Из Евпатории 10 октября 1971 года были даны команды на ориентацию станции в орбитальном режиме. Когда телеметрия подтвердила устойчивую работу системы управления, в расчетное время была включена двигательная установка на торможение. 11 октября 1971 года станция «Салют», запущенная в космос 19 апреля, вошла в плотные слои атмосферы и светящимся метеоритом упала в Тихий океан.
   Опыт затопления «Салюта» был успешно использован для бесконфликтного окончания эксплуатации всех последующих «Салютов», пока не дошла очередь до «Салюта-7». ДОС «Салют-7» был выведен на орбиту 19 апреля 1982 года. Эта единственная в истории космонавтики станция пережила «замораживание» и последующую реанимацию в космосе. «Салют-7» была еще вполне работоспособной станцией после появления в космосе орбитальной станции «Мир». Проводить параллельно в пилотируемом режиме эксплуатацию двух станций очень трудно. Однако после четырех лет эксплуатации было бы целесообразно продлить существование станции в беспилотном режиме и получить бесценный опыт по ресурсу различных систем. Станция «Салют-7» в июне 1986 года была переведена на высокую орбиту. По прогнозу она могла просуществовать еще десять лет, но в расчеты баллистиков вмешалось Солнце. Его активность повысила плотность верхних слоев атмосферы, и станция начала быстро снижаться в неуправляемом режиме. Запасов топлива и электроэнергии для организованного затопления к концу 1990 года уже не оставалось. По данным, получаемым от служб контроля за космическим пространством, прогнозировалась встреча остатков станции с поверхностью Земли в начале 1991 года. По этому поводу зарубежные средства массовой информации нагнетали страсти, предрекая падение раскаленных осколков станции на густонаселенные районы Земли.
   7 февраля 1991 года станция «Салют-7» вошла в плотные слои атмосферы. Несгоревшие остатки достигли Земли в гористой местности Чили. К большому разочарованию любителей космических сенсации, сведений об ущербе или о пострадавших с мест падения не поступило. Поиски остатков станции, предпринятые любителями с целью получить уникальные сувениры, успехом не увенчались.
   Теперь орбитальный комплекс «Мир», обязанный своим рождением первому «Салюту», проработав на орбите более 13 лет, тоже стоит перед перспективой затопления в океане. Для разработчиков станции и всех, кто годами управляет ее полетом, это может стать коллективным «харакири».
   Затопить в океане такое уникальное космическое сооружение, каким является «Мир», предлагают отнюдь не по техническим причинам. Российский бюджет в конце XX века не способен вынести расходы по поддержанию работоспособности пилотируемой орбитальной станции, запущенной Советским Союзом в 1986 году. Группа американских ученых, объединившихся в фонд «Космическая граница», обратилась с открытым письмом[16] к президенту России Б.Н. Ельцину с призывом не топить станцию «Мир», а перевести ее на более высокую орбиту, там дождаться лучших времен для России и тогда продлить ее активную жизнь.
   «Сам по себе герметичный объем станции представляет огромную ценность. Космические станции класса „Салют“ (во многом напоминающие „Мир“) нередко совершали полет в автоматическом режиме…»
   «Мир» представляет собой уникальный научный комплекс, обеспечивающий проведение исследований в области астрофизики, биотехнологии, космической медицины, экологии, геофизики и материаловедения. Строительство в космосе многомодульной орбитальной станции «Мир» длилось десять лет. В феврале 1986 года был выведен в космос первый модуль — базовый блок. Теперь в составе «Мира» семь модулей, в которых размещено 11,5 тонн научного оборудования производства 27 стран мира.
   Каждая экспедиция на «Мир» приносит опыт и новую информацию по строительству космических конструкции, управлению большими космическими сооружениями, отработке надежности многочисленных систем.
