядке работы на будущее.
— Мы имеем по каждой ракете свой комплексный стенд, через который пропускаем полный летный комплекс раньше, чем его отправляем для установки, — сказал он, — а по Е-6 за три года такой стенд не укомплектовали ни аппаратурой Морачевского, ни автоматикой Исаева, ни радиосистемой Богуславского. Это наша недоработка. Будем исправлять. Такое поручение даю Финогееву и Коврижкину. Правда, если через месяц сядем на Луну, может, стенд и не потребуется.
Когда разъехались все смежники, мы в своем кругу, подводя итоги трудного разговора, решили, что пора брать в свои руки не только руководство испытаниями на полигоне, но обязательно и управление полетом до планеты. По «Востокам» и «Восходам» роль руководителя полетов практически выполнял сам Королев, имея помощниками Феоктистова, Гагарина и всех главных конструкторов, которые посменно дежурят в кабинете Кириллова и переговорной комнате МИКа. Для длительных межпланетных полетов надо переходить на режим штатного профессионального руководителя полета. Пока таким на НИП-10 являлся Богуславский, а в Евпатории на НИП-16 по MB начинал командовать Агаджанов. Своих руководителей мы до сих пор не имели. Мы начали было спорить, как лучше руководить, но быстро остыли, вспомнив с досадой, что со следующего года вся межпланетная автоматическая тематика от нас переходит к Бабакину. Пусть уж он заводит у себя управляющих этими полетами.
Королев сам не улетал, но стремился вытолкнуть на полигон почти всех главных. Шабаров и Осташев уже месяц безвылазно трудились на полигоне и жаловались, что представители многих смежников не решают вопросы до прилета своего главного конструктора.
25 октября вместе с большой группой главных мы вылетели на полигон. Здесь в самом буквальном смысле пыль стояла столбом. Дело в том, что МИК на «двойке» и первый старт не обладали пропускной способностью, которая требовалась планом по количеству пусков на конец 1965 года. Командование полигона с согласия Госкомиссии часть ракет-носителей для подготовки и пуска передало 31-и площадке.
Впервые две четырехступенчатые ракеты-носителя готовились в новом МИКе для пуска с нового старта. К работе подключались новые расчеты военных специалистов. Удвоение стартовых мощностей полигона потребовало и от промышленности увеличения численности участников пусков. Все большее число специалистов и рабочих покидали свои предприятия и отбывали в длительные командировки на полигон. Через день после прилета с Осташевым и Шабаровым мы поехали на 31-ю площадку.
Условия работы здесь были несравненно хуже, чем на нашей «двойке». В новом, еще не обжитом МИКе воздух был насыщен пылью, полы грязные, лабораторные комнаты не обустроены, не было ни стульев, ни столов, люди сидели у пультов на ящиках.
Жилой городок в километре от ТП вмещал уже 4500 человек. В гостиницах в один номер площадью 15 квадратных метров втискивалось до пяти человек. Постельное белье менялось только при смене постояльца, и то не всегда. Чтобы пообедать, надо было простоять в очереди в столовую чуть ли не два часа. Ко мне подошла группа молодых инженеров. Ребята пожаловались:
— Военному начальству — отдельные столики с красивой официанткой в накрахмаленном фартучке, а остальным — неубранные столы с грязной посудой, да еще из всех приборов только алюминиевые ложки. Пока пройдешь из МИКа один километр, простоишь в очереди, пообедаешь, еще один километр обратно — уже и ужинать пора.
Несмотря на все это столь обычное для наших новостроек бытовое неустройство, народ работал героически. Особенно трудная доля выпала на долю монтажников нашего завода. «Рабочий класс», как мы их называли, умел приспосабливаться к неудобствам быстрее и лучше технической интеллигенции. Столовой они не пользовались — бригада организовала питание прямо в рабочем помещении. В номерах гостиниц и на рабочих местах у них чистота и порядок, не в пример инженерному составу.
«Сколько надо, столько и работаем, — говорил мастер, — вот только вы плохо обеспечиваете нас документацией на подготовку. Много времени уходит на размышления, инструкций нет и спросить не у кого. Но не беспокойтесь — мы свое дело делаем и не подведем». Четвертую ступень — блок «Л» и ракету-носитель в целом действительно они научились готовить спокойно, без подчеркнутого героизма.
