Страница:
Уже когда я сам стал выступать перед студенческой аудиторией в роли «крупного ученого» в области больших систем управления, то не без внутреннего удовлетворения убедился, что свойственное молодым людям времен тридцатых годов почитание науки и ее высших представителей сохраняется и поныне. Правда, в последние годы разгула демократической «свободы» с исчезновением сдерживающей силы идеологизированного административного управления не только в студенческой, но и в целом в научной среде каждый начал стремиться действовать по своему разумению в своих личных интересах. Понятия совести и порядочности оказались помехой. Растолкать, победить и утопить соперников, захватить, оскорбить, а еще лучше, если повезет, вообще покинуть «эту страну».
В ноябре 1968 года я был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР. Для меня это событие было более значительным, чем предыдущие высокие награждения. Присуждение Ленинской премии или присвоение звания Героя Социалистического Труда было заботой партии и правительства. Если аппарат ЦК КПСС решал, что такая-то работа достойна высоких наград, то соответствующие министерства, а затем предприятия и организации получали разверстку на звание Героев, ордена, медали, Ленинские и Государственные премии.
Списки представляемых к наградам проходили тщательную фильтрацию снизу вверх по иерархии от предприятия через министерство, ВПК, ЦК и наконец поступали в Президиум Верховного Совета СССР, выпускавшего указ.
Несколько сложнее обстояло дело с Ленинскими и Государственными (бывшими Сталинскими) премиями. Здесь для формы требовался доклада соответствующей секции, доказывающий значимость и приоритетность работы. Иногда сходились конкурирующие списки. В этом случае члены комитета по Ленинским и Государственным премиям решали вопрос о присуждении голосованием. В подавляющем большинстве случаев вопрос о том, кому и за что присуждать премию был предрешен, но все же нечто вроде конкурсного отбора для приличия сохранялось.
Как правило, в самих постановлениях ЦК КПСС и Совета Министров о проведении важнейших работ в оборонных отраслях заранее предусматривались награждения участников при создании в сроки, оговоренные постановлениями, новых видов вооружения. Чиновники аппарата ЦК, ВПК и Совета Министров считали себя причастными к большинству этих работ. Таким образом, у некоторых не обладающих излишней скромностью деятелей аппарата набиралось орденов Ленина больше, чем у любого генерального конструктора.
Совершенно по-иному обстояло дело с присвоением высокого ученого звания члена-корреспондента или действительного члена -академика.
Попасть подобным образом в члены Академии наук никакому чиновнику «не светило».
Я помню, как Королев не скрывал радости и гордости, когда его избрали в 1953 году членом-корреспондентом. Еще бы не гордиться! Каждый избранный в Академию наук Советского Союза мог считать себя причисленным к мировой научной элите, ведущей отсчет времени от Петра Великого и Ломоносова.
Академия наук была старейшим научным учреждением России, созданным указом петровского Сената от 28 января 1724 года. Членами академии были виднейшие отечественные и зарубежные ученые. Каждый член академии был вправе гордиться, что он входит в элитарное сообщество, членами которого были Ломоносов, Эйлер, Бернулли, Вольтер, Д'Аламбер, Франклин, Кант, Остроградский, Эйнштейн, Резерфорд, Бор, Планк, Крылов, Толстой, Чехов, Ляпунов, Вернадский, Павлов, Капица и десятки других, чьи имена навсегда вошли в историю человечества.
В 1925 году ЦИК и Совнарком СССР приняли специальное постановление «О признании Российской академии наук высшим научным учреждением СССР». С этого времени Академия стала называться Академией наук Союза Советских Социалистических Республик. До последних своих дней АН СССР действительно была и по форме, и по существу высшим и самым авторитетным научным учреждением страны, одним из ведущих центров мировой науки.
О значении академии в нашей деятельности, наших с ней взаимоотношениях стоит рассказать. Интенсивные научные исследования по широкому фронту в области ядерной физики, радиоэлектроники, ракетной техники, реактивной авиации во время войны и в первые послевоенные годы дали очевидные практические результаты. Это способствовало сильнейшему подъему авторитета академии. Высшие руководители воевавших стран, переключившие свою энергию с «горячей» войны на «холодную», поняли, что превосходство в этой войне может быть достигнуто с помощью ученых, способных предложить более совершенные технические средства, чем те, которые создаются потенциальным противником.
Наркомы военного времени, сменившие их послевоенные министры, руководители промышленности были поставлены в такие условия, когда судьбы их отраслей и даже их личные определялись достижениями науки на опекаемом ими поприще.
Директивы, спускавшиеся из ЦК КПСС в партийные организации, требовали особого внимания к научным учреждениям и ученым. Используя лозунг «Наука стала производительной силой», партийная пропаганда способствовала созданию атмосферы преклонения перед сверхмогуществом науки. Главное научное сообщество — Академия наук, выдающиеся ученые окружались вниманием и почестями.
Академия финансировалась полностью из государственного бюджета. Она имела свой жилищный фонд, свои больницы, аптеки, поликлиники, санатории, детские учреждения, дачные поселки, автобазы, гостиницы, столовые, книжные магазины и даже ателье, в котором ученые могли по сносной цене прилично одевать себя и членов семьи.
Королев с первых лет своей руководящей деятельности, еще находясь в составе НИИ-88, не имея ученых степеней и званий, установил личные контакты с учеными академии. Своим уважительным отношением к так называемым представителям «чистой науки» он подавал пример подчиненным и членам Совета главных, которые в первые «ракетные» годы также не имели никаких ученых степеней. Примеры широкого привлечения академии и ее научных учреждений в начальный период нашей деятельности я приводил в своей первой книге «Ракеты и люди».
