Чивилихин Владимир Алексеевич. Елки-моталки

   - Подожди, подожди!..
   Что это такое? Голова раскалывается и гудит. Горит костер, вокруг сидят черные пожарники, и сквозь звон в ушах слышатся их негромкие голоса:
   - Уходилась девчонка...
   - Мужики и те балдеют от этого дыма.
   - Тише. Пускай спит.
   - Ванюшка, может, и мы покемарим?
   - А то что же - песни играть?
   Где же Родион? Да вот он! Лежит на пихтовых ветках и руки раскинул, как младенец. И вправду красные отсветы на черном лице. А Бирюзов уткнулся ему головой в живот и тоже, видать, спит. Ну, значит, все в порядке. Пина снова забылась и очнулась от громкого говора. Пришел с рабочими Гуцких.
   - Тихо вы! Девчонка спит.
   - Дежурных вы там оставили? - шепотом спросил Гуцких.
   - Копытина с Ванькой.
   - Управятся?
   - Да теперь уж некуда ему деться - придавили с той стороны. Брусничник еще помог - держит.
   Очнулся Бирюзов. Не открывая глаз, попросил закурить, и Евксентьевский сунул ему в губы папироску. Пина видела из темноты, как Санька долго и слепо, будто пьяный, охлопывал всего себя, ища спички, не нашел и снова повалился головой на Родиона, а Евксентьевский совал ему коробок, гремел над ухом Бирюзова и возбужденно, торопливо говорил:
   - Я думал, товарищ Бирюзов, просто бить по огню, а на самом деле надо ветки потягивать, будто мести, тогда только и получается. Вот спички! Мне казалось, товарищ Бирюзов, что огонь идет не...
   - Ну что ты как вошь на гребешке?! - тоскливо взвыл Санька и даже лягнулся ногой. - Иди ты...
   Пина вскочила вдруг - горело совсем близко. Из шалаша-то были видны лишь тихий костерок да беспокойные красные блики на лице Родиона. А пожар, оказывается, уже подошел широко, в обхват. Деревья подсвечивались с той стороны, и будто вырезывало их контуры. За ними то ярче, то слабей вспыхивало, а то горело долго и трепетно, словно раздувало на ветру большие факелы.
   Дымовые шары над гибнущим лесом наполнялись красным газом, пухли на глазах, легчали словно, и быстро подымались в вышину. Там жил неверный, мятущийся свет - растекался, вскидывался выше и сюда, к черному живому лесу, однако не освещал его, а больше чернил. Слышался ровный отдаленный гуд, негромкий, но мощный, глубинный, будто шел сюда землей.
   - Отжигать не начнем потихоньку? - узнала Пина голос Гуцких.
   - Отдохнули малость, можно. Будить Родиона?
   - Давно спит?
   - С часик есть.
   - Буди.
   Пина сказала из шалаша:
   - И я пойду, Алексей Платонович!
   - Не советую вам, Чередовая.
   - Пойду.
   - Зря ты, Пина, - поднял голову Родион.
   - Пойду, - упрямо повторила она. - Вязать же вы меня не станете?
   Пошли. Родион шагал впереди уверенно, как днем, и топорище у него на бедре лоснилось тускло. Пина торопилась следом, оступалась в воронки, взмахивала руками, чтобы не упасть, запиналась. Ее еще морил сон, и голова болела.
   С полосы было видно, как длинные красные искры выстреливались снизу, быстро прочерчивали дымы и гасли над вершинами. А по земле полз огонь, змеился, а то вдруг срывался, вспрыгивал повыше и шарахался там, перелетал, сливая с себя огненные струи.
   Пина упала, и Родион поднял ее.
   - Не гляди на него, - сказал он.
   А почему не глядеть-то? Пина опустила глаза и скоро увидела дорогу. Полоса, оказывается, освещалась сбоку и сверху, и каждый комочек земли был хорошо виден. А как все-таки уже близко горит!
   - Не бойся, - обернулся Родион, голос его звучал неясно и глухо, будто это все было в том сне. - Ему еще час до полосы...
