Чивилихин Владимир Алексеевич. Елки-моталки

   - Вот что, Платоныч, - решительно сказал он. - Бирюзов вернется, я лечу с ним.
   - Дудки, Гуляев! - возразил Гуцких. - Сам гробанешься и меня подведешь под монастырь.
   - Что ты, Платоныч! - Родион сделал ход конем. - Прыгать я пока не рискну. На вертолете подкинешь, как дармоеда.
   - Это другое дело.
   Родион вылез из самолета, подошел к парашютистам. Многие знали Родиона и слышали, что сезон открыл он бедой первого разряда. Ощупывали его, совали в бока кулаками - жив, мол? А на дворе маячили, по-прежнему томились без дела несколько чужаков. Даже не посмотрев на них, Родион поковылял мимо забора на выход.
   У калитки сидел светлоглазый парень, что утром выпросил рубль. Он вскочил, будто ждал Родиона, встал поперек дороги, заулыбался неясной, какой-то беглой улыбкой. Ладный парень. Разворот плеч - дай бог, такому только и работать.
   - Ра! А ра-зрешите опять же закурить!
   - Пожалуйста, - сказал Родион.
   - Пра-шу! - сказал парень, но тут же поправился: - То есть спасибо!.. Ловко вы этого пижона!
   Родион не отозвался, смотрел, как у парня мелко дрожат руки.
   - А Гришку Колотилина, пьяницу и алкоголика, вы не знаете?
   - Это вы будете? - Родион рассмеялся.
   - Я, - гордо сказал парень. - Употребляю! Вусмерть. Можно с вами по стопарю выпить?
   - Я не пью, - нахмурился Родион, заметив, что парень чуть навеселе. Добавил: - С кем попало.
   Гришка растерялся, бормотнул:
   - А я не кто попало.
   - Кто же вы?
   - Я на стройке работал, - сказал Гришка. - По шестому разряду.
   - И что?
   - Выгнали, - простодушно объяснил Гришка. - Можно, расскажу по порядку?
   - Валяй! - Родион присел на бревно. Ему все равно сегодня делать было нечего, и парень чем-то его заинтересовал. Пусть поговорит, а что?
   - Взялось все с одного случая, - обстоятельно начал Гришка. - Захожу в закусочную. Спрашиваю: "Напитки у вас бывают?" - "Коньяк", - говорят. А у меня уже характер слабый выработался. Через полчаса я захорошел. Чувствую только, вторую бутылку давлю. В углу стоят трое. "Идите спать", - говорю. Они меня пригласили на улицу и уделали. Выхожу утром на работу - весь в синяках. Мастер спрашивает: "Что это с тобой, Колотилин?" - "Родимые пятна", - говорю. "Раньше не было". - "А они, отвечаю, у меня особые, блуждающие. Сегодня здесь, завтра там". И тут он меня обидел. "Это родимые пятна капитализма", - говорит. Я ему тоже врезал. Как он молодых ребят опивает и что у них с прорабом одна лавочка. Ну, перевели в подсобники. Это меня-то, плотника первой руки!
   В голосе Гришки Колотилина послышалась обида.
   - Ну-ну? - сказал Родион.
   - Повело совсем. С утра уж я не мог без этого. Олифу начал потаскивать, белила, рубероид. Товарищеский суд был и много другого. Потом работу совсем забросил, ни за что пятнадцать суток получил. Выселили, паспорт в милицию забрали - и сюда...
   - Хорош, - сказал Родион и поднялся.
   - А ловко вы сегодня этого хмыря! - восхитился Гришка. - Будто краном... Можно у тебя спросить?
   - Еще рубль? - Родион глянул в те же умоляющие глаза. - Не дам.
   - Да нет, - сказал Гришка. - Не то. В работу бы меня скорей взяли, а то я тут чего-нибудь сопру по мелочи.
   - Давай ко мне тогда, елки-моталки.
   Родион поднялся, пошел было, но такой уж день, видно, выдался - его догнал Евксентьевский, тронул за рукав.
   - Ты на меня только не рычи, товарищ Гуляев, - сказал он и засмеялся как ни в чем не бывало. - Можно один вопрос задать?
   - Спрашивайте, - сказал Родион равнодушно.
   - У меня такой вопрос, товарищ Гуляев. Почему мы должны перед этим товарищем Гуцких ползать?