Они оказывали помощь в создании ракетной техники не только своим личным творческим вкладом, но и продвижением истинных создателей этой техники по иерархической лестнице степеней и званий. Этот процесс поощрялся с самого партийного «верха». Научные приборы академических институтов, еще до появления спутников, были полезной нагрузкой при высотных пусках боевых ракет. Ученые — авторы экспериментов использовали результаты для публикаций, диссертаций и дальнейшей научной карьеры. Инженеры, ракетчики, участники экспериментов также награждались Государственными премиями и отзывами авторитетных академических институтов, способствовавшими получению ученых степеней без сложной процедуры защиты диссертаций.
Даже во время войны, когда все научные учреждения работали под лозунгом «Все для фронта, все для победы!», академики нашли время, чтобы на своем общем собрании в 1943 году избрать Андрея Костикова членом-корреспондентом. После его смерти в 1950 году в составе академии не оказалось ни одного ракетчика. Этот пробел был восполнен только в октябре 1953 года избранием Королева и Глушко членами-корреспондентами. Затем наступила пауза до первого ИСЗ. Это достижение советской науки по совокупности с предыдущими успехами в боевой ракетной технике послужило стимулом для избрания в июне 1958 года Королева и Глушко действительными членами — академиками. На этой же сессии академии в члены-корреспонденты были избраны Бармин, Пилюгин, Кузнецов, Рязанский, Мишин и Челомей.
В 1960 году Королев, пользуясь поддержкой Келдыша, приложил немало усилий, чтобы членом-корреспондентом был избран еще один из его заместителей — Константин Бушуев.
Третий большой «прорыв» «прикладных» ракетчиков в состав академии, подготовленный Королевым и Келдышем, произошел в июне 1966 года. Королева уже не было, но сессия общего собрания сочла необходимым компенсировать тяжелую утрату. Академиками были избраны Бармин, Пилюгин и Мишин. Одновременно «в виде исключения» сразу в академики избираются Янгель и главный конструктор противоракет — Грушин. Раушенбах и Святослав Лавров избираются членами-корреспондентами. Таким образом, не считая самого Королева, в его коллективе оказалось уже четыре члена академии: Мишин, Бушуев, Раушенбах и Лавров. На этом же собрании членом-корреспондентом был избран Николай Лидоренко — главный конструктор ракетно-космических источников тока. Наше ракетно-космическое сообщество было разочаровано отклонением кандидатуры Андроника Иосифьяна. Совокупность основополагающих трудов в области электрических машин, техники синхронной связи, электропривода и, наконец, создание нового класса космических аппаратов была более чем достаточной для избрания Иосифьяна в академию.
Здесь уместно остановиться на бытовавшем в обществе делении ученых на «фундаментальных» и «прикладных» и, в этой связи, на роли Мстислава Всеволодовича Келдыша.
В историю союзной Академии наук, российской и мировой науки, ракетной техники и космонавтики его имя вписано по заслугам, надеюсь, навечно. И тем не менее, размышляя в процессе сочинения этих мемуаров над деятельностью Келдыша, я пришел к мысли, что подлинная историческая роль деятельности Келдыша еще не нашла должной оценки.
Формально, по уставу, все члены академии до сих пор делятся на «неполноценных» членов-корреспондентов и «полноценных» — действительных членов, или академиков. Неформально, по нигде не писанным законам, а скорее по вкусу, деление проводилось еще и на ученых «фундаментальных» и «прикладных». Подразумевалось, что в академии приоритет должен быть за учеными, создающими фундаментальную науку, фундаментальные знания.
Однако границы между науками фундаментальными и прикладными по мере развития научно-технического прогресса стирались. Взаимопроникновения фундаментальных исследований в область практического производства и обратно — воздействие прикладных исследований на фундаментальные основы — еще во время войны начали принимать лавинообразный характер.
Любопытно, что термины «фундаментальные знания», «фундаментальные исследования» и соответственно противопоставляемые им «прикладные науки», «прикладные исследования» начали фигурировать в академических кругах сравнительно недавно. Пожалуй, возникло в последние 30 — 40 лет в научном обществе мнение, что такая терминология поднимет престиж академии, ибо члены академии ведают науками фундаментальными, а «простые» остальные ученые — прикладными. «Фундаментальные» ученые творят в научных институтах, а прикладные — в отраслевых НИИ и на заводах. Но границы стирались иногда самым неожиданными образом. Академика Мстислава Всеволодовича Келдыша при выборах президента Академии наук в 1961 году характеризовали как ученого самого высокого уровня, труды которого прославили нашу науку.
Однако имя Келдыша еще до его избрания на столь почетный пост было хорошо известно в научном мире по тому, что в нем блестяще сочетались таланты теоретика в области механики и математики с чисто инженерным мышлением.
Результаты его исследований «флаттера» и «шимми» позволили создателям самолетов избавиться от катастрофических последствий этих явлений.
В своих работах Келдыш развивал многие чисто математические проблемы и ему удалось найти решение вопросов, над которыми бились «чистые» математики. Основные научные работы Келдыша, относимые теперь к области «фундаментальных», были выполнены им в ЦАГИ, который вовсе не входил в систему Академии наук. Однако в 1943 году, во время войны, Келдыша избирают членом-корреспондентом, а всего через три года, в 1946, — академиком. Когда я в 1947 году вернулся из Германии и оформил перевод из НИИ-1 в НИИ-88, то с удивлением узнал, что научным руководителем НИИ-1 совсем недавно назначен «теоретик» Келдыш. На самом деле будущий «Главный теоретик космонавтики» потому и стал главным, что в своей практической деятельности не стремился к искусственному разделению исследований на престижные фундаментальные и второсортные прикладные. Он добивался их взаимосвязи и взаимопроникновения. Прикладная наука обогащала фундаментальную. С 1953 года Келдыш — член президиума, с 1960 года — вице-президент АН СССР, а с 1961 года — ее президент. В процессе работы, на протяжении почти тридцати лет, мне часто приходилось наблюдать Келдыша, а затем и общаться с ним в самой различной обстановке: на многочисленных текущих совещаниях, на советах главных конструкторов, на полигоне, в полетах на самолете, на пунктах управления полетом космических аппаратов, в личных приватных беседах по аварийным ситуациям, даже на «мальчишниках» по случаю дней рождений.