   Пожарники отставали, растягиваясь цепочкой, и сзади уже стало вспыхивать на просеке. Навстречу такому огню надо бы добрый отжиг, чтоб расширить мертвую зону, но это дело хлопотное, тяжелое, а тут все были уже на пределе. Да хоть бы кое-как отжечь, чтоб главный вал не стеной подошел, не перекинулся на живой лес.
   - Рукавицы взяла? - вдруг спросил Родион.
   - Какие рукавицы? Нет.
   - Голова! - сказал Санька. - На-ка мои.
   - Да нет, зачем же твои? - проговорила Пина.
   - Бери. Живо! - Санька сунул ей рукавицы, пошел назад, торжественно вскричал: - Я приступаю, _леди и гамильтоны_!
   - Запаливай, Саня, - отозвался Родион.
   Вот и конец полосы. Фронт пожара перекосило немного ветром, и тут огонь уже трепало совсем рядом. Даже земля горела, будто поддувало снизу сквозь мох и лесной хлам. Легкие желто-красные огоньки сновали из одного пылающего ручейка в другой, разбегались по сторонам. Трещало сильно, было светло, однако, на удивленье, не слишком чадно - воздух быстро грело, уносило вверх, а огонь подтягивал себе из живого леса свежий.
   Родион рубил длинные ветки с молодым листом, а Пина раскладывала их по полосе. Она совсем не волновалась, потому что работа началась, и Родион спокойно так, сноровисто и красиво снимал кору с гладких крепких березок. Он просекал бересту топором, и она будто сама сходила широким белым листом.
   Тушить пока было нечего. Наоборот, начали запаливать. Береста хорошо пошла в дело. Родион сгребал ногами лесной хлам под елочки, поджигал его, и скоро совсем стало светло. Пина помогала, как могла, растаскивая огонь вдоль полосы на берестяных факелах. Загоралось плохо. Все же дымно было, и пламя задыхалось. У Родиона как-то лучше выходило, его костры быстро пронзали дым искрой и огнем, сами начинали подсасывать воздух и шуметь, трещать, как там, за подлеском, на главном огневом рубеже.
   Пина все еще не могла освободиться от сна, войти в эту дымную, душную явь. Родион то и дело исчезал в горящем лесу, метался в зыбком, неспокойном дыму, и там тоже загоралось. Он выпрыгивал оттуда, прикладывался к земле, чтоб глотнуть воздуха посвежей, и тут же вскакивал, бежал по полосе, озаряемый красным огнем, а большая тень его на стене живого леса множилась, образуя целую толпу.
   Вал подошел буднично и страшно. Горели земля и лес, и в самом воздухе метался огонь. А когда хватало снизу кроны елей и несчетные хвоинки обращались вдруг в гудящее пламя, Пина невольно подавалась назад, в живые кусты. Счастье, что не было стороннего ветра, но пожар жил своим - дым взмешивало и крутило на полосе, а пламя рвалось вверх. Подсушенный со всех сторон остаток леса погибал под свирепеющим огнем трагично и просто.
   На полосе стало жарко, даже одежда жгла, и казалось, что она вот-вот вспыхнет. Огонь то в одном, то в другом месте уже перекидывало через полосу, и его надо было гасить. Родион обметывал ветками пламя, топтал сапогами искры, а то хватал руками какую-нибудь стрельнувшую в живой лес пылающую головешку и швырял ее назад, в огненное озеро. Отжиг, что успели сделать, все же помог: низом не могло пройти много огня, а занимающийся верх быстро погасал без поддержки.
   Пина тоже бегала и топталась в огне и дыму, хватала с полосы поникшие уже ветки, чтобы смахивать ими пламя.
   - Шуруем? - вдруг послышался рядом выкрик. - Не бойся! Это ж мы...
   Из дыма выскочили двое, должно быть, дежурные парашютисты, которые держали левый фланг, - Копытин, парторг отделения, и один из Иванов. Они были черны, только зубы блестели, и Пина обрадовалась поддержке.
   - Вода есть? - хрипло спросил Копытин, часто дыша и облизывая губы.
   - У Родиона! - Пина бросилась по полосе - метрах в двадцати перекинуло шапку огня.