   - Вам не понять.
   - Да? Это почему же?
   - Да так уж.
   - А все-таки?
   - Да за одно то, что он весь осколками порван! И под сердцем у него сидит кусок немецкого железа, а он на вас, сволочей, еще нервы мотает!
   - Значит, берешь меня в свою команду?
   - А идите вы к едрене-фене! - Родион затоптал окурок и пошел прочь, сплевывая с губ табачную горечь.
   5
   Следователь. Свидетельница Чередовая, вы первый раз увидели Евксентьевского на пожаре?
   - Нет, в вертолете еще обратила внимание.
   Следователь. Обратили внимание? А он на вас тоже обратил внимание?
   - Ну, все в одной кабине были...
   Следователь. И Гуляев?
   - Рядом сидел.
   Следователь. А он ухаживал за вами?
   - Зачем вам нужно знать такие вещи? Ну, ухаживал, если в вашем понимании...
   Следователь. Я спрашиваю, этот Евксентьевский-то не ухаживал за вами?
   - Вы считаете, я бы позволила?
   Следователь. Значит, вы не думаете, свидетельница Чередовая, что причиной преступления была ревность?
   - Я даже не думаю, что и преступление-то было.
   Следователь. Ваше особое мнение мы знаем. Но учтите, за ложные показания вы несете уголовную ответственность по статье сто восемьдесят первой.
   - Не боюсь я ваших статей. Я правду сказала.
   В субботу после обеда Родион позвонил на базу.
   - Какие пироги, Платоныч?
   - Горячие, - донесся голос Гуцких. - Это ты, Гуляев? Горячие пироги. Горимость высшая, пять баллов. Пластает тайга.
   - Ясно. Бирюзов не прилетал?
   - Хватился! Утром еще. Про тебя спрашивал.
   - Ты сказал, что я в порядке?
   - Сказал. А он группу-то отправил поездом, а сам пробился на гражданских самолетах. У него целая история была на пожаре...
   - Что за история? Где он сейчас?
   - А я его тут же на самолет и скинул в одно интересное место. Народу, понимаешь, не хватает.
   - Куда же это его?
   - В район Атаманки. Одного. Там здоровый пожар, надо срочно готовить вертолетную площадку. За день, думаю, сделает...
   - Платоныч. - Родион сильно прижал трубку к уху. - Ты как хочешь, Платоныч, а я к нему. Когда туда вертолет?
   - Послезавтра. Бригаду Неелова повезу. Ну хорошо, хорошо, Гуляев. Бюллетень ты закрыл?
   - Да.
   - Погоди, не бросай трубку! Еще новость. Твоя подопечная уже тут. Оформляется. Она, оказывается, с десятилеткой. Что? Придешь?
   Родион слушал и не слушал - ловил краешком глаза такси, переминался в телефонной будке, и вся она ходила и скрипела...
   Они встретились во дворе конторы. Родион боялся этих первых минут, думал всю дорогу, что он ей скажет, как поздоровается, и никак не мог придумать. А получилось, что они даже не поздоровались, вроде бы забыли.
   - Приняли! - радостно крикнула Пина с крыльца, заметив его у ворот.
   - Ух ты, елки-моталки!
   Он рассматривал ее, словно увидел впервые в жизни. Да на то оно выходило, потому что Пина представлялась издалека другой. Платье на ней легкое было сейчас и чулки такого цвета, будто их не было совсем. А от туфель Пина длинноногая сделалась, точно городская студентка, к которым Родион всегда боялся подходить. И вся она ничем не напоминала ту бабу-растрясуху, с которой он встретился на Чертовом бучиле, только в глазах те же бесенята. Пина приблизилась.
   - Ты не хлопотал тут за меня, дяденька?
   - Что ты, тетенька!
   - Смотри, а то я не люблю, если что-нибудь по знакомству. И ноты отца не приходило?
   - Какой ноты?
   - Видно, я ее опередила. Написал, что, мол, мою дочь Агриппину Петровну Чередовую, когда она приедет, прогоните назад, если сможете.
   Они рассмеялись. Пина весело, от души, а Родион сдержанно, как бы не решаясь, потому что он не мог освободиться от волненья и не знал, как поддержать разговор.
   - Мне еще надо паспорт из гостиницы выцарапать и сдать сюда, - сказала Пина.
