Чивилихин Владимир

Елки-моталки


   Владимир Чивилихин
   Елки-моталки
   1
   Следователь. Вы давно знаете обвиняемого?
   - А я его не виню.
   Следователь. Свидетельница Передовая, отвечайте, пожалуйста, на вопрос. Давно его знаете?
   - Как будто всю жизнь.
   Следователь. А точнее?
   - Год сравнялось...
   Следователь. Где вы с ним познакомились?
   - В Чертовом бучиле. Только зачем это вам?
   Следователь. Где-где?
   - Под Байденовом. Жигановского района.
   Следователь. Чертово бучило - это что? Населенный пункт?
   - Нет, бучило...
   Следователь. Болото, что ли?
   - Ну да, бучило...
   Сейчас Родион прыгнет в пустоту и полетит - глазами к лесному пожару, не дыша, ни о чем не думая, затягивая до последнего эти бесценные, лишь ему принадлежащие секунды.
   - Давай! - прошевелил губами летчик-наблюдатель. Его не было слышно, потому что самолет вбирал в себя тарахтенье и гулы мотора, от этого сам гудел и тарахтел - особенно-то не разговоришься.
   - Не снижайся ко мне, чтоб захода не терять! - крикнул Родион и увидел, что Руцких кивнул.
   Пропела сигнальная сирена, ветер толкнулся в самолет, забился, зашумел в синем проеме. Родион, чувствуя, как тяжелеет сердце, замер над бездной, глубоко вдохнул тугой воздух, в который вплетались ароматные бензинные струйки, и, чуть толкнувшись ногами, повалился вперед.
   Он шел к земле, как ястреб, - головой. Глаза его были широко раскрыты, локти прижаты. Родион знал, что через несколько секунд начнет переворачиваться на спину, если не раскинет руки или не вырвет кольцо, но эти мгновения он хотел взять полной мерой. Сияло высокое негреющее солнце, пел воздух, медленно, смещаясь, плыла внизу осенняя желто-зеленая тайга, чернело пожарище меж рекой и болотом. Он не падал - летел легко и сладостно, как в сновидении.
   Ну, вот и пора. Родион напружинился весь, чтобы заполнить лямки мускулами и смягчить рывок, не торопясь и не волнуясь, рванул кольцо. Полотно разом вытянуло, и купол наполнился с мягким и гулким хлопком. Дернуло.
   Он вырулит сейчас прямо к болоту, на мелкий кустарник. Начал доить стропы, примеряясь к площадке, потом скрестил на свободных концах руки, повернул себя лицом к слабому ветру, еще раз оглядел пожар. Неужто огонь угнездится в торфянике и перехлестнет в эти леса неоглядные? Родион засек кордон лесника на другой стороне болота, развернулся, чтобы встретить землю ногами. Она приближалась, росла, но восходящие земные токи будто бы держали парашют. Еще казалось, что зеленое болото прогибается.
   Пахнуло дымом. Родион схватился за полукольца, изготовился. Сейчас земля словно бетонная сделается, крепко ударит в ноги и позвоночник. Но Родион, хорошо чуя землю, за мгновенье до встречи с ней рвал полукольца на себя, и сила удара куда-то уходила.
   Вот он, край болота. Трава зеленая. Вдруг прямо под ним блеснула темная вода, и сердце прыгнуло - зыбун! Рванул руками, запрокинул голову и последнее, что увидел, - полярное отверстие в куполе, голубой кругляшок неба. Родион весь, с головой, вошел в то, что должно было быть землей, вошел с хлюпом, но мягко, без удара, и понял, что конец, кранты, если сейчас его накроет парашютом. Начал бешено бить руками, однако ноги держало что-то вязкое - не то ил жидкий, не то мертвая трава. Вынырнул, раздул легкие воздухом и, охваченный острой радостью, увидел небо. Купол отнесло, положило на траву; он смялся, потерял форму, уже начал намокать. Утопит? Родион вытянул шею, огляделся, не переставая месить вокруг себя грязную воду. Ага, несколько стропов легло на куст багульника, у корня. Метров десять было до этого куста, а за ним такая же зеленая трава в воде, и только дальше, еще, пожалуй, на полдлину стропов, в ржавом, редеющем к зиме папоротнике, первая березка.