   Сбила, затоптала, присела к земле вдохнуть поглубже воздуху, и у нее поплыло перед глазами красное пламя, а голову совсем разломило.
   - На мою территорию забралась, - послышался голос Бирюзова. Агриппина, слышь?
   Вот появился Родион подле, крепко взял Пину, повел. Пожарище дымило еще и потрескивало, но там, в черноте, вспыхивало уже немощно, слабо. Неужели остановили? Родионова рука обнимала ее всю, будто несла, а Пина, закрыв глаза, переставляла свои ватные ноги, и это все было снова как во сне...
   Она очнулась в зеленом прохладном лесу. Светало, воздух был упоительно свежим, только росы почему-то не видно на кустах и траве. Пожара тоже будто бы не было, лишь от комбинезона пахло дымом. Пина почувствовала, что не одна тут. Подняла голову и увидела две спины - Родиона и Саньки Бирюзова. Парни сидели на мшистой колодине, курили, оглядывали светлеющее небо, чуть слышно разговаривали.
   - А работный пожар достался, язви его совсем! - сказал Санька.
   - Один на один не похож, - послышался глуховатый голос Родиона.
   - Хоть бы дожди скорей! Платоныч толкует, что сегодня же надо на новое дело: долина где-то занялась...
   - Что ж, полетим, елки-моталки. Сесть можно?
   - Говорит, сядем. Река там, и он присмотрел отмель подходящую.
   - Кто-кто, а Платоныч-то уж присмотрит...
   - И "туников" тащить? - спросил Бирюзов.
   - Надо, Саня.
   - Да я ничего. Только это ботало. Однако на нем _свет с клином не сошелся_... Гришка-то парень с пользой, да и Баптист ничего, вкалывает.
   - Что там за долина, интересно? - протянул Родион.
   - Только так, Родя, - решительно сказал Санька. - Давай уж я.
   - А я?
   - Позже подскочишь. Подежуришь тут, в лесничестве все оформишь, а дома в баню сходи, отоспись - ты же с бюллетеня. Кроме того...
   - Что?
   - Видно, кончается, Родя, наша армейская и пожарная дружба...
   - Почему? - удивился Родион.
   - Слепой я, что ли?
   - Да погоди ты еще! И неужели, Саня, ты думаешь, что наша дружба так просто порушится?
   Санька оглянулся, увидел, что Пина уже смотрит, толкнул в бок Родиона. Они поднялись все, вышли на полосу, обезображенную огнем. Дымило еще, искрило пожарище, даже посверкивало пламя, но было видно, что делу конец. Слева лес почти не пострадал, лишь кое-где черные и рыжие подпалины вклинивались в него. По полосе, спотыкаясь, бродили дежурные десантники, затаптывая последние головешки.
   А на стане было сонное царство. Спали кого где свалило. Пина нашла еще в себе силы сходить с Родионом к бочаге и умыться. Потом Родион поставил на костер воду для варева, прилег рядом и заснул. Пина, улыбаясь, вытащила у него из пальцев дымящийся окурок, сняла в шалаше комбинезон и забралась в спальный мешок.
   Она не слышала, как наступил день, как пожарники поели и засобирались, как снимали палатку и считали инструмент. Не проснулась она и когда оглушительно затарахтел вертолет, подымая парашютистов. Часа через три, вторым рейсом, увезли остальных, но Пина спала беспробудно. Все еще не в силах стряхнуть с себя дремоту, она удивленно потом оглядывала опустевший стан, где не провела и трех суток, а будто целый месяц прошел.
   А Родион, оказывается, уже обед готовит! Сидит у костра, помешивает в котелке ложкой, рассматривает живой лес, в сторону пожарища иногда поглядывает, на солнце. Пина залюбовалась его лицом - то сосредоточенным, то спокойно-удовлетворенным, то веселым, и ей стало хорошо, что Родион вот такой, когда его никто не видит.
   - Ты что улыбаешься? - крикнула Пина из шалаша.
   - Проснулась? - вздрогнул Родион.
   - Нет еще. А что ты улыбаешься?
   - Да так, - протянул он, оглядывая лес.
   - Понятно.
