Страница:
— Я был у Дымшица, — продолжил Королев, — специально по поводу фондов. Он ведь зампред Совмина и начальник Главснаба страны. Думал, он все может, сам Устинов советовал мне с ним встретиться. «В таких случаях личные контакты вернее постановлений», — так сказал Устинов.
— И что же?
— Встретил он меня хорошо. Очень подробно расспрашивал о H1. Правда, не понял, зачем нам или американцам так срочно требуется лететь на Луну. Дымшиц — умный, но очень уставший еврей. Он чудом уцелел при Сталине, поддержал идею Хрущева о Совнархозах. Теперь их ликвидируют, восстанавливают полную централизацию управления и снабжения только из Москвы. В Главснабе и Госплане снова перестановки, пересмотры распределения ассигнований, фондов, каждый тянет одеяло на себя. Дымшицу намекнули, что он и так слишком много давал ракетчикам, пора восстанавливать судостроение и авиацию после хрущевских разгромов.
В связи с рассказом о встрече с Дымшицем, Королев испытующе посмотрел на меня и вдруг вспомнил о «деле врачей» 1953 года. Впервые СП признался, что ему в то время большого труда стоило защитить меня от распоясовшихся кадровиков. Тем более, что он сам у них был еще не очень в почете.
— Даже Устинов, который тебя хорошо знал, сказал, что поможет, но, если будут дальше нажимать, он не всесилен. Потом был звонок по «кремлевке». Ты, Борис, ни за что не догадаешься, кто звонил, а я тебе этого никогда не скажу. Среди прочих дел этот человек мне сказал, чтобы я за тебя не волновался. Никто тебя не тронет. Это я тебе говорю спустя одиннадцать лет, но кто звонил — не скажу.
До сих пор эту загадку я не разгадал и ни с кем на эту тему не откровенничал. Слишком запутанная и сложная обстановка была в высших эшелонах власти. Но это уже совершенно другая тема. Возвращаюсь к воспоминаниям о встрече с Королевым в 1964 году.
СП никогда никому не намекал и не давал понять, что он требует какой-либо взаимности за сделанное им доброе дело. Он требовал только работы. Работы с полной самоотдачей, энтузиазмом и порядочностью. СП умел распознавать и ценить людей честных и порядочных. К себе приближал по признакам деловым и ценил в ближнем окружении эту самую интеллигентную порядочность.
Мне казалось одно время, что Воскресенский ближе ему по духу, чем другие заместители.
Действительно, СП ценил Леонида не только за его исключительные качества испытателя-разведчика. Он любил его как честного человека и товарища, с которым можно «идти в разведку». И вдруг Леонид выступает открыто против утвержденной Королевым программы работ по H1.
Во время одной из вечерних прогулок по 3-й Останкинской Воскресенский присоединился ко мне и Бушуеву. Леонид был искренне удивлен позицией всех нас — заместителей главного. Он настолько близко к сердцу принимал отказ Королева и активно поддержавшего его Мишина от строительства полноразмерного огневого стенда, что во время этой вечерней прогулки ни о чем другом и речи не было.
Леонид, совсем недавно оправившийся от инфаркта, взывая к моему опыту, совести и здравому смыслу, сказал, что если решение по вопросу о стенде не будет принято, у него добрых отношений с Королевым не будет. С нами он готов ездить на рыбалку и за грибами, но участвовать в работах по H1 откажется.
Поскольку Королев первым завел разговор о Воскресенском, я, зная уже об их испорченных отношениях, перевел разговор на КОРД. Разработка этой системы вынудила меня и моих товарищей вникнуть в состояние дел с новыми двигателями Кузнецова. Я высказал Королеву свои опасения по поводу сроков отработки всей системы КОРД по той простой причине, что сам объект, который мы должны диагностировать и спасать от катастрофического взрыва, еще настолько ненадежен, что трудно выбрать устойчивые параметры для диагностики. По нашему твердому убеждению, КОРД должен быть в целом намного надежнее, чем каждый одиночный двигатель и тем более все 30 на первой ступени.
— В этом смысле, — сказал я, — огневые стендовые испытания всей первой ступени в полном сборе были бы лучшим средством проверки и подтверждения надежности.
Я пытался было начать уговоры в пользу стенда, но СП снова набычился и помрачнел.
— Вы с Леонидом думаете, что я не понимаю пользы стенда. Не защищай Леонида! Я у тебя попросил отдать 800 килограммов, и не поднимай вопрос о стенде. Мы не можем, не имеем права, если хотим создать H1, ставить сейчас этот вопрос. Вы все хотите быть чистенькими, требуете стенда, отработки, надежности, а я, Королев, вам этого не разрешаю! Вот у Табакова в Загорске будем ставить оборудование для изготовления второй и третьей ступеней. Доработав существующие стенды, их можно будет там испытать. Строить для первой ступени стенд — нереально.
Я опасался, что сейчас последует срыв спокойного разговора, СП встанет и уедет.
Несмотря на эту опасность, я все же решился и настоял на том, чтобы СП внимательно выслушал меня о состоянии разработки КОРДа. Он обещал в ближайшее время поговорить с Кузнецовым об окончательных предложениях по программе диагностики.
— Прошу только обратить внимание, Сергей Павлович, что при любом определении аварийного состояния нам для выключения двигателя вместе с пилюгинской системой управления потребуется четыре-пять сотых секунды. Если двигатель будет взрываться за тысячные, мы ничем не поможем.
Королев грустно улыбнулся. О положении дел с отработкой двигателей у Кузнецова он был хорошо информирован. До меня доходили отрывочные сведения от наших двигателистов и «кордовцев», что двигатель находится в состоянии детских болезней. Опыта у куйбышевских разработчиков по ЖРД никакого нет. Они только учатся, и до уровня химкинских специалистов им еще далеко.
Без передышки разговор перешел на текущую программу мягкой посадки на Луну — Е-6.
— Как дела у Морачевского по очередной Е-6? — спросил Королев.
Здесь я был «на коне» и хотел подробно рассказать о мероприятиях и ходе работ, но он снова остановил меня.