Никогда я не слышал от Келдыша пренебрежительных высказываний, унижающих инженерный труд или так называемые прикладные исследования. В 1963 году, выступая на общем собрании академии, он сказал: «Обязанность ученых не только двигать науку вперед, но и всемерно содействовать быстрейшей практической реализации ее достижений».
Во многом благодаря активной организаторской деятельности Келдыша во главе основных НИИ и КБ, определявших развитие ракетной техники и космонавтики, стояли члены Академии наук. В 1975 году, когда Келдыш сложил с себя обязанности президента, 28 из 31 таких НИИ и КБ возглавлялись членами академии. Для сравнения: в 1997 году из тех же 31 только 11 возглавляются членами Российской Академии наук.
Моя кандидатура на выборы в академию была выдвинута нашим ЦКБЭМ и коллегией Министерства общего машиностроения в 1968 году.
В то время общая численность научной элиты — академиков и «членов-корреспондентов составляла 600 человек.
Выборы в академию проводились один раз в два года.
В отличие от всех других выборов в нашей стране в те годы это действительно были демократические выборы, а не назначения под видом выборов.
За два месяца до выборов «Известия» публиковали списки претендентов. Желающие получали возможность обратиться в президиум академии с поддержкой или охаиванием любого из кандидатов. Далее наступала сложная процедура подготовки к тайному голосованию. Первым этапом в этом процессе было распределение вакансий по отделениям и специальностям. Это выполнял президиум академии, предварительно выбивавший максимально возможное число вакансий специальным постановлением Совета Министров.
На каждом из четырнадцати отделений создавались экспертные комиссии, которые на строго закрытых заседаниях готовили предложения для собрания отделений. Эти комиссии из великого множества кандидатов должны были выделить одного-двух на каждую вакансию и затем доложить свои рекомендации собранию отделения. За несколько дней до собрания каждое отделение приглашалось на традиционное «чаепитие у президента». В небольшом дворцовом зале президиума академии за столами рассаживались академики, члены данного отделения. Во главе П-образного стола садился президент и два вице-президента, близкие к наукам приглашенного на чай отделения. Мест за столами, на которых стояли вазы с печеньем, хватало только академикам. Члены-корреспонденты, уже знавшие, что их скоро «выставят», скромно рассаживались на расставленных рядами стульях. На «чаепитии», как правило, не было дискуссий. Члены экспертных комиссий только хвалили рекомендуемых. О нежелательных просто не упоминалось. Это было первое указание, за кого следует голосовать. Члены-корреспонденты не имели права голоса при избрании академиков. Даже чай с печеньем им полагалось пить у президента, пока обсуждались кандидатуры в члены-корреспонденты. Когда дело доходило до обсуждения кандидатур в академики, они покидали зал, осознавая узаконенную уставом свою неполноценность.
Первые годы участия в выборах такая процедура мне казалась очень обидной. По этому поводу один из покидавших зал заседания вместе со мной коллег заметил:
— Не надо обижаться! Помните, что Альберт Эйнштейн, Макс Планк, Лев Толстой, Эрнст Розенфорд, Томас Эдисон тоже в свое время были членами-корреспондентами нашей академии и если бы тогда были подобные чаепития, им пришлось бы точно так же, потупив очи, удаляться.
Общее собрание отделения было определяющим этапом процесса выборов. Как правило, первыми выступали академики, члены экспертных комиссий. Они никого не отвергали, а только хвалили наиболее достойных. Все следовали традиции — поддержать желательного кандидата и не выступать против, даже против явно недостойного. Каждый выступающий «за» обычно был членом той или иной группировки или примыкал к ней.
Моя кандидатура проходила по отделению «Механики и процессов управления». Членами этого отделения были почти все главные и генеральные конструкторы авиационной и ракетной техники.
Избранный за два года до меня на это отделение Гермоген Поспелов втолковал мне, что на отделении сложились две «мафии»: авиационная и ракетная. Каждая старается протолкнуть на свободные вакансии своих кандидатов. Тогда еще не затихла ракетно-космическая эйфория, поэтому мои шансы он оценивал достаточно высоко.
После длительного обсуждения с восхвалениями научных заслуг каждого кандидата начинался собственно процесс тайного голосования. Каждый член отделения получал бюллетень, искал укромное место и вычеркивал не фамилию, а слова «избрать» или «отклонить». Избранным считался каждый, набравший не менее двух третей голосов членов отделения. Работа счетной комиссии затруднялась еще и тем, что полагалось объехать академиков, которые не могли по болезни или старости присутствовать на собрании.
В первом туре голосования редко удавалось использовать все вакансии. Снова начиналось обсуждение с призывами сосредоточить внимание на самых достойных. Проводился второй, а иногда и третий тур тайного голосования. Были случаи, когда отделение теряло вакансии, если голоса между кандидатами распределялись так, что ни один не мог набрать необходимых двух третей в трех турах.
Результаты голосования отделений докладывались академиками-секретарями общему собранию всей академии. Общее собрание также тайным голосованием должно подтвердить результаты выборов по отделениям.
Так же как и на отделениях, при выборе членов-корреспондентов голосуют все, а при выборе в действительные члены академии — только академики. Случаи провалов на общем собрании, если кандидат прошел на отделении, были очень редки. Но бывали. Чтобы провалить кандидата на общем собрании, как бы за него не хлопотало отделение, вполне достаточно одного негативного выступления. На моей памяти был случай, когда академик Глушко вышел на трибуну общего собрания и заявил, что один из кандидатов — доктор юридических наук, выбранный отделением «Философии и права», не заслуживает быть в составе академии, потому что в своих трудах ссылается на правовые разработки Вышинского. Тут же последовало несколько горячих выступлений в защиту и поддержку известного юриста. Но дело было сделано. Необходимые две трети он не набрал.