   На создание и эксплуатацию «Мира» затрачено свыше трех миллиардов долларов США. Оценки, произведенные космонавтами и разработчиками различных систем, позволяют утверждать, что ресурсы станции далеко не израсходованы. Строящаяся под эгидой США международная космическая станция способна догнать «Мир» по своим эксплуатационным возможностям не ранее 2003 года. Так надо ли топить «Мир»? Сторонники затопления станции есть и в России, и в США. Российские приверженцы затопления станции обосновывают свою позицию тем, что стоимость эксплуатации «Мира» составляет 220-240 миллионов долларов в год. Российский бюджет таких трат не предусматривает. Некогда могучая ракетно-космическая держава за время так называемых «реформ» подверглась такому экономическому разгрому, что на фоне всеобщего обнищания траты на космическую науку и технику представляются недопустимой роскошью.
   Исторический парадокс состоит в том, что в первые десятилетия после тяжелейшей второй мировой войны Советской Союз ежегодно выделял на развитие ракетно-космической техники в сотни раз больше средств, чем Россия сегодня.
   В октябре 1998 года я вместе с группой российских и европейских космонавтов посетил Германию. Встречи с европейскими участниками космических программ и представителями средств массовой информации показали, что европейская космическая общественность не понимает, почему надо топить «Мир».
   В то время борьба за спасение «Мира» только начиналась. В случае затопления «Мира» Россия перестанет быть лидером пилотируемой космонавтики, потеряет многие тысячи рабочих мест высококвалифицированных специалистов, понесет невосполнимую утрату научно-технического потенциала, потерпит очередное политическое поражение.
   Но вернемся в 1971 год. Кроме авральных работ по доработкам «Союза» во второй половине 1971 года развернулись проектные работы над еще тремя модификациями космических кораблей: для обслуживания орбитальной станции «Алмаз» (7К-ТА), комплекса военного использования «Союз-ВИ» (7К-С) и корабля для стыковки с американским «Аполлоном» (7К-ТМ, или «Союз-М»).
   Каждый из этих проектов содержал особенности, существенно отличавшие их от уже летающего «Союза». Много нового закладывалось в «Союз» (7К-ТМ) для сближения и стыковки с «Аполлоном». Корабль 7К-С впервые предусматривал систему управления с использованием БЦВМ. Это был уже качественный скачок, который мы готовили целых 10 лет. Если к этим работам приплюсовать изменения, непрерывно вносимые нами в последующие проекты ДОСов, то теперь при взгляде из будущего становится более понятным то прошлое, в котором мы «забывали» о лунной гонке.
   Наше увлечение ДОСами и модификациями «Союзов» резко снизило темпы работ по лунным кораблям комплекса Л3. Даже Келдыш, погруженный на месяц в расследование причин катастроф «Союза-11» и Н1 №6Л, перестал нас тормошить по проблемам лунных кораблей Л3.
   Исследования причин аварии Н1 №6Л потребовали серьезных газодинамических экспериментов. Для Н1 жаркое лето 1971 года заканчивалось таким перечнем доработок ракеты-носителя, что по самым оптимистичным графикам очередной пуск Н1 №7Л становился возможным только через год.

Глава 18
ПОСЛЕДНИЙ ПУСК Н1

   В июле 1972 года приказом министра была узаконена новая структурная схема королевского ОКБ-1, именовавшегося с 1966 года ЦКБЭМ — Центральное конструкторское бюро экспериментального машиностроения. По поводу этой аббревиатуры над нами подтрунивали наиболее храбрые смежники:
   — Мы по-прежнему отдаем в своей работе предпочтение организации Мишина. Раньше было все ясно: организация Королева именовалась ОКБ-1, а Челомея — ОКБ-52. Даже ежу понятно, что ОКБ-1 во много раз главнее. Теперь при Мишине вас именуют ЦКБЭМ, а организацию Челомея — просто ЦКБМ. За прежние заслуги вам предоставлено преимущество на одну букву «Э». Но зато Челомей — генеральный, а Мишин — просто главный конструктор.