— Нам никак нельзя уступать «американам» мягкую посадку. Смотри, что получается: у нас было уже пять пусков и только один раз подошли к Луне. Твоя любимая астронавигация нас не выручила. Кстати, что с Лисовичем и теми симпатичными «звездными» дамами, которые у него работали?
Я рассказал все, что знал о судьбе Лисовича и «симпатичных дам», не упуская случая напомнить СП, что про этих дам он меня расспрашивал еще в 1949 году, теперь они постарели на 15 лет. А затем стал оправдываться:
— Американцы тоже на своих «Рейнджерах» пять раз терпели аварию и только на седьмом пуске получили изображение поверхности. А мягкую посадку пока планируют только на шестьдесят шестой год на «Сервейере».
— Если так будем работать, — отпарировал СП, — то и в шестьдесят шестом мягкой посадки у нас не будет. Имей в виду, я тебе дальше отказа астронавигации прощать не буду. На днях снова Келдыш собирается слушать на своем совете состояние дел по Луне, Марсу и Венере. Я договорюсь, чтобы докладывал ты или Костя.
— Доложить доложу, но есть причина, по которой у наших людей падает энтузиазм по Е-6 и MB. Если все работы в будущем году мы передаем Бабакину, то, естественно, исчезает основной стимул — перспектива быть участником свершения. На долю наших людей остаются одни только аварийные пуски.
СП возразил, что дело нашей чести мягкую посадку обеспечить самим и возможно быстрей. Бабакин пусть работает дальше над другими автоматами. Марс и Венера — программы на многие годы, люди должны это понимать. После Луны надо использовать H1 для тяжелых автоматов к Марсу и Венере и дальше. А пилотируемый ТМК — тяжелый межпланетный корабль? Разве это не перспектива? Нам всего не одолеть. Завод Лавочкина перейдет в наше новое министерство и пусть развивает эти работы в полную силу.
— Бабакин мне нравится. Ты с ним давно в дружеских отношениях, имей в виду, это я тоже знаю. Ничего от него таить не станешь. Объясни все людям. Они поймут, — сказал СП мне в утешение.
Потом был разговор снова о надежности Е-6 и сроках ближайшего пуска. СП сказал, что будет лично в Симферополе, как только появится надежда на мягкую посадку.
Совсем уже собравшись уходить, он, будто вспомнив, сказал:
— Мне звонил Келдыш. Он хочет еще раз на экспертной комиссии заслушать состояние дел по системе управления Л3. Я ответил, что быть не смогу. Поедешь ты с Костей. Пилюгина я уже предупредил. Он там жаловаться на нас не будет. Ты не затевай никакой свалки. Нам сейчас очень важно показать, что никаких разногласий нет и все должно получаться. Имей в виду, есть «друзья», которые только и ждут, чтобы закричать, что у нас все развязано. Впрочем, Келдыш сейчас перегружен выше головы. Его задача следить, чтобы при новой власти не пострадала Академия наук. С Хрущевым у него отношения были отлажены. Никита даже простил Келдышу разоблачение Лысенко и провал на последних выборах в академию его лучшего друга — Нуждина. Келдыш имел смелость послушать Сахарова, а не Хрущева, который просил не обижать Лысенко. Теперь Келдыш жалуется, что в новом Политбюро не очень понимает, с кем иметь дело. Так что не волнуйся, Келдышу пока не до нас!
Это было последнее напутствие Королева в этот очень длинный день. СП чуть заметно улыбнулся, с трудом встал из глубокого кресла и вышел в приемную. Памятуя предупреждение Зои Григорьевны, я не стал его провожать. Как только королевский ЗИС тронулся с места, кабинет заполнили все удаленные перед встречей, терпеливо ожидавшие более двух часов ее окончания. Товарищи потребовали от меня отчета.
Глава 5
— И что же?
— Встретил он меня хорошо. Очень подробно расспрашивал о H1. Правда, не понял, зачем нам или американцам так срочно требуется лететь на Луну. Дымшиц — умный, но очень уставший еврей. Он чудом уцелел при Сталине, поддержал идею Хрущева о Совнархозах. Теперь их ликвидируют, восстанавливают полную централизацию управления и снабжения только из Москвы. В Главснабе и Госплане снова перестановки, пересмотры распределения ассигнований, фондов, каждый тянет одеяло на себя. Дымшицу намекнули, что он и так слишком много давал ракетчикам, пора восстанавливать судостроение и авиацию после хрущевских разгромов.
В связи с рассказом о встрече с Дымшицем, Королев испытующе посмотрел на меня и вдруг вспомнил о «деле врачей» 1953 года. Впервые СП признался, что ему в то время большого труда стоило защитить меня от распоясовшихся кадровиков. Тем более, что он сам у них был еще не очень в почете.
— Даже Устинов, который тебя хорошо знал, сказал, что поможет, но, если будут дальше нажимать, он не всесилен. Потом был звонок по «кремлевке». Ты, Борис, ни за что не догадаешься, кто звонил, а я тебе этого никогда не скажу. Среди прочих дел этот человек мне сказал, чтобы я за тебя не волновался. Никто тебя не тронет. Это я тебе говорю спустя одиннадцать лет, но кто звонил — не скажу.
До сих пор эту загадку я не разгадал и ни с кем на эту тему не откровенничал. Слишком запутанная и сложная обстановка была в высших эшелонах власти. Но это уже совершенно другая тема. Возвращаюсь к воспоминаниям о встрече с Королевым в 1964 году.
СП никогда никому не намекал и не давал понять, что он требует какой-либо взаимности за сделанное им доброе дело. Он требовал только работы. Работы с полной самоотдачей, энтузиазмом и порядочностью. СП умел распознавать и ценить людей честных и порядочных. К себе приближал по признакам деловым и ценил в ближнем окружении эту самую интеллигентную порядочность.
Мне казалось одно время, что Воскресенский ближе ему по духу, чем другие заместители.
Действительно, СП ценил Леонида не только за его исключительные качества испытателя-разведчика. Он любил его как честного человека и товарища, с которым можно «идти в разведку». И вдруг Леонид выступает открыто против утвержденной Королевым программы работ по H1.