На Госкомиссии утвердили расписание: пуски по Венере осуществить 12, 16 и 25 ноября. Пуск Е-6 № 12 по Луне провести с первой площадки 3 декабря. Долго спорили, куда и какие морские суда расставлять для контроля полета. В тот период на корабли претендовал и Янгель, который проводил испытания боевых ракет на максимальную дальность полета. На этот раз вместо «Долинска» в Гвинейский залив отправили «Краснодар». Тихоокеанский бассейн прикрывали два теплохода: «Чажма» и «Сучан».
Пуск ЗМВ-4 № 6 по Венере 12 ноября был первым пуском четырехступенчатой ракеты-носителя с нового старта.
В семь утра у нас еще тянулась часовая готовность, а с янгелевского старта, это всего в четырех километрах, резво взлетела и пошла на «Куру» очередная Р-16. Предрассветная холодная степь на секунды озарилась ярким светом, и по ней прокатился быстро затухающий рев.
Спустившись в новый просторный бункер, я пристроился на ящике рядом с председателем Госкомиссии Тюлиным. Он уже приложился к трубке ВЧ-связи и докладывал в Москву. В далеком Калининграде в НИИ-88 собрались Королев, Мозжорин, Афанасьев, Пашков, Сербии и многие «болельщики» из аппарата ЦК КПСС, ВПК и министерств.
Стреляющий — Кириллов жаловался:
— Бункер просторный, но слепой. Всего два паршивых перископа. Это потому, что их делали для ракетчиков по особому заказу, а в старом бункере стоят отличные перископы со старых подводных лодок.
Подготовка к старту прошла без каких-либо осечек.
Точно по времени ушла наша четырехступенчатая 8К78 с АМСом 3МВ-4 № 4. В бункер стали поступать быстрые доклады:
«Предварительная», «Главная», «Отделение».
Тюлин докладывает в Москву:
— С нового старта все три ступени пошли нормально, мы переезжаем на «двойку».
После бессонной ночи медленно поднимаемся по лестнице и выходим из бункера на холодный ветер. Водитель гонит машину по серой ленте бетона с максимальной скоростью. Мы должны успеть проехать 30 километров до узла связи на «двойке» раньше, чем Москва задаст вопрос: «Что там опять у вас случилось?» Доехали.
Устроившись в теплом кабинете Кириллова, ждем информацию с дальневосточных пунктов. НИП-15 — Уссурийск — успокоил: «После отделения блока „Л“ все параметры в норме». «Чажма» из Тихого океана засекла расчетный по времени запуск четвертой ступени. На короткое время все измерительные пункты затихли — это самые напряженные минуты ожидания. Сотни людей ждут, окажется ли очередная «Венера» на расчетной орбите или останется спутником Земли — новым «Космосом» номер такой-то.
Вдруг доклады посыпались один за другим: все южные пункты засекли прямо с горизонта сильный сигнал. Первый вопрос: «По какой траектории ведете?» Ответ: «Ведем точно по целеуказанию».
Ура! Значит, вывели на трассу к Венере. Информация из Гвинейского залива уже интереса не представляет. Обнимаемся, поздравляем друг друга, Москву и пункты КИКа.
— Рано радуемся, — предупреждаю я, — дорога до Венеры больше трех месяцев, то ли еще будет.
В самом деле, уже через три часа НИП-16 доложил, что пропала телеметрическая информация. Начались эксперименты с подачей на «борт» команд для переключения комплектов на резервные. Вот здесь-то и сказалось преимущество 3МВ перед Е-6. При отказе одного любого прибора радиокомплекса можно по команде с Земли перейти на резервный. После всяческих комбинаций телеметрия появилась и последовал быстрый доклад: «Антенны раскрыты, радиаторы раскрыты, солнечные батареи раскрыты, „ток Солнца“ в норме, сигнал сильный».
Впереди было 107 суток полета. 27 февраля 1966 года «Венера-2» — так официально она была объявлена в очередном сообщении ТАСС — в 5 часов 52 минуты по московскому времени прошла на расстоянии 24 тысяч километров от поверхности Венеры.