   - Может, завтра?
   - В воскресенье-то?
   - А мы дней не разбираем, когда горит.
   - Тогда в кино, - предложила Пина.
   - А что? Можно и в кино, - обрадовался Родион. - Поехали.
   В городе было людно. Билеты, оказалось, порасхватали на все сеансы, и это огорчило Родиона, потому что теперь надо было придумывать разговоры с Пиной.
   - Как здоровье отца? - спросил он.
   - Ничего. Я же писала.
   - Хотя верно.
   Они шли по большой улице. Пина разглядывала толпу, нет-нет да окидывала Родиона быстрыми глазами, улыбалась, а он страдал, не зная, чему она улыбается.
   - Ты мои книги получала?
   - Все получила. Я же писала тебе.
   - Хотя верно, - согласился он.
   - Еще раз спасибо.
   Родион молчал. Как всегда, слова приходили потом, когда нужды в них уже не было. Если б билеты они достали! Он бы просто сидел рядом с ней, а кино бы работало за него.
   - За что спасибо-то? - с запозданием сказал он. - Я сам сначала читал, а потом уже посылал.
   - Видишь, я говорю, что ты хитрый человек! - засмеялась Пина. - Все до одной прочел?
   - Все.
   - Ну и как?
   - Разные они, - осторожно сказал Родион.
   - Ремарк, например? "Три товарища"...
   - Да, да, помню. Немец, у которого два имени? Эрих и зачем-то еще Мария.
   Пина снисходительно заулыбалась:
   - Ну и как тебе он?
   - Пишет крепко, но смотря что взять из него, - неуверенно протянул Родион.
   - А что бы ты, например, взял?
   - Что это парни у него не поддаются, хотя их жизнь всяко ломает.
   - Еще?
   - Словам цену знают. И товариществу у них можно поучиться. Без этого они бы там пропали.
   Пина удивленно заглянула сбоку в лицо Родиона, осторожно взяла его под руку, а он покраснел, и ему стало жарко вдруг от этого непривычного прикосновения. Когда раньше он гулял с девчатами - сам брать больше старался, а так, оказывается, все по-другому, и даже сердцу горячо, и легко идти.
   - Знаешь, а я одну твою книгу привезла. Она же с печатями! Зачем ты ее из библиотеки?
   - А что было делать? - отозвался Родион. - Искал, искал - нет нигде. Деньги внес, да и только.
   - Нет, надо сдать.
   - Можно и сдать, - согласился Родион.
   К вечеру толпа стала гуще. Пина уже насмотрелась на нее, а Родион вообще не любил толочься среди праздных людей. Его не толкали, но само это многолюдье Родиона угнетало.
   - Посидим? - предложила Пина.
   От пестроты и тесноты они забились в крохотный сквер на главной улице, нашли краешек скамейки. Родион с наслаждением вытянул ноги, погладил колени. И вдруг вспомнил о том, что забылось на часок. Как там Санька сейчас? Распалил небось костер, кусты рубит, таскает колодины. А может, уже наворочался, спать лег?
   - Ты о чем задумался?
   - Знаешь, - помедлив, ответил Родион. - Летом да осенью толпа у нас пожиже, а вот весной откуда только берется народ!
   - И ты об этом задумался? - засмеялась она.
   - Да нет, как бы тебе объяснить? - Родион торопливо закурил. - Мы весной в городе почти не бываем. Горит сильно.
   - Весной? Почему?
   - Прошлогодняя трава. Одна искра - и пошло. Еще снега по низам, а в суходольных местах и на солнцепеках все звенит. Да и хвоя самая сухая в году, и лесорубы сучья дожигают, и в воздухе влаги нет - весняк ее выпивает. Скучно тебе все это?
   - Говори, говори! - сказала Пина, рассматривая в сумерках его профиль.
   - Да причин-то много. Леспромхозы вырубки плохо чистят. Земля холодна и не отдает пока воду. Что отпустит - дерева сосут, им сейчас только дай. Да не в этом дело...
   - А в чем?
   - Санька Бирюзов там один сейчас. Конечно, не впервой... Но у него какая-то история вышла, а он один, понимаешь?
   Зажглись фонари, посвежело, и Родион отдал Пине свой пиджак. Она влезла в него, скинув туфли, а гуляющие оглядывались на них и улыбались. Действительно, какая уйма людей в этом городе!