   Они пошли в низинку с ведром. Родион разделся у бочаги до пояса, и Пина лила ему воду меж лопаток, на крепкую шею, в широкие ладони. Брызги летели, и Родион даже кряхтел от удовольствия. Пина тоже поплескала на лицо, однако утренней бодрости не пришло после умыванья. Неужто настолько она переутомилась?
   Зато Родион выглядел так, словно не было этой ночи, которую и не захочешь вспоминать, а она сама будет вспоминаться. Что с ним? Родион смеялся над пустяками, хлопотал у котелков, двигался все время и, казалось, вот-вот запоет. Пина улыбалась, наблюдая за парнем, и, как тогда, в городе, меж ними незаметно возникло то понимание, какое только и возникает незаметно. Вот Родион закурил, в который уже раз огляделся.
   - Отстояли! - улыбнулся он Пине, снова глянул в глубь тайги и, будто прислушиваясь к себе, произнес: - Русский лес...
   И вправду этот весенний лес хорошо назвать так! Сильные молодые сосны, легко и красиво стремившие себя в небо, несколько перестойных деревьев, дуплястых и грузных, которым пора бы уже - отжили свое; стройные строгие ели, трава-мурава, одевшая землю, весь в ярой зелени подлесок; он, этот безгласный лес, будто звучал под солнцем, утверждая нетленную жизнь, и Пина вдруг увидела его по-новому, как давний забытый сон или старую умную картину...
   - Ты читала "Русский лес" Леонова? - неожиданно спросил Родион.
   - Нет, - смутилась Пина. - Сколько раз думала - надо почитать...
   - Это же такая книга! - почему-то заволновался он.
   - О лесе многие пишут, я читала.
   - Как Леонов, никто не написал! - серьезно сказал Родион. - И он не о лесе...
   - А о чем?
   - Ну, о лесе тоже. Как леса разоряют - очень хорошо написано, и как земля страдает без них. Однако в этой могучей книге много другого есть. Сказать не могу, как много!
   - А что, например?
   - Кто что возьмет... Я тебе дам ее, Пина. Прочитаешь, тогда и поговорим, ладно?
   - Хорошо, - согласилась Пина, поняв, как еще мало она знает Родиона.
   А усталость все не покидала ее. Может, правду Родион сказал, что эта работа - не женское дело? И обедала Пина с каким-то тупым безразличием, и остатки посуды мыла, не помня себя. Помогла Родиону окончательно собрать лагерь, и долго они еще дежурили у пожарища, хотя это было, можно сказать, лишним - команда чисто сделала работу. Только назавтра, когда они летели в город, у Пины вдруг просветлело в голове пронзительной нашатырной ясностью - где же она будет ночевать? Родион сидел рядом, свесив голову, безучастный ко всему на свете.
   - А где я ночевать буду? - крикнула ему в ухо Пина.
   - Что? - не понял Родион, подняв на нее ничего не видящие глаза.
   - Где же я остановлюсь?
   - А у меня. - Родион снова уронил голову.
   - Нехорошо, - про себя сказала через минуту она, однако Родион ничего не услышал за ревом машины, а Пина решила его больше не тревожить, вскоре задремала сама, и вертолет будто смолк тут же.
   9
   - Садитесь, коллега. Курите... Я пригласил вас, чтобы еще раз предупредить.
   Следователь. О чем?
   - Надо заканчивать с этим делом.
   Следователь. Дайте же мне спокойно разобраться в нем!
   - Те-те-те! Без этого, пожалуйста! Слушайте. Я знаю, что у вас оно первое, но вы все-таки недопустимо его затянули. Поймите меня. Старшим следователем я уже пятнадцать лет, но этот год какой-то особенный, все лето наш брат нарасхват. Дела копятся, и есть куда похлеще вашего, а вы с этими пожарниками возитесь. Учтите, что, кроме нас, милицейских, существуют еще следователи прокуратуры. Зачем же мы будем у них хлеб отбивать? Хе-хе-хе! Надо свой зарабатывать. Может, поручим дело кому-нибудь поопытней?
   Следователь. Нет, я его сам доведу до конца.
   - А если я не позволю? Как говорится, ex officio? [по долгу службы (лат.)] Ну, ну, не горячитесь! Скажите, почему вы им так пристально заинтересовались.