   Принципиальное отличие новой структуры ЦКБЭМ состояло в том, что в подчинении главного конструктора появились главные конструкторы конкретных ракетных и космических комплексов. Борис Аркадьевич Дорофеев был назначен главным конструктором ракеты-носителя Н1. Главным конструктором основного полезного груза для Н1, то есть комплекса, в который входили лунные корабли — ЛОК, ЛК и разгонные блоки «Г» и «Д», был назначен Владимир Андреевич Борисов. Юрий Павлович Семенов был назначен главным конструктором ДОСа 7К-Т, то есть всего комплекса орбитальных станций. Игорь Николаевич Садовский был назначен главным конструктором модернизированной твердотопливной ракеты комплекса 8К98П. Бушуев был назначен главным конструктором проекта «Союз» — «Аполлон» и соответственно корабля 7К-ТМ, или «Союз-M» для стыковки с «Аполлоном». Кроме того, Бушуев постановлением правительства получил звание директора советской программы «Союз» — «Аполлон». Шабаров получил пост главного конструктора корабля военного назначения 7К-С.
   В начале семидесятых годов большой популярностью в научно-технических кругах пользовались книжки «Физики шутят». По аналогии с веселившимися физиками наши острословы предлагали выпустить секретное издание «Ракетчики шутят». В числе прочих острот предлагалось ответить на вопрос: «Сколько главных конструкторов надо назначить в ЦКБЭМ (бывшее ОКБ-1) вместо одного С.П. Королева, чтобы окончательно запутать резидентов американской разведки?»
   Формально без главных конструкторов остались уже летающие «Союзы» — 7К-ОК, проект многоцелевого орбитального комплекса, «Марс-75» и ядерно-энергетические установки.
   Текущие пилотируемые полеты и вся перспективная тематика остались в непосредственном подчинении Мишина. Каждый из заместителей главного конструктора Мишина объединял группу родственных отделов, организационно объединенных в комплексы. Я был назначен заместителем начальника предприятия и начальником комплекса № 3, в который входили одиннадцать отделов, ведущих тематику по системам управления движением, электро— и радиотехнике, антенно-фидерным системам, электромеханическим устройствам, рулевым приводам.
   Одиннадцать вверенных мне отделов были разбиты на три куста. Каждым кустом руководил один из моих заместителей: Раушенбах, Калашников и Юрасов.
   Сергей Охапкин был назначен первым заместителем Мишина. Под его началом остался основной конструкторский комплекс № 2, которым руководил заместитель главного конструктора Виктор Семакин, и материаловедческий комплекс № 8, которым руководил Анатолий Северов.
   Руководство проектным расчетно-теоретическим комплексом № 1, включая вычислительный центр, Мишин оставил за собой.
   Двигательная тематика и ядерно-энергетическая проблематика были объединены в комплекс № 5, которым руководил заместитель главного конструктора Михаил Мельников. Руководство деятельностью Мельникова Мишин также оставил за собой.
   Комплекса за № 4 не было. Этот номер предполагалось оставить производственной части ЦКБЭМ. Однако завод, получивший название «Завод экспериментального машиностроения» (ЗЭМ), был столь велик и самостоятелен, что никому и в голову не приходило приравнивать его к комплексу. Директором завода после Романа Туркова стал Виктор Ключарев, а главным инженером — Исаак Хазанов. Ключарев, кроме того, имел статус первого заместителя начальника ЦКБЭМ. Завод был самостоятельной хозяйственной единицей, имевшей свой «почтовый ящик», свою бухгалтерию, свой счет в банке. Общими у нас были территория, партком, профком, комитет ВЛКСМ и прочие общественные организации, а также санаторий в Кисловодске, базы отдыха и пионерские лагеря.
   Упомянутая реорганизация ЦКБЭМ произошла через шесть с лишним лет после смерти Королева. Тем не менее на всех ключевых постах руководителей комплексов, их заместителей, начальников основных отделов и производств оставались люди Королева. Кто-то из журналистов писал, что в окружении Королева были не люди, а личности! Каждый! Я согласен. Личности не очень послушные, но умные, своеобразные, любящие свою работу, не мыслящие жизни без нее. Никто из них в итоге многолетних трудов праведных не нажил ни хором каменных, ни состояний, которые могли бы хоть в какой-то мере сравниться с тем, что в девяностые годы имеют «новые русские».