16 ноября почти все события, описанные выше, повторились. К Венере ушел аппарат ЗМВ-3 № 1 под названием «Венера-3».
1 марта 1966 года, через сто пять суток, «Венера-3» доставила на поверхность загадочной планеты вымпел с гербом Советского Союза.
23 ноября 1965 года, дублируя 3МВ-4 № 4, мы осуществили запуск 3ВМ-4 № 6. Но везение уже прекратилось. Авария двигательной установки третьей ступени превратила очередную «Венеру» в спутник Земли. Он был назван «Космос-96».
Пуск по Венере 23 ноября 1965 года был последним в межпланетной программе королевского ОКБ-1. С 1966 года все работы по автоматическим аппаратам для исследования Марса и Венеры надлежало передать Бабакину в ОКБ имени Лавочкина.
По этим ближайшим к Земле планетам за пять лет мы осуществили 19 пусков. Из них только один закончился успехом — доставкой вымпела СССР на поверхность Венеры 1 марта 1966 года.
На пути к планетам был проведен широкий комплекс научных исследований, накоплен богатый экспериментальный материал по всем системам, получен богатейший опыт конструирования межпланетных автоматов. Ради этой программы в Крыму был создан самый мощный в стране центр дальней космической связи и управления полетом. Сотни специалистов прошли курсы наук, которые не читались ни в одном университете, по которым не было ни одного учебника.
Сам процесс получения такого опыта, «процесс познания», как его назвал Королев, доставался дорогой ценой.
Космонавтика проходила младенческий период, когда все познавалось на ощупь, методом проб и ошибок, непосредственно в космосе. Космические аппараты устанавливались на еще неотработанные ракеты-носители. Казалось, что многими пусками мы быстро достигнем цели, а скрупулезная наземная отработка потребует времени и средств, которых нам не дадут. И в самом деле, нас не ограничивали в средствах для заказа десятков ракет-носителей или изготовления десятков космических аппаратов. Но стоило запросить гораздо меньше миллионов на строительство лабораторий для термовакуумных, вибрационных, электромагнитных («безэховых») и для всякого рода других испытаний или на приобретение специальных стендов и измерительных приборов, как мы наталкивались на стену непонимания.
Двигателисты Глушко, Исаев, Конопатов давно поняли, что обеспечить надежную работу двигательных установок в полете можно только после многочисленных экспериментов, сотен огневых стендовых испытаний на различных режимах с тщательным анализом результатов каждого. Несмотря на это, аварии по вине двигателей в полете время от времени появлялись. Они происходили не по вине конструктора, который что-то упустил при испытаниях, а большей частью в результате технологических недостатков производства, появляющихся уже после всей многомесячной отработки.
Экспериментальные двигатели, как правило, испытывались на стендах задолго до изготовления первых штатных. Экспериментальные установки для отработки систем космических аппаратов, если и изготавливались, то с таким опозданием, что возникало искушение отправить аппарат на полигон, а может быть, даже запустить в космос, не дожидаясь результатов наземной отработки.
Время работы по жестким нормативам и многоступенчатым программам обеспечения надежности еще не наступило. Потребовались пять-семь лет не только на создание лабораторно-экспериментальных баз, но и на перестройку сознания всего инженерного корпуса.
28 ноября, еще не отдышавшись от трех венерианских пусков, Государственная комиссия на полигоне обсуждала вопрос о пуске Е-6. Начали с ближайшей даты — 30 ноября. Всем так хотелось поскорее из холодных и ветреных казахстанских степей улететь в еще теплый Крым либо домой. Но, как ни уплотняли график, по сроку сдвинулись на 3 декабря. Перед этим пуском на полигон вылетели Королев и Келдыш.
Для традиционной встречи на аэродром выехали я, Шабаров, Кириллов и Самохин. С последним я должен познакомить читателя особо.