В 1968 году академиком-секретарем отделения «Механики и процессов управления» был хорошо меня знавший Борис Николаевич Петров. Да и почти все члены отделения меня знали. Тем не менее в первом туре я не был избран. Счетную комиссию на собрании отделения возглавлял Бармин. Голосование в три тура затянулось до ночи. Я не волновался, будучи уверенным, что нужных для избрания двух третей голосов не наберу. Уж слишком много громких имен значилось в бюллетенях. В первом часу ночи Бармин позвонил мне домой и поздравил с избранием.
На следующий день общее собрание в Московском Доме ученых утвердило решение отделения. А еще через день в президиуме академии состоялся многолюдный прием, на котором старые академики поздравляли новое пополнение. Шампанское по этому поводу, как писали в старину, «лилось рекой».
В связи с описанием процедуры выборов времен шестидесятых годов перенесусь через тридцать лет в 1997 год.
Научно-технический совет ракетно-космической корпорации «Энергия» имени С.П. Королева и группа академиков выдвинули мою кандидатуру на выборы в действительные члены Российской академии наук. Моя кандидатура выставлялась на единственную вакансию по специальности, «процессы управления» по отделению «Проблем машиностроения, механики и управления». При трех турах голосования на собрании отделения ни один из кандидатов не мог набрать проходных двух третей голосов. В результате отделение потеряло вакансию — место академика по специальности «процессы управления». На этом же собрании по этой же специальности в члены-корреспонденты был избран Виктор Легостаев. Когда я его поздравлял с избранием, он сказал: «Но Черток оказался непобедимым, его место не досталось никому».
Это было для меня слабым утолением.
Всего в Академию наук Советского Союза с 1953 года было избрано двенадцать выходцев из королевского ОКБ-1. По этому показателю нас опережали только физики-атомщики, выходцы из курчатовского института.
В период шестидесятых — семидесятых годов быть в нашем государстве руководителем крупного КБ или НИИ, не имея высокого ученого звания, было неприлично. Чтобы обеспечить такое «оснащение» всей отрасли учеными руководящими кадрами, немалые усилия прилагались министрами, оборонным отделом ЦК и президиумом академии. Иногда встречались совершенно непредвиденные трудности.
Алексей Исаев по внутреннему убеждению и присущей ему несовременной порядочности демонстративно отказывался от присвоения ученой степени доктора технических наук и выдвижения его кандидатуры на выборы в академию.
Королев и Тюлин обязали меня «по-товарищески» уговорить Исаева хотя бы заполнить необходимые анкеты и подготовить «перечень научных трудов», чтобы ВАК — Высшая аттестационная комиссия — имела формальные основания для принятия решения. С большим трудом упрямство Исаева удалось преодолеть, и докторскую степень он получил. Но дальше ни Королев, ни Бушуев, ни даже «главный двигателист» Глушко и сам президент академии Келдыш не могли уговорить Исаева согласиться на выдвижение его кандидатуры в члены-корреспонденты академии.
Мне он так объяснял свое упрямство:
— Я инженер и хочу им оставаться. Уговорили на доктора — черт с вами. Ученые степени нужны бездельникам для писания трудов. Я этим заниматься не собираюсь и времени не будет. Академия — единственное учреждение в стране, где существует некое подобие демократии. Голосование тайное. Даже если меня поддерживает министр, сам Келдыш и ЦК, академики при тайном голосовании могут запросто меня забаллотировать. Как я после этого буду смотреть в глаза своим ребятам? Беспартийным в нашей стране можно прекрасно прожить, а вот стать беспартийным, потому что тебя исключили из партии, это уже совсем другое дело. Вот так же и с академией. Не быть в академии можно, а быть неизбранным, забаллотированным при тайном голосовании, это стыдно — значит недостоин.
Исаева, если бы он согласился, наверняка бы избрали. Но преодолеть его несовременное упрямство не удалось. За 29 лет пребывания в академии мне ни разу не приходилось сталкиваться с подобным поведением. Наоборот, десятки претендентов перед выборами настойчиво хлопотали о письменной и устной поддержке, заведомо понимая, что шансов быть избранными у многих очень мало.
Погоня за высокими учеными степенями и званиями девальвировала звание инженера. Быть в НИИ «простым инженером» при любых талантах со временем становилось все менее привлекательным и в моральном, и в материальном отношении. По действовавшему законодательству зарплата кандидата, а тем более доктора наук была заведомо выше «не остепененного» инженера или научного сотрудника, независимо от его талантов.
Исаев своим поведением стремился сохранить некогда высокое звание инженера.
Я могу гордиться тем, что избран членом-корреспондентом в 1968 году в ту же сессию, на которой академиками были избраны знаменитые авиаконструкторы Сергей Ильюшин, Артем Микоян, Архип Люлька и еще один член Совета главных — Виктор Кузнецов. Одновременно со мной членами-корреспондентами стали разработчик твердотопливных ракетных двигателей Борис Жуков, главный конструктор авиационных двигателей Николай Кузнецов и еще один выходец из королевской плеяды — Виктор Макеев.
В 1974 году предстояло торжественно отпраздновать 250-летие академии. По этому случаю готовилось к выпуску двухтомное юбилейное издание персонального состава академии с 1824 по 1974 годы. Каждый действительный член, член-корреспондент, почетный и иностранный член должны были быть представлены портретом и краткой биографической справкой.
Были в истории академии тяжелые дни, о которых долгие годы не хотелось вспоминать.