   - Понимаю, - сказала Пина.
   - В понедельник я лечу к нему.
   - И я тоже.
   - Вообще не женское это дело, Пина.
   - Ну, знаешь!
   - Да я-то знаю. Не пора тебе?
   Гостиница была недалеко от сквера. Пошли по затихающим улицам, и Родион, будто воробья, держал ее кулачок в своих широких и грубых ладонях. Она зашевелила пальцами, потрогала его мозоли.
   - Ого!
   - Что? - спросил Родион.
   - Бобы.
   - Прошлогодние, - сказал Родион, пытаясь высвободить руку. - За зиму не сошли.
   - Родион, а почему у тебя здесь пальца нет?
   Он отдернул руку.
   - Отстрелил?
   - Да нет...
   Родион стеснялся своего недостатка, однако Пина спрашивала как-то очень участливо, просто, он почувствовал себя с ней свободно и легко, почти как с Санькой Бирюзовым. Но вдруг забоялся, что может каким-нибудь неловким словом все испортить, хотя история, которую он мог бы сейчас рассказать, была всем историям история.
   - Расскажи, Родион, - попросила Пина.
   - Знаешь, не к месту. Это целое дело...
   - Ну хорошо, - сразу согласилась она.
   Родион шагал домой темными городскими улицами, курил одну папироску за другой, не замечая, что курит, что не видит города, ровно глаза притупились и уши заложило.
   А в воскресенье он рывком вскочил с кровати. Сон не просто сил прибавил, а как бы омолодил его, и ноги не болели совсем. Примчался на базу пораньше, чтоб приготовить все - взрывчатку, инструмент, палатку еще надо было выбрать, продукты закупить, принять людей, что полетят с ним.
   - Видишь, я в твою команду попал, - сказал Евксентьевский. Он сидел на крыльце и победно смеялся. - Вместе будем помогать стране бороться со стихийными бедствиями. Правильно я говорю, товарищ Гуляев?
   Родион не хотел портить себе настроения - промолчал, пошел к складу. Там уже хлопотал Гуцких. Родион пожал ему руку, спросил:
   - Тунеядцев ты мне много отвалил?
   - Троих. Мы их рассыпаем среди наших. А что ты улыбаешься?
   - Да так... Спецовку сейчас им выдадим?
   - Нет, к отлету.
   - Каб не пропили?
   - Ясное дело.
   - Платоныч, пускай Чередовая летит с нами?
   - Да мне-то что? Гляди только.
   - Ладно.
   - Вот эти лопаты забирай... А интересная девчонка! Откровенная. Я спрашиваю - зачем, мол, тебе в наше пекло? А она смеется. Справку-то, говорит, для института надо зарабатывать. Как у тебя ноги?
   - В порядке. - Родион собрал топоры, пилы, подтащил к двери прокопченный котел. - Да пускай летит! Варить будет, а то я ведь всегда сам кашеварю. Пускай!
   - Уже решили об этом.
   - Да я так просто... Там низовой?
   - Низовой.
   - Беглый?
   - Нет, стеной идет. Капитальный пожар.
   - Ладно.
   - Бригада Неелова уж в городе, а твои черти подъедут, я их сразу же туда.
   - Идет. Как со взрывчаткой?
   - Скинул я ее Бирюзову. Можно и еще захватить.
   - Платоныч, а что это у него случилось?
   - Тунеядец один отравился.
   - Консервой?
   - Да нет. Сам.
   - Как сам?
   - Да так.
   - Тьфу! - сплюнул Родион. - Жив?
   - Живой. А что ты сегодня такой улыбчивый?
   - Да так...
   Они стояли в дверях склада, подпирая косяки, тихо разговаривали, а на дворе сидели и лежали вразброс чужаки. Странно, они не собирались вместе, а каждый был сам по себе.
   - Не могу привыкнуть, Платоныч! - сказал Родион.
   - Что же поделаешь? Мы тут много про них без тебя говорили. Надо...
   - Понятно. Как ты, Платоныч, думаешь - откуда такое добро?
   - Вообще? - глянул на него Гуцких. - Пережитки капитализма...
   - Может, и так...
   - А может, и не так?
   - Может, и не так.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Как бы это сказать? - заволновался Родион. - Понимаешь, если есть возможность жить и не работать - такие будут долго еще.