   Следователь. Не знаю. Может, потому, что я еще не очерствел на работе.
   - Но-но-но! Не забывайтесь, молодой человек! Минутку! Факт установлен? Экспертиза есть? А? Экспертиза, спрашиваю, есть?
   Следователь. Запоздалая. Понимаете, какая тут сложность. Оставаться они не могли возле него. Брать с собой тоже нельзя. Закрыли брезентом, привалили камнями и поплыли. Трое суток на плоту, да пока сообщили, пока мы тут раскачались. Неделю вертолет не мог туда пробиться - дожди, грозы. Когда я прилетел, представьте себе...
   - Минуточку! Зачем так много слов? Преступник сознался? Статьи не можете подобрать? Вас что, собственно, затрудняет? Обстоятельства, свидетели?
   Следователь. Видите ли, я не знал, что все может быть так непросто. И что такие люди бывают.
   - Люди бывают всякие, молодой человек! Но вы, я вижу, просто расстроены. Больше эмоций, чем логики, а в нашей работе эмоции не нужны. Вот что, давайте-ка я помогу вам с этим делом. Пожалуйста, все материалы ко мне...
   Солнце стояло прямо по курсу и било через стеклянный нос вертолета мимо пилотов, сюда, в кабину. Гуцких глядел на далекие голые горы, на синие долинные дымы. Ну как, Платоныч, не видно сизого? Давай, давай, летнаб, ищи нам работенки, а себе на голову забот!
   Предгорья Родион оглядывал недружелюбно - где-то тут, за водоразделом, он чуть не пропал по первому разряду. (Нет, хорошо все же вертолеты, трещалки эти, придуманы - прыгать не надо. Тогда ветер сильно вихрило над лесом, и разве угадаешь всякий дурацкий случай? И нечего вспоминать о нем, есть другое, главное, что, наверно, и до конца дней не переживется. И она, Пина-то, чувствует, если думаешь не о ней. Вот повела глазами и склонила голову, смотрит вниз. Она в этих местах никогда не бывала. Тут другие темнохвойные, богатые, золотые леса... Верно, ни у кого нет таких лесов, последние они на земле - мачтовые, нетронутые, и как здорово, что я в них живу! А ведь тайга эта не только наша вообще-то. Говорят, и на Кубу сибирская сосна идет через Игарку. И золотишко, правда что, мы качаем этим лесом из чужих стран, которые свои древостой уже свели. А интересно оттого, что лесов так много видишь, будто сила в тебе прибывает. Почему это так?..)
   Давно уплыли назад серые весенние поля с клинышками зеленей, деревни в один, самое большее, в два порядка, ниточки дорог, плешины вырубок. Широкая в низовье и отмельная Учуга приметно сузилась, текла сквозь нехоженую тайгу, льнула к прижимам, и не очень-то здесь можно было сесть. Однако ее тут еще не сдавливало камнями. Все здешние реки шалеют повыше, к гольцам - ворочают каменья, шумят бестолково и прут вниз наперегонки, подбавляя сил батюшке-Енисею.
   А тайга-то какая! Мохнатой дохой лежали кедрачи на отрогах и, спускаясь, все густели и густели; они срослись бы, наверно, в одно, сплелись в стремленье все заполнить собой, если б долина была поглубже и Учуга не перерезала бы внезапно ее острым синим лезвием.
   (Вот только смоляные эти леса горят неостановимо. Правда, Гуцких сказал, что спокоен за пожар - на его пути ложе сухого ручья, что спускает с гольцов полые и ливневые воды. Славно! Снизу будет держать Учуга, сверху камень, а тылы пускай себе горят, пожару не разгуляться в кривом и чахлом редколесье, и он скоро умрет на гольцах. Главное - не пустить его в долину, в широкий развал, где лесам век не убыть, если не это лихо...)
   Гуцких достал расческу, и Родион насторожился. Ага, вот они! Скажи, какая удача! Может, последнее на реке такое место. Паводком ободрало кустарник на мыске, и образовалась удобная площадка. На ней палатка белела, едва заметно дымил костерок, а людей не было. Ручей. Он, должно быть, и натащил в реку этот мысок? На большом камне кто-то машет руками. Не Санька ли? Ох, и обрадуется же он, что я ему ружье захватил!