В период сталинского режима большое число видных ученых стали жертвами массовых репрессий, беззаконий и надругательства над человеческим достоинством. Некоторые ученые были вынуждены эмигрировать. Под нажимом системы члены академии, объявленные «врагами народа» или не возвратившиеся из-за границы, были исключены из ее состава. Были и такие «враги народа», которых сталинский режим уничтожал, а академия исключить не успевала.
В ноябре 1968 года я был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР. Для меня это событие было более значительным, чем предыдущие высокие награждения. Присуждение Ленинской премии или присвоение звания Героя Социалистического Труда было заботой партии и правительства. Если аппарат ЦК КПСС решал, что такая-то работа достойна высоких наград, то соответствующие министерства, а затем предприятия и организации получали разверстку на звание Героев, ордена, медали, Ленинские и Государственные премии.
Списки представляемых к наградам проходили тщательную фильтрацию снизу вверх по иерархии от предприятия через министерство, ВПК, ЦК и наконец поступали в Президиум Верховного Совета СССР, выпускавшего указ.
Несколько сложнее обстояло дело с Ленинскими и Государственными (бывшими Сталинскими) премиями. Здесь для формы требовался доклада соответствующей секции, доказывающий значимость и приоритетность работы. Иногда сходились конкурирующие списки. В этом случае члены комитета по Ленинским и Государственным премиям решали вопрос о присуждении голосованием. В подавляющем большинстве случаев вопрос о том, кому и за что присуждать премию был предрешен, но все же нечто вроде конкурсного отбора для приличия сохранялось.
Как правило, в самих постановлениях ЦК КПСС и Совета Министров о проведении важнейших работ в оборонных отраслях заранее предусматривались награждения участников при создании в сроки, оговоренные постановлениями, новых видов вооружения. Чиновники аппарата ЦК, ВПК и Совета Министров считали себя причастными к большинству этих работ. Таким образом, у некоторых не обладающих излишней скромностью деятелей аппарата набиралось орденов Ленина больше, чем у любого генерального конструктора.
Совершенно по-иному обстояло дело с присвоением высокого ученого звания члена-корреспондента или действительного члена -академика.
Попасть подобным образом в члены Академии наук никакому чиновнику «не светило».
Я помню, как Королев не скрывал радости и гордости, когда его избрали в 1953 году членом-корреспондентом. Еще бы не гордиться! Каждый избранный в Академию наук Советского Союза мог считать себя причисленным к мировой научной элите, ведущей отсчет времени от Петра Великого и Ломоносова.
Академия наук была старейшим научным учреждением России, созданным указом петровского Сената от 28 января 1724 года. Членами академии были виднейшие отечественные и зарубежные ученые. Каждый член академии был вправе гордиться, что он входит в элитарное сообщество, членами которого были Ломоносов, Эйлер, Бернулли, Вольтер, Д'Аламбер, Франклин, Кант, Остроградский, Эйнштейн, Резерфорд, Бор, Планк, Крылов, Толстой, Чехов, Ляпунов, Вернадский, Павлов, Капица и десятки других, чьи имена навсегда вошли в историю человечества.
В 1925 году ЦИК и Совнарком СССР приняли специальное постановление «О признании Российской академии наук высшим научным учреждением СССР». С этого времени Академия стала называться Академией наук Союза Советских Социалистических Республик. До последних своих дней АН СССР действительно была и по форме, и по существу высшим и самым авторитетным научным учреждением страны, одним из ведущих центров мировой науки.
О значении академии в нашей деятельности, наших с ней взаимоотношениях стоит рассказать. Интенсивные научные исследования по широкому фронту в области ядерной физики, радиоэлектроники, ракетной техники, реактивной авиации во время войны и в первые послевоенные годы дали очевидные практические результаты. Это способствовало сильнейшему подъему авторитета академии. Высшие руководители воевавших стран, переключившие свою энергию с «горячей» войны на «холодную», поняли, что превосходство в этой войне может быть достигнуто с помощью ученых, способных предложить более совершенные технические средства, чем те, которые создаются потенциальным противником.
Наркомы военного времени, сменившие их послевоенные министры, руководители промышленности были поставлены в такие условия, когда судьбы их отраслей и даже их личные определялись достижениями науки на опекаемом ими поприще.
Директивы, спускавшиеся из ЦК КПСС в партийные организации, требовали особого внимания к научным учреждениям и ученым. Используя лозунг «Наука стала производительной силой», партийная пропаганда способствовала созданию атмосферы преклонения перед сверхмогуществом науки. Главное научное сообщество — Академия наук, выдающиеся ученые окружались вниманием и почестями.
Академия финансировалась полностью из государственного бюджета. Она имела свой жилищный фонд, свои больницы, аптеки, поликлиники, санатории, детские учреждения, дачные поселки, автобазы, гостиницы, столовые, книжные магазины и даже ателье, в котором ученые могли по сносной цене прилично одевать себя и членов семьи.
Королев с первых лет своей руководящей деятельности, еще находясь в составе НИИ-88, не имея ученых степеней и званий, установил личные контакты с учеными академии. Своим уважительным отношением к так называемым представителям «чистой науки» он подавал пример подчиненным и членам Совета главных, которые в первые «ракетные» годы также не имели никаких ученых степеней. Примеры широкого привлечения академии и ее научных учреждений в начальный период нашей деятельности я приводил в своей первой книге «Ракеты и люди».
Они оказывали помощь в создании ракетной техники не только своим личным творческим вкладом, но и продвижением истинных создателей этой техники по иерархической лестнице степеней и званий. Этот процесс поощрялся с самого партийного «верха». Научные приборы академических институтов, еще до появления спутников, были полезной нагрузкой при высотных пусках боевых ракет. Ученые — авторы экспериментов использовали результаты для публикаций, диссертаций и дальнейшей научной карьеры. Инженеры, ракетчики, участники экспериментов также награждались Государственными премиями и отзывами авторитетных академических институтов, способствовавшими получению ученых степеней без сложной процедуры защиты диссертаций.