Михаил Иванович Самохин — генерал-полковник авиации, Герой Советского Союза, кавалер многих боевых орденов. Уйдя в отставку с действительной военной службы по возрасту, он принял предложение Королева стать заместителем начальника ОКБ-1. Масштабы организационных проблем на полигоне в связи со строительством сборочного завода для H1 резко возрастали. Огромная нагрузка ложилась на наш воздушный транспорт. Нужен был сильный организатор для руководства хозяйственной деятельностью экспедиций промышленности, автотранспортом и нашим авиационным отрядом, который разрастался так бурно, что Внуковский аэропорт вынужден был отвести ему отдельную площадь, назвав ее «Внуково-3».
Снова должен отметить, что Королев не ошибся в выборе руководителя для очень хлопотливой сферы деятельности.
Бывший «донской казак» и кавалерист Самохин после гражданской войны не демобилизовался, а поступил в школу морских летчиков. В авиации он преуспел больше, чем в кавалерии. Вместе со строительством «первого в мире пролетарского военно-воздушного флота» Самохин продвигался по ступенькам военной службы. Рядовой летчик, затем командир эскадрильи, командир авиационного полка, он в начале Великой Отечественной войны уже командовал авиацией Балтийского флота, участвовал в обороне Ленинграда и закончил войну под Кенигсбергом.
Последней должностью Самохина был ответственный пост заместителя командующего Войсками ПВО страны. В то время первым заместителем командующего Войсками ПВО страны был легендарный летчик генерал-полковник Байдуков.
Когда я рассказал Самохину, что с Байдуковым познакомился еще в 1936 году, в бытность его летчиком-испытателем на 22-м заводе, он ко мне очень расположился. Вскоре, выпив «на брудершафт», мы с ним перешли на «ты».
Энергии и желания оказывать нам всяческую помощь, пользуясь высоким генеральским чином и связями в Министерстве обороны, Самохину было не занимать. Он быстро познакомился со всеми главными и ведущими специалистами. Обладая общительным характером, незаурядными организаторскими способностями, неисчерпаемым запасом остросюжетных рассказов из истории своей военной службы, Самохин завоевал всеобщие симпатии. Вскоре его присутствие на полигоне для решения массы организационных, хозяйственных, транспортных и бытовых проблем стало совершенно необходимым.
К нему непосредственно обращался министр, если требовался самолет, главные конструкторы звонили по поводу перевозки срочных грузов и бронирования мест в гостиницах, новички, еще не имевшие транспорта, просили «закрепить» машину, все вместе хвалили за богатое меню в столовых и ворчали, если пропадала горячая вода. Но главной заботой Самохина являлось наблюдение за новым строительством.
Военное командование полигона вынуждено было считаться с тем, что промышленность представлена в Тюратаме генерал-полковником, в то время как начальником всего полигона в те годы являлся генерал-майор. Чтобы не ставить офицеров и генералов полигона в неудобное положение, Самохин одевался в генеральскую форму только по торжественным случаям или, как в этот раз, для встречи высоких гостей.
Перед выездом Самохин сообщил нам, что Королев прямо с аэродрома до начала всяких заседаний хочет проехать на новое строительство большого МИКа H1. Самохин предупредил также военных строителей о предстоящем визите и просил подъехать на стройку Бармина.
Бармин обычно прилетал перед пусками на несколько дней раньше остальных главных. Он знакомился с готовностью стартовой системы, выслушивал своего почти постоянного представителя на наших площадках полигона Бориса Хлебникова. Теперь у Бармина прибавилось много новых забот и на других площадках. Началось строительство сразу двух стартовых сооружений для ракеты Н1. Постановлением правительства Бармин был назначен головным главным конструктором по созданию стартовых сооружений для ракеты еще невиданных размеров. Новые старты, созданные по проекту Бармина для челомеевской «пятисотки» — «Протона», были тоже весьма сложными. Но ни в какое сравнение с масштабами стартов для Н1 они не шли. Многие десятки организаций уже включились в создание систем, окружающих будущий старт Н1. Все это множество систем предстояло объединить в единую большую систему, за которую он, Бармин, — головной и главный ответчик.
На аэродром для встречи обычно приезжал начальник полигона вместе со своим начальником штаба. Так уж повелось, что встречающих собиралось не меньше, чем прилетающих, в тех случаях, когда летели вместе главные конструкторы, Главный теоретик космонавтики и председатель Государственной комиссии.