Во время одной из вечерних прогулок по 3-й Останкинской Воскресенский присоединился ко мне и Бушуеву. Леонид был искренне удивлен позицией всех нас — заместителей главного. Он настолько близко к сердцу принимал отказ Королева и активно поддержавшего его Мишина от строительства полноразмерного огневого стенда, что во время этой вечерней прогулки ни о чем другом и речи не было.
Леонид, совсем недавно оправившийся от инфаркта, взывая к моему опыту, совести и здравому смыслу, сказал, что если решение по вопросу о стенде не будет принято, у него добрых отношений с Королевым не будет. С нами он готов ездить на рыбалку и за грибами, но участвовать в работах по H1 откажется.
Поскольку Королев первым завел разговор о Воскресенском, я, зная уже об их испорченных отношениях, перевел разговор на КОРД. Разработка этой системы вынудила меня и моих товарищей вникнуть в состояние дел с новыми двигателями Кузнецова. Я высказал Королеву свои опасения по поводу сроков отработки всей системы КОРД по той простой причине, что сам объект, который мы должны диагностировать и спасать от катастрофического взрыва, еще настолько ненадежен, что трудно выбрать устойчивые параметры для диагностики. По нашему твердому убеждению, КОРД должен быть в целом намного надежнее, чем каждый одиночный двигатель и тем более все 30 на первой ступени.
— В этом смысле, — сказал я, — огневые стендовые испытания всей первой ступени в полном сборе были бы лучшим средством проверки и подтверждения надежности.
Я пытался было начать уговоры в пользу стенда, но СП снова набычился и помрачнел.
— Вы с Леонидом думаете, что я не понимаю пользы стенда. Не защищай Леонида! Я у тебя попросил отдать 800 килограммов, и не поднимай вопрос о стенде. Мы не можем, не имеем права, если хотим создать H1, ставить сейчас этот вопрос. Вы все хотите быть чистенькими, требуете стенда, отработки, надежности, а я, Королев, вам этого не разрешаю! Вот у Табакова в Загорске будем ставить оборудование для изготовления второй и третьей ступеней. Доработав существующие стенды, их можно будет там испытать. Строить для первой ступени стенд — нереально.
Я опасался, что сейчас последует срыв спокойного разговора, СП встанет и уедет.
Несмотря на эту опасность, я все же решился и настоял на том, чтобы СП внимательно выслушал меня о состоянии разработки КОРДа. Он обещал в ближайшее время поговорить с Кузнецовым об окончательных предложениях по программе диагностики.
— Прошу только обратить внимание, Сергей Павлович, что при любом определении аварийного состояния нам для выключения двигателя вместе с пилюгинской системой управления потребуется четыре-пять сотых секунды. Если двигатель будет взрываться за тысячные, мы ничем не поможем.
Королев грустно улыбнулся. О положении дел с отработкой двигателей у Кузнецова он был хорошо информирован. До меня доходили отрывочные сведения от наших двигателистов и «кордовцев», что двигатель находится в состоянии детских болезней. Опыта у куйбышевских разработчиков по ЖРД никакого нет. Они только учатся, и до уровня химкинских специалистов им еще далеко.
Без передышки разговор перешел на текущую программу мягкой посадки на Луну — Е-6.
— Как дела у Морачевского по очередной Е-6? — спросил Королев.
Здесь я был «на коне» и хотел подробно рассказать о мероприятиях и ходе работ, но он снова остановил меня.
— Нам никак нельзя уступать «американам» мягкую посадку. Смотри, что получается: у нас было уже пять пусков и только один раз подошли к Луне. Твоя любимая астронавигация нас не выручила. Кстати, что с Лисовичем и теми симпатичными «звездными» дамами, которые у него работали?
Я рассказал все, что знал о судьбе Лисовича и «симпатичных дам», не упуская случая напомнить СП, что про этих дам он меня расспрашивал еще в 1949 году, теперь они постарели на 15 лет. А затем стал оправдываться:
— Американцы тоже на своих «Рейнджерах» пять раз терпели аварию и только на седьмом пуске получили изображение поверхности. А мягкую посадку пока планируют только на шестьдесят шестой год на «Сервейере».
— Если так будем работать, — отпарировал СП, — то и в шестьдесят шестом мягкой посадки у нас не будет. Имей в виду, я тебе дальше отказа астронавигации прощать не буду. На днях снова Келдыш собирается слушать на своем совете состояние дел по Луне, Марсу и Венере. Я договорюсь, чтобы докладывал ты или Костя.
— Доложить доложу, но есть причина, по которой у наших людей падает энтузиазм по Е-6 и MB. Если все работы в будущем году мы передаем Бабакину, то, естественно, исчезает основной стимул — перспектива быть участником свершения. На долю наших людей остаются одни только аварийные пуски.
СП возразил, что дело нашей чести мягкую посадку обеспечить самим и возможно быстрей. Бабакин пусть работает дальше над другими автоматами. Марс и Венера — программы на многие годы, люди должны это понимать. После Луны надо использовать H1 для тяжелых автоматов к Марсу и Венере и дальше. А пилотируемый ТМК — тяжелый межпланетный корабль? Разве это не перспектива? Нам всего не одолеть. Завод Лавочкина перейдет в наше новое министерство и пусть развивает эти работы в полную силу.
— Бабакин мне нравится. Ты с ним давно в дружеских отношениях, имей в виду, это я тоже знаю. Ничего от него таить не станешь. Объясни все людям. Они поймут, — сказал СП мне в утешение.
Потом был разговор снова о надежности Е-6 и сроках ближайшего пуска. СП сказал, что будет лично в Симферополе, как только появится надежда на мягкую посадку.