Даже во время войны, когда все научные учреждения работали под лозунгом «Все для фронта, все для победы!», академики нашли время, чтобы на своем общем собрании в 1943 году избрать Андрея Костикова членом-корреспондентом. После его смерти в 1950 году в составе академии не оказалось ни одного ракетчика. Этот пробел был восполнен только в октябре 1953 года избранием Королева и Глушко членами-корреспондентами. Затем наступила пауза до первого ИСЗ. Это достижение советской науки по совокупности с предыдущими успехами в боевой ракетной технике послужило стимулом для избрания в июне 1958 года Королева и Глушко действительными членами — академиками. На этой же сессии академии в члены-корреспонденты были избраны Бармин, Пилюгин, Кузнецов, Рязанский, Мишин и Челомей.
В 1960 году Королев, пользуясь поддержкой Келдыша, приложил немало усилий, чтобы членом-корреспондентом был избран еще один из его заместителей — Константин Бушуев.
Третий большой «прорыв» «прикладных» ракетчиков в состав академии, подготовленный Королевым и Келдышем, произошел в июне 1966 года. Королева уже не было, но сессия общего собрания сочла необходимым компенсировать тяжелую утрату. Академиками были избраны Бармин, Пилюгин и Мишин. Одновременно «в виде исключения» сразу в академики избираются Янгель и главный конструктор противоракет — Грушин. Раушенбах и Святослав Лавров избираются членами-корреспондентами. Таким образом, не считая самого Королева, в его коллективе оказалось уже четыре члена академии: Мишин, Бушуев, Раушенбах и Лавров. На этом же собрании членом-корреспондентом был избран Николай Лидоренко — главный конструктор ракетно-космических источников тока. Наше ракетно-космическое сообщество было разочаровано отклонением кандидатуры Андроника Иосифьяна. Совокупность основополагающих трудов в области электрических машин, техники синхронной связи, электропривода и, наконец, создание нового класса космических аппаратов была более чем достаточной для избрания Иосифьяна в академию.
Здесь уместно остановиться на бытовавшем в обществе делении ученых на «фундаментальных» и «прикладных» и, в этой связи, на роли Мстислава Всеволодовича Келдыша.
В историю союзной Академии наук, российской и мировой науки, ракетной техники и космонавтики его имя вписано по заслугам, надеюсь, навечно. И тем не менее, размышляя в процессе сочинения этих мемуаров над деятельностью Келдыша, я пришел к мысли, что подлинная историческая роль деятельности Келдыша еще не нашла должной оценки.
Формально, по уставу, все члены академии до сих пор делятся на «неполноценных» членов-корреспондентов и «полноценных» — действительных членов, или академиков. Неформально, по нигде не писанным законам, а скорее по вкусу, деление проводилось еще и на ученых «фундаментальных» и «прикладных». Подразумевалось, что в академии приоритет должен быть за учеными, создающими фундаментальную науку, фундаментальные знания.
Однако границы между науками фундаментальными и прикладными по мере развития научно-технического прогресса стирались. Взаимопроникновения фундаментальных исследований в область практического производства и обратно — воздействие прикладных исследований на фундаментальные основы — еще во время войны начали принимать лавинообразный характер.
Любопытно, что термины «фундаментальные знания», «фундаментальные исследования» и соответственно противопоставляемые им «прикладные науки», «прикладные исследования» начали фигурировать в академических кругах сравнительно недавно. Пожалуй, возникло в последние 30 — 40 лет в научном обществе мнение, что такая терминология поднимет престиж академии, ибо члены академии ведают науками фундаментальными, а «простые» остальные ученые — прикладными. «Фундаментальные» ученые творят в научных институтах, а прикладные — в отраслевых НИИ и на заводах. Но границы стирались иногда самым неожиданными образом. Академика Мстислава Всеволодовича Келдыша при выборах президента Академии наук в 1961 году характеризовали как ученого самого высокого уровня, труды которого прославили нашу науку.
Однако имя Келдыша еще до его избрания на столь почетный пост было хорошо известно в научном мире по тому, что в нем блестяще сочетались таланты теоретика в области механики и математики с чисто инженерным мышлением.
Результаты его исследований «флаттера» и «шимми» позволили создателям самолетов избавиться от катастрофических последствий этих явлений.
В своих работах Келдыш развивал многие чисто математические проблемы и ему удалось найти решение вопросов, над которыми бились «чистые» математики. Основные научные работы Келдыша, относимые теперь к области «фундаментальных», были выполнены им в ЦАГИ, который вовсе не входил в систему Академии наук. Однако в 1943 году, во время войны, Келдыша избирают членом-корреспондентом, а всего через три года, в 1946, — академиком. Когда я в 1947 году вернулся из Германии и оформил перевод из НИИ-1 в НИИ-88, то с удивлением узнал, что научным руководителем НИИ-1 совсем недавно назначен «теоретик» Келдыш. На самом деле будущий «Главный теоретик космонавтики» потому и стал главным, что в своей практической деятельности не стремился к искусственному разделению исследований на престижные фундаментальные и второсортные прикладные. Он добивался их взаимосвязи и взаимопроникновения. Прикладная наука обогащала фундаментальную. С 1953 года Келдыш — член президиума, с 1960 года — вице-президент АН СССР, а с 1961 года — ее президент. В процессе работы, на протяжении почти тридцати лет, мне часто приходилось наблюдать Келдыша, а затем и общаться с ним в самой различной обстановке: на многочисленных текущих совещаниях, на советах главных конструкторов, на полигоне, в полетах на самолете, на пунктах управления полетом космических аппаратов, в личных приватных беседах по аварийным ситуациям, даже на «мальчишниках» по случаю дней рождений.