   А где же пожар? Да вот он раскочегаривает за прижимом. Конечно, ему еще ползти да ползти до ручья, и лесу тут дуриком погорит порядочно. Однако ничего другого не придумаешь: выше по реке ни площадки, ни ручья приметного, а в камнях да таком древостое полосу не пробьешь с ходу.
   Вертолет прошел над пожаром, поднялся до гольцов. Мрачноватое ущелье скоро перешло в плавный распадок. Где-то там, повыше, в лишайниках начиналась Учуга и сразу же принимала в себя несколько притоков из водораздельных подоблачных логов, в которых еще долеживали снега. (Кто это мог поджечь в таком отбойном месте? Туристских маршрутов тут не значилось, это уж я точно знаю. Да и рано туристам. Геологи еще тоже по городам рюкзаки утаптывают. И охотникам в тайге делать нечего - пушной промысел отошел, а боровой дичи не срок. Правда, медведь вылез давно и рогачи панты уже наращивают, однако на эту охоту кто попало не выйдет, а на зверовщиков зря грешить нечего - не подожгут. Скорее всего гроза. Тут, в горах-то, особый климат - не поймешь, чего ждать от погоды...)
   А горело знатно. За главным валом непроглядно дымило, - должно быть, заломистые и мшистые здесь были места. Сквозь серую пелену выбивало иногда пламя, и катились в небо черные пухнущие шары, будто взрывались и чадили бочки с нефтью. Родион знал, что это целиком вспыхивают пахучие, насквозь просмоленные кедры. Их долго потом дожигало жарким бездымным огнем. Но все это не так страшно, на безветрии-то. И фронт пожара был, в сущности, его флангом, потому что дымы не гнало по долине, а тянуло вверх, к гольцам, где гореть было нечему.
   (Славно, что взрывчатку не придется таскать на гору. Конечно, радости мало мотыжить каменистые берега ручья, но работа эта простая, и парашютистов нечего тут зря держать, можно обойтись рабочими. Капитальный отжиг сделаем, запалим остаток леса от реки - и вся любовь, как скажет Санька.
   А Платоныч, видно, нарочно сюда бросил команду, чтоб ребята оклемались да подкопили силенок для какого-нибудь особо тяжелого дела. Может, потом далеко на север всем прыгать придется, а назад своим ходом? Или где-нибудь огонь под землю ушел, и там каторги на неделю, а то и больше?..)
   Приземлились. Лопасти довертелись вхолостую, обвисли. Открыли дверцу вертолета, и в кабину ворвался ровный и мощный гул. Пина подумала, что это осталось в ушах от моторов, но шум шел извне. Она соскочила с подножки, огляделась. Вся долина звучала. Можно было различить шорохи, всплески и тонкий перезвон струй, ворчанье и взревыванье воды на камнях - и все эти близкие и далекие, низкие и высокие шумы Учуги не вязли в тайге, она лишь немного смягчала и подравнивала их.
   Вдруг по долине многоголосо раскатились крики. Кричали где-то вверху, но казалось, совсем рядом. И сзади, сбоку, и даже будто с больших камней на той стороне Учуги доносилось.
   - Чего это они орут? - спросил Гуцких.
   - Шалят, - ответил Родион. - Отоспались. Платоныч, тебе они очень нужны?
   - Да не сказал бы.
   - Не хитри, Платоныч, я сводку видел на аэродроме. Забирай их, Платоныч!
   - А ты?
   - Сладим рабочими. И вообще, Платоныч, ты думаешь, я не вижу?.
   - Что?
   - Ты же на курорт меня решил послать. Сюда-то. Нет, забирай моих чертей!
   - Спасибо, Родион. Вспыхнуло у меня в одном опасном месте, и надо быстро задавить...
   - Только Бирюзова бы мне.
   - Ладно.