Совсем уже собравшись уходить, он, будто вспомнив, сказал:
— Мне звонил Келдыш. Он хочет еще раз на экспертной комиссии заслушать состояние дел по системе управления Л3. Я ответил, что быть не смогу. Поедешь ты с Костей. Пилюгина я уже предупредил. Он там жаловаться на нас не будет. Ты не затевай никакой свалки. Нам сейчас очень важно показать, что никаких разногласий нет и все должно получаться. Имей в виду, есть «друзья», которые только и ждут, чтобы закричать, что у нас все развязано. Впрочем, Келдыш сейчас перегружен выше головы. Его задача следить, чтобы при новой власти не пострадала Академия наук. С Хрущевым у него отношения были отлажены. Никита даже простил Келдышу разоблачение Лысенко и провал на последних выборах в академию его лучшего друга — Нуждина. Келдыш имел смелость послушать Сахарова, а не Хрущева, который просил не обижать Лысенко. Теперь Келдыш жалуется, что в новом Политбюро не очень понимает, с кем иметь дело. Так что не волнуйся, Келдышу пока не до нас!
Это было последнее напутствие Королева в этот очень длинный день. СП чуть заметно улыбнулся, с трудом встал из глубокого кресла и вышел в приемную. Памятуя предупреждение Зои Григорьевны, я не стал его провожать. Как только королевский ЗИС тронулся с места, кабинет заполнили все удаленные перед встречей, терпеливо ожидавшие более двух часов ее окончания. Товарищи потребовали от меня отчета.
Глава 5
УПРАВЛЕНИЕ Н1-Л3
Вокруг проблем распределения и курирования работ по управлению движением, электронным и радиотехническим системам всегда были горячие споры.
Мои товарищи по работе разбились на два лагеря. Наиболее агрессивные энтузиасты уже вкусили радость творческого удовлетворения при самостоятельной разработке систем для космических автоматов и «Востоков». Успехи первых лет космической эры придавали моим непосредственным коллегам смелость и уверенность в своих силах и способностях. Зачем, спрашивали они, отдавать интересную работу на сторону, если мы лучше других понимаем, что и как нужно сделать. Легче самим сделать, чем объяснить новому человеку на чужой фирме, чего мы хотим.
К таким энтузиастам относились руководители отделов Легостаев, Башкин, Бабков, Карпов, Куприянчик. Они не только испытали муки творчества, но уже вкусили и первые плоды секретной славы. Те, кто стояли ближе к проблемам носителя — Калашников, Воропаев, Алексеев, Вильницкий, Кузьмин, занимали позицию «пропилюгинскую». Они считали необходимым по-братски делиться работой с фирмой Пилюгина и всеми другими, кого только сможем привлечь.
Особо сильное давление я испытывал со стороны конструкторских отделов и производства. Они были перегружены текущими работами по системам «Марсов», «Венер», Е-6, боевым ракетам Р-9, РТ-1, РТ-2, ГР и пилотируемым кораблям.
В цехах приборного производства одновременно изготавливались сотни сложных приборов, антенно-фидерных устройств, рулевых машин и тысячи всевозможных кабелей.
В наши споры часто вмешивался Королев. Он не охлаждал энтузиазма наиболее агрессивно настроенной части моего коллектива, стремившейся захватить все, что можно, но убеждал, что не следует стремиться объять необъятное. Пилюгина с его мощным коллективом следует максимально использовать, а не отталкивать. Это было его категорическое требование, которое он высказывал мне и Раушенбаху в ультимативной форме.
В конечном счете к концу 1964 года по Н1-Л3 сформировалось распределение работ, которое в основном сохранилось на весь десятилетний период последующего существования программы.
Головным главным конструктором по системе управления ракетой-носителем Н1 являлся Пилюгин.
На моем комплексе лежала ответственность за объединение и выдачу Пилюгину всех исходных данных, необходимых для разработки системы управления. Исходные данные по аэрогазодинамике, массовым и инерционным нагрузкам, центровкам, внешним возмущениям, необходимым управляющим моментам, влиянию жидкости в баках, упругости конструкции, характеристикам двигателей и многие другие параметры большой ракетной системы надо превратить в системы дифференциальных уравнений. За эту интеллектуальную работу отвечал отдел Воропаева. Многотомные труды, которые скромно назывались математической моделью носителя, могли быть созданы только с помощью вычислительных машин, которые только-только начали появляться в нашем вычислительном центре. В те годы первые вычислительные машины распределялись решением правительства. Королев и Мишин лично, где только могли, пробивали решения о поставке вычислительных машин в ОКБ-1. Руководство вычислительным центром было поручено «главному баллистику» — Свету Лаврову. Вводом в строй и обслуживанием первых вычислительных «монстров» руководил молодой инженер Владимир Степанов.
Благодаря инициативе и настойчивости руководителя комплексного отделения Финогеева в НИИАПе — так теперь называлась выделенная из НИИ-885 новая организация Пилюгина — за два года уже был развернут комплексный стенд системы управления ракеты-носителя Н1. Кабельная паутина соединяла между собой сотни разнокалиберных приборов всех систем, стоящих на ракете-носителе. Это должна была быть действующая модель полной системы управления.
Я отвечал в системе управления ракетой-носителем за разработку всех приводов для двигателей Кузнецова, регулирующих тягу, и за все виды рулевых машин, которые могут потребоваться на любых блоках и лунных кораблях. Фирма Иосифъяна для всех электросистем носителя разрабатывала бортовую пятикиловаттную электростанцию. Это была новая идея, очень активно проталкиваемая Иосифьяном и его заместителем Шереметьевским. Они взялись разработать турбогенератор вместо набора тяжелых аккумуляторов. Высокооборотную турбину к ней разрабатывал Люлька.
Суеверный ужас внушали специалистам по расчету надежности 36 двигателей на трех ступенях ракеты-носителя. Окончательно они были подавлены, когда появилось предложение установить на блоке «А» еще шесть двигателей. Они изучили статистику последних лет и показали, что даже при отработанных двигателях у принятых на вооружение ракет частота отказов по вине двигательных установок составляет не менее чем два-три на сотню пусков. Теперь на Н1 предлагалось считать надежность при 42 двигателях. Следовательно, для Н1 хоть один отказ на два пуска будет обязательно. Для защиты от катастрофических последствий отказов двигателей еще в 1960 году было решено разработать систему контроля работы, диагностики и отключения двигателя по признакам возникновения аварийной ситуации. Эту систему, которую мы назвали КОРД, Пилюгин разрабатывать отказался по понятным мотивам: «Мы не двигателисты, за аварию ЖРД отвечать не можем, чего доброго выключим десяток хороших двигателей и отправим ракету „за бугор“«.