   Березка эта была недосягаемой. Ноги держало плотно, и Родион боялся ими шевелить, загребал и загребал руками, надеясь на свою силу и зная, что устанет не скоро еще. Чуть слышным ветром переливало осоку вокруг, лопались у глаз большие мутные пузыри, пахло гнилым колодцем и падалью. На руки была вся надежда. Он вроде начал подаваться вперед, но тут же почувствовал, что его обжало и держит плотно, даже будто бы засасывает, а он, перемешивая болотную жижу под боками, лишь помогает этой вязкой силе. Начал быстро выбирать стропы одной рукой, спутал все в мокрый грязный клубок и никак не смог найти шнуры, что тянулись к багульнику. Где же они, эти проклятые стропы? Нашел. Уцепился обеими руками, осторожно подтянулся. Славно! Однако трясина, плотно охватившая его крупное тело, будто тоже собралась с силой, держала. А тут еще запасной парашют. Он, правда, был в водонепроницаемом ранце, но его мертво взяло внизу, и лямки мягко осаживали плечи. Врешь, елки-моталки! Теперь-то уж врешь! Родион потянул стропы, еще потянул и замер, тяжело дыша.
   Надо было успокоиться, вот что. Донесся едва слышный рокот самолета. Ага, Платоныч, как договорились, решил раструсить ребят с того же захода. Три купола уже сносило по небу, и вот еще один комочек вывалился картошечкой. Санька Бирюзов, Копытин, Ванюшка, Серега - пожарники всегда садились у бортов самолета таким порядком. Нет, ребята не вдруг догадаются, что он пропадает по первому разряду. Тут уж надежда на Гуцких. Сейчас летнаб развернется, сбросит Прутовых, Митьку Зубата и остальных, а с грузового захода увидит, что у меня тут нелады.
   Родион почуял, как холодна вода. Спецовку сразу пропитало насквозь, но холод подступил только сейчас, когда Родион присмирел. Ноги начали неметь, и руки тоже - стропы впились, перехватили кровь. Одно надо - вон ту березку повалить, иначе дело его табак. Пока Гуцких увидит, что он попал в беду, да пока вымпел ребятам сбросит... Добираться им сюда не меньше часа.
   Вот сэкономили время, ничего не скажешь! Так доэкономишься. И какой тут, к черту, торф, в этом бучиле? Значит, огонь здесь не пройдет, на косогоре надо его держать...
   Болото залило чистой водой свое тухлое нутро, однако едва заметно дышало, пузырилось вокруг шеи, перешевеливало траву. Как это он угодил в эту проклятую топь? И в Приморье прыгал, и в Якутии, и на Сахалине курильский бамбук тушил, встречались всякие болота, но в такой переплет Родион еще не попадал. Мысли вспыхивали и гасли, и неясно меж них текли слова, обращенные к Гуцких: "Неужели ты, Платоныч, с грузового захода не пройдешь надо мной? Давай сюда, сюда, летнаб! Погляди, я ведь не расстелил парашюта, - может, седая твоя фронтовая голова сообразит, что я пропадаю по первому разряду..."
   Руки совсем затекли, и вода стояла под самыми ушами, леденила затылок. Еще попытать? Родион знал свою силу и чувствовал, что кое-что у него в руках еще есть. Есть! Задержал дыхание, потянул стропы до дрожи во всем теле и увидел, что куст - единственная его зацепка - подается, мягко приныривает. Нет, лучше уж не двигаться.
   Пожар был рядом, однако не трещало пока и не ухало, шумело едва слышно, ровно - так доносит свои шорохи большая река. Из лесу плыл медленный серый дым. На болото он не садился, и у воды можно было дышать. И еще Родион подумал о том, что ему повезло: комаров уже нет - осень, а то они бы сейчас зажрали его насмерть. Усмехнулся в душе, подивился тому, что может в своем пиковом положении еще чему-то радоваться и даже усмехаться.
   Родиона охватывал озноб. Холод подступил к груди, однако Родион надеялся на свое сердце, оно еще ни разу в жизни себя не выказывало. Где же Гуцких? Конечно, пока развернутся, пока туда-сюда...
   Родион вздрогнул, вскинул голову. В лесу ломало сучья. Неужто пожар дополз? Еще какой-то звук, будто шарится огонь в продувах.