Никогда я не слышал от Келдыша пренебрежительных высказываний, унижающих инженерный труд или так называемые прикладные исследования. В 1963 году, выступая на общем собрании академии, он сказал: «Обязанность ученых не только двигать науку вперед, но и всемерно содействовать быстрейшей практической реализации ее достижений».
Во многом благодаря активной организаторской деятельности Келдыша во главе основных НИИ и КБ, определявших развитие ракетной техники и космонавтики, стояли члены Академии наук. В 1975 году, когда Келдыш сложил с себя обязанности президента, 28 из 31 таких НИИ и КБ возглавлялись членами академии. Для сравнения: в 1997 году из тех же 31 только 11 возглавляются членами Российской Академии наук.
Моя кандидатура на выборы в академию была выдвинута нашим ЦКБЭМ и коллегией Министерства общего машиностроения в 1968 году.
В то время общая численность научной элиты — академиков и «членов-корреспондентов составляла 600 человек.
Выборы в академию проводились один раз в два года.
В отличие от всех других выборов в нашей стране в те годы это действительно были демократические выборы, а не назначения под видом выборов.
За два месяца до выборов «Известия» публиковали списки претендентов. Желающие получали возможность обратиться в президиум академии с поддержкой или охаиванием любого из кандидатов. Далее наступала сложная процедура подготовки к тайному голосованию. Первым этапом в этом процессе было распределение вакансий по отделениям и специальностям. Это выполнял президиум академии, предварительно выбивавший максимально возможное число вакансий специальным постановлением Совета Министров.
На каждом из четырнадцати отделений создавались экспертные комиссии, которые на строго закрытых заседаниях готовили предложения для собрания отделений. Эти комиссии из великого множества кандидатов должны были выделить одного-двух на каждую вакансию и затем доложить свои рекомендации собранию отделения. За несколько дней до собрания каждое отделение приглашалось на традиционное «чаепитие у президента». В небольшом дворцовом зале президиума академии за столами рассаживались академики, члены данного отделения. Во главе П-образного стола садился президент и два вице-президента, близкие к наукам приглашенного на чай отделения. Мест за столами, на которых стояли вазы с печеньем, хватало только академикам. Члены-корреспонденты, уже знавшие, что их скоро «выставят», скромно рассаживались на расставленных рядами стульях. На «чаепитии», как правило, не было дискуссий. Члены экспертных комиссий только хвалили рекомендуемых. О нежелательных просто не упоминалось. Это было первое указание, за кого следует голосовать. Члены-корреспонденты не имели права голоса при избрании академиков. Даже чай с печеньем им полагалось пить у президента, пока обсуждались кандидатуры в члены-корреспонденты. Когда дело доходило до обсуждения кандидатур в академики, они покидали зал, осознавая узаконенную уставом свою неполноценность.
Первые годы участия в выборах такая процедура мне казалась очень обидной. По этому поводу один из покидавших зал заседания вместе со мной коллег заметил:
— Не надо обижаться! Помните, что Альберт Эйнштейн, Макс Планк, Лев Толстой, Эрнст Розенфорд, Томас Эдисон тоже в свое время были членами-корреспондентами нашей академии и если бы тогда были подобные чаепития, им пришлось бы точно так же, потупив очи, удаляться.
Общее собрание отделения было определяющим этапом процесса выборов. Как правило, первыми выступали академики, члены экспертных комиссий. Они никого не отвергали, а только хвалили наиболее достойных. Все следовали традиции — поддержать желательного кандидата и не выступать против, даже против явно недостойного. Каждый выступающий «за» обычно был членом той или иной группировки или примыкал к ней.
Моя кандидатура проходила по отделению «Механики и процессов управления». Членами этого отделения были почти все главные и генеральные конструкторы авиационной и ракетной техники.
Избранный за два года до меня на это отделение Гермоген Поспелов втолковал мне, что на отделении сложились две «мафии»: авиационная и ракетная. Каждая старается протолкнуть на свободные вакансии своих кандидатов. Тогда еще не затихла ракетно-космическая эйфория, поэтому мои шансы он оценивал достаточно высоко.
После длительного обсуждения с восхвалениями научных заслуг каждого кандидата начинался собственно процесс тайного голосования. Каждый член отделения получал бюллетень, искал укромное место и вычеркивал не фамилию, а слова «избрать» или «отклонить». Избранным считался каждый, набравший не менее двух третей голосов членов отделения. Работа счетной комиссии затруднялась еще и тем, что полагалось объехать академиков, которые не могли по болезни или старости присутствовать на собрании.
В первом туре голосования редко удавалось использовать все вакансии. Снова начиналось обсуждение с призывами сосредоточить внимание на самых достойных. Проводился второй, а иногда и третий тур тайного голосования. Были случаи, когда отделение теряло вакансии, если голоса между кандидатами распределялись так, что ни один не мог набрать необходимых двух третей в трех турах.
Результаты голосования отделений докладывались академиками-секретарями общему собранию всей академии. Общее собрание также тайным голосованием должно подтвердить результаты выборов по отделениям.
Так же как и на отделениях, при выборе членов-корреспондентов голосуют все, а при выборе в действительные члены академии — только академики. Случаи провалов на общем собрании, если кандидат прошел на отделении, были очень редки. Но бывали. Чтобы провалить кандидата на общем собрании, как бы за него не хлопотало отделение, вполне достаточно одного негативного выступления. На моей памяти был случай, когда академик Глушко вышел на трибуну общего собрания и заявил, что один из кандидатов — доктор юридических наук, выбранный отделением «Философии и права», не заслуживает быть в составе академии, потому что в своих трудах ссылается на правовые разработки Вышинского. Тут же последовало несколько горячих выступлений в защиту и поддержку известного юриста. Но дело было сделано. Необходимые две трети он не набрал.