Королев снова поставил мне ультиматум: «Если не уговоришь Пилюгина и не найдешь другого надежного исполнителя — бери разработку КОРДа на себя».
Я собрал свой «малый совет малых главных», как пошутил Калашников, на котором опросом установили, что в обозримых окрестностях «дураков нет» и такую систему предстоит нам делать самим. Разработку я поручил опекать Калашникову, электрическую и схемную идеологию — разрабатывать отделу Кузьмина, конструкцию приборов — отделам Чижикова и Зверева. Аварийные критерии определяли двигателисты Кузнецова, а мы под эти критерии должны были разработать датчики и электрические приборы, которые обработают информацию и успеют выключить двигатель до взрыва, неминуемо приводящего к пожару и гибели ракеты. Сложной и очень спорной в этой системе оказалась проблема выбора критериев аварийности. Для разработки КОРДа была организована специальная лаборатория. На руководителя лаборатории Кунавина и небольшое число его молодых сотрудников легла ответственность, значимость которой для судьбы Н1 мы ощутили «весомо, грубо, зримо» уже на первом пуске.
Еще раз мы убедились, что даже на самых заманчивых условиях смежные организации не хотят разрабатывать аварийные системы. Так было с системами аварийного подрыва ракеты (АПР) и космических объектов (АПО), аварийного спасения, аварийной посадки и теперь вот КОРД. Если аварийная система честно выполняет свою задачу, то никто спасибо не скажет, потому что за аварию благодарности не положены. А если аварийная система сработает ложно, то неприятностей не оберешься — она сама может стать причиной гибели ракеты или космического аппарата. На моей памяти по крайней мере два таких трагических происшествия: авария при попытке пуска первого корабля «Союз» в 1967 году и авария первой ракеты Н1. Об этом трагическом событии я напишу позднее.
Когда дело дошло до сложнейших проблем управления полетом лунного комплекса Л3, состоящего из ракетных блоков «Г», «Д», космических аппаратов ЛОК и ЛК, оказалось, что моему коллективу досталась немалая часть работы. Товарищи ворчали, что львиную долю общего объема работ по управлению всем лунным комплексом делает наш коллектив, а головным по постановлениям считается коллектив Пилюгина. Такие разговоры я парировал предложениями: любой недовольный распределением работ может от Главного конструктора Королева перейти к главному конструктору Пилюгину. Надо сказать, что таких не нашлось.
Большую помощь при согласовании распределения работ мне оказали Финогеев и Хитрик. Этим двум безусловно выдающимся инженерам и очень порядочным людям, будущим заместителям Пилюгина, был чужд формализм и ведомственный подход. Они уговаривали Пилюгина взять на себя для совместной работы как можно больший объем. Их деятельность впоследствии способствовала нашей дружной совместной работе без серьезных конфликтов. Они предложили вариант, при котором НИИАП разрабатывает системы управления комплексом Л3 на участках работы двигателей блоков «Г», «Д», «Е», «И», автоматику управления двигательными установками, управление на участках торможения для схода с орбиты искусственного спутника Луны и гашения скорости на участке спуска, в том числе и управление автоматической мягкой посадкой, управление ЛК при взлете с поверхности и выведении на орбиту искусственного спутника Луны в район нахождения ЛОКа, систему управления спуском при возврате со второй космической скоростью на Землю.
Систему автоматической посадки на Луну мы все же задублировали ручным управлением. Эту задачу очень остроумно на бумаге и наглядных моделях решал Раушенбах. Легостаев с Хитриком согласовывали автоматическую и ручную динамику, а Савченко изобретал оптику, необходимую для выбора места посадки на поверхность Луны.
Сравнительно легко прошло распределение обязанностей среди радиофирм.
Ожесточенная борьба за место в лунной программе между радиосистемами сближения «Контакт» и «Игла» продолжалась несколько лет и наглядно убедила нас в пользе здоровой конкуренции даже в условиях строго централизованного планирования. Трудно сказать, как сложилась бы судьба системы «Контакт», если бы наша лунная программа была реализована. Небольшой коллектив, взявшийся за эту тему в ОКБ МЭИ под руководством радиоэнтузиаста Петра Крисса, продемонстрировал неисчерпаемые возможности изобретения новых технических систем, использующих старые основы радиофизики.
Некоторое время оставалась неопределенной судьба основных источников электроэнергии лунных кораблей. Очень энергично началась «раскрутка» варианта питания на топливных элементах или электрохимических генераторах. Первый свой вариант предложил Лидоренко (ВНИИИТ).
У нас в ОКБ-1, ввиду сложности проблемы кислородно-водородного обеспечения, курирование этих заказов и разработка пневмогидравлической системы были поручены опытному в криогенной технике и гидроавтоматике коллективу, который возглавлял Виктор Овчинников. По ходу работ сменились три фирмы — разработчики ЭХГ, пока окончательно и блестяще эта проблема не была решена одним из уральских предприятий атомной промышленности.
Только в феврале 1965 года ВПК поручает министерствам разработать и согласовать план создания лунной системы Л3. На эскизный проект в целом был установлен срок — август 1965 года. Что касается плана-графика разработки и изготовления комплекса Л3, то он не был утвержден ВПК ни в 1965 году, ни в 1966 году.
В отличие от обычных планов, в которых выпуск проектной документации предшествовал выпуску рабочей документации, в проекте плана-графика создания Н1-Л3 разработка эскизного проекта системы Н1-Л3 в целом предусматривалась в августе 1965 года, а разработка рабочей документации в период апрель — июнь 1965 года. Имелось в виду, что мы разработаем и выдадим своим конструкторам и смежным организациям исходные данные еще до выпуска многотомного эскизного проекта. Срок изготовления экспериментальных установок, первых образцов систем и макетно-технологического образца ракеты-носителя — второй квартал 1966 года. На экспериментальную отработку двигателей, новых блоков, систем и кораблей отводили «весь 1966 год». ЛКИ комплекса Н1-Л3 в графике также значились в 1966 году.