   - А от кого это зависит?
   - Не знаю, - помедлив, проговорил Родион. - Наверно, от каждого из нас. Ты вот. Платоныч, допустишь, чтоб твои сыновья стали такими? А есть папы, что держат детей в достатке да в безделье, от которого подохнуть можно, не только что. А другой - совсем другой, но видит красивую жизнь и тоже тянется, на все идет...
   - Это правда, Родион, они разные. Даже из рабочих один есть. Пьяница запойный, и через это попал. С тобой просится, изнылся весь.
   - Знаю.
   - И еще один говорит, что будет работать честно.
   - А почему он там не работал?
   - У него другое. Он к нам на поселение. Срок отбыл.
   - За что?
   - От армии уклонялся.
   - То есть?
   - По религиозным соображениям.
   - Ну и! - сказал Родион, мотнув головой, и тут же радостно воскликнул: - А вот и она!
   Он махнул рукой, Пина заулыбалась и пошла к складу. Чужаки лениво подымали головы, когда она проходила мимо. Вот подсвистнул кто-то. Пина быстро оглянулась и показала язык, а Родион и Гуцких засмеялись.
   - Паспорт принесла! - доложила Пина, чему-то радуясь.
   Гуцких пошел с ней в здание конторы, а у склада замаячил Евксентьевский. Он с любопытством заглянул в дверь, громыхнул лопатой.
   - Весит!
   Родион промолчал.
   - Клевая? - спросил Евксентьевский, подмигнув.
   - Что-что?
   - Девочка была тут сейчас. Клевая?
   - Как это?
   - Не понимаешь?
   - И понимать не хочу, - внятно произнес Родион, тяжело посмотрев ему в глаза.
   Ничто, однако, не могло испортить Родиону этого хорошего дня. Не обращая внимания на Евксентьевского, он загремел посудой. Отсчитал чашки-ложки, потом выбрал палатку поцелей и пошел в контору: надо было выписать капсюли и бикфордов шнур.
   К обеду они с Пиной уехали на такси в город. Радость, что жила в Родионе с самого утра, передалась Пине, а может, ей и не надо было занимать этого - она сама с кем хочешь готова была поделиться своей беспричинной радостью. Когда машина с моста плавно взяла в гору, Пина склонилась к Родиону и негромко, чтоб не слышал таксист, проговорила:
   - Знаешь, будто я не по дороге еду, а по земному шару...
   Обедали в главном городском ресторане, и Пина улыбалась все время, и Родион тоже, хотя ничего смешного не видел в том, что это не ресторан, а настоящая обдираловка, что прислуживают в нем молодые неслышные парни, которые делают все с хамской вежливостью.
   - За версту чуют, - сказал Родион.
   - Что?
   - Что мы не ресторанная парочка... А знаешь, Санька Бирюзов одного такого в прошлом году допек.
   - Как?
   - На углу у нас в галантерейной палатке торговал. Здоровый лоб, ему бы землю пахать! А Санька всякий раз, как проходит мимо, останавливается и спрашивает: "Почем соски?" Допек - куда-то делся этот торгаш...
   - А ну их! - махнула рукой Пина. - Давай и сегодня не пойдем в кино?
   - Давай! - охотно согласился Родион.
   - Знаешь, мне еще надо чемодан сдать.
   - Куда?
   - На вокзал, в камеру хранения.
   - Зачем?
   - А куда я его дену?
   - Ко мне.
   - Нехорошо, - задумалась Пина.
   - Почему? - удивился Родион.
   - Так.
   - Ерунда. Сейчас прямо и отвезем. А потом погуляем.
   - Пойдем к реке, - предложила Пина. - Вечером она густая и черная.
   - А ты откуда знаешь?
   - Ты вчера ушел, а я не хотела спать. Схватила свитер и на речку.
   - Дурак я, - сказал Родион.
   Пина рассмеялась, а Родион совсем забыл то мучительное состояние, когда не шли слова и он отворачивал щеку в пороховых конопушках, засовывал поглубже в карман беспалую руку, чувствуя себя перед Пиной тупицей и уродом.
   Народу на улицах гуляло еще больше, чем вчера. На" бережная отделялась от реки старинной чугунной решеткой с горбатыми лупоглазыми орлами, совсем не грозными, а скорей смешными в своей немощности. Родиону с Пиной сегодня все казалось смешным. Они то и дело переглядывались, улыбаясь, и совсем не смотрели на толпу.