   Родион вынес из вертолета ружье, ахнул из обоих стволов, и двойное призывное эхо ушло по долине к гольцам. Пина взялась за посуду, Родион выгрузил мотыги из вертолета, когда по ложу ручья посыпался камень и на площадке появились парашютисты - веселые, свежие, побритые все. Видать, отдохнули они хорошо. Вот Бирюзов мнет плечи Родиону, вот Копытин подошел, остальные "черти" уселись на теплые камни, закурили. Пина краем уха прислушалась к разговору.
   - По нашу душу, Платоныч?
   - Сообразили? - засмеялся Гуцких. - Даже топоры и лопаты захватили? Нет, ребята, если не отошли еще, оставайтесь. Завтра перетащу...
   - Машинку-то гонять денежек стоит, Платоныч.
   - Занялась вся тайга, ребята, - объяснил Родион. - А мы тут с бригадой Неелова его задавим. Оставьте мне на всякий пожарный случай только Саньку Бирюзова.
   - Забирай.
   - А у вас Копытин за старшого. Идет? Платоныч, ты их в город завезешь?
   - Хорошо бы прямо на сковородку.
   - Тогда я только маленький мешок с продуктами возьму.
   - Спасибо, - поблагодарил Гуцких. - Ребята потом с тобой рассчитаются. Когда за вами?
   - Послезавтра. Я снизу подпущу, от реки, чтоб прошуровало быстрей.
   - Правильно. - Гуцких торопился. - Готовы, ребята?
   Вертолет вскоре наполнил грохотом долину, вспучил воздушной волной палатку, пересыпал песок на мысу, мягко оторвался от земли.
   - Наверх, Родя? - спросил Бирюзов, проводив глазами вертолет, что уходил на север, лениво мотая лопастями.
   - Пошли. Вы уже пообедали?
   - Перекусили, - ответил Санька.
   - Тогда я с вами, - обрадовалась Пина.
   Бирюзов зачерпнул полную баклагу воды, Родион взвалил на плечо тяпки. Пина хотела взять у него несколько штук, однако Родион не дал.
   - Это не груз мне.
   - У нас ведь спины без хрусту, - поддержал друга Санька и вскинул на плечо баклагу.
   Склон брал круто, без разгона и приверхи. Он вздымал к небу вдруг и казался крышей какого-то огромного неземного храма, украшенного зелеными куполами. Кое-где в зелени темнели каменные лбы. Прозрачный воздух скрадывал расстояния, и глаз схватывал сразу так много в просторной долине, что кружилась голова.
   Родион осмотрел ложе ручья. Просто славно все получалось! За несчетные века сезонные воды развалили надвое лес, пропилив глубокую канаву в горе, выровняли и залоснили себе дорогу, кое-где только круглые камни-вертуны выработали ямки, и это было тоже кстати: стоять тут придется, держать огонь.
   Но по каменному этому корыту нельзя было подниматься - сверху мог лететь камень. Пошли стороной, по тропке, уже пробитой меж валунов. Родион останавливался иногда, прислушиваясь к лесным голосам. В этой веселой птичьей тайге, видно, пропасть было живности - теньковки пищали в кустах, дрались и теряли перо на лету, вездесущие бурундуки свистели и царапали где-то вверху стволы, бабочки грелись на камнях, летали.
   Родиона всегда по-новому поражала природа: птицы, реки, лес. Когда он видел живое дерево, его тряский лист либо тяжкую недвижимую хвою, то испытывал глубокую тайную радость. Лес тут стоял тенистый, плотный, верхний ярус его заняли старые кедры своими прохладными темными кронами. Приспевало, гнало себя ввысь и в толщу среднее поколение, а от земли тянулась уже таежная молодь. И по всем этим этажам бледными кистями высвечивался на концах ветвей весенний прирост, нежное продолжение леса. Откуда в такой каменистой земле столько сил, что вечно обновляются и не иссякают?
   Кое-где пришлось карабкаться, цепляясь за кусты. Решили отдохнуть на черном курумнике, что ссыпался, видать, давно и порос уже травой. Где-то вдали ныл канюк, и шум Учуги, что доносился сюда невнятным отраженным бормотаньем, не мог заглушить его жалобных просьб.
   - Саня, канюк плачет, - сказал Родион. - Не к дождю ли?
   - Вчера целый день они вопили. - Санька не хотел обольщаться напрасными надеждами.