В аппарате ВПК работали разумные люди. Они отлично понимали, что в представленном плане-графике много «липовых» сроков, и, не желая подводить свое начальство, они не спешили представлять планы-графики на утверждение.
В течение всего 1965 года мне чаще обычного приходилось встречаться с Пилюгиным, его заместителями и ведущими специалистами. НИИАП с опережением по сравнению с другими разрабатывал систему управления ракетой-носителем Н1. Для них, впрочем как и для многих других участников, разработка была уникальной. Пилюгин потребовал от своих разработчиков, чтобы, невзирая на «истерику» ОКБ-1 по поводу весов, основным критерием при создании системы была надежность. Все, что только возможно, затроировать!
В троированную систему управления полетом Н1 входили три гиростабилизированные платформы, девять вместо трех акселерометров продольных ускорений и 18 акселерометров нормальной и боковой стабилизации (НС-БС), три БЦВМ с примыкающими к ним периферийными устройствами и преобразователями код-аналог и обратно аналог-код. Все командно-измерительные схемы работали по принципу голосования «два из трех». Вследствие тяжелейших вибрационно-акустических и температурных нагрузок, ожидаемых в районе двигательных установок носителя, автоматика управления каждым двигателем дополнительно дублировалась. При этом дублировалась вся кабельная сеть, кроме того, наиболее ответственные узлы схемы имели еще и поэлементное дублирование. Общее число приборов, разрабатываемых только НИИАПом, перевалило за 200, а масса кабельной сети по разным данным колебалась от 3 до 5 тонн. Пилюгин любил похвастать масштабами работ по системе управления ракетой-носителем:
— Все это мы должны изготовить почти одновременно — для своего комплексного стенда, для типовых испытаний, для первой технологической ракеты и для первой летной. За год я должен изготовить только для Н1 (не считая всех других заказов) более 2000 новых приборов. Мой завод на это не способен. А другие не возьмутся, потому что еще нет отработанной документации. Но я шуметь по этому поводу первый не буду. Не мы будем последними. Посмотрим, как вы с новыми двигателями уложитесь в сроки и кто быстрее свою часть отработает по надежности.
Это были разговоры по ракете-носителю. А предстояло еще втиснуть конструкторам и производству как можно скорее изготовление аппаратуры на лунные корабли. В 1965 году, как любил говорить директор нашего завода Роман Турков, «тут еще и конь не валялся».
Когда Пилюгина захватывала какая-либо новая идея, он мог рассказывать о ней очень увлекательно и долго, не считаясь с тем, что мы приехали с жесткой задачей согласовать десятки технических решений.
— Платформы Вити Кузнецова по весу и габаритам нас всех тянут ко дну!
Пилюгин позвонил, чтобы ему принесли «последний писк» гироскопической техники — поплавковый датчик угловой скорости.
— Вот, смотрите, мы сделали все на поплавках и по габаритам и по весу выиграли в два раза.
Действительно, в период 1965-1967 годов НИИАП начал самостоятельно разрабатывать и изготавливать гиростабилизированные платформы и акселерометры — чувствительные приборы для измерения ускорений. Несмотря на постановление правительства, по инициативе Пилюгина на Н1, а затем и на Л3 устанавливались гироплатформы НИИАПа, а не кузнецовского НИИ-944.
Это подлило масла в огонь разногласий по техническим проблемам между Пилюгиным и Кузнецовым.
Мне и моим товарищам требовалось соблюдать строгий «доброжелательный» нейтралитет. Гироскопические приборы Кузнецова не только стояли на всех наших предыдущих ракетах и космических аппаратах, но были уже разработаны для новых кораблей — «Союзов».
Мои товарищи по работе разбились на два лагеря. Наиболее агрессивные энтузиасты уже вкусили радость творческого удовлетворения при самостоятельной разработке систем для космических автоматов и «Востоков». Успехи первых лет космической эры придавали моим непосредственным коллегам смелость и уверенность в своих силах и способностях. Зачем, спрашивали они, отдавать интересную работу на сторону, если мы лучше других понимаем, что и как нужно сделать. Легче самим сделать, чем объяснить новому человеку на чужой фирме, чего мы хотим.
К таким энтузиастам относились руководители отделов Легостаев, Башкин, Бабков, Карпов, Куприянчик. Они не только испытали муки творчества, но уже вкусили и первые плоды секретной славы. Те, кто стояли ближе к проблемам носителя — Калашников, Воропаев, Алексеев, Вильницкий, Кузьмин, занимали позицию «пропилюгинскую». Они считали необходимым по-братски делиться работой с фирмой Пилюгина и всеми другими, кого только сможем привлечь.
Особо сильное давление я испытывал со стороны конструкторских отделов и производства. Они были перегружены текущими работами по системам «Марсов», «Венер», Е-6, боевым ракетам Р-9, РТ-1, РТ-2, ГР и пилотируемым кораблям.
В цехах приборного производства одновременно изготавливались сотни сложных приборов, антенно-фидерных устройств, рулевых машин и тысячи всевозможных кабелей.
В наши споры часто вмешивался Королев. Он не охлаждал энтузиазма наиболее агрессивно настроенной части моего коллектива, стремившейся захватить все, что можно, но убеждал, что не следует стремиться объять необъятное. Пилюгина с его мощным коллективом следует максимально использовать, а не отталкивать. Это было его категорическое требование, которое он высказывал мне и Раушенбаху в ультимативной форме.
В конечном счете к концу 1964 года по Н1-Л3 сформировалось распределение работ, которое в основном сохранилось на весь десятилетний период последующего существования программы.
Головным главным конструктором по системе управления ракетой-носителем Н1 являлся Пилюгин.