   Большинство руководителей комплексов и отделов вышли из простых семей рабочих и интеллигенции. Все они сами прокладывали себе дорогу к ракетам. Нас нельзя было отнести к тому слою, который было принято называть «творческой интеллигенцией». Почему-то так называемые «гуманитарии» и вслед за ними различные средства информации к так называемой «творческой интеллигенции» не причисляют ни физиков, ни других ученых точных наук, а уж инженеров и подавно. Да, мы были технократами. У нас не было времени, чтобы ревниво следить за художественной литературой, мы редко ходили в театры. Не всегда успевали посмотреть новые фильмы. Мы не были праведниками в христианском понимании. Но не могу вспомнить примеров подлости, подковерных интриг или предательства. Мы работали и дружили с подобными нам «смежниками». Каждый из нас ощущал себя ответственным перед страной и историей. Мы не были слепыми фанатиками. Вернее, были трезвыми фанатами. За редким исключением каждый, занимавший руководящий пост, был членом Коммунистической партии. Однако нас объединила не утопическая идея строительства коммунизма и уничтожения паразитического западного империализма. Мы захватили передовой плацдарм мирового научно-технического прогресса. Мы понимали и каждодневно чувствовали, что не сможем удержать, а тем более расширить этот плацдарм без помощи всей промышленности, всех отраслей науки и экономики страны. Поэтому слова песни:
   …Работа у нас простая,
   Забота наша такая:
   Жила бы страна родная
   — И нету других забот -
   трогали каждого из нас. Отождествляя себя с достижениями в космосе, мы не без иронической критики относились к безграничным восхвалениям достижений в других областях науки и экономики. В семидесятые годы появился злой анекдот: «Что такое советская власть плюс электрификация всей страны? — Это когда каждому все „до лампочки“«.
   Нам ничто не было «до лампочки». Годы работы с Королевым были для большинства из нас школой, в которой не было писаных правил поведения. Эта школа отбирала людей действия. Привычным образом действий была повседневная борьба с проблемами и трудностями. В этом каждый проявлял себя, добиваясь самовыражения, как художник, творящий картину. Никто не пытался уходить от ответственности, что бы ни случилось. Поэтому действовать, а не болтать, рисковать, влиять на ход событий как можно решительнее — таков был стиль работы. Те, кому было «до лампочки», быстро отсеивались. Многим в нашей среде не хватало тех черт интеллигентности, которые называются культурой общения, тактом, воспитанностью. Но каждый в каждом ценил чувство юмора, проявлял к работе товарища внимание, старался, если требовалось, прийти на помощь.
   Критика общеэкономической политики вовсе не возбранялась. Иногда она проводилась открыто и официально на так называемых «днях политучебы».
   Однажды я получил предупреждение из планово-экономического отдела ЦКБЭМ, что по итогам года вверенный мне комплекс срывает план. Срыв мог быть по разным показателям, в том числе и финансовым.
   Начальник планово-экономического отдела Антонина Отрешко мне объяснила:
   — Вы не выполнили план по объему на целых десять миллионов рублей.
   По тем временам это была очень крупная сумма. Начали проверять. Я доказывал:
   — Антонина Павловна, вы прекрасно разбираетесь в наших делах, убедились, что все порученные комплексу работы фактически не только выполнены, но мы еще сэкономили для предприятия эти самые десять миллионов. Вместо того чтобы отдать их смежнику, сделали работы сами, за свою зарплату.
   — Вот это и есть непростительный грех, — возражала Отрешко. — Пора привыкнуть к нашей порочной системе планирования. Если мы вам запланировали энное количество миллионов, вы обязаны их израсходовать или по крайней мере показать, что они израсходованы. Если не можете, значит, план будет невыполнен. Вы не премию получите за экономию, а взыскание, и весь коллектив будет лишен премии.
   Такова была система, которой мы обязаны были подчиняться. Надо было умудряться списывать большие деньги, ни в коем случае не повышая зарплаты. В необоронных отраслях увлечение количеством тормозило решение многих задач. Отголоски борьбы с так называемым космополитизмом тоже давали себя знать. В необоронных отраслях с маху отвергали чужой опыт только потому, что он чужой. В то же время упускали те возможности, которые открывались при использовании собственного опыта, результатов научных исследований, реализация которых требовала напряженного труда, риска и могла вызвать неудобства в спокойной жизни привыкшего к постоянным перекурам коллектива.