   - Шалава! - услышал он вдруг мальчишеский голос. - У, шалава!
   - Сюда! Эй, парень, сюда!
   Родион понял, что спасен. По крайней мере, он уже не один. Мальчишка с кордона, видно. С Родионом не раз бывало близ деревень - не успевает он опуститься, как ребятня окружает. Расспрашивают, помогают с парашютом сладить, просят куда-нибудь и зачем-нибудь послать.
   - Эй! - закричал он. - Я тут! Сюда!
   Меж кустов показалась голова в кепке. Стоп, не баба ли? Точно. Вернее девчушка. На коне. В штанах, а сверх штанов юбка.
   - Как тебя, дяденька, занесло сюда? - растягивая слова, спросила она.
   - Топор есть? - Родион не очень-то надеялся на пигалицу. - Топор с тобой?
   - Нету-у-у-у, - пропела она.
   - Погоди!
   Он всегда прыгал с топором - это ничего, не мешает, Санька Бирюзов, тот даже с ружьем наловчился. Родион распутал правую руку, нащупал на поясе чехол и пряжку.
   - Посторонись! - Он с силой швырнул топор на берег. Хлюпнуло там, и Родион испугался, не утопил ли он неразлучного своего дружка. - Нашла?
   - Ну, - ответила она, и Родион обрадовался.
   - Руби березку вон ту, видишь?
   Она тюкать начала по березке. Задрожал, задергался вершинный лист у деревца. Родион увидел, что замахивается девчонка хорошо, по-мужичьи, и щепки полетели, Меж замахов она говорила нараспев:
   - А я пока бучило объехала... Как это ты, дяденька, не утоп?.. В это бучило паровоз уйдет... Терпи, я ее мигом повалю. На тот вон куст, да?
   - А то куда еще? Скорей! Веревки у тебя нет?
   - Нету-у-у.
   - Ты с кордона, что ли? А где отец?
   - Лежит. Язва у него.
   Березка упала с плеском и шумом, и хорошо легла, метров пять до ее вершины было, всего только. Девчонка ловко полезла по березке, перебирая сучья. Они гнулись, и березка гнулась, топла серединой в мокрой траве, и Родион боялся, что его нежданная спасительница сама угодит в болото. Правда, кочки там и такой глуби не должно быть. Нет, добралась до куста хорошо, потянула за стропы, но так слабо, что Родион едва услышал. Подергала еще немного.
   - Весу-то в тебе, дяденька, наверно... - Она села в траву. Родион перестал ее видеть.
   - Без малого девяносто кило, - сказал он. - А где ты?
   - Тут.
   - Вяжи-ка стропы к сучьям.
   - Сейчас, дяденька, сейчас. Не готово еще, нет. Сейчас... Есть!
   Родион напряг бицепсы, но без толку - то ли ослаб уже, то ли трясина так держала. Еще попытался, вложив все, однако подалась березка - она была срублена напрочь и не держалась на сломе. Нет, это ему уже не нравилось. Девчонка балансировала на кусту, хватаясь то за листья березки, то за тонкие стволики багульника, то за стропы, взглядывала на его мокрое, грязное, искаженное от усилий лицо и неожиданно кинулась по березке к берегу.
   - Ты что? Испугалась, что ли?
   - Вот еще! Ты сам, дяденька, не испугайся.
   С топором в руках она лезла назад, в болото. Что это она делает? Разбирает парашютные шнуры у куста, рубит их. Зачем? От рыхлого податливого корневища удары передавались по тугим стропам к его рукам.
   - Что ты делаешь? Зачем ты там рубишь?
   Родион вытянул шею и увидел, что она бросила топор на берег, начала связывать стропы, однако тугие шелковые шнуры были скользкими и узлы расходились.
   - Ты чего хочешь? - уже спокойно спросил Родион.
   - Терпи, дяденька! Конем я сейчас тебя дерну.
   - Вот это, пожалуй что, верно! - Родион завозился в воде. - Давай, только морским узлом надо. Можешь морским, а?
   - Каким еще морским?
   - Тогда на берег, - скомандовал он. - Петлю на комель березки, да и только, поняла?
   - Как не понять? - бормотала она, пробираясь на берег. - Сейчас я тебя конем. Лишь бы шнуры не оборвались. Весу-то в тебе, дяденька...