На моем комплексе лежала ответственность за объединение и выдачу Пилюгину всех исходных данных, необходимых для разработки системы управления. Исходные данные по аэрогазодинамике, массовым и инерционным нагрузкам, центровкам, внешним возмущениям, необходимым управляющим моментам, влиянию жидкости в баках, упругости конструкции, характеристикам двигателей и многие другие параметры большой ракетной системы надо превратить в системы дифференциальных уравнений. За эту интеллектуальную работу отвечал отдел Воропаева. Многотомные труды, которые скромно назывались математической моделью носителя, могли быть созданы только с помощью вычислительных машин, которые только-только начали появляться в нашем вычислительном центре. В те годы первые вычислительные машины распределялись решением правительства. Королев и Мишин лично, где только могли, пробивали решения о поставке вычислительных машин в ОКБ-1. Руководство вычислительным центром было поручено «главному баллистику» — Свету Лаврову. Вводом в строй и обслуживанием первых вычислительных «монстров» руководил молодой инженер Владимир Степанов.
Благодаря инициативе и настойчивости руководителя комплексного отделения Финогеева в НИИАПе — так теперь называлась выделенная из НИИ-885 новая организация Пилюгина — за два года уже был развернут комплексный стенд системы управления ракеты-носителя Н1. Кабельная паутина соединяла между собой сотни разнокалиберных приборов всех систем, стоящих на ракете-носителе. Это должна была быть действующая модель полной системы управления.
Я отвечал в системе управления ракетой-носителем за разработку всех приводов для двигателей Кузнецова, регулирующих тягу, и за все виды рулевых машин, которые могут потребоваться на любых блоках и лунных кораблях. Фирма Иосифъяна для всех электросистем носителя разрабатывала бортовую пятикиловаттную электростанцию. Это была новая идея, очень активно проталкиваемая Иосифьяном и его заместителем Шереметьевским. Они взялись разработать турбогенератор вместо набора тяжелых аккумуляторов. Высокооборотную турбину к ней разрабатывал Люлька.
Суеверный ужас внушали специалистам по расчету надежности 36 двигателей на трех ступенях ракеты-носителя. Окончательно они были подавлены, когда появилось предложение установить на блоке «А» еще шесть двигателей. Они изучили статистику последних лет и показали, что даже при отработанных двигателях у принятых на вооружение ракет частота отказов по вине двигательных установок составляет не менее чем два-три на сотню пусков. Теперь на Н1 предлагалось считать надежность при 42 двигателях. Следовательно, для Н1 хоть один отказ на два пуска будет обязательно. Для защиты от катастрофических последствий отказов двигателей еще в 1960 году было решено разработать систему контроля работы, диагностики и отключения двигателя по признакам возникновения аварийной ситуации. Эту систему, которую мы назвали КОРД, Пилюгин разрабатывать отказался по понятным мотивам: «Мы не двигателисты, за аварию ЖРД отвечать не можем, чего доброго выключим десяток хороших двигателей и отправим ракету „за бугор“«.
Королев снова поставил мне ультиматум: «Если не уговоришь Пилюгина и не найдешь другого надежного исполнителя — бери разработку КОРДа на себя».
Я собрал свой «малый совет малых главных», как пошутил Калашников, на котором опросом установили, что в обозримых окрестностях «дураков нет» и такую систему предстоит нам делать самим. Разработку я поручил опекать Калашникову, электрическую и схемную идеологию — разрабатывать отделу Кузьмина, конструкцию приборов — отделам Чижикова и Зверева. Аварийные критерии определяли двигателисты Кузнецова, а мы под эти критерии должны были разработать датчики и электрические приборы, которые обработают информацию и успеют выключить двигатель до взрыва, неминуемо приводящего к пожару и гибели ракеты. Сложной и очень спорной в этой системе оказалась проблема выбора критериев аварийности. Для разработки КОРДа была организована специальная лаборатория. На руководителя лаборатории Кунавина и небольшое число его молодых сотрудников легла ответственность, значимость которой для судьбы Н1 мы ощутили «весомо, грубо, зримо» уже на первом пуске.
Еще раз мы убедились, что даже на самых заманчивых условиях смежные организации не хотят разрабатывать аварийные системы. Так было с системами аварийного подрыва ракеты (АПР) и космических объектов (АПО), аварийного спасения, аварийной посадки и теперь вот КОРД. Если аварийная система честно выполняет свою задачу, то никто спасибо не скажет, потому что за аварию благодарности не положены. А если аварийная система сработает ложно, то неприятностей не оберешься — она сама может стать причиной гибели ракеты или космического аппарата. На моей памяти по крайней мере два таких трагических происшествия: авария при попытке пуска первого корабля «Союз» в 1967 году и авария первой ракеты Н1. Об этом трагическом событии я напишу позднее.
Когда дело дошло до сложнейших проблем управления полетом лунного комплекса Л3, состоящего из ракетных блоков «Г», «Д», космических аппаратов ЛОК и ЛК, оказалось, что моему коллективу досталась немалая часть работы. Товарищи ворчали, что львиную долю общего объема работ по управлению всем лунным комплексом делает наш коллектив, а головным по постановлениям считается коллектив Пилюгина. Такие разговоры я парировал предложениями: любой недовольный распределением работ может от Главного конструктора Королева перейти к главному конструктору Пилюгину. Надо сказать, что таких не нашлось.
Большую помощь при согласовании распределения работ мне оказали Финогеев и Хитрик. Этим двум безусловно выдающимся инженерам и очень порядочным людям, будущим заместителям Пилюгина, был чужд формализм и ведомственный подход. Они уговаривали Пилюгина взять на себя для совместной работы как можно больший объем. Их деятельность впоследствии способствовала нашей дружной совместной работе без серьезных конфликтов. Они предложили вариант, при котором НИИАП разрабатывает системы управления комплексом Л3 на участках работы двигателей блоков «Г», «Д», «Е», «И», автоматику управления двигательными установками, управление на участках торможения для схода с орбиты искусственного спутника Луны и гашения скорости на участке спуска, в том числе и управление автоматической мягкой посадкой, управление ЛК при взлете с поверхности и выведении на орбиту искусственного спутника Луны в район нахождения ЛОКа, систему управления спуском при возврате со второй космической скоростью на Землю.
Систему автоматической посадки на Луну мы все же задублировали ручным управлением. Эту задачу очень остроумно на бумаге и наглядных моделях решал Раушенбах. Легостаев с Хитриком согласовывали автоматическую и ручную динамику, а Савченко изобретал оптику, необходимую для выбора места посадки на поверхность Луны.