   На пути к совершенствованию автомобилей, комбайнов, сантехники, обуви, промышленных товаров, бытовой техники и многого-многого другого, на пути к высокому качеству, к его непрерывному повышению, резкому увеличению номенклатуры товаров стояла привычка, воспитанная годами, — ценить больше всего количество: штуки, тонны, метры, литры, а не качество сделанных изделий. Увлечение количеством под лозунгом «Догнать и перегнать…» исторически было вполне объяснимо. Но времена менялись, а объемно-количественные привычки в планировании, рапортах и отчетах остались. Человек оказался самым консервативным звеном в научно-техническом и экономическом прогрессе. Масштабы народного хозяйства гигантски выросли, а привычные мерки, когда-то вполне оправданные, оказались в изменившиеся времена сугубо вредными. Количество как таковое превратилось в отдельных звеньях народного хозяйства в настоящий фетиш. Жестокая борьба за количество снарядов, пушек, танков, самолетов была совершенно необходима для победы в Великой Отечественной войне. В последующие годы «холодной войны» количество этих военных товаров первой необходимости было резко сокращено, но зато номенклатура расширилась за счет появления многочисленных типов ракет и ядерных боезарядов. Возобновилась борьба за количество новых видов вооружения. Эта непрерывная борьба за план по количеству вошла в наше сознание подобно религии, поклонению всемогущему Молоху.
   В начале 1971 года к нам в ЦКБЭМ приехал Василий Рябиков. Наш контакт с ним начинался еще в Германии. Об этом я писал еще в первой книге. Напомню, что нарком вооружения Устинов послал своего первого заместителя Василия Рябикова разобраться, что такое Фау-2, ракетная техника и что производили в Бляйхроде. Он был первым из руководителей Министерства вооружения, который решил, что это то, чем должно заняться министерство после или даже вместо пушек и, конечно, за счет количества пушек.
   В начале пятидесятых годов Рябиков руководил спецкомитетом по созданию комплексов ПВО.
   В 1957 году Рябиков был председателем Государственной комиссии по пускам первой ракеты Р-7.
   К нам в ЦКБЭМ он приехал в 1971 году как первый заместитель председателя Госплана ознакомиться, чем мы теперь занимаемся. Он не скрывал удовлетворения от того, что увидел и услышал.
   За обедом зашел ставший уже обычным разговор об отставании и даже застое в других отраслях народного хозяйства. Рябиков сказал:
   — Да, идут подспудные процессы, которые наши экономисты не могут толком объяснить. У нас под количеством и темпами развития понимают одно и то же. Это было нужно. Но теперь это ошибка политическая, которую не так просто исправить. Вот вам типичный пример. Наша станкостроительная промышленность в свое время освоила неплохие универсальные станки и все время наращивала их количественный выпуск. Станкостроители вышли на высочайшие показатели по производительности труда в серийном производстве. А в целом народное хозяйство от этого проигрывает, потому что нужны новые специализированные станки гораздо более высокого качества. Станки, по количеству которых мы ставим рекорды, отстали от мирового уровня на десять лет. Вот для вас мы вынуждены в каждое постановление вписывать пункт о выделении валюты для импорта современных станков, приборов и лабораторного оборудования. То, что мы приобретаем за границей, по технической сложности, уверяю вас, проще вашей техники. Но чтобы подобное освоить в других наших отраслях, нужны серьезные экономические реформы. Пока мы не решили, что надо делать, чтобы промышленность сама была кровно заинтересована в обновлении, пусть в ущерб количеству. Вы этого добились, но какой ценой! Для вас, для атомщиков, для тех, кто обеспечит нам паритет по стратегическим вооружениям с Америкой, мы создаем необходимые условия очень дорогой ценой. Вы этого заслуживаете. Но для всех других, которые, между прочим, вас кормят, мы таких условий создать не можем.