Самохин получил ВЧ-грамму, в которой был перечислен весь состав пассажиров. В этом списке я отметил отсутствие Глушко и Кузнецова, но были Исаев и Пилюгин.
Первый день декабря выдался необычно теплым и тихим. Все прилетевшие с удовольствием разминались, спустившись на землю Тюратама. Королев и Тюлин тут же объявили, что заседание Госкомиссии назначается на 17 часов на второй площадке, а сейчас они едут на стройку Н1. Оказалось, что почти все прилетевшие и встречавшие желают тоже посмотреть на стройку века, благо это по дороге ко второй площадке.
На всех наших больших стройках хорошие подъездные дороги появляются только после окончания строительства. Новостройки для Н1 исключения не представляли. Подъехать на легковых машинах по дороге, разбитой сотнями грузовиков, непосредственно к строительству было непросто.
Контуры нового огромного сборочного цеха уже были обозначены железобетонными колоннами. Общая площадь главного корпуса составляла 30 тысяч квадратных метров. Строились сразу главный корпус, вспомогательные служебные помещения и в полутора километрах новый городок с гостиницами, казармами, столовыми и прочими службами в расчете на шесть — семь тысяч человек.
Военные начальники строительства не упустили случая пожаловаться приехавшим, что на стройке работает всего пять тысяч солдат строительных батальонов, а чтобы закончить все объекты через год, — так приказано министром обороны — надо удвоить численность. Однако приказы не были подкреплены реальной помощью.
Из соображений безопасности два старта для Н1 строились в десяти километрах от большого сборочного завода. Общий объем строительно-монтажных работ на стартах был не меньше.
Подъехавший со стороны стартов Бармин добавил, что масштабы строительства сейчас превосходят во много раз то, что творилось при создании полигона, а темпы во столько же раз ниже. Заметил, что Министерство обороны, которое отвечает за строительство, в нем не заинтересовано.
— Американцы для «Сатурна-5» тоже еще старт не достроили, -сказал Бармин, — но ведь там Флорида, а у нас на носу тюратамская зима.
Королев, Бармин, Тюлин и Келдыш тут же договорились, что по возвращении в Москву после «посадки на Луну» сделают соответствующее представление Смирнову и в ЦК КПСС.
Вечером на Госкомиссии обсудили и утвердили дату и время старта — 3 декабря 13 часов 46 минут 14 секунд. В этом случае расчетное время посадки — 6 декабря 23 часа 57 минут.
Баллистики просчитали с точностью до секунды зоны видимости для НИП-10, время активного полета всех ступеней и блоков ракеты, расстояния до Луны при построении лунной вертикали, высоты начала и конца торможения.
Все события, привязанные по времени, докладывали так, словно ни у кого не было сомнений, что полет безотказно пойдет по этому расписанию. С такой же скрупулезной точностью проектанты доложили весовую сводку, начиная с общего веса четвертой ступени до АЛСа Е-6 № 12. Оказалось, что все наши труды имели целью мягко опустить на поверхность Луны всего 104,5 килограмма. Именно этой сотне с небольшим килограммов предстояло обеспечить очередной впечатляющий успех советской космонавтики.
Королев потребовал, чтобы были доложены данные по заправкам горючим и окислителем исаевского КТДУ и время его работы. Было еще много вопросов, на которые сразу давались точные ответы. Сказывался большой опыт предыдущих пусков.
Затем состоялись традиционные доклады всех главных конструкторов о реализованных мероприятиях и заверения в безусловной надежности системы, за которую каждый из них отвечает.
Далее все пошло штатно.
В бункере я отвоевал место у гостевого перископа. Самые волнующие секунды старта обычно идут без телеметрических докладов. Опытным глазом ситуация определяется быстрее, чем по мониторам.
Зажигание, беспорядочный огонь и дым предварительной — и факел главной ступени!
Откинулись стартовые стрелы, ревущая ракета плавно вышла из клубящегося пламени и быстро скрылась в серой пелене низкой облачности. Фактическое время старта отличалось от расчетного всего на 0,3 секунды.