Сравнительно легко прошло распределение обязанностей среди радиофирм.
Ожесточенная борьба за место в лунной программе между радиосистемами сближения «Контакт» и «Игла» продолжалась несколько лет и наглядно убедила нас в пользе здоровой конкуренции даже в условиях строго централизованного планирования. Трудно сказать, как сложилась бы судьба системы «Контакт», если бы наша лунная программа была реализована. Небольшой коллектив, взявшийся за эту тему в ОКБ МЭИ под руководством радиоэнтузиаста Петра Крисса, продемонстрировал неисчерпаемые возможности изобретения новых технических систем, использующих старые основы радиофизики.
Некоторое время оставалась неопределенной судьба основных источников электроэнергии лунных кораблей. Очень энергично началась «раскрутка» варианта питания на топливных элементах или электрохимических генераторах. Первый свой вариант предложил Лидоренко (ВНИИИТ).
У нас в ОКБ-1, ввиду сложности проблемы кислородно-водородного обеспечения, курирование этих заказов и разработка пневмогидравлической системы были поручены опытному в криогенной технике и гидроавтоматике коллективу, который возглавлял Виктор Овчинников. По ходу работ сменились три фирмы — разработчики ЭХГ, пока окончательно и блестяще эта проблема не была решена одним из уральских предприятий атомной промышленности.
Только в феврале 1965 года ВПК поручает министерствам разработать и согласовать план создания лунной системы Л3. На эскизный проект в целом был установлен срок — август 1965 года. Что касается плана-графика разработки и изготовления комплекса Л3, то он не был утвержден ВПК ни в 1965 году, ни в 1966 году.
В отличие от обычных планов, в которых выпуск проектной документации предшествовал выпуску рабочей документации, в проекте плана-графика создания Н1-Л3 разработка эскизного проекта системы Н1-Л3 в целом предусматривалась в августе 1965 года, а разработка рабочей документации в период апрель — июнь 1965 года. Имелось в виду, что мы разработаем и выдадим своим конструкторам и смежным организациям исходные данные еще до выпуска многотомного эскизного проекта. Срок изготовления экспериментальных установок, первых образцов систем и макетно-технологического образца ракеты-носителя — второй квартал 1966 года. На экспериментальную отработку двигателей, новых блоков, систем и кораблей отводили «весь 1966 год». ЛКИ комплекса Н1-Л3 в графике также значились в 1966 году.
В аппарате ВПК работали разумные люди. Они отлично понимали, что в представленном плане-графике много «липовых» сроков, и, не желая подводить свое начальство, они не спешили представлять планы-графики на утверждение.
В течение всего 1965 года мне чаще обычного приходилось встречаться с Пилюгиным, его заместителями и ведущими специалистами. НИИАП с опережением по сравнению с другими разрабатывал систему управления ракетой-носителем Н1. Для них, впрочем как и для многих других участников, разработка была уникальной. Пилюгин потребовал от своих разработчиков, чтобы, невзирая на «истерику» ОКБ-1 по поводу весов, основным критерием при создании системы была надежность. Все, что только возможно, затроировать!
В троированную систему управления полетом Н1 входили три гиростабилизированные платформы, девять вместо трех акселерометров продольных ускорений и 18 акселерометров нормальной и боковой стабилизации (НС-БС), три БЦВМ с примыкающими к ним периферийными устройствами и преобразователями код-аналог и обратно аналог-код. Все командно-измерительные схемы работали по принципу голосования «два из трех». Вследствие тяжелейших вибрационно-акустических и температурных нагрузок, ожидаемых в районе двигательных установок носителя, автоматика управления каждым двигателем дополнительно дублировалась. При этом дублировалась вся кабельная сеть, кроме того, наиболее ответственные узлы схемы имели еще и поэлементное дублирование. Общее число приборов, разрабатываемых только НИИАПом, перевалило за 200, а масса кабельной сети по разным данным колебалась от 3 до 5 тонн. Пилюгин любил похвастать масштабами работ по системе управления ракетой-носителем:
— Все это мы должны изготовить почти одновременно — для своего комплексного стенда, для типовых испытаний, для первой технологической ракеты и для первой летной. За год я должен изготовить только для Н1 (не считая всех других заказов) более 2000 новых приборов. Мой завод на это не способен. А другие не возьмутся, потому что еще нет отработанной документации. Но я шуметь по этому поводу первый не буду. Не мы будем последними. Посмотрим, как вы с новыми двигателями уложитесь в сроки и кто быстрее свою часть отработает по надежности.
Это были разговоры по ракете-носителю. А предстояло еще втиснуть конструкторам и производству как можно скорее изготовление аппаратуры на лунные корабли. В 1965 году, как любил говорить директор нашего завода Роман Турков, «тут еще и конь не валялся».
Когда Пилюгина захватывала какая-либо новая идея, он мог рассказывать о ней очень увлекательно и долго, не считаясь с тем, что мы приехали с жесткой задачей согласовать десятки технических решений.
— Платформы Вити Кузнецова по весу и габаритам нас всех тянут ко дну!
Пилюгин позвонил, чтобы ему принесли «последний писк» гироскопической техники — поплавковый датчик угловой скорости.
— Вот, смотрите, мы сделали все на поплавках и по габаритам и по весу выиграли в два раза.
Действительно, в период 1965-1967 годов НИИАП начал самостоятельно разрабатывать и изготавливать гиростабилизированные платформы и акселерометры — чувствительные приборы для измерения ускорений. Несмотря на постановление правительства, по инициативе Пилюгина на Н1, а затем и на Л3 устанавливались гироплатформы НИИАПа, а не кузнецовского НИИ-944.
Это подлило масла в огонь разногласий по техническим проблемам между Пилюгиным и Кузнецовым.
Мне и моим товарищам требовалось соблюдать строгий «доброжелательный» нейтралитет. Гироскопические приборы Кузнецова не только стояли на всех наших предыдущих ракетах и космических аппаратах, но были уже разработаны для новых кораблей — «Союзов».