   В приречных скверах было тепло и сухо, а от реки тянуло сыростью. Вода внизу и вправду чернела с каждой минутой, уже не отражала ни парковых лиственниц по берегам, ни темных громоздких зданий, ни медленных заводских дымов, застилающих закат. За рекой было тихо, а с этой стороны городские шумы пригашивал сквер. Все готовилось к ночи, к покою, а Родион снова вдруг представил себе Саньку в этот поздний час, и отлаженная неторопливая жизнь этого старого сибирского города показалась Родиону совсем другим миром. Как-то не верилось, что не так далеко, в двух часах лету отсюда, ревет в продымленной тайге огонь, обагряя небо, гулко трескаются в этом содоме дерева, а Санька заканчивает площадку. Костер, должно быть, развел, чтоб посветлей, рубит молодняк, растаскивает коряги.
   - Опять о чем-то задумался? - Пина потянула его к скамейке, что стояла у самой решетки. - Может, расскажешь?
   - Да что рассказывать-то? - встряхнулся Родион. - Все о том же. Скорей бы отсюда.
   - Ночь пройдет быстро, - протянула Пина, и Родион уловил чистый запах ее легких волос. - А ты на вертолете летал?
   - На вертолете хорошо-о-о! - успокоил ее Родион. - Только нам век бы его не видать.
   - Почему?
   - На этой трещалке всегда беда летит.
   - Что-то я не пойму, Родион.
   - Ты же знаешь - я уже раз пользовался этой машинкой...
   - Хорошо еще, что спасли!
   - Я не помню ничего, это Санька все.
   - А что он рассказывает?
   - Говорит, качался тогда я на стропах, как паук, и голова откинута. Он кричит мне снизу, а я ни бе, ни ме, ни кукареку. Прыгнул, говорит, на дерево - он ведь ловкий, как кошка, - выпустил мой запасной парашют и по нему меня кой-как на землю. Потом выложил для Платоныча знак срочной помощи и стал вертолета ждать...
   - А у других тоже такие случаи бывали?
   - По первому разряду-то? А как же! Санька один раз вырулил на мелколесье и угодил в порубочные остатки. Вскочил сгоряча и пошел. "Потом, - говорит, - чувствую, что-то не то". И тут же с катушек долой. Стаскивает штаны, а там сучок сантиметров на пять вошел, извини меня, в самую мякоть. А дальше - смех один! Прибегают бабы-сучкорубы, плачут в голос, будто на похоронах, а Санька как рявкнет на них: "Дуры! Тащите из меня дерево-то!" А они подталкивают друг друга, платками закрываются, боятся к кровище подойти...
   - Смешно, - сказала Пина.
   - И у меня был один смешной случай. Тоже недалеко от деревни. Я тогда еще в "голубой дивизии", особом пожарном отряде, числился. Нас кидали на самые красивые пожары по всей Сибири. Ну вот. Спускаюсь на покос, что поровней. Хорошо сел, погасил парашют и тут гляжу, - елки-моталки! - бабы бегут с вилами наперевес. Бурятки и русские. Уперли в меня вилы со всех сторон, кричат: "Мериканец?" А я скорей достаю свою красную пожарную книжку и говорю: "Какой же я американец?" Они вилы повтыкали в землю, извиняться начали. Говорят: "У нас вчера кино казали - вот так же одна гадина спрыгнула".
   - Тоже смешно. - Пина смотрела остановившимися глазами в темноту.
   6
   Следователь. Свидетель Бирюзов, никакого я срока вашему дружку не шью, а хочу помочь суду найти причину преступления.
   - Из-за чего, значит, _весь сыр загорелся_? А можно, я вам случай расскажу один, вроде анекдота?
   Следователь. Что за случай?
   - Человек увязил в грязи калошу, дошел до фонаря и давай там искать потерю.
   Следователь. Вы считаете, что...
   - Вот вы человек _высшего образования_, а можете сказать, зачем этих "туников" нам сюда посылают?
   Следователь. Воспитывать в труде.
   - Что ж их не воспитывают в труде там? Хлопотно с ними возиться? А нам, выходит, в радость чужое дерьмо подбирать? Кроме того, чтобы воспитывать, надо время...