В 1968 году академиком-секретарем отделения «Механики и процессов управления» был хорошо меня знавший Борис Николаевич Петров. Да и почти все члены отделения меня знали. Тем не менее в первом туре я не был избран. Счетную комиссию на собрании отделения возглавлял Бармин. Голосование в три тура затянулось до ночи. Я не волновался, будучи уверенным, что нужных для избрания двух третей голосов не наберу. Уж слишком много громких имен значилось в бюллетенях. В первом часу ночи Бармин позвонил мне домой и поздравил с избранием.
На следующий день общее собрание в Московском Доме ученых утвердило решение отделения. А еще через день в президиуме академии состоялся многолюдный прием, на котором старые академики поздравляли новое пополнение. Шампанское по этому поводу, как писали в старину, «лилось рекой».
В связи с описанием процедуры выборов времен шестидесятых годов перенесусь через тридцать лет в 1997 год.
Научно-технический совет ракетно-космической корпорации «Энергия» имени С.П. Королева и группа академиков выдвинули мою кандидатуру на выборы в действительные члены Российской академии наук. Моя кандидатура выставлялась на единственную вакансию по специальности, «процессы управления» по отделению «Проблем машиностроения, механики и управления». При трех турах голосования на собрании отделения ни один из кандидатов не мог набрать проходных двух третей голосов. В результате отделение потеряло вакансию — место академика по специальности «процессы управления». На этом же собрании по этой же специальности в члены-корреспонденты был избран Виктор Легостаев. Когда я его поздравлял с избранием, он сказал: «Но Черток оказался непобедимым, его место не досталось никому».
Это было для меня слабым утолением.
Всего в Академию наук Советского Союза с 1953 года было избрано двенадцать выходцев из королевского ОКБ-1. По этому показателю нас опережали только физики-атомщики, выходцы из курчатовского института.
В период шестидесятых — семидесятых годов быть в нашем государстве руководителем крупного КБ или НИИ, не имея высокого ученого звания, было неприлично. Чтобы обеспечить такое «оснащение» всей отрасли учеными руководящими кадрами, немалые усилия прилагались министрами, оборонным отделом ЦК и президиумом академии. Иногда встречались совершенно непредвиденные трудности.
Алексей Исаев по внутреннему убеждению и присущей ему несовременной порядочности демонстративно отказывался от присвоения ученой степени доктора технических наук и выдвижения его кандидатуры на выборы в академию.
Королев и Тюлин обязали меня «по-товарищески» уговорить Исаева хотя бы заполнить необходимые анкеты и подготовить «перечень научных трудов», чтобы ВАК — Высшая аттестационная комиссия — имела формальные основания для принятия решения. С большим трудом упрямство Исаева удалось преодолеть, и докторскую степень он получил. Но дальше ни Королев, ни Бушуев, ни даже «главный двигателист» Глушко и сам президент академии Келдыш не могли уговорить Исаева согласиться на выдвижение его кандидатуры в члены-корреспонденты академии.
Мне он так объяснял свое упрямство:
— Я инженер и хочу им оставаться. Уговорили на доктора — черт с вами. Ученые степени нужны бездельникам для писания трудов. Я этим заниматься не собираюсь и времени не будет. Академия — единственное учреждение в стране, где существует некое подобие демократии. Голосование тайное. Даже если меня поддерживает министр, сам Келдыш и ЦК, академики при тайном голосовании могут запросто меня забаллотировать. Как я после этого буду смотреть в глаза своим ребятам? Беспартийным в нашей стране можно прекрасно прожить, а вот стать беспартийным, потому что тебя исключили из партии, это уже совсем другое дело. Вот так же и с академией. Не быть в академии можно, а быть неизбранным, забаллотированным при тайном голосовании, это стыдно — значит недостоин.
Исаева, если бы он согласился, наверняка бы избрали. Но преодолеть его несовременное упрямство не удалось. За 29 лет пребывания в академии мне ни разу не приходилось сталкиваться с подобным поведением. Наоборот, десятки претендентов перед выборами настойчиво хлопотали о письменной и устной поддержке, заведомо понимая, что шансов быть избранными у многих очень мало.
Погоня за высокими учеными степенями и званиями девальвировала звание инженера. Быть в НИИ «простым инженером» при любых талантах со временем становилось все менее привлекательным и в моральном, и в материальном отношении. По действовавшему законодательству зарплата кандидата, а тем более доктора наук была заведомо выше «не остепененного» инженера или научного сотрудника, независимо от его талантов.
Исаев своим поведением стремился сохранить некогда высокое звание инженера.
Я могу гордиться тем, что избран членом-корреспондентом в 1968 году в ту же сессию, на которой академиками были избраны знаменитые авиаконструкторы Сергей Ильюшин, Артем Микоян, Архип Люлька и еще один член Совета главных — Виктор Кузнецов. Одновременно со мной членами-корреспондентами стали разработчик твердотопливных ракетных двигателей Борис Жуков, главный конструктор авиационных двигателей Николай Кузнецов и еще один выходец из королевской плеяды — Виктор Макеев.
В 1974 году предстояло торжественно отпраздновать 250-летие академии. По этому случаю готовилось к выпуску двухтомное юбилейное издание персонального состава академии с 1824 по 1974 годы. Каждый действительный член, член-корреспондент, почетный и иностранный член должны были быть представлены портретом и краткой биографической справкой.
Были в истории академии тяжелые дни, о которых долгие годы не хотелось вспоминать.
В период сталинского режима большое число видных ученых стали жертвами массовых репрессий, беззаконий и надругательства над человеческим достоинством. Некоторые ученые были вынуждены эмигрировать. Под нажимом системы члены академии, объявленные «врагами народа» или не возвратившиеся из-за границы, были исключены из ее состава. Были и такие «враги народа», которых сталинский режим уничтожал, а академия исключить не успевала.