   - Считай центнер, - весело сказал Родион, поняв, что через минуту будет на берегу. - А одна стропа выдерживает полтора. Так что...
   Чтобы не попортить руки, Родион освободил их и, хлюпая из последних сил в грязно-рыжей воде, примотал стропы к стальной защелке на груди. Теперь-то уже в порядке! Славно. И желтеющий папоротник на близком берегу, и насквозь продымленные лиственницы за ним, и большое пустое небо - все будто ожило и приблизилось. Девчонка на берегу ласковым голосом уже уговаривала невидимую "шалаву".
   Низко пролетел самолет. Сейчас было ни к чему беспокоить ребят. Гуцких, конечно, сделает над ним еще один заход, потом уж полетит бросать вымпел. Успеть бы! Пристроилась она там или нет?
   - Гони! - крикнул он.
   Вот его дернуло, потянуло, окунуло с головой. Родион выгнул спину, чтоб ее не переломило, однако сила хорошо передалась на круговую лямку. Зыбун, облегавший холодной и вязкой резиной его ноги, неохотно, с храпом и вздохами отпускал жертву. Родиона проволокло до куста багульника, проволокло грубо и скоро, будто непогасшим, парусящим куполом. Он вскочил и тут же упал в прибрежную траву - ноги не держали.
   - Ну как? - раздалось в кустах. - Дяденька, слышь?
   Он не ответил, силясь подняться. По пояс в воде, почти ползком добрался до берега, быстро вытянул тяжелое полотнище на чистое место, стал расстилать его.
   - Хорошая материя! - В этом знакомом уже напевном голосе Родиону послышались заботливые бабьи нотки. - Шелк?
   - Перкаль. Клинья только шелковые. Но материя ничего. Подарить?
   - Казенным имуществом разбрасываетесь? - с шутливой строгостью спросила она.
   Вот он, Гуцких. Летит. Ага, качнулся с крыла на крыло. Увидел. Все. Родион выбрался на сухой берег, лег, с наслаждением ощутил всем телом твердь, узнал огуречный запах папоротника и только тут взглянул как следует на свою спасительницу. Она тоже смотрела на него, грязного, дрожащего от озноба, смотрела весело, но ей, видно, тоже досталось: юбка была мокрая и полы старого мужского пиджака, перетянутого солдатским ремнем, потемнели от воды.
   - Подарить, говорю, парашют-то?
   - Да нет, дяденька, не возьму. Это же казенная вещь.
   - Спишем, - сказал Родион. - Ему уже пора. Чиненый-перечиненый, да еще ты его топором порубила.
   - Я нечаянно, дяденька.
   - Слышь, тетенька, а сколько тебе лет?
   - Девятнадцать.
   - Да? - удивился Родион. - Сразу-то я подумал, что вы парнишка.
   Он снова засмеялся, радуясь всему, и она улыбнулась. Зубы у нее были ровные и белые, как у барышни на коробке от зубного порошка. И смеялась она по-своему - тихо, будто затаивая смех для себя.
   Родиону надо было срочно согреться. Он вскочил, стал прыгать и приседать, вырвал из мягкой земли добрую березку с корнем, раскачал еще одну и тоже выворотил.
   - А я думала, вы дяденька! - весело сказала она.
   - Дяденьки у нас не прыгают.
   - Почему?
   - Отпрыгали свое.
   - И на пенсию?
   - Кто куда.
   - А вы в это бучило зачем? - поинтересовалась она. - Чтоб помягче?
   Интересная была у нее манера. Она мгновенье думала, прежде чем сказать первое слово, и губы у нее чуть заметно шевелились, будто она уже начала говорить про себя. Потом неспешно и мягко тянула слова - так все говорили в Жигановском районе.
   Родион не раз встречал на пожарах деревенских девчат. Они мнутся в разговоре, стесняются неизвестно чего, а эта совсем другая. Форменная бритва. Молчит вот сейчас, ждет ответа, а видать, уже настороже, чтоб тут же резануть. "Чтоб помягче?" Родион не стал отвечать на последний вопрос ясно, что он был с подначкой. Огляделся вокруг, спросил:
   - Как зовут?
   - Бураном.
   - Кого?
   - Как кого? - Она кивнула на кусты. - Шалаву эту.
   - Да я не про коня, - сказал он. - Вас как зовут?
   - Так бы и спрашивали... Пина.
   - Что? - не понял Родион.
   - Агриппина. А что?
   - Ничего. А меня Родион. Давно горит?
   - Давно! - махнула она рукой. - Мы всем колхозом пробовали гасить, да только отец слег с той работы.
   - Про какой колхоз вы говорите?
   - Да про семью нашу.
   Родион прислушался. За лесом низко шел самолет - взрывчатку, наверно, сбрасывал. Сейчас Платоныч совсем опростает машину, даст еще один круг, пересчитает ребят и, чтоб все сразу сориентировались, уйдет в сторону пожара. А у них тут начнется.
   - От чего загорелось? - спросил Родион.
   - Кто его знает! Шатались тут какие-то, с бороденками - не то руду искали, не то карту снимали. Больше никого не было...
   - Ну, пойдемте, Пина, - сказал Родион, поднимаясь.
   - А у нас баня еще теплая со вчерашнего.
   - Ну? Вот это дело! - Он посмотрел на ее странную одежду, на большие сапоги и усмехнулся: - Пина...
   - На себя-то гляньте!
   - А что?
   - Чудище болотное, - засмеялась Пина. - Леший! Здоровый да грязный, тьфу!
   На кордоне Родион сразу же полез в баню, а Пина, собрав ему для смены кое-какую отцовскую одежонку, поехала предупредить команду. Она вернулась, когда распаренный Родион, обжигаясь, пил чай в горнице. Отец с лежанки что-то рассказывал ему, а ребятишки, окружившие стол плотным кольцом, безмолвно и жадно разглядывали гостя.
   - В порядке там? - спросил Родион, посматривая в окна.
   - Вы нехороший человек, - неожиданно сказала Пина. Раздвинув сестренок и братишек, она тоже налила себе чаю. - Очень нехороший! Хитрый.
   - Агриппина! - приподнялся отец. - Цыть!
   - А что такое? - Родион раскрыл на нее глаза.
   - Я им сказала, что ваш приятель в бане, а они переглянулись и говорят: "Понятно". Я сказала, что вы чуть не утопли в болоте, а они опять смотрят друг на друга, перемигиваются. "Ясно", - говорят. А сознайтесь, вы нарочно в болото?
   - Что за чушь!
   - Они рассказывают, что вы хитрый, как змей. Специально в бучило залезли, чтоб я вас тащила.
   - Агриппина! - грозно закричал отец. - Замолкни!
   - Ну и трепачи! - Родион крутнул головой, вглядываясь в девушку. Серые глаза ее были преувеличенно серьезны, а влажные полуоткрытые губы таили неуловимую улыбку. - Далеко они?
   - У ручья. Вещи стаскали, костер наладили.
   - Вы им сказали, что через болото огонь не пройдет?
   - А как же! Мы и так знали, говорят. И велели гнать вас отсюда. Говорят, что вы после бани по два самовара выпиваете.
   - Вырву я тебе язык, Агриппина! - застонал отец.
   - Обопьетесь, а потом лежите, - продолжала Пина. - А тайга горит...
   - Вот черти! - изумился Родион. - Ну и черти...
   Пина вышла, а мать сказала нараспев:
   - Ты уж не серчай на нее, милый человек! Это она такая перед тобой. Злится, что поздно прилетели. Ведь о пожаре-то мы давно уже сообщили...
   - Язва она! Неизлечимая! - закряхтел на лавке отец. - Идейная! Пилит меня, что газеты выписываю, а не читаю. Это отца-то! И заполошная, вроде меня, когда я не больной. Последнюю неделю, как я слег, просеку рубит по приверхе. Я говорю, все равно одной не остановить пожар-то, а она только сопит. Смирная приходит, куда и вредность ее девается. Поест и спать.
   - Она ведь у нас ученая, - всхлипнула мать. - Десятилетку закончила в Гиренске, хотела дальше учиться, да разве сейчас куда попадешь...
   - В интернате она такая и сделалась, языкатая да уросливая, - ласково сказал отец. - А если еще до диплома доучится, что с нее будет? Ух и язва! Такое иной раз отчубучит...
   Родион попрощался. В сенцах мать его догнала, сунула узелок с теплыми шаньгами и шепотом, со слезой в голосе попросила:
   - Милый человек, ты уж не серчай на Пинку-то.
   - Да что вы!
   - Она у меня из всех детей...
   Мать заплакала неслышно, подбирая слезы узластыми руками.
   - Что вы? - встревожился Родион. - Что с вами?
   - Боюсь, кабы с ней чего плохого не сделалось, - протянула она. Посоветоваться с вами хочу.
   - А что такое?
   - Она у нас задумывается, - сказала мать.
   - Как задумывается?
   - Отец-то не замечает, а я все вижу. Сидит за книгой - пароход тут раз в месяц плавает и книги привозит, - сидит и потом закаменеет вся. А то слезу ей будто бы на глаза нагонит. Я уж книги стала прятать...
   Родион, как умел, успокоил ее, вышел во двор. Пина у коновязи тихо о чем-то разговаривала с Бураном.
   - Я заберу коня? - спросил Родион. - Отец разрешил.
   - И я разрешаю, - засмеялась она, разглядывая его. - Только у меня просьба. Пожарники про вас много такого еще говорили, только вы меня не выдавайте. Хорошо?
   - Ладно, - пообещал Родион. - До свидания. Спасибо за баню.
   До вечера он успел объехать пожар. Огонь медленно шел низом, дымил по контуру, а середина уже прогорела. На черном фоне зеленели уцелевшие островки леса, но Родион знал, что скоро тут все превратится в гибельник. Вообще-то лиственница хорошо переносит огонь, и бывает, что она много лет еще растет на сквозном подгаре, но здешний лес стлал корни почти поверху. Огонь пережигал тонкие подземные жилы, которыми деревья держались за землю, делал их черными, хрупкими, смолу в них запекал твердыми тромбами одним словом, конец листвягам. До зимы-то протянут, конечно, а лютыми морозами все перемрут. Держаться уже нечем будет, и ветер начнет их валить рядышком да крестом.
   А пожар хорошо попал в клещи меж рекой, болотом и ручьем. Главная забота и работа на приверхе, куда медленно подвигался фронт огня. Если прорвется оттуда к водоразделу, то дымы до Красноярска свободно дойдут и подсинят по всей тайге речные долины. Но ничего, ничего! Схлестнемся. Родион почувствовал знакомый приступ азарта, что охватывал его перед всякой работой. Надо только по ручью разобрать заломы, а то огонь запросто перекинется...
   У костра он дулся на ребят за то, что выставили его перед незнакомой девахой, а они как ни в чем не бывало смотрели на старшого невинными глазами, без смешиночки. "Артисты! - думал Родион, укладываясь спать. Трепачи!"
   Вскочил он еще затемно, растолкал своего друга и первого помощника Саньку Бирюзова, который вечно оттягивал побудку по последнего. Надо было закладывать и рвать взрывчатку. Родион расставил ребят по взгорку, а сам, захватив топор и лопату, поехал на Буране вниз по ручью. Он еще злился на команду за вчерашнее и у первого же залома сорвал эту злость на корягах, на старых, пересохших стволах, что перекинулись через мелкий ручей. Рубил прибрежные деревца, раскидывал сапогами сушняк, сбрасывал бревна в воду аж брызги летели.
   Буран прядал ушами и приседал за кустами испуганно, а Родион только начал согреваться. Потом он решил пройти пониже и там начать отжиг. Тонко и прерывисто заржал на той стороне ручья Буран, однако Родион не обратил на это никакого внимания - ворочал по-медвежьи, рубил и ломал сухостой, осыпал в воду голые, пересушенные сучья, мох и хвою, похожую на старинный желтый порох, колкую, хрустящую. Она, проклятая, и вспыхивает, как порох, и легко бы перенесла по заломам огонь на ту сторону ручья, где его не остановишь уже до зимы. А так славно выходит! Вот это еще бревно здоровенное убрать. Обрубить ельник придется, иначе не стронешь. Ну-ка! Еще раз! Еще! Нет, не выходит. Даже во рту пересохло...
   Родион вздохнул полной грудью, бросил топор, лег к ручью и долго, не отрываясь, пил. Потом отвалился на куст, закурил сигарету и с наслаждением вытянул ноги, примеряясь глазами к толстой сухой лесине. И как ее, дуру, сдвинуть? Это же настоящий мост для огня...
   - Ну вот! - послышался знакомый голос, и Родион вскочил. - Я так и знала. Значит, правду про вас рассказывали? Опился и полеживает. А тайга-то горит!
   Из-за кустов вышла Пина, блестя глазами и зубами, и у Родиона от этой улыбки все заныло внутри.
   - Хотя что я удивляюсь? - она вздернула плечом. - Вы же все такие. Одно слово чего стоит - пожарник...
   Откуда было знать Родиону, что Пина давно уже наблюдает за ним с того берега ручья? И как ворочал дерева, она видела, и как рушил сапогами сушняк. А сейчас он стоял перед ней, хлопал глазами, и в груди у него саднило.
   - Я с утра уж думаю, что без меня тут ничего не будет, - сказала она, безнадежно махнув рукой. - Думаю, залезет еще раз в бучило. Пойти помочь, думаю-у-у?
   Родион остервенело бросил в воду недокуренную папиросу, взялся за лесину. Она вдруг подалась, а тут еще Пина подскочила, помогла, и они вдвоем перекатили бревно, которое тяжко плюхнуло в ручей. Потом они разобрали еще несколько завалов, начали зажигать лес вдоль ручья. Кромка огня, медленно раздымливаясь, поползла навстречу главному пожару. Родион носился на Буране вдоль ручья, спешивался в тех местах, где заломы не удалось разобрать, заплескивал ползущий куда не надо огонь. Злость прошла от работы. К тому же спасительница Родиона молчала. Она бегала по горящему берегу и топтала огонь сапогами.
   2
   Следователь. Свидетель Бирюзов, в ваших показаниях есть такое выражение - "пропадать по первому разряду". Что это такое?
   - А это, товарищ следователь, у нас градация ведется, у пожарников. Незаконная, конечно, градация, в инструкциях ничего такого нет, а просто меж собой мы так считаем. Это случаи разные, когда не повезет. У нас ведь работенка веселая - то одно случится, то другое...
   Следователь. Первый разряд - что это?
   - Все воздушное сюда идет, и встреча с землей, главное. Я в армии десантником был, однако там, можно сказать, шутки шутили, а не прыгали. Тут тайга. Кроме леса, бывает некуда. Ныряешь в него и думаешь - лишь бы глаза сучьями не выковырнуло, остальное ерунда. А Гуляев - тот вечно поближе к огню норовит...
   Следователь. Почему?
   - Кому потом охота тащиться по чертолому? Кроме того, за нормальный прыжок десятку платят, а на лес если - семнадцать рубликов...
   Следователь. Понятно. А второй разряд?
   - Это все, что с огнем связано. Плюс взрывчатка. Мы же ее, бывает, центнерами берем с собой. Надо уметь с ней обойтись, особенно с запалами. В Улан-Удэ был случай. Двое парашютистов рвали остаток запалов - их из тайги вывозить нельзя, - и вот капсюли-детонаторы открытыми дульцами вверх приладили. Искра от затравки попала - и с приветом.
   Следователь. Что?
   - Вся любовь. Обоих.
   Следователь. И еще разряды есть?
   - А как же? Третий - это случаи, когда ноги из тайги уносишь. Бывает, сбросят черт те куда, километров за двести от жилы, вот и выбирайся. Помню, Гуляев нас выводил рекой. Чистый третий разряд. Уж и не знаю, как вылезли. Вертолетов тогда еще не было...
   Следователь. А сейчас?
   - В случае чего, ясно, вертолет - _по последнему слову в технике_. Гуляев-то у нас невезучий. И нынешний сезон у него начался с кувырка. Вертолетом вытаскивали...
   Весной Родиону и вправду крепко не повезло, с первого же прыжка. Когда его выгружали на аэродроме, многие думали, что пропащее дело, однако Родион, увидев у вертолета врача, оживел. Он отказался в больницу - не переваривал это дело с детства. Отлеживался на квартире, хотя ничего хорошего тут не было. Хозяйка не больно-то жаловала постояльцев, но Родион с Санькой давно притерпелись и зря не тратили нервы, убедившись на горьком опыте, что все квартирные хозяйки в городе вроде этой - на словах рассыпаются колокольчиком-бубенчиком, а в натуре норовят шкуру содрать.