   Рябиков был прав в том, что для достижения политического и стратегического паритета военно-промышленному комплексу и обеспечивавшей его науке за счет ресурсов всей страны создавались условия, о которых другие отрасли не смели и мечтать. Нам не завидовали — нам верили и на нас надеялись. Не всегда мы оправдывали эти надежды. Однако спустя десятилетия мир убедился, что изделия нашего военно-промышленного комплекса не только по количеству, но и по качеству превосходили аналогичную продукцию передовых капиталистических стран.
   События, связанные с последним, четвертым по счету, пуском Н1-Л3 №7Л, я вспоминаю и описываю в ноябре-декабре 1998 года. Этот пуск состоялся 24 ноября 1972 года. И до сих пор продолжаются споры, надо ли было проводить этот пуск. Правильно ли мы поступили? Для меня и для большинства участников грандиозной ракетной эпопеи все, что произошло тогда с Н1, было личной трагедией.
   15 августа 1972 года Мишин провел заседание Совета главных конструкторов по Н1. Все главные дали положительные заключения по своим системам и дружно высказались за подготовку к пуску.
   21 августа Государственная комиссия согласилась с предложениями Совета главных и утвердила график работ. Через неделю Мишин заболел.
   Но все по порядку.
   Мишина положили в «кремлевку» в Кунцеве. Обязанности главного конструктора стал выполнять его первый заместитель Охапкин. Он старался вникнуть в каждое нерешенное дело. Не обладая искусством «спихотехники», Охапкин буквально задыхался от обилия проблем, за которые отвечал лично, и тяжести свалившихся на него забот.
   В одно из воскресений он все же вырвался отдохнуть на дачу в Загорянке. Как потом рассказывала его жена Клавдия Алексеевна, с прогулки по лесу, а был он страстный грибник, Сергей Осипович шел домой странной, необычной походкой. Врачи потом удивлялись, как он вообще дошел до дома: у него развивался инсульт. Хлопотами наших покровителей Охапкин также оказался в кунцевской больнице. Министр возложил на директора завода Ключарева обязанности начальника предприятия, а на меня — обязанности главного конструктора.
   Теперь я начал задыхаться. После гибели экипажа «Союза-11» в июне 1971 года наступил длительный период доработок систем космического корабля. В этот период у нас не было пилотируемых полетов. Это в какой-то мере облегчало мое положение. Американцы с июля 1971 по апрель 1972 года совершили еще две экспедиции на Луну. Их лунные успехи давили на нашу психику гораздо сильнее, чем секретная информация об очередной модернизации и установке на дежурство сотен «Минитменов». По общему количеству стратегических ядерных средств и прежде всего межконтинентальных ракет мы уверенно догоняли США. Никто из нас не верил в реальную возможность ракетно-ядерной перестрелки, но это никого и не успокаивало.
   В самом начале сентября 1972 года меня вызвал министр Афанасьев. В его кабинете находился Анатолий Кириллов.
   «Опять что-то случилось на полигоне», — засосало у меня где-то внутри.
   До июня 1969 года Кириллов был заместителем начальника НИИП-5, по современному — Байконура. Без увольнения с действительной военной службы он перешел на работу в аппарат
   Минобщемаша. Формально он исполнял должность заместителя начальника 3-го Главного управления, а фактически был одним из ближайших советников министра по летным испытаниям космических комплексов.
   — Видишь ли, какое дело, — начал издалека, обращаясь ко мне, Афанасьев, — на полигоне в ближайший месяц, я так надеюсь, мы закончим подготовку Н1 №7Л — дело идет к тому, что в конце октября возможен пуск. А у нас возник кризис с техническим руководством. Мишин и его первый заместитель Охапкин в больнице. Я навел справки по медицинской линии, мне дали неутешительные ответы. Ни тот, ни другой выехать на полигон и участвовать в работе Госкомиссии в ближайшем будущем не смогут. Мишина обещают только к концу года восстановить и выписать, а у Охапкина был настоящий инсульт. И без врачей мы знаем, что это такое. Мы здесь посоветовались, в том числе и с Келдышем, и решили: пока Мишина нет, тебя назначить и.о. технического руководителя Госкомиссии по пуску Н1-Л3 №7Л.