   Следователь. Ну, у пожарников-то времени порядочно.
   - Зря вы так смеетесь!
   Следователь. Извините, пожалуйста.
   - Да ладно, чего там. Только обидно! Понимаете, если б нам еще техника помогала, а то вот она, вся техника, - руки да ноги.
   Следователь. Ну все же кой-какие машины можно придумать!
   - И я так считаю, однако пока ничего. Видно, где-то деньги нужней.
   Следователь. Так никаких машин и нет у вас?
   - Нету. Тяжелая это штука. Вот как быть с пожаром, что горит в ста километрах от жилья? Трактора и помпы через болота и горы тащить? Пробовали с воздуха заливать - дорого. Химия тоже пока ничего не подсказывает. Гуляев мне говорил, что в большом пожаре энергии - как в атомной бомбе, а мы против такой силы с топором да лопатой. Не знаю, чего бы делали, если б не взрывчатка...
   Вертолет тянул над лесом низко и неспешно. Он был перегружен, оглушительно трещал и выл, будто в звуке была главная его сила. Пина то и дело взглядывала на Родиона. Он сидел рядом, время от времени оборачивался, всматриваясь в палевые дали, в тайгу, что плыла внизу. Она густела, уплотнялась и темнела к горизонту, а под вертолетом делалась пожиже, редела, будто ее расшевеливало отбойной волной.
   Рабочие безмятежно дремали: им вертолет был не впервой, и к шуму его дикому они, видать, привыкли. Но неужели и вправду можно спать под этот визг и скрежет?
   А это, наверно, тунеядцы? Родион успел кое-чего рассказать Пине про них. Они расположились вдоль другого борта, вперемежку с грузом, и Пина с любопытством их разглядывала. Какой-то смиренного вида мужичок вздрагивал ни с того ни с сего, странно и неприятно вертел заросшей волосом шеей, словно в петлю ее закладывал. Когда грузились, тунеядцы окликали его Баптистом, и он послушно отзывался. А этого парня, алкоголика-то, мутило, видать. Он сглатывал часто, прятал страдающие светлые глаза.
   Третий, о котором Родион буркнул на земле что-то неразборчивое, нехорошо пялился на Пину, и ей сделалось неловко. Она попробовала пресечь этот взгляд своим, но ничего не получилось - отвела глаза и потупилась, потому что он смотрел с тонкой усмешкой и прямо ей в губы, не мигая, как смотреть нельзя. Жестом она попросила у Родиона карандаш и блокнот. Вырвала листочек, написала: "Есть такая болезнь - пучеглазие. У вас, наверно, обострение?" Она хотела, чтобы Родион увидел записку, однако он отвернулся в этот момент, а Евксентьевский прочел, спрятал листочек в нагрудный карман комбинезона и похлопал по нему ладонью. Потом, не спуская с Пины черных и каких-то влажных глаз, достал сигарету. Тут завозился впереди Гуцких, засверкал добрыми своими глазами, и по его губам Пина поняла: "Жить надоело?!"
   Евксентьевский, слюнявивший в губах незажженную сигарету, с достоинством вынул ее изо рта, показав, что она не горит. Рабочие осуждающе смотрели на шкодника, а он подмигивал во все стороны, улыбался победно, как бы говоря, что он и вправду может испытать судьбу, закурить тут, у бензина и взрывчатки. Дядя Федя погрозил ему кулаком, а Пина повертела у виска пальцем.
   Серый столб возник впереди. Он поднимался от земли ровно, колонной будто, а в вышине уширялся раструбом, и тут дым растаскивало пеленой вполнеба, затеняло землю так, что солнце до нее не пробивало - внизу горело, видать, как следует, подчистую. Сделали полукруг над пожаром, в дым не полезли, потому что Родиону и так было все ясно. Фронт придется охватить взрывной полосой, а остальное, когда Платоныч подбросит команду, сапогами да ветками. (Где же там Санька? Ага, вот он как будто. Он! В костер, знать, сырых веток подбросил, чтоб подымней было, да только рядом с таким пожаром его костер все равно вроде папиросного дымка. Давай, давай, дружище, шуруй! А хорошо ты стан выбрал, не очень далеко и не так близко к огню. Дымы отдувает, не угоришь во сне. А воду разыскал? Без нее не работа, сам